Страница:
Я очень давно уже не был в Москве, в электричках вообще мало ездил, и меня сначала удивило, а потом искренне восхитило то, что в них творилось. Это был настоящий базар, но здесь не покупатели обходили продавцов, а наоборот. Чего только не предлагали бродячие офени, переходившие из вагона в вагон: фильтры для воды, кремы от укусов комаров и простуды, исторические романы, даже подтяжки, выдерживающие вес в сто килограммов. Вешаться на них, что ли? Продавали, понятно, и газеты. В основном дешевые: "Московский комсомолец", "Мир новостей", "Мегаполис-экспресс".
Немного отъехав от Москвы, я прошел весь состав из конца в конец, в Выхино вышел и дождался следующей электрички. В Раменском пересел еще на одну. Продавцов газет мне попалось человек десять, но Мухи среди них не было. Уже на обратном пути, пройдя от первого до последнего вагона еще две электрички, я понял, что и на этот раз вряд ли мне повезет. Оставалось надеяться, что повезет Боцману, Доку или Артисту. Но повезло все-таки мне.
Где-то на перегоне между Отдыхом и Удельной я услышал сзади знакомый голос:
-- Господа, газета популярной информации "Мир новостей" всегда с вами! Программа телевидения и радио на будущую неделю. Объективный комментарий к сенсационному заявлению генерала Лебедя. Новые законы о налогах с физических лиц. Сенсационные документы о злоупотреблениях в Западной группе войск. Неизвестное об известном. Лучшая газета для семейного чтения. Всего восемьсот рублей!..
И он пошел вдоль вагона, останавливаясь, чтобы дать газету и получить деньги. Он был в простеньком спортивном костюме, на голове -- синяя кепка-бейсболка с сеткой на затылке, с длинным козырьком и надписью "Калифорния". Газеты он держал на сгибе левой руки, так официанты держат салфетки, а через плечо, как у автобусного кондуктора, висела небольшая сумка, куда он складывал деньги. Маленький, щуплый. Муха и Муха. Совсем пацан.
Когда он поравнялся со скамейкой, на которой я сидел, я хотел было окликнуть его, но решил, что в людном вагоне это неудобно -- сразу начнут на нас пялиться. Поэтому вышел в заднюю дверь, на ближайшей остановке пробежал два вагона по ходу поезда и заскочил в тамбур, рассчитывая перехватить Муху здесь. И как-то обстановка в этом тамбуре мне сразу очень не понравилась. Я даже не понял чем, но здесь была какая-то опасность. И исходила она от двух качков, которые стояли, привалившись к стенке, прихлебывали пиво из банок и время от времени поглядывали в окошко в дверях, разделяющих вагоны. Будто кого-то ждали. В это же окошко поглядывал и я, высматривая Муху. Минуты через три один из парней, повыше, сказал мне:
-- Поди-ка, мужик, в вагон, не маячь тут.
-- А в чем дело? -- спросил я.
-- Во козел! -- лениво проговорил второй, плотный такой коротышка. -Сказано тебе, вали отсюда! Не понял? Нет? Объяснить?
Я мог бы, конечно, послушать их объяснения и сам им кое-что объяснить, но не хотелось портить настроение себе. И к тому же мне любопытно было, кого это они здесь поджидают. И зачем.
-- Все понял, -- заверил я их и вошел в вагон. Но одной из створок дверей не дал полностью закрыться, придержал ногой, чтобы не только видеть, но и слышать, что будет происходить в тамбуре.
Некоторое время там ничего не происходило. Качки беспрепятственно пропустили двух торговцев каким-то расхожим товаром, двух пассажиров, переходящих поближе к голове состава, но когда в оконце мелькнула синяя кепка с надписью "Калифорния", побросали банки и преградили Мухе дорогу.
Его, выходит, ждали? Странно, что им могло от него понадобиться?
-- Попался, падла? -- обратился к нему высокий. -- Опять будешь дуру гнать, что бабки принесешь завтра?
-- Обязательно, ребята! -- заверил их Муха. -- Прямо завтра с утра! Вы где будете? На обычном месте, у расписания?
-- Гада! -- взревел коротышка. -- Ты сколько раз нам это уже говорил? Четыре?
-- Пять, -- признался Муха. -- Но завтра, ребята, железно! Прямо с утра!
-- Да он изгиляется над нами, сучонок!
-- Боже сохрани! -- запротестовал Муха. -- Я -- над вами? Да вы что?!
-- Больше не будет, -- проговорил высокий. Своими клешнями он разлепил створки входных дверей и стал в проеме, спиной отжимая одну створку, а ногой придерживая вторую. Кивнул коротышке: -- Делай!
Тот отшагнул к противоположной двери и пригнулся, изготовясь к броску.
Я придвинулся поближе к тамбуру.
-- Не суйся туда! -- предупредил меня какой-то мужик, стоявший рядом.
-- Даже не собираюсь, -- сказал я.
И я действительно не собирался. Что мне там было делать? Мне просто любопытно было, как все это будет происходить.
Но ничего особенного не произошло.
Коротышка спиной оттолкнулся от двери и бычком ринулся на Муху с очевидным намерением вышибить его из электрички, которая как раз летела по какому-то мосту или виадуку. Не выпуская из руки газет, а другой придерживая сумку с деньгами, Муха увернулся, в нырке упал на спину и словно бы выстрелил обеими ногами в задницу коротышке, придав ему такое ускорение, что тот сначала выбил, как кеглю, из дверного проема высокого, а следом вылетел сам.
Двери закрылись. В электричках они, как известно, закрываются автоматически.
Да, эти двое, похоже, уже никому ничего никогда не смогут объяснить.
Муха отряхнулся и вошел в вагон.
-- "Мир новостей"! -- объявил он. -- Самая полная и объективная информация обо всех важнейших событиях за неделю!..
-- Дай-ка мне, парень, твою газету, -- прервал его мужик, который остерег меня соваться в тамбур. -- Сдается мне, это правильная газета.
-- Но самой важной информации в ней нет, -- заметил я.
-- Какой? -- не оглядываясь, спросил Муха. -- он отсчитывал мужику сдачу.
-- О том, что лейтенант Варпаховский жив. Он повернулся. И газеты, и сдача вывалились у него из рук.
-- Нет, -- сказал он. -- Нет.
-- Да, -- сказал я. -- Да!..
* * *
Оставался Трубач. Когда все собрались и мы отъехали от Казанского вокзала, был уже восьмой час вечера. Улицы забиты машинами, тротуары кишат людьми. Мы немного поспорили, куда ехать сначала -- на Старый Арбат или на Пушкинскую площадь. Но рассудили, что Трубач сейчас, скорее всего, на Арбате -- еще довольно светло, день хороший, на Арбате наверняка толпы гуляющих. Так и было. По обеим сторонам Старого Арбата теснились столики с тысячами деревянных матрешек, художники прохаживались возле своих картин, развешанных по заборам и просто разложенных на земле. Через каждые десять-пятнадцать метров стояли парни с гитарами, а то и маленькие оркестры, у Вахтанговского театра какая-то девушка играла на скрипке. Народ слушал, глазел, освежался пивом и чем покрепче.
