Страница:
Но шпионов в Нови Дворе сроду не видывали, а патрули, утюжившие по вечерам местечковые улочки, занимались исключительно тем, что собирали выпавший в осадок сержантский состав и господ офицеров и отправляли на «губу» в специально приспособленном для этой цели «газоне».
В тот день, когда ворота военного городка вдруг распахнулись и из него в направлении ближайшего железнодорожного узла вышли танковые колонны и грузовики с мат частью, жители Нови Двора с энтузиазмом приветствовали освобождение от клятых оккупантов и распевали не поощряемый прежними властями национальный гимн:
«Аще Польска не згинела». Однако довольно скоро ощутили явное отощание своих портмоне. Сливовица и можжевеловка пылились в четвертях, не имея сбыта, бензин и солярка, оказывается, немалых грошей стоили на частных заправках, пся крев.
Немного отвлеклись, растаскивая из брошенного без охраны военного городка все, что могло сгодиться в хозяйстве. Когда же на полигоне, в боксах и в двухэтажных казармах не осталось ни одной двери, ни одной оконной рамы, ни одного радиатора и даже метра трубы, вновь заскребли в затылках и бородах: с чего жить, Панове?
Удача к Нови Двору пришла с совершенно неожиданной стороны. Помаявшись со стихийно возникающими автомобильными барахолками, загораживавшими и без того узкие трассы, поразгоняв их всеми силами дорожной и муниципальной полиции и поняв, наконец, всю тщетность своих попыток приостановить или хотя бы пустить в русло поток автомобильного хлама, хлынувший на восток со всех концов Европы, власти Белостокского воеводства вспомнили про разоренный военный городок возле Нови Двора и махнули рукой: вот там хай и торгуют, с глаз подальше. И в считанные дни после этого судьбоносного для Нови Двора решения поселок захлестнули тысячи машин и людей. Здесь встретились безлошадный Восток и осатаневший от автомобильного изобилия Запад. Даже в будние дни с трудом можно было втиснуться в плотные ряды машин, занявших десять с лишним гектаров бывшего военного городка, а по выходным базар занимал все окрестности, превратив в пыльные укатанные площади прилегающие поля.
Но в Нови Дворе не жаловались. Экономика местечка получила мощный импульс.
По пять—десять баксов с носа в сутки брали за простой с белорусов, украинцев и москалей, приехавших за машинами, пооткрывали харчевен с почти ресторанными ценами, понаставили на рынке и вокруг него палаток, завозя туда из Варшавы местный и западный ширпотреб, засновали между поселком и вокзалом в Сокулке на своих легковушках и даже автобусах, перевозя на новоявленный автомобильный Клондайк пассажиров, сошедших с поезда Гродно — Белосток. Новидворские панночки частью встали за прилавки палаток, а другие втиснулись в мини-юбки и зачастили к ночным барам и казино, где оттягивались после нервного торгового дня и покупатели, и продавцы, и белостокская братва, наложившая лапу на новидворский рынок.
Правда, сивушную можжевеловку и сливовицу сбывать было по-прежнему некому.
Так то не беда, не пропадет добро. Прошем, Панове! Не згинела Польска? Не згинела, Панове, не згинела. Прозит!
Поляк — это не национальность.
Поляк — это профессия.
А русский? Национальность? Тоже навряд ли.
Русский — это образ жизни.
За рулем сидел плотный молодой мужик добродушного вида, с крепкими, обтянутыми коричневой кожаной курточкой плечами, с ранними залысинами на крупном лице, с сильными руками, спокойно лежащими на руле. Рядом с ним на просторном сиденье небрежно развалился, нога на ногу, второй — постарше, лет тридцати пяти, в приличном темном костюме и рубашке с галстуком, со спокойным интеллигентным лицом. В руках у него был свернутый в трубку английский журнал с неброской глянцевой обложкой, он время от времени раскрывал его и тут же закрывал, словно досадуя, что дорожные обстоятельства мешают ему углубиться в чтение.
Лысоватый водитель терпеливо дождался очереди на въезд через ворота, стальные щиты которых давно уже были сняты и увезены каким-то предприимчивым жителем Нови Двора, без спора заплатил десять баксов местному бригадиру и аккуратно провел махину грузовика в конец полигона, где стояли выставленные на продажу самосвалы, автобусы и даже два трактора «Беларусь». После чего спрыгнул с высокой подножки и начал протирать хромированные части «строена», а его товарищ остался в кабине и занялся, наконец, журналом.
Завсегдатаев новидворской автомобильной барахолки трудно было чем-нибудь удивить, но мощный, крепенький, подбористых форм супергрузовик привлек внимание даже тех, у кого денег хватило бы разве что на десятилетний «форд-гранада».
Водитель охотно отвечал на расспросы, но его напарнику оживление возле машины почему-то не понравилось. Он вырвал из своего английского журнала более-менее чистую страницу, жирным черным фломастером вывел на ней: «СИТРОЕН, год выпуска — 1994, пробег 112 000 км. Цена 30000 долларов. Торг неуместен». И прикрепил этот листок щеткой на лобовом стекле. После этого число праздно любопытствующих сразу же сократилось. Народ подходил, уважительно рассматривал машину, при виде цены еще более уважительно покачивал головами и шел дальше по насущным делам.
Лишь трое средних лет, до черноты загорелых казахстанских немцев долго ходили вокруг «строена», оглядывая его взглядами опытных водил, потом один из них поинтересовался, не подвинется ли хозяин в цене, рассудив, что который в костюме — тот хозяин и есть, а водитель — он всего лишь водитель.
Трубач, старательно исполнявший роль водилы при боссе Доке, поинтересовался:
— А зачем вам такая тачка?
— Мы из Кустаная, — объяснил старший из немцев. — В Москву гонять, туда-сюда ездить. Дороги у нас длинные. И… Он дал точное определение качества дорог и добавил:
— Такая ходовая для них самое то.
— Ходовая — да, — согласился Трубач. — Но не ваша это тачка, мужики. Она же девяносто восьмой жрет. И лучше — «бляйфрай». Она с вас на одной горючке штаны спустит.
— А если прокладку поставить и перевести на семьдесят шестой? — предположил один из них, помоложе.
Охотно вошедший в образ разухабистого водилы Трубач тотчас дал ему бесплатный совет, в какое именно место ему нужно поставить прокладку, и заключил:
— Это ж фирма, голуби! Тут даже масло другое зальешь — и сразу вкладыши застучат! Въехали?
