Страница:
— Чьи это люди? Цель их приезда?
— Чьи — пока не знаю. Завтра выясню. И сообщу вам и господину Назарову при личной встрече. А цель… Разве она не очевидна?
— И все-таки?
— Стоит ли говорить об этом? Учитывая, что эту пленку будет слушать господин Назаров… — У него крепкие нервы.
— Их цель — нейтрализовать господина Назарова.
— Убить?
— Выкрасть. И переместить в Россию. Я вижу, вас это встревожило?
— Во всяком случае, заставило задуматься.
— Выбросите из головы. Они не причинят вреда вашему патрону. Об этом я позабочусь. Ко это не значит, что господин Назаров может не спешить с ответом на мое предложение.
— Почему?
— Приедут другие.
— Позвоните мне завтра во второй половине дня.
— Завтра я буду занят. Этими самыми молодыми людьми.
— Тогда послезавтра.
— Договорились Я позвоню послезавтра после полудня. Всего доброго, господин Розовский.
— Всего доброго, господин Вологдин… Стоп.
Розовский выключил магнитофон и вопросительно взглянул на Губермана.
— Ну? Что скажешь?
Губерман помедлил с ответом.
Они сидели в белых плетеных креслах на нижней террасе виллы в тени от глубокого козырька солярия. Во дворе, посреди как бы припыленного солнцем газона, ярко голубела не правильной формы, фасолькой, просторная чаша бассейна, огибавшая мощный многовековой дуб, в тени которого когда-то устраивали привалы османские конники, отряды крестоносцев и даже, может быть, римские легионеры.
Дальше, в просветах между кипарисами, виднелась набережная с высокими финиковыми пальмами и полоска пляжа с яркими пятнами зонтов и тентов и кишением обнаженных тел.
По сравнению с загорелым, коротконогим и грузным, словно бочонок, Розовским, Губерман выглядел бледным, как поганка, и тщедушным, будто подросток.
Он был в плавках, с махровым полотенцем на шее, мокрые после купанья волосы сосульками спускались на плечи. Без очков лицо его казалось беззащитно-растерянным.
Розовский терпеливо ждал. За десять лет, минувших с первого появления этого социального психолога в офисе Назарова, Ефим Губерман мало изменился внешне, лишь слегка заматерел, но стремительное внутреннее взросление его не могло не вызывать уважения. Стать к тридцати годам третьим человеком в немалом, состоявшем из опытнейших профессионалов аппарате Назарова — не каждому такое дано.
Губерман ездил в дорогом спортивном «Феррари», одевался у лучших портных, при этом очень недешевые костюмы сидели на нем свободно и не вызывающе — как джинса. Он был вхож во все артистические и политические салоны Москвы, поддерживал дружеские отношения с телевизионщиками и журналистской братией, охотно платил за выпивку и одалживал по три-четыре сотни тысяч вечно безденежным газетчикам, при этом словно бы забывая о долге. Но когда нужно было инспирировать публикацию, выгодную Назарову или подрывающую доверие к предприятиям его конкурентов, Губерман устраивал это без всякого труда и практически бесплатно. В окружении Назарова он был одним из немногих, чьи представительские расходы не были ограничены никакой верхней планкой и не подлежали отчету в бухгалтерии.
Но особенно ценным было его умение интуитивно оценить ситуацию — не просчитать ее, а прочувствовать. И прогнозы его, как правило, оказывались совершенно правильными.
Наконец Губерман нашарил очки, лежавшие на таком же плетеном, как и кресла, столе рядом с высококлассным японским диктофоном, надел их и проговорил:
— Становится жарко. Я бы даже сказал — припекает.
— Я тебя не о погоде спрашивал, — заметил Розовский.
— Я не о погоде и говорю. — Губерман кивнул на диктофон. — Шефу дали прослушать?
— Пока нет.
— Почему?
— Ждал тебя. Нужно все как следует обмозговать.
— Как он себя чувствует?
— Физически — более-менее.
— А вообще?
— Бессонница.
Губерман пощурился на сверкание солнца в бассейне, предположил:
— Если он узнает, что адрес расшифрован, немедленно улетит в Цюрих.
— Этого я и боюсь, — подтвердил Розовский. — Мы не сможем организовать там надежную охрану. Тем более что все время он будет в госпитале, с Анной. Он станет легкой мишенью.
— Для кого?
— Для кого! — повторил Розовский. — Знать бы! Я тебя и вызвал, чтобы вместе об этом подумать.
— Пьет?
— Мало.
— Плохо. Ему бы надраться, поматериться, побохульствовать. Это разгрузило бы его подкорку.
— Не тот человек.
— В данном случае — к сожалению… Кстати, о птичках. Я бы чего-нибудь выпил.
И перекусил. Как у вас тут это делается?
— Начало первого. Не рано для выпивки? — усомнился Розовский.
— Побойтесь Бога, Борис Семенович! — искренне возмутился Губерман. — По вашей милости я вчера целый день, высунув язык, мотался по Москве. Потом пять часов в самолете. Только в шесть утра лег слать, а в одиннадцать вы меня уже вытащили из постели. Неужели я не заслужил рюмку водки и бутерброд?
— Заслужил, заслужил… — Розовский три раза громко хлопнул в ладони, приказал молодому турку, мгновенно возникшему у стола:
— Ленч. Уан — один. «Уайтхолл» Айс — лед. Понял? Туда! — кивнул он в сторону бассейна. Объяснил Губерману:
— Там прохладней, бриз протягивает… Ты звонил из аэропорта около двенадцати ночи. Лег, как ты говоришь, в шесть утра. Так что ты делал до шести?
— Любовался природой Кипра.
— Ночью?
Губерман пожал плечами:
— А что? Ночь на острове любви. Не все же заниматься делами!
Розовский недоверчиво взглянул на него, но промолчал. Треп, скорее всего. А может, и нет. Кто их, этих молодых, разберет! Однажды в компании приятелей своего сына Розовский заметил, что раньше взаимности женщины добивались годами.
Так эти сопляки хохотали минут пятнадцать… По мраморным ступеням они спустились к бассейну, у бортика которого, в тени дуба, уже был сервирован для завтрака стол. В тот момент, когда Губерман разливал по низким пузатым бокалам виски, наверху, в кроне дерева, что-то щелкнуло, и прямо в серебряное ведерко со льдом спланировал широкий дубовый лист. Губерман с досадой смахнул его со стола.
Если бы все внимание его не было поглощено бутылкой и он дал себе труд внимательно рассмотреть листок, то не без удивления заметил бы, что листок вовсе не отсох, что черенок его словно бы перерублен. А если бы он пошел дальше и залез на дуб, то без труда обнаружил бы вонзившуюся в одну из нижних ветвей стрелу, пущенную из современного арбалета. А на конце ее, за хвостовым оперением, — отливающую светлым металлическим блеском горошинку, вроде заколки для галстука.