Я бы тоже с удовольствием послушал и поглазел, но времени не было. Мы прошли Старый Арбат из конца в конец, однако Трубача не обнаружили. Пришлось ехать на Пушку. Валера приткнул "патрол" у "Макдональдса", мы спустились в переход под Тверской. Здесь Трубача тоже не было. Не было и в вестибюле метро. И только на повороте второго подземного перехода услышали саксофон -ни с каким другим не спутаешь. А потом увидели и самого Трубача.
Он стоял у стены между двумя длинными столами-прилавками, на одном из которых были книги, а на другом разные "Пентхаусы" и "Плейбои": громоздкий, как шкаф, с крупной, рано начавшей лысеть головой, согнувшись над серебряным саксофоном, -- будто свечечку защищал своим телом от ветра. Прикрыв глаза и отбивая такт ногой в кроссовке сорок шестого размера, он играл попурри из старых джазовых мелодий, уходя в импровизации, а затем возвращаясь к основной теме. У ног его лежал раскрытый футляр от инструмента, куда слушатели бросали свои "штуки" и пятисотки. Слушателей было немного, человек пять-шесть, одни уходили, их место занимали другие. Иногда кто-нибудь просил сыграть на заказ, он играл, а потом вновь заводил свое. Ему было словно бы все равно, есть слушатели или нет, платят они или не платят, он даже не видел их. Он играл для себя.
Я остановился у стола с "Плейбоями", разглядывая роскошные формы изображенных на обложках див, но больше прислушиваясь к сакс-баритону Трубача. Заметив это, не слишком молоденькая продавщица, кутавшая плечи в ветровку из-за знобкой сырости, стоявшей в переходе, поинтересовалась:
-- Нравится?
-- Ничего, -- ответил я и подумал, что соло на автомате Калашникова у него все-таки получается намного лучше.
-- Он сегодня не в ударе, -- объяснила она. -- А когда в настроении -такая толпа собирается, что проход закрывают. Но что-то последнее время нечасто такое бывает.
Наметанным своим взглядом она поняла, что я не из тех, кто покупает ее товар, и ей просто хотелось поговорить.
-- За место, наверное, приходится отстегивать? -- спросил я, демонстрируя тонкое знание современной московской жизни.
Она пожала плечами:
-- А что делать?
-- А на него наезжали? -- кивнул я на Трубача.
-- Конечно, наезжали. На всех наезжают.
-- И что?
Она как-то странно усмехнулась и ответила:
-- Больше не наезжают.
Мы обступили Трубача, вдвое увеличив аудиторию его слушателей. Воспользовавшись паузой, Док бросил в футляр пятитысячную бумажку и попросил:
-- Маэстро, "Голубой блюз", если можно.
Трубач сначала рассеянно кивнул, потом быстро поднял голову и сразу нас всех узнал. И тут же как будто забыл о нас. Отбил кроссовкой такта четыре и неожиданно мощно, чисто, свободно вывел первую фразу. Ну, примерно так, как мы палили бы в небо из своих "калашей" в последний день чеченской войны, салютуя своей победе, -- если бы этот день наступил, если бы возможна была победа, и если бы мы до нее дожили.
И пошел! И пошел! Словно бы подменили его инструмент. Или его самого. Спешившие по переходу люди с размаху втыкались в толпу, сразу образовавшуюся вокруг Трубача, а те, кто успел проскочить вперед, останавливались и возвращались обратно. Купюры полетели в футляр, как хлопья апрельского снега. Не прекращая игры, Трубач ногой закрыл крышку футляра, но деньги продолжали сыпаться и скоро самого футляра под ними не стало видно.
Минуты через две я сказал себе: нет, с этой серебристой загогулиной он управляется не хуже, пожалуй, чем с "калашом". А еще через минуту поправился: лучше. Хотя, казалось бы, лучше просто не может быть. Может, оказывается. И намного.
Продавщица "Плейбоев" протиснулась сквозь толпу и сказала мне, сияя глазами:
-- А что я вам говорила?
На последних тактах Трубач поднялся на такую высоту, что казалось: не хватит ему ни дыхания, на самого сердца. Но серебряный звук его саксофона уходил все выше и выше, как сверхзвуковой истребитель с вертикальным взлетом вонзается в чистое небо, оставляя за собой белый инверсионный след. И где-то там, в стратосфере, во владениях уже не человека, а самого Бога, этот след истончился и исчез.
Все.
Трубач положил саксофон на хлопья денег, перешагнул через него и обнял нас. Всех пятерых сразу. А заодно -- случайно, наверное, -- и продавщицу "Плейбоев". Только у него могло так получиться.
Вот теперь мы были все вместе.
* * *
Я попросил Валеру связаться с полковником Голубковым и сказать, что мы готовы встретиться с ним через час. Ехать в Гольяново было минут тридцать пять -- сорок, но я взял небольшую фору, чтобы до встречи с Голубковым успеть поговорить с ребятами. Но уже у подъезда притормозил. Вдруг дошло: эта конспиративная квартира вполне могла прослушиваться. Черт. Как я раньше об этом не подумал! Я постарался вспомнить, не сказал ли чего лишнего. Но, кроме фразы "Ни одному его слову не верю!", ничего не вспомнил. Точно, прослушивалась. И Голубков это знал, поэтому так неопределенно реагировал на мои слова. Значит, Волков в курсе, что я о нем думаю. Да и черт с ним. Но о чем я буду говорить с ребятами -- об этом ему знать было необязательно. Поэтому я сказал Валере, что мы перекурим на свежем воздухе. Он кивнул и отогнал машину в сторонку, чтобы не светиться перед подъездом, а мы расположились в глубине двора вокруг стола, на котором местные пенсионеры забивали "козла".
Мой рассказ выслушали не перебивая. Когда я закончил, Боцман спросил:
-- Кто такой Назаров? Я объяснил. Артист:
-- Что с ним сделают?
Я повторил то, что сказал мне Волков.
Муха:
-- Ты в это веришь?
-- Нет. В досье есть копии материалов уголовного дела, его завела Генеральная прокуратура. Приписки в объемах работ, расхищение стройматериалов. Ущерб -- около шести тысяч рублей. Квалифицировано: в особо крупных размерах. При миллионных оборотах -- в ценах тех лет -- вряд ли размеры эти такие уж крупные. После взрыва яхты дело закрыли -- в связи со смертью обвиняемого.
Трубач:
-- Думаешь, теперь откроют?
-- Не исключено
-- И посадят?
-- Постараются.
Док:
-- У него будут хорошие адвокаты.
-- А у них -- хорошие прокуроры.
-- Грязное дело, -- сказал Муха.
Я кивнул:
-- Да. Но они выкупили Тимоху.
-- Выходит, у нас нет выбора? -- спросил Артист.
-- Почему? Выбор всегда есть. Сам знаешь: быть иль не быть.
-- Значит, закрыли тему, -- заключил Док.
Мне было интересно, как они отреагируют на сообщение о пятидесяти тысячах баксов, которые я выжал из Волкова за эту работу. Вяловато отреагировали. Лишь Трубач с усмешкой сказал:
-- С этого надо было начинать!
