Таманцев Андрей. Их было семеро…

   Но главная сенсация была в отчете о чрезвычайной сессии парламента, созванной на другой же день после взрыва по требованию оппозиции. Отвечая на обвинения в бездействии полиции, допускающей разгул русской мафии на территории республики и беспрецедентные по масштабу преступления вроде бойни на вилле «Креон» и взрыва виллы в Ларнаке, главный полицейский комиссар Кипра заявил, что полиция располагает неопровержимыми доказательствами того, что погибший при взрыве виллы российский гражданин Грибанов на самом деле являлся видным политическим деятелем России Аркадием Назаровым. На его жизнь было совершено уже два покушения, нет сомнений, что взрыв виллы в Ларнаке преследовал все ту же цель: уничтожить политического противника. Таким образом, являются совершенно беспочвенными нападки оппозиции на республиканскую полицию, а спрос следует предъявить министерству национальной безопасности, допустившему в республике беспардонное хозяйничанье иностранных спецслужб. А поскольку уважаемый господин министр национальной безопасности представляет в коалиционном правительстве именно оппозицию, то ей и следует адресовать все претензии прежде всего к себе.
   Тут и пошло!
   Все два дня, пока мы катили по Болгарии вдоль черноморского побережья по трассе Е-87, по очереди сменяя друг друга за рулем, Док едва ли не каждый час вылавливал по вмонтированному в водительскую панель «строена» приемнику сообщения Эй-Би-Си или Си-Эн-Эн, посвященные гибели Назарова.
   Посольство России на Кипре немедленно заявило протест против обвинения российских спецслужб в организации покушения на Назарова. МИД Кипра ответил в том смысле, что клал он на этот голословный протест с прибором.
   Бюро национальной безопасности Германии объявило о том, что располагает неопровержимыми доказательствами участия во взрыве яхты Назарова в Гамбурге бывшего российского гражданина, сотрудника органов госбезопасности Бергера-Петерсона. Пресс-центр ФСБ в тот же день информировал мировую общественность о том, что такого сотрудника в органах безопасности России нет и никогда не было.
   Влиятельный конгрессмен США, бывший помощник госсекретаря по национальной безопасности, заявил в интервью газете «Вашингтон пост», что неоднократно встречался с господином Назаровым, высоко ценил его суждения и советы, гибель этого крупного талантливого предпринимателя и дальновидного политического деятеля может быть объяснена только тем, что господин Назаров обладал какими-то огромной важности тайнами и представлял собой весьма серьезную угрозу нынешнему российскому руководству.
   После чего российской стороне ничего не оставалось, как дать ответный залп из главного калибра: пресс-секретарь президента озвучил высказывание Бориса Николаевича о том, что он самым решительным образом осуждает практику политического террора, от кого бы она ни исходила и какие бы цели ни преследовала, что он глубоко удручен гибелью своего давнего товарища и сподвижника и выражает сердечное соболезнование его родным и близким.
   Да, гибель Назарова была обставлена по высшему классу. Слушая переводы этих радиосообщений, которые вслух делал Док, ребята только ухмылялись, а Трубач время от времени даже гоготал во всю пасть, представляя, что будет, когда Назаров воскреснет.
   А воскреснуть он должен был третьего августа. Ровно через пятнадцать дней после нашего ночного разговора возле бассейна. Точнее — после приказа Назарова начать то, что они с Губерманом называли биржевой интервенцией. Просто этот приказ и наш разговор совпали по времени.
   Начало разговора было трудным. И не то чтобы я по натуре очень недоверчивый человек, но я ведь не только за себя отвечал. Ребята доверили мне свои жизни — и ничуть не меньше, тут хочешь или не хочешь, но станешь недоверчивым. Назаров, видимо, это понял. Поэтому, когда с прослушиванием пленок и моих кратких комментариев к ним было покончено, он предложил:
   — Давайте, Сергей, сделаем так. Сначала я расскажу вам все, что знаю, а потом вы расскажете мне то, что сочтете нужным.
   Его рассказ не занял больше десяти минут. И многое в нем было откровением не только для меня, но и для Губермана. Сюжет пьесы обрел полную завершенность.
   У меня появился единственный вопрос:
   — Кто за всем этим стоит?
   — Вам это знать не нужно. И тебе, Фима, тоже. Достаточно, что знаю я. Ваша очередь, Сергей. Если, разумеется, я сумел доказать, что заслуживаю вашего доверия.
