Страница:
Все его прошлое, все годы, проведенные в набегах, погонях и перестрелках, научили его презрению к закону и власти. Он уважал лишь силу, ум и ловкость — все то, что сливалось для него в образе гордого, неподвластного никому волка. Несколько месяцев назад, когда загонщики сжимали вокруг него смертельное кольцо, он ловко ушел от них, вступив добровольцем в один из туземных полков. И, вероятно, ревностная служба белому царю не отняла бы у него много времени, когда б не встретился ему на пути подполковник Лунев. Не будь этой встречи, исчез бы лихой джигит из-под носа командования так же, как прежде уходил от преследователей, высланных по его следам тифлисским полицмейстером.
Прикомандированный к неутомимому контрразведчику, Заурбек имел возможность воочию наблюдать, как тот, словно чародей, создал из воздуха чарующий призрак, столь прекрасный, что могущественный Энвер-паша с его многочисленным обученным немцами войском, последовал за рукотворным миражом, точно баран, ведомый на заклание. Ум и воля этого невысокого, вечно погруженного в себя человека, оказались сильнее всего могущества владыки османов. В тот день, когда отбитая из-под Сарыкамыша турецкая армия бросилась в неудержимое бегство, Заурбек понял, что будет верен и предан этому необычайному человеку, что бы ни случилось. И все же он не любил город, терпеть его не мог.
Уже стемнело, хотя до вечернего приезда господ, о котором предупреждал его старший, было еще далеко. Но темнело здесь быстро, вернее, по мнению Заурбека, почти совсем не рассветало. Он вглядывался в едва освещенную фонарями улицу сквозь оконца бойницы привратной сторожки и по устоявшейся привычке вслушивался в темноту, улавливая то стук колес проехавшего извозчика, то чьи-то шаги, то обрывки далеких разговоров.
– Ну че, земеля, – изрядно подобревший после выпитого старший привратник насмешливо кликнул угрюмого сотоварища, – чего филином туда уставился? Дом наш в округе известный. Проходимцы всякие его за версту обходят. Говорят, он в старые времена самому колдуну Брюсу принадлежал, и тот на свое жилище страшное заклятие наложил. Слыхал о Брюсе? Нет? Да откуда тебе!
– Идут, – не слушая вопросов, проговорил Заурбек, внутренне напрягаясь. Его шестое звериное чувство опасности, долгие годы помогавшее обходить западни, холодными мурашками, внезапно проснувшимися между лопаток, остро напомнило о себе.
– Кто идет-то? – не понял старший привратник.
– Нэ знаю, – откликнулся Заурбек. – Маршируют.
– Да мало ли? – отмахнулся его соратник. – Тут вон до Офицерского собрания рукой подать. Может, туда наряд вызвали? Опять же, преображенцев учебная рота. Ты мне вот не ответил: знаешь, кто такой Брюс?
– Нэ знаю, – кратко отрезал Заурбек. – Сюда идут. Жандармы. С Литейного. – Он потянулся за стоящим в углу карабином. – Полсотни шакалов.
– Свят-свят-свят! – Старший привратник дробно перекрестился. – Это с чего ж вдруг-то?
Он вскочил на ноги, не зная, за что и хвататься, и тут, увидав Заурбека с оружием в руках, взвыл от страха:
– Да ты одурел, что ли? На кого руку подымаешь, нечто эсер какой? Это ж жандармы!
– Малчи! – рявкнул Заурбек, отпихивая перетрусившего караульного от двери. – Беги, хазяина прэдупреди.
Мысли проносились в его голове, точно угнанный с водопоя табун чистокровных арабчаков князя Амилахвари. Заурбек мучительно пытался сообразить, что бы сделал в этом случае Лунев, однако нужная мысль так и не появилась. Ясно было одно: жандармов следовало задержать вплоть до той минуты, когда появится сам Платон Аристархович.
Заурбек понимал, что сотник, наблюдающий за происходящим из окна третьего этажа дома напротив, наверняка уже звонит на Литейный проспект, 20, в Офицерское собрание, где сейчас с Вышеславцевым и его людьми находится сам полковник. Оттуда быстрым ходом сюда минут десять, но эти десять минут необходимо было продержаться, иначе вся эта синебрюхая мразь вломится и испортит то, что создавалось волей и гением «Великого Платона», как именовал его про себя Заурбек.
Бывший абрек, он на дух не выносил жандармов, и если бы сейчас получил команду открыть огонь, то, пожалуй, успел бы немало положить этих топающих коваными сапожищами отъевшихся гяуров. Он вскинул карабин и поглядел сквозь прицел на самодовольное лицо вышагивающего рядом со строем офицера. «Порождение шакала!» — тихо выругался он, делая над собой усилие, чтобы не нажать спусковой крючок.
Тяжелые кулаки загрохотали в ворота через несколько мгновений. Заурбек приоткрыл зарешеченное окошко.
– Гавари, кого нада? – рявкнул он тем самым «диким голосом», который обычно предполагают услышать всевозможные начальники от свирепых «детей гор».
– Открывай! Не видишь, что ли? – придвигаясь к окошку, выпалил командир жандармского взвода.
– Хазяин твая не ждет! Ухады домой! – продолжая тянуть время, безапелляционно заявил верный слуга.
– Какой домой, шельма?! Не видишь, кто перед тобой? Открывай! Не то прикажу ворота к чертям вышибить!
– Твоя — варота бить, моя — в галаве дырка делать! – В оконце недвусмысленно обозначился ствол карабина, так что каждый желающий мог заглянуть в гнездо свинцовых птиц калибра 7,62 мм. – Моя старший звать, – увещевающее продолжал Заурбек, – твоя — стоять ждать. Старший — хазяину говорить, потом пускать.
Жандармский офицер чуть попятился. Ему было понятно, что штурмовать высоченную чугунную ограду, увенчанную острыми шпилями, да еще зимой и без лестниц — дело непростое. Ломать ворота — тоже. Между тем абрек явно не шутил, палить он начнет — это как пить дать, а уж если в доме услышат стрельбу, то дело придется иметь не с одним дикарем, а целым гарнизоном. Ишь, какая башня — такую на ура в штыки не возьмешь!
– Но-но, парень. Ну-ка не горячись!
– Всем стоять! – раздался снаружи командный окрик, в котором Заурбек с облегчением узнал голос атаманца. – Начальника ко мне!
