Такер Шелли. Вечная любовь

   — Да, — с окаменевшим лицом выдавил Хок. — Есть вещи, губительные и для иннфодт. — Он закрыл глаза. — Я убил его.
   — Хок, это он пытался убить тебя, — напомнила Авриль, осторожно забинтовывая ему руку. — И я не заметила угрызений совести на его лице, когда он хотел перекинуть тебя через борт и готов был вот-вот… — Голос ее задрожал, она не закончила фразу, лишь закрепила повязку на ране, завязав узлом концы самодельного бинта. — И ты спас меня, — мягко добавила она. — Еще раз.
   Хок кивнул, однако выглядел по-прежнему расстроенным и виноватым.
   Авриль погладила его по щеке, мучаясь оттого, что не может утишить его душевную боль. Торолф был безжалостен, он без малейших колебаний убил бы Хока, Келдана с Жозетт и, возможно, многих других, но Хок не считал это для себя оправданием.
   Воин по воспитанию и долгу, он был в душе сугубо мирным человеком. Даже ради того, чтобы спасти ее, себя, защитить свой народ, он считал недопустимым отнимать чужую жизнь.
   — Хок, почему Торолф был так решительно настроен покинуть Асгард? — осторожно спросила она. — Что было в флаконе? Кажется, его содержимое доставляло ему большую радость.
   — Торолф считал, что открыл тайну Асгарда, создал эликсир вечной молодости, основываясь на трудах моего отца. — Хок протянул руку и взялся за поручень. — Он сказал, что испытал его на Жозетт, когда похитил ее.
   — Боже милосердный, должно быть, он сошел с ума!
   — Может быть, но я не уверен. Ведь его раны действительно мгновенно зажили, Авриль. Зажили здесь, за пределами Асгарда. А Жозетт… — Хок тряхнул головой. — Торолф сказал, что сделал ее одной из нас, что теперь она — иннфодт.
   — Но неужели это возможно?
   — Не знаю. Если Торолф и открыл секрет на самом деле, то секрет этот умер вместе с ним. — Хок стиснул зубы. Авриль склонилась и положила голову ему на плечо.
   — Хок, мы должны вернуться на Асгард, — тихо сказала она. — Нужно залечить твою рану.
   Запустив пальцы здоровой руки в волосы Авриль, он прижался щекой к ее голове. Она почувствовала, как напряжено все его тело, и поняла, что он страдает от раны гораздо сильнее, чем позволяет себе выказать.
   Затем Хок медленно отстранил ее от себя, встал, подошел к мачте и, завязав канат, закрепил парус.
   — Мы не поплывем обратно, — сказал он ласково, но твердо.
   — Что?! — задохнувшись, воскликнула Авриль. — Что ты хочешь этим сказать? Мы должны вернуться! Если, конечно, ты не можешь погрузиться в исцеляющий сон здесь.
   — Нет, вне пределов Асгарда лангвариг совн к нам не приходит. В настоящий момент я так же смертен, как и ты. В течение шести дней. После этого я…
   — Значит, мы должны немедленно вернуться на Асгард! — Авриль оглянулась, но они были теперь так далеко, что в лунном свете разглядеть берег острова оказалось уже невозможно.
   — Авриль, я не повезу тебя назад, — сказал Хок тем же ласковым, но непреклонным тоном. Пройдя на корму, он взялся за руль и развернул корабль. Развернул на юг, в сторону, противоположную Асгарду. — Отсюда до Антверпена два дня ходу и два дня обратно. Я успею вернуться до истечения рокового срока.
   Сердце Авриль заколотилось, словно птица в клетке.
   — Что ты сказал? — воскликнула она, потрясенная. Потом вскочила на ноги и подошла к Хоку.
   — Я отвезу тебя домой. — Он прямо посмотрел ей в глаза. — Я отпускаю тебя, Авриль, не могу больше держать тебя на Асгарде насильно. Ты рождена свободной, так же, как и твоя дочь, и я не хочу быть виновником вашей разлуки.