   — Доказали, — ответил я. — Просто не соображу, с чего начать. Нужно бы с главного, но… — Если есть сомнения, начните с начала. И не пропускайте мелких подробностей. Со стороны они могут показаться совсем не мелкими.
   Так я и сделал. Мой рассказ был чуть длиннее его, но Назаров не прервал меня ни разу. Он сидел, откинувшись на спинку шезлонга, даже прикрыв глаза, словно бы дремал, а не слушал. Он не пошевелился, даже когда я закончил. Лишь бросил Губерману:
   — "Медикор".
   Губерман кивнул:
   — Понял.
   Назаров еще помолчал и произнес:
   — "Контур".
   Губерман снова понимающе кивнул.
   И только после этого Назаров обратился ко мне:
   — Не хочу вас пугать, но вам грозит смертельная опасность.
   — Вы не перепутали? — спросил я. — Она грозит вам.
   — Мне тоже. Но вам — стократ. Вы оказались причастными к одной из самых страшных государственных тайн.
   — И самых грязных, — заметил Губерман.
   — "Грязных" — это из области морали. А в таких вещах нет морали. Тебе, Ефим, пора бы уже это запомнить. Мои дела затрагивают имущественные интересы группы очень влиятельных людей. Ваша информация, Сергей, может оказаться взрывоопасной для самой власти.
   — Каким образом?
   — Ваш друг, которого вы называете Доком, был прав, высказав предположение, что человеческие ткани, добытые в Чечне, были предметом спекуляции. Он недооценил возможные масштабы этой спекуляции. Не исключено, что речь идет о сотнях миллионов долларов. Наличными. При таких масштабах акция не может быть осуществлена без санкции с самых верхов.
   — Вы сказали — наличными. По-вашему, это особенный момент?
   — Решающий, — коротко ответил Назаров. Заметив мое недоумение, Губерман объяснил:
   — Пятьсот тысяч баксов в коробке из-под ксерокса, которую вытаскивали из Белого дома. О них стало известно случайно. А о скольких таких же коробках так и не стало известно? Откуда взялся этот «нал»? Может, не из Чечни. А может — и из Чечни. Почти все крупные дела делаются через «нал». А выборы президента, согласитесь, это крупное дело.
   — И Ельцин об этом знал?
   — Мог и не знать, — ответил Назаров. — И скорее всего не знал. Мне хочется в это верить. Но сути это не меняет.
   — Что такое «Медикор»? — спросил я.
   — Немецкая фирма, контролирующая торговлю человеческими тканями, — объяснил Губерман. — Они могут вывести нас на продавцов и покупателей органов, полученных от операции «Помоги другу». Придумали же название, а?
   — Что такое «Контур»? — продолжал я. Губерман усмехнулся:
   — Странно, что вы не знаете, как называется фирма, на которую работаете.
   "Информационно-аналитическое агентство «Контур». Это и есть Управление по планированию специальных мероприятий. А как оно зашифровано в официальных документах, один только Волков, наверно, и знает. Какой-нибудь отдел «Б-11» или сектор «Г-6».
   — Кстати, Фима, — прервал Назаров. — Отметь: сам Волков. Счета. Связи в коммерческих структурах. Жена, дети, родственники.
   — Вы думаете?..
   Назаров неопределенно пожал плечами.
   — Я знаком с Волковым. Он сыграл важную роль в подавлении и первого, и второго путча. Человек долга. Я бы даже добавил: человек чести. Но что он вкладывает в эти понятия? Не помешает проверить.
   — Сделаем, — кивнул Губерман.
   — Кому подчиняется Волков? — спросил я.
   — Фактически — тем же людям, о которых мы говорили, — ответил Назаров. Ни их фамилии, ни должности вам ничего не скажут. Их знаю я, и этого достаточно, — повторил он. — А теперь, Сергей, припомните — слово в слово — то, что вам сказал сегодня ваш куратор полковник Голубков.
   Я повторил.
   Назаров надолго задумался, а затем кивнул:
   — Это и есть на данный момент самая важная информация. Когда вы с ним встречаетесь?
   — Завтра в восемь утра.
   — Скажете, что операцию перемещения начнете через два дня. А исчезнуть мы должны завтра утром.
   — Я прикажу охране сегодня всю ночь быть на ногах, — предложил Губерман. — И стрелять без предупреждения.
   — Не помешает, — согласился Назаров. Еще минут через сорок, когда основной план был намечен, Назаров поднялся.