Лаис глядела на едва освещенное керосиновой лампой лицо нотера. С последней их встречи он превратился из мускулистого юноши в сильного, должно быть, очень сильною мужчину. Резко очерченные скулы Барраппы были покрыты темной жесткой щетиной и глаза его, почти черные, такие же, как у нее; смотрели холодно и бесстрастно.
– Я пришел за тобой, – тихо проговорил он.
– Я знаю, – прошептала Лаис.
– Ты нарушила закон, – кратко, точно пощечины, бросал бывший капрал. – Ты покинула стены храма, бежала из запретного города, помогла беглецу, скрывалась от правосудия и, главное, похитила святыню, явление которой в этом диком неразумном мире способно погубить его быстрее всех здешних бомб и снарядов.
– Слова твои верны, – покорно согласилась Лаис.
– Теперь к прежним своим преступлениям ты прибавила новое — ты выпустила демона.
– Это случилось против моей воли.
– Преступление тянет за собой преступление, – отметая попытку оправдаться, бесстрастно ответил Барраппа. – Все, что ты можешь сделать, – вернуть перстень мне и покориться судьбе. Лишь только демон будет возвращен в адский пламень, ты должна последовать за мной и предстать перед старейшинами и жрецами, дабы они воздали тебе по заслугам.
– Но…
– Оставь все «но» и помни, если я знаю, где ты скрываешься, то и все нотеры будут знать об этом. Даже если твой любовник сможет одолеть меня, вслед придут другие, и они не станут разговаривать ни с тобой, ни с ним.
– Но, – вновь заговорила Лаис, прикрывая ладонью рот своего родственника, – у меня нет перстня. Понимаешь? Он был еще сегодня, потом я потеряла сознание. А сейчас его нет! – Лаис уже не пыталась сдерживаться, говорила скороговоркой, едва не крича: — Его нет, понимаешь, нет!
– Жандармы! – послышался в коридоре испуганный вопль привратника. – Ваше благородие, жандармы!
– Чего ты орешь? – раздался совсем близко голос Чарновского. – Ну жандармы, ну пришли. На то у них и ноги, чтоб ходить. Пойди отвори ворота, пусть заходят. Разузнай, не желают ли они с дороги отужинать.
– Да их же там тьма-тьмущая!
– Эка невидаль! Всех прокормим. В общем, ступай! Не задерживай слуг государевых.
– Если ты скажешь ему хоть слово, – прошептал Барраппа, доставая револьвер из-за пояса и взводя курок, – я застрелю сначала тебя, потом его.
– И не узнаешь, где перстень, – начала было Лаис.
– Тсс! – шикнул бывший капрал, скрываясь под кроватью.
Дверь спальни отворилась.
– Милая, – воркующе-рокочущим голосом объявил конногвардеец, – нам предстоит небольшая прогулка.
– Но я не одета, не причесана…
– Это не важно. Тем более что мы не будем выходить из дома.
ГЛАВА 13
Из прорези бойницы за происходящим у ворот особняка в Брусьевом переулке с нескрываемым интересом следили глаза бывшего абрека.
– Да ты очумел, прапор! – орал на командира жандармского взвода разъяренный сотник. – Ты на кого волну гонишь?!
Четверо рослых жандармов держали атаманца за руки и плечи, но тот вырывался, продолжая бушевать.
– Под трибунал пойдешь! В Магадан! Кедры лобзиком валить!
– Господин сотник, у меня приказ! – стараясь не потерять лицо перед слегка обалдевшими подчиненными, вешал командир взвода.
– А у меня, по-твоему, шо, расписание поездов на Лупу? Какого рожна вы сюда приперлись? Чего вам на Фонтанке не сиделось? Вы нам тут всю малину перегадите!
– Я не намерен отчитываться! – басил прапорщик, нервно теребя темляк шашки.
– Ты знаешь, где отчитаешься? Тебе сказать? А ну, уберите руки, уроды!
– Что здесь происходит? – до слуха Заурбека донесся холодный уверенный голос Платона Аристарховича. – Кто старший?
– Прапорщик Ванюта! – начисто забывая о буйном ругателе, вытянулся перед старшим офицером командир взвода. – Имею предписание арестовать находящуюся здесь девицу Лаис Эстер.
Он чуть покосился на предъявленный невесть откуда взявшимся полковником документ с императорской печатью и подписью. Фонари, освещавшие вход, вырывали из мрака ровные строки, неукоснительно требующие у всех и каждого оказывать немедленное и полное содействие «предъявителю сего».
– Полковник Лунев, контрразведка, – сухо представился подошедший. – Господин прапорщик, ваше появление здесь крайне неуместно. Вы срываете операцию, от успеха которой, быть может, зависит судьба России.
– Но у меня же приказ! – в отчаянии проговорил Ванюта.
– Н-да. – Лунев повернулся к стоящему позади него Вышеславцеву: — Поручик, ступайте в офицерское собрание, пусть вас соединят с генералом Джунковским. Скажите, что я требую отменить приказ об аресте.
Требование, которое полковник смел предъявлять к товарищу министра внутренних дел, ввергло несчастного прапорщика в шок. Еще час назад он искренне надеялся быстро управиться с порученным заданием и ночевать дома, под боком у жены. Выслужившийся из фельдфебелей бедный сын костромского сапожника и гадать не мог, какого высокого полета птицы станут рвать в клочья его многолетнюю беспорочную карьеру. Не выполнить приказ государя, пусть даже исходивший от Распутина, он не мог. Но и перечить императорскому приказу, которым потрясал у его носа контрразведчик, тоже не было никакой возможности.
Лунев глядел на младшего офицера, впавшего в безысходный ступор, понимая, что из-за чьего-то головотяпства комбинация, сулившая быструю победу над сильным, но, слава Богу, не слишком осторожным врагом, рушится, словно карточная пагода. Даже если озадаченный прапорщик незамедлительно уведет жандармов, никто уже не в силах обратить время вспять.
Конечно, этакая демонстрация у ворот особняка вызовет у Чарновского серьезные опасения и заставит свернуть активную деятельность. Но и вламываться прямо сейчас, не дождавшись, когда в доме соберутся прочие заговорщики, было бы вопиющей стратегической ошибкой.
– Ваше высокоблагородие, – примирительным тоном начал было прапорщик. – К чему звонить? Пустое это. Их превосходительство, генерал Джунковский лишь подпись свою поставил, а приказ этот, – Ванюта поднял глаза к темному, затянутому тучами небу, – с самого верху пришел. – Он оглянулся, точно проверяя, не слышит ли кто из посторонних, и объявил полушепотом: — Распутин приказал.