-- Эти бабки можно заработать более простым способом, -- заметил Боцман.
-- Каким? -- заинтересовался Муха.
-- Банк ограбить.
-- Это, конечно, намного проще, -- согласился Муха.
Вот так они и отреагировали. И я понимал почему. Эти пятьдесят тысяч были как орден, который любят обещать генералы, ставя трудную боевую задачу. А какой нормальный солдат думает об ордене перед боем? Между каждым из нас и этими деньгами стояло дело, поэтому они и ощущались как некая эфемерность. Они словно бы еще не существовали.
Подошел Валера, напомнил:
-- Время.
Мы поднялись на восьмой этаж. Валера впустил нас в квартиру, сам остался на лестничной клетке и запер за нами дверь. Я успел предупредить ребят о прослушке, поэтому осматривались они молча. В комнатах никого не было, а на кухне, как и накануне, сидел тот же молодой парень в штатском с тем же кейсом, прикованным к руке, и читал те же "Известия". Он никак не прореагировал на наше появление, даже мельком не глянул, и у меня создалось впечатление, что он -- часть стандартного кухонного набора. Как газовая плита. Или как холодильник.
Минуты через три стукнула тяжелая входная дверь, и в спальне, где мы расположились, потому что в других комнатах для шестерых было тесно, появился полковник Голубков, а с ним -- какой-то штатский, лет пятидесяти, довольно высокий, в хорошо сидящем на нем темном костюме, с уверенным лицом. Он был явно той же породы, что и Волков, разве что калибром поменьше.
-- Александр Николаевич, -- представил его Голубков. -- Он руководит операцией.
"Нифонтов, -- вспомнил я. -- Генерал-майор".
Он быстрым внимательным взглядом оглядел нас. Показал на часы на моей руке:
-- "Командирские". Сменить.
Боцману -- на его спецназовские ботинки:
-- Сменить.
Мухе -- под курткой у него была офицерская рубашка "хаки":
-- Сменить.
Еще раз окинул нас общим оценивающим взглядом и недовольно покачал головой.
-- Туристы, значит...
-- По легенде -- да, -- подтвердил Голубков. -- Кто откуда: из Калуги, из Москвы, из Подольска. Случайно оказались в одной группе.
-- Туристы -- допустим. А насчет случайно... Нет. Они же -- как горошины из одного стручка. Взвод. Посмотрите внимательно.
-- Вы правы. Команда, -- согласился Голубков. -- Может, пусть так и будет -- команда? Спортсмены, допустим. Вторая сборная Московской области. Легкая атлетика. Или биатлон.
-- Стрельба, -- поправил Нифонтов. -- Это им ближе. Как они оказались на Кипре?
-- В порядке поощрения. Награждены бесплатными путевками за третье место на первенство области.
-- А почему не за первое? -- спросил я.
-- Проверяется, -- объяснил Голубков.
-- Кто дал путевки? -- уточнил Нифонтов.
-- Национальный фонд спорта. Это в их компетенции.
-- Согласен. Позаботьтесь, чтобы в фонде были их данные.
-- Будет сделано.
-- Здравствуйте, товарищи спортсмены! -- обратился к нам Нифонтов.
-- Здорово, тренер, -- ответил за всех Трубач. Нифонтов усмехнулся и кивнул:
-- Давайте работать.
Голубков принес из кухни планшет, извлек из него три крупномасштабные карты и десятка полтора цветных снимков и разложил их на кроватях. На снимках был курортный городок или поселок, чем-то напоминающий Ялту, снятый в нескольких ракурсах белый двухэтажный дом, полускрытый высокой каменной оградой и ветвями каких-то деревьев, и два человека -- за столиком уличного кафе, на набережной, возле ворот дома. Один -- высокий, плотный, немного болезненного вида, с редкими русыми волосами. Другой -- на голову ниже, круглый, с лысиной, с сигарой во рту. Оба в летних костюмах, в рубашках с короткими рукавами. Низенький -- в шортах, из которых довольно нелепо торчали загорелые кривоватые ноги.
-- Высокий -- это Назаров, -- объяснил Голубков. -- Тот, что с лысиной, -- Борис Розовский, его компаньон и друг... Это -- вилла, Розовский арендовал ее на чужое имя. Сигнализация, видеокамеры, шесть человек вооруженной охраны -- местные секьюрити, турки.
На плане Ларнаки он показал квадратик виллы и почти рядом -- пансионат "Три оливы". Там нам предстояло жить.
На второй карте был остров Кипр, на третьей -- выкопировка топографического плана участка польско-белорусской границы в стороне от трассы Белосток--Гродно. Название поселка или городка Нови Двор было обведено красным фломастером.
-- От Нови Двора до границы -- пять километров, -- продолжал объяснения Голубков. -- Дорога местная, пограничного пункта нет. В двух километрах южнее -- сосновый бор с густым подлеском, подходит прямо к границе. За контрольно-следовой полосой -- тоже лес. Граница охраняется из рук вон плохо. Из Нови Двора позвоните по этому телефону... -- Он написал номер, показал всем. -- Запомнили? -- Тут же сжег бумажку в пепельнице. -- Ответит диспетчер. Скажете только одну фразу: "Посылка готова, встречайте ночью". И назовете точное время. Этой же ночью перейдете границу. На нашей стороне вас встретит майор Васильев. Ровно в двух километрах к югу от дороги, не перепутайте. Пароль и отзыв вам тоже скажет диспетчер.
Я с сомнением всмотрелся в точку этого Нови Двора.
-- Почему выбрано это место? Там же наверняка каждый новый человек на виду.
-- Наоборот, -- возразил Голубков. -- Там сейчас огромная автомобильная барахолка. На территории бывшего военного городка. Со всей Европы старую рухлядь свозят. Проходной двор. Туда полк веди -- никто внимания не обратит.
-- Как мы доберемся до Нови Двора? -- спросил Док, когда полковник закончил объяснения.
-- Ваши проблемы. С Кипра -- паром, теплоход, самолет. Можете -- через Турцию. Или через Грецию, Болгарию и Румынию. Транзитные визы у вас будут. С транспортом -- тоже на месте определитесь. Купите подержанный микроавтобус. Или две легковые машины. На заключительном этапе без своего транспорта вам не обойтись. Деньги на это предусмотрены. Машины бросите у границы.
-- Возможны и другие варианты пересечения границы, -- заметил я. -Через Брест, Чоп. Или морем до Одессы или Новороссийска. Вполне легальные. Особенно если нам удастся убедить Назарова добровольно уехать с нами.
-- Абсолютно исключено, -- вмешался Нифонтов. -- Могут быть попытки перехватить объект. Оперативное наблюдение ведут наши коллеги из смежных, так скажем, организаций. Нет гарантий, что эта информация не поступает и к другим заинтересованным лицам. Ваша задача: доставить объект на белорусскую сторону границы. Живым. После этого ваш контракт будет считаться полностью выполненным.
Еще минут двадцать уточняли детали. Но, в общем, все было ясно. Ясно, что ничего не ясно. Но я не стал делиться с нашими работодателями своими соображениями.
То ли Нифонтов что-то почувствовал, то ли спросил просто так, на всякий случай:
-- У вас есть сомнения? В частностях или в сути?