Немцы, посовещавшись, въехали и отошли, а их место у «строена» заняли двое других. Один был рослый, хорошо накачанный брюнет с короткой стрижкой и слегка восточным разрезом глаз, лет тридцати с небольшим. Второй сухопарый, тоже высокий, верткий, с узким лицом и быстрым, чуть исподлобья, взглядом. Ему было под сорок, но из-за верткости и легкого сложения он казался лет на десять моложе. Оба из-за хмурой погоды, грозящей дождем, были в черных кожаных куртках.
На смуглом лице брюнета загар был почти незаметен, зато второй, блондинистый, прямо источал своей лисьей физиономией щедрость средиземноморского солнца.
Это и были те, кого Док и Трубач ждали.
Первый — «бык». Второй — «козырный фраер».
Якут и Лис — так их обозначил для себя Трубач.
У Якута широкая полоса лейкопластыря закрывала сломанный нос. У Лиса была забинтована кисть левой руки, из-под рукава куртки торчал кусок медицинской шины, какие накладывают при переломах и вывихах.
Непросто, видно, удался им захват Артиста и Мухи.
Но все же удался.
Лис не стал тратить время на разговоры с «шестеркой» — водилой. Он открыл дверцу кабины и обратился к Доку:
— Не крутовато, хозяин? «Торг неуместен». На базар и приезжают, чтобы поторговаться. Док лишь пожал плечами:
— Кто как. Мы приехали продать аппарат, а не торговаться.
— Неужели не прогнешься хоть на несколько штук?
— Будет настоящий покупатель — подумаю.
— А мы, по-твоему, не настоящие? Док оторвался от журнала и внимательно взглянул на Лиса, а потом на Якута.
— Настоящие покупатели приходят на базар с бабками, а не с пушками, — заметил он и вновь углубился в журнал.
— Да ты что, мужик? Какие пушки? — запротестовал Лис. — Нет у нас никаких пушек! Хоть обыщи! — Он сделал вид, что хочет распахнуть куртку, но распахивать ее почему-то не стал. — В натуре, ты нас не за тех принял. Нам нужна тачка. Как раз такая.
Док кивнул Трубачу:
— Покажи им машину.
— Интересный журнал? — полюбопытствовал Лис, которому явно хотелось втянуть в разговор Дока, а не осматривать «строен».
— "Экономист", — вежливо ответил Док. — Любопытные материалы о резком обострении ситуации на российском нефтяном рынке. Нефтью не интересуетесь?
— Нефтью?.. Да как-то нет.
— Я так и подумал, — ответил Док и даже чуть отвернулся, давая понять, что разговор закончен.
Якут как стоял на месте, так и остался стоять, время от времени осторожно трогая пальцами нос. А Лису пришлось выслушать обстоятельную лекцию Трубача об особенности конструкции «ситроена» и его эксплуатационных качествах. Про машины Лис знал вряд ли больше того, как выжимать сцепление и включать скорость, но Трубача слушал внимательно, осмотрел кузов, заглянул в спальный отсек и даже попросил завести двигатель, чтобы проверить, не сечет ли глушак, для чего залез под машину и пробыл там минуты четыре.
— Нормально, — закончив осмотр, сообщил он.
— Ты же весь перемазался! — расстроился Трубач, тщательно отряхнул Лиса и даже стер сажу с его куртки чистой ветошкой. — Ну, как аппарат? Берете? Бери, мужик, век благодарить будешь!
— Нужно подумать. Дороговато. Посоветуюсь с партнером.
— Ну, посоветуйся, — отозвался Трубач, словно бы потеряв всякий интерес к туфтярщику, который только время у него попусту отнял.
Лис и Якут неторопливо двинулись к выходу вдоль рядов машин и толпы покупателей и продавцов. Трубач проводил их равнодушно-пренебрежительным взглядом, потом поднялся в кабину, из-под матрасика в спальном отсеке достал радиопередатчик и негромко сказал в микрофон:
— Идут к вам. Все получилось.
— Не расслабляйся, — предупредил его Док. — Могут появиться другие… Выйдя с территории военного городка, Лис и Якут подошли к припаркованному в стороне белому фиатовскому микроавтобусу, Якут сел за руль и направил машину в объезд Нови Двора к раздолбанному тысячами машин шоссе, ведущему от барахолки к автостраде Белосток—Гродно. Следом за ними влился в вереницу машин, за рулем которых сидели счастливые нововладельцы, и неприметный серый «жигу ленок». Вел его полковник Голубков, а на заднем сиденье разместился Боцман, бережно держащий на коленях магнитофон-"головастик". «Головастик» был настроен на волну «жучка», булавку с которым воткнул под воротник куртки Лиса Трубач, когда старательно стирал с него сажу.
«Фиат» ехал по «другорцедне дроге», не пытаясь обгонять ползущие впереди него легковушки, лишь у Сокулки, когда все машины свернули налево, к Белоруссии, «фиат» повернул к Белостоку и километров через десять съехал с автострады к воротам роскошного, построенного по европейским стандартам мотеля, рассчитанного не на новидворскую шушеру, а на солидных западных путешественников с бумажниками, набитыми кредитными карточками и твердой валютой.
«Жигуленок» полковника Голубкова проскочил вперед метров на семьдесят и затормозил у обочины.
По сторонам от центрального офиса мотеля, сложенного из красно-фиолетового фасонного кирпича, с просторными тонированными стеклами в простенках, стояло десятка три одноэтажных коттеджиков, из такого же кирпича и с такими же стеклами, каждый с отдельным входом, отдельным подъездом и с навесом для машин.
Мотель назывался «Авто-Хилтон», и цены тут, похоже, были вполне хилтоновские.
Но, несмотря на это, больше половины коттеджей было заселено, о чем свидетельствовали выглядывавшие из-под навесов багажники и радиаторы «мерседесов» и «понтиаков». Сзади территория мотеля была обнесена высоким бетонным забором, а с фасада — стрельчатой, художественной ковки решеткой. На въезде дежурили два охранника.
То ли на лобовом стекле «фиата» был специальный пропуск, то ли эту машину уже знали, но «фиат» беспрепятственно миновал ворота, развернулся на центральной площадке и подъехал к одному из коттеджей, крайнему в ряду. Голубков достал из бардачка бинокль, снял приставку для ночного видения, с минуту рассматривал коттедж, а затем молча передал бинокль Боцману. В окулярах была отчетливо видна темно-вишневая «альфа-ромео», стоявшая под навесом.
Якут и Лис вышли из «фиата», Лис нажал кнопку на входной двери. Из динамика магнитофона раздался слегка искаженный какими-то помехами мужской голос:
— Кто?
Одновременно включилась запись.
— Свои, Ленчик, — ответил Лис. — Это я, Владас. Со мной Корень. Дверь открылась.
— Постойте, спрошу… Граф! Тут Влад и Корень. Пустить?
