Страница:
Волнуешься? тихо спросил он.
Самую чуточку, ответила леди Мирейн, положив на его плечо руку. Ты уже разговариваешь со мной?
Разве я когда-нибудь прекращал?
Частенько. Она забавлялась. Ты всегда любил портить мне мои маленькие удовольствия.
Чем делал их слаще. Мне следовало бы раньше это понять. Леди Мирейн рассмеялась. Она казалась ослепительно молодой, прекрасной и стройной в белых одеждах, оттененных зеленью платья, с золотой диадемой в черных как вороново крыло волосах. На нее невозможно было сердиться. Да и eqr| ли грех в том, что она полюбила мужчину, достойного ее любви? Она должна была обо всем мне рассказать, шевельнулось в его душе упрямое чувство, но оно тут же было погашено волной щемящей нежности к матери. Он импульсивно потянулся к ней и, взяв за руку, бережно поцеловал узкую прохладную ладонь.
Я думаю, ты ссоришься со мной, потому что получаешь особое наслаждение от примирений, сказала она. Чувства, переполнявшие его сердце, не нуждались в словах и все же он нашел в себе силы ответить:
Что за жизнь без хорошей драки? Он понял, что преграда, стоявшая между ними, рухнула. Леди Мирейн скользнула к нему за спину и замерла, положив руки на плечи сына. Он готов был поклясться, что это движение не продиктовано расчетливостью, дабы опять иметь над ним власть. Просто она вновь стала матерью и охраняла свое дитя, и огонек, разгорающийся сейчас в них обоих, не мог погасить никакой ветер. В толпе меж тем затеялась суета, вызванная продвижением группы узников к помосту, над которым развевалось два флага: красный имперский, и темножелтый с гербом лорда Ан-саваара. Охранники прокладывали себе путь древками копий. Головы пленников были наголо острижены и только потому выделялись в общей толчее. Они монотонно покачивались в такт движению и замерли на секунду, когда один из мятежников оступился. Толпа молчала. В Эндросе появление узников на городской площади вызвало бы оглушительную бурю криков, завываний и свиста, здесь же воцарилась мертвая тишина. Угрожающая. Так, подумал Эсториан, замирает юл-кошка перед прыжком. Он огляделся. Гвардия сдвинула фланги, оленейцы чуть выпростали из ножен мечи, на крышах домов появились лучники. Осмелившийся затеять какую-нибудь свалку с целью освобождения мятежников тут же был бы поражен копьем, клинком или стрелой. Палач уже стоял на помосте, разбирая свою суму. Чистокровный асанианин с добродушным, резко сужающимся книзу бараньим лицом, он не уступал в росте Эсториану. Раскладывая на грубо сколоченных козлах свои хлысты, многохвостые плети и прутья, он неторопливо, как плотник доски, оглядывал узников, словно прикидывая, как с каждым из них в отдельности поступить. Его, казалось, нисколько не смущал ропот в их рядах, переходящий в явственно различимые всхлипывания и причитания. Похоже, мятежники решили, что милосердие императора было показным и сейчас он велит запороть их всех до смерти. Последний пленник споткнулся, всходя на помост, и чуть не упал, его поддержали тупым концом копья и толкнули в общую кучу. Палач выбрал плеть, огладил ее и повернулся к императору. Не поднимая глаз, он отвесил грозному властелину и его окружению глубокий поклон.