Это был мощный чип. А попросту говоря — «жучок».
IV
V
— Чьи — пока не знаю. Завтра выясню. И сообщу вам и господину Назарову при личной встрече. А цель… Разве она не очевидна?
— И все-таки?
— Стоит ли говорить об этом? Учитывая, что эту пленку будет слушать господин Назаров… — У него крепкие нервы.
— Их цель — нейтрализовать господина Назарова.
— Убить?
— Выкрасть. И переместить в Россию. Я вижу, вас это встревожило?
— Во всяком случае, заставило задуматься.
— Выбросите из головы. Они не причинят вреда вашему патрону. Об этом я позабочусь. Ко это не значит, что господин Назаров может не спешить с ответом на мое предложение.
— Почему?
— Приедут другие.
— Позвоните мне завтра во второй половине дня.
— Завтра я буду занят. Этими самыми молодыми людьми.
— Тогда послезавтра.
— Договорились Я позвоню послезавтра после полудня. Всего доброго, господин Розовский.
— Всего доброго, господин Вологдин… Стоп.
Розовский выключил магнитофон и вопросительно взглянул на Губермана.
— Ну? Что скажешь?
Губерман помедлил с ответом.
Они сидели в белых плетеных креслах на нижней террасе виллы в тени от глубокого козырька солярия. Во дворе, посреди как бы припыленного солнцем газона, ярко голубела не правильной формы, фасолькой, просторная чаша бассейна, огибавшая мощный многовековой дуб, в тени которого когда-то устраивали привалы османские конники, отряды крестоносцев и даже, может быть, римские легионеры.
Дальше, в просветах между кипарисами, виднелась набережная с высокими финиковыми пальмами и полоска пляжа с яркими пятнами зонтов и тентов и кишением обнаженных тел.
По сравнению с загорелым, коротконогим и грузным, словно бочонок, Розовским, Губерман выглядел бледным, как поганка, и тщедушным, будто подросток.
Он был в плавках, с махровым полотенцем на шее, мокрые после купанья волосы сосульками спускались на плечи. Без очков лицо его казалось беззащитно-растерянным.
Розовский терпеливо ждал. За десять лет, минувших с первого появления этого социального психолога в офисе Назарова, Ефим Губерман мало изменился внешне, лишь слегка заматерел, но стремительное внутреннее взросление его не могло не вызывать уважения. Стать к тридцати годам третьим человеком в немалом, состоявшем из опытнейших профессионалов аппарате Назарова — не каждому такое дано.
Губерман ездил в дорогом спортивном «Феррари», одевался у лучших портных, при этом очень недешевые костюмы сидели на нем свободно и не вызывающе — как джинса. Он был вхож во все артистические и политические салоны Москвы, поддерживал дружеские отношения с телевизионщиками и журналистской братией, охотно платил за выпивку и одалживал по три-четыре сотни тысяч вечно безденежным газетчикам, при этом словно бы забывая о долге. Но когда нужно было инспирировать публикацию, выгодную Назарову или подрывающую доверие к предприятиям его конкурентов, Губерман устраивал это без всякого труда и практически бесплатно. В окружении Назарова он был одним из немногих, чьи представительские расходы не были ограничены никакой верхней планкой и не подлежали отчету в бухгалтерии.
Но особенно ценным было его умение интуитивно оценить ситуацию — не просчитать ее, а прочувствовать. И прогнозы его, как правило, оказывались совершенно правильными.
Наконец Губерман нашарил очки, лежавшие на таком же плетеном, как и кресла, столе рядом с высококлассным японским диктофоном, надел их и проговорил:
— Становится жарко. Я бы даже сказал — припекает.
— Я тебя не о погоде спрашивал, — заметил Розовский.
— Я не о погоде и говорю. — Губерман кивнул на диктофон. — Шефу дали прослушать?
— Пока нет.
— Почему?
— Ждал тебя. Нужно все как следует обмозговать.
— Как он себя чувствует?
— Физически — более-менее.
— А вообще?
— Бессонница.
Губерман пощурился на сверкание солнца в бассейне, предположил:
— Если он узнает, что адрес расшифрован, немедленно улетит в Цюрих.
— Этого я и боюсь, — подтвердил Розовский. — Мы не сможем организовать там надежную охрану. Тем более что все время он будет в госпитале, с Анной. Он станет легкой мишенью.
— Для кого?
— Для кого! — повторил Розовский. — Знать бы! Я тебя и вызвал, чтобы вместе об этом подумать.
— Пьет?
— Мало.
— Плохо. Ему бы надраться, поматериться, побохульствовать. Это разгрузило бы его подкорку.
— Не тот человек.
— В данном случае — к сожалению… Кстати, о птичках. Я бы чего-нибудь выпил.
И перекусил. Как у вас тут это делается?
— Начало первого. Не рано для выпивки? — усомнился Розовский.
— Побойтесь Бога, Борис Семенович! — искренне возмутился Губерман. — По вашей милости я вчера целый день, высунув язык, мотался по Москве. Потом пять часов в самолете. Только в шесть утра лег слать, а в одиннадцать вы меня уже вытащили из постели. Неужели я не заслужил рюмку водки и бутерброд?
— Заслужил, заслужил… — Розовский три раза громко хлопнул в ладони, приказал молодому турку, мгновенно возникшему у стола:
— Ленч. Уан — один. «Уайтхолл» Айс — лед. Понял? Туда! — кивнул он в сторону бассейна. Объяснил Губерману:
— Там прохладней, бриз протягивает… Ты звонил из аэропорта около двенадцати ночи. Лег, как ты говоришь, в шесть утра. Так что ты делал до шести?
— Любовался природой Кипра.
— Ночью?
Губерман пожал плечами:
— А что? Ночь на острове любви. Не все же заниматься делами!
Розовский недоверчиво взглянул на него, но промолчал. Треп, скорее всего. А может, и нет. Кто их, этих молодых, разберет! Однажды в компании приятелей своего сына Розовский заметил, что раньше взаимности женщины добивались годами.
Так эти сопляки хохотали минут пятнадцать… По мраморным ступеням они спустились к бассейну, у бортика которого, в тени дуба, уже был сервирован для завтрака стол. В тот момент, когда Губерман разливал по низким пузатым бокалам виски, наверху, в кроне дерева, что-то щелкнуло, и прямо в серебряное ведерко со льдом спланировал широкий дубовый лист. Губерман с досадой смахнул его со стола.
Если бы все внимание его не было поглощено бутылкой и он дал себе труд внимательно рассмотреть листок, то не без удивления заметил бы, что листок вовсе не отсох, что черенок его словно бы перерублен. А если бы он пошел дальше и залез на дуб, то без труда обнаружил бы вонзившуюся в одну из нижних ветвей стрелу, пущенную из современного арбалета. А на конце ее, за хвостовым оперением, — отливающую светлым металлическим блеском горошинку, вроде заколки для галстука.