   В душе Авриль одновременно всколыхнулось множество разных чувств. Удивление, недоверие, горькое сожаление бушевали в ней. Он отпускает ее! Делает то, чего она добивалась от него с самого начала.
   Почему же она чувствует себя такой несчастной, почему ей так больно?
   — Но почему именно сейчас? Хок, ты же сказал, что никогда… Ты ведь нарушаешь этим ваши законы!
   — Ты значишь для меня больше, чем законы, маленькая моя валькирия, — надтреснутым голосом ответил Хок. — Я уверен, что ты не выдашь нашей тайны.
   Всхлипнув, Авриль обхватила его и прижалась к его груди. Её сердце рвалось на части.
   Обняв Авриль за плечи, Хок сказал тихим шепотом, почти неслышным в шуме ветра:
   — К тому же я уже нарушил гораздо более серьезный закон. Вернувшись на Асгард, я буду обязан признаться перед советом старейшин, что убил Торолфа… — запнулся он, — и заплатить за это.
   Авриль подняла на него встревоженный взгляд:
   — Но ты выполнял свой долг. Рисковал жизнью, чтобы не дать ему увести твой корабль и покинуть остров. Это твой долг! Ты боролся за свою жизнь. У тебя не было выбора…
   — Когда я бросился на него, Авриль, я не думал о долге. И то, что сделал Торолф, не оправдывает того, что сделал я. Я убил его! Я нарушил нашу самую священную заповедь.
   Авриль почувствовала, будто холодный стальной клинок вонзился ей в сердце:
   — Что сделают старейшины?
   — Не знаю. За всю мою жизнь ни один иннфодт еще не убивал другого.
   Авриль уткнулась лицом ему в грудь, не в силах произнести ни слова. Мысль о том, как сильно он страдает, была для нее невыносима. Он прижал ее к себе одной рукой, другой продолжал править рулем.
   — Ты замерзла, — нежно сказал он. — Там, в центре палубы, под полом, у меня есть плащ и другая одежда. А также съестные припасы и пресная вода.
   Авриль молча прошла туда, куда он указал, нашла чуть выступавшую над полом доску, подняла ее и увидела маленький трюм; Хок всегда держал корабль наготове для своих разведывательных вылазок. Она достала теплый плащ на меховой подкладке, бутыль с водой и мазь. Все еще дрожа от холодного ветра, вернулась на корму, смазала его рану. Там, в райском климате Асгарда, трудно было помнить, что за его пределами холодная осень.
   Снова забинтовав руку Хока, Авриль хотела набросить плащ ему на плечи, но он решительно отстранил ее руки и сам нежно укутал ее плащом. Авриль обессиленно села у его ног. Ей казалось, что она уже никогда в жизни не согреется. Хок продолжал вести корабль на юг.
   Рассвет занимался на востоке, обозначив серую линию горизонта.
   Ей следовало бы петь от счастья. Ведь она наконец-то возвращалась домой, к Жизели!
   Но внутри у нее все болезненно сжималось и дрожало, словно она вот-вот должна была рассыпаться на куски. Авриль протянула руку и коснулась ладони Хока:
   — Я не хочу оставлять тебя.
   — Знаю, — тихо ответил он, сжимая ее пальцы. — А я не хочу, чтобы ты уезжала. Но так нужно. Какое-то время они молчали.
   — Помни: ты никогда никому не должна рассказывать, где была, Авриль, никому ни слова об Асгарде. — Авриль заплакала.
   — И я… — У Хока перехватило горло. Когда он заговорил снова, голос звучал хрипло и сдавленно. — Я хочу, чтобы та еще кое-что пообещала мне. — Он потянул ее за руку, Авриль встала.
   Она старалась казаться храброй и сильной, но у нее ничего не получалось:
   — Я пообещаю тебе все, о чем ты попросишь.
   — Тогда найди себе любящего мужа, который будет тебя беречь, холить, и лелеять и подарит много детей, которых ты будешь любить.
   Авриль подняла на него взор, затуманенный слезами.