Едва успел произнести он эти слова, как ворота, дотоле остававшиеся неприступными, отворились, и дюжий привратник, радушно кланяясь, затараторил:
– Добро пожаловать, господа! Уж заждались! Барин с барыней теперича в отъезде. Однако велели, как придете, угостить вас, чем пожелаете. Так, коли прикажете, ужин готов. Проходите, милости просим, проходите в дом!
От столь радушного приема жандармский прапорщик опешил еще более, нежели от сопротивления, оказываемого дотоле. Никогда прежде его не приглашали отужинать в дом, куда он являлся произвести арест. Он обескураженно поглядел на старшего по званию, ожидая дальнейших распоряжений. Лунев кинул взгляд на появившегося у ворот Заурбека. Тог чуть заметно покачал головой, давая понять, что ни Чарновский, ни Лаис не покидали особняк.
– Ладно, – поморщился Лунев. Понимая, то дальнейшее стояние у распахнутых ворот выглядит глупее некуда. – Помните, вы пришли арестовать Лаис Эстер. Все остальное здесь — не ваша забота.
– Слушаюсь, – отчеканил прапорщик, давая команду своим людям двигаться к башне рыцарского замка.
– Сотник. – Контрразведчик подозвал отряхивающеюся после жандармских захватов атаманца. – Дом старинный, наверняка здесь есть тайники. Держите ухо востро. Лаис и Чарновский где-то здесь.
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – отчеканил Холост.
Барраппа лежал под кроватью, вспоминая слова наставника, произнесенные много-много лет назад, когда их, юношей высокого рода, обучали всему, что должен знать и умей, нотер: «Когда лежишь ты на камне, стань камнем. Пусть тело обратится в гранит и кровь — в застывшую лаву. Когда прислонишься ты к дереву, будь деревом. Пусть ступни твои чувствуют ток земных соков, и руки станут ветвями среди ветвей…»
Сейчас Барраппа пытался стать кроватью или же драгоценным паркетом, весьма запыленным и, должно быть, давно не метенным. Пыль забивалась в нос, и он с трудом удерживался, чтобы не чихнуть и не произвести шум лишним движением.
Перед глазами нотера мелькнули блестящие золоченые шпоры на вычищенных до зеркального блеска сапогах. Нал головой послышался странный звук, который Барраппа воспринял как выдох, что бывает, когда на руки подхватываешь расслабленное тело.
– Я пойду сама, – услышал он голос Лаис.
– Ерунда, – насмешливо произнес ротмистр. – Не о чем беспокоиться. Запри дверь! – бросил он кому-то уже с порога.
В тот же миг Барраппа ужом выскользнул из-под кровати и устремился к выходу. Другого такого случая могло и не быть. Любовник его сестры, несомненно, опасный противник, но сейчас на стороне хранителя была внезапность. К тому же, даже если тот вооружен, у него на руках Лаис и, стало быть, он не сможет быстро выхватить револьвер. Слуга — ерунда, он уложит его с первого выстрела!
Бывший сербский капрал схватил с постели набитую лебяжьим пухом подушку. Выстрел сквозь нее прозвучит глухо, и даже если жандармы уже в доме, могут и не услышать этот звук. С наганом в одной руке и подушкой в другой он подскочил к двери и уже собрался было ударить по ней плечом, чтобы распахнуть, но тут замок дважды клацнул, недвусмысленно давая понять, что массивная дверь, сработанная из крепчайшего дуба, надежно заперта.
«Да сотрется имя твое из вечных Скрижалей!» — под нос себе выругался Барраппа, слушая, как затихают шаги в коридоре. Сквозь замочную скважину пробивался тусклый свет. Новоиспеченный узник прижался к ней ухом, пытаясь расслышать, что происходит в доме. Ни малейшего результата. Барраппа диким зверем, пойманным в западню, закружил по спальне.
«Нужно срочно найти что-нибудь, чем можно открыть дверь». Он вывернул на прикроватную тумбочку шкатулку с драгоценностями, опустошил ящички самой тумбы.
«Не то, не то, не то. – Барраппа подскочил к окну. – К тому же… – Свет фонарей недвусмысленно выхватывал из темноты жандармское оцепление с оружием на изготовку. – Здесь не пройти».
Запоздало он бросился тушить лампу. В эту пору большая часть окон в этом доме-замке была темна, и пробивающийся из-за портьер свет мог привлечь внимание жандармов.
«Проклятие! – направляя револьвер на дверь, сквозь зубы процедил Барраппа. – Нет, так не пойдет. В нагане всего семь патронов, жандармов куда больше, всех не перестреляешь. Меня попросту убьют в перестрелке, и все пойдет насмарку. Надо выждать. Может, эти мордовороты и не смогут войти сюда. – Он скривился, понимая, насколько несбыточны подобные мечтания. – А если смогут, то, может, удастся обмануть их, усыпить бдительность, а затем…»
Барраппа засунул оружие за пояс и загрохотал кулаками в дверь.
– Помогите! Они держат меня взаперти!
С превеликим сожалением отказавшись от дармового угощения, проинструктированные Луневым жандармы приступили к делу. Оставив большую часть подчиненных в оцеплении вокруг дома, отрядив десяток из них проверять флигеля, конюшни и разнообразные службы, прапорщик Ванюта повел остаток своего воинства в бой на защиту престола.
Рослые как на подбор, плечистые слуги безмолвно отворили двери пред стражами закона, точно те были дорогими гостями в этих стенах.
– Где хозяин? – обращаясь к одному из подручных Чарновского, имевшему, по мнению контрразведчика, наиболее осмысленный вид, спросил Лунев.
– В отсутствии, ваше высокоблагородие! – демонстрируя армейскую выправку, выпалил слуга.
– Ложь, – сверля взглядом собеседника, жестко проговорил Платон Аристархович. – Мне известно, что ни господин Чарновский, ни госпожа Эстер не покидали этого здания. Если вы окажете помощь следствию и чистосердечно расскажете, где они скрываются, вы будете награждены за верность и преданность государю. Если же сочтете нужным играть в молчанку или, того хуже, пытаться нас обмануть, предстанете перед военным трибуналом как пособник врагов Отечества. Итак, я повторяю вопрос еще раз: где скрывается господин Чарновский, госпожа Эстер, а также господин Конрад Шультце, о пребывании которого в этом доме мне доподлинно известно? Вопрос относится ко всем присутствующим. – Лунев обвел взглядом замерших слуг. – У вас есть время, пока я не сочту до трех. Итак, раз, два…
– Ваше высокоблагородие! Ваше высокоблагородие! – Один из жандармов, придерживая шашку, сбежал, почти скатился с лестницы. – Там наверху комната, книг в ней огроменное число. Я дверь приоткрыл, сквозь щелку глянул — там офицер, конногвардеец. Так я подумал, не ваш ли?