Это был мощный чип. А попросту говоря — «жучок».
IV
— Они идут к бассейну, — раздался в динамике голос Мухи. — Там стол, под дубом. Турок ставит жратву. Попробую в дуб?
Рискованно было. Черт! Очень рискованно. Кто его знает, что она за хреновина, этот арбалет. Выглядит, конечно, солидно. Оптический прицел. Удобный приклад. Мягкий спуск. Прицельная дальность — сто пятьдесят метров. И цена, внушающая уважение: восемьсот баксов. «Девастар». Продавец божился: лучшая фирма в мире, поставщик олимпийских команд. Стрелы тоже выглядели неплохо. Но какая у них девиация? Если стрела уйдет за пределы участка — это бы ладно, хотя шестьсот баксов за чип — тоже не баран накашлял. А если зацепится хвостовиком за ветку и упадет к ним прямо на стол в какой-нибудь салат или яичницу «гэм энд эг»? То-то будет закуска! Но и тянуть с этим было нельзя. Юрист недаром появился на вилле.
Видно, вот-вот начнутся важные переговоры. Наверняка уже начались. И продолжаются за ленчем. Упустить такую информацию? Нет, мы не могли себе этого позволить.
— Пастух, ППР! — напомнил Муха.
ППР — это из лексикона летунов. Полоса принятия решения. Летунам хорошо: у них ППР минуты или десятки секунд. У нас ППР куда короче. И я решился:
— Давай!
Несколько секунд в динамике многоканального переговорного устройства было тихо, доносилось лишь легкое шуршание фона. Я представлял, как Муха, распластавшись на десятиметровой высоте раскидистой местной сосны, стоявшей на соседнем участке позади виллы Назарова, приник к оптическому прицелу и придержал дыхание, прежде чем нажать курок. И я тоже невольно перестал дышать. Как наверняка и Артист, и Боцман, и Трубач, слушавшие наши переговоры. Артист страховал Муху у подножия сосны, Боцман — у входа на участок, а Трубач — на дальнем обводе. Док, сидевший против меня в кресле в моем номере пансионата, курил «Мальборо» и всматривался в мое лицо, словно я был для него чем-то вроде телевизионного ретранслятора.
Вжжжик!
И все.
— Попал? — не выдержал я.
— Не знаю, — помедлив, ответил Муха.
Я до отказа прибавил громкость в приемнике, настроенном на частоту «жучка».
Приемник с вмонтированным в него магнитофоном придавался к «жучку». За очень дополнительные деньги. Полторы тысячи баксов, а? Что хотят, то и делают. Но комплект, видно, стоил того, потому что у меня в номере раздался оглушительный звон рюмки о рюмку и голоса:
— Будьте здоровы, Борис Семенович!
— Будь здоров, Фима!..
Я поспешно убавил громкость и хотел было включить запись, но пленка уже крутилась: магнитофон автоматически включался от сигнала «жучка».
Я сообщил Мухе:
— Все в порядке, попал.
— Мне слезать?
— Секунду!.. Артист?
— Тихо.
— Боцман?
— Никого.
— Трубач?
— Тоже. На пляже народ.
— Муха! Видишь их хорошо?
— Очень. Даже бутылку на столе. Квадратная. Закусь. Телефонная трубка.
Какая-то черная коробочка. Плеер. Или диктофон.
— Что они делают?
— Розовский курит. Сигару. Молодой, которого ты назвал Юристом, ест.
— Слушай меня. Сними оптику, игрушку спусти Артисту. А сам оставайся на месте. Сообщай мне все, что увидишь. Все подробности, ясно?
— Понял.
— Артист! Игрушку разбери. Заверни в то, в чем вы ее принесли, и иди на пляж. Возьмешь напрокат лодку, отплывешь подальше и бросишь ее в море.
Незаметно.
— Ты что, Пастух?! — запротестовал Муха. — Такая классная штука!
— Отставить разговоры! Артист, все ясно?
— Все.
— Действуй. Боцман и Трубач, подтянитесь поближе. Со связи не уходить. Как поняли?
— Хорошо понял, — ответил Боцман.
— Я тоже.
— Положил рацию рядом с приемником, не выключая. Сказка, а не рация.
Размер — в полторы сигаретных пачки, а радиус действия — до десяти километров уверенного приема. Двенадцать каналов. В Чечне бы нам такие. Вообще вся техника здесь была экстракласса. Когда мы с Трубачом и Боцманом оказались в демонстрационном зале фирмы «Секъюрити», занимавшей целый этаж на одной из центральных улиц Никосии, у всех нас прямо глаза разбежались. Чего там только не было! Про оружие и не говорю. Трубач как присох к витрине с пистолетами, так и не отходил от нее все время, пока мы с Боцманом отбирали то, что нам нужно. И понятно почему: в самом центре витрины в футляре с красной бархатной подкладкой красовался «кольт-коммандер» 44-го калибра — такой же, какой отобрали у Трубача, когда нас вышибли из армии, только в подарочном варианте — с серебряной насечкой на рукояти и с червлением на стволе. И стоил он не так уж дорого — около двух тысяч кипрских фунтов, чуть меньше штуки баксов. И никакого разрешения на покупку не требовалось: плати и бери. Только лотом нужно было зарегистрировать его в полиции. И это превращало кольт в несбыточную мечту.
Затарились мы в этой фирме по полной программе. Большой джентльменский набор. Тысяч на десять баксов. Толстый хозяин-грек, с которым мы объяснялись на смеси русского и английского, прямо пчелкой вокруг нас вился, пытаясь впарить все, на чем задерживался наш взгляд. И арбалет все-таки впарил, хотя мы и не собирались его покупать. Но купили. И, как выяснилось, очень даже не зря. А когда мы расплатились наличными, он так растрогался, что выставил к традиционному кофе бутылку коллекционного коньяка и искренне огорчился, когда мы отказались от посиделок, сославшись на время.
Времени у нас действительно было в обрез. Все это можно было купить и в Ларнаке. Но Ларнака городок небольшой, не стоило там светиться. Поэтому с утра, дождавшись восьми часов, когда на Кипре открывают магазины и учреждения, мы взяли у хозяина «Трех олив» английскую малолитражку «сандей» и дернули в Никосию, заехав перед этим в «Парадиз-банк» за деньгами. Но не тут-то было: никаких бабок на мое имя не поступило. Что тут скажешь? Российская бухгалтерия — всем бухгалтериям бухгалтерия, соперничать с ней может только российская почта.