— Пусть входят… — У них что, даже дверного глазка нет? — не отрываясь от бинокля, спросил Боцман.
— Зачем? Интерком или домофон.
— Видеокамера?
— Вряд ли. Это же просто мотель.
Дверь закрылась.
Из магнитофона донеслось:
— Ну?
— Они появились. На «ситроене». Двое…
II
III
В тот день, когда ворота военного городка вдруг распахнулись и из него в направлении ближайшего железнодорожного узла вышли танковые колонны и грузовики с мат частью, жители Нови Двора с энтузиазмом приветствовали освобождение от клятых оккупантов и распевали не поощряемый прежними властями национальный гимн:
«Аще Польска не згинела». Однако довольно скоро ощутили явное отощание своих портмоне. Сливовица и можжевеловка пылились в четвертях, не имея сбыта, бензин и солярка, оказывается, немалых грошей стоили на частных заправках, пся крев.
Немного отвлеклись, растаскивая из брошенного без охраны военного городка все, что могло сгодиться в хозяйстве. Когда же на полигоне, в боксах и в двухэтажных казармах не осталось ни одной двери, ни одной оконной рамы, ни одного радиатора и даже метра трубы, вновь заскребли в затылках и бородах: с чего жить, Панове?
Удача к Нови Двору пришла с совершенно неожиданной стороны. Помаявшись со стихийно возникающими автомобильными барахолками, загораживавшими и без того узкие трассы, поразгоняв их всеми силами дорожной и муниципальной полиции и поняв, наконец, всю тщетность своих попыток приостановить или хотя бы пустить в русло поток автомобильного хлама, хлынувший на восток со всех концов Европы, власти Белостокского воеводства вспомнили про разоренный военный городок возле Нови Двора и махнули рукой: вот там хай и торгуют, с глаз подальше. И в считанные дни после этого судьбоносного для Нови Двора решения поселок захлестнули тысячи машин и людей. Здесь встретились безлошадный Восток и осатаневший от автомобильного изобилия Запад. Даже в будние дни с трудом можно было втиснуться в плотные ряды машин, занявших десять с лишним гектаров бывшего военного городка, а по выходным базар занимал все окрестности, превратив в пыльные укатанные площади прилегающие поля.
Но в Нови Дворе не жаловались. Экономика местечка получила мощный импульс.
По пять—десять баксов с носа в сутки брали за простой с белорусов, украинцев и москалей, приехавших за машинами, пооткрывали харчевен с почти ресторанными ценами, понаставили на рынке и вокруг него палаток, завозя туда из Варшавы местный и западный ширпотреб, засновали между поселком и вокзалом в Сокулке на своих легковушках и даже автобусах, перевозя на новоявленный автомобильный Клондайк пассажиров, сошедших с поезда Гродно — Белосток. Новидворские панночки частью встали за прилавки палаток, а другие втиснулись в мини-юбки и зачастили к ночным барам и казино, где оттягивались после нервного торгового дня и покупатели, и продавцы, и белостокская братва, наложившая лапу на новидворский рынок.
Правда, сивушную можжевеловку и сливовицу сбывать было по-прежнему некому.
Так то не беда, не пропадет добро. Прошем, Панове! Не згинела Польска? Не згинела, Панове, не згинела. Прозит!
Поляк — это не национальность.
Поляк — это профессия.
А русский? Национальность? Тоже навряд ли.
Русский — это образ жизни.
* * *
В один из будних дней, утром двадцать четвертого июля, к въезду в бывший военный городок в Нови Дворе в веренице «БМВ», «фиатов», «фольксвагенов», старых «мерседесов» и почти новых «хонд» и «тойот» подкатил большегрузный «ситроен» с серебристым тентом, разукрашенным призывами на английском и русском языках открыть для себя Кипр в пансионате «Три оливы» с божественными условиями по божеским ценам. Кабина и высокие борта машины были покрыты слоем пыли и грязи, что говорило о том, что «строен» прошел не одну сотню километров по Центральной Европе, обильно политой дождями, принесенными из Атлантики обширным циклоном.За рулем сидел плотный молодой мужик добродушного вида, с крепкими, обтянутыми коричневой кожаной курточкой плечами, с ранними залысинами на крупном лице, с сильными руками, спокойно лежащими на руле. Рядом с ним на просторном сиденье небрежно развалился, нога на ногу, второй — постарше, лет тридцати пяти, в приличном темном костюме и рубашке с галстуком, со спокойным интеллигентным лицом. В руках у него был свернутый в трубку английский журнал с неброской глянцевой обложкой, он время от времени раскрывал его и тут же закрывал, словно досадуя, что дорожные обстоятельства мешают ему углубиться в чтение.
Лысоватый водитель терпеливо дождался очереди на въезд через ворота, стальные щиты которых давно уже были сняты и увезены каким-то предприимчивым жителем Нови Двора, без спора заплатил десять баксов местному бригадиру и аккуратно провел махину грузовика в конец полигона, где стояли выставленные на продажу самосвалы, автобусы и даже два трактора «Беларусь». После чего спрыгнул с высокой подножки и начал протирать хромированные части «строена», а его товарищ остался в кабине и занялся, наконец, журналом.
Завсегдатаев новидворской автомобильной барахолки трудно было чем-нибудь удивить, но мощный, крепенький, подбористых форм супергрузовик привлек внимание даже тех, у кого денег хватило бы разве что на десятилетний «форд-гранада».
Водитель охотно отвечал на расспросы, но его напарнику оживление возле машины почему-то не понравилось. Он вырвал из своего английского журнала более-менее чистую страницу, жирным черным фломастером вывел на ней: «СИТРОЕН, год выпуска — 1994, пробег 112 000 км. Цена 30000 долларов. Торг неуместен». И прикрепил этот листок щеткой на лобовом стекле. После этого число праздно любопытствующих сразу же сократилось. Народ подходил, уважительно рассматривал машину, при виде цены еще более уважительно покачивал головами и шел дальше по насущным делам.
Лишь трое средних лет, до черноты загорелых казахстанских немцев долго ходили вокруг «строена», оглядывая его взглядами опытных водил, потом один из них поинтересовался, не подвинется ли хозяин в цене, рассудив, что который в костюме — тот хозяин и есть, а водитель — он всего лишь водитель.
Трубач, старательно исполнявший роль водилы при боссе Доке, поинтересовался:
— А зачем вам такая тачка?
— Мы из Кустаная, — объяснил старший из немцев. — В Москву гонять, туда-сюда ездить. Дороги у нас длинные. И… Он дал точное определение качества дорог и добавил:
— Такая ходовая для них самое то.