-- В частностях -- ничего, кроме сомнений. Насчет сути... -- Я пожал плечами. -- Вы -- заказчик. А мы -- ну, как портной. Хотите двубортный костюм -- сошьем двубортный. Однобортный -- будет однобортный. Я только одно могу уточнить: кепочку с пуговкой?
-- Значит, вопросов нет, -- заключил Нифонтов.
Голубков уложил карты и снимки в планшет, собрал у нас паспорта и прошел на кухню. Вернувшись, раздал увесистые пакеты в плотной оберточной бумаге.
-- Ваш гонорар. Можете не пересчитывать -- банковская упаковка.
Мы и не стали пересчитывать. Только Боцман разорвал на одной из пачек бандероль и начал изучать стодолларовую купюру: смотрел на свет, щупал, разглядывал под разными углами крупный портрет Бенджамина Франклина.
-- Боишься, что фальшивка? -- удивился Голубков.
-- Знали бы вы, сколько сейчас фальшивых баксов ходит! -- ответил Боцман. -- У моей кассирши однажды детектор забарахлил, так за один день налетела на две сотни!.. Похоже, настоящие, -- закончив осмотр, сказал он.
-- Я передам нашим специалистам, что вы одобрили их работу, -- пообещал Нифонтов.
-- Самолет завтра в восемнадцать тридцать, -- напомнил Голубков. -Сбор в шестнадцать ноль-ноль в Шереметьеве-два. Получите документы, билеты, деньги на расходы. Летите по путевкам турагентства "Эр-вояж", в Никосии вас встретит симпатичная девушка -- их гид. Никаких записных книжек, писем, телефонов, только паспорта и водительские удостоверения. Никаких самостоятельных передвижений по Москве, машины для вас будут завтра в девять утра. Место сбора водители знают. Сегодня переночуете здесь.
-- В режиме гауптвахты? -- спросил я.
-- Это просто мера предосторожности. Мы хотим быть уверенными, что кого-нибудь из вас не потянет искать приключений. Их у вас и без того будет достаточно. До завтра!..
Нифонтов и Голубков ушли. Я выглянул на кухню -- малого с кейсом тоже уже не было. Когда я вернулся в спальню, ребята сидели на кроватях и тупо молчали. Поговорить было о чем, но говорить было нельзя.
-- Я чувствую себя проституткой, -- заметил Муха. Повертел в руках пакет с баксами и добавил: -- Валютной.
-- Прогресс, -- успокоил его Трубач. -- Раньше ты был просто шлюхой, которую имели практически за бесплатно.
-- Мы теперь, выходит, наемники, -- подытожил Артист.
А Док поправил:
-- Солдаты удачи...
* * *
На следующий день в восемнадцать тридцать мы вылетели на Кипр чартерным рейсом Москва-- Афины--Никосия. Но до этого Боцман успел смотаться в Калугу на выделенной для него "Волге", а я с Валерой на его "патроле" -- в Затопино. Я понимал, что, если отдам Ольге баксы, она с ума от беспокойства сойдет. Поэтому спрятал деньги в чулане и показал Тимохе место. Объяснил:
-- Здесь сорок пять штук моих и тридцать тысяч зеленых твоих. Не спорь, так решили. Считай, что это твои комиссионные за наш контракт. И если что... Понял?
-- Никаких "если что", -- ответил он. -- Понял?..
И когда джип перевалил через кювет, отделявший деревенский проулок от грунтовки, я почему-то велел Валере свернуть к Спас-Заулку и через четверть часа стоял один в полутемном храме.
* * *
"Это я, это я, Господи!
Имя мое -- Сергей Пастухов.
Чин мой на земле -- раб Твой.
Дело мое -- воин.
Твой ли я воин, Господи? Или князя Тьмы?..
Отец мой небесный, всемилостивый, всеведущий и всемогущий, снизойди к бедным детям твоим, вразуми их и наставь на путь истинный, очисти помыслы их и благослови дела их. И да не будут обделены милостями Твоими и справедливостью Твоей близкие, любимые и любящие их..."
Глава четвертая. Объект внимания
I
С наступлением темноты на южное побережье Кипра обрушивался звон цикад. Из многочисленных уличных кафе и баров на набережной доносились звуки музыки, к полуночи они слабели, а позже исчезали вовсе. Оставались лишь цикады, редкие гудки буксиров на рейде Ларнаки и мерный шум волн, лениво накатывавших на пустые пляжи с выпирающими из песка ноздреватыми каменными глыбами. В легких струях ночного бриза с жестяным шелестом терлись друг о друга листья дубов, покачивались вершины кипарисов и ветви алеппских сосен, в купах которых белели обнесенные террасами виллы, делающие курортные предместья похожими на гавань, где у причалов теснятся дорогие яхты и многопалубные пассажирские теплоходы. А потом все поглощала ночь -- мертвая, прекрасная, страшная.
Аркадий Назаров, человек, обозначенный в оперативной разработке Управления по планированию специальных мероприятий как объект внимания, полулежал в белом кожаном шезлонге во дворе одной из вилл в фешенебельном пригороде Ларнаки. Двор был надежно укрыт от внешнего мира высоким каменным забором и плотным строем кипарисов, по всему периметру ограды постоянно дежурила охрана -- молодые смуглые турки, специально выписанные из Анкары. Они не говорили по-гречески и чувствовали себя в этой части острова, населенного греко-киприотами, как во вражеском окружении.
Рядом с шезлонгом Назарова стоял низкий белый стол с квадратной бутылкой виски "Уайтхолл" и серебряным ведерком со льдом, в метре от стола и шезлонга за невысоким мраморным бортиком чернела вода в овальном бассейне, в ней отражались круглые садовые фонари...
Проклятая бессонница!
Проклятая ночь!..
А ведь ночь когда-то была его временем. Ночью отпускало нервное напряжение дня, снисходило глубокое успокоение.
Привычку к ночному образу жизни Назаров приобрел еще в юности, во время учебы на экономическом факультете МГУ. С матерью и младшей сестрой он жил в двенадцатиметровой комнате в огромной коммунальной квартире на Тишинке, и в сутках было всего несколько часов, когда он мог спокойно, без помех, заниматься на общей кухне: с часу ночи, когда в квартире засыпали, и до начала шестого утра, когда принималась греметь чайником и кастрюлями соседка, работавшая на швейной фабрике в первую смену. Позже, после университета и двух лет бессмысленного нищенского прозябания в плановом отделе Минцветмета, он попал на Колыму, в старательскую артель, мывшую золото на отработанных приисках. Летний сезон был короткий, работали по двенадцать часов в сутки без выходных, и молодой, крепко сбитый, высокий и сильный Аркадий Назаров уставал не от тяжелого промывочного лотка, не от перелопачивания отвалов, а оттого, что некуда было укрыться от беспощадного солнца долгого полярного дня. Даже в балок, где старатели спали, сменяя друг друга на деревянных топчанах, сквозь тряпье на оконцах проникали солнечные лучи, не давая забыть про море света и режущее глаза сверкание наледей на обступивших прииск гольцах. И когда после первого сезона он вернулся в Москву и вышел из самолета на ночной внуковский аэродром, словно бы тяжелый рюкзак спал с его плеч. Груз, привычный, как горб, о котором он даже не подозревал. И тогда он понял, чего хочет: быть свободным, диктовать времени свой счет. И чтобы всегда в его полном владении была ночь. Царица ночь.
