Страница:
То, что произошло дальше, ошеломило всех присутствующих: вырвав из рук императора переливающийся в свете ярких ламп крест, он с силой швырнул его об пол. Затем, точно не довольствуясь содеянным, подхватил его за цепь и метнул в окно.
ГЛАВА 19
В дверь кабинета постучали.
– Ваше благородие! – с порога начал камердинер. – К вам тут горец просится. Ну, тот абрек, что вы намедни в охрану взяли.
Чарновский бросил взгляд на открытую папку с личным делом старшего адъютанта штаба 37-й дивизии Владимира Оскаровича Каппеля, 1883 года рождения. Фраза «имеет большую способность вселять дух энергии и охоту к службе» была им подчеркнута жирной красной линией. Под открытой папкой лежало еще несколько таких же. Слева утесом громоздилась стопка личных дел с пометками Кадрового Управления Генерального штаба на обложках. Ротмистр Чарновский с грустью поглядел на неразобранные документы.
– Ладно, пусть войдет, – кивнул он, разглядывая фотографию подтянутого молодого офицера с георгиевской саблей за храбрость.
Заурбек вошел в комнату, молча отодвинув вальяжного камердинера. Домашних слуг он считал чем-то вроде говорящих собак и потому удостаивал обращением лишь по очень большой необходимости.
– Полковник вам письмо прыслал, – дождавшись, пока закроется дверь за спиной, начал он. – Вэлэл передать, правылно все сказал.
– Хорошо, – принимая запечатанный пакет из рук грозного стража, кивнул Чарновский. – Есть что-нибудь еще?
– Китаец опять прыходил, – припоминая события прошедших суток, проговорил абрек.
– Чего это он тут отирается? – покачал головой хозяин особняка, распечатывая послание.
«Е.И.В. дал согласие на проведение операции, мною предложенной. Детали в 19.00 в ресторане Царскосельского вокзала».
– Замечательно, – кивнул ротмистр.
– С китайцем что дэлать? – напомнил Заурбек.
– В следующий раз, когда придет, – вставая из-за стола и бросая записку в горящий камин, проговорил Михаил Георгиевич, – проводи его ко мне.
Он вновь занял свое место и открыл новую папку с личным делом командира 19-го донского казачьего полка Мамонтова Константина Константиновича, 1869 года рождения.
– Ступай, – теряя интерес к суровому джигиту, произнес он, тяжело вздыхая. – До вечера надо еще много чего успеть.
Ему и впрямь было не до блеска отточенных штыков, не до печатанья шага. Он вспоминал сегодняшнюю встречу со своим недавним протеже, начальником Особого контрразведывательного пункта, как отныне именовалась группа, полковником Луневым. Что и говорить, прозорливости и расторопности этого офицера можно было только позавидовать. За считанные дни он распутал сложнейший узел. Да что там узел — настоящую сеть, сплетенную австрийской и немецкой разведками.
Государь, конечно, ожидал от этого талантливого контрразведчика успешного исхода порученного ему задания, но результат превзошел всякие ожидания. Выслушав обстоятельный доклад полковника, император задумался было о награде и о новом продвижении столь дельного офицера. Он был готов уже назначить Платона Аристарховича во главе контрразведывательного отделения Главного Управления Генерального штаба, но тут полковник Лунев испросил дозволения говорить с государем начистоту. Николай II согласно кивнул, полагая, что это будет вполне заслуженным вознаграждением преданному воину.
– Ваше Императорское Величество, – начал Платон Аристархович. – Угроза, которую мне, по счастью, удалось отвести от вас и российского престола — лишь малая часть, первая капля того наводнения, которое в скором времени грозит затопить империю. Не всякого врага можно поразить оружием. Особо же того, который не ведает, что творит и мнит себя преданным другом.
Империя более не может существовать в том виде, в котором перешла она к вам из рук благословенной памяти батюшки вашего. Дарованные вами свободы всколыхнули общество, заставив тех из ваших подданных, кто должен был стать опорой государству, искать путей дальнейшего ущемления самодержавной власти путем расширения собственных прав и вольностей. Устремления большинства этих людей честны и направлены на процветание России. Но путь, который они избирают для достижения цели, все более и более оттесняет царскую власть от реального управления страной. Россия с каждым днем вырастает из прежнего чиновничьего мундира. С этим нужно либо мириться, либо отвечать на все более возрастающие запросы нового общества.
Император слушал взволнованную речь верноподданного, мрачнея на глазах. Он вспоминал думские скандалы, жалобы рабочих на хозяев заводов и жалобы хозяев заводов на всё и вся.
«В день Иова Многострадального появился я на свет, и оттого судьба моя столь тяжела и царствование отмечено слезами и кровью. Затоптанные на Ходынском поле вдень коронации прокляли и меня, и потомство мое. В гибельный для России час взошел я на трон. Недаром же матушка так противилась этому!»
Он глядел на полковника, стараясь не выдать бушующих внутри эмоций.
– Суди не выше сапога, – наконец выдавил император, едва удерживаясь от того, чтобы развернуться и уйти, оставив велеречивого доброжелателя в горестном одиночестве.
– Слушаюсь, Ваше Императорское Величество, – Полковник Лунев стал во фрунт и щелкнул каблуками так, что шпоры на его сапогах тенькнули серебристым звоном. – Позвольте изложить план дальнейших атакующих действий, которые, если будет на то ваше соизволение, возможно предпринять для уничтожения злоумышляющих против вас как внутри страны, так и за пределами ее.
Император молча кивнул.
– Поскольку благодаря оперативным мероприятиям мне удалось проникнуть в организацию, упоминаемую в письме Фехтмейстера, я предполагаю использовать ее…
– Ура государю! – раздалось с плаца и десятки луженых глоток в искреннем порыве грохнули троекратное «Ура!».
По традиции за этим следовало поднесение до краев наполненной стопки с чистейшей менделеевской водкой, однако строжайший царский указ не шалил и давних полковых традиций.
– Надо бы их поприветствовать, – тихо произнес стоявший рядом генерал Орлов.
Император перевел взгляд с замершего строя на своего любимца. Ему хотелось, чтобы именно тот вышел сейчас пред замершими шеренгами и выразил застывшим в ожидании монаршего слова воинам царское благоволение. Но генерал не понял, не посмел понять этого немого и, увы, малодушного желания. Наконец император отвел взгляд и вновь посмотрел на преданных ему гвардейцев.
