Страница:
– Я приму его в аметистовой гостиной, отведите господина Шультце туда, – словно прессом выдавливая каждое слово, вымолвил князь Миклош, буравя лакея холодным немигающим взглядом.
– Слушаюсь, – попятился слуга.
Аметистовая гостиная была любимой комнатой князя. В свое время там подписывались многие брачные союзы, придавшие роду Эстерхази невиданное в этих землях могущество. В Средние века, когда строился этот замок, аметистовые украшения считались изысканным подарком для любимых, что, вероятно, и послужило достаточно веской причиной для того, чтобы украсить столь замечательным камнем целую гостиную. Выложенная пластинами от густо-фиолетового цвета до почти золотого, эта комната производила волшебное впечатление на посетителей.
Кроме того, об аметисте говорили, что он придает бодрость и отгоняет дурные мысли. И то и другое князю Миклошу Эстерхази сегодня требовалось, как никогда. Молча, сцепив зубы, он слушал приходящие в Лек сообщения о прорыве русских через Карпатские перевалы. Если это и было отвлекающим маневром, как о том говорил пленный русский генерал, то маневр этот развивался чересчур успешно!
Но это было еще полбеды. Когда вскоре после обеда ему сообщили, что австрийский бронепоезд разнес вдребезги штаб объединенного командования, он вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног. Новые сообщения отвратили Миклоша Эстерхази от предположения, что это был мятеж. Но они были не менее отвратительными. Продолжая свой путь, бронепоезд расчистил себе огнем дорогу на мост через Вислу и, остановившись прямо на переправе, взорвал эшелон вместе с остатками боезапаса. Невесть на сколько часов сообщение между участками фронта было прервано. Неподалеку от моста налетчиков ожидали свежие кони. Поймать неведомых диверсантов не удалось.
Очередные новости сообщали еще о двух взорванных железнодорожных мостах. И снова один и тот же сценарий: удар и мгновенный отход. «Скифская тактика» — как назвал это безобразие генерал Данилов. «Проклятые скифы! – думал князь Эстерхази, спускаясь по мраморной лестнице в полюбившуюся гостиную. – Дикари! Они не умеют воевать, как цивилизованные люди, а потому кусают, точно бешеные собаки».
Лакей предупредительно открыл дверь, пропуская хозяина. Посреди комнаты, увлеченно любуясь тонкой резьбой украшений, стоял коренастый широкоплечий мужчина в форме майора австрийской армии.
– Вы, – Миклош Эстерхази удивленно тряхнул головой, – вы не Конрад Шультце.
– Так точно, – нимало не смущаясь, подтвердил незваный гость, – позвольте отрекомендоваться, подполковник Тарбеев Владимир Игнатьевич, российский Генеральный штаб.
– Не скажу, что рад знакомству. – Генерал Эстерхази смерил незваного гостя удивленным изучающим взглядом.
– Отчего же? Мы ведь так долго были друзьями по переписке. Почитай, с того момента, как господин Шультце получил место в доме вашей сестры, вся его корреспонденция составлялась мной. Так что как вы абсолютно верно заметили, я не Конрад Шультце, но Сальватор — именно я.
Миклош Эстерхази в молчании быстро перекатился с каблука на носок и обратно. Невесть зачем пришедший к нему русский шпион был наглее индийской мартышки.
– Я прикажу вас схватить, – холодно сообщил хозяин замка.
Подполковник Тарбеев широко улыбнулся, заставляя князя лихорадочно припомнить, не сказал ли он чего-нибудь смешного.
– Это будет столь забавно, что я не стану мешать вам совершать подобную глупость. Хотя мне ничего не стоило бы сломать вам шею до того, как вы дойдете до двери. Но, ваше светлейшее высочество, мы же с вами разведчики, давайте рассмотрим ситуацию не спеша и без эмоций.
– Зачем?
– Потому что, если мы этого не сделаем, вы не узнаете, для чего я пробрался сюда через две линии фронта, поминутно рискуя погибнуть как там, так и здесь.
– Что ж, разумно. – Эстерхази пожевал губами. – Говорите.
– Итак, вы меня схватите. У вас есть два варианта: либо я буду убит, либо постараетесь использовать пленного русского как источник. Если убьете, вам придется объясняться с офицерами штаба эрцгерцога Карла, сопровождающими меня к полковнику Ронге. Я допускаю, что вы с ними объяснитесь, а если нет, то уничтожите и их. Но затем вам придется внушить господину Ронге, что его лучший агент, завербованный, кстати, с вашей подачи, все это время работал на русских.
– Вы не мой агент, – коротко отрезал возмущенный аристократ.
– Это верно, я это знаю, и вы это знаете, но, увы, господин начальник имперской разведки не был лично знаком с Конрадом. Ему придется верить на слово, что тот, кого вы убили, – не Шультце, и это после того, как я сообщил столь ценные сведения генералу фон Бойна и эрцгерцогу Карлу. У вас возникнет изрядная проблема, князь!
Но и это еще не все, ваше светлейшее высочество. Если в ближайшее время я не доберусь до Швейцарии, в каждом из банков, где находятся «сбережения на вашу безбедную старость», будут вскрыты пакеты, содержащие подробное описание аферы Артура Шультце, так сказать, в «венский» период его бурной и, что греха таить, беззаконной жизни. Я думаю, банкирам небезынтересно будет узнать, сколько миллионов крон было изготовлено моим «братом» для одного из знатнейших вельмож Европы. Там же, в порядке раскаяния, будет дан рецепт, как отличить настоящие деньги от столь похожих на них кусочков грязной бумаги. Вам, несомненно, известно, к чему это привело в России?
Князь Эстерхази молчал, с ненавистью глядя на гостя. Он старался понять, блефует тот или нет. По всему выходило, что не блефует.
– Чего вы от меня хотите? – наконец с натугой выдавил он.
– Вы даже не желаете услышать, что будет, если вы меня просто схватите и, как о том пишут господа романисты, «бросите в подземелье своего замка»?
– Перестаньте валять дурака! Говорите, что вам нужно!
– Вот это серьезный разговор. – С лица подполковника Тарбеева сошло наигранное благодушие, как слетает маска арлекина с лица паяца в конце венецианского карнавала.