Пришлось вернуться в пансионат и взять баксы из тех пятидесяти штук, что мы забрали у майора на вилле «Креон». А если не было их? Мыкался бы я возле «Парадиз-банка», как отпускник на юге возле окошечка «до востребования» на Главпочтамте в ожидании перевода?
Суки.
Еще минут двадцать потеряли уже в Никосии, после того как вышли из «Секьюрити». Рядом с фирмой Трубач углядел магазин музыкальных принадлежностей и умолил нас подождать минутку — очень ему хотелось купить хороший сакс-баритон. Но вернулся он с пустыми руками: не было саксофонов, только пианино и ноты.
Пианино, правда, очень хорошие.
Несмотря на задержки, в одиннадцатом часу утра мы были уже в «Трех оливах» и первым делом проверили детектором «Сони» все наши номера на предмет прослушки.
И не зря. Один «жучок» нашли в просторной гостиной моего апартамента «Зет»
(апартаментами называли здесь двухкомнатные номера), другой — в номере, который был расписан Доку. Этот мы оставили на месте, а мой перенесли в комнату Артиста.
Ясно, что к нашему приезду готовились. А кто — это еще предстояло выяснить.
В нашем джентльменском наборе был еще один прибор, о котором я со всеми этими арбалетными делами совсем забыл.
— Док, — попросил я. — Возьми в сумке телефон с автоматическим определителем номера и подключи его вместо этого. Красный такой, в целлофане.
— Кто тебе может звонить? — удивился он.
— Резидент. Трубку возьмешь сам. Он спросит Сержа. Скажешь, что Сержа нет, пусть позвонит через двадцать минут.
— Зачем?
— Потом объясню, — ответил я, прислушиваясь к рации и приемнику.
— Юрист закуривает. Сигарету, — сообщил Муха.
И тут же включился магнитофон-"голосовик" и в динамике прозвучало:
— Ну что, Фима, теперь ты в состоянии говорить о делах?
— Теперь — да.
— Кто, по-твоему, за всем этим стоит? КПРФ?
— Вряд ли.
— ЛДПР?
— Не думаю. Жириновский клоун, но не дурак.
— "Яблоко"?
— Исключено. Они в такие игры не играют.
— Лебедь?
— Крайне сомнительно. У него еще нет никакой политической структуры.
— Военные?
— Это ближе всего. Но… Если они, то это чистый авантюризм.
— "Союз офицеров" не отличается здравомыслием. Как и анпиловская «Трудовая Россия».
Пауза.
Юрист:
— ГКЧП-3?.. Нет. Абсурд.
Розовский:
— Тогда что?
— Не знаю. Ничего в голову не приходит.
Розовский:
— Зайдем с другого конца. Вологдин. Удалось что-нибудь выяснить о нем?
— Кое-что. Закончил Академию КГБ. Восемнадцать лет служил в «конторе».
Полковник. Год назад подал рапорт об увольнении в запас.
— Где сейчас?
— Неизвестно.
Я поразился: полковник?!
Розовского это тоже, судя по голосу, озадачило.
Он переспросил:
— Полковник? Ему вряд ли больше сорока.
— Ровно сорок, — подтвердил Юрист. — Хорошая, видно, была карьера. Служил в «Пятерке». Диссиденты.
— Информация точная?
— Обижаете, Борис Семенович. За туфту мы денег не платим.
Я почувствовал, что краснею. Твою мать! Не отличить полковника от майора!
Психолог из меня — как из дерьма пуля.
— Бывает, — успокоил меня Док, угадав, о чем я думаю. — Я и сам не дал бы ему больше майора.
— Почему?
— Вел себя слишком глупо.
— А может, наоборот — слишком умно?
Док лишь пожал плечами.
— Как говорят в американских боевиках: если он был таким умным, почему же стал таким мертвым?
— Об этом стоит подумать, — вполне серьезно ответил я.
Розовский повторил:
— Полковник… И сам ушел?
— Да, — подтвердил Юрист. — Год назад.
— Что было год назад?
— Я уже думал об этом. Выборы в Госдуму. И заканчивался разгон КГБ под видом всяческих реорганизаций — По-твоему, стал работать на какую-нибудь партию или политическое движение?
— Резонней предположить, что его переманили на должность начальника службы безопасности в крупный банк или фирму. Там платят по пять тысяч баксов в месяц.
Но банк не пошлет своего человека к Назарову с таким предложением.
— Кто же его послал?
— Борис Семенович, мы начали по второму кругу.
— Согласен. Оставим пока. Про эту шестерку спортсменов что-нибудь узнал?
Док даже придвинулся по дивану ближе к приемнику, а я наклонился пониже, чтобы не пропустить ни одного слова, хоть разговор и записывался.
— Полный нуль, — послышался в динамике ответ Юриста. — Никакой информации. Ни в ФСБ. Ни в МВД. Нигде.
— В Минобороне?
— Тоже ничего нет.
— Странно… Ты их видел?
— Троих хорошо рассмотрел. Сидели впереди меня, в первом салоне.
— Как ты их узнал?
— Не пили. Стюардесса даже удивилась: «Ребята, это же халява!»
Мы с Доком обменялись взглядами. Прокол. Непростительно. Вроде небольшой, но как раз из небольших и возникают большие.
— Не уголовная братия? — спросил Розовский.
— И близко нет.
— "Альфа"?
— Тоже нет. На «Альфу» я насмотрелся.
Где это он мог насмотреться на «Альфу»?
— Тогда кто?
Безумно интересно было, что Юрист на это ответит. Он к ответил, не сразу:
— Если бы не информация этого полковника Вологдина, я решил бы, что и в самом деле спортсмены. Не из первачей. Вторая сборная. Третье место. Очень похоже. Еще довод: шесть человек. Для чего посылать такую толпу? Войну устраивать? Штурмом брать нашу виллу?
Очень не дурак был этот Юрист. Очень. У меня и самого время от времени слабо пошевеливался этот вопрос.
Юрист продолжал:
— Не пудрит ли нам мозги Вологдин?
— Цель?
— Вынудить к решению. Психологический прессинг.
— Но для этого он должен был узнать, что они прилетят. Как?
— Где он живет?
— Понятия не имею.
— А если в «Трех оливах»? Там мог и узнать. Чисто случайно. И задействовать эту случайность, как рычаг давления.
— Ну, Фима!.. Обыкновенный пансионат. Ему что, не дали денег на хороший отель?
— Осмелюсь напомнить: этот пансионат — через дорогу от нашей виллы.
Довольно приличная пауза.
— Розовский встает, — сообщил Муха. — Идет к дому… Вошел… Как слышишь, Пастух?
— Хорошо слышу. Продолжай наблюдение… — Ток-шоу! — заметил Док. — Все равно, что смотреть футбол по телевизору, когда знаешь счет.
— Какой же счет?