«Пустое! – Он встряхнул рукой, отгоняя терзающие ею сомнения. – Власть дана мне от Бога, и лишь Всевышнему повинен я давать отчет в своих деяниях. Разве сможет кто одолеть меня, одолеть Россию с такими-то витязями?» Вдохнув морозный воздух, разрумянивший лица гвардейцев, он крикнул от всей души:
– Здравствуйте братцы-преображенцы!
Рев ответной здравицы поднял зайца в ближайшем лесу и заставил глухарей настороженно прислушаться к зимнему грому.
Офицеры, повсюду сопровождавшие просветленного Старца, едва не шарахнулись в стороны, когда Распутин вдруг, точно ошпаренный, выскочил из дворца и гневно приказал немедля «катить на Гороховую». Если бы они могли видеть, что незадолго до этого творилось в царских апартаментах, они бы, пожалуй, и вовсе застыли соляными столбами, не зная, что далее предпринять.
Сейчас, когда автомобиль мчат по дороге в Петроград, они не решались даже глянуть на своего патрона. Они не ведали, как ошеломленная святотатством императрица забилась в истерическом приступе, вопя что-то невразумительное. Как бросившиеся к Старцу лакеи разлетелись в стороны, точно бильярдные шары от умело пущенного битка, как вспыхнули длинными языками пламени и разом потухли свечи на праздничном столе, и двери распахивались сами собой под одним лишь взглядом стремительно уходящего Распутина.
«– Ты что ж такое вытворяешь, бес нечистый?! – про себя вопил Старец. – Ужо я тебя!
– Уймись! – резко отвечал Хаврес. – Будь это просто крест с золотом и каменьями, мне к нему приложиться было бы все равно что в кресле расположиться. Но тот, что тебе подсунули, – непростой. В нем шип от терний венца Христова. Я эту кровь за версту чую. Как по мне, так лучше уж в пламени гореть, чем к тому кресту прикасаться.
– А я так мыслю, что прикасаться лучше, чем гореть. Этак я по твоей милости благоволения царского лишусь, а заодно и свободы.
– Не тужи, пока я с тобой, – заверил Хаврес, – тебе ничего не угрожает.
– Как же?! – хмыкнул Распутин.
– Да так… – оборвал его демон и вдруг запнулся. – …Перстень Соломона вернулся в этот мир. Едем!
– Ну уж нет! – взбеленился Старец. – Не бывать по-твоему! Нынче у меня именины, гостей будет полон дом. Куда ж я поеду?
– Поворачивай! – взревел Хаврес.
– Ничуть не бывало! – в тон ему отвечал Распутин. – Я боле в то место ни ногой! Заклятый тот дом! Как есть, заклятый! А перстень твой я по-иному добуду. Коли из той продолбины, в какую я по твоей милости угодил, целым выйду, так у меня отменное соображение имеется».
– Последние новости! Последние новости! – неслось над улицей. Звонкий мальчишеский голос заглушал бряцание колокольчика и стук колес трамвая, неспешно ползущего по заснеженному Невскому проспекту.
– Отважная сестра милосердия спасает знамя полка и открывает тайные планы врага! – первому голосу вторил другой, столь же бойкий и юный.
С недавних пор молодые крестьянские парни, прибывшие в столицу в поисках хоть каких-то грошей, больше не бродили по городу с огромными газетными сумками. Они исчезли с улиц и площадей Петрограда, уступив место и медные бляхи совсем уж худосочным подросткам или же почти старикам. Черные бушлаты на вырост на щуплых юнцах смотрелись довольно комично, но самим себе эти мальчишки, зачастую кормильцы семей, казались весьма значительными. А потому и медная пластинка с надписью «Газетчик» на меховой шапке и бляха с номером и надписью «Агентство печати» на ремне сумки всегда были выдраены едва не до зеркального блеска.
– …Сразу два георгиевских креста для милосердной сестры Генриетты Сорокиной! – кричал под окнами голосистый юнец с башлыком поверх шапки, потрясая свежим номером «Нового времени».
«Ерунда какая-то, – под нос себе проговорил глава Военно-промышленного комитета, глядя сквозь украшенное изморозью стекло на горланящего подростка. – Сразу два креста. Придумают же!»
Он вернулся к письменному столу, где ждал правки текст речи, которую он собирался произнести сегодня в Думе. В дверь позвонили.
– Узнай, кто там! – досадливо бросил лакею глава комитета, поудобнее сжимая в пальцах вечное перо.
– Александр Иванович, вас, – донеслось из прихожей.
– Я занят, и нынче принимать не буду.
– Тут господа офицеры… – начал было лакей, но вдруг замолчал. Вслед за тем двери кабинета распахнулись, и в комнату вошел полковник с флигель-адъютантскими аксельбантами в сопровождении долговязого жандармского поручика.
– Гучков Александр Иванович, если не ошибаюсь?
– Он самый, – удивленно разглядывая вошедших, произнес глава Военно-промышленного комитета. – А вы, позвольте, кто? Чем, собственно, обязан?
– Полковник Лунев, начальник Особого контрразведывательного пункта. Вот мои документы. Нам с вами необходимо переговорить. По возможности приватно.
– Приватная беседа в присутствии жандарма — это что-то новенькое в методах политического сыска, – пробегая взглядом строки предъявленного документа, надменно усмехнулся бывший Председатель Государственной думы, герой Мукдена, [13]Александр Иванович Гучков. – Если речь идет о моем аресте, будьте любезны действовать по закону. Во всех же прочих случаях мне не о чем с вами разговаривать. Извольте покинуть кабинет.
– Как скажете, – устало пожал плечами флигель-адъютант, продолжая сверлить надменного собеседника бесцеремонным взглядом холодных серых глаз. – Вот ордер на арест, а вот — на обыск. Вышеславцев, распорядитесь пригласить двух-трех дворников в качестве понятых.
– Уже-с, – бойко отрапортовал поручик. – Прикажете звать?
– Сделайте милость.
Поручик скрылся за дверью.
– Так вы решительно отказываетесь говорить со мной? – еще раз переспросил незваный гость.
– У вас на этот счет появились какие-то сомнения? – ледяным тоном ответствовал Гучков. – Быть может, скажете, отчего вдруг?