– Итак, князь, битва за Карпаты империей проиграна. Группировка, собранная в Бескидах, абсолютно бесполезна. Она охраняет снежные заносы и вечные скалы. Там ничего не будет. Но вам следует помнить, что она была усилена по вашей инициативе, и даже в случае, если вдруг русская армия будет остановлена, что уже практически невозможно, отвечать за этот стратегический провал будете вы. Можете не сомневаться, об этом мы тоже позаботились. В процессе следствия выяснится, что вашими молитвами была устроена романтическая смерть полковнику Редлю, шпионившему на нас, и все это потому, что большая часть информации была получена не от него, а от вашего светлейшего высочества. И вы, и я знаем, что это неправда, но вам не удастся это доказать новому императору.
Я не буду рекомендовать вам застрелиться. Надеюсь, скоро мы с вами начнем вспоминать эти дни с грустной улыбкой. Генерал Мартынов, который уедет отсюда со мной, без всяких секретов будет принимать ваше светлейшее высочество у себя в Москве. Конечно, у него нет такого замка, но радушие вам гарантировано. Поэтому говорю еще раз: я не желаю вашей смерти.
У меня к вам иное предложение. Вы можете им воспользоваться, но можете и отказаться.
– Говорите, наконец! – прошипел сын знаменитого путешественника и авантюриста.
– Сейчас по всей Венгрии распространяется манифест эрцгерцога Карла с требованием поддержать его высочество и объединиться вокруг него для спасения отечества. Сей документ был разослан, еще когда я отправлялся к вам. Это было несколько часов назад, так что сейчас войска наверняка приветствуют правящего регента как апостольского короля Венгрии.
– Это мятеж! – гневно нахмурился Миклош Эстерхази.
– Конечно, – кивнул Сальватор. – Но подавлять его некому и нечем. Зато я могу сказать вам, каков будет первый указ его новоиспеченного величества. Он заявит, что Венгрия не видит смысла продолжать эту кровавую бойню, а потому выходит из войны и призывает воюющие с ней страны приступить к мирным переговорам.
– Невероятно!
– Более чем вероятно. Ибо так оно и будет, – усмехнулся русский разведчик. – А потому мой искренний совет: вспомните, что вы тоже венгр, подумайте о своей грядущей судьбе и помогите эрцгерцогу Карлу стать не просто королем Венгрии, но и полновластным императором.
– Я что же, по-вашему, должен убить Франца-Иосифа? – Князь Миклош вновь разгневанно сдвинул брови.
– Разве я что-то говорил об этом? – пожал плечами незваный гость. – Убедите его величество отречься от престола. К чему погибать великой державе из-за того, что ее старый и дряхлый монарх не может больше править? Эрцгерцог Карл производит впечатление человека, способного помнить оказанные ему услуги. Кстати, мы, – подполковник Тарбеев сделал глубокомысленную паузу, давая князю самому догадаться, о ком идет речь, – тоже хорошо помним.
Миклош Эстерхази стоял молча, словно позабыв о собеседнике. Казалось, сейчас его куда больше интересует игра света в аметистовых гранях и волны складок тяжелых бархатных портьер на высоких окнах. Наконец он повернулся на каблуках и твердым шагом направился к двери. У самого выхода князь на мгновение оглянулся.
– Отправляйтесь в Швейцарию, господин подполковник, не смею вас задерживать!
ГЛАВА 30
Небольшой городок, названный в честь апельсинового дерева Ораниенбаумом, первоначально был подарен великим Петром своему доблестному сподвижнику Александру Меньшикову. Он возник и разросся вокруг дворца бывшего пирожника, ставшего в рассвете лет почти единовластным правителем российской империи. После ссылки царского фаворита его имение перешло в казну, а затем принадлежало внучатому племяннику царя-труженика — Петру III и его молодой жене. Здесь последний из природных Романовых, по примеру великого предка, строил потешные фортеции и устраивал смотры «голштинским войскам». [35]
Здесь же юная супруга наследника престола делала первые шаги в жестоком искусстве придворных интриг. Впоследствии Екатерина Великая не слишком любила Ораниенбаум. Возможно, он напоминал ей о заговоре и цареубийстве. Императрица не забывала, с чего началось ее восхождение к трону, и потому немало сделала для того, чтобы очернить в глазах потомков память о свергнутом муже.
Сей замысел удался ей блестяще. Но Ораниенбаум помнил все, и ему не было дела до пожеланий матушки-государыни.
Ораниенбаум помнил все, но молчал. Летом загадочно глядели сквозь густую листву парка Китайский павильон с его огромной коллекцией восточного фарфора и павильон Катальной горки, в былые времена знавший удалые забавы будущей императрицы и ее первых фаворитов. Летней порой в парке всегда было многолюдно. Он был прекрасен, романтичен и хранил тайну, которую всяк надеялся разгадать на свой манер.
Зимой городок почти вымирал, дачники разъезжались, веселый шум и звуки полкового оркестра, игравшего в парке вальсы Штрауса, смолкал до весны, ожидая, когда рядом в Петергофе заговорят фонтаны и жизнь снова вернется в город апельсинового дерева.
Пока же лишь вдалеке над плацем школы прапорщиков слышались отрывистые звуки команд, порою доносились дробные хлопки выстрелов с испытательного стенда мастерской оружейника Федорова, да крики чаек над колокольней смешивались с вороньим граем.
Трудно сказать, что именно повлияло на выбор места встречи. Возможно, безлюдье, возможно — странная и практически неуловимая для европейца ассоциация, – плод апельсина на белом снегу напомнил майору Азуми знамя Японии, будто бы суля победу. Он шел по расчищенной аллее парка меж тоскливо голых деревьев, сплетающих черные ветви над головой, между озябших статуй, засыпанных снегом. В уме у него крутились строки:
Все эти годы великий западный сосед был закрыт для Страны восходящего солнца. Конечно, большая протяженность русско-китайской границы позволяла засылать агентов, которые, маскируясь под старьевщиков-китайцев или мелких торговцев, добирались порой и до Санкт-Петербурга. Прикажи им Мацумото Азуми, и они бы не пожалели своей жизни, чтобы отнять жизнь у заклятых врагов. Но майор Азуми медлил, ибо настоящему самураю надлежало свято помнить смысл высокой добродетели — гамбари.