Немного отъехав от Москвы, я прошел весь состав из конца в конец, в Выхино вышел и дождался следующей электрички. В Раменском пересел еще на одну. Продавцов газет мне попалось человек десять, но Мухи среди них не было. Уже на обратном пути, пройдя от первого до последнего вагона еще две электрички, я понял, что и на этот раз вряд ли мне повезет. Оставалось надеяться, что повезет Боцману, Доку или Артисту. Но повезло все-таки мне.
Где-то на перегоне между Отдыхом и Удельной я услышал сзади знакомый голос:
-- Господа, газета популярной информации "Мир новостей" всегда с вами! Программа телевидения и радио на будущую неделю. Объективный комментарий к сенсационному заявлению генерала Лебедя. Новые законы о налогах с физических лиц. Сенсационные документы о злоупотреблениях в Западной группе войск. Неизвестное об известном. Лучшая газета для семейного чтения. Всего восемьсот рублей!..
И он пошел вдоль вагона, останавливаясь, чтобы дать газету и получить деньги. Он был в простеньком спортивном костюме, на голове -- синяя кепка-бейсболка с сеткой на затылке, с длинным козырьком и надписью "Калифорния". Газеты он держал на сгибе левой руки, так официанты держат салфетки, а через плечо, как у автобусного кондуктора, висела небольшая сумка, куда он складывал деньги. Маленький, щуплый. Муха и Муха. Совсем пацан.
Когда он поравнялся со скамейкой, на которой я сидел, я хотел было окликнуть его, но решил, что в людном вагоне это неудобно -- сразу начнут на нас пялиться. Поэтому вышел в заднюю дверь, на ближайшей остановке пробежал два вагона по ходу поезда и заскочил в тамбур, рассчитывая перехватить Муху здесь. И как-то обстановка в этом тамбуре мне сразу очень не понравилась. Я даже не понял чем, но здесь была какая-то опасность. И исходила она от двух качков, которые стояли, привалившись к стенке, прихлебывали пиво из банок и время от времени поглядывали в окошко в дверях, разделяющих вагоны. Будто кого-то ждали. В это же окошко поглядывал и я, высматривая Муху. Минуты через три один из парней, повыше, сказал мне:
-- Поди-ка, мужик, в вагон, не маячь тут.
-- А в чем дело? -- спросил я.
-- Во козел! -- лениво проговорил второй, плотный такой коротышка. -Сказано тебе, вали отсюда! Не понял? Нет? Объяснить?
Я мог бы, конечно, послушать их объяснения и сам им кое-что объяснить, но не хотелось портить настроение себе. И к тому же мне любопытно было, кого это они здесь поджидают. И зачем.
-- Все понял, -- заверил я их и вошел в вагон. Но одной из створок дверей не дал полностью закрыться, придержал ногой, чтобы не только видеть, но и слышать, что будет происходить в тамбуре.
Некоторое время там ничего не происходило. Качки беспрепятственно пропустили двух торговцев каким-то расхожим товаром, двух пассажиров, переходящих поближе к голове состава, но когда в оконце мелькнула синяя кепка с надписью "Калифорния", побросали банки и преградили Мухе дорогу.
Его, выходит, ждали? Странно, что им могло от него понадобиться?
-- Попался, падла? -- обратился к нему высокий. -- Опять будешь дуру гнать, что бабки принесешь завтра?
-- Обязательно, ребята! -- заверил их Муха. -- Прямо завтра с утра! Вы где будете? На обычном месте, у расписания?
-- Гада! -- взревел коротышка. -- Ты сколько раз нам это уже говорил? Четыре?
-- Пять, -- признался Муха. -- Но завтра, ребята, железно! Прямо с утра!
-- Да он изгиляется над нами, сучонок!
-- Боже сохрани! -- запротестовал Муха. -- Я -- над вами? Да вы что?!
-- Больше не будет, -- проговорил высокий. Своими клешнями он разлепил створки входных дверей и стал в проеме, спиной отжимая одну створку, а ногой придерживая вторую. Кивнул коротышке: -- Делай!
Тот отшагнул к противоположной двери и пригнулся, изготовясь к броску.
Я придвинулся поближе к тамбуру.
-- Не суйся туда! -- предупредил меня какой-то мужик, стоявший рядом.
-- Даже не собираюсь, -- сказал я.
И я действительно не собирался. Что мне там было делать? Мне просто любопытно было, как все это будет происходить.
Но ничего особенного не произошло.
Коротышка спиной оттолкнулся от двери и бычком ринулся на Муху с очевидным намерением вышибить его из электрички, которая как раз летела по какому-то мосту или виадуку. Не выпуская из руки газет, а другой придерживая сумку с деньгами, Муха увернулся, в нырке упал на спину и словно бы выстрелил обеими ногами в задницу коротышке, придав ему такое ускорение, что тот сначала выбил, как кеглю, из дверного проема высокого, а следом вылетел сам.
Двери закрылись. В электричках они, как известно, закрываются автоматически.
Да, эти двое, похоже, уже никому ничего никогда не смогут объяснить.
Муха отряхнулся и вошел в вагон.
-- "Мир новостей"! -- объявил он. -- Самая полная и объективная информация обо всех важнейших событиях за неделю!..
-- Дай-ка мне, парень, твою газету, -- прервал его мужик, который остерег меня соваться в тамбур. -- Сдается мне, это правильная газета.
-- Но самой важной информации в ней нет, -- заметил я.
-- Какой? -- не оглядываясь, спросил Муха. -- он отсчитывал мужику сдачу.
-- О том, что лейтенант Варпаховский жив. Он повернулся. И газеты, и сдача вывалились у него из рук.
-- Нет, -- сказал он. -- Нет.
-- Да, -- сказал я. -- Да!..
* * *
Оставался Трубач. Когда все собрались и мы отъехали от Казанского вокзала, был уже восьмой час вечера. Улицы забиты машинами, тротуары кишат людьми. Мы немного поспорили, куда ехать сначала -- на Старый Арбат или на Пушкинскую площадь. Но рассудили, что Трубач сейчас, скорее всего, на Арбате -- еще довольно светло, день хороший, на Арбате наверняка толпы гуляющих. Так и было. По обеим сторонам Старого Арбата теснились столики с тысячами деревянных матрешек, художники прохаживались возле своих картин, развешанных по заборам и просто разложенных на земле. Через каждые десять-пятнадцать метров стояли парни с гитарами, а то и маленькие оркестры, у Вахтанговского театра какая-то девушка играла на скрипке. Народ слушал, глазел, освежался пивом и чем покрепче.
Я бы тоже с удовольствием послушал и поглазел, но времени не было. Мы прошли Старый Арбат из конца в конец, однако Трубача не обнаружили. Пришлось ехать на Пушку. Валера приткнул "патрол" у "Макдональдса", мы спустились в переход под Тверской. Здесь Трубача тоже не было. Не было и в вестибюле метро. И только на повороте второго подземного перехода услышали саксофон -ни с каким другим не спутаешь. А потом увидели и самого Трубача.