— Пока, по-моему, в нашу пользу. Снова ожила рация:
— Розовский возвращается… какую-то здоровенную книгу тащит… телефонный справочник, я видел такие в будках… Дает молодому… Голос Розовского:
— Ищи. Ты английский лучше знаешь. Голос Юриста:
— "Империал"… «Шератон»… это нам не годится… Кемпинги… Пансионаты… «Аргос»… «Одеон»… «Афродита»… Названия у них — как поэмы Гомера!.. А вот и «Три оливы»!
Дайте-ка трубку!
— Говори по-английски.
— Само собой… Муха:
— Набрал номер. Разговаривает по телефону… — Спрашивает у портье про Вологдина, — перевел Док. — Очень хороший английский. Муха:
— Положил трубку на стол. Юрист:
— Есть такой. Апартамент "А". Приехал неделю назад. Вчера уехал в Никосию и еще не вернулся.
— Ваш комментарий, господин Розовский?
— Черт! Задачка. Без поллитры не разберешься!
— Разрешите налить?.. Будем, Борис Семенович!
— Будем, господин Губерман!..
«Значит, этот Юрист — Фима Губерман. Ефим. Но кто он?..»
— Еще один появился из дома, — доложил Муха. — Высокий. Лет пятьдесят.
По-моему, это сам Назаров… Идет к столу… — Пастух, пора валить, — вышел на связь Трубач. — Становится людно, народ тянется с пляжа.
— Все сворачивайтесь и сюда, — приказал я и выключил рацию.
Из приемника донеслось:
— Здравствуйте, Аркадий Назарович. Очень рад вас видеть.
— Привет, Ефим. Я тоже. Каким тебя ветром?
— Я вызвал.
— Зачем?
— Важное дело, Аркадий. И очень неприятное. Садись. Я хочу, чтобы ты прослушал одну запись. Фима, включи.
Пауза.
" — Добрый день. Вы ждете господина Назарова?
— Совершенно верно.
— Я готов вас выслушать.
— Вы не Назаров.
— Правильно. Моя фамилия Розовский…"
Рискованно было. Черт! Очень рискованно. Кто его знает, что она за хреновина, этот арбалет. Выглядит, конечно, солидно. Оптический прицел. Удобный приклад. Мягкий спуск. Прицельная дальность — сто пятьдесят метров. И цена, внушающая уважение: восемьсот баксов. «Девастар». Продавец божился: лучшая фирма в мире, поставщик олимпийских команд. Стрелы тоже выглядели неплохо. Но какая у них девиация? Если стрела уйдет за пределы участка — это бы ладно, хотя шестьсот баксов за чип — тоже не баран накашлял. А если зацепится хвостовиком за ветку и упадет к ним прямо на стол в какой-нибудь салат или яичницу «гэм энд эг»? То-то будет закуска! Но и тянуть с этим было нельзя. Юрист недаром появился на вилле.
Видно, вот-вот начнутся важные переговоры. Наверняка уже начались. И продолжаются за ленчем. Упустить такую информацию? Нет, мы не могли себе этого позволить.
— Пастух, ППР! — напомнил Муха.
ППР — это из лексикона летунов. Полоса принятия решения. Летунам хорошо: у них ППР минуты или десятки секунд. У нас ППР куда короче. И я решился:
— Давай!
Несколько секунд в динамике многоканального переговорного устройства было тихо, доносилось лишь легкое шуршание фона. Я представлял, как Муха, распластавшись на десятиметровой высоте раскидистой местной сосны, стоявшей на соседнем участке позади виллы Назарова, приник к оптическому прицелу и придержал дыхание, прежде чем нажать курок. И я тоже невольно перестал дышать. Как наверняка и Артист, и Боцман, и Трубач, слушавшие наши переговоры. Артист страховал Муху у подножия сосны, Боцман — у входа на участок, а Трубач — на дальнем обводе. Док, сидевший против меня в кресле в моем номере пансионата, курил «Мальборо» и всматривался в мое лицо, словно я был для него чем-то вроде телевизионного ретранслятора.
Вжжжик!
И все.
— Попал? — не выдержал я.
— Не знаю, — помедлив, ответил Муха.
Я до отказа прибавил громкость в приемнике, настроенном на частоту «жучка».
Приемник с вмонтированным в него магнитофоном придавался к «жучку». За очень дополнительные деньги. Полторы тысячи баксов, а? Что хотят, то и делают. Но комплект, видно, стоил того, потому что у меня в номере раздался оглушительный звон рюмки о рюмку и голоса:
— Будьте здоровы, Борис Семенович!
— Будь здоров, Фима!..
Я поспешно убавил громкость и хотел было включить запись, но пленка уже крутилась: магнитофон автоматически включался от сигнала «жучка».
Я сообщил Мухе:
— Все в порядке, попал.
— Мне слезать?
— Секунду!.. Артист?
— Тихо.
— Боцман?
— Никого.
— Трубач?
— Тоже. На пляже народ.
— Муха! Видишь их хорошо?
— Очень. Даже бутылку на столе. Квадратная. Закусь. Телефонная трубка.
Какая-то черная коробочка. Плеер. Или диктофон.
— Что они делают?
— Розовский курит. Сигару. Молодой, которого ты назвал Юристом, ест.
— Слушай меня. Сними оптику, игрушку спусти Артисту. А сам оставайся на месте. Сообщай мне все, что увидишь. Все подробности, ясно?
— Понял.
— Артист! Игрушку разбери. Заверни в то, в чем вы ее принесли, и иди на пляж. Возьмешь напрокат лодку, отплывешь подальше и бросишь ее в море.
Незаметно.
— Ты что, Пастух?! — запротестовал Муха. — Такая классная штука!
— Отставить разговоры! Артист, все ясно?
— Все.
— Действуй. Боцман и Трубач, подтянитесь поближе. Со связи не уходить. Как поняли?
— Хорошо понял, — ответил Боцман.
— Я тоже.
— Положил рацию рядом с приемником, не выключая. Сказка, а не рация.
Размер — в полторы сигаретных пачки, а радиус действия — до десяти километров уверенного приема. Двенадцать каналов. В Чечне бы нам такие. Вообще вся техника здесь была экстракласса. Когда мы с Трубачом и Боцманом оказались в демонстрационном зале фирмы «Секъюрити», занимавшей целый этаж на одной из центральных улиц Никосии, у всех нас прямо глаза разбежались. Чего там только не было! Про оружие и не говорю. Трубач как присох к витрине с пистолетами, так и не отходил от нее все время, пока мы с Боцманом отбирали то, что нам нужно. И понятно почему: в самом центре витрины в футляре с красной бархатной подкладкой красовался «кольт-коммандер» 44-го калибра — такой же, какой отобрали у Трубача, когда нас вышибли из армии, только в подарочном варианте — с серебряной насечкой на рукояти и с червлением на стволе. И стоил он не так уж дорого — около двух тысяч кипрских фунтов, чуть меньше штуки баксов. И никакого разрешения на покупку не требовалось: плати и бери. Только лотом нужно было зарегистрировать его в полиции. И это превращало кольт в несбыточную мечту.