Японский толковый словарь переводил это слово довольно бестолково: «1. Работать усиленно и настойчиво. 2. Настаивать на своем. 3. Занимать какое-либо место и никогда не покидать его». Все это было так, но суть этой самурайской добродетели таилась не в этом. Именно «гамбари» повелевало благородному воину выполнить свою миссию во что бы то ни стало, даже если на то понадобится вся жизнь без остатка.
Ротмистр Чарновский, пленивший некогда его командира, должен был пасть в честном бою, как подобает воину. Но прежде он должен был услышать, за что умирает. И конечно же, не кто иной, как он, Мацумото Азуми, обязан был оборвать ток дней опасного врага.
И к его спутнику у «Черного океана» тоже имелся немалый счет. Он был врагом умным и опасным, это он расстроил планы самого Мияги, сорвав поставку оружия этим мятежным длинноносым варварам. Но все же руководство «Черного океана» готово было сохранить полковнику жизнь в обмен на записи инженера Филиппова и чертежи его оружия, которое должно было дать Японии подобающее ей могущество.
Не доходя нескольких шагов, Азуми церемонно поклонился, выражая свое несомненное уважение к опасному непримиримому врагу.
«Хороший враг лучше плохого друга, – как говорил великий Токугава Иэясу [36]в день битвы при Сэкигахара. – Хороший враг учит жить, плохой друг помогает умереть».
Приближающиеся офицеры молча козырнули.
– Что у тебя там? –поднося пальцы к виску, спросил ротмистр Чарновский.
– Луна наяривает, но все без толку! Пока все тихо. С нашей колокольни подкреплений не видно. Если бы кто-нибудь поблизости заныкался, в тепловизоре его бы враз расшифровали. Может, эти знойные японцы промерзли так, шо слились с фоном? Но, как говорится, «не видать ничьих следов вкруг того пустого места». Это я, понятное дело, не о тебе. А, нет, стой! Вон на окраине парка появились какие-то объекты. Точно! Есть засечка! Три человека. Один, судя по манере двигаться, не один, а одна.
– Господи, когда-нибудь ты научишься говорить нормальным языком?
– Не-а, я умею только тем, который у меня во рту приделан. А он уже какой ни есть — Всевышнего работа, так шо язык у меня божественный! Ладно, ты пока с этим желтым драконом перетри насчет тяжелого материального положения детей Анголы и Анбосы, а я пошел на перехват. Как сказал поэт: «И поскакали кашевары в Булонский лес рубить дрова».
– Ладно, не зарывайся, будь осторожен! Наверняка это опытные бойцы.
– Отроюсь, не боись. Они еще не видели школу «Пьяный миргородский кулак» и его обрез!
– Мацумото Азуми, – представился майор, глядя холодными внимательными глазами на противников. – Я вижу, вы действительно смелы, и это делает вам честь.
– Где Лаис? – не вдаваясь в долгие церемонии, коротко спросил ротмистр.
– Недалеко, – столь же коротко ответил Азуми, глядя на двухметрового гиганта. Взгляд того был, несомненно, дерзок. В прежние времена любой уважающий себя и традиции самурай просто обязан был немедленно выхватить меч и снести голову обидчику. Но теперь на календаре империи восходящего солнца значилась иная эпоха.
– Давайте по порядку. – Самурай остановился, не доходя трех шагов до собеседников. – Я пришел сюда убить вас. – Он посмотрел на Чарновского. – А вероятно, также и вас, господин полковник. Убить за тот вред, который вы нанесли нашей организации. Покарать за те потери, которые произошли по вашей вине.
Однако же у вас обоих есть шанс. Для вас, господин ротмистр, это возможность сразить меня в честном бою. Для вас же, ваше высокоблагородие — возможность быть к нам до конца лояльным и дать то, что мы хотим получить. И в том и в другом случае, надеюсь, мне удастся одержать победу. Но можете не сомневаться, ваша победа или же ваше поражение в одинаковой степени принесут свободу нашей пленнице. Это я вам обещаю.
Честно говоря, мы, японцы, не понимаем, отчего вы, европейцы, так дорожите своими… – Азуми старательно углубился в недра памяти, силясь подыскать подходящее слово. Просто «женщины» здесь не годилось, среди них имелись вполне почтенные матери и жены. Пленница же, по сей день незамужняя, и в то же время не гейша, по-японски значилась «урэнокори», то есть «залежалый товар». Но говорить такое воину, с которым предполагаешь скрестить клинки, непристойно, и, стало быть, не подобает самураю.
– Давайте быстрее! – без оглядок на этикет досадливо произнес Лунев. – Михаил Георгиевич, надеюсь, вас не затруднит сразиться с этим господином?
– С превеликим удовольствием! – кивнул конногвардеец.
– Что ж, тогда извольте. – Азуми поднял руки и хлопнул, подавая сигнал приблизиться остановившимся вдали помощникам. – Но помните, если вы попытаетесь отбить женщину, она умрет. И сколько бы вам ни осталось жить, ее смерть будет лежать на вас.
Чарновский промолчал. Он глядел, как приближается один из воинов «Черного океана» с большим длинным свертком в руках.
– Это катаны, – перехватив взгляд ротмистра, пояснил Азуми. – Надеюсь, вам знакомо это оружие?
– Конечно! – с усмешкой проговорил конногвардеец. – Кто ж не читал «Пять колец» старика Миямото Мусаси?
– Вот и прекрасно. Я рад, что вы читали его трактат, – кивнул самурай. – Значит, теперь у меня не будет ощущения, что я вызываю вас на бой неведомым вам дотоле оружием.
– Сердечно за вас рад! – хмыкнул Чарновский.
– Надеюсь, вас также не смутит, – продолжал майор, – если присутствующая здесь дама полюбуется нашим поединком?
– Старый мошенник Мусаси, выходивший с легким деревянным бокеном против тяжелой катаны при том же уровне мастерства, помнится, не применял таких изысканных приемов. Тут вы пошли дальше учителя.
– Вы хотите меня оскорбить?
– Я хочу вас уничтожить.
– Оружие! – резко скомандовал Азуми, протягивая руку к приоткрытому чехлу, из которого выглядывали обтянутые акульей кожей рукояти катан.
– И кто ж это удумал к абордажным саблям такие длинные ручки приделывать?! – Чарновский выдернул из ножен катану и крикнул, становясь в позицию. – Хаджиме!