– Ну вот, – Платон Аристархович сверху вниз посмотрел на понуро замерших перед ним верзил, – а вы твердите «Не могу знать».
Дверь библиотеки распахнулась. На ее пороге в сопровождении сотника-атаманца и пары жандармов стоял полковник Лунев.
– Не двигаться с места! Положить оружие!
Офицер в конногвардейском мундире с крестом святого Георгия на груди едва не поперхнулся от столь бесцеремонного вторжения и поставил на богато сервированный столик недопитый бокал хереса.
– Потрудитесь объяснить, господа, что все это значит? – Молодцеватый офицер с нервным лицом резко встал из-за стола, хмуря брови и дергая щекой. – С кем имею честь?
Если бы полковник Лунев мог выругаться в присутствии подчиненных, он бы непременно так и сделал. Стоящего перед ним офицера он встречал совсем недавно у императора в Царском Селе, где тому, как и самому Луневу, вручали полковничьи эполеты. Платон Аристархович и прежде видел это лицо. В газетах, описывающих лихую атаку конногвардейцев на батарею пруссаков близ Каушена.
– Если не ошибаюсь, полковник Врангель? – произнес он, чувствуя, как покидает его недавнее ощущение удачной охоты. Окончательно и бесповоротно.
– Он самый. Барон Врангель Петр Николаевич. Чтобы выяснить это, не стоило врываться сюда с таким шумом, и уж тем более с этими… – Статный конногвардеец брезгливо кивнул в сторону жандармов. – В чем, собственно говоря, дело?
– Полковник Лунев, Платон Аристархович, контрразведка.
– Ах, контрразведка! – хмыкнул герой битвы под Каушенами.
– Да, контрразведка. А потому вопросы задавать буду я.
– Да уж, сделайте милость. – Врангель смерил недавнего знакомца тем непередаваемым взглядом, каким кавалеристы первой гвардейской бригады одаривали всех прочих армейских чинов.
– Что вы здесь делаете? – раздраженно бросил Лунев.
– Как видите, обедаю.
– Вы отлично понимаете, о чем я спрашиваю.
– Вот же странный вопрос. Достопочтенный Платон Аристархович, я прибыл в столицу менее недели тому назад с той же целью, что и вы. Полагаю, вы сами можете подтвердить эти слова. Семейство мое сейчас в отъезде, а потому я счел вполне уместным остановиться у полкового товарища. Как вы сами видите, Чарновского я не стесняю, а кухня у него, пожалуй, одна из лучших в Петрограде.
– Хорошо, – кивнул контрразведчик, понимая, что подобное объяснение если и не является правдой, то, во всяком случае, опровергнуть его с ходу не представляется возможным. – Вы, конечно же, рассказывали своему приятелю о нашей встрече в Царском Селе.
– Еще бы. Не всякий день государь-император вручает нам с вами полковничьи эполеты. Согласитесь, это событие, достойное красочного описания.
– Соглашусь. Еще один вопрос. Рассказывая Чарновскому о приеме у государя, вы, должно быть, упомянули, что я был удостоен его величеством отдельной беседы?
– Может, и говорил. Право сказать, сейчас не упомню, – надменно скривил губы барон Врангель. – Но вряд ли сие может почитаться военной тайной.
– Нет-нет, что вы! Не может. А кстати, когда вы последний раз видели своего приятеля?
– Не более четверти часа назад, – доставая из кармана серебряные часы и щелкая крышкой, проговорил конногвардеец. – Мы сидели, разговаривали. Вдруг он заявил, что ему нужно срочно отлучиться, и вышел.
В этот момент где-то наверху послышался глухой хлопок, затем еще один.
– Из нагана стреляют, – прислушавшись к внезапному звуку, объявил барон Врангель.
– Это уж точно. – Лунев вытащил из кармана браунинг и дослал патрон в патронник. – Петр Николаевич, прошу вас, оставайтесь здесь, ничего не предпринимайте. Чуть позже мы вернемся к нашей беседе.
Государыня-императрица пила кофе со сливками. В каком-то суеверном ужасе перед всем, что могло напомнить о ее немецких корнях, она избегала называть излюбленное лакомство «кофе по-венски», точно в этом названии могла таиться скрытая измена России. Она приказала величать напиток «кофе а-ля Кульчински», вызывая тем самым толки среди придворных и насмешки всех тех, до кого докатился слушок о чудачестве государыни.
– Ты, маменька, эту заморскую отраву зря потребляешь. – Григорий Распутин покачал головой и отхлебнул кваса. – Здоровости в ней и на грош не будет, а только для ума томление.
Императрица внимала Старцу, вздыхала, но укоренившаяся с детства привычка все же брала верх.
– Ты что же думаешь, ежели черное сверху белым прикрыть, так оно изнутри побелеет? Не побелеет. Все одно, что грязь лакать. А от того пойла иноверского и сердцебиения лихие случаются, и костям слабость, и в голове шум. Крещеному человеку такое пить зазорно. Басурманское зелье! То ли дело это, исконно наше. На вот, отхлебни.
Александра Федоровна, воспитанная при английском королевском дворе Гессен-Дармштадтская принцесса, точно чашу с ядом, приняла из рук «божьего человека» кружку с квасом, демонстрируя, что даже яд из этих рук не устрашит ее, и, почти не кривясь, сделала большой глоток.
– Чуешь силу, от самой земли идущую? – сжав кулак для пущей убедительности, проговорил Старец Григорий. – Без этой силы русского нутра не уразуметь.
– Ода, конечно, – подтвердила императрица, возвращая недопитый квас.
– То-то и оно, что конечно. – Распутин потряс кулаком перед носом. – Господь же… Он все видит, все разумеет. Он меня сюда привел неспроста. Моими устами Господь тебе и папеньке истину речет. Я заступник за народ русский. Со мной все образуется. И Алешу на ноги поставим, как вот нынче Анечку. Слышала уже небось?