Затарились мы в этой фирме по полной программе. Большой джентльменский набор. Тысяч на десять баксов. Толстый хозяин-грек, с которым мы объяснялись на смеси русского и английского, прямо пчелкой вокруг нас вился, пытаясь впарить все, на чем задерживался наш взгляд. И арбалет все-таки впарил, хотя мы и не собирались его покупать. Но купили. И, как выяснилось, очень даже не зря. А когда мы расплатились наличными, он так растрогался, что выставил к традиционному кофе бутылку коллекционного коньяка и искренне огорчился, когда мы отказались от посиделок, сославшись на время.
Времени у нас действительно было в обрез. Все это можно было купить и в Ларнаке. Но Ларнака городок небольшой, не стоило там светиться. Поэтому с утра, дождавшись восьми часов, когда на Кипре открывают магазины и учреждения, мы взяли у хозяина «Трех олив» английскую малолитражку «сандей» и дернули в Никосию, заехав перед этим в «Парадиз-банк» за деньгами. Но не тут-то было: никаких бабок на мое имя не поступило. Что тут скажешь? Российская бухгалтерия — всем бухгалтериям бухгалтерия, соперничать с ней может только российская почта.
Пришлось вернуться в пансионат и взять баксы из тех пятидесяти штук, что мы забрали у майора на вилле «Креон». А если не было их? Мыкался бы я возле «Парадиз-банка», как отпускник на юге возле окошечка «до востребования» на Главпочтамте в ожидании перевода?
Суки.
Еще минут двадцать потеряли уже в Никосии, после того как вышли из «Секьюрити». Рядом с фирмой Трубач углядел магазин музыкальных принадлежностей и умолил нас подождать минутку — очень ему хотелось купить хороший сакс-баритон. Но вернулся он с пустыми руками: не было саксофонов, только пианино и ноты.
Пианино, правда, очень хорошие.
Несмотря на задержки, в одиннадцатом часу утра мы были уже в «Трех оливах» и первым делом проверили детектором «Сони» все наши номера на предмет прослушки.
И не зря. Один «жучок» нашли в просторной гостиной моего апартамента «Зет»
(апартаментами называли здесь двухкомнатные номера), другой — в номере, который был расписан Доку. Этот мы оставили на месте, а мой перенесли в комнату Артиста.
Ясно, что к нашему приезду готовились. А кто — это еще предстояло выяснить.
В нашем джентльменском наборе был еще один прибор, о котором я со всеми этими арбалетными делами совсем забыл.
— Док, — попросил я. — Возьми в сумке телефон с автоматическим определителем номера и подключи его вместо этого. Красный такой, в целлофане.
— Кто тебе может звонить? — удивился он.
— Резидент. Трубку возьмешь сам. Он спросит Сержа. Скажешь, что Сержа нет, пусть позвонит через двадцать минут.
— Зачем?
— Потом объясню, — ответил я, прислушиваясь к рации и приемнику.
— Юрист закуривает. Сигарету, — сообщил Муха.
И тут же включился магнитофон-"голосовик" и в динамике прозвучало:
— Ну что, Фима, теперь ты в состоянии говорить о делах?
— Теперь — да.
— Кто, по-твоему, за всем этим стоит? КПРФ?
— Вряд ли.
— ЛДПР?
— Не думаю. Жириновский клоун, но не дурак.
— "Яблоко"?
— Исключено. Они в такие игры не играют.
— Лебедь?
— Крайне сомнительно. У него еще нет никакой политической структуры.
— Военные?
— Это ближе всего. Но… Если они, то это чистый авантюризм.
— "Союз офицеров" не отличается здравомыслием. Как и анпиловская «Трудовая Россия».
Пауза.
Юрист:
— ГКЧП-3?.. Нет. Абсурд.
Розовский:
— Тогда что?
— Не знаю. Ничего в голову не приходит.
Розовский:
— Зайдем с другого конца. Вологдин. Удалось что-нибудь выяснить о нем?
— Кое-что. Закончил Академию КГБ. Восемнадцать лет служил в «конторе».
Полковник. Год назад подал рапорт об увольнении в запас.
— Где сейчас?
— Неизвестно.
Я поразился: полковник?!
Розовского это тоже, судя по голосу, озадачило.
Он переспросил:
— Полковник? Ему вряд ли больше сорока.
— Ровно сорок, — подтвердил Юрист. — Хорошая, видно, была карьера. Служил в «Пятерке». Диссиденты.
— Информация точная?
— Обижаете, Борис Семенович. За туфту мы денег не платим.
Я почувствовал, что краснею. Твою мать! Не отличить полковника от майора!
Психолог из меня — как из дерьма пуля.
— Бывает, — успокоил меня Док, угадав, о чем я думаю. — Я и сам не дал бы ему больше майора.
— Почему?
— Вел себя слишком глупо.
— А может, наоборот — слишком умно?
Док лишь пожал плечами.
— Как говорят в американских боевиках: если он был таким умным, почему же стал таким мертвым?
— Об этом стоит подумать, — вполне серьезно ответил я.
Розовский повторил:
— Полковник… И сам ушел?
— Да, — подтвердил Юрист. — Год назад.
— Что было год назад?
— Я уже думал об этом. Выборы в Госдуму. И заканчивался разгон КГБ под видом всяческих реорганизаций — По-твоему, стал работать на какую-нибудь партию или политическое движение?
— Резонней предположить, что его переманили на должность начальника службы безопасности в крупный банк или фирму. Там платят по пять тысяч баксов в месяц.
Но банк не пошлет своего человека к Назарову с таким предложением.
— Кто же его послал?
— Борис Семенович, мы начали по второму кругу.
— Согласен. Оставим пока. Про эту шестерку спортсменов что-нибудь узнал?
Док даже придвинулся по дивану ближе к приемнику, а я наклонился пониже, чтобы не пропустить ни одного слова, хоть разговор и записывался.
— Полный нуль, — послышался в динамике ответ Юриста. — Никакой информации. Ни в ФСБ. Ни в МВД. Нигде.
— В Минобороне?
— Тоже ничего нет.
— Странно… Ты их видел?
— Троих хорошо рассмотрел. Сидели впереди меня, в первом салоне.
— Как ты их узнал?
— Не пили. Стюардесса даже удивилась: «Ребята, это же халява!»
Мы с Доком обменялись взглядами. Прокол. Непростительно. Вроде небольшой, но как раз из небольших и возникают большие.
— Не уголовная братия? — спросил Розовский.
— И близко нет.
— "Альфа"?
— Тоже нет. На «Альфу» я насмотрелся.