Он стоял у стены между двумя длинными столами-прилавками, на одном из которых были книги, а на другом разные "Пентхаусы" и "Плейбои": громоздкий, как шкаф, с крупной, рано начавшей лысеть головой, согнувшись над серебряным саксофоном, -- будто свечечку защищал своим телом от ветра. Прикрыв глаза и отбивая такт ногой в кроссовке сорок шестого размера, он играл попурри из старых джазовых мелодий, уходя в импровизации, а затем возвращаясь к основной теме. У ног его лежал раскрытый футляр от инструмента, куда слушатели бросали свои "штуки" и пятисотки. Слушателей было немного, человек пять-шесть, одни уходили, их место занимали другие. Иногда кто-нибудь просил сыграть на заказ, он играл, а потом вновь заводил свое. Ему было словно бы все равно, есть слушатели или нет, платят они или не платят, он даже не видел их. Он играл для себя.
Я остановился у стола с "Плейбоями", разглядывая роскошные формы изображенных на обложках див, но больше прислушиваясь к сакс-баритону Трубача. Заметив это, не слишком молоденькая продавщица, кутавшая плечи в ветровку из-за знобкой сырости, стоявшей в переходе, поинтересовалась:
-- Нравится?
-- Ничего, -- ответил я и подумал, что соло на автомате Калашникова у него все-таки получается намного лучше.
-- Он сегодня не в ударе, -- объяснила она. -- А когда в настроении -такая толпа собирается, что проход закрывают. Но что-то последнее время нечасто такое бывает.
Наметанным своим взглядом она поняла, что я не из тех, кто покупает ее товар, и ей просто хотелось поговорить.
-- За место, наверное, приходится отстегивать? -- спросил я, демонстрируя тонкое знание современной московской жизни.
Она пожала плечами:
-- А что делать?
-- А на него наезжали? -- кивнул я на Трубача.
-- Конечно, наезжали. На всех наезжают.
-- И что?
Она как-то странно усмехнулась и ответила:
-- Больше не наезжают.
Мы обступили Трубача, вдвое увеличив аудиторию его слушателей. Воспользовавшись паузой, Док бросил в футляр пятитысячную бумажку и попросил:
-- Маэстро, "Голубой блюз", если можно.
Трубач сначала рассеянно кивнул, потом быстро поднял голову и сразу нас всех узнал. И тут же как будто забыл о нас. Отбил кроссовкой такта четыре и неожиданно мощно, чисто, свободно вывел первую фразу. Ну, примерно так, как мы палили бы в небо из своих "калашей" в последний день чеченской войны, салютуя своей победе, -- если бы этот день наступил, если бы возможна была победа, и если бы мы до нее дожили.
И пошел! И пошел! Словно бы подменили его инструмент. Или его самого. Спешившие по переходу люди с размаху втыкались в толпу, сразу образовавшуюся вокруг Трубача, а те, кто успел проскочить вперед, останавливались и возвращались обратно. Купюры полетели в футляр, как хлопья апрельского снега. Не прекращая игры, Трубач ногой закрыл крышку футляра, но деньги продолжали сыпаться и скоро самого футляра под ними не стало видно.
Минуты через две я сказал себе: нет, с этой серебристой загогулиной он управляется не хуже, пожалуй, чем с "калашом". А еще через минуту поправился: лучше. Хотя, казалось бы, лучше просто не может быть. Может, оказывается. И намного.
Продавщица "Плейбоев" протиснулась сквозь толпу и сказала мне, сияя глазами:
-- А что я вам говорила?
На последних тактах Трубач поднялся на такую высоту, что казалось: не хватит ему ни дыхания, на самого сердца. Но серебряный звук его саксофона уходил все выше и выше, как сверхзвуковой истребитель с вертикальным взлетом вонзается в чистое небо, оставляя за собой белый инверсионный след. И где-то там, в стратосфере, во владениях уже не человека, а самого Бога, этот след истончился и исчез.
Все.
Трубач положил саксофон на хлопья денег, перешагнул через него и обнял нас. Всех пятерых сразу. А заодно -- случайно, наверное, -- и продавщицу "Плейбоев". Только у него могло так получиться.
Вот теперь мы были все вместе.
* * *
Я попросил Валеру связаться с полковником Голубковым и сказать, что мы готовы встретиться с ним через час. Ехать в Гольяново было минут тридцать пять -- сорок, но я взял небольшую фору, чтобы до встречи с Голубковым успеть поговорить с ребятами. Но уже у подъезда притормозил. Вдруг дошло: эта конспиративная квартира вполне могла прослушиваться. Черт. Как я раньше об этом не подумал! Я постарался вспомнить, не сказал ли чего лишнего. Но, кроме фразы "Ни одному его слову не верю!", ничего не вспомнил. Точно, прослушивалась. И Голубков это знал, поэтому так неопределенно реагировал на мои слова. Значит, Волков в курсе, что я о нем думаю. Да и черт с ним. Но о чем я буду говорить с ребятами -- об этом ему знать было необязательно. Поэтому я сказал Валере, что мы перекурим на свежем воздухе. Он кивнул и отогнал машину в сторонку, чтобы не светиться перед подъездом, а мы расположились в глубине двора вокруг стола, на котором местные пенсионеры забивали "козла".
Мой рассказ выслушали не перебивая. Когда я закончил, Боцман спросил:
-- Кто такой Назаров? Я объяснил. Артист:
-- Что с ним сделают?
Я повторил то, что сказал мне Волков.
Муха:
-- Ты в это веришь?
-- Нет. В досье есть копии материалов уголовного дела, его завела Генеральная прокуратура. Приписки в объемах работ, расхищение стройматериалов. Ущерб -- около шести тысяч рублей. Квалифицировано: в особо крупных размерах. При миллионных оборотах -- в ценах тех лет -- вряд ли размеры эти такие уж крупные. После взрыва яхты дело закрыли -- в связи со смертью обвиняемого.
Трубач:
-- Думаешь, теперь откроют?
-- Не исключено
-- И посадят?
-- Постараются.
Док:
-- У него будут хорошие адвокаты.
-- А у них -- хорошие прокуроры.
-- Грязное дело, -- сказал Муха.
Я кивнул:
-- Да. Но они выкупили Тимоху.
-- Выходит, у нас нет выбора? -- спросил Артист.
-- Почему? Выбор всегда есть. Сам знаешь: быть иль не быть.
-- Значит, закрыли тему, -- заключил Док.
Мне было интересно, как они отреагируют на сообщение о пятидесяти тысячах баксов, которые я выжал из Волкова за эту работу. Вяловато отреагировали. Лишь Трубач с усмешкой сказал:
-- С этого надо было начинать!
-- Эти бабки можно заработать более простым способом, -- заметил Боцман.
-- Каким? -- заинтересовался Муха.
-- Банк ограбить.
-- Это, конечно, намного проще, -- согласился Муха.
