Свобода Людвик. От Бузулука до Праги

   Сообщение Марковича и Вейводы мы через офицера связи передали советским соседям. Их разведка внимательно следила за передвижением противника в угрожаемом районе. Ей дано задание выяснить, что означает "Treffpunkt I а". Час известен - 4.00 плюс еще два. часа, так как фашисты пользуются среднеевропейским временем. Следовательно, наступление надо ожидать в 6.00. Но откуда?
   С наблюдательных пунктов докладывали о нарастающем шуме моторов танков на восточной окраине Соколово. Советская воздушная разведка обнаружила скопление машин и пехоты противника в центре села, у церкви. "Слышен шум моторов в центре Соколово", - доносили разведчики. А время бежит, скоро 5.30. Красный карандаш уверенно очерчивает пункт сосредоточения противника. "Treffpunkt I a" - это церковь, у которой погибли Ярош, Шпигл, Редиш, Ворач и многие другие. Катюши, пушки, гаубицы, минометы наведены на этот пункт. 5.58. До часа "Ч", как мы тогда говорили, осталось две минуты.
   "Огонь!" Советская артиллерия обрушивает сотни снарядов на пункт "I а" - место сосредоточения войск противника. Подготовка противника к наступлению сорвана. Наземные и воздушные наблюдатели сообщили, что гитлеровцы в панике. Маркович и Вейвода перехватили в эфире жалобные просьбы врага о помощи и отрывочные сообщения о неожиданных тяжелых потерях - 60-70 процентов сил, сосредоточенных в Соколово. Только девять фашистских танков ушли из села в северо-восточном направлении. Однако они не смогли форсировать реку и были уничтожены артиллерийским огнем с северного берега Мжи. Так, благодаря скромным радистам Курту Марковичу и Карелу Вейводе врагу был нанесен значительный урон.
   К утру радисты буквально валились с ног от усталости. Но спать нельзя, пока их не сменит Ружена Бигелерова... Маркович сладко зевает. Он еще не знает, что в срыве фашистской атаки решающую роль сыграл перехваченный им приказ немецко-фашистского командования.
   В Харьков отправлен последний транспорт с ранеными. Наш саперный взвод укладывает противотанковые и противопехотные мины, в первую очередь перед левым флангом батальона. Так мы усиливали оборону, чтобы обеспечить стык с соседом - 25-й гвардейской дивизией. Туда же мы направили и танки. Гитлеровцы решили форсировать реку чего бы то ни стоило. Они заняли Тарановку и Пролетарский и начали усиленно обстреливать Артюховку. 25-я гвардейская дивизия все еще вела бой за Чемужовку и тем самым прикрывала нашу 2-ю роту. Однако в целом обстановка час от часу ухудшалась. Участок нашей обороны был довольно широк, а потери в личном составе с каждым днем росли. Я обратился за помощью к командиру 62-й гвардейской дивизии генерал-майору Зайцеву, и он выслал нам роту для усиления наиболее слабого места в обороне.
   Мы начали испытывать некоторые трудности со снабжением, но бойцы не падали духом. Практически все воины бессменно находились в окопах и на наблюдательных пунктах. Ночью фашисты атаковали вновь, и опять на левом фланге, где они рассчитывали добиться успеха. Но при помощи советских танков, катюш и артиллерийских батарей и эта атака была отбита.
   Танковым дивизиям СС так и не удалось прорваться к Харькову кратчайшим путем с юга, и они были вынуждены, перегруппировав силы, перебросить большую их часть на север. Здесь они, используя свое численное превосходство, несколько продвинулись вперед. Что касается линии обороны по реке Мже, то ее прочно удерживали силы 25-й и 62-й гвардейских дивизий и 1-го Чехословацкого отдельного батальона.
   В обстановке, когда оборона батальона растянулась по фронту на несколько километров, а потери непрерывно росли, воины проявляли максимум бдительности и осторожности, и именно их осторожность и бдительность в ночь на 12 марта едва не обернулись большим несчастьем.