— Ходовая — да, — согласился Трубач. — Но не ваша это тачка, мужики. Она же девяносто восьмой жрет. И лучше — «бляйфрай». Она с вас на одной горючке штаны спустит.
— А если прокладку поставить и перевести на семьдесят шестой? — предположил один из них, помоложе.
Охотно вошедший в образ разухабистого водилы Трубач тотчас дал ему бесплатный совет, в какое именно место ему нужно поставить прокладку, и заключил:
— Это ж фирма, голуби! Тут даже масло другое зальешь — и сразу вкладыши застучат! Въехали?
Немцы, посовещавшись, въехали и отошли, а их место у «строена» заняли двое других. Один был рослый, хорошо накачанный брюнет с короткой стрижкой и слегка восточным разрезом глаз, лет тридцати с небольшим. Второй сухопарый, тоже высокий, верткий, с узким лицом и быстрым, чуть исподлобья, взглядом. Ему было под сорок, но из-за верткости и легкого сложения он казался лет на десять моложе. Оба из-за хмурой погоды, грозящей дождем, были в черных кожаных куртках.
На смуглом лице брюнета загар был почти незаметен, зато второй, блондинистый, прямо источал своей лисьей физиономией щедрость средиземноморского солнца.
Это и были те, кого Док и Трубач ждали.
Первый — «бык». Второй — «козырный фраер».
Якут и Лис — так их обозначил для себя Трубач.
У Якута широкая полоса лейкопластыря закрывала сломанный нос. У Лиса была забинтована кисть левой руки, из-под рукава куртки торчал кусок медицинской шины, какие накладывают при переломах и вывихах.
Непросто, видно, удался им захват Артиста и Мухи.
Но все же удался.
Лис не стал тратить время на разговоры с «шестеркой» — водилой. Он открыл дверцу кабины и обратился к Доку:
— Не крутовато, хозяин? «Торг неуместен». На базар и приезжают, чтобы поторговаться. Док лишь пожал плечами:
— Кто как. Мы приехали продать аппарат, а не торговаться.
— Неужели не прогнешься хоть на несколько штук?
— Будет настоящий покупатель — подумаю.
— А мы, по-твоему, не настоящие? Док оторвался от журнала и внимательно взглянул на Лиса, а потом на Якута.
— Настоящие покупатели приходят на базар с бабками, а не с пушками, — заметил он и вновь углубился в журнал.
— Да ты что, мужик? Какие пушки? — запротестовал Лис. — Нет у нас никаких пушек! Хоть обыщи! — Он сделал вид, что хочет распахнуть куртку, но распахивать ее почему-то не стал. — В натуре, ты нас не за тех принял. Нам нужна тачка. Как раз такая.
Док кивнул Трубачу:
— Покажи им машину.
— Интересный журнал? — полюбопытствовал Лис, которому явно хотелось втянуть в разговор Дока, а не осматривать «строен».
— "Экономист", — вежливо ответил Док. — Любопытные материалы о резком обострении ситуации на российском нефтяном рынке. Нефтью не интересуетесь?
— Нефтью?.. Да как-то нет.
— Я так и подумал, — ответил Док и даже чуть отвернулся, давая понять, что разговор закончен.
Якут как стоял на месте, так и остался стоять, время от времени осторожно трогая пальцами нос. А Лису пришлось выслушать обстоятельную лекцию Трубача об особенности конструкции «ситроена» и его эксплуатационных качествах. Про машины Лис знал вряд ли больше того, как выжимать сцепление и включать скорость, но Трубача слушал внимательно, осмотрел кузов, заглянул в спальный отсек и даже попросил завести двигатель, чтобы проверить, не сечет ли глушак, для чего залез под машину и пробыл там минуты четыре.
— Нормально, — закончив осмотр, сообщил он.
— Ты же весь перемазался! — расстроился Трубач, тщательно отряхнул Лиса и даже стер сажу с его куртки чистой ветошкой. — Ну, как аппарат? Берете? Бери, мужик, век благодарить будешь!
— Нужно подумать. Дороговато. Посоветуюсь с партнером.
— Ну, посоветуйся, — отозвался Трубач, словно бы потеряв всякий интерес к туфтярщику, который только время у него попусту отнял.
Лис и Якут неторопливо двинулись к выходу вдоль рядов машин и толпы покупателей и продавцов. Трубач проводил их равнодушно-пренебрежительным взглядом, потом поднялся в кабину, из-под матрасика в спальном отсеке достал радиопередатчик и негромко сказал в микрофон:
— Идут к вам. Все получилось.
— Не расслабляйся, — предупредил его Док. — Могут появиться другие… Выйдя с территории военного городка, Лис и Якут подошли к припаркованному в стороне белому фиатовскому микроавтобусу, Якут сел за руль и направил машину в объезд Нови Двора к раздолбанному тысячами машин шоссе, ведущему от барахолки к автостраде Белосток—Гродно. Следом за ними влился в вереницу машин, за рулем которых сидели счастливые нововладельцы, и неприметный серый «жигу ленок». Вел его полковник Голубков, а на заднем сиденье разместился Боцман, бережно держащий на коленях магнитофон-"головастик". «Головастик» был настроен на волну «жучка», булавку с которым воткнул под воротник куртки Лиса Трубач, когда старательно стирал с него сажу.
«Фиат» ехал по «другорцедне дроге», не пытаясь обгонять ползущие впереди него легковушки, лишь у Сокулки, когда все машины свернули налево, к Белоруссии, «фиат» повернул к Белостоку и километров через десять съехал с автострады к воротам роскошного, построенного по европейским стандартам мотеля, рассчитанного не на новидворскую шушеру, а на солидных западных путешественников с бумажниками, набитыми кредитными карточками и твердой валютой.
«Жигуленок» полковника Голубкова проскочил вперед метров на семьдесят и затормозил у обочины.
По сторонам от центрального офиса мотеля, сложенного из красно-фиолетового фасонного кирпича, с просторными тонированными стеклами в простенках, стояло десятка три одноэтажных коттеджиков, из такого же кирпича и с такими же стеклами, каждый с отдельным входом, отдельным подъездом и с навесом для машин.
Мотель назывался «Авто-Хилтон», и цены тут, похоже, были вполне хилтоновские.
Но, несмотря на это, больше половины коттеджей было заселено, о чем свидетельствовали выглядывавшие из-под навесов багажники и радиаторы «мерседесов» и «понтиаков». Сзади территория мотеля была обнесена высоким бетонным забором, а с фасада — стрельчатой, художественной ковки решеткой. На въезде дежурили два охранника.