– Что ж, тогда все по форме. Итак, ордера вам предъявлены, как меня зовут, уже знаете. Предлагаю добровольно выдать улики, изобличающие вас в связи с агентурой австрийской разведки. В этом случае вам будет учтена явка с повинной.
– Что еще за нелепость? – побагровел Гучков. – Вы хоть представляете, с кем разговариваете?
– Очень хорошо представляю. Однако на сегодня это был последний ваш вопрос. Стало быть, добровольно сотрудничать вы не хотите. Что ж, это ваше право. Ответьте мне, Александр Иванович, есть ли в вашем кабинет сейф?
– Есть, – искоса глядя на входящих в кабинет дворников, кивнул Гучков. Те, почувствовав неприязненный взгляд барина, замерли у самого входа, стыдясь тулупов и столь неуместных на коврах и паркетах валенок с калошами. – И что ж с того? У меня имеется сейф фирмы «Лемке», однако должен вам заявить, что это не австрийская, а швейцарская фирма. Так что контрразведке абсолютно бессмысленно проявлять к нему интерес, – насмешливо продолжил глава Военно-промышленного комитета.
– Потрудитесь открыть сейф, – пропуская колкость мимо ушей, заявил Лунев.
Гучков еще раз метнул недовольный взгляд на понятых и, со вздохом подойдя к стене, отодвинул висящий портрет императора. За спиной монарха таилась массивная стальная дверца с двумя хитроумными прорезями для ключей и небольшим штурвалом кодового замка.
– Кроме вас есть ли у кого-нибудь ключи от сейфа?
– Нет, – резко ответил Гучков.
– Знает ли кто-нибудь код, блокирующий замки?
– Нет, – снова прозвучало в ответ.
– Прошу всех присутствующих обратить внимание на эти слова.
Дворники согласно закивали головами, а Вышеславцев заметно напрягся, всем своим видом демонстрируя максимальное внимание.
– Что находится в сейфе, уважаемый Александр Иванович?
– Бумаги делового и конфиденциального свойства, деньги в пачках, револьвер системы Смита и Вессона третьего образца — память об англо-бурской войне.
– Понятно, – кивнул Платон Аристархович. – А теперь будьте любезны, откройте сейф.
Гучков с недовольным видом покрутил штурвал, затем один за другим вставил оба ключа и одновременно повернул их в разные стороны.
– Пожалуйста.
– Окажите любезность, передайте оружие поручику и скажите, все ли из того, что лежит в сейфе, положено именно вами и принадлежит вам?
Гучков удивленно вскинул брови и смерил взглядом лежащие в недрах железного шкафа папки и стопки исписанной бумаги.
– Да, здесь все мое.
– Тогда позвольте. – Лунев подошел к сейфу, взял наугад одну из сотенных купюр и, достав из кармана френча портсигар, поднес к банкноте. Камень, украшавший крышку портсигара, вспыхнул густо-фиолетовым цветом, и поперек купюры высветилась надпись «Фальшивка».
– Будем проверять и остальные?
– Это какая-то провокация! – бледнея, пробормотал Гучков.
– Вы все еще желаете говорить при этих господах? – Лунев кивнул на понятых. – Или же продолжим в более приватной обстановке?
– Я протестую!
– Абсолютно излишне, – покачал головой контрразведчик. – Александр Иванович, извольте понять. Вы — человек храбрый, это всем известно, но главное — весьма неглупый. Я делаю вам уже упоминавшееся мною предложение в последний раз. Затем мы будем говорить только под официальный протокол.
– Что ж, будьте любезны, – теряя былой гонор, произнес Гучков, указывая на кресло, стоящее возле письменного стола.
– Поручик, – контрразведчик повернулся к замершему в ожидании приказа жандарму, – выдайте этим людям, – он кивнул в сторону негласных сотрудников полиции, – по целковому. А вас, господа, предупреждаю. Если вы хоть словом обмолвились о том, что здесь видели, пойдете убирать снег куда-нибудь в Карпаты перед нашими позициями.
А теперь к делу, Александр Иванович, – усаживаясь в кресло, начал полковник Лунев, как только закрылась дверь за прислужниками закона. – У нас есть доказанная недвусмысленная информация о том, что деньги, только что обнаруженные в этом сейфе, были получены вами через подставное лицо — вице-директора страхового общества «Русь», резидента австрийской разведки Конрада Шультце.
Вы можете называть это провокацией, однако это неверно. Вы имеете дело с одной из лучших операций российской контрразведки с момента ее возникновения. В последнее время упомянутый мною господин работал под нашим контролем, поэтому можете не сомневаться, каждый шаг запротоколирован.
– Но я ничего не знал.
– Это неправда, – оборвал его Платон Аристархович. – Вы не знали, что Шультце вражеский шпион — в это я готов поверить. Но то, что деньги были получены вами для издания газет «Русская весть» и «Речь» в качестве добровольного вклада, полностью доказано. Появлявшиеся там в последнее время материалы демонстрируют редкую осведомленность некоторых анонимных журналистов в вопросах, относящихся к вашему ведомству и, что самое прискорбное, в содержании особо секретных документов. Поэтому я прошу вас воздержаться от необдуманных жестов и возмущений. Прошу вас также особо заметить, что я действую по высочайшему повелению государя, а потому отнеситесь к моим словам должным образом.
Создавшееся положение дел крайне неприятно для всех, кому истинно дорога Россия. Его величество искренне расстроен тем прискорбным фактом, что последние месяцы вы, конечно же, не желая того, сотрудничали с вражеской разведкой. Понятное дело, что яростные нападки на царя и его супругу, которые вы допускали как в «Русском вестнике», так и в «Речи», были на руку немцам и австриякам, ибо расшатывали тыл воюющей страны в столь трудные для Отечества дни. Но государь знает, что вы искренний патриот России и поэтому не желает, чтобы бывший председатель Государственной думы и глава Военно-промышленного комитета значился в предстоящем деле как пособник австрийской разведки, к тому же еще и замешанный в реализаций фальшивых купюр на территории империи.
Государь велел мне сделать вам предложение, от которого, по чести говоря, вам не стоит отказываться.
– Я слушаю вас внимательно, – тихо произнес ошеломленный Гучков.