   На юго-западной окраине Артюховки, неподалеку от берега реки, оборонялось отделение Гольдбергера. Командир отделения (родом он из-под Остравы) накануне описываемых событий возвращался с наблюдательного пункта. Рядом разорвалась вражеская мина. Бойцы видели, как командир отделения побледнел и медленно согнулся. Они кинулись к нему. Гольдбергер что-то говорил, просил кому-то кланяться. Бойцам послышалось имя командира роты Франтишека Немеца, заменившего Отакара Яроша. Гольдбергер и Немец были друзьями. Долго стояли воины возле командира отделения. Не раз делил он с ними и еду, и табак, и рукавицы, и мечты, и надежды. Командование отделением принял Томан-старший.
   В траншее находились только двое наблюдателей - Томан и Фейнер, остальные сидели в боевой готовности неподалеку в маленьком домике. Ночь была ясная, луна - полная. Бойцы были довольны: река хорошо просматривалась. Они вглядывались в речную гладь, прислушивались. Все спокойно. И вдруг...
   Хрупнул тонкий лед. По реке кто-то шел. Ребята насторожились, нервы их напряглись. По льду двигались какие-то люди, по-видимому много. Они шли осторожно, в их движениях угадывались опыт и выдержка. Это не гражданские или только что прибывшие новички, а опытные, обстрелянные солдаты и к тому же смелые, недаром они выбрали этот путь. Конечно, вражеская разведка. Однако не было никакой возможности определить точно ее местонахождение. Гулко стучало сердце, шумело в голове, в ушах.
   Но вот Фейнер увидел приближающихся людей. Он локтем толкнул командира отделения Томана и жестом показал: там! Действительно, на льду отчетливо виднелись фигуры.
   - По местам!
   Томан остался, Фейнер побежал к домику. В одно мгновение отделение поднялось, и бойцы быстро заняли свои места в траншее. Ручной пулемет, автоматы, самозарядные винтовки, гранаты - все было приведено в боевую готовность.
   Белые точки на льду виднелись уже отчетливо. Они двигались цепью восемь или десять человек. Наши в белых маскхалатах лежали в кустарнике. У них замечательная позиция, хорошо укрытая, с превосходным обзором. Спокойствие, только спокойствие. Пусть подойдут поближе, быть может, удастся взять кого-либо живым. С опытными разведчиками надо быть начеку. Спокойствие, только спокойствие. Они уже близко. Точки увеличились в размере и тотчас пропали. Залегли, чтобы -выждать удобный момент. Что будет дальше? Вышлют вперед дозор или попытаются обойти? Действительно ли их только восемь-десять?
   - Стрелять только по моей команде! - передал Томан по цепи.
   Точки показались снова. Ну что ж, пора...
   - Стой, кто идет?! - Голос Томана прозвучал твердо, властно.
   Ответа не последовало. Мертвая тишина не предвещала ничего доброго. В те дни действовал приказ по фронту: если в боевой обстановке ответа на первый оклик не последует, открывать огонь. Но у Томана был свой замысел. Он решил выждать. Что могло случиться? То, что это - враги, он был уверен. Некоторые из них уже подползли очень близко, на расстояние броска. Отступить им не удастся. Стало быть, они должны либо атаковать, либо сдаться. Окрик Томана указал им направление атаки.
   - Стой, кто идет?! - В голосе Томана слышалось раздражение и злость.
   Тишина.
   - Стой, кто идет?! - прозвучало в третий раз.
   Достаточно. Теперь надо разговаривать другим языком. Тем более что видимость пока еще хорошая. Томан выпустил короткую очередь из автомата, для начала - в воздух.
   - Не валяй дурака, человече! Это я, Петрас!