То ли на лобовом стекле «фиата» был специальный пропуск, то ли эту машину уже знали, но «фиат» беспрепятственно миновал ворота, развернулся на центральной площадке и подъехал к одному из коттеджей, крайнему в ряду. Голубков достал из бардачка бинокль, снял приставку для ночного видения, с минуту рассматривал коттедж, а затем молча передал бинокль Боцману. В окулярах была отчетливо видна темно-вишневая «альфа-ромео», стоявшая под навесом.
Якут и Лис вышли из «фиата», Лис нажал кнопку на входной двери. Из динамика магнитофона раздался слегка искаженный какими-то помехами мужской голос:
— Кто?
Одновременно включилась запись.
— Свои, Ленчик, — ответил Лис. — Это я, Владас. Со мной Корень. Дверь открылась.
— Постойте, спрошу… Граф! Тут Влад и Корень. Пустить?
— Пусть входят… — У них что, даже дверного глазка нет? — не отрываясь от бинокля, спросил Боцман.
— Зачем? Интерком или домофон.
— Видеокамера?
— Вряд ли. Это же просто мотель.
Дверь закрылась.
Из магнитофона донеслось:
— Ну?
— Они появились. На «ситроене». Двое…
II
— Ну?
— Они появились. На «ситроене». Двое.
— Ленчик! И ты, Корень. Посидите на кухне. Садись, Влад. Рассказывай.
— Подъехали часов в десять. На том самом «ситроене», про который вы звонили из Варны, когда их потеряли. «Три оливы». «Откройте для себя Кипр». Один — «шестерка», водила. Второй — главный. При галстуке, английский журнал читает.
Разговаривал через губу. Правда, сразу просек, что у нас пушки.
— Как?
— Не знаю. Но просек на раз. «Покупатели приходят на базар с бабками, а не с пушками». В этом смысле выразился. Хотя на виду мы их, сами понимаете, не держали.
— Значит, глаз наметанный?
— Выходит, так.
— Кто они? Хоть примерно, какой масти?
— Непонятно, Граф. Как и те двое, которых мы взяли. Может, все-таки «контора»?
— Не их дела. Точно не из братвы?
— Разве что из новых. Их сейчас, сами знаете, расплодилось как собак нерезаных. Накачаются наркотой — и вперед. Полный беспредел творят. Правильному вору скоро и ступить некуда будет.
— Рано страдаешь, Влад. Для правильного вора ты еще зону мало топтал.
— Извините, Граф. Но сейчас не по ходкам вора в закон вводят, а по делам.
— Делами тебе тоже рано хвастать. Хруста не прикрыл — вот твои дела. А может, ты его сам сдал, чтобы его место занять? А, Владик?.. Ладно, шучу.
Разобрались, сам виноват — расслабился от курортной жизни. Те двое, что у нас, — на игле?
— Нет. Специально посмотрел — вены чистые. Может, травка или колеса. Но не ширяются — точно.
— Что говорят?
— Все то же: отдыхали на Кипре, прилетели пораньше — тачку купить. Бабок у них было как раз на тачку — три штуки баксов.
— Били?
— Кого?
— Кого! Их! То, что вас били, я и сам вижу. Прямо цирк! Четыре бугая с пушками не смогли чисто взять двух фраеров, у которых даже финаря не было!
Расскажи кому — не поверят!
— А кто знал? В натуре, Граф, все путем было: посадили в тачку, пушки в бок. Обычное дело. Да тут и началось.
— Что?
— А я знаю? Меня сразу вырубили, Корню нос своротили, Юраня за рулем был, так ему маленький ногой в ухо гвозданул. Хорошо, кроссовкой, а если бы ботинок — хана, проломил бы череп. Высокий Горбу два ребра сломал, до сих пор кашлянуть не может. А мне сустав вывернули, когда пушку маленький забирал. Если бы Корень не выключил кастетом высокого, не знаю, чем и кончилось бы. Моя пушка уже у маленького была, да успели на него навалиться. Еле связали.
— Каратисты?
— Какой там! У Горба черный пояс, а толку? Тут не карате. И не боевое самбо. Не разбери пойми. Такому только в уличных свалках можно научиться. Когда десять на одного. И не один раз. Только мало кто выдерживает.
— А эти двое, значит, выдержали?.. Потом-то вы душу на них отвели — на связанных?
— Ну, было немного… Вы же не велели слишком-то.
— Разговаривали как с ними?
— Ну, как. Нормально… Ну, я высокого слегка… сигаретой в грудь… чтобы поразговорчивей был… — Разговорился?
— Нет.
— Да ну?
— Говорю же… Носом потянул и сказал: «Шашлычком пахнет».
— Вот как? «Шашлычком пахнет»? И это все, что он сказал?
— Все.
— А маленький что сказал после твоей сигареты?
— Он в отключке был. Я его… Граф, он же мне руку чуть не сломал!
— Ладно, оставим. Двое в «ситроене», двое у нас, где еще двое?
— Неизвестно. К тачке не подходили, Горб пас. Может, страховали своих из толпы. Не засветились.
— А поводить по барахолке тех Пановых «шестерок» не догадался? Могли и узнать.
— Они уже никого не узнают.
— Хочешь сказать, что вы их?..
— А что было делать? Где мне людей взять, чтобы всех охранять? Нас всего четверо.
— Я тебе своего телохранителя отдал.
— Ну, пятеро с вашим Гришей. Все равно мало. Да и те свое дело сделали.
— Трупы где?
— Сбросили в какой-то колодец на сыроварне. Там вонь такая, что сто лет не найдут.
— А этих где держите? Там же, на сыроварне?
— Нет, стремное место, подходы открытые. В казарме, на бывшей «губе».
Какие-то местные перестроили ее под склад запчастей, мы у них перекупили на две недели. Ну, тоже вроде как под временный склад. Надежное место. Решетки, стальные двери, замки. Что надо. Там они и сидят. Юраня, Горб и ваш Гриша в охране. В десять вечера мы с Корнем их сменим. Нужно срочно людей вызывать, Граф. Ваших, из Афин. Из Пафоса долго, да там серьезных ребят и не осталось.
— Там серьезных и не было. Или ты считаешь крутыми тех пятерых мудаков, которые дали подорвать себя обыкновенной бочкой? Тогда у нас с тобой разное понимание, что такое серьезный парень. Потом о людях поговорим. Где, по-твоему, товар? По-прежнему в «ситроене»?
— Нет. Вынули, точно. Я специально залез под тачку — вроде глушитель проверить. На переднем коробе — следы сварки. Замазаны, но следы свежие. И полоса по размеру — с кейс. Как раз под товар.
— Так, может, он там и есть?
— Вы не в курсе, Граф, как это делается. Когда товар закладывают, сварку не просто зачищают, а все дно грунтуют и красят. Почище, чем на фирме. Они сколько границ прошли? С такой сваркой их на первой бы прихватили. Нет, товар они вынули, а дырку заварили на каком-нибудь местном сервисе или в мехмастерской.