– Мишель, у нас гости! –Это сообщение лишь на мгновение опередило появление вовсе нежданных посетителей. Разгоняя темень светом фар, по аллее несся автомобиль с императорским орлом на дверце. Он затормозил, едва не сбив стоявших посреди дороги поединщиков. Те чудом успели отпрыгнуть в стороны. Лишь только мотор остановился, дверцы его распахнулись и на снег споро выпрыгнули трое офицеров с револьверами на изготовку.
– А ну, бросайте сабли! – Из машины, расправляя затекшие плечи, быстро выбрался еще один человек, с длинной черной нечесаной бородой, в распахнутом тулупе, вопиюще непохожий на особу, которой подобало бы разъезжать в автомобиле из императорского гаража.
Глаза Мацумото Азуми гневно блеснули. Его лицо оставалось холодно-надменным, как требовал кодекс Бусидо от истинного самурая при общении с длинноносыми варварами, но приказов, а уж тем более требующих от воина бросить оружие, он терпеть был не намерен. Йайдо — утонченное искусство выхватывания клинка, несомненно, было коньком майора Азуми, слывшего в Японии прекрасным мастером меча. Не успел крик Григория Распутина вернуться эхом, как благородный клинок, блеснув в свете фар облачным узором «яхадзу» [37]на режущей кромке клинка, устремился за очередной жертвой.
– Ших! – Легкое шуршание ознаменовало поражение одной из целей.
– А-а-а! – Ближайший к Азуми телохранитель Старца рухнул на снег, прижимая окровавленную руку к телу. Чуть в стороне от него на снегу осталось лежать отрубленное запястье с зажатым револьвером.
– Кия! – Резкий выдох и новый удар. Практически никто из окружающих и понять не успел, так быстро это случилось: острейшее лезвие катаны с силой опустилось на шею Григория Распутина и, точно стекло от попавшего в него камня, разлетелось осколками. Мгновение спустя выстрелы телохранителей грянули слитным залпом, разрывая грудь майора Азуми и отбрасывая его на снег уже мертвым.
– На колени! – рявкнул неуязвимый Старец и шагнул в сторону Лаис. Охранявшие ее японцы пытались было преградить ему путь, но разлетелись в одно мгновение, точно поленья от разрубленного напополам чурбака. Кровь, окрасившая места их падения, не предвещала им ничего хорошего.
Еще одно движение, крик Лаис, крик Чарновского, яростный приказ Лунева — как-то вдруг сразу утонувшие в громовом нечеловеческом хохоте.
С полуночи, с момента появления известий от коллежского асессора Снурре, поручик Вышеславцев и вся его группа были на ногах, обходя все подозрительные жилища близ Ораниенбаума. Конечно, можно было предоставить эту работу местной полиции, но всякому было известно, что городовые за умеренное подношение и черта на колокольне пропишут. А потому жандармы не знали устали, носясь по заметенным улицам от порога к порогу.
Порою случались конфузы. Так, некий доброхот поспешил сообщить поручику, что на съемной даче в Мартышкино обитает некий подозрительный азиат. Подозрительным азиатом на беду оказался камергер двора князь Темирхан Кунгушев, решивший уединиться от мирской суеты с молодой супругой другого камергера.
Однако, в конце концов, настойчивость жандармерии была вознаграждена. В личном доме капитана Сафронова-2, сдаваемом внаем, им открыл слуга-маньчжур. Первоначально он утверждал, что хозяева его давно уехали. Однако тщательный осмотр дома и методы «реалистичного устрашения», примененные к перепуганному бедолаге, заставили того сознаться, что хозяин отбыл всего полчаса назад, а вслед за ним отправились еще два приятеля его господина с молодой девушкой и свертком, в котором находились боевые мечи.
По словам несчастного прислужника, в речи офицеров между собой звучало слово «парк». Именно туда и устремился Вышеславцев со своей командой. Освещая дорогу фонарями, жандармы, рассыпавшись цепью, начали движение в глубь парка. Ноги их по колено вязли в снегу, но они шли, не останавливаясь, готовые хватать, стрелять, рубить любого, на кого укажет командир. Спустя минут десять поручик разглядел стоящий автомобиль с включенными фарами и несколько людей, суетящихся вокруг него. Затем раздался крик, выстрелы.
– За мной! – скомандовал поручик, на бегу выбирая себе мишень.
Темнота мешала ему целиться. Лишь возвышающийся надо всеми Чарновский выделялся на общем фоне. Что произошло дальше, понять было невозможно — какой-то общий крик, хохот. Поручик только и успел заметить, как от машины будто бы отделилась еще какая-то фигура и тут же упала в снег.
Дальнейшее и вовсе было выше его понимания: он увидел, как там, где стоял мотор, вдруг грянул взрыв, и вдруг осознал, что прямо на него по воздуху летит, вращая колесами, переворачивающийся автомобиль… Не понимая, что делает, Вышеславцев упал наземь, закрывая голову руками. Он уже не видел, как разлетелись, подобно стае перепуганных воробьев, стоявшие на аллее люди, да и вообще сейчас ничего не видел.
Распутин нащупал серебряную цепочку на груди Лаис и теплый, даже среди зимнего мороза, перстень. Рывок. Девушка вскрикнула от боли, но замочек тонкой работы не выдержал, отдавая в руки Старца перстень с шестилучевой переплетенной звездой и таинственными письменами по ободу.
– Вот и все! – с хохотом заорал Григорий Распутин.
– Вот и все! – с хохотом вторил ему Хаврес.
Одно маленькое движение — древний перстень скользнул на указующий перст Старца.
– Я дарую тебе этот мир! – Голос Хавреса грянул в голове Распутина, точно совсем рядом взорвался целый артиллерийский склад. Он широко раскрыл рот, глаза выпучились, едва не выскакивая из орбит. Жгучая боль окатила все тело. Он хотел упасть, но не смог. И не смог бы уже ничего, поскольку в теле, принадлежащем миг назад Григорию Распутину, от него самого более не осталось ничего.
– …Господин обер-лейтенант, обнаружен шум винтов.
– Всплытие на перископную глубину. Поднять перископ. – Обер-лейтенант Кирхер вытащил изо рта зубочистку и заложил ее за ухо. – Доброй нам охоты!
– Слушаюсь, – попятился слуга.