   Этого никто не ожидал. Даже заснеженные кусты зашевелились, когда наши перевели дух. Правда, всем было немного жаль, что не пришлось взять "языка". Но Томан не потерял присутствия духа. Он мыслил иначе. Голос он узнал; сомнений не было - действительно Петрас. Но что если у него за спиной немецкие пистолеты? Что если он - приманка на крючке удочки, которую держат в руках фашисты?
   - Командир вперед, остальные на месте! - решительно скомандовал Томан.
   Петрас поднялся, миролюбиво перекинул автомат через плечо и пошел вперед. Его, разумеется, узнали, горячо пожимали руки... За ним по одному подошли и остальные.
   Что же все-таки произошло? Ведь достаточно было одной ошибки, и снег под Артюховкой мог обагриться братской кровью. Разведчики Петраса вышли из Миргорода, где оборонялась правофланговая 3-я рота. Разведка подошла к переднему краю вражеской обороны, но была обнаружена. Враги огнем из станковых пулеметов отрезали разведчикам путь назад. Поэтому им пришлось отойти в другом направлении, к левому флангу батальона. О том, что разведчики выбрали этот путь, разумеется, никто не знал. Не знали об этом и ребята Томана. Находчивость, проявленная с обеих сторон, помогла бойцам благополучно выйти из опасной ситуации. Томан и Петрас живы и по сегодняшний день.
   13 марта - последний день участия нашего батальона в боях под Соколово. Командир 62-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии генерал-майор Зайцев, в подчинении которого в это время находился чехословацкий батальон, приказал ему оставить свои позиции. В приказе он высоко оценил храбрость и стойкость наших воинов. Высокую оценку и благодарность мы получили и от командующего войсками Воронежского фронта генерал-полковника Ф. И. Голикова.
   Бой непосредственно за село Соколово начался 8 марта, и именно этот день вошел в историю, хотя батальон вел бои в районе Соколово и на реке Мже без малого две недели. В тесном взаимодействии с советскими гвардейцами 1-й Чехословацкий батальон не пропустил ни одного вражеского танка через реку Мжу и помог войскам Воронежского фронта выиграть несколько дней, необходимых для того, чтобы войска генералов Рокоссовского и Черняховского смогли подойти к Северному Донцу. Чехословацкие воины с приданными им советскими подразделениями честно выполнили поставленную перед ними задачу. Хотя батальон потерял 112 человек убитыми и 180 ранеными и был значительно ослаблен, воины гордились тем, что они выполнили свой долг и нанесли тяжелые потери врагу.
   В ночь на 14 марта 1-й Чехословацкий батальон отошел в направлении на Константиновку и к утру сосредоточился на восточной опушке леса у Лизогубовки.
   Во второй половине дня воины батальона разместились в домах большого села и быстро заснули. Однако через некоторое время их осторожно разбудили деревенские дети.
   - На, поешь немного! Щи любишь? Поешь, а потом спи сколько угодно, обратился к чехословацкому воину шустрый паренек.
   У местных жителей почти ничего не осталось после грабежей, учиненных фашистами, но они сварили нам щей и вскипятили воду для чая.
   - Сахару нет, все взяли фашисты.
   Это ничего. Чехословацкие воины делились с колхозниками сахаром, с благодарностью ели горьковатые щи и пили горячий чай. Уже несколько дней они не ели горячей пищи. Вот теперь хорошо и поспать...
   Наши санитарки заходили в каждый дом и оказывали помощь больным. Как и всегда, они работали без устали, словно не участвовали в походе, словно не воевали 8 и 9 марта и в последующие дни. Сколько трогательной, прямо-таки материнской заботы к бойцам проявляли девушки, еще совсем недавно сидевшие за партами.
   Мне хочется рассказать об Аничке Птачковой и Власте Павлановой, о том, что произошло с ними 10 марта.
   Девушки услышали крики о помощи. Это были два советских танкиста, тяжело раненные во время вражеского обстрела из шестиствольных минометов. Девушки, не колеблясь, поспешили в ту сторону, откуда доносились крики. Миновав жидкий кустарник, Аничка и Власта вышли на широкий пологий откос, укрыться на котором было невозможно. С артиллерийских наблюдательных пунктов противник видел этот откос как на ладони, и при малейшем подозрительном движении минометный и артиллерийский огонь усиливался. Однако девушки храбро устремились к раненым танкистам.
   С командно-наблюдательного пункта командир советской танковой бригады следил в бинокль за развернувшейся на откосе борьбой. Две юные чешки были готовы пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти русских, находившихся в опасности. Одна из девушек упала, вторая быстро помогла ей подняться. Кажется, все в порядке... Вражеские снаряды и мины ложились рядом. Девушки склонились над ранеными. В такие моменты минуты кажутся часами. Советские артиллеристы ударили по врагу - огонь противника ослаб. Хорошо, что то место, где лежат раненые, находится вне предела досягаемости пулеметного огня врага.
   - Смотрите, там девушки! - Это все, что мог произнести удивленный командир танковой бригады. Бинокль заметно дрожал в его судорожно сжатых пальцах, когда он увидел, как две маленькие фигурки потащили за собой двух раненых советских танкистов.
   Наконец, все четверо скрылись в кустарнике. Из груди советского командира вырывается вздох облегчения. Раненые спасены, и сами девушки невредимы. Они получили много благодарностей, их представили к награде... "За что? Что особенного мы сделали? Мы поступили так, как должны были поступить. Мы не могли оставить их там. Их или убили бы, или они умерли бы от потери крови".
   И вот теперь эти самые девушки и их подруги снова за работой. Они ходят из дома в дом, подбадривают воинов, ухаживают за больными. Интересно, что бы сказал министр обороны господин Ингр, если бы увидел все это. Возможно, в соответствии с каким-либо параграфом он запретил бы нашим санитаркам спасать раненых советских воинов. Ведь он всегда твердил, что на территории СССР должна существовать лишь символическая чехословацкая воинская часть. И, однако, все мы, чехословацкие солдаты и офицеры, девушки и парни, женщины и мужчины, находимся здесь не символически, а воюем на фронте. Советская Армия, господин министр, идет на огромные жертвы и проливает кровь за нас, за растерзанную и замученную Чехословакию не символически, а в тяжелых боях и сражениях.
   Отдых окончен. Я приказал готовиться к выступлению. Сани пришлось бросить: по весенней распутице на них не проедешь. Начальник штаба надпоручик Рытирж построил батальон в походную колонну. Ротный Эрбан остался с обозом в лесу у Лизогубовки. С ним - больные и раненые, боеприпасы и снаряжение. Батальон должен идти налегке, чтобы быстрее совершить переход к Северному Донцу через Терновое, расположенное на реке Уды.
   - Раздобудь какой-нибудь транспорт и догоняй батальон! Нужно ли тебе чего-нибудь? - спросил я Эрбана.
   - Нет, ничего не нужно.
   - Ну, пока.
   С Эрбаном были просветитель четарж Ян Мареш и санитарка Аничка Бенешова.
   В этот день меня вызвал командующий 3-й танковой армией генерал Рыбалко. Оставив за себя капитана Ломского, я с несколькими автоматчиками отправился в путь.
   Батальон выступил, но через несколько часов со стороны Харькова послышался рокот моторов. Он нарастал. Прогремели первые выстрелы советских артиллерийских батарей, расположенных на опушке леса у Лизогубовки. Харьков пока в руках советских войск, хотя около 100 фашистских танков прорвались к северу от города и около 40 из них приближались к Чугуеву. Они перерезали железную дорогу между Терновым и Чугуевом и на большой скорости двигались к Северному Донцу и к лесу юго-западнее Чугуева.