   — Но мой муж — ты, — прошептала она. — Ты, Хок Вэлбренд, мой муж.
   Хок закрыл глаза, сжал зубы так, что вокруг рта обозначились глубокие морщины, и опустил голову. Авриль протянула руку, притронулась к его щеке и ощутила под пальцами влагу.
   — Это не должно было случиться, маленькая моя валькирия, — сказал он, проклиная злую судьбу. — Но боги оказались слишком жестоки.
   Авриль протестующе затрясла головой, она не могла в это поверить.
   — Нет, Бог не хочет, чтобы мы жили без любви — воскликнула, она, гладя его по щеке. — Именно любовь составляет смысл жизни и делает се бесценной независимо от того, долгий срок отпущен человеку или… — последние слова потонули в рыданиях, — или всего несколько дней.
   Хок крепче обнял ее за плечи, а она отчаянно прильнула к нему и зарылась лицом в его плечо. Мысль была невыносимо мучительна: всего несколько дней! Как несправедливо, что судьба дарит им лишь два последних дня, которые предстоит провести в открытом море, на холоде. И таким будет ее последнее воспоминание о нем.
   Нет, она не хочет, чтобы это было ее последним воспоминанием о нем. Она не может навек расстаться с ним в тот самый миг, когда только начала по-настоящему узнавать его. Не может посмотреть на него в последний раз, в то время как еще по-настоящему не видела его, не знала, не любила.
   И Авриль приняла решение. Теперь это оказалось удивительно просто. С бешено бьющимся сердцем она потянулась Хоку и поцеловала в губы.
   Они не сказали больше ни слова — их губы слились бесконечно долгом поцелуе. Авриль провела пальцами по его груди, по ребрам и почувствовала, как все напряглось у него внутри, как отвердели под ее руками его мускулы. Стон сорвался с его губ — стон, исполненный муки и страстного желания. Он быстро, на ощупь закрепил руль.
   А потом они опустились на палубу, и в мире остались лишь твердые доски, покрытые мягким меховым плащом, — снизу, звезды на небе, уже уступающие дорогу утру, — сверху, а между ними — их томительная жажда друг друга. Безумство страсти и нежной любви. Авриль желала полностью раствориться в нем, отдаться ему целиком — пусть даже им отпущен всего лишь короткий миг счастья. Один последний, вечный миг.
   Руки Хока скользнули под одежду и нащупали мягкое, податливое тело Авриль, глаза — небесно-голубые глаза, которые она видела во сне, — потемнели от страсти.
   Непрошеная слеза выкатилась из-под ее ресниц, Хок вытер ее кончиком пальца.
   — Авриль, — хрипло пробормотал он, проводя языком по ее щеке, — ты уверена, что хочешь этого?
   Прижавшись к нему, она, почти касаясь губами его рта, прошептала ответ. Она страстно желала ласкать его и ощущать его ласки, обнимать и чувствовать его объятия, отдать ему всю ту нежность, что переполняла ее, всю себя.
   Не отрывая взгляда от ее мерцающего то ли в лунном, то ли уже в утреннем свете тела, Хок раздел ее. Под его горячими поцелуями, под жаром его кожи, соприкасающейся с ее собственным разгоряченным телом, Авриль не замечала уже ни холодного воздуха, ни ледяных брызг. Чувствуя, как скользят по ней его ладони, она выгнулась, он постепенно возбуждал ее с таким искусством, с такой нежностью, что казалось — сердце вот-вот разорвется.
   Пальцы Хока нашли заветную женскую сердцевину и ласкали ее до тех пор, пока томительное желание не исторгло тихого стона из груди Авриль. Казалось, прошла целая жизнь, вечность — и наконец они слились в единое существо: он так же всецело овладел ее телом, как уже владел ее сердцем. Ощущая, как его жаркая, твердая, как сталь, и нежная, как бархат, плоть медленно входит в нее и становится частью ее самой, Авриль не сдержала рвавшегося из глубины души стона, выражавшего страсть, томление и неизъяснимое, одновременно сладостное и горькое, наслаждение.