– Вот и прекрасно. Итак, вы, конечно же, знаете, что в эти часы Россия испытывает острейшую необходимость в золоте. Причем не просто в золоте, а в драгоценных металлах и драгоценных камнях, находящихся за пределами России. Как вы, несомненно, догадываетесь, они необходимы для оплаты военных заказов в Англии и Северо-Американских Соединенных Штатах.
– Да, я это знаю, – чуть оживляясь, подтвердил Гучков.
– Золото и алмазы в большом количестве имеются в Южно-Африканском союзе, который сейчас возглавляет ваш старый приятель по англо-бурской войне, генерал Луис Бота.
– Он там премьер-министр уже без малого четыре года.
– Да, – согласно кивнул Платон Аристархович. – Теперь же, когда Южно-Африканский союз вступил в войну с Германией на стороне Великобритании, нам жизненно необходимо иметь своего представителя в этой стране. Лучшей кандидатуры, нежели вы, для столь важной миссии во всей России не сыскать. Если вы дадите утвердительный ответ, то завтра же вам будут предоставлены все долженствующие верительные грамоты, и вы отбудете в Стокгольм. Оттуда пароходом доберетесь до Йоханнесбурга. Если же нет, – Лунев развел руками, – сами понимаете.
Александр Иванович внимательно поглядел на контрразведчика. Выхода не было. Вернее, был именно тот, на который указывал монарший перст.
– Я… Я… Я согласен.
В этот час в квартире Григория Распутина на Гороховой улице ничего более не напоминало об утреннем погроме. Сияли тронутые морозной росписью окна, блестел паркет, мебель радовала глаз знатока простым, но благородным вкусом. Правда, сам благословенный Старец в своей отродясь не стиранной поддевке и сапогах казался здесь нелепо инородным. Ни дать ни взять — мужик, принесший со двора поленья для камина и заблудившийся в барских комнатах.
Но собравшееся в этот вечер общество — дамы в платьях столь дорогих, что на сумму, за них уплаченную, целый месяц вполне можно было кормить гренадерскую роту, спешили прильнуть к сапогам Старца, ища его благословения. Он возлагал им пятерню на голову, поднимал и жадно целовал в губы, тем самым делясь собственным божьим духом.
Блеск каменьев в драгоценных золотых оправах, колыхание страусовых перьев, генеральские звезды на погонах и море разливанное всевозможных подарков были яркими знаками этого дня ангела. Никто из присутствующих, конечно же, не обратил внимания, когда в квартире в очередной раз зазвонил телефон. Он звонил уже столь часто, что Старец попросту не отвечал на заливистые трели, оставляя возможность отвечать на звонки расторопному секретарю.
Однако на этот раз, подняв трубку, секретарь чуть заметно вздрогнул и, закашлявшись, позвал одного из офицеров дворцовой полиции, стерегущих покой столь значительной особы. Тот, услышав произнесенное на другом конце провода распоряжение, четко выпалил: «Есть!» — и быстро кинул трубку на рычаг.
– …а кто уверует, – доносились из комнаты громогласные разглагольствования Старца, – обретет жизнь вечную. Ибо жизнь для всякого смертного — первейший божий дар. И когда воистину силой Отца нашего переполнишься, то никто кроме его самого оную жизнь у человека отобрать не сможет. Вот хоть сами гляньте. – Распутин потянулся к одному из гостей, щеголяющему в алой черкеске с массивным кинжалом на поясе. – Дай-ка ножик. – Тот, к кому были обращены эти слова, безропотно вытащил грозное оружие и протянул Старцу. – А вот кто желает этой штуковиной меня пырнуть? – Гром возмущения был ответом на его слова. – А ну цыть! – оборвал он негодующие всхлипы. – Стало быть, никто не желает? Ну, да ладно, сам ткну.
– Помилосердствуйте! – заикаясь, вымолвил хозяин кинжала. – Да как же можно-то? Да что же вы такое?.. Ведь самоубийство — грех великий!
– Кто в силу Отца нашего не верует — тот лишь самогубствует! А ежели вера крепка, то ни сталь, ни пуля не страшны. Когда словам моим веры не имеете — сами гляньте.
С этими словами Распутин надсадно крякнул и с силой вогнал украшенную извивами Дамаска сталь кинжала себе в живот. Гости ахнули и попятились, не ведая, то ли пуститься наутек, то ли звать полицию, а вкупе с ней и карету «скорой помощи». Острие торчало из спины бывшего конокрада, но он нимало не обращал внимания на сей вопиющий факт.
– Вот так-то, – назидательно произнес Старец, выдергивая залитое кровью оружие из раны. – А нут-ка, кто тут с иголкой управляться может? Заштопайте-ка мне одежу. Вишь, прохудилась.
– Григорий Ефимович, – запинаясь, расширив от ужаса глаза, проговорил дежурный офицер, оглядываясь в сторону молчащего телефона, точно ожидая у него поддержки, – из Царского Села звонили. Сам, – охранник кивком указал в сторону портрета самодержца. – Велено срочно доставить вас.
– А если не пожелаю ехать? – подбоченился Распутин.
Офицер сглотнул подступивший к горлу комок. После всего только что увиденного сообщать Просветленному, что в случае неповиновения его приказано доставить силой, ревностному служаке почему-то не хотелось.
– Не горюй! – Старец хлопнул телохранителя по плечу. – Что нос повесил, как старый дед хотелку? Вот посидим и поедем к Пап а,раз уж так ему в голову вступило.
ГЛАВА 20
Глаза Барраппы уже вполне привыкли к окружающей темноте. Камера следственного изолятора контрразведки Петроградского военного округа была «нумером на две персоны», однако сейчас ему случилось расположиться в узких, точно коридор, апартаментах в гордом одиночестве. Он прислушивался, стараясь вычленить какие-либо звуки из давящей тишины. Через окно скорее чудились, нежели слышались суетливые голоса будничного города. За дверью время от времени громыхали сапоги надзирателя — щекастого, точно бульдог, детины с отсутствующим взглядом выцветших, подобно местному небу, голубовато-белесых гляделок.
ГЛАВА 19
Где начинаются секреты, там кончаются законы.
Маркус Вольф
В дверь кабинета постучали.
– Ваше благородие! – с порога начал камердинер. – К вам тут горец просится. Ну, тот абрек, что вы намедни в охрану взяли.