– Да, как же…
Старец открыл было рот, чтобы произнести еще что-то, но тут будто кто-то с размаху всадил пробку в самое горло. Распутин попробовал выдохнуть, но из легких донеслось лишь какое-то диковинное сипение.
Прикомандированный к неутомимому контрразведчику, Заурбек имел возможность воочию наблюдать, как тот, словно чародей, создал из воздуха чарующий призрак, столь прекрасный, что могущественный Энвер-паша с его многочисленным обученным немцами войском, последовал за рукотворным миражом, точно баран, ведомый на заклание. Ум и воля этого невысокого, вечно погруженного в себя человека, оказались сильнее всего могущества владыки османов. В тот день, когда отбитая из-под Сарыкамыша турецкая армия бросилась в неудержимое бегство, Заурбек понял, что будет верен и предан этому необычайному человеку, что бы ни случилось. И все же он не любил город, терпеть его не мог.
Уже стемнело, хотя до вечернего приезда господ, о котором предупреждал его старший, было еще далеко. Но темнело здесь быстро, вернее, по мнению Заурбека, почти совсем не рассветало. Он вглядывался в едва освещенную фонарями улицу сквозь оконца бойницы привратной сторожки и по устоявшейся привычке вслушивался в темноту, улавливая то стук колес проехавшего извозчика, то чьи-то шаги, то обрывки далеких разговоров.
– Ну че, земеля, – изрядно подобревший после выпитого старший привратник насмешливо кликнул угрюмого сотоварища, – чего филином туда уставился? Дом наш в округе известный. Проходимцы всякие его за версту обходят. Говорят, он в старые времена самому колдуну Брюсу принадлежал, и тот на свое жилище страшное заклятие наложил. Слыхал о Брюсе? Нет? Да откуда тебе!
– Идут, – не слушая вопросов, проговорил Заурбек, внутренне напрягаясь. Его шестое звериное чувство опасности, долгие годы помогавшее обходить западни, холодными мурашками, внезапно проснувшимися между лопаток, остро напомнило о себе.
– Кто идет-то? – не понял старший привратник.
– Нэ знаю, – откликнулся Заурбек. – Маршируют.
– Да мало ли? – отмахнулся его соратник. – Тут вон до Офицерского собрания рукой подать. Может, туда наряд вызвали? Опять же, преображенцев учебная рота. Ты мне вот не ответил: знаешь, кто такой Брюс?
– Нэ знаю, – кратко отрезал Заурбек. – Сюда идут. Жандармы. С Литейного. – Он потянулся за стоящим в углу карабином. – Полсотни шакалов.
– Свят-свят-свят! – Старший привратник дробно перекрестился. – Это с чего ж вдруг-то?
Он вскочил на ноги, не зная, за что и хвататься, и тут, увидав Заурбека с оружием в руках, взвыл от страха:
– Да ты одурел, что ли? На кого руку подымаешь, нечто эсер какой? Это ж жандармы!
– Малчи! – рявкнул Заурбек, отпихивая перетрусившего караульного от двери. – Беги, хазяина прэдупреди.
Мысли проносились в его голове, точно угнанный с водопоя табун чистокровных арабчаков князя Амилахвари. Заурбек мучительно пытался сообразить, что бы сделал в этом случае Лунев, однако нужная мысль так и не появилась. Ясно было одно: жандармов следовало задержать вплоть до той минуты, когда появится сам Платон Аристархович.
Заурбек понимал, что сотник, наблюдающий за происходящим из окна третьего этажа дома напротив, наверняка уже звонит на Литейный проспект, 20, в Офицерское собрание, где сейчас с Вышеславцевым и его людьми находится сам полковник. Оттуда быстрым ходом сюда минут десять, но эти десять минут необходимо было продержаться, иначе вся эта синебрюхая мразь вломится и испортит то, что создавалось волей и гением «Великого Платона», как именовал его про себя Заурбек.
Бывший абрек, он на дух не выносил жандармов, и если бы сейчас получил команду открыть огонь, то, пожалуй, успел бы немало положить этих топающих коваными сапожищами отъевшихся гяуров. Он вскинул карабин и поглядел сквозь прицел на самодовольное лицо вышагивающего рядом со строем офицера. «Порождение шакала!» — тихо выругался он, делая над собой усилие, чтобы не нажать спусковой крючок.
Тяжелые кулаки загрохотали в ворота через несколько мгновений. Заурбек приоткрыл зарешеченное окошко.
– Гавари, кого нада? – рявкнул он тем самым «диким голосом», который обычно предполагают услышать всевозможные начальники от свирепых «детей гор».
– Открывай! Не видишь, что ли? – придвигаясь к окошку, выпалил командир жандармского взвода.
– Хазяин твая не ждет! Ухады домой! – продолжая тянуть время, безапелляционно заявил верный слуга.
– Какой домой, шельма?! Не видишь, кто перед тобой? Открывай! Не то прикажу ворота к чертям вышибить!
– Твоя — варота бить, моя — в галаве дырка делать! – В оконце недвусмысленно обозначился ствол карабина, так что каждый желающий мог заглянуть в гнездо свинцовых птиц калибра 7,62 мм. – Моя старший звать, – увещевающее продолжал Заурбек, – твоя — стоять ждать. Старший — хазяину говорить, потом пускать.
Жандармский офицер чуть попятился. Ему было понятно, что штурмовать высоченную чугунную ограду, увенчанную острыми шпилями, да еще зимой и без лестниц — дело непростое. Ломать ворота — тоже. Между тем абрек явно не шутил, палить он начнет — это как пить дать, а уж если в доме услышат стрельбу, то дело придется иметь не с одним дикарем, а целым гарнизоном. Ишь, какая башня — такую на ура в штыки не возьмешь!
– Но-но, парень. Ну-ка не горячись!
– Всем стоять! – раздался снаружи командный окрик, в котором Заурбек с облегчением узнал голос атаманца. – Начальника ко мне!
Лаис глядела на едва освещенное керосиновой лампой лицо нотера. С последней их встречи он превратился из мускулистого юноши в сильного, должно быть, очень сильною мужчину. Резко очерченные скулы Барраппы были покрыты темной жесткой щетиной и глаза его, почти черные, такие же, как у нее; смотрели холодно и бесстрастно.
– Я пришел за тобой, – тихо проговорил он.
– Я знаю, – прошептала Лаис.