Вот так они и отреагировали. И я понимал почему. Эти пятьдесят тысяч были как орден, который любят обещать генералы, ставя трудную боевую задачу. А какой нормальный солдат думает об ордене перед боем? Между каждым из нас и этими деньгами стояло дело, поэтому они и ощущались как некая эфемерность. Они словно бы еще не существовали.
Подошел Валера, напомнил:
-- Время.
Мы поднялись на восьмой этаж. Валера впустил нас в квартиру, сам остался на лестничной клетке и запер за нами дверь. Я успел предупредить ребят о прослушке, поэтому осматривались они молча. В комнатах никого не было, а на кухне, как и накануне, сидел тот же молодой парень в штатском с тем же кейсом, прикованным к руке, и читал те же "Известия". Он никак не прореагировал на наше появление, даже мельком не глянул, и у меня создалось впечатление, что он -- часть стандартного кухонного набора. Как газовая плита. Или как холодильник.
Минуты через три стукнула тяжелая входная дверь, и в спальне, где мы расположились, потому что в других комнатах для шестерых было тесно, появился полковник Голубков, а с ним -- какой-то штатский, лет пятидесяти, довольно высокий, в хорошо сидящем на нем темном костюме, с уверенным лицом. Он был явно той же породы, что и Волков, разве что калибром поменьше.
-- Александр Николаевич, -- представил его Голубков. -- Он руководит операцией.
"Нифонтов, -- вспомнил я. -- Генерал-майор".
Он быстрым внимательным взглядом оглядел нас. Показал на часы на моей руке:
-- "Командирские". Сменить.
Боцману -- на его спецназовские ботинки:
-- Сменить.
Мухе -- под курткой у него была офицерская рубашка "хаки":
-- Сменить.
Еще раз окинул нас общим оценивающим взглядом и недовольно покачал головой.
-- Туристы, значит...
-- По легенде -- да, -- подтвердил Голубков. -- Кто откуда: из Калуги, из Москвы, из Подольска. Случайно оказались в одной группе.
-- Туристы -- допустим. А насчет случайно... Нет. Они же -- как горошины из одного стручка. Взвод. Посмотрите внимательно.
-- Вы правы. Команда, -- согласился Голубков. -- Может, пусть так и будет -- команда? Спортсмены, допустим. Вторая сборная Московской области. Легкая атлетика. Или биатлон.
-- Стрельба, -- поправил Нифонтов. -- Это им ближе. Как они оказались на Кипре?
-- В порядке поощрения. Награждены бесплатными путевками за третье место на первенство области.
-- А почему не за первое? -- спросил я.
-- Проверяется, -- объяснил Голубков.
-- Кто дал путевки? -- уточнил Нифонтов.
-- Национальный фонд спорта. Это в их компетенции.
-- Согласен. Позаботьтесь, чтобы в фонде были их данные.
-- Будет сделано.
-- Здравствуйте, товарищи спортсмены! -- обратился к нам Нифонтов.
-- Здорово, тренер, -- ответил за всех Трубач. Нифонтов усмехнулся и кивнул:
-- Давайте работать.
Голубков принес из кухни планшет, извлек из него три крупномасштабные карты и десятка полтора цветных снимков и разложил их на кроватях. На снимках был курортный городок или поселок, чем-то напоминающий Ялту, снятый в нескольких ракурсах белый двухэтажный дом, полускрытый высокой каменной оградой и ветвями каких-то деревьев, и два человека -- за столиком уличного кафе, на набережной, возле ворот дома. Один -- высокий, плотный, немного болезненного вида, с редкими русыми волосами. Другой -- на голову ниже, круглый, с лысиной, с сигарой во рту. Оба в летних костюмах, в рубашках с короткими рукавами. Низенький -- в шортах, из которых довольно нелепо торчали загорелые кривоватые ноги.
-- Высокий -- это Назаров, -- объяснил Голубков. -- Тот, что с лысиной, -- Борис Розовский, его компаньон и друг... Это -- вилла, Розовский арендовал ее на чужое имя. Сигнализация, видеокамеры, шесть человек вооруженной охраны -- местные секьюрити, турки.
На плане Ларнаки он показал квадратик виллы и почти рядом -- пансионат "Три оливы". Там нам предстояло жить.
На второй карте был остров Кипр, на третьей -- выкопировка топографического плана участка польско-белорусской границы в стороне от трассы Белосток--Гродно. Название поселка или городка Нови Двор было обведено красным фломастером.
-- От Нови Двора до границы -- пять километров, -- продолжал объяснения Голубков. -- Дорога местная, пограничного пункта нет. В двух километрах южнее -- сосновый бор с густым подлеском, подходит прямо к границе. За контрольно-следовой полосой -- тоже лес. Граница охраняется из рук вон плохо. Из Нови Двора позвоните по этому телефону... -- Он написал номер, показал всем. -- Запомнили? -- Тут же сжег бумажку в пепельнице. -- Ответит диспетчер. Скажете только одну фразу: "Посылка готова, встречайте ночью". И назовете точное время. Этой же ночью перейдете границу. На нашей стороне вас встретит майор Васильев. Ровно в двух километрах к югу от дороги, не перепутайте. Пароль и отзыв вам тоже скажет диспетчер.
Я с сомнением всмотрелся в точку этого Нови Двора.
-- Почему выбрано это место? Там же наверняка каждый новый человек на виду.
-- Наоборот, -- возразил Голубков. -- Там сейчас огромная автомобильная барахолка. На территории бывшего военного городка. Со всей Европы старую рухлядь свозят. Проходной двор. Туда полк веди -- никто внимания не обратит.
-- Как мы доберемся до Нови Двора? -- спросил Док, когда полковник закончил объяснения.
-- Ваши проблемы. С Кипра -- паром, теплоход, самолет. Можете -- через Турцию. Или через Грецию, Болгарию и Румынию. Транзитные визы у вас будут. С транспортом -- тоже на месте определитесь. Купите подержанный микроавтобус. Или две легковые машины. На заключительном этапе без своего транспорта вам не обойтись. Деньги на это предусмотрены. Машины бросите у границы.
-- Возможны и другие варианты пересечения границы, -- заметил я. -Через Брест, Чоп. Или морем до Одессы или Новороссийска. Вполне легальные. Особенно если нам удастся убедить Назарова добровольно уехать с нами.
-- Абсолютно исключено, -- вмешался Нифонтов. -- Могут быть попытки перехватить объект. Оперативное наблюдение ведут наши коллеги из смежных, так скажем, организаций. Нет гарантий, что эта информация не поступает и к другим заинтересованным лицам. Ваша задача: доставить объект на белорусскую сторону границы. Живым. После этого ваш контракт будет считаться полностью выполненным.
Еще минут двадцать уточняли детали. Но, в общем, все было ясно. Ясно, что ничего не ясно. Но я не стал делиться с нашими работодателями своими соображениями.
То ли Нифонтов что-то почувствовал, то ли спросил просто так, на всякий случай:
-- У вас есть сомнения? В частностях или в сути?
-- В частностях -- ничего, кроме сомнений. Насчет сути... -- Я пожал плечами. -- Вы -- заказчик. А мы -- ну, как портной. Хотите двубортный костюм -- сошьем двубортный. Однобортный -- будет однобортный. Я только одно могу уточнить: кепочку с пуговкой?