Где это он мог насмотреться на «Альфу»?
— Тогда кто?
Безумно интересно было, что Юрист на это ответит. Он к ответил, не сразу:
— Если бы не информация этого полковника Вологдина, я решил бы, что и в самом деле спортсмены. Не из первачей. Вторая сборная. Третье место. Очень похоже. Еще довод: шесть человек. Для чего посылать такую толпу? Войну устраивать? Штурмом брать нашу виллу?
Очень не дурак был этот Юрист. Очень. У меня и самого время от времени слабо пошевеливался этот вопрос.
Юрист продолжал:
— Не пудрит ли нам мозги Вологдин?
— Цель?
— Вынудить к решению. Психологический прессинг.
— Но для этого он должен был узнать, что они прилетят. Как?
— Где он живет?
— Понятия не имею.
— А если в «Трех оливах»? Там мог и узнать. Чисто случайно. И задействовать эту случайность, как рычаг давления.
— Ну, Фима!.. Обыкновенный пансионат. Ему что, не дали денег на хороший отель?
— Осмелюсь напомнить: этот пансионат — через дорогу от нашей виллы.
Довольно приличная пауза.
— Розовский встает, — сообщил Муха. — Идет к дому… Вошел… Как слышишь, Пастух?
— Хорошо слышу. Продолжай наблюдение… — Ток-шоу! — заметил Док. — Все равно, что смотреть футбол по телевизору, когда знаешь счет.
— Какой же счет?
— Пока, по-моему, в нашу пользу. Снова ожила рация:
— Розовский возвращается… какую-то здоровенную книгу тащит… телефонный справочник, я видел такие в будках… Дает молодому… Голос Розовского:
— Ищи. Ты английский лучше знаешь. Голос Юриста:
— "Империал"… «Шератон»… это нам не годится… Кемпинги… Пансионаты… «Аргос»… «Одеон»… «Афродита»… Названия у них — как поэмы Гомера!.. А вот и «Три оливы»!
Дайте-ка трубку!
— Говори по-английски.
— Само собой… Муха:
— Набрал номер. Разговаривает по телефону… — Спрашивает у портье про Вологдина, — перевел Док. — Очень хороший английский. Муха:
— Положил трубку на стол. Юрист:
— Есть такой. Апартамент "А". Приехал неделю назад. Вчера уехал в Никосию и еще не вернулся.
— Ваш комментарий, господин Розовский?
— Черт! Задачка. Без поллитры не разберешься!
— Разрешите налить?.. Будем, Борис Семенович!
— Будем, господин Губерман!..
«Значит, этот Юрист — Фима Губерман. Ефим. Но кто он?..»
— Еще один появился из дома, — доложил Муха. — Высокий. Лет пятьдесят.
По-моему, это сам Назаров… Идет к столу… — Пастух, пора валить, — вышел на связь Трубач. — Становится людно, народ тянется с пляжа.
— Все сворачивайтесь и сюда, — приказал я и выключил рацию.
Из приемника донеслось:
— Здравствуйте, Аркадий Назарович. Очень рад вас видеть.
— Привет, Ефим. Я тоже. Каким тебя ветром?
— Я вызвал.
— Зачем?
— Важное дело, Аркадий. И очень неприятное. Садись. Я хочу, чтобы ты прослушал одну запись. Фима, включи.
Пауза.
" — Добрый день. Вы ждете господина Назарова?
— Совершенно верно.
— Я готов вас выслушать.
— Вы не Назаров.
— Правильно. Моя фамилия Розовский…"
V
— Договорились. Я позвоню послезавтра после полудня. Всего доброго, господин Розовский.
— Всего доброго, господин Вологдин…"
Щелчок.
Губерман выключил диктофон. Розовский достал зажигалку и принялся раскуривать погасшую сигару. Назаров неподвижно сидел за столом, опираясь на сцепленные замком руки. Пока крутилась пленка, пальцы его время от времени сжимались так, что белели костяшки. Но лицо оставалось холодно-безучастным.
— Мерзавцы, — наконец негромко проговорил он. — «Растение»… Когда был этот разговор? Да отсунься ты от меня со своей вонючей сигарой!
— Извини. Позавчера днем. В баре «Бейрут».
— Почему сразу не рассказал?
— Я тебе говорил, что должны прилететь эти шестеро.
— Я спрашиваю: почему сразу не прокрутил пленку?
— Остынь, Аркадий. Ты сам знаешь почему. Не хотел раньше времени тебя беспокоить. Нужно было сначала разобраться, что к чему.
— Для этого и Фиму вызвал?
— Да, для этого. Ты успел позавтракать?
— Успел.
— Выпьешь?
— Не здесь. Слишком много солнца. Пошли, Ефим!..
Назаров поднялся из-за стола и в сопровождении Губермана направился к вилле.
Розовский вызвал турка-слугу и показал на бутылку и ведерко со льдом:
— В библиотеку!
И поспешил вслед за шефом.
— Конец первой серии. Продолжение следует. Но мы его не узнаем.
— Увы! — подтвердил капитан второй сборной команды Московской области по стрельбе Сергей Пастухов.
И тут раздался телефонный звонок. Сергей машинально взял трубку:
— Слушаю!
И тотчас лицо его перекосилось от досады: совсем из головы вылетело, что подойти к телефону должен был Док и отсрочить разговор на двадцать минут. Но бросать трубку было поздно.
— Я говорю с Сержем? — прозвучал в мембране невыразительный мужской голос.
— Да, — подтвердил Пастухов.
— У меня для вас информация. На известной вам вилле появилось новое лицо.
Довольно молодой человек. Позавчера около шестнадцати часов ему звонили с виллы в Москву и приказали срочно прилететь. Его имя — Фима. Вероятно — Ефим.
— Кто он?
— Этой информацией я не располагаю.
— Как его фамилия?
— Этой информацией я не располагаю.
— Он появился на вилле рано утром. Почему вы сообщаете об этом только сейчас?
— Извините, Серж, но вы не вправе делать мне выговоры.
— Вы давно работаете на Кипре?
— Я не могу ответить на этот вопрос.
— Но вам нравится здесь? На этот вопрос вы можете ответить?
— Да, нравится, — помедлив, сказал резидент.
— В Москву не хотите вернуться? — продолжал Пастухов. — Тоска по Родине не одолела?
— Я не понимаю вашего тона.
— Сейчас поймете. Этот молодой человек — Ефим Губерман. Ближайший сотрудник нашего объекта. Даю вам сутки, чтобы получить о нем исчерпывающую информацию. В противном случае вы очень быстро окажетесь на Родине и будете получать по целому миллиону в месяц. Рублей.
На этот раз в бесцветном голосе резидента прозвучала растерянность.
— Я… Не уверен, что смогу выполнить вашу просьбу.
— Это не просьба, милейший. Это приказ! — отрезал Пастухов и бросил трубку. — Сука толстожопая!
Он переписал на бумажку шестизначный номер, высветившийся на дисплее АОНа.
— Ну, ты артист, Сережа! — усмехнулся Док. — Два артиста на одну команду — не много?.. Для чего было нужно, чтобы он позвонил через двадцать минут?
— Через двадцать, потом через тридцать, а потом через полтора часа. Нам нужно узнать, где он живет, — объяснил Сергей. — В конце концов ему надоест таскаться по автоматам и он позвонит из дома. Или из отеля, где он остановился.
— А сейчас он не с домашнего телефона звонил?
— Нет. Фон был — «хэви-металл». Из какого-то кафе или бара.
— Зачем нам его адрес?
— Не понимаешь? Нам нужно такое информационное обеспечение?
— Понимаю, — подумав, кивнул Док.
Он подсел к магнитофону, потыкал кнопки, отыскивая запись разговора Розовского и Вологдина в баре «Бейрут». Один из кусочков прокрутил дважды:
" — Их цель — нейтрализовать господина Назарова.
— Убить?
— Выкрасть. И переместить в Россию. Я вижу, вас это встревожило?
— Во всяком случае, заставило задуматься.
— Выбросите из головы. Они не причинят вреда вашему патрону. Об этом я позабочусь…"
Док выключил магнитофон. Помолчав, спросил:
— Что все это значит?
— Я и сам думаю, — отозвался Пастухов.
— Эти пятьдесят тысяч баксов, про которые ты сказал, что это цена жизни Назарова… Такие деньги не носят с собой все время. Их берут, когда знают, что придется платить. Нет, Сережа, это была не цена жизни Назарова. Это была цена наших жизней.
— Всего доброго, господин Вологдин…"
Щелчок.
Губерман выключил диктофон. Розовский достал зажигалку и принялся раскуривать погасшую сигару. Назаров неподвижно сидел за столом, опираясь на сцепленные замком руки. Пока крутилась пленка, пальцы его время от времени сжимались так, что белели костяшки. Но лицо оставалось холодно-безучастным.
— Мерзавцы, — наконец негромко проговорил он. — «Растение»… Когда был этот разговор? Да отсунься ты от меня со своей вонючей сигарой!
— Извини. Позавчера днем. В баре «Бейрут».
— Почему сразу не рассказал?
— Я тебе говорил, что должны прилететь эти шестеро.
— Я спрашиваю: почему сразу не прокрутил пленку?
— Остынь, Аркадий. Ты сам знаешь почему. Не хотел раньше времени тебя беспокоить. Нужно было сначала разобраться, что к чему.
— Для этого и Фиму вызвал?
— Да, для этого. Ты успел позавтракать?
— Успел.
— Выпьешь?
— Не здесь. Слишком много солнца. Пошли, Ефим!..
Назаров поднялся из-за стола и в сопровождении Губермана направился к вилле.
Розовский вызвал турка-слугу и показал на бутылку и ведерко со льдом:
— В библиотеку!
И поспешил вслед за шефом.
* * *
В просторной гостиной апартамента «Зет» пансионата «Три оливы» Док с сожалением констатировал:— Конец первой серии. Продолжение следует. Но мы его не узнаем.
— Увы! — подтвердил капитан второй сборной команды Московской области по стрельбе Сергей Пастухов.
И тут раздался телефонный звонок. Сергей машинально взял трубку:
— Слушаю!
И тотчас лицо его перекосилось от досады: совсем из головы вылетело, что подойти к телефону должен был Док и отсрочить разговор на двадцать минут. Но бросать трубку было поздно.
— Я говорю с Сержем? — прозвучал в мембране невыразительный мужской голос.
— Да, — подтвердил Пастухов.
— У меня для вас информация. На известной вам вилле появилось новое лицо.
Довольно молодой человек. Позавчера около шестнадцати часов ему звонили с виллы в Москву и приказали срочно прилететь. Его имя — Фима. Вероятно — Ефим.
— Кто он?
— Этой информацией я не располагаю.
— Как его фамилия?
— Этой информацией я не располагаю.
— Он появился на вилле рано утром. Почему вы сообщаете об этом только сейчас?
— Извините, Серж, но вы не вправе делать мне выговоры.
— Вы давно работаете на Кипре?
— Я не могу ответить на этот вопрос.
— Но вам нравится здесь? На этот вопрос вы можете ответить?
— Да, нравится, — помедлив, сказал резидент.
— В Москву не хотите вернуться? — продолжал Пастухов. — Тоска по Родине не одолела?
— Я не понимаю вашего тона.
— Сейчас поймете. Этот молодой человек — Ефим Губерман. Ближайший сотрудник нашего объекта. Даю вам сутки, чтобы получить о нем исчерпывающую информацию. В противном случае вы очень быстро окажетесь на Родине и будете получать по целому миллиону в месяц. Рублей.
На этот раз в бесцветном голосе резидента прозвучала растерянность.
— Я… Не уверен, что смогу выполнить вашу просьбу.
— Это не просьба, милейший. Это приказ! — отрезал Пастухов и бросил трубку. — Сука толстожопая!
Он переписал на бумажку шестизначный номер, высветившийся на дисплее АОНа.
— Ну, ты артист, Сережа! — усмехнулся Док. — Два артиста на одну команду — не много?.. Для чего было нужно, чтобы он позвонил через двадцать минут?
— Через двадцать, потом через тридцать, а потом через полтора часа. Нам нужно узнать, где он живет, — объяснил Сергей. — В конце концов ему надоест таскаться по автоматам и он позвонит из дома. Или из отеля, где он остановился.
— А сейчас он не с домашнего телефона звонил?
— Нет. Фон был — «хэви-металл». Из какого-то кафе или бара.
— Зачем нам его адрес?
— Не понимаешь? Нам нужно такое информационное обеспечение?
— Понимаю, — подумав, кивнул Док.
Он подсел к магнитофону, потыкал кнопки, отыскивая запись разговора Розовского и Вологдина в баре «Бейрут». Один из кусочков прокрутил дважды:
" — Их цель — нейтрализовать господина Назарова.
— Убить?
— Выкрасть. И переместить в Россию. Я вижу, вас это встревожило?
— Во всяком случае, заставило задуматься.
— Выбросите из головы. Они не причинят вреда вашему патрону. Об этом я позабочусь…"
Док выключил магнитофон. Помолчав, спросил:
— Что все это значит?
— Я и сам думаю, — отозвался Пастухов.
— Эти пятьдесят тысяч баксов, про которые ты сказал, что это цена жизни Назарова… Такие деньги не носят с собой все время. Их берут, когда знают, что придется платить. Нет, Сережа, это была не цена жизни Назарова. Это была цена наших жизней.