   Бедра ее приподнялись, чтобы принять его еще глубже. Он начал мощно двигаться — у Авриль захватило дух. Ритм корабля, качающегося на волнах, стал и ритмом их движения, они слились воедино: взлет — падение. Плеск волн, шум ветра и их вздохи наполняли предутренний воздух так же, как Хок наполнял собою тело Авриль.
   Авриль — словно приросла к нему, он стал частью ее, как раньше частью ее были воспоминания о разбитом прошлом. Она ощущала, как исцеляется от горечи этих воспоминаний, как возвращается к жизни. Больше, чем к жизни. К любви. Этот суровый воин с нежным сердцем доказал, как нужна ей еще, оказывается, любовь, как она еще способна любить. Он изменил всю ее жизнь. Изменил все!
   Господи, ней! Прошу тебя, не отнимай его у меня!
   Но даже небеса не могли сохранить их друг для друга. Им был дан лишь этот необыкновенный час. И все, что они могли, это не думать о завтрашнем дне.
   Она отдавалась ему снова и снова, без остатка растворяясь в его всепоглощающей страсти.
   Когда взошло солнце, осветив яркими лучами небо над их головами, Авриль с болью в сердце снова ощутила пронизывающий осенний холод, и тьма, которую не могло рассеять никакое солнце, заволокла се душу.
 
   У причалов Антверпена теснились торговые и прочие корабли со всех концов света. Вдоль всех пристаней купцы торговались на десятках разных языков, придирчиво осматривали товары и пересчитывали деньги. Матросы — одни из них разгружали свои суда, другие, покончив с грузами, разбредались по тавернам, чтобы провести там всю мочь, — низкими, просоленными голосами распевали веселые песни.
   Так много людей, подумал Хок. И все они утлендинг — чужеземцы из внешнего мира.
   Ее мира.
   Ветер, будь он проклят, все время был попутным и принес его кнорр в Антверпен очень быстро, менее чем за два дня. Когда родной берег Авриль показался на горизонте, Хок хотел было замедлить ход корабля. Но понял, что это лишь ненадолго отсрочит неизбежную разлуку.
   А кроме того, хоть он и старался не показывать этого Авриль, чувствовал себя не лучшим образом. Болела рука, от усталости кружилась голова. Хок понимал, что ему нужно как можно скорее возвращаться на Асгард.
   Что бы его там ни ожидало.
   Когда он благополучно причалил к одному из пирсов, где уже теснилось немало кораблей, Авриль бросилась к нему. Они крепко обнялись в последний раз. Хок постарался навсегда запомнить этот миг: вечерние сумерки, аметистовые и серо-жемчужные звезды, зажигающиеся на небе, и Авриль, которую он нежно прижимает к сердцу.
   Потом он помог ей сойти на пристань, но сам за ней не последовал.
   — Подумай, еще раз предлагаю: давай я буду сопровождать тебя, пока ты не найдешь своего деверя, — сказал он. Авриль покачала головой и опустила глаза:
   — Тебе нужно возвращаться домой. Не беспокойся обо мне. Люди Гастона наверняка ищут меня повсюду, а поскольку я исчезла в Антверпене, они сосредоточат свои усилия именно здесь. Так что их нетрудно будет найти.
   Хок хотел многое еще сказать на прощание, но не смог. Авриль стояла, кутаясь в его плащ. Такая отважная. Такая красивая! Он никогда не встречал женщины, подобной ей. И никогда уже не встретит. Откуда-то из самой глубины, преодолевая печаль и сердечную боль, сами собой вырвались слова:
   — Я люблю тебя, моя маленькая валькирия. — Ее глаза засияли изумрудным блеском.
   — Я люблю тебя, муж мой!
   Это будут последние слова, которыми они обменяются в жизни. Слова любви, а не прощания. Не сводя с нее горящего взора, Хок нехотя отвязал швартовы, веслом оттолкнулся от пирса и начал грести.
   Авриль стояла неподвижно, провожая его взглядом. Так они смотрели друг на друга, пока… пока корабль не отплыл далеко-далеко… пока в вечерних сумерках не замаячил лишь отдаленный его силуэт.