-- Значит, вопросов нет, -- заключил Нифонтов.
Голубков уложил карты и снимки в планшет, собрал у нас паспорта и прошел на кухню. Вернувшись, раздал увесистые пакеты в плотной оберточной бумаге.
-- Ваш гонорар. Можете не пересчитывать -- банковская упаковка.
Мы и не стали пересчитывать. Только Боцман разорвал на одной из пачек бандероль и начал изучать стодолларовую купюру: смотрел на свет, щупал, разглядывал под разными углами крупный портрет Бенджамина Франклина.
-- Боишься, что фальшивка? -- удивился Голубков.
-- Знали бы вы, сколько сейчас фальшивых баксов ходит! -- ответил Боцман. -- У моей кассирши однажды детектор забарахлил, так за один день налетела на две сотни!.. Похоже, настоящие, -- закончив осмотр, сказал он.
-- Я передам нашим специалистам, что вы одобрили их работу, -- пообещал Нифонтов.
-- Самолет завтра в восемнадцать тридцать, -- напомнил Голубков. -Сбор в шестнадцать ноль-ноль в Шереметьеве-два. Получите документы, билеты, деньги на расходы. Летите по путевкам турагентства "Эр-вояж", в Никосии вас встретит симпатичная девушка -- их гид. Никаких записных книжек, писем, телефонов, только паспорта и водительские удостоверения. Никаких самостоятельных передвижений по Москве, машины для вас будут завтра в девять утра. Место сбора водители знают. Сегодня переночуете здесь.
-- В режиме гауптвахты? -- спросил я.
-- Это просто мера предосторожности. Мы хотим быть уверенными, что кого-нибудь из вас не потянет искать приключений. Их у вас и без того будет достаточно. До завтра!..
Нифонтов и Голубков ушли. Я выглянул на кухню -- малого с кейсом тоже уже не было. Когда я вернулся в спальню, ребята сидели на кроватях и тупо молчали. Поговорить было о чем, но говорить было нельзя.
-- Я чувствую себя проституткой, -- заметил Муха. Повертел в руках пакет с баксами и добавил: -- Валютной.
-- Прогресс, -- успокоил его Трубач. -- Раньше ты был просто шлюхой, которую имели практически за бесплатно.
-- Мы теперь, выходит, наемники, -- подытожил Артист.
А Док поправил:
-- Солдаты удачи...
* * *
На следующий день в восемнадцать тридцать мы вылетели на Кипр чартерным рейсом Москва-- Афины--Никосия. Но до этого Боцман успел смотаться в Калугу на выделенной для него "Волге", а я с Валерой на его "патроле" -- в Затопино. Я понимал, что, если отдам Ольге баксы, она с ума от беспокойства сойдет. Поэтому спрятал деньги в чулане и показал Тимохе место. Объяснил:
-- Здесь сорок пять штук моих и тридцать тысяч зеленых твоих. Не спорь, так решили. Считай, что это твои комиссионные за наш контракт. И если что... Понял?
-- Никаких "если что", -- ответил он. -- Понял?..
И когда джип перевалил через кювет, отделявший деревенский проулок от грунтовки, я почему-то велел Валере свернуть к Спас-Заулку и через четверть часа стоял один в полутемном храме.
* * *
"Это я, это я, Господи!
Имя мое -- Сергей Пастухов.
Чин мой на земле -- раб Твой.
Дело мое -- воин.
Твой ли я воин, Господи? Или князя Тьмы?..
Отец мой небесный, всемилостивый, всеведущий и всемогущий, снизойди к бедным детям твоим, вразуми их и наставь на путь истинный, очисти помыслы их и благослови дела их. И да не будут обделены милостями Твоими и справедливостью Твоей близкие, любимые и любящие их..."
Глава четвертая. Объект внимания
I
С наступлением темноты на южное побережье Кипра обрушивался звон цикад. Из многочисленных уличных кафе и баров на набережной доносились звуки музыки, к полуночи они слабели, а позже исчезали вовсе. Оставались лишь цикады, редкие гудки буксиров на рейде Ларнаки и мерный шум волн, лениво накатывавших на пустые пляжи с выпирающими из песка ноздреватыми каменными глыбами. В легких струях ночного бриза с жестяным шелестом терлись друг о друга листья дубов, покачивались вершины кипарисов и ветви алеппских сосен, в купах которых белели обнесенные террасами виллы, делающие курортные предместья похожими на гавань, где у причалов теснятся дорогие яхты и многопалубные пассажирские теплоходы. А потом все поглощала ночь -- мертвая, прекрасная, страшная.
Аркадий Назаров, человек, обозначенный в оперативной разработке Управления по планированию специальных мероприятий как объект внимания, полулежал в белом кожаном шезлонге во дворе одной из вилл в фешенебельном пригороде Ларнаки. Двор был надежно укрыт от внешнего мира высоким каменным забором и плотным строем кипарисов, по всему периметру ограды постоянно дежурила охрана -- молодые смуглые турки, специально выписанные из Анкары. Они не говорили по-гречески и чувствовали себя в этой части острова, населенного греко-киприотами, как во вражеском окружении.
Рядом с шезлонгом Назарова стоял низкий белый стол с квадратной бутылкой виски "Уайтхолл" и серебряным ведерком со льдом, в метре от стола и шезлонга за невысоким мраморным бортиком чернела вода в овальном бассейне, в ней отражались круглые садовые фонари...
Проклятая бессонница!
Проклятая ночь!..
А ведь ночь когда-то была его временем. Ночью отпускало нервное напряжение дня, снисходило глубокое успокоение.
Привычку к ночному образу жизни Назаров приобрел еще в юности, во время учебы на экономическом факультете МГУ. С матерью и младшей сестрой он жил в двенадцатиметровой комнате в огромной коммунальной квартире на Тишинке, и в сутках было всего несколько часов, когда он мог спокойно, без помех, заниматься на общей кухне: с часу ночи, когда в квартире засыпали, и до начала шестого утра, когда принималась греметь чайником и кастрюлями соседка, работавшая на швейной фабрике в первую смену. Позже, после университета и двух лет бессмысленного нищенского прозябания в плановом отделе Минцветмета, он попал на Колыму, в старательскую артель, мывшую золото на отработанных приисках. Летний сезон был короткий, работали по двенадцать часов в сутки без выходных, и молодой, крепко сбитый, высокий и сильный Аркадий Назаров уставал не от тяжелого промывочного лотка, не от перелопачивания отвалов, а оттого, что некуда было укрыться от беспощадного солнца долгого полярного дня. Даже в балок, где старатели спали, сменяя друг друга на деревянных топчанах, сквозь тряпье на оконцах проникали солнечные лучи, не давая забыть про море света и режущее глаза сверкание наледей на обступивших прииск гольцах. И когда после первого сезона он вернулся в Москву и вышел из самолета на ночной внуковский аэродром, словно бы тяжелый рюкзак спал с его плеч. Груз, привычный, как горб, о котором он даже не подозревал. И тогда он понял, чего хочет: быть свободным, диктовать времени свой счет. И чтобы всегда в его полном владении была ночь. Царица ночь.