— Убедил. Где же он?
— Или спрятан. Или у тех двоих. Скорее, спрятан — в поселке или даже в лесу.
— Может, его уже передали?
— Нет. Они за «ситроен» тридцать штук гринов объявили. А цена ему от силы пятнадцать. Они его не продавать выставили, а как маяк. Ждут покупателя или посредника. И мы вполне можем контакт не просечь. Поэтому я и говорю: нужно срочно вызывать ваших людей из Афин.
— Давай-ка, Владас, сначала произведем небольшие подсчеты. Почем Хруст отдавал Пану товар?
— По четыреста баксов за грамм.
— Сколько Хруст получил предоплаты?
— "Лимон".
— И шестьсот штук сгорели в тайнике у Пана. Пошли в доход республике Кипр.
Значит, бабок в товаре осталось всего четыреста штук. Правильно? Ты предложил мне за помощь половину.
— Такая цена.
— Это цена за выбивание долга. А тут речь идет совсем о других делах.
Продолжим. Сто тысяч я уже вложил: «паджеро» и оружие. Значит, сколько моих остается? Стольник? И ты думаешь, что за эти бабки я буду вызывать своих людей и вообще лезть в это дело? Да я их заработаю, не уходя с пляжа.
— Сколько вы хотите?
— Все.
— Все четыреста?!
— Плюс те, что отдаст посредник. Ему же Пан товар не по четыреста отдавал.
За эти бабки я согласен слегка поработать.
— А я за что буду горбатиться?
— Хруст получил свой «лимон».
— Он на его номерном счету.
— Твои проблемы.
— Я так не согласен.
— А я твоего согласия и не спрашиваю. Ты не за бабки будешь горбатиться, а за свою шкуру. Потому что, если товар уплывет, покупатель потребует свою предоплату. С тебя, Владик, а не с Пана и не с Хруста. Понял? А теперь слушай внимательно. Этих двоих сегодня же убрать. И в тот же колодец на сыроварне. И впятером пасти «ситроен» днем и ночью. Ленчика тоже подошлю. А завтра и сам подъеду глянуть на этих кадров. Если и вшестером просрете контакт — на себя пеняй. Засечете покупателя — тогда и будем думать, вызывать из Афин людей или сами справимся. Все. Разговор кончен. Ленчик, выпусти их!.."
— Они появились. На «ситроене». Двое.
— Ленчик! И ты, Корень. Посидите на кухне. Садись, Влад. Рассказывай.
— Подъехали часов в десять. На том самом «ситроене», про который вы звонили из Варны, когда их потеряли. «Три оливы». «Откройте для себя Кипр». Один — «шестерка», водила. Второй — главный. При галстуке, английский журнал читает.
Разговаривал через губу. Правда, сразу просек, что у нас пушки.
— Как?
— Не знаю. Но просек на раз. «Покупатели приходят на базар с бабками, а не с пушками». В этом смысле выразился. Хотя на виду мы их, сами понимаете, не держали.
— Значит, глаз наметанный?
— Выходит, так.
— Кто они? Хоть примерно, какой масти?
— Непонятно, Граф. Как и те двое, которых мы взяли. Может, все-таки «контора»?
— Не их дела. Точно не из братвы?
— Разве что из новых. Их сейчас, сами знаете, расплодилось как собак нерезаных. Накачаются наркотой — и вперед. Полный беспредел творят. Правильному вору скоро и ступить некуда будет.
— Рано страдаешь, Влад. Для правильного вора ты еще зону мало топтал.
— Извините, Граф. Но сейчас не по ходкам вора в закон вводят, а по делам.
— Делами тебе тоже рано хвастать. Хруста не прикрыл — вот твои дела. А может, ты его сам сдал, чтобы его место занять? А, Владик?.. Ладно, шучу.
Разобрались, сам виноват — расслабился от курортной жизни. Те двое, что у нас, — на игле?
— Нет. Специально посмотрел — вены чистые. Может, травка или колеса. Но не ширяются — точно.
— Что говорят?
— Все то же: отдыхали на Кипре, прилетели пораньше — тачку купить. Бабок у них было как раз на тачку — три штуки баксов.
— Били?
— Кого?
— Кого! Их! То, что вас били, я и сам вижу. Прямо цирк! Четыре бугая с пушками не смогли чисто взять двух фраеров, у которых даже финаря не было!
Расскажи кому — не поверят!
— А кто знал? В натуре, Граф, все путем было: посадили в тачку, пушки в бок. Обычное дело. Да тут и началось.
— Что?
— А я знаю? Меня сразу вырубили, Корню нос своротили, Юраня за рулем был, так ему маленький ногой в ухо гвозданул. Хорошо, кроссовкой, а если бы ботинок — хана, проломил бы череп. Высокий Горбу два ребра сломал, до сих пор кашлянуть не может. А мне сустав вывернули, когда пушку маленький забирал. Если бы Корень не выключил кастетом высокого, не знаю, чем и кончилось бы. Моя пушка уже у маленького была, да успели на него навалиться. Еле связали.
— Каратисты?
— Какой там! У Горба черный пояс, а толку? Тут не карате. И не боевое самбо. Не разбери пойми. Такому только в уличных свалках можно научиться. Когда десять на одного. И не один раз. Только мало кто выдерживает.
— А эти двое, значит, выдержали?.. Потом-то вы душу на них отвели — на связанных?
— Ну, было немного… Вы же не велели слишком-то.
— Разговаривали как с ними?
— Ну, как. Нормально… Ну, я высокого слегка… сигаретой в грудь… чтобы поразговорчивей был… — Разговорился?
— Нет.
— Да ну?
— Говорю же… Носом потянул и сказал: «Шашлычком пахнет».
— Вот как? «Шашлычком пахнет»? И это все, что он сказал?
— Все.
— А маленький что сказал после твоей сигареты?
— Он в отключке был. Я его… Граф, он же мне руку чуть не сломал!
— Ладно, оставим. Двое в «ситроене», двое у нас, где еще двое?
— Неизвестно. К тачке не подходили, Горб пас. Может, страховали своих из толпы. Не засветились.
— А поводить по барахолке тех Пановых «шестерок» не догадался? Могли и узнать.
— Они уже никого не узнают.
— Хочешь сказать, что вы их?..
— А что было делать? Где мне людей взять, чтобы всех охранять? Нас всего четверо.
— Я тебе своего телохранителя отдал.
— Ну, пятеро с вашим Гришей. Все равно мало. Да и те свое дело сделали.
— Трупы где?