   — Голова побаливает, — признался он. — Уточните с Фимой схему связи. А я пойду прилягу… Я не сомневаюсь, Сергей, что вы и ваши друзья люди смелые и знаете свое дело. Но вот что я вам скажу. В юности я служил матросом на подводной лодке. И было замечено, что большая часть аварий происходит не во время похода, каким бы долгим и сложным он ни был, а в тот момент, когда лодка возвращается домой. Иногда прямо у входа в гавань. Не знаю, как сейчас, но в мое время командиры лодок объявляли при подходе к базе повышенную боевую готовность.
   Помните об этом.
   — Мудрое правило, — согласился я.
   Да, правило мудрое. И Назаров был, конечно, мужик не из тех, кто… А это еще что за хренота?!
   Из поперечного проселка, скрытого какими-то строениями вроде птицефермы, словно бы выпрыгнул грузовик с десятиметровым прицепом и стал как вкопанный, перегородив трассу. При нашей скорости в сто с лишним кэмэ… Я только и успел заметить, как замелькали на руле мощные волосатые руки Трубача. «Ситроен» перелетел через кювет, прошил с десяток загонов и какой-то курятник, обогнул грузовик справа, снес бампером километровый бетонный столб, подпрыгнул на бордюрном камне, словно наскочив на противотанковую мину, и ухнул всеми своими баллонами на асфальт трассы, как неточно зашедший на посадку тяжелый транспортник.
   — Я его, суку, сейчас! — рявкнул Трубач, выравнивая машину и перебрасывая ногу с газа на тормоз.
   — Жми! — заорал я. — Жми, Колюня! Жми!
   Не знаю, что сильней на него подействовало — мой вопль или необычное обращение «Колюня», — но он вмял педаль газа в пол, «строен» рванул так, будто набирал скорость для взлета.
   — А что такое? Что такое? — завертел Трубач головой, но тут и сам услышал легкие такие пощелкивания о борта и обшивку кабины — будто камешки кто-то кидал.
   Но это не камешки кидали, а поливали нас из «калашей» или «узи» — сзади, вдогон.
   Когда и до Трубача это дошло, он прямо рот от изумления раскрыл. — Что за фигня, Пастух?! Мы этого не заказывали! Мы где?
   — В Болгарии, — ответил я. — Не отвлекайся, жми!
   — Надо же! — изумился он. — А я уж думал — в Чечне!
   И было чему изумиться. Братская Болгария, бывшая народная, социалистическая, мирное предвечерье, пустое приморское шоссе, рыбацкие фелюги, впаянные в зеленоватое, в белых барашках море, подступающее справа к шоссе, тихие овечьи отары на выжженной летним солнцем степи. Каким же недоразвитым художественным вкусом нужно обладать, чтобы устраивать здесь засады в духе американских боевиков!
   В боковое зеркало я увидел, как из-за курятника, над которым еще стоял столб пыли после того, как его насквозь прошиб наш «ситроен», выскочил какой-то черный джип с хромированными защитными дугами и устремился вслед за нами, плюясь вспышками автоматных очередей и одиночными пистолетными выстрелами. Верхний люк джипа открылся, в нем появилась голова, а затем некое сооружение с двуногой сошкой, такое до боли знакомое сооружение, которое не могло быть не чем иным, кроме как легким пулеметом. Но я не успел угадать конструкцию — боковое стекло разлетелось от прямого попадания пули.
   — Ничего себе! — заметил Трубач и включил форсаж.
   Ходовые характеристики нашего «строена» были такие, что хоть выпускай его на международное ралли Париж — Дакар. Но и горючку он жрал так, что каждые три-четыре сотни километров нам придется причаливать к комплексам «Интертанков», симпатичным таким сооружениям, где, кроме заправки, всегда есть кафе, мехмастерские, души и даже небольшие отели. И заливать в ненасытную утробу приходится не соляру, а высокооктановый девяносто восьмой и желательно «бляйфрай», а литр его стоит почти полтора бакса. Из-за этого при покупке прижимистый Боцман целый скандал устроил, но времени искать дизельный грузовик у нас не было. Так что на всякий случай, про запас, мы купили и загрузили в кузов двухсотлитровую шелловскую бочку бензина, и сейчас воспоминание о ней заставило меня подскочить так, словно бы в задницу ужалила оса.
   Я высунулся в окно: расстояние между нами и джипом сокращалось.
   — Не давай ему нас обойти! — крикнул я Трубачу и рванулся в спальный отсек кабины. Док дрых себе в подвесном гамаке, а Боцман, разбуженный тряской, сидел на матрасике и спросонья никак не мог понять, что происходит. Отсек соединялся с фургоном небольшой дюралевой дверью, я пинком раскрыл ее и вывалился в кузов, лихорадочно размышляя, чем бы прикрыть эту проклятую бочку. Попадет в нее шальная пуля — все, сгорим, как рождественская шутиха. Но в фургоне, как на грех, не было даже какого-нибудь деревянного щита, не говоря уж о куске железа. Вообще ничего не было, кроме двух ковров, в одном из которых давеча вытащили с виллы Назарова. И бочка была стоймя привязана проволокой в углу возле кабины — точно чтобы от нас всех не осталось и мокрого места!
   — Откручивай! — приказал я Боцману, вывалившемуся в кузов следом за мной, а сам кинулся в конец фургона, с трудом удерживая равновесие на крутых виражах.
   Ясно было, что джип пытается нас обогнать, а Трубач бросает «строен» из стороны в сторону, загораживая ему дорогу.
   Я расшнуровал плотно стянутые половинки тента и выглянул наружу. Джип висел у нас на хвосте, метрах в двадцати, его мотало по всей ширине дороги, водитель выискивал малейшую возможность протиснуться между кюветом и «ситроеном» и вырваться вперед. Малый, торчавший в верхнем люке, припал к пулемету и короткими очередями лупил по нашим колесам.
   — Готово! — крикнул мне Боцман и покатил бочку к заднему борту, наваливаясь на нее всем телом, чтобы инерцией не вышибло ее из рук. У меня-то мысль была самая банальная: положить бочку набок. Но план Боцмана, в который я мгновенно врубился, был куда лучше. Даже странно, как это у человека спросонья могут рождаться такие идеи.
   Мы притиснули бочку к середине заднего борта, отщелкнули замки и припали к щели, выжидая удобный момент. Он наступил довольно быстро. «Строен» занял правую полосу на шоссе, джип повторил его маневр. Это означало, что впереди появилась какая-то встречная машина. Джип начал подтягиваться, я видел, как водитель джипа даже чуть подался вперед, чтобы не пропустить момент, когда левая полоса освободится и можно будет швырнуть свою машину в просвет. Встречная была уже на самом подходе.
   Я крикнул:
   — Давай!
   Мы навалились на бочку, борт откинулся, бочка грохнулась на асфальт и в нее, как по писаному, врезалась хищная морда джипа. Остальное покрылось мраком, пардон, синим пламенем неизвестности. Я лишь успел краем глаза заметить, как справа мелькнула и снарядом ушла вперед какая-то встречная легковушка, а на том месте, где состоялась встреча джипа с двухсотлитровой бочкой прекрасного шелловского бензина «бляйфрай», возник багрово-дымный шар и из него в стороны и вверх полетели куски металла. И, может быть, не только металла.
   Мы с Боцманом сидели на полу фургона и провожали взглядом быстро удалявшуюся картину.
   — По-моему, это был «паджеро», — проговорил он.
   — Нет, «рэнглер», — без особой уверенности возразил я.
   — "Паджеро", точно тебе говорю! — почему-то загорячился Боцман. — «Мицубиси-паджеро», движок три литра, пятидверный, семь мест. И не спорь, вечно ты споришь!
   Я возмутился:
   — Я спорю?! А кто рубаху на груди рвал, доказывая, что этот «ситроен» нам даром не нужен? Я? «Солярка дешевле»! Хороши мы были бы сейчас с твоей соляркой!
   Не так, скажешь?
   Боцман посопел и согласился:
   — Ну, так. Только это был все равно «паджеро»!
   Мы подняли борт, защелкнули крепеж, зашнуровали заднюю часть тента, пулевые дырки в котором делали темный фургон слегка похожим на планетарий, и через спальный отсек пролезли в кабину. Док уже выбрался из гамака и сидел у окна с неизменной своей «Мальборо». Он потеснился, давая нам место на сиденье, и спросил:
   — Ну, так что же это было?
   — "Мицубиси-паджеро", — ответил Боцман.
   — Мотор три литра, пять дверей, семь мест, — подтвердил я.
   — А если менее конкретно? — спросил Док.
   Дорога по-прежнему была почти пуста, редко-редко проходили встречные машины, из автомобильного приемника лилась какая-то полувосточная-полуевропейская мелодия.
   — Что это за музыка? — спросил я Трубача.
   — Сиртаки.
   — Сиртаки? — удивился я. — Это и есть сиртаки? Надо же. А могли бы так и не услышать. Симпатичная музыка… Ну, что ты на меня уставился? — проговорил я, обращаясь к Доку. — А то сам не знаешь, что это было. Засада это была. А если спросишь чья — сам и будешь отвечать на свой вопрос!
   Нас со свистом обогнала темно-вишневая «альфа-ромео» с греческими номерами.
   — Второй раз она нас уже обгоняет, — отметил Трубач.
   Я даже внимания не обратил на его слова. Обычное дело. Заехали пообедать, тут мы их и обошли. Любая остановка в дороге — как минимум трехкратная потеря времени. Особенно на наших, российских, дорогах. Обгоняешь, обгоняешь бесконечно ползущие «зилки» и «МАЗы», остановился заправиться или перекусить — и все они снова впереди, снова их обгоняй, вылетая на встречную полосу.
   — Засада, — помолчав, повторил Док. — Не буду спрашивать, чья. Меня другое интересует. Семиместный «паджеро». Сколько мест в нем было занято?
   — Не обратил внимания, — ответил я.
   — Нам, знаешь ли, как-то не до этого было, — подтвердил Боцман.
   — Мне тоже, — сказал Трубач.
   Еще километров десять мы проехали молча.
   Засада, мать ее. В Болгарии. Не могло это быть Управление. Никак не могло.
   В пору, когда КГБ было всесильно, куда ни шло. Да и то не так бы сделали.
   Задействовали бы дорожную полицию, они бы нас культурно тормознули, мы бы культурно остановились — и бери нас голыми руками без всякой пальбы. А сейчас — нет, не те времена. Независимая демократическая Болгария. Да они от одного упоминания КГБ вздрагивают. Рискнули втихаря, без санкции властей? Больно уж сомнительно. Достать грузовик и джип — не проблема, допустим. А людей сколько задействовали? Один — водитель грузовика, второй — водитель джипа, третий — с пулеметом в верхнем люке, да еще двое, а то и трое, что палили из окон из автоматов и пистолета. Кстати — по колесам палили. И пулеметчик тоже. Значит, задача была не перестрелять нас, а остановить. Для начала. Потом, может, и перестреляли бы, но сначала им нужно было нас остановить. Зачем? О чем-то спросить?
   Явно не Управление. Уж им-то нас не о чем спрашивать. Управлению мы нужны только в виде неодушевленных предметов. И желательно — непригодных к опознанию. И я на их месте решил бы эту проблему элементарно. Достаточно всего двух человек и одного джипа. И одного ручного гранатомета типа «Муха». Джип обгоняет «ситроен», задняя дверь открывается, и мина всаживается с десяти-пятнадцати метров прямо в нашу кабину. И с концами. «Товарищ генерал-лейтенант, ваше приказание выполнено».
   Вот так бы я сделал. А в Управлении сидят люди не глупее меня. И не исключено, что намного умнее. А уж то, что опытнее, — об этом и говорить нечего.
   Значит, не Управление.
   Кто?
   — Разворачивайся! — приказал я Трубачу.
   — Зачем? — не понял он.
   — Попробуем выяснить, сколько в этом проклятом джипе было занятых мест, а сколько свободных.
   — Да мы уже полсотни кэмэ отмотали! — возмутился Трубач.
   — А мы разве куда-нибудь спешим? В Нови Дворе нам нужно быть через четверо суток. Раньше нас там не ждут.
   — На этой тачке нельзя возвращаться, — поддержал Трубача Док. — Кто-нибудь мог увидеть и запомнить. Три оливы. Слишком приметная. Как жираф: один раз увидишь и уже ни с чем не спутаешь.
   Это было серьезное соображение. Не стоило рисковать. Поэтому мы свернули с шоссе Е-87 на «второкласен път», как он был отмечен на нашей болгарской карте, и километров через пять нашли отмеченный на той же карте мотель, стоявший на окраине небольшого поселка Череша на берегу моря. Хозяин довольно сносно говорил по-русски, игнорируя, правда, как все болгары, мягкие знаки в конце слов. Сотня баксов тоже способствовала нашему взаимопониманию. Мы загнали «ситроен» на яму под навес, служивший ремонтным боксом, сняли на ночь две крошечных комнаты в сложенном из песчаника доме, который хозяин именовал виллой. Не из тщеславия, однако, просто здесь все дома назывались виллами. После чего за дополнительную тридцатку он охотно согласился проехать с нами по трассе Е-87. Объяснение мы нашли самое простое: выехали из Турции вместе с приятелями — мы на грузовике, а они на джипе. Они почему-то отстали, и мы хотим посмотреть, не сломалась ли их машина где-нибудь на дороге. Тем более что джип они купили с рук, очень не новый, что угодно с ним могло случиться. Объяснение его вполне удовлетворило, он выкатил из гаража ярко-желтый, как цыпленок, «фольксваген-жук» и гостеприимно раскрыл дверцу. О том, чтобы разместиться в этой жестянке вчетвером, нечего было и думать, особенно учитывая габариты Трубача. Поэтому Трубача с Боцманом мы оставили в мотеле, а я с Доком влез в «жука».