– Ты нарушила закон, – кратко, точно пощечины, бросал бывший капрал. – Ты покинула стены храма, бежала из запретного города, помогла беглецу, скрывалась от правосудия и, главное, похитила святыню, явление которой в этом диком неразумном мире способно погубить его быстрее всех здешних бомб и снарядов.
– Слова твои верны, – покорно согласилась Лаис.
– Теперь к прежним своим преступлениям ты прибавила новое — ты выпустила демона.
– Это случилось против моей воли.
– Преступление тянет за собой преступление, – отметая попытку оправдаться, бесстрастно ответил Барраппа. – Все, что ты можешь сделать, – вернуть перстень мне и покориться судьбе. Лишь только демон будет возвращен в адский пламень, ты должна последовать за мной и предстать перед старейшинами и жрецами, дабы они воздали тебе по заслугам.
– Но…
– Оставь все «но» и помни, если я знаю, где ты скрываешься, то и все нотеры будут знать об этом. Даже если твой любовник сможет одолеть меня, вслед придут другие, и они не станут разговаривать ни с тобой, ни с ним.
– Но, – вновь заговорила Лаис, прикрывая ладонью рот своего родственника, – у меня нет перстня. Понимаешь? Он был еще сегодня, потом я потеряла сознание. А сейчас его нет! – Лаис уже не пыталась сдерживаться, говорила скороговоркой, едва не крича: — Его нет, понимаешь, нет!
– Жандармы! – послышался в коридоре испуганный вопль привратника. – Ваше благородие, жандармы!
– Чего ты орешь? – раздался совсем близко голос Чарновского. – Ну жандармы, ну пришли. На то у них и ноги, чтоб ходить. Пойди отвори ворота, пусть заходят. Разузнай, не желают ли они с дороги отужинать.
– Да их же там тьма-тьмущая!
– Эка невидаль! Всех прокормим. В общем, ступай! Не задерживай слуг государевых.
– Если ты скажешь ему хоть слово, – прошептал Барраппа, доставая револьвер из-за пояса и взводя курок, – я застрелю сначала тебя, потом его.
– И не узнаешь, где перстень, – начала было Лаис.
– Тсс! – шикнул бывший капрал, скрываясь под кроватью.
Дверь спальни отворилась.
– Милая, – воркующе-рокочущим голосом объявил конногвардеец, – нам предстоит небольшая прогулка.
– Но я не одета, не причесана…
– Это не важно. Тем более что мы не будем выходить из дома.
ГЛАВА 13
Сила и веник ломит, а разуму за сию конфузию отвечать.
А.В. Суворов
Из прорези бойницы за происходящим у ворот особняка в Брусьевом переулке с нескрываемым интересом следили глаза бывшего абрека.
– Да ты очумел, прапор! – орал на командира жандармского взвода разъяренный сотник. – Ты на кого волну гонишь?!
Четверо рослых жандармов держали атаманца за руки и плечи, но тот вырывался, продолжая бушевать.
– Под трибунал пойдешь! В Магадан! Кедры лобзиком валить!
– Господин сотник, у меня приказ! – стараясь не потерять лицо перед слегка обалдевшими подчиненными, вешал командир взвода.
– А у меня, по-твоему, шо, расписание поездов на Лупу? Какого рожна вы сюда приперлись? Чего вам на Фонтанке не сиделось? Вы нам тут всю малину перегадите!
– Я не намерен отчитываться! – басил прапорщик, нервно теребя темляк шашки.
– Ты знаешь, где отчитаешься? Тебе сказать? А ну, уберите руки, уроды!
– Что здесь происходит? – до слуха Заурбека донесся холодный уверенный голос Платона Аристарховича. – Кто старший?
– Прапорщик Ванюта! – начисто забывая о буйном ругателе, вытянулся перед старшим офицером командир взвода. – Имею предписание арестовать находящуюся здесь девицу Лаис Эстер.
Он чуть покосился на предъявленный невесть откуда взявшимся полковником документ с императорской печатью и подписью. Фонари, освещавшие вход, вырывали из мрака ровные строки, неукоснительно требующие у всех и каждого оказывать немедленное и полное содействие «предъявителю сего».
– Полковник Лунев, контрразведка, – сухо представился подошедший. – Господин прапорщик, ваше появление здесь крайне неуместно. Вы срываете операцию, от успеха которой, быть может, зависит судьба России.
– Но у меня же приказ! – в отчаянии проговорил Ванюта.
– Н-да. – Лунев повернулся к стоящему позади него Вышеславцеву: — Поручик, ступайте в офицерское собрание, пусть вас соединят с генералом Джунковским. Скажите, что я требую отменить приказ об аресте.
Требование, которое полковник смел предъявлять к товарищу министра внутренних дел, ввергло несчастного прапорщика в шок. Еще час назад он искренне надеялся быстро управиться с порученным заданием и ночевать дома, под боком у жены. Выслужившийся из фельдфебелей бедный сын костромского сапожника и гадать не мог, какого высокого полета птицы станут рвать в клочья его многолетнюю беспорочную карьеру. Не выполнить приказ государя, пусть даже исходивший от Распутина, он не мог. Но и перечить императорскому приказу, которым потрясал у его носа контрразведчик, тоже не было никакой возможности.
Лунев глядел на младшего офицера, впавшего в безысходный ступор, понимая, что из-за чьего-то головотяпства комбинация, сулившая быструю победу над сильным, но, слава Богу, не слишком осторожным врагом, рушится, словно карточная пагода. Даже если озадаченный прапорщик незамедлительно уведет жандармов, никто уже не в силах обратить время вспять.
Конечно, этакая демонстрация у ворот особняка вызовет у Чарновского серьезные опасения и заставит свернуть активную деятельность. Но и вламываться прямо сейчас, не дождавшись, когда в доме соберутся прочие заговорщики, было бы вопиющей стратегической ошибкой.
– Ваше высокоблагородие, – примирительным тоном начал было прапорщик. – К чему звонить? Пустое это. Их превосходительство, генерал Джунковский лишь подпись свою поставил, а приказ этот, – Ванюта поднял глаза к темному, затянутому тучами небу, – с самого верху пришел. – Он оглянулся, точно проверяя, не слышит ли кто из посторонних, и объявил полушепотом: — Распутин приказал.
Едва успел произнести он эти слова, как ворота, дотоле остававшиеся неприступными, отворились, и дюжий привратник, радушно кланяясь, затараторил:
– Добро пожаловать, господа! Уж заждались! Барин с барыней теперича в отъезде. Однако велели, как придете, угостить вас, чем пожелаете. Так, коли прикажете, ужин готов. Проходите, милости просим, проходите в дом!
От столь радушного приема жандармский прапорщик опешил еще более, нежели от сопротивления, оказываемого дотоле. Никогда прежде его не приглашали отужинать в дом, куда он являлся произвести арест. Он обескураженно поглядел на старшего по званию, ожидая дальнейших распоряжений. Лунев кинул взгляд на появившегося у ворот Заурбека. Тог чуть заметно покачал головой, давая понять, что ни Чарновский, ни Лаис не покидали особняк.
– Ладно, – поморщился Лунев. Понимая, то дальнейшее стояние у распахнутых ворот выглядит глупее некуда. – Помните, вы пришли арестовать Лаис Эстер. Все остальное здесь — не ваша забота.
– Слушаюсь, – отчеканил прапорщик, давая команду своим людям двигаться к башне рыцарского замка.
– Сотник. – Контрразведчик подозвал отряхивающеюся после жандармских захватов атаманца. – Дом старинный, наверняка здесь есть тайники. Держите ухо востро. Лаис и Чарновский где-то здесь.
– Слушаюсь, ваше высокоблагородие! – отчеканил Холост.
Барраппа лежал под кроватью, вспоминая слова наставника, произнесенные много-много лет назад, когда их, юношей высокого рода, обучали всему, что должен знать и умей, нотер: «Когда лежишь ты на камне, стань камнем. Пусть тело обратится в гранит и кровь — в застывшую лаву. Когда прислонишься ты к дереву, будь деревом. Пусть ступни твои чувствуют ток земных соков, и руки станут ветвями среди ветвей…»
Сейчас Барраппа пытался стать кроватью или же драгоценным паркетом, весьма запыленным и, должно быть, давно не метенным. Пыль забивалась в нос, и он с трудом удерживался, чтобы не чихнуть и не произвести шум лишним движением.
Перед глазами нотера мелькнули блестящие золоченые шпоры на вычищенных до зеркального блеска сапогах. Нал головой послышался странный звук, который Барраппа воспринял как выдох, что бывает, когда на руки подхватываешь расслабленное тело.
– Я пойду сама, – услышал он голос Лаис.
– Ерунда, – насмешливо произнес ротмистр. – Не о чем беспокоиться. Запри дверь! – бросил он кому-то уже с порога.
В тот же миг Барраппа ужом выскользнул из-под кровати и устремился к выходу. Другого такого случая могло и не быть. Любовник его сестры, несомненно, опасный противник, но сейчас на стороне хранителя была внезапность. К тому же, даже если тот вооружен, у него на руках Лаис и, стало быть, он не сможет быстро выхватить револьвер. Слуга — ерунда, он уложит его с первого выстрела!
Бывший сербский капрал схватил с постели набитую лебяжьим пухом подушку. Выстрел сквозь нее прозвучит глухо, и даже если жандармы уже в доме, могут и не услышать этот звук. С наганом в одной руке и подушкой в другой он подскочил к двери и уже собрался было ударить по ней плечом, чтобы распахнуть, но тут замок дважды клацнул, недвусмысленно давая понять, что массивная дверь, сработанная из крепчайшего дуба, надежно заперта.
«Да сотрется имя твое из вечных Скрижалей!» — под нос себе выругался Барраппа, слушая, как затихают шаги в коридоре. Сквозь замочную скважину пробивался тусклый свет. Новоиспеченный узник прижался к ней ухом, пытаясь расслышать, что происходит в доме. Ни малейшего результата. Барраппа диким зверем, пойманным в западню, закружил по спальне.
«Нужно срочно найти что-нибудь, чем можно открыть дверь». Он вывернул на прикроватную тумбочку шкатулку с драгоценностями, опустошил ящички самой тумбы.
«Не то, не то, не то. – Барраппа подскочил к окну. – К тому же… – Свет фонарей недвусмысленно выхватывал из темноты жандармское оцепление с оружием на изготовку. – Здесь не пройти».
Запоздало он бросился тушить лампу. В эту пору большая часть окон в этом доме-замке была темна, и пробивающийся из-за портьер свет мог привлечь внимание жандармов.
«Проклятие! – направляя револьвер на дверь, сквозь зубы процедил Барраппа. – Нет, так не пойдет. В нагане всего семь патронов, жандармов куда больше, всех не перестреляешь. Меня попросту убьют в перестрелке, и все пойдет насмарку. Надо выждать. Может, эти мордовороты и не смогут войти сюда. – Он скривился, понимая, насколько несбыточны подобные мечтания. – А если смогут, то, может, удастся обмануть их, усыпить бдительность, а затем…»
Барраппа засунул оружие за пояс и загрохотал кулаками в дверь.
– Помогите! Они держат меня взаперти!
С превеликим сожалением отказавшись от дармового угощения, проинструктированные Луневым жандармы приступили к делу. Оставив большую часть подчиненных в оцеплении вокруг дома, отрядив десяток из них проверять флигеля, конюшни и разнообразные службы, прапорщик Ванюта повел остаток своего воинства в бой на защиту престола.
Рослые как на подбор, плечистые слуги безмолвно отворили двери пред стражами закона, точно те были дорогими гостями в этих стенах.
– Где хозяин? – обращаясь к одному из подручных Чарновского, имевшему, по мнению контрразведчика, наиболее осмысленный вид, спросил Лунев.
– В отсутствии, ваше высокоблагородие! – демонстрируя армейскую выправку, выпалил слуга.
– Ложь, – сверля взглядом собеседника, жестко проговорил Платон Аристархович. – Мне известно, что ни господин Чарновский, ни госпожа Эстер не покидали этого здания. Если вы окажете помощь следствию и чистосердечно расскажете, где они скрываются, вы будете награждены за верность и преданность государю. Если же сочтете нужным играть в молчанку или, того хуже, пытаться нас обмануть, предстанете перед военным трибуналом как пособник врагов Отечества. Итак, я повторяю вопрос еще раз: где скрывается господин Чарновский, госпожа Эстер, а также господин Конрад Шультце, о пребывании которого в этом доме мне доподлинно известно? Вопрос относится ко всем присутствующим. – Лунев обвел взглядом замерших слуг. – У вас есть время, пока я не сочту до трех. Итак, раз, два…
– Ваше высокоблагородие! Ваше высокоблагородие! – Один из жандармов, придерживая шашку, сбежал, почти скатился с лестницы. – Там наверху комната, книг в ней огроменное число. Я дверь приоткрыл, сквозь щелку глянул — там офицер, конногвардеец. Так я подумал, не ваш ли?