Он готов, ваше величество, сказал лорд Шурихан. Эсториан не нуждался в толкователе происходящего. Он выпрямился и вскинул вверх руку с горящим диском. Солнечные лучи ударили в него и отразились ослепительной вспышкой. Толпа вздрогнула. Губы Эсториана раздвинулись, приобнажая зубы. Эта гримаса не напоминала улыбку. Она должна была вселить в сердца собравшихся здесь людей трепет и внушить им, что перед ними император, чья воля неоспорима и непреклонна. Кажется, ему удалось добиться ожидаемого эффекта, с горечью констатировал он. Справедливость должна торжествовать, думал он, наблюдая, как взлетает и падает кнут. Одни наказуемые тихо скулили, другие громко рыдали и выли, умоляя о пощаде. Желудок его сжался в судорожно подрагивающий комок, челюсти свело так, что лицевые мускулы онемели. Юл-котенок, пискнув от страха, запус тил острые коготки в его бедро. Эта боль принесла ему некоторое облегчение. Говорят, первый Солнцерожденный, творя скорый суд, беседовал по душам с каждым осужденным, который нуждался в поддержке. Любовь и строгость ходят рука об руку, часто повторял он. Зато никто из тех, кто подвергался даже самым суровым наказаниям, не упрекал своего императора в излишней жестокости или бездушии. Эсториан не обладал таким величием духа. Он не умел одновременно гладить и бить. И не имел права прекратить экзекуцию. Глупцы должны быть наказаны в m`ghd`mhe себе и подобным им глупцам. Последним был знакомый Эсториану грубиян, синий от холода и трясущийся от недостатка наркотика в крови. Он вел себя смело и нагло, оттолкнул стражников и сам протянул руки палачу, чтобы тот привязал его к лоснящемуся от крови столбу. Он оглянулся, ища глазами врага. Эсториан встретил ненавидящий взгляд желтых глаз и вложил в свой ответный взор энергию подавления. Мятежник вздрогнул и повернулся к столбу. Его обнаженная спина оказалась неожиданно узкой, с выпирающими ребрами и позвонками, острыми, как у тощей ощипанной птицы. Не ежась, не дергаясь, не извиваясь, он спокойно стоял, выпрямив плечи в ожидании первого удара палача. Он без крика выдержал девять сильных ударов и лишь десятый последний исторг из него вой, который мог бы показаться жалобным, если бы в нем не звучали визгливые ноты насмешки. Палач отшвырнул бич и улыбнулся. Он хорошо проделал свою работу, теперь пришла пора отдыхать. Правда, последний мятежник немножко подпортил картину. Наглый преступник сумел устоять на ногах и сам добрел до своих вонючих сообщников, хотя на спине его алели широкие рваные полосы, бич не только рассекал кожу, но местами вырывал мясо. Ничего, эти рубцы теперь заживут не скоро, а шрамы от них не изгладятся до конца жизни упрямого дурака. Палач бьет легче, когда люди кричат. У него тоже есть сердце. Эсториан вскинул детеныша рыси на плечи. Толпа вела себя тихо. Гвардейцы расслабились и чуть сдвинулись со своих мест. Им не очень понравилось то, что он собирался сейчас проделать. Они даже, возможно, будут протестовать. Что ж, тогда ему придется несколько осадить их. Император волен делать все, что захочет, иначе кто будет его уважать? Он должен сейчас подойти к этим несчастным и сказать им пару напутственных слов, чтобы ободрить бедняг, а заодно показать жителям При'ная, что значат императорские справедливость и милосердие, с которыми им никогда не приходилось сталкиваться. Он не хотел признаться себе, что единственной настоящей причиной, побуждающей его к вы ходящим из ряда вон поступкам, является неодолимое желание очаровать всех и вся. Он погладил мохнатую лапу, свисающую с его плеча, и стал спускаться к толпе. Эскорт двинулся вместе с ним. И гвардейцы, и оленейцы и мать, и Айбуран, и маги. Они шествовали уверенно и молчаливо, не испрашивая на то императорского согласия, они игнорировали его. Если