— Сбросили в какой-то колодец на сыроварне. Там вонь такая, что сто лет не найдут.
— А этих где держите? Там же, на сыроварне?
— Нет, стремное место, подходы открытые. В казарме, на бывшей «губе».
Какие-то местные перестроили ее под склад запчастей, мы у них перекупили на две недели. Ну, тоже вроде как под временный склад. Надежное место. Решетки, стальные двери, замки. Что надо. Там они и сидят. Юраня, Горб и ваш Гриша в охране. В десять вечера мы с Корнем их сменим. Нужно срочно людей вызывать, Граф. Ваших, из Афин. Из Пафоса долго, да там серьезных ребят и не осталось.
— Там серьезных и не было. Или ты считаешь крутыми тех пятерых мудаков, которые дали подорвать себя обыкновенной бочкой? Тогда у нас с тобой разное понимание, что такое серьезный парень. Потом о людях поговорим. Где, по-твоему, товар? По-прежнему в «ситроене»?
— Нет. Вынули, точно. Я специально залез под тачку — вроде глушитель проверить. На переднем коробе — следы сварки. Замазаны, но следы свежие. И полоса по размеру — с кейс. Как раз под товар.
— Так, может, он там и есть?
— Вы не в курсе, Граф, как это делается. Когда товар закладывают, сварку не просто зачищают, а все дно грунтуют и красят. Почище, чем на фирме. Они сколько границ прошли? С такой сваркой их на первой бы прихватили. Нет, товар они вынули, а дырку заварили на каком-нибудь местном сервисе или в мехмастерской.
— Убедил. Где же он?
— Или спрятан. Или у тех двоих. Скорее, спрятан — в поселке или даже в лесу.
— Может, его уже передали?
— Нет. Они за «ситроен» тридцать штук гринов объявили. А цена ему от силы пятнадцать. Они его не продавать выставили, а как маяк. Ждут покупателя или посредника. И мы вполне можем контакт не просечь. Поэтому я и говорю: нужно срочно вызывать ваших людей из Афин.
— Давай-ка, Владас, сначала произведем небольшие подсчеты. Почем Хруст отдавал Пану товар?
— По четыреста баксов за грамм.
— Сколько Хруст получил предоплаты?
— "Лимон".
— И шестьсот штук сгорели в тайнике у Пана. Пошли в доход республике Кипр.
Значит, бабок в товаре осталось всего четыреста штук. Правильно? Ты предложил мне за помощь половину.
— Такая цена.
— Это цена за выбивание долга. А тут речь идет совсем о других делах.
Продолжим. Сто тысяч я уже вложил: «паджеро» и оружие. Значит, сколько моих остается? Стольник? И ты думаешь, что за эти бабки я буду вызывать своих людей и вообще лезть в это дело? Да я их заработаю, не уходя с пляжа.
— Сколько вы хотите?
— Все.
— Все четыреста?!
— Плюс те, что отдаст посредник. Ему же Пан товар не по четыреста отдавал.
За эти бабки я согласен слегка поработать.
— А я за что буду горбатиться?
— Хруст получил свой «лимон».
— Он на его номерном счету.
— Твои проблемы.
— Я так не согласен.
— А я твоего согласия и не спрашиваю. Ты не за бабки будешь горбатиться, а за свою шкуру. Потому что, если товар уплывет, покупатель потребует свою предоплату. С тебя, Владик, а не с Пана и не с Хруста. Понял? А теперь слушай внимательно. Этих двоих сегодня же убрать. И в тот же колодец на сыроварне. И впятером пасти «ситроен» днем и ночью. Ленчика тоже подошлю. А завтра и сам подъеду глянуть на этих кадров. Если и вшестером просрете контакт — на себя пеняй. Засечете покупателя — тогда и будем думать, вызывать из Афин людей или сами справимся. Все. Разговор кончен. Ленчик, выпусти их!.."
III
Без пяти десять вечера на подходе к гауптвахте мы взяли этих двоих — Влада и Корня. Никому из нас не нужно было объяснять, где в военных городках располагается гауптвахта, но на всякий случай мы провели их от их белого «фиата» до места. Влада загрузили в «фиат», а Корню ткнули в затылок его же «Макарова» и заставили постучать в дверь и назваться. Дверь открыли, а остальное уже было делом техники.
Артиста и Муху мы нашли на голом бетонном полу «губы» — просторной, недавно отремонтированной каменной коробки без обязательных в таких местах двухъярусных железных нар. Рты их были плотно забиты тряпками со следами краски — ими работяги, проводившие ремонт, вытирали, вероятно, свои шпателя и кисти. Веревок на каждом было столько, что их хватило бы на такелаж для небольшого парусника. Муха сидел у стены, Артист валялся рядом лицом вниз. На затылке у него чернела запекшаяся на глубокой ране кровь. Но когда мы перевернули его и вытащили кляп, он открыл глаза, отплевался от ошметков цемента и краски и сердито спросил:
— Вы где, вашу мать, болтались? Жрать охота!
— Будет жить, — поставил диагноз Док.
Снятыми с ребят веревками мы умотали троих стражей — Горба, Браню и Гришу.
Сюда же, на губу, перетащили из «фиата» Влада и Корня. Корня тоже связали, а рот затрамбовали теми же тряпками, как и другим. Связывать Влада и затыкать ему рот никакой необходимости не было. Его брал Трубач и несколько погорячился.
Тут же, на «губе», Док осмотрел Артиста и Муху. Вломили обоим прилично, но серьезных членоповреждений, к счастью, не оказалось. Более основательную медицинскую помощь Док оказывал им уже в их номере деревянного теремка-отеля, куда мы приехали на белом бандитском «фиате» и, к радости пани владелицы, сняли рядом еще два двухместных номера. Пока Док обстригал волосы вокруг раны на затылке Артиста и обрабатывал рану какими-то жидкостями, Артист так энергично, хоть и сквозь зубы, разъяснял свое отношение к современной медицине вообще и к способностям Дока в частности, что я вынужден был его прервать:
— Сам виноват. Тебе в детстве мама никогда не говорила, что не нужно садиться в машину к чужим дядям?
В половине одиннадцатого пришел полковник Голубков, сообщил:
— Позвонил. Сказал, что на «зеленую» выйдем в два ночи. Пароль «Варшава», отзыв «Минск». Пора, ребята.
Мы оставили Дока заниматься Артистом и Мухой, а сами собрали в сумки и рюкзачки всю оптику и на сером «жигуленке» проехали к пятому километру польско-белорусской границы. Трубач удивился тому, как ровно и почти бесшумно работает движок этой развалюхи.
— Объясняю для невежд, — отозвался Голубков, напряженно всматриваясь в серую ленту приграничной лесной дороги, еле освещенную подфарниками машины. — Год выпуска этого автомобиля — семьдесят третий. А в то время «Жигули» комплектовались двигателями итальянской сборки. И ходили эти движки не по сто тысяч, как нынешние, а по полмиллиона кэмэ. А иногда, говорят, и больше.
— Ну, дядя Костя! — восхитился Трубач. — Вы, оказывается, разбираетесь в тачках!
— Я не в тачках разбираюсь, племяш, а в жизни… Голубков загнал «жигуленка» в густой кустарник и заглушил двигатель.
Над пограничной полосой стелился болотный туман, в разрывах низких дождевых облаков скользила идущая на убыль луна. За подлеском и просекой темнели плотные еловые кущи, за ними поднимались корабельные сосны. Никакого движения нигде не замечалось, не слышно было никаких звуков, только издали, от Нови Двора, еле-еле пошумливало: звук моторов, музыка из баров — неразличимо, все вместе.
По заметкам, которые делали Артист и Муха, дожидаясь нашего приезда, мы изучили каждую ложбинку и пригорок в районе «зеленой». На польской стороне патрули проходили раз в сорок минут, на белорусской — раз в пятьдесят четыре минуты. Собак не было: солдат-то нечем было кормить, а у овчарок рацион посерьезней. Колючка давно уже провисла и обвалилась вместе со столбами, контрольно-следовую полосу перепахивали хорошо если раз в неделю, она была истоптана коровами и козами, забредавшими в запретную зону с обеих сторон некогда неприступного межгосударственного рубежа. Так что пересечь его не составляло никакого труда, что мы с Трубачом и сделали.
Боцман и полковник Голубков остались на польской стороне, рассредоточились в подлеске, чтобы максимально расширить зону обзора. У Голубкова был его бинокль с приставкой для ночного наблюдения, у Боцмана — оптика от арбалета, а у нас с Трубачом приборы посерьезнее — стереотрубы с ночным видением. У нас и задача была посерьезней — проследить, что будет происходить на белорусской стороне границы, как только контрольный звонок в Москву приведет в действие некий механизм, подготовленный для нашей встречи.
Артиста и Муху мы нашли на голом бетонном полу «губы» — просторной, недавно отремонтированной каменной коробки без обязательных в таких местах двухъярусных железных нар. Рты их были плотно забиты тряпками со следами краски — ими работяги, проводившие ремонт, вытирали, вероятно, свои шпателя и кисти. Веревок на каждом было столько, что их хватило бы на такелаж для небольшого парусника. Муха сидел у стены, Артист валялся рядом лицом вниз. На затылке у него чернела запекшаяся на глубокой ране кровь. Но когда мы перевернули его и вытащили кляп, он открыл глаза, отплевался от ошметков цемента и краски и сердито спросил:
— Вы где, вашу мать, болтались? Жрать охота!
— Будет жить, — поставил диагноз Док.
Снятыми с ребят веревками мы умотали троих стражей — Горба, Браню и Гришу.
Сюда же, на губу, перетащили из «фиата» Влада и Корня. Корня тоже связали, а рот затрамбовали теми же тряпками, как и другим. Связывать Влада и затыкать ему рот никакой необходимости не было. Его брал Трубач и несколько погорячился.
Тут же, на «губе», Док осмотрел Артиста и Муху. Вломили обоим прилично, но серьезных членоповреждений, к счастью, не оказалось. Более основательную медицинскую помощь Док оказывал им уже в их номере деревянного теремка-отеля, куда мы приехали на белом бандитском «фиате» и, к радости пани владелицы, сняли рядом еще два двухместных номера. Пока Док обстригал волосы вокруг раны на затылке Артиста и обрабатывал рану какими-то жидкостями, Артист так энергично, хоть и сквозь зубы, разъяснял свое отношение к современной медицине вообще и к способностям Дока в частности, что я вынужден был его прервать:
— Сам виноват. Тебе в детстве мама никогда не говорила, что не нужно садиться в машину к чужим дядям?
В половине одиннадцатого пришел полковник Голубков, сообщил:
— Позвонил. Сказал, что на «зеленую» выйдем в два ночи. Пароль «Варшава», отзыв «Минск». Пора, ребята.
Мы оставили Дока заниматься Артистом и Мухой, а сами собрали в сумки и рюкзачки всю оптику и на сером «жигуленке» проехали к пятому километру польско-белорусской границы. Трубач удивился тому, как ровно и почти бесшумно работает движок этой развалюхи.
— Объясняю для невежд, — отозвался Голубков, напряженно всматриваясь в серую ленту приграничной лесной дороги, еле освещенную подфарниками машины. — Год выпуска этого автомобиля — семьдесят третий. А в то время «Жигули» комплектовались двигателями итальянской сборки. И ходили эти движки не по сто тысяч, как нынешние, а по полмиллиона кэмэ. А иногда, говорят, и больше.
— Ну, дядя Костя! — восхитился Трубач. — Вы, оказывается, разбираетесь в тачках!
— Я не в тачках разбираюсь, племяш, а в жизни… Голубков загнал «жигуленка» в густой кустарник и заглушил двигатель.
Над пограничной полосой стелился болотный туман, в разрывах низких дождевых облаков скользила идущая на убыль луна. За подлеском и просекой темнели плотные еловые кущи, за ними поднимались корабельные сосны. Никакого движения нигде не замечалось, не слышно было никаких звуков, только издали, от Нови Двора, еле-еле пошумливало: звук моторов, музыка из баров — неразличимо, все вместе.
По заметкам, которые делали Артист и Муха, дожидаясь нашего приезда, мы изучили каждую ложбинку и пригорок в районе «зеленой». На польской стороне патрули проходили раз в сорок минут, на белорусской — раз в пятьдесят четыре минуты. Собак не было: солдат-то нечем было кормить, а у овчарок рацион посерьезней. Колючка давно уже провисла и обвалилась вместе со столбами, контрольно-следовую полосу перепахивали хорошо если раз в неделю, она была истоптана коровами и козами, забредавшими в запретную зону с обеих сторон некогда неприступного межгосударственного рубежа. Так что пересечь его не составляло никакого труда, что мы с Трубачом и сделали.
Боцман и полковник Голубков остались на польской стороне, рассредоточились в подлеске, чтобы максимально расширить зону обзора. У Голубкова был его бинокль с приставкой для ночного наблюдения, у Боцмана — оптика от арбалета, а у нас с Трубачом приборы посерьезнее — стереотрубы с ночным видением. У нас и задача была посерьезней — проследить, что будет происходить на белорусской стороне границы, как только контрольный звонок в Москву приведет в действие некий механизм, подготовленный для нашей встречи.