Аметистовая гостиная была любимой комнатой князя. В свое время там подписывались многие брачные союзы, придавшие роду Эстерхази невиданное в этих землях могущество. В Средние века, когда строился этот замок, аметистовые украшения считались изысканным подарком для любимых, что, вероятно, и послужило достаточно веской причиной для того, чтобы украсить столь замечательным камнем целую гостиную. Выложенная пластинами от густо-фиолетового цвета до почти золотого, эта комната производила волшебное впечатление на посетителей.
Кроме того, об аметисте говорили, что он придает бодрость и отгоняет дурные мысли. И то и другое князю Миклошу Эстерхази сегодня требовалось, как никогда. Молча, сцепив зубы, он слушал приходящие в Лек сообщения о прорыве русских через Карпатские перевалы. Если это и было отвлекающим маневром, как о том говорил пленный русский генерал, то маневр этот развивался чересчур успешно!
Но это было еще полбеды. Когда вскоре после обеда ему сообщили, что австрийский бронепоезд разнес вдребезги штаб объединенного командования, он вдруг почувствовал, что земля уходит из-под ног. Новые сообщения отвратили Миклоша Эстерхази от предположения, что это был мятеж. Но они были не менее отвратительными. Продолжая свой путь, бронепоезд расчистил себе огнем дорогу на мост через Вислу и, остановившись прямо на переправе, взорвал эшелон вместе с остатками боезапаса. Невесть на сколько часов сообщение между участками фронта было прервано. Неподалеку от моста налетчиков ожидали свежие кони. Поймать неведомых диверсантов не удалось.
Очередные новости сообщали еще о двух взорванных железнодорожных мостах. И снова один и тот же сценарий: удар и мгновенный отход. «Скифская тактика» — как назвал это безобразие генерал Данилов. «Проклятые скифы! – думал князь Эстерхази, спускаясь по мраморной лестнице в полюбившуюся гостиную. – Дикари! Они не умеют воевать, как цивилизованные люди, а потому кусают, точно бешеные собаки».
Лакей предупредительно открыл дверь, пропуская хозяина. Посреди комнаты, увлеченно любуясь тонкой резьбой украшений, стоял коренастый широкоплечий мужчина в форме майора австрийской армии.
– Вы, – Миклош Эстерхази удивленно тряхнул головой, – вы не Конрад Шультце.
– Так точно, – нимало не смущаясь, подтвердил незваный гость, – позвольте отрекомендоваться, подполковник Тарбеев Владимир Игнатьевич, российский Генеральный штаб.
– Не скажу, что рад знакомству. – Генерал Эстерхази смерил незваного гостя удивленным изучающим взглядом.
– Отчего же? Мы ведь так долго были друзьями по переписке. Почитай, с того момента, как господин Шультце получил место в доме вашей сестры, вся его корреспонденция составлялась мной. Так что как вы абсолютно верно заметили, я не Конрад Шультце, но Сальватор — именно я.
Миклош Эстерхази в молчании быстро перекатился с каблука на носок и обратно. Невесть зачем пришедший к нему русский шпион был наглее индийской мартышки.
– Я прикажу вас схватить, – холодно сообщил хозяин замка.
Подполковник Тарбеев широко улыбнулся, заставляя князя лихорадочно припомнить, не сказал ли он чего-нибудь смешного.
– Это будет столь забавно, что я не стану мешать вам совершать подобную глупость. Хотя мне ничего не стоило бы сломать вам шею до того, как вы дойдете до двери. Но, ваше светлейшее высочество, мы же с вами разведчики, давайте рассмотрим ситуацию не спеша и без эмоций.
– Зачем?
– Потому что, если мы этого не сделаем, вы не узнаете, для чего я пробрался сюда через две линии фронта, поминутно рискуя погибнуть как там, так и здесь.
– Что ж, разумно. – Эстерхази пожевал губами. – Говорите.
– Итак, вы меня схватите. У вас есть два варианта: либо я буду убит, либо постараетесь использовать пленного русского как источник. Если убьете, вам придется объясняться с офицерами штаба эрцгерцога Карла, сопровождающими меня к полковнику Ронге. Я допускаю, что вы с ними объяснитесь, а если нет, то уничтожите и их. Но затем вам придется внушить господину Ронге, что его лучший агент, завербованный, кстати, с вашей подачи, все это время работал на русских.
– Вы не мой агент, – коротко отрезал возмущенный аристократ.
– Это верно, я это знаю, и вы это знаете, но, увы, господин начальник имперской разведки не был лично знаком с Конрадом. Ему придется верить на слово, что тот, кого вы убили, – не Шультце, и это после того, как я сообщил столь ценные сведения генералу фон Бойна и эрцгерцогу Карлу. У вас возникнет изрядная проблема, князь!
Но и это еще не все, ваше светлейшее высочество. Если в ближайшее время я не доберусь до Швейцарии, в каждом из банков, где находятся «сбережения на вашу безбедную старость», будут вскрыты пакеты, содержащие подробное описание аферы Артура Шультце, так сказать, в «венский» период его бурной и, что греха таить, беззаконной жизни. Я думаю, банкирам небезынтересно будет узнать, сколько миллионов крон было изготовлено моим «братом» для одного из знатнейших вельмож Европы. Там же, в порядке раскаяния, будет дан рецепт, как отличить настоящие деньги от столь похожих на них кусочков грязной бумаги. Вам, несомненно, известно, к чему это привело в России?
Князь Эстерхази молчал, с ненавистью глядя на гостя. Он старался понять, блефует тот или нет. По всему выходило, что не блефует.
– Чего вы от меня хотите? – наконец с натугой выдавил он.
– Вы даже не желаете услышать, что будет, если вы меня просто схватите и, как о том пишут господа романисты, «бросите в подземелье своего замка»?
– Перестаньте валять дурака! Говорите, что вам нужно!
– Вот это серьезный разговор. – С лица подполковника Тарбеева сошло наигранное благодушие, как слетает маска арлекина с лица паяца в конце венецианского карнавала.
– Итак, князь, битва за Карпаты империей проиграна. Группировка, собранная в Бескидах, абсолютно бесполезна. Она охраняет снежные заносы и вечные скалы. Там ничего не будет. Но вам следует помнить, что она была усилена по вашей инициативе, и даже в случае, если вдруг русская армия будет остановлена, что уже практически невозможно, отвечать за этот стратегический провал будете вы. Можете не сомневаться, об этом мы тоже позаботились. В процессе следствия выяснится, что вашими молитвами была устроена романтическая смерть полковнику Редлю, шпионившему на нас, и все это потому, что большая часть информации была получена не от него, а от вашего светлейшего высочества. И вы, и я знаем, что это неправда, но вам не удастся это доказать новому императору.