   «Фольксвагену» было лет тридцать, но ехал он на удивление бодро. Правда, хозяин, сорокалетний Пе’тро Пе’тров, оказался не просто словоохотливым, но и задвинутым на политике. Уже через полчаса он так нас достал своими сожалениями о развале Советского Союза, что я не выдержал и пообещал:
   — Вернемся домой и сразу же восстановим. И пришлем вам на постой пару танковых дивизий и с десяток баллистических ракет с ядерными боеголовками.
   — Танки — нет! Ракеты — нет! — запротестовал он. — Зачем танки? Не нужно танков!
   — А как вы хотели? — спросил я. — Чтобы СССР был, а танков и ракет у вас не было? Так не бывает.
   — Почему не бывает? — удивился он.
   — А вы сами подумайте, — предложил я.
   Он всерьез отнесся к моему предложению и оставшуюся часть дороги сосредоточенно молчал.
   Солнце уже заметно склонилось к закату, когда мы увидели впереди несколько полицейских машин с включенными мигалками. Участок шоссе с черным, будто залитым нефтью, асфальтом был обнесен широкой желтой лентой, в центре гаревого пятна валялись бесформенные куски железа, в них копались двое каких-то гражданских — следователи или эксперты. Пе’тров притормозил, но один из полицейских тотчас приказал ему жезлом: проезжайте, не загораживайте дорогу. Мы отъехали метров на тридцать, вышли из «жука» и приблизились к оцеплению. Наш хозяин о чем-то поговорил с полицейским и вернулся к нам с встревоженным видом:
   — На какой машине ехали ваши приятели?
   — На джипе «рэнглер», цвета металлик, — ответил я.
   — Нет, это был не «рэнглер». И не металлик, а синий или черный. А сколько было приятелей?
   — Трое.
   Тут он уже вздохнул с явным облегчением:
   — Не они. Слава Иисусу. Там было пят человек. Их отвезли в Медувково, в покойницкую.
   — Нужно съездить, — решительно сказал Док. — А вдруг все же они? Еще двоих могли подсадить по дороге.
   Пе’тров начал было уверять нас, что там нечего смотреть, что эти люди были убиты миной или бомбой и все сгорели, но дополнительная двадцатка сделала его сговорчивее. Еще десять баксов, врученные служителю больницы, открыли для нас двери морга. Пе’тров был прав: смотреть там было не на что. Пять обгорелых трупов. И все. На что я уж вроде насмотрелся такого в Чечне, но тут же отступил к двери. У Дока нервы были покрепче. Он натянул на руки прозекторские перчатки и большим пинцетом начал раздвигать остатки обгоревшей одежды. Понятия не имею, что он хотел увидеть. Однако увидел. Кивком подозвал меня к себе и указал пинцетом на шею одного из трупов. Из-под гари блеснул какой-то желтый металл.
   Док подцепил его пинцетом и чуть вытянул. Это была толстая золотая цепь, излюбленное украшение крутых российских бандюг.
   Это было уже кое-что. Немного, но и немало.
   Мы вышли из морга. Пе’тров ждал нас возле крыльца больницы, разговаривая с каким-то плотным, довольно молодым человеком в белом докторском халате. Он курил сигарету сильными затяжками, и вид у него был откровенно хмурый.
   — Началник, — представил нам его Пе’тров. — Труден ден был у него, очен труден ден. Началник обучивался в Москве, наш самый важный хирург!
   — Что вы кончали? — поинтересовался Док.
   — Первый медицинский, отделение хирургии, — ответил врач.
   — А я Военно-медицинскую академию, тоже хирургию.
   — Коллега! — обрадовался врач. — Как очень кстати! Просто большая повезуха!
   Он объяснил: два часа назад привезли молодого человека с тремя огнестрельными ранениями, с трассы, примерно оттуда же, откуда и тех пятерых.