   Пока она совсем не исчезла из поля его зрения…

Глава 21

   Лунный свет лился сквозь высокое арочное окно, преломляясь в витраже и отбрасывая разноцветные блики на лицо, руки и платье Авриль. Она сидела на подоконнике в глубокой оконной нише, на подушке, украшенной по углам кисточками, и мурлыкала песенку без слов, качая на руках свое бесценное сокровище — маленькую дочку. Хотя малышка уже давно заснула, Авриль не вставала, продолжая баюкать ее, гладить иссиня-черные локоны Жизели, пухлые румяные щечки, ее личико, такое мирное во сне.
   Путь от Антверпена занял три дня, хотя они неслись галопом. С тех пор как сегодня днем Авриль вернулась в замок Гастона и Селины, она не переставая возносила благодарственные молитвы Богу, позволившему ей воссоединиться с дочуркой… И все же возвращение ее не было безоблачно-счастливым, каким она представляла его себе в первые дни пребывания на Асгарде.
   Здесь ничто не изменилось. Все было так, как в день её отъезда.
   Только она сама стала теперь другой. Ей было не по себе.
   Быть может, потому, что часть души осталась на теплом острове посреди холодного океана. Авриль молилась, чтобы Хок благополучно добрался до дома.
   Мысль о том, что она никогда не узнает, что с ним стало, невыносимо мучила ее.
   В дверь постучали. Авриль подняла голову.
   — Войдите, — прошептала она тихо, чтобы не разбудить Жизель.
   Вошла Селина в ночном одеянии, с распущенными огненно-рыжими волосами.
   — Я так и думала, что найду тебя здесь, — улыбнулась она, глядя на баюкающую дочь Авриль, и села рядом.
   — Не могу заставить себя отнести ее в постель, — тихо объяснила Авриль. — Наверное, я теперь никогда не отпущу ее от себя.
   — Кто же осудит тебя за это. — Селина подняла тряпичную куклу, которую выронила Жизель, и с материнской нежностью снова вложила ее в ручки девочки. — Если бы меня оторвали от Сорена на две недели, я бы сошла с ума.
   — Я так благодарна вам с Гастоном за то, что вы о ней заботились! И не сказали о том, что я пропала.
   — Мы подумали, что лучше ее не пугать. Гастон решил сказать ей, что ты просто задерживаешься на несколько дней в Антверпене.
   «Несколько дней?..» — повторила про себя Авриль. Ей казалось, что она пробыла на Асгарде куда дольше, чем несколько дней. Как за такой короткий срок могла измениться вся ее жизнь?
   — Но если бы ты не вернулась на этой неделе, — тихо продолжила Селина, — не знаю, как долго она бы еще верила нам.
   Авриль сглотнула поднявшийся к горлу комок, стараясь думать об этом. Ей оставалось лишь благодарить Бога за то, что разлука гораздо тяжелее сказалась на ней самой, чем на Жизели
   — Спасибо тебе.
   — Авриль, — после короткой паузы начала Селина, — Гастон все еще очень расстроен…
   — Я знаю. Знаю, что он сердит на меня.
   — Не сердит. Просто озабочен. Мы так рады, что ты наконец вернулась целой и невредимой, но ты должна понять… — Селина слегка повернулась, чтобы лучше видеть лицо Авриль, — что все это выглядит очень странно: ты снова вдруг объявляешься в Антверпене и сообщаешь лишь то, что тебя по ошибке взяла в заложницы одна из двух каких-то враждующих семей. Почему ты не можешь нам сказать, что это за семья и где тебя держали? Гастон хотел бы…
   — Я пыталась уже объяснить, Селина. Нет никакой необходимости, чтобы Гастон взваливал на себя такую обузу и добивался справедливости. Они отпустили нас, как только поняли, что похитили не тех. С нами прекрасно обращались. Мне не причинили никакого вреда.