Я не буду рекомендовать вам застрелиться. Надеюсь, скоро мы с вами начнем вспоминать эти дни с грустной улыбкой. Генерал Мартынов, который уедет отсюда со мной, без всяких секретов будет принимать ваше светлейшее высочество у себя в Москве. Конечно, у него нет такого замка, но радушие вам гарантировано. Поэтому говорю еще раз: я не желаю вашей смерти.
У меня к вам иное предложение. Вы можете им воспользоваться, но можете и отказаться.
– Говорите, наконец! – прошипел сын знаменитого путешественника и авантюриста.
– Сейчас по всей Венгрии распространяется манифест эрцгерцога Карла с требованием поддержать его высочество и объединиться вокруг него для спасения отечества. Сей документ был разослан, еще когда я отправлялся к вам. Это было несколько часов назад, так что сейчас войска наверняка приветствуют правящего регента как апостольского короля Венгрии.
– Это мятеж! – гневно нахмурился Миклош Эстерхази.
– Конечно, – кивнул Сальватор. – Но подавлять его некому и нечем. Зато я могу сказать вам, каков будет первый указ его новоиспеченного величества. Он заявит, что Венгрия не видит смысла продолжать эту кровавую бойню, а потому выходит из войны и призывает воюющие с ней страны приступить к мирным переговорам.
– Невероятно!
– Более чем вероятно. Ибо так оно и будет, – усмехнулся русский разведчик. – А потому мой искренний совет: вспомните, что вы тоже венгр, подумайте о своей грядущей судьбе и помогите эрцгерцогу Карлу стать не просто королем Венгрии, но и полновластным императором.
– Я что же, по-вашему, должен убить Франца-Иосифа? – Князь Миклош вновь разгневанно сдвинул брови.
– Разве я что-то говорил об этом? – пожал плечами незваный гость. – Убедите его величество отречься от престола. К чему погибать великой державе из-за того, что ее старый и дряхлый монарх не может больше править? Эрцгерцог Карл производит впечатление человека, способного помнить оказанные ему услуги. Кстати, мы, – подполковник Тарбеев сделал глубокомысленную паузу, давая князю самому догадаться, о ком идет речь, – тоже хорошо помним.
Миклош Эстерхази стоял молча, словно позабыв о собеседнике. Казалось, сейчас его куда больше интересует игра света в аметистовых гранях и волны складок тяжелых бархатных портьер на высоких окнах. Наконец он повернулся на каблуках и твердым шагом направился к двери. У самого выхода князь на мгновение оглянулся.
– Отправляйтесь в Швейцарию, господин подполковник, не смею вас задерживать!
ГЛАВА 30
Некоторые мастера легко забивают головой железный гвоздь. Потом страдают.
Ю Сен Чу
Небольшой городок, названный в честь апельсинового дерева Ораниенбаумом, первоначально был подарен великим Петром своему доблестному сподвижнику Александру Меньшикову. Он возник и разросся вокруг дворца бывшего пирожника, ставшего в рассвете лет почти единовластным правителем российской империи. После ссылки царского фаворита его имение перешло в казну, а затем принадлежало внучатому племяннику царя-труженика — Петру III и его молодой жене. Здесь последний из природных Романовых, по примеру великого предка, строил потешные фортеции и устраивал смотры «голштинским войскам». [35]
Здесь же юная супруга наследника престола делала первые шаги в жестоком искусстве придворных интриг. Впоследствии Екатерина Великая не слишком любила Ораниенбаум. Возможно, он напоминал ей о заговоре и цареубийстве. Императрица не забывала, с чего началось ее восхождение к трону, и потому немало сделала для того, чтобы очернить в глазах потомков память о свергнутом муже.
Сей замысел удался ей блестяще. Но Ораниенбаум помнил все, и ему не было дела до пожеланий матушки-государыни.
Ораниенбаум помнил все, но молчал. Летом загадочно глядели сквозь густую листву парка Китайский павильон с его огромной коллекцией восточного фарфора и павильон Катальной горки, в былые времена знавший удалые забавы будущей императрицы и ее первых фаворитов. Летней порой в парке всегда было многолюдно. Он был прекрасен, романтичен и хранил тайну, которую всяк надеялся разгадать на свой манер.
Зимой городок почти вымирал, дачники разъезжались, веселый шум и звуки полкового оркестра, игравшего в парке вальсы Штрауса, смолкал до весны, ожидая, когда рядом в Петергофе заговорят фонтаны и жизнь снова вернется в город апельсинового дерева.
Пока же лишь вдалеке над плацем школы прапорщиков слышались отрывистые звуки команд, порою доносились дробные хлопки выстрелов с испытательного стенда мастерской оружейника Федорова, да крики чаек над колокольней смешивались с вороньим граем.
Трудно сказать, что именно повлияло на выбор места встречи. Возможно, безлюдье, возможно — странная и практически неуловимая для европейца ассоциация, – плод апельсина на белом снегу напомнил майору Азуми знамя Японии, будто бы суля победу. Он шел по расчищенной аллее парка меж тоскливо голых деревьев, сплетающих черные ветви над головой, между озябших статуй, засыпанных снегом. В уме у него крутились строки:
Две фигуры, идущие навстречу, согревали сердце японского офицера, наполняя его радостью, точно вместо снежных хлопьев на ветвях вдруг распустились яркие соцветия сакуры. Без малого одиннадцать лет майор Азуми, сменивший полковника Мияги на посту руководителя российского направления в организации «Черный океан», искал случая поквитаться с обидчиками.
На выпавшем снегу упавший апельсин.
Жизнь победит — Я поклонюсь поднять.
Все эти годы великий западный сосед был закрыт для Страны восходящего солнца. Конечно, большая протяженность русско-китайской границы позволяла засылать агентов, которые, маскируясь под старьевщиков-китайцев или мелких торговцев, добирались порой и до Санкт-Петербурга. Прикажи им Мацумото Азуми, и они бы не пожалели своей жизни, чтобы отнять жизнь у заклятых врагов. Но майор Азуми медлил, ибо настоящему самураю надлежало свято помнить смысл высокой добродетели — гамбари.