император вознамерился делать глупости, говорили глаза упрямцев, он будет их делать под надежной ох раной или не делать вообще. Ему не хотелось ссориться с ними на людях, и они понимали это. Они шли, защищая его с боков и со спины, катя перед ним вал магической силы. Узники, стоявшие на эшафоте, постепенно приходили в себя. Все кончилось для них лучше, чем они могли ожидать. Все они были живы, хотя, может быть, не вполне здоровы, но рубцы заживут, а проворные кузнецы уже принялись сбивать с них оковы. За спиной Эсториана затеялась возня. Рыкнула Юлия. Он обернулся. Один из гвардейцев оступился на скользких от снега камнях мостовой и грохнулся бы оземь, если бы товарищи не поддержали его. Варьянец выругался сквозь зубы, проклиная свою неловкость. Эсториан усмехнулся. Это все нервы. Ему следует держать себя в руках и не дергаться от каждого шороха. Преступники примерно наказаны, и зерна мятежа уже не прорастут в них... к их несомненной пользе. Сегодня он победил если не весь юг и, уж конечно, не весь Асаниан, то по крайней мере При'най... Отчего же на душе так скверно? Путь был открыт, лица узников выражали покорность, толпа падала на колени. Справедливость и милосердие прекрасный девиз, строгость и любовь, любовь и строгость. Он пригнулся и ловким движением вспрыгнул на эшафот, игнорируя лестницу. Стража опешила, он усмехнулся, он опять натянул им нос. Юлия вспрыгнула вслед за ним и, морща морду, колотила по доскам помоста хвостом, припадая на все лапы. Бедная королева кошачьих семейств, она ненавидела асанианские города. Юл-котенок взвыл, словно откликаясь на материнские чувства. На деле все оказалось не так. Маленький золотоглазый боец выл совсем по dpscnls поводу. Он не сострадал и не боялся. Он устрашал. Ярость. Длинные острые когти вспороли слои мантий. Плечам Эсториана вдруг сделалось легко. Он обернулся. Тощий наглец преступник корчился на досках помоста, а над ним бушевало облако, состоящее из когтей, зубов, шерсти и стали. Сталь? Пространство над площадью заполнилось крыльями, ветром, мерцанием ножей.
Эсториан! Айбуран ревел, как бык в брачную пору. Маги! Берегись магов, малыш! Это не маги. Эсториан думал медленно, рассеянно следя, как пространство скручивается вокруг него и ветер распадается на струйки визга. Не только маги. Это Врата! Они испускают смерть! Они выскакивали прямо из воздуха, ужасающие фигуры в белом, вооруженные длинными сверкающими ножами. Они пели, и песня их прославляла смерть, забвение и вечный покой. Глаза мрачных фигур были устремлены на него. Что-то царапнуло его под коленкой, вернув к жизни. Он опустил взгляд. Юлкотенок сидел рядом, потирая лапкой окровавленные усы. Эсториан подхватил маленького бойца на руки. Он не стал тратить время на то, чтобы взглянуть, что сталось с тощим наглецом. Юл-коты не покидают жертву, если она жива. С детенышем Юлии на плечах он спрыгнул с помоста в толпу раздраженных гвардейцев. Глотку саднило. Он кричал, он визжал, он ревел.
Сюда! Я здесь! Возьмите меня, скоты! Возьмите, если сможете! Он споткнулся. Тело. В чем-то белом. Убийца? Или?.. Оно было покрыто белым блестящим мехом то, что не давало ему пройти. Оно трепетало...
Нет, сказал он. Самому себе. Тихо, спокойно и ясно. Яростная схватка кипела вокруг. Но она уже не касалась его. Он опустился на колени. Леди Мирейн дышала хрипло, с трудом. Рукоятка ножа, погруженного в ее грудь, вздрагивала в такт биениям сердца. Крови не было, кровь сдерживал клинок. Это только рана, подумал он. Чистая, не глубокая, не смертельная. Голова матери покоилась на коленях Айбурана. Жрец казался безмерно усталым, борода его потускнела. Глаза леди Мирейн обратились к сыну.
Вытащи его, сказала она хрипло. Вытащи нож.
Нельзя, ма, это опасно, выдохнул он.
Пусть, сказала она. Вытащи.