   Селина озадаченно посмотрела на нес:
   — А Жозетт решила остаться у них? — Авриль вздохнула. Ей было неприятно скрывать что-то от собственной семьи.
   — Иногда, сестричка, сердце делает выбор, разуму неподвластный.
   Селина положила руку ей на плечо.
   — Авриль, — мягко произнесла она, — я понимаю, тебе не хотелось откровенничать перед Гастоном и его людьми, но… — она склонилась к Авриль, стараясь заглянуть ей прямо в глаза, — мне ты ничего не хочешь сказать? Знаю, похитители не причинили тебе никакого вреда, но ты кажешься… обеспокоенной.
   Авриль моргнула и заставила себя улыбнуться:
   — Со мной все в порядке, Селина. Правда.
   — Ты ведь знаешь, что можешь сказать мне все. Это останется между нами.
   Авриль опустила глаза. Селина так проницательна, особенно в сердечных делах. И Авриль отчаянно хотелось излить ей душу. Поделиться своей болью, утратой, любовью и тревогой.
   Но она никому никогда не должна ни слова говорить о Хоке. Даже Селине.
   — Мне так жаль, сестричка, но я прошу тебя понять. Селина кивнула и оставила эту тему.
   — Я понимаю: есть тайны, о которых нельзя говорить никому, — просто сказала она. — Но если тебе когда-нибудь будет нужно выговориться, я в твоем распоряжении. Я всегда в твоем распоряжении.
   — Спасибо. Спасибо за понимание.
   — Спокойной ночи, Авриль. — Селина встала. Выражение лица у нее было спокойным и приветливым, лунный свет играл на румяных щеках — такой румянец бывает только у женщин, которые носят в себе дитя от любимого и любящего человека.
   Авриль почувствовала укол зависти, такой сильный, что ей стало больно:
   — Спокойной ночи. Селина. Направляясь к двери, та заметила:
   — Думаю, мне следует пойти в спальню и попробовать пригладить встрепанные перышки Гастона.
   Авриль улыбнулась. Если кто-то и может это сделать, так только Селина.
   В последний раз задержавшись у дверей, Селина оглянулась:
   — С возвращением домой!
   Домой, мысленно повторила Авриль. Это слово отозвалось в ее душе сладостной болью и горечью. Стараясь прогнать неприятное чувство, Авриль встала, отнесла Жизель в ее маленькую кроватку, укрыла одеяльцем, тщательно подоткнув его, и поцеловала дочь в темноволосую макушку. Потом выпрямилась и подошла к окну.
   Среди верхушек деревьев виднелся купол часовни. Авриль закрыла глаза и сняла с пальца обручальное кольцо.
   Подержав в руке золотой ободок, она подошла к очагу, открыла стоявшую на полке над ним лакированную шкатулку, в которой хранились самые дорогие для Жизели вещички, и положила туда кольцо:
   — Это тебе, моя малышка, — прошептала она. Закрыв крышку шкатулки, Авриль ощутила, как чувство покоя разливается по всему телу, по крайней мере о прошлом она думала теперь без горечи. О будущем по дороге в свою спальню она старалась не думать вовсе.
   Потому что у нее не осталось больше слез.
 
   Солнце, море и тепло Асгарда не принесли Хоку облегчения, хотя вот уже день, как он был дома. Раны затянулись, но он по-прежнему оставался… бесчувственным. Пустым. Его словно бы погрузили в плотный туман, сквозь который проникал лишь один светлый луч: мысль о том, что Авриль дома, в безопасности. Со своей маленькой дочкой.
   Хок лелеял эту мысль, в ней он черпал силы в ожидании наказания, которое назначит ему совет старейшин, — каким бы оно ни было.
   В сопровождении Жозетт и Келдана Хок шел к ванингсхусу своего дяди Эрика.