   От основной танковой колонны противника отделились 10 или 12 танков и вышли в район между Лизогубовкой и Терновым. Обстановка сложилась нелегкая. Фактически батальон был разделен на четыре части: я и сопровождающие меня автоматчики направлялись к командующему 3-й танковой армией генералу Рыбалко; обоз остался в лесу у Лизогубовки; три транспорта с ранеными - в Харькове; а главные силы батальона только что подошли к Терновому.
   Спокойствие, короткие и быстрые приказы капитана Ломского подбадривали уставших воинов. Паники или уныния и следа нет. Наоборот, все готовы к бою. В недавних боях наши воины на собственном опыте убедились, что фашистские танки уязвимы. С наступлением темноты главные силы батальона в полном порядке переправились через реку Уды и вышли из района, где им грозило окружение.
   В лесу у Лизогубовки вместе с обозом находились поврежденные штабные машины. Когда вражеские танки подошли уже совсем близко к Лизогубовке, наши воины не растерялись; они достали из штабных ящиков все наиболее важные бумаги, прежде всего списки личного состава батальона. Нетрудно представить себе, что бы произошло, если бы эти списки попали в руки гестаповцев. В Чехословакии родственники, знакомые, товарищи наших воинов подверглись бы арестам, допросам, пыткам, казням... Все, что можно было унести, воины решили взять с собой, а остальное - уничтожить.
   На глазах чехословацких воинов, оставшихся в лесу у Лизогубовки, в неравном бою с фашистскими танками на опушке геройски погиб весь личной состав советской артиллерийской батареи. Теперь вражеские танки с автоматчиками устремились в сторону Лизогубовки, куда двигались и наши бойцы. Другой дороги не было. Танки остановились за ее поворотом, а автоматчики стали "прочесывать" Лизогубовку с севера на юг. Наши не могли пробираться оврагом: этим путем было бы невозможно провести больных и раненых. И они решили идти селом, соблюдая крайнюю осторожность. Получилось, что по одной улице Лизогубовки шли наши, а по другой - гитлеровцы. И все же наши воины сумели пройти незамеченными. На следующий день они соединились с главными силами батальона в Скрипаи, на другом берегу Северного Донца. Сюда же от командующего 3-й танковой армией возвратился и я. Теперь мы снова были все вместе, кроме тяжелораненых, которые как раз в это время спешно покидали Харьков. Ценой огромных потерь врагу еще раз удалось захватить на короткий срок разрушенный город.
   Группу чехословацких раненых, находившихся в это время в Харькове, вывел Антонин Сохор, раненный в руку. Не все тогда спаслись; многие погибли в харьковской больнице или на улицах города.
   Эрик Фрешл, тяжело раненный в ногу, не смог уйти вместе с другими, но и не сдался врагу. Последняя пуля для себя - таков был железный закон для каждого чехословацкого воина на Восточном фронте. Так поступил и молодой коммунист Эрик Фрешл. Он не помнил отца, вырос сиротой, с мальчишеских лет жил и боролся за светлое будущее молодых рабочих и студентов. Еще юношей Эрик Фрешл вступил в комсомол, затем стал членом партии. Фрешл обладал незаурядным талантом журналиста и писателя. Находясь на службе в домюнхенской армии, этот замечательный человек до конца службы оставался рядовым - для него не нашлось даже должности командира отделения. Видимо, потому что он был коммунистом.
   В мае 1939 года Фрешл как политический эмигрант прибыл в Катовицы. 1 сентября он с группой товарищей двинулся на восток. Эту группу вел через разбитую и горящую Польшу врач Энгель. В Советском Союзе Эрик Фрешл работал в совхозе. День 22 июня 1941 года застал его на педагогических курсах, он преподавал немецкий язык. В то время он жил и работал в Ахтубе. Там у него была семья - жена Анежка и маленький сын, после освобождения трагически погибший в волнах Тиссы. В феврале 1942 года Эрик Фрешл одним из первых прибыл в Бузулук. И вот теперь его нет в живых. Погиб один из самых лучших, самых мужественных воинов и командиров, участвовавших в бою за Соколово.
   7. История раненого бойца
   Раненый свободник Бедржих Штейнер лежит на окраине Соколово. Как быть? Его видит вражеский минометчик. Бедржих перед ним как на ладони. Главное молчать и не шевелиться. Минута - вечность, пять минут - пять вечностей. Течет кровь, ватная телогрейка промокла. Но вот стрельба затихает, бой кончился. Враг, очевидно, решил, что солдат мертв. А может, просто его не заметили? Как бы там ни было, но он - один.
   Наконец, стемнело, да тучи как нельзя более кстати затянули сияющий диск луны. Медленно, совсем медленно, ногами вперед, головой к противнику Бедржих спустился с берега и пополз по льду реки. За ним тянулась алая лента - кровь.
   "Нет, Бедржих, так дело не пойдет, ты истечешь кровью", - говорил себе Штейнер. Он поднялся и, шатаясь, побежал к северному берегу. По дороге он наткнулся на ротного повара Франту Рамуса. Повар тоже ранен, но легко.
   - Ну и вид у тебя, - ужаснулся Рамус.
   - Мне худо, Франта. Выдерни у меня шнурки из ботинок и перетяни руку, а то я истеку кровью.
   Повар перевязал товарища. Вдвоем они отправились на батальонный медицинский пункт к Энгелю и Широкому. Штейнера лихорадило, он пытался крепче сжать челюсти, но напрасно: зубы громко выстукивали дробь. Его положили в левом углу. Санитарки Ружичкова и Брукнерова укрыли его своими шинелями, но и это не помогло: Бедржих потерял слишком много крови и не мог согреться. К нему подошел врач.
   - Ничего, Бедя, это не так серьезно, не волнуйся.
   Все доктора так говорят, но по их лицам видно, что это только утешение. И хотя им не всегда удается обмануть больного или раненого, они должны так говорить. Хорошее настроение и надежда - залог успешного лечения.
   - Но я знаю, что рука раздроблена.
   Бедржих произнес это своим обычным голосом, стало быть он уже немного согрелся. Рядом с ним лежал Горовский. Раненный в грудь и в живот, он хрипло дышал и умоляюще поглядывал на врача. Он молод, ему хочется жить. Раны причиняют ужасные страдания, особенно та, что в живот. Ночью Горовский умер.
   На следующий день Штейнера посадили в газик и с 17 другими ранеными отправили в Харьков. Однако не успели они проехать и пяти километров, как мотор отказал. Починить его не удалось. Раненые продолжали путь пешком. Штейнер прочел на лицах товарищей отчаяние. Решив, что главное сейчас - это сохранить спокойствие и набраться терпения, он немедленно принял на себя командование группой. Шутками и остротами ему удалось немного поднять настроение товарищей. Для тех, кто не мог идти, Штейнер раздобыл сани и мохнатую покорную лошаденку. По дороге Бедржих встретил Эрика Фрешла и других ребят, тоже направляющихся в Харьков. Все мечтали поскорее попасть в госпиталь. Там они надеялись получить не только действенную медицинскую помощь, но и чистоту, тепло, отдых... Как прекрасно и вместе с тем мучительно было представлять себе все это.
   - Образумьтесь, ребята, не спешите в госпиталь, - убеждал раненых Штейнер. - Немцы прорвали фронт с севера и с запада. С минуты на минуту они могут быть в Харькове. Вряд ли там остался госпиталь.
   Он говорил впустую: ребята ни о чем другом, кроме госпиталя, не желали думать.
   - Ну, раз вы хотите в Харьков, так пошли в Харьков.
   Попасть туда изъявлял желание и Карел Фридрих, замечательный спортсмен.