Нет, ласково просил он, потерпи. Мы поможем тебе. Мы кликнем магов, пригласим лекарей...
Я маг, сказал Айбуран, и я же целитель. Но я не могу ничего поделать сейчас.
Ты сможешь. Эсториан огляделся. Красные и зеленые плащи развевались вокруг них. Белые фигуры наседали, но падали под ударами мечей. В воздухе реяли стрелы. Одна из них с гудением расщепила бортик помоста. Там люди, они ничем не защищены, они умирают, как скот в загоне.
Помоги ей, крикнул он Айбурану. Спаси ее жизнь! Он ухватился за стойку грубо сколоченной лестницы и встал, потом, подтянувшись, вскарабкался на помост, обдирая руки. Помост был пуст, только тело тощего бунтаря валялось в луже вытекшей из разорванной глотки крови. Битва была не столь свирепой, как он предполагал. Хуже всего приходилось его личной охране, остальная толпа бестолково металась по площади, люди мешали друг другу выбраться из толчеи, крича и уподобляясь обезумевшим животным. Внезапно он успокоился. Мать умирала. Маги убили ее. Они пытались убить и его, они не знали, что он обладает чувством Врат и возможностью защищаться. Однако мир в его империи мог быть ими нарушен и возмущен. Что-то шевельнулось в глубине его существа. Не гнев, не страх, не ярость. Ощущение походило на мгновенную вспышку иронии. Он явился сюда, чтобы наказать других, и был тут же наказан сам. Кем? Магами. Магами Врат. Он посмотрел вниз. Айбуран вынимал нож из груди императрицы. Леди Мирейн глубоко вздохнула и вытянулась. Он ощутил, как останавливается ее сердце, как его обволакивает вырвавшаяся из перерезанных жил кровь. Он сжал голову, чтобы унять боль, пульсирующую под черепом. Юл-котенок, воя, скатился с его спины. Матушка умерла. Годри умер. Отец умер. Все они были мертвы. Кто будет следующим? Он закричал. Беззвучно, безмолвно, давая выход копившейся в нем ярости. Пришла не ярость. Пришла сила, дремавшая в глубинах его существа, загнанная туда чувством вины и ужаса, кошмарами детских лет. Нельзя капризничать, нельзя убегать из дому, нельзя желать другим зла, нельзя разрушать чужой дух. Нельзя, нельзя, нельзя... Можно. Теперь ему можно все. Это была не та сила, которая зашевелилась в нем, когда он покидал Кундри'дж. Это была мощь накопленной многими поколениями магии, сила, которая подчинялась только ему, которой он мог управлять. Никто не заметил происшедшей в нем перемены. Глупцы, они по-прежнему считали его калекой, увечным, беспомощным существом. Его магия была для них незрима. Но она ожила. Грозная, великолепная, потрясающая вещь, подобная двуручному мечу, орудуя которым необходимо помнить о равновесии. Итак, маги. Итак, Врата. Земля, сотрясаемая болью. И люди, нуждающиеся в любви и защите. Он опять очутился в таинственной мерцающей пустоте, как тогда, после смерти отца, он плыл в ней, но уже не жалкий и маленький, а сильный, спокойный, невозмутимый. Учителя, называющие себя мастерами магии, мало упоминали об этом просторе. Глупцы, они говорили о трудностях, не подозревая, как это легко проникнуть сюда. Здесь двигались маги, маленькие, как огоньки свеч, нити их жизней влачились за ними, запутываясь и распутываясь. Их можно было обрезать или задуть, одним дыханием или движением. Нет! Что вскрикнуло в нем? Память? Душа? Сердце? Не приноси жертвы. А кто же тогда заплатит за жизнь его матери, его отца, его друга и брата? Не так громко. Не так высоко. Они потеряли лишь тела, а ты собираешься губить души. Это проклято, это обречено... Это просто. И очень просто. Эсториан! Айбуран? Нет. Опять и опять.
Матушка! Радость, поющая, улетающая ввысь.