– Ну вот, – Платон Аристархович сверху вниз посмотрел на понуро замерших перед ним верзил, – а вы твердите «Не могу знать».
Дверь библиотеки распахнулась. На ее пороге в сопровождении сотника-атаманца и пары жандармов стоял полковник Лунев.
– Не двигаться с места! Положить оружие!
Офицер в конногвардейском мундире с крестом святого Георгия на груди едва не поперхнулся от столь бесцеремонного вторжения и поставил на богато сервированный столик недопитый бокал хереса.
– Потрудитесь объяснить, господа, что все это значит? – Молодцеватый офицер с нервным лицом резко встал из-за стола, хмуря брови и дергая щекой. – С кем имею честь?
Если бы полковник Лунев мог выругаться в присутствии подчиненных, он бы непременно так и сделал. Стоящего перед ним офицера он встречал совсем недавно у императора в Царском Селе, где тому, как и самому Луневу, вручали полковничьи эполеты. Платон Аристархович и прежде видел это лицо. В газетах, описывающих лихую атаку конногвардейцев на батарею пруссаков близ Каушена.
– Если не ошибаюсь, полковник Врангель? – произнес он, чувствуя, как покидает его недавнее ощущение удачной охоты. Окончательно и бесповоротно.
– Он самый. Барон Врангель Петр Николаевич. Чтобы выяснить это, не стоило врываться сюда с таким шумом, и уж тем более с этими… – Статный конногвардеец брезгливо кивнул в сторону жандармов. – В чем, собственно говоря, дело?
– Полковник Лунев, Платон Аристархович, контрразведка.
– Ах, контрразведка! – хмыкнул герой битвы под Каушенами.
– Да, контрразведка. А потому вопросы задавать буду я.
– Да уж, сделайте милость. – Врангель смерил недавнего знакомца тем непередаваемым взглядом, каким кавалеристы первой гвардейской бригады одаривали всех прочих армейских чинов.
– Что вы здесь делаете? – раздраженно бросил Лунев.
– Как видите, обедаю.
– Вы отлично понимаете, о чем я спрашиваю.
– Вот же странный вопрос. Достопочтенный Платон Аристархович, я прибыл в столицу менее недели тому назад с той же целью, что и вы. Полагаю, вы сами можете подтвердить эти слова. Семейство мое сейчас в отъезде, а потому я счел вполне уместным остановиться у полкового товарища. Как вы сами видите, Чарновского я не стесняю, а кухня у него, пожалуй, одна из лучших в Петрограде.
– Хорошо, – кивнул контрразведчик, понимая, что подобное объяснение если и не является правдой, то, во всяком случае, опровергнуть его с ходу не представляется возможным. – Вы, конечно же, рассказывали своему приятелю о нашей встрече в Царском Селе.
– Еще бы. Не всякий день государь-император вручает нам с вами полковничьи эполеты. Согласитесь, это событие, достойное красочного описания.
– Соглашусь. Еще один вопрос. Рассказывая Чарновскому о приеме у государя, вы, должно быть, упомянули, что я был удостоен его величеством отдельной беседы?
– Может, и говорил. Право сказать, сейчас не упомню, – надменно скривил губы барон Врангель. – Но вряд ли сие может почитаться военной тайной.
– Нет-нет, что вы! Не может. А кстати, когда вы последний раз видели своего приятеля?
– Не более четверти часа назад, – доставая из кармана серебряные часы и щелкая крышкой, проговорил конногвардеец. – Мы сидели, разговаривали. Вдруг он заявил, что ему нужно срочно отлучиться, и вышел.
В этот момент где-то наверху послышался глухой хлопок, затем еще один.
– Из нагана стреляют, – прислушавшись к внезапному звуку, объявил барон Врангель.
– Это уж точно. – Лунев вытащил из кармана браунинг и дослал патрон в патронник. – Петр Николаевич, прошу вас, оставайтесь здесь, ничего не предпринимайте. Чуть позже мы вернемся к нашей беседе.
Государыня-императрица пила кофе со сливками. В каком-то суеверном ужасе перед всем, что могло напомнить о ее немецких корнях, она избегала называть излюбленное лакомство «кофе по-венски», точно в этом названии могла таиться скрытая измена России. Она приказала величать напиток «кофе а-ля Кульчински», вызывая тем самым толки среди придворных и насмешки всех тех, до кого докатился слушок о чудачестве государыни.
– Ты, маменька, эту заморскую отраву зря потребляешь. – Григорий Распутин покачал головой и отхлебнул кваса. – Здоровости в ней и на грош не будет, а только для ума томление.
Императрица внимала Старцу, вздыхала, но укоренившаяся с детства привычка все же брала верх.
– Ты что же думаешь, ежели черное сверху белым прикрыть, так оно изнутри побелеет? Не побелеет. Все одно, что грязь лакать. А от того пойла иноверского и сердцебиения лихие случаются, и костям слабость, и в голове шум. Крещеному человеку такое пить зазорно. Басурманское зелье! То ли дело это, исконно наше. На вот, отхлебни.
Александра Федоровна, воспитанная при английском королевском дворе Гессен-Дармштадтская принцесса, точно чашу с ядом, приняла из рук «божьего человека» кружку с квасом, демонстрируя, что даже яд из этих рук не устрашит ее, и, почти не кривясь, сделала большой глоток.
– Чуешь силу, от самой земли идущую? – сжав кулак для пущей убедительности, проговорил Старец Григорий. – Без этой силы русского нутра не уразуметь.
– Ода, конечно, – подтвердила императрица, возвращая недопитый квас.
– То-то и оно, что конечно. – Распутин потряс кулаком перед носом. – Господь же… Он все видит, все разумеет. Он меня сюда привел неспроста. Моими устами Господь тебе и папеньке истину речет. Я заступник за народ русский. Со мной все образуется. И Алешу на ноги поставим, как вот нынче Анечку. Слышала уже небось?
– Да, как же…
Старец открыл было рот, чтобы произнести еще что-то, но тут будто кто-то с размаху всадил пробку в самое горло. Распутин попробовал выдохнуть, но из легких донеслось лишь какое-то диковинное сипение.