   Когда они 11 марта добрались, наконец, до харьковского эвакуационного госпиталя, на окраине города уже шли бои. Увидев медсестру, Штейнер поспешил сам разбинтовать свою руку. Перед ним стояла красивая молодая женщина лет 20-25, но уже седая. Она осмотрела раненую руку.
   - Чех?
   - Да.
   - Была я у вас, в Хомутове. Захватили меня там немцы, но я бежала. Больше мне нельзя к ним попадаться.
   Свист бомб, знакомый вой пикирующих бомбардировщиков, и вновь разрывы бомб.
   Медсестра исчезла под обломками.
   Как быть теперь? Бедржих сорвал с шеи зеленый военный шарф и здоровой рукой перевязал им руку, помогая себе зубами. В хаосе Штейнер потерял свою группу и остался один. Подумав, он двинулся на север. Однако там шли бои, и перейти реку не удалось. Тогда он двинулся на восток. В Чугуев Бедржих попал как раз в ту роковую минуту, когда на город сыпались фугасные и зажигательные бомбы.
   И опять среди руин и пожарищ бредет в одиночестве 28-летний чехословацкий боец. Его мучает голод. Он не ел уже несколько дней! Наступила ночь. Но Бедржих все идет и идет. Голод вроде прошел. Рука почернела. Ему это знакомо - газовая гангрена. Но его организм сопротивляется, и он продолжает идти на восток. Рука загнивает, все сильнее запах тления. То тут, то там он видит изможденные лица женщин и детей. Штейнер не понимает, что происходит, но чувствует, что его сторонятся.
   Встретился пленный, итальянец. Он врач, просто повезло!
   - Male, camarado, male{13}, - тараторит итальянец.
   - Я это и без тебя знаю.
   Итальянец не понимает чеха, да и помочь ему все равно не может. У него нет ни лекарств, ни инструментов, к тому же они на ничейной земле. Бывает такая земля на фронте.
   Бедржих в жару. Его опять трясет как в лихорадке. Не то в бреду, не то во сне он видит отца и Марусю, Караганду, Франтишека Крала, лед и холодную воду, медсестру... Проходят еще сутки; он уже ползет на коленях, потом ни животе.
   "Остановись, сдайся", - твердит ему внутренний голос. И он ложится. Но спустя некоторое время другой голос, более сильный, побеждает, и боец ползет дальше, дальше на восток. Затуманенное сознание смутно улавливает на домике у дороги красный крест. Там двигается что-то белое - сестра!
   - Ой, батюшки!.. - слышится ему.
   Агония.
   - Помогите, отрежьте руку! - просит Бедржих.
   - Ничем не могу помочь, дорогой, только эвакуировать.
   - Тогда, значит, умру.
   По-видимому, она это услышала. А может, не услышала, а поняла. Кто знает? Подняли его, был тут, видимо, еще кто-то. Понесли, положили. Под ослабевшим телом зашуршала солома.
   - На, выпей!
   Ага, водка, ее много, кажется пол-литра. Он сделал глоток.
   - Нет, пей до дна.
   Выпил до дна. Помутневшее сознание с трудом воспринимает окружающую обстановку. Он видит в чьих-то руках пилу. Но это не больно, он вообще ничего не чувствует, только слышит назойливый визг пилы, перепиливающей кость. И никакой боли. Резали омертвевший кусок тела.
   Проснулся Бедржих в полдень 18 марта 1943 года. Осмотрелся. Он лежал на соломе. Попробовал приподняться - упал. Как тяжело ощущать себя впервые без руки, да еще в одиночестве. Вокруг - никого. На груди под телогрейку подсунут листок бумаги. Вынул его, прочитал: "Ампутацию необходимо было делать немедленно. Ручаться за благополучный исход нельзя. Операция прошла в антисептических условиях. Раненому немедленно должна быть оказана помощь". Рядом с запиской лежал кусок сыру. Бедржих съел его, попытался встать, но тут же упал. Заснул. Пробудившись, почувствовал, что немного окреп.