Матушка? Ты жива? Нет. Обморок, густой и тяжелый. Нет, Эсториан. Умоляю, ради меня.
Матушка! Нет ответа.
Ма! Мама! Она ушла. Он заплакал, но она все равно не вернулась к нему. Маги прыгали и мерцали, как призраки. Он чувствовал исходящее от них зловоние: наслаждение его бессилием, его горем, уверенность и презрение. Они не замечали его сияния. Он только что сделал их слепыми, но они не подозревали и об этом. Он корчился в темноте, извиваясь, как дракон в лучах солнца. Они нападали, он легко отражал их наскоки. Что-то вертелось совсем рядом. Что? Он поймал это и рассмотрел нить, обмотанную вокруг мягкого светящегося пузыря, он потянул за нить, из нее выскочила искра. Она проколола пузырь, и тот словно отек, опал, исчез, растворился в вечности. Очень просто. Быстро, четко и аккуратно. Он не тронул ни тел, ни душ, он только лишил их магии. Мерцающие огоньки с опавшими нитями закружились вокруг него, но он уже плыл дальше. Как он мог обо всем этом забыть? Мир и покой, волны не знающего штормов моря. Он скручивал себя и раскручивал. Он был и твердый, и мягкий, и податливый, и несокрушимый. Сумасшествие задержаться здесь, сумасшествие покинуть это пространство. Темнота ласкова и глубока, молчание благословенно и абсолютно. Мир, пел его dsu, мир и покой.
ГЛАВА 42
Вэньи получила несколько предупреждений, но настолько неясных и размытых, что не понимала, как взяться за дело и чему, собственно, противостоять. Ее чувство Врат было обеспокоено, но беспокойство казалось беспричинным: ничего такого, что можно пощупать руками, чего можно коснуться сущностью. И спектакль, который затеял Эсториан, не казался ей чем-то особенным. Его выходка не намного отличалась от других, ей подобных: глупость, упрямство, желание настоять на своем. Она пошла за ним в числе других сопровождающих, среди не имеющих лиц оленейцев, и ткала свою паутину защиты, вплетая ее в общую сеть. Оленейцы мешали работать, горделивые сущности этих людей долга выпячивались над ними, изгибая магические линии, сбивая и путая их. И все же Вэньи постаралась на славу и выткала хороший плотный заслон. Она уже мысленно потягивалась в предвкушении отдыха, когда общая сеть вдруг задрожала и стала расползаться. Она никогда не видела открытых Врат и не думала, что когда-нибудь увидит. Что-то пронеслось в воздухе, что-то ударило в самое сердце защиты, что-то стерло, как тряпкой, то, что невозможно стереть. Маги Айбурана могли противостоять чародейству и отводить удары враждебных сил, но они не могли бороться с существами, подключенными к энергии иных миров. Эти монстры с легкостью поглощали любую магическую силу, пробиваясь к своей цели. И все же жрецы Айбурана отважно ринулись в бой с неведомым. Глупцы, храбрецы, безумцы
они быстро истощили свои ресурсы, их сопротивление было подобно попытке ос тановить голой рукой жернов точильщика. Вэньи не хотела гибнуть без пользы. Прячась за спинами оленейцев, она отдернула свою сеть и включила внешнее зрение. Битва на уровне тел и предметов разгоралась. Белые фигуры шли в атаку, гвардейцы Эсториана и воительницы леди Мирейн сдерживали их напор. Оленейцы стояли неподвижно, убийцы, посланные Вратами, обтекали воинов в черных плащах. Она видела, как упала императрица, как Айбуран бросился к ней, как Эсториан, выкрикивая чтото бессмысленное, соскочил с эшафота. Он был вооружен, но, казалось, забыл об этом и не вынул меч, то ли надеясь на храбрость своих бойцов, то ли совсем потеряв голову. Потом он снова вскарабкался на помост и застыл там, являя собой отличную мишень для стрел и клинков. Вэньи похолодела. Она попыталась пробиться к нему сквозь стену плотно сомкнутых тел. Черные головы повернулись, волна презрения окатила ее. Желтые взгляды, желтые глаза. Львиных среди них не было. Самовлюбленные, безликие дураки. Она пустила в ход локальную магию проникания. Спокойно, без спешки, как влага сквозь поры, она просочилась сквозь строй бездействующих бойцов и на какой-то миг замерла, озирая открывшуюся картину. Хаос, кошмар, буйство магии Врат, обезумевшая толпа горожан походила на бурное море. Леди Мирейн умирала, жрецы падали, варьянцы без остановки работали мечами. Эсториан, недвижимый как статуя, возвышался над площадью, ставшей полем сражения. Его лицо было спокойно, темно-золотые глаза источали волны почти потустороннего света. Он был невредим.