Японский толковый словарь переводил это слово довольно бестолково: «1. Работать усиленно и настойчиво. 2. Настаивать на своем. 3. Занимать какое-либо место и никогда не покидать его». Все это было так, но суть этой самурайской добродетели таилась не в этом. Именно «гамбари» повелевало благородному воину выполнить свою миссию во что бы то ни стало, даже если на то понадобится вся жизнь без остатка.
Ротмистр Чарновский, пленивший некогда его командира, должен был пасть в честном бою, как подобает воину. Но прежде он должен был услышать, за что умирает. И конечно же, не кто иной, как он, Мацумото Азуми, обязан был оборвать ток дней опасного врага.
И к его спутнику у «Черного океана» тоже имелся немалый счет. Он был врагом умным и опасным, это он расстроил планы самого Мияги, сорвав поставку оружия этим мятежным длинноносым варварам. Но все же руководство «Черного океана» готово было сохранить полковнику жизнь в обмен на записи инженера Филиппова и чертежи его оружия, которое должно было дать Японии подобающее ей могущество.
Не доходя нескольких шагов, Азуми церемонно поклонился, выражая свое несомненное уважение к опасному непримиримому врагу.
«Хороший враг лучше плохого друга, – как говорил великий Токугава Иэясу [36]в день битвы при Сэкигахара. – Хороший враг учит жить, плохой друг помогает умереть».
Приближающиеся офицеры молча козырнули.
– Что у тебя там? –поднося пальцы к виску, спросил ротмистр Чарновский.
– Луна наяривает, но все без толку! Пока все тихо. С нашей колокольни подкреплений не видно. Если бы кто-нибудь поблизости заныкался, в тепловизоре его бы враз расшифровали. Может, эти знойные японцы промерзли так, шо слились с фоном? Но, как говорится, «не видать ничьих следов вкруг того пустого места». Это я, понятное дело, не о тебе. А, нет, стой! Вон на окраине парка появились какие-то объекты. Точно! Есть засечка! Три человека. Один, судя по манере двигаться, не один, а одна.
– Господи, когда-нибудь ты научишься говорить нормальным языком?
– Не-а, я умею только тем, который у меня во рту приделан. А он уже какой ни есть — Всевышнего работа, так шо язык у меня божественный! Ладно, ты пока с этим желтым драконом перетри насчет тяжелого материального положения детей Анголы и Анбосы, а я пошел на перехват. Как сказал поэт: «И поскакали кашевары в Булонский лес рубить дрова».
– Ладно, не зарывайся, будь осторожен! Наверняка это опытные бойцы.
– Отроюсь, не боись. Они еще не видели школу «Пьяный миргородский кулак» и его обрез!
– Мацумото Азуми, – представился майор, глядя холодными внимательными глазами на противников. – Я вижу, вы действительно смелы, и это делает вам честь.
– Где Лаис? – не вдаваясь в долгие церемонии, коротко спросил ротмистр.
– Недалеко, – столь же коротко ответил Азуми, глядя на двухметрового гиганта. Взгляд того был, несомненно, дерзок. В прежние времена любой уважающий себя и традиции самурай просто обязан был немедленно выхватить меч и снести голову обидчику. Но теперь на календаре империи восходящего солнца значилась иная эпоха.
– Давайте по порядку. – Самурай остановился, не доходя трех шагов до собеседников. – Я пришел сюда убить вас. – Он посмотрел на Чарновского. – А вероятно, также и вас, господин полковник. Убить за тот вред, который вы нанесли нашей организации. Покарать за те потери, которые произошли по вашей вине.
Однако же у вас обоих есть шанс. Для вас, господин ротмистр, это возможность сразить меня в честном бою. Для вас же, ваше высокоблагородие — возможность быть к нам до конца лояльным и дать то, что мы хотим получить. И в том и в другом случае, надеюсь, мне удастся одержать победу. Но можете не сомневаться, ваша победа или же ваше поражение в одинаковой степени принесут свободу нашей пленнице. Это я вам обещаю.
Честно говоря, мы, японцы, не понимаем, отчего вы, европейцы, так дорожите своими… – Азуми старательно углубился в недра памяти, силясь подыскать подходящее слово. Просто «женщины» здесь не годилось, среди них имелись вполне почтенные матери и жены. Пленница же, по сей день незамужняя, и в то же время не гейша, по-японски значилась «урэнокори», то есть «залежалый товар». Но говорить такое воину, с которым предполагаешь скрестить клинки, непристойно, и, стало быть, не подобает самураю.
– Давайте быстрее! – без оглядок на этикет досадливо произнес Лунев. – Михаил Георгиевич, надеюсь, вас не затруднит сразиться с этим господином?
– С превеликим удовольствием! – кивнул конногвардеец.
– Что ж, тогда извольте. – Азуми поднял руки и хлопнул, подавая сигнал приблизиться остановившимся вдали помощникам. – Но помните, если вы попытаетесь отбить женщину, она умрет. И сколько бы вам ни осталось жить, ее смерть будет лежать на вас.
Чарновский промолчал. Он глядел, как приближается один из воинов «Черного океана» с большим длинным свертком в руках.
– Это катаны, – перехватив взгляд ротмистра, пояснил Азуми. – Надеюсь, вам знакомо это оружие?
– Конечно! – с усмешкой проговорил конногвардеец. – Кто ж не читал «Пять колец» старика Миямото Мусаси?
– Вот и прекрасно. Я рад, что вы читали его трактат, – кивнул самурай. – Значит, теперь у меня не будет ощущения, что я вызываю вас на бой неведомым вам дотоле оружием.
– Сердечно за вас рад! – хмыкнул Чарновский.
– Надеюсь, вас также не смутит, – продолжал майор, – если присутствующая здесь дама полюбуется нашим поединком?
– Старый мошенник Мусаси, выходивший с легким деревянным бокеном против тяжелой катаны при том же уровне мастерства, помнится, не применял таких изысканных приемов. Тут вы пошли дальше учителя.
– Вы хотите меня оскорбить?
– Я хочу вас уничтожить.
– Оружие! – резко скомандовал Азуми, протягивая руку к приоткрытому чехлу, из которого выглядывали обтянутые акульей кожей рукояти катан.
– И кто ж это удумал к абордажным саблям такие длинные ручки приделывать?! – Чарновский выдернул из ножен катану и крикнул, становясь в позицию. – Хаджиме!
– Мишель, у нас гости! –Это сообщение лишь на мгновение опередило появление вовсе нежданных посетителей. Разгоняя темень светом фар, по аллее несся автомобиль с императорским орлом на дверце. Он затормозил, едва не сбив стоявших посреди дороги поединщиков. Те чудом успели отпрыгнуть в стороны. Лишь только мотор остановился, дверцы его распахнулись и на снег споро выпрыгнули трое офицеров с револьверами на изготовку.
– А ну, бросайте сабли! – Из машины, расправляя затекшие плечи, быстро выбрался еще один человек, с длинной черной нечесаной бородой, в распахнутом тулупе, вопиюще непохожий на особу, которой подобало бы разъезжать в автомобиле из императорского гаража.
Глаза Мацумото Азуми гневно блеснули. Его лицо оставалось холодно-надменным, как требовал кодекс Бусидо от истинного самурая при общении с длинноносыми варварами, но приказов, а уж тем более требующих от воина бросить оружие, он терпеть был не намерен. Йайдо — утонченное искусство выхватывания клинка, несомненно, было коньком майора Азуми, слывшего в Японии прекрасным мастером меча. Не успел крик Григория Распутина вернуться эхом, как благородный клинок, блеснув в свете фар облачным узором «яхадзу» [37]на режущей кромке клинка, устремился за очередной жертвой.
– Ших! – Легкое шуршание ознаменовало поражение одной из целей.
– А-а-а! – Ближайший к Азуми телохранитель Старца рухнул на снег, прижимая окровавленную руку к телу. Чуть в стороне от него на снегу осталось лежать отрубленное запястье с зажатым револьвером.
– Кия! – Резкий выдох и новый удар. Практически никто из окружающих и понять не успел, так быстро это случилось: острейшее лезвие катаны с силой опустилось на шею Григория Распутина и, точно стекло от попавшего в него камня, разлетелось осколками. Мгновение спустя выстрелы телохранителей грянули слитным залпом, разрывая грудь майора Азуми и отбрасывая его на снег уже мертвым.
– На колени! – рявкнул неуязвимый Старец и шагнул в сторону Лаис. Охранявшие ее японцы пытались было преградить ему путь, но разлетелись в одно мгновение, точно поленья от разрубленного напополам чурбака. Кровь, окрасившая места их падения, не предвещала им ничего хорошего.
Еще одно движение, крик Лаис, крик Чарновского, яростный приказ Лунева — как-то вдруг сразу утонувшие в громовом нечеловеческом хохоте.
С полуночи, с момента появления известий от коллежского асессора Снурре, поручик Вышеславцев и вся его группа были на ногах, обходя все подозрительные жилища близ Ораниенбаума. Конечно, можно было предоставить эту работу местной полиции, но всякому было известно, что городовые за умеренное подношение и черта на колокольне пропишут. А потому жандармы не знали устали, носясь по заметенным улицам от порога к порогу.
Порою случались конфузы. Так, некий доброхот поспешил сообщить поручику, что на съемной даче в Мартышкино обитает некий подозрительный азиат. Подозрительным азиатом на беду оказался камергер двора князь Темирхан Кунгушев, решивший уединиться от мирской суеты с молодой супругой другого камергера.
Однако, в конце концов, настойчивость жандармерии была вознаграждена. В личном доме капитана Сафронова-2, сдаваемом внаем, им открыл слуга-маньчжур. Первоначально он утверждал, что хозяева его давно уехали. Однако тщательный осмотр дома и методы «реалистичного устрашения», примененные к перепуганному бедолаге, заставили того сознаться, что хозяин отбыл всего полчаса назад, а вслед за ним отправились еще два приятеля его господина с молодой девушкой и свертком, в котором находились боевые мечи.
По словам несчастного прислужника, в речи офицеров между собой звучало слово «парк». Именно туда и устремился Вышеславцев со своей командой. Освещая дорогу фонарями, жандармы, рассыпавшись цепью, начали движение в глубь парка. Ноги их по колено вязли в снегу, но они шли, не останавливаясь, готовые хватать, стрелять, рубить любого, на кого укажет командир. Спустя минут десять поручик разглядел стоящий автомобиль с включенными фарами и несколько людей, суетящихся вокруг него. Затем раздался крик, выстрелы.
– За мной! – скомандовал поручик, на бегу выбирая себе мишень.
Темнота мешала ему целиться. Лишь возвышающийся надо всеми Чарновский выделялся на общем фоне. Что произошло дальше, понять было невозможно — какой-то общий крик, хохот. Поручик только и успел заметить, как от машины будто бы отделилась еще какая-то фигура и тут же упала в снег.
Дальнейшее и вовсе было выше его понимания: он увидел, как там, где стоял мотор, вдруг грянул взрыв, и вдруг осознал, что прямо на него по воздуху летит, вращая колесами, переворачивающийся автомобиль… Не понимая, что делает, Вышеславцев упал наземь, закрывая голову руками. Он уже не видел, как разлетелись, подобно стае перепуганных воробьев, стоявшие на аллее люди, да и вообще сейчас ничего не видел.
Распутин нащупал серебряную цепочку на груди Лаис и теплый, даже среди зимнего мороза, перстень. Рывок. Девушка вскрикнула от боли, но замочек тонкой работы не выдержал, отдавая в руки Старца перстень с шестилучевой переплетенной звездой и таинственными письменами по ободу.
– Вот и все! – с хохотом заорал Григорий Распутин.
– Вот и все! – с хохотом вторил ему Хаврес.
Одно маленькое движение — древний перстень скользнул на указующий перст Старца.
– Я дарую тебе этот мир! – Голос Хавреса грянул в голове Распутина, точно совсем рядом взорвался целый артиллерийский склад. Он широко раскрыл рот, глаза выпучились, едва не выскакивая из орбит. Жгучая боль окатила все тело. Он хотел упасть, но не смог. И не смог бы уже ничего, поскольку в теле, принадлежащем миг назад Григорию Распутину, от него самого более не осталось ничего.
– …Господин обер-лейтенант, обнаружен шум винтов.
– Всплытие на перископную глубину. Поднять перископ. – Обер-лейтенант Кирхер вытащил изо рта зубочистку и заложил ее за ухо. – Доброй нам охоты!