   — Ты уверен, что мы не можем пойти вместе с тобой? — в десятый раз спросил Келдан. Он шел рядом с Жозетт, обнимая ее за плечи. — Не понимаю, почему старейшины настаивают, чтобы ты предстал перед ними один. Мы же рассказали им, что сделал Торолф…
   — Да, но это не меняет того, что я нарушил закон так же, как и он. Законы одинаковы для всех, Кел, иначе в них просто не было бы смысла. Я благодарю вас за то, что вы со мной, но должен встретить свою судьбу один. — Хок повернулся к Жозетт и перешел на французский: — Вы по-прежнему хорошо себя чувствуете? — Она кивнула:
   — Мне бы хотелось, чтобы вы с Келданом перестали трястись надо мной. Не знаю, правда ли то, что сказал Торолф насчет своего зелья, но чувствую я себя превосходно.
   Хок улыбнулся ей, в душе искренне надеясь, что Торолф сказал правду, что Келдану никогда не доведется испытать, боль утраты любимой и они вместе будут жить вечно.
   Но это покажет лишь время. Ибо в чем бы ни заключалась тайна, открытая Торолфом, она умерла вместе с ним.
   Они остановились у порога; отдаленного жилища Эрика. Хок повернулся, чтобы попрощаться с друзьями, но от переполнявших его чувств горло перехватил спазм, и он не мог найти нужных слов.
   Вероятно, он видел их в последний раз.
   — Вы поступили очень хорошо, — сказала Жозетт, прежде чем он успел что-либо сказать сам. Она серьезно смотрела на него блестящими от волнения глазами. — У вас не было иного выбора, кроме как отпустить Авриль. И убить Торолфа. Ваш совет старейшин должен это понять.
   — Не уверен, что они мыслят так же, как вы, Жозетт. — Хок посмотрел на Келдана и протянул ему руку, стараясь не обращать внимания на ощущение свинцовой тяжести в душе. Лишь то, что они были так счастливы вместе, помогло ему перенести тяжкий миг расставания. — Счастье, что у тебя есть такая жена, Кел, — сказал он ему по-норманнски. — Ты не ошибся тогда, в Антверпене. Ты сделал правильный выбор.
   — Йа, так же, как и ты. — Келдан схватил протянутую руку Хока и севшим голосом добавил: — Я позабочусь об Илдфасте, пока ты не вернешься.
   Хок задержал его взгляд: они оба знали, что он, вероятно, не вернется никогда.
   — И о себе позаботься, — сказал Хок и порывисто обнял Келдана. — Живите долго и счастливо, друзья мои!
   — И тебе того же, Хок.
   Пятясь, Хок кивнул в знак благодарности за доброе пожелание. Однако он не верил, что оно сбудется. Потом Хок повернулся и вошел в дом дяди. Он остановился на пороге, и сердце его глухо ухнуло. В комнате был только дядя. Он стоял спиной к очагу, и огонь отбрасывал на пол его длинную тень. Вид у Эрика был зловещий.
   Остальные тринадцать старейшин отсутствовали.
   — Садись, племянник.
   Хок закрыл дверь и взял себя в руки:
   — Я должен встретить это стоя. А где…
   — Думаю, ты сам захочешь сесть, когда все узнаешь, — мрачно предположил дядя.
   Несколько минут Хок не мог произнести ни звука, от устрашающего вида дяди холодок бежал у него по спине.
   — Где остальные старейшины? — наконец спросил он.
   — Мы закончили обсуждение час назад, и они ушли. — Лицо дяди исказила гримаса. — Я попросил разрешения поговорить с тобой наедине.
   Хок глубоко вздохнул, чувствуя, что его худшие подозрения сбываются.
   — Тогда давай обойдемся без предисловий, дядя, — ровным голосом предложил он. — Мне нечего сказать в свое оправдание. Я убил Торолфа. Мне бы хотелось, чтобы нашелся иной способ предотвратить его побег, но его не было. — Хок прошел вперед и остановился посреди комнаты. — Я также отпустил свою жену и ни минуты не жалею об этом. Просто скажи, какое наказание вы выбрали для меня.
   — Существует только одно наказание, даже для воктера. Убив Торолфа, ты сам решил свою судьбу. — Обычно стоическое выражение лица Эрика сменилось гримасой глубокого горя. — Ты должен быть изгнан.