О, бог и богиня! сказала Вэньи, не понимая, как такое возможно. Казалось, никто, кроме нее, не видел его. Ни те, что сражались за своего императора, ни те, что пытались убить варвара, захватившего Золотой трон. Она услышала собственный крик, обращенный к нему, но он даже не повернулся. Ребенок, калека, слабое существо, не обладающее собственной силой. Существо беззащитное, не способное сопротивляться. Цель, приз и возможная жертва этой безумной схватки. Но, кажется, о нем не стоило сожалеть, по крайней мере сейчас. Он был огромен, он походил на вулкан, залитый кровавым светом Большой Луны, безжизненный, погруженный в снега размышлений. Но в недрах его полыхал огонь и грудь продолжала спокойно и мерно вздыматься. Вэньи отдернула взгляд. Кольцо красных и зеленых плащей расширилось, среди них мелькали бронзовые доспехи солдат Ансаваара. Варьянскому капитану и m`w`k|mhjs оленейцев удалось каким-то образом бросить в драку и этих ребят. Внутри кольца приходили в себя жрецы Айбурана. Убийцы отступали, копя силы для нового броска. Гора, возвышавшаяся над площадью, начинала дымиться.
Берегитесь! вдруг закричала Вэньи на языке большого безмолвия. Маги, люди. во имя небес, защищайтесь! Оромин коснулся ее сущности, не понимая, в чем дело, но инстинктивно прикрылся щитом. Шайел с маленькой жрицей тут же замкнулся в магическом коконе. Другие сплотились в одно целое, пытаясь вознести к небу общий заслон. И только один сопротивлялся ее воле.
Айбуран. взмолилась Вэньи. Укрой себя! Он начинает.
Идиотка! Где твой собственный щит? загремел Айбуран, накидывая на нее свой кокон. И все поглотил огонь. В мире живущих такого еще не случалось. Вспышка энергии разметала жрецов, отшвырнула враждебных магов. Воины опустили мечи, не понимая, что происходит. И увидели одинокую фигуру на эшафоте, завернутую в красный плащ. В мире магических сил он выглядел совсем по-другому. Он казался башней нестерпимого света, плавающей среди кошмарной тьмы. Мелкие огоньки кружились вокруг него как мошкара. Здесь были и маги Эндроса, и те другие. Они тоже слышали крик Вэньи, но не сочли нужным укрыться и поплатились. Он содрал с них магию так же легко, как мальчишка сдирает скорлупки с улиток, потом походя, словно дверцу чулана, захлопнул Врата и заштопал дыру в пространстве. Потом подогнал убийц под разящие клинки. Потом наступила тишина.
*** Вэньи медленно поднялась на ноги. Битва закончилась. Толпа разбежалась, на черном, утоптанном, мокром снегу явственно обозначились мертвецы. Борт эшафота заплеснуло красным. Это была не кровь, слава богу с богиней, это был край императорского плаща. Эсториан лежал, он казался спящим. Он не пробудился, когда Вэньи прикоснулась к нему. Его юл-котенок на миг още тинился, но не фыркнул и не оскалил клыки. Черная тень пересекла лежащее тело. Под вуалью светились золотые с янтарным отливом глаза.