Чарновский бросил взгляд на открытую папку с личным делом старшего адъютанта штаба 37-й дивизии Владимира Оскаровича Каппеля, 1883 года рождения. Фраза «имеет большую способность вселять дух энергии и охоту к службе» была им подчеркнута жирной красной линией. Под открытой папкой лежало еще несколько таких же. Слева утесом громоздилась стопка личных дел с пометками Кадрового Управления Генерального штаба на обложках. Ротмистр Чарновский с грустью поглядел на неразобранные документы.
– Ладно, пусть войдет, – кивнул он, разглядывая фотографию подтянутого молодого офицера с георгиевской саблей за храбрость.
Заурбек вошел в комнату, молча отодвинув вальяжного камердинера. Домашних слуг он считал чем-то вроде говорящих собак и потому удостаивал обращением лишь по очень большой необходимости.
– Полковник вам письмо прыслал, – дождавшись, пока закроется дверь за спиной, начал он. – Вэлэл передать, правылно все сказал.
– Хорошо, – принимая запечатанный пакет из рук грозного стража, кивнул Чарновский. – Есть что-нибудь еще?
– Китаец опять прыходил, – припоминая события прошедших суток, проговорил абрек.
– Чего это он тут отирается? – покачал головой хозяин особняка, распечатывая послание.
«Е.И.В. дал согласие на проведение операции, мною предложенной. Детали в 19.00 в ресторане Царскосельского вокзала».
– Замечательно, – кивнул ротмистр.
– С китайцем что дэлать? – напомнил Заурбек.
– В следующий раз, когда придет, – вставая из-за стола и бросая записку в горящий камин, проговорил Михаил Георгиевич, – проводи его ко мне.
Он вновь занял свое место и открыл новую папку с личным делом командира 19-го донского казачьего полка Мамонтова Константина Константиновича, 1869 года рождения.
– Ступай, – теряя интерес к суровому джигиту, произнес он, тяжело вздыхая. – До вечера надо еще много чего успеть.
* * *
Император стоял у края расчищенного плаца и, заложив руки за спину, наблюдал прохождение церемониальным маршем роты лейб-гвардии Преображенского полка. Наследники славы первейшего в российском войске полка звонко чеканили шаг, единым движением поворачивая головы в сторону задумчивого самодержца, как это случалось каждый год в этот самый день. Нынче государь земли русской был печален, пожалуй, даже мрачен. Подобно автомату он вскидывал руку к папахе, наблюдая слитное движение статных чудо-богатырей.Ему и впрямь было не до блеска отточенных штыков, не до печатанья шага. Он вспоминал сегодняшнюю встречу со своим недавним протеже, начальником Особого контрразведывательного пункта, как отныне именовалась группа, полковником Луневым. Что и говорить, прозорливости и расторопности этого офицера можно было только позавидовать. За считанные дни он распутал сложнейший узел. Да что там узел — настоящую сеть, сплетенную австрийской и немецкой разведками.
Государь, конечно, ожидал от этого талантливого контрразведчика успешного исхода порученного ему задания, но результат превзошел всякие ожидания. Выслушав обстоятельный доклад полковника, император задумался было о награде и о новом продвижении столь дельного офицера. Он был готов уже назначить Платона Аристарховича во главе контрразведывательного отделения Главного Управления Генерального штаба, но тут полковник Лунев испросил дозволения говорить с государем начистоту. Николай II согласно кивнул, полагая, что это будет вполне заслуженным вознаграждением преданному воину.
– Ваше Императорское Величество, – начал Платон Аристархович. – Угроза, которую мне, по счастью, удалось отвести от вас и российского престола — лишь малая часть, первая капля того наводнения, которое в скором времени грозит затопить империю. Не всякого врага можно поразить оружием. Особо же того, который не ведает, что творит и мнит себя преданным другом.
Империя более не может существовать в том виде, в котором перешла она к вам из рук благословенной памяти батюшки вашего. Дарованные вами свободы всколыхнули общество, заставив тех из ваших подданных, кто должен был стать опорой государству, искать путей дальнейшего ущемления самодержавной власти путем расширения собственных прав и вольностей. Устремления большинства этих людей честны и направлены на процветание России. Но путь, который они избирают для достижения цели, все более и более оттесняет царскую власть от реального управления страной. Россия с каждым днем вырастает из прежнего чиновничьего мундира. С этим нужно либо мириться, либо отвечать на все более возрастающие запросы нового общества.
Император слушал взволнованную речь верноподданного, мрачнея на глазах. Он вспоминал думские скандалы, жалобы рабочих на хозяев заводов и жалобы хозяев заводов на всё и вся.
«В день Иова Многострадального появился я на свет, и оттого судьба моя столь тяжела и царствование отмечено слезами и кровью. Затоптанные на Ходынском поле вдень коронации прокляли и меня, и потомство мое. В гибельный для России час взошел я на трон. Недаром же матушка так противилась этому!»
Он глядел на полковника, стараясь не выдать бушующих внутри эмоций.
– Суди не выше сапога, – наконец выдавил император, едва удерживаясь от того, чтобы развернуться и уйти, оставив велеречивого доброжелателя в горестном одиночестве.
– Слушаюсь, Ваше Императорское Величество, – Полковник Лунев стал во фрунт и щелкнул каблуками так, что шпоры на его сапогах тенькнули серебристым звоном. – Позвольте изложить план дальнейших атакующих действий, которые, если будет на то ваше соизволение, возможно предпринять для уничтожения злоумышляющих против вас как внутри страны, так и за пределами ее.
Император молча кивнул.
– Поскольку благодаря оперативным мероприятиям мне удалось проникнуть в организацию, упоминаемую в письме Фехтмейстера, я предполагаю использовать ее…
– Ура государю! – раздалось с плаца и десятки луженых глоток в искреннем порыве грохнули троекратное «Ура!».
По традиции за этим следовало поднесение до краев наполненной стопки с чистейшей менделеевской водкой, однако строжайший царский указ не шалил и давних полковых традиций.
– Надо бы их поприветствовать, – тихо произнес стоявший рядом генерал Орлов.
Император перевел взгляд с замершего строя на своего любимца. Ему хотелось, чтобы именно тот вышел сейчас пред замершими шеренгами и выразил застывшим в ожидании монаршего слова воинам царское благоволение. Но генерал не понял, не посмел понять этого немого и, увы, малодушного желания. Наконец император отвел взгляд и вновь посмотрел на преданных ему гвардейцев.
«Пустое! – Он встряхнул рукой, отгоняя терзающие ею сомнения. – Власть дана мне от Бога, и лишь Всевышнему повинен я давать отчет в своих деяниях. Разве сможет кто одолеть меня, одолеть Россию с такими-то витязями?» Вдохнув морозный воздух, разрумянивший лица гвардейцев, он крикнул от всей души:
– Здравствуйте братцы-преображенцы!
Рев ответной здравицы поднял зайца в ближайшем лесу и заставил глухарей настороженно прислушаться к зимнему грому.
Офицеры, повсюду сопровождавшие просветленного Старца, едва не шарахнулись в стороны, когда Распутин вдруг, точно ошпаренный, выскочил из дворца и гневно приказал немедля «катить на Гороховую». Если бы они могли видеть, что незадолго до этого творилось в царских апартаментах, они бы, пожалуй, и вовсе застыли соляными столбами, не зная, что далее предпринять.
Сейчас, когда автомобиль мчат по дороге в Петроград, они не решались даже глянуть на своего патрона. Они не ведали, как ошеломленная святотатством императрица забилась в истерическом приступе, вопя что-то невразумительное. Как бросившиеся к Старцу лакеи разлетелись в стороны, точно бильярдные шары от умело пущенного битка, как вспыхнули длинными языками пламени и разом потухли свечи на праздничном столе, и двери распахивались сами собой под одним лишь взглядом стремительно уходящего Распутина.
«– Ты что ж такое вытворяешь, бес нечистый?! – про себя вопил Старец. – Ужо я тебя!
– Уймись! – резко отвечал Хаврес. – Будь это просто крест с золотом и каменьями, мне к нему приложиться было бы все равно что в кресле расположиться. Но тот, что тебе подсунули, – непростой. В нем шип от терний венца Христова. Я эту кровь за версту чую. Как по мне, так лучше уж в пламени гореть, чем к тому кресту прикасаться.
– А я так мыслю, что прикасаться лучше, чем гореть. Этак я по твоей милости благоволения царского лишусь, а заодно и свободы.
– Не тужи, пока я с тобой, – заверил Хаврес, – тебе ничего не угрожает.
– Как же?! – хмыкнул Распутин.
– Да так… – оборвал его демон и вдруг запнулся. – …Перстень Соломона вернулся в этот мир. Едем!
– Ну уж нет! – взбеленился Старец. – Не бывать по-твоему! Нынче у меня именины, гостей будет полон дом. Куда ж я поеду?
– Поворачивай! – взревел Хаврес.
– Ничуть не бывало! – в тон ему отвечал Распутин. – Я боле в то место ни ногой! Заклятый тот дом! Как есть, заклятый! А перстень твой я по-иному добуду. Коли из той продолбины, в какую я по твоей милости угодил, целым выйду, так у меня отменное соображение имеется».
– Последние новости! Последние новости! – неслось над улицей. Звонкий мальчишеский голос заглушал бряцание колокольчика и стук колес трамвая, неспешно ползущего по заснеженному Невскому проспекту.
– Отважная сестра милосердия спасает знамя полка и открывает тайные планы врага! – первому голосу вторил другой, столь же бойкий и юный.
С недавних пор молодые крестьянские парни, прибывшие в столицу в поисках хоть каких-то грошей, больше не бродили по городу с огромными газетными сумками. Они исчезли с улиц и площадей Петрограда, уступив место и медные бляхи совсем уж худосочным подросткам или же почти старикам. Черные бушлаты на вырост на щуплых юнцах смотрелись довольно комично, но самим себе эти мальчишки, зачастую кормильцы семей, казались весьма значительными. А потому и медная пластинка с надписью «Газетчик» на меховой шапке и бляха с номером и надписью «Агентство печати» на ремне сумки всегда были выдраены едва не до зеркального блеска.
– …Сразу два георгиевских креста для милосердной сестры Генриетты Сорокиной! – кричал под окнами голосистый юнец с башлыком поверх шапки, потрясая свежим номером «Нового времени».
«Ерунда какая-то, – под нос себе проговорил глава Военно-промышленного комитета, глядя сквозь украшенное изморозью стекло на горланящего подростка. – Сразу два креста. Придумают же!»
Он вернулся к письменному столу, где ждал правки текст речи, которую он собирался произнести сегодня в Думе. В дверь позвонили.
– Узнай, кто там! – досадливо бросил лакею глава комитета, поудобнее сжимая в пальцах вечное перо.
– Александр Иванович, вас, – донеслось из прихожей.
– Я занят, и нынче принимать не буду.
– Тут господа офицеры… – начал было лакей, но вдруг замолчал. Вслед за тем двери кабинета распахнулись, и в комнату вошел полковник с флигель-адъютантскими аксельбантами в сопровождении долговязого жандармского поручика.
– Гучков Александр Иванович, если не ошибаюсь?
– Он самый, – удивленно разглядывая вошедших, произнес глава Военно-промышленного комитета. – А вы, позвольте, кто? Чем, собственно, обязан?
– Полковник Лунев, начальник Особого контрразведывательного пункта. Вот мои документы. Нам с вами необходимо переговорить. По возможности приватно.
– Приватная беседа в присутствии жандарма — это что-то новенькое в методах политического сыска, – пробегая взглядом строки предъявленного документа, надменно усмехнулся бывший Председатель Государственной думы, герой Мукдена, [13]Александр Иванович Гучков. – Если речь идет о моем аресте, будьте любезны действовать по закону. Во всех же прочих случаях мне не о чем с вами разговаривать. Извольте покинуть кабинет.
– Как скажете, – устало пожал плечами флигель-адъютант, продолжая сверлить надменного собеседника бесцеремонным взглядом холодных серых глаз. – Вот ордер на арест, а вот — на обыск. Вышеславцев, распорядитесь пригласить двух-трех дворников в качестве понятых.
– Уже-с, – бойко отрапортовал поручик. – Прикажете звать?
– Сделайте милость.
Поручик скрылся за дверью.
– Так вы решительно отказываетесь говорить со мной? – еще раз переспросил незваный гость.
– У вас на этот счет появились какие-то сомнения? – ледяным тоном ответствовал Гучков. – Быть может, скажете, отчего вдруг?
– Что ж, тогда все по форме. Итак, ордера вам предъявлены, как меня зовут, уже знаете. Предлагаю добровольно выдать улики, изобличающие вас в связи с агентурой австрийской разведки. В этом случае вам будет учтена явка с повинной.
– Что еще за нелепость? – побагровел Гучков. – Вы хоть представляете, с кем разговариваете?
– Очень хорошо представляю. Однако на сегодня это был последний ваш вопрос. Стало быть, добровольно сотрудничать вы не хотите. Что ж, это ваше право. Ответьте мне, Александр Иванович, есть ли в вашем кабинет сейф?
– Есть, – искоса глядя на входящих в кабинет дворников, кивнул Гучков. Те, почувствовав неприязненный взгляд барина, замерли у самого входа, стыдясь тулупов и столь неуместных на коврах и паркетах валенок с калошами. – И что ж с того? У меня имеется сейф фирмы «Лемке», однако должен вам заявить, что это не австрийская, а швейцарская фирма. Так что контрразведке абсолютно бессмысленно проявлять к нему интерес, – насмешливо продолжил глава Военно-промышленного комитета.
– Потрудитесь открыть сейф, – пропуская колкость мимо ушей, заявил Лунев.
Гучков еще раз метнул недовольный взгляд на понятых и, со вздохом подойдя к стене, отодвинул висящий портрет императора. За спиной монарха таилась массивная стальная дверца с двумя хитроумными прорезями для ключей и небольшим штурвалом кодового замка.
– Кроме вас есть ли у кого-нибудь ключи от сейфа?
– Нет, – резко ответил Гучков.
– Знает ли кто-нибудь код, блокирующий замки?
– Нет, – снова прозвучало в ответ.
– Прошу всех присутствующих обратить внимание на эти слова.
Дворники согласно закивали головами, а Вышеславцев заметно напрягся, всем своим видом демонстрируя максимальное внимание.
– Что находится в сейфе, уважаемый Александр Иванович?
– Бумаги делового и конфиденциального свойства, деньги в пачках, револьвер системы Смита и Вессона третьего образца — память об англо-бурской войне.
– Понятно, – кивнул Платон Аристархович. – А теперь будьте любезны, откройте сейф.
Гучков с недовольным видом покрутил штурвал, затем один за другим вставил оба ключа и одновременно повернул их в разные стороны.
– Пожалуйста.
– Окажите любезность, передайте оружие поручику и скажите, все ли из того, что лежит в сейфе, положено именно вами и принадлежит вам?
Гучков удивленно вскинул брови и смерил взглядом лежащие в недрах железного шкафа папки и стопки исписанной бумаги.
– Да, здесь все мое.
– Тогда позвольте. – Лунев подошел к сейфу, взял наугад одну из сотенных купюр и, достав из кармана френча портсигар, поднес к банкноте. Камень, украшавший крышку портсигара, вспыхнул густо-фиолетовым цветом, и поперек купюры высветилась надпись «Фальшивка».
– Будем проверять и остальные?
– Это какая-то провокация! – бледнея, пробормотал Гучков.
– Вы все еще желаете говорить при этих господах? – Лунев кивнул на понятых. – Или же продолжим в более приватной обстановке?
– Я протестую!
– Абсолютно излишне, – покачал головой контрразведчик. – Александр Иванович, извольте понять. Вы — человек храбрый, это всем известно, но главное — весьма неглупый. Я делаю вам уже упоминавшееся мною предложение в последний раз. Затем мы будем говорить только под официальный протокол.
– Что ж, будьте любезны, – теряя былой гонор, произнес Гучков, указывая на кресло, стоящее возле письменного стола.
– Поручик, – контрразведчик повернулся к замершему в ожидании приказа жандарму, – выдайте этим людям, – он кивнул в сторону негласных сотрудников полиции, – по целковому. А вас, господа, предупреждаю. Если вы хоть словом обмолвились о том, что здесь видели, пойдете убирать снег куда-нибудь в Карпаты перед нашими позициями.
А теперь к делу, Александр Иванович, – усаживаясь в кресло, начал полковник Лунев, как только закрылась дверь за прислужниками закона. – У нас есть доказанная недвусмысленная информация о том, что деньги, только что обнаруженные в этом сейфе, были получены вами через подставное лицо — вице-директора страхового общества «Русь», резидента австрийской разведки Конрада Шультце.
Вы можете называть это провокацией, однако это неверно. Вы имеете дело с одной из лучших операций российской контрразведки с момента ее возникновения. В последнее время упомянутый мною господин работал под нашим контролем, поэтому можете не сомневаться, каждый шаг запротоколирован.
– Но я ничего не знал.
– Это неправда, – оборвал его Платон Аристархович. – Вы не знали, что Шультце вражеский шпион — в это я готов поверить. Но то, что деньги были получены вами для издания газет «Русская весть» и «Речь» в качестве добровольного вклада, полностью доказано. Появлявшиеся там в последнее время материалы демонстрируют редкую осведомленность некоторых анонимных журналистов в вопросах, относящихся к вашему ведомству и, что самое прискорбное, в содержании особо секретных документов. Поэтому я прошу вас воздержаться от необдуманных жестов и возмущений. Прошу вас также особо заметить, что я действую по высочайшему повелению государя, а потому отнеситесь к моим словам должным образом.
Создавшееся положение дел крайне неприятно для всех, кому истинно дорога Россия. Его величество искренне расстроен тем прискорбным фактом, что последние месяцы вы, конечно же, не желая того, сотрудничали с вражеской разведкой. Понятное дело, что яростные нападки на царя и его супругу, которые вы допускали как в «Русском вестнике», так и в «Речи», были на руку немцам и австриякам, ибо расшатывали тыл воюющей страны в столь трудные для Отечества дни. Но государь знает, что вы искренний патриот России и поэтому не желает, чтобы бывший председатель Государственной думы и глава Военно-промышленного комитета значился в предстоящем деле как пособник австрийской разведки, к тому же еще и замешанный в реализаций фальшивых купюр на территории империи.
Государь велел мне сделать вам предложение, от которого, по чести говоря, вам не стоит отказываться.
– Я слушаю вас внимательно, – тихо произнес ошеломленный Гучков.
– Вот и прекрасно. Итак, вы, конечно же, знаете, что в эти часы Россия испытывает острейшую необходимость в золоте. Причем не просто в золоте, а в драгоценных металлах и драгоценных камнях, находящихся за пределами России. Как вы, несомненно, догадываетесь, они необходимы для оплаты военных заказов в Англии и Северо-Американских Соединенных Штатах.
– Да, я это знаю, – чуть оживляясь, подтвердил Гучков.
– Золото и алмазы в большом количестве имеются в Южно-Африканском союзе, который сейчас возглавляет ваш старый приятель по англо-бурской войне, генерал Луис Бота.
– Он там премьер-министр уже без малого четыре года.
– Да, – согласно кивнул Платон Аристархович. – Теперь же, когда Южно-Африканский союз вступил в войну с Германией на стороне Великобритании, нам жизненно необходимо иметь своего представителя в этой стране. Лучшей кандидатуры, нежели вы, для столь важной миссии во всей России не сыскать. Если вы дадите утвердительный ответ, то завтра же вам будут предоставлены все долженствующие верительные грамоты, и вы отбудете в Стокгольм. Оттуда пароходом доберетесь до Йоханнесбурга. Если же нет, – Лунев развел руками, – сами понимаете.
Александр Иванович внимательно поглядел на контрразведчика. Выхода не было. Вернее, был именно тот, на который указывал монарший перст.
– Я… Я… Я согласен.
В этот час в квартире Григория Распутина на Гороховой улице ничего более не напоминало об утреннем погроме. Сияли тронутые морозной росписью окна, блестел паркет, мебель радовала глаз знатока простым, но благородным вкусом. Правда, сам благословенный Старец в своей отродясь не стиранной поддевке и сапогах казался здесь нелепо инородным. Ни дать ни взять — мужик, принесший со двора поленья для камина и заблудившийся в барских комнатах.
Но собравшееся в этот вечер общество — дамы в платьях столь дорогих, что на сумму, за них уплаченную, целый месяц вполне можно было кормить гренадерскую роту, спешили прильнуть к сапогам Старца, ища его благословения. Он возлагал им пятерню на голову, поднимал и жадно целовал в губы, тем самым делясь собственным божьим духом.
Блеск каменьев в драгоценных золотых оправах, колыхание страусовых перьев, генеральские звезды на погонах и море разливанное всевозможных подарков были яркими знаками этого дня ангела. Никто из присутствующих, конечно же, не обратил внимания, когда в квартире в очередной раз зазвонил телефон. Он звонил уже столь часто, что Старец попросту не отвечал на заливистые трели, оставляя возможность отвечать на звонки расторопному секретарю.
Однако на этот раз, подняв трубку, секретарь чуть заметно вздрогнул и, закашлявшись, позвал одного из офицеров дворцовой полиции, стерегущих покой столь значительной особы. Тот, услышав произнесенное на другом конце провода распоряжение, четко выпалил: «Есть!» — и быстро кинул трубку на рычаг.
– …а кто уверует, – доносились из комнаты громогласные разглагольствования Старца, – обретет жизнь вечную. Ибо жизнь для всякого смертного — первейший божий дар. И когда воистину силой Отца нашего переполнишься, то никто кроме его самого оную жизнь у человека отобрать не сможет. Вот хоть сами гляньте. – Распутин потянулся к одному из гостей, щеголяющему в алой черкеске с массивным кинжалом на поясе. – Дай-ка ножик. – Тот, к кому были обращены эти слова, безропотно вытащил грозное оружие и протянул Старцу. – А вот кто желает этой штуковиной меня пырнуть? – Гром возмущения был ответом на его слова. – А ну цыть! – оборвал он негодующие всхлипы. – Стало быть, никто не желает? Ну, да ладно, сам ткну.
– Помилосердствуйте! – заикаясь, вымолвил хозяин кинжала. – Да как же можно-то? Да что же вы такое?.. Ведь самоубийство — грех великий!
– Кто в силу Отца нашего не верует — тот лишь самогубствует! А ежели вера крепка, то ни сталь, ни пуля не страшны. Когда словам моим веры не имеете — сами гляньте.
С этими словами Распутин надсадно крякнул и с силой вогнал украшенную извивами Дамаска сталь кинжала себе в живот. Гости ахнули и попятились, не ведая, то ли пуститься наутек, то ли звать полицию, а вкупе с ней и карету «скорой помощи». Острие торчало из спины бывшего конокрада, но он нимало не обращал внимания на сей вопиющий факт.
– Вот так-то, – назидательно произнес Старец, выдергивая залитое кровью оружие из раны. – А нут-ка, кто тут с иголкой управляться может? Заштопайте-ка мне одежу. Вишь, прохудилась.
– Григорий Ефимович, – запинаясь, расширив от ужаса глаза, проговорил дежурный офицер, оглядываясь в сторону молчащего телефона, точно ожидая у него поддержки, – из Царского Села звонили. Сам, – охранник кивком указал в сторону портрета самодержца. – Велено срочно доставить вас.
– А если не пожелаю ехать? – подбоченился Распутин.
Офицер сглотнул подступивший к горлу комок. После всего только что увиденного сообщать Просветленному, что в случае неповиновения его приказано доставить силой, ревностному служаке почему-то не хотелось.
– Не горюй! – Старец хлопнул телохранителя по плечу. – Что нос повесил, как старый дед хотелку? Вот посидим и поедем к Пап а,раз уж так ему в голову вступило.
ГЛАВА 20
Сегодняшние новости, как правило, слишком правдивы, чтобы быть хорошими.
Ларри Флинт
Глаза Барраппы уже вполне привыкли к окружающей темноте. Камера следственного изолятора контрразведки Петроградского военного округа была «нумером на две персоны», однако сейчас ему случилось расположиться в узких, точно коридор, апартаментах в гордом одиночестве. Он прислушивался, стараясь вычленить какие-либо звуки из давящей тишины. Через окно скорее чудились, нежели слышались суетливые голоса будничного города. За дверью время от времени громыхали сапоги надзирателя — щекастого, точно бульдог, детины с отсутствующим взглядом выцветших, подобно местному небу, голубовато-белесых гляделок.