Ты? презрительно усмехнулась Вэньи. Где ты был, когда он нуждался в тебе?
Сражался, сказал оленеец. Его голос был холоден, как всегда, но не бесстрастен. В нем угадывалась тревога. Я никак не мог подступиться к нему. Да, он был потрясен и не пытался скрыть этого, но в сердце Вэньи не было места для жалости.
Если он погибнет, я сдеру с тебя шкуру тупым ножом!
Он погибнет? Оленеец затрепетал. Нет! Этого не может быть! Он жив. Он не умрет.
Мы узнаем об этом ближе к вечеру, пробормотала Вэньи. Прекрати трястись и помоги мне. Поставь здесь караул. Он выпрямился и знаком подозвал к себе других оленейцев. Вэньи вскинула голову. Темные, укрытые вуалями лица, желтые, виноватые глаза. Как их много, и какие они чужие? Как одиноко ей в этой стране, не знающей цвета и запаха морских волн. Леди Мирейн умерла, Эсториан был на грани жизни и смерти, Айбуран полусидел, полулежал возле тела мертвой императрицы. Он едва пошевелился, когда Вэньи спустилась к нему.
Ты ранен? спросила она, опускаясь на колени.
Они смазывают ножи ядом, ответил он просто, я не успел увернуться. Жрец кашлянул. Я пытался его оградить, хотя он не нуждался в этом. Знаешь, чем я был для него? Комаром, который зудит и жалит. Он оборвал мне крылья, прежде чем я сумел обуздать отраву, вошедшую в мою кровь.
Нет, сказала она, хотя понимала, что возражать глупо. Магия ушла из него, и огромное тело жреца словно съежилось, как пузырь, из которого b{osqrhkh воздух, голова поникла, глаза превратились в узкие щелки.
Я всегда недооценивал его... и никогда не понимал. И сейчас всеми силами пытался стащить его с этого дурацкого помоста. Я мешал ему творить суд, и он отшвырнул меня как надоедливую муху. Ты должна... очень любить его, ты должна быть с ним рядом, Вэньи.
Я? Она усмехнулась. Я вовсе не собираюсь добровольно сходить с ним с ума. Он пропустил ее слова мимо ушей.
Кто... остался?
Оромин, быстро ответила она. Шайел. Она поняла, о чем он хочет спросить.
Нет, сказал Айбуран, задыхаясь и кашляя, им это не по плечу. Он обрел огромную силу. С ним никто не сможет управиться, кроме... кроме... тебя... Его вывернуло, изо рта хлынула кровавая пена.
Нет, повторила она за ним, нет. Нет, Айбуран, ты еще превратишься в древнего величественного старца, и вот тогда, быть может, девчонке, которая к тому времени станет искусной жрицей, придется принять бразды правления из твоих ослабевших рук. Но это случится не скоро, ох, как не скоро... через вечность... через тысячи циклов Ясной Луны... Она сидела и наблюдала, как он умирал. Она не плакала и не могла его поддержать. Она просто сидела и наблюдала. Рослые северяне из обозных рабочих перетаскивали к носилкам тела мертвецов, приводя в порядок центральную площадь При'ная. Но никто на свете не мог привести в порядок хаос, поселившийся в ее душе. В разгар генеральной уборки на площади показался лорд Шурихан. Ни единая вмятина от вражеского удара не портила красоты его великолепных доспехов, ни одна капля вражеской крови не темнела на рукояти его меча. Лорд не должен сражаться, даже если он очень искусен в военном деле, лорд должен руководить действиями своих солдат. Впрочем, если солдаты прекрасно обучены, надобность в непосредственном руководстве отпадает. Хороший воин сам понимает, как должно себя вести. Он приосанился и задрал нос. Император повержен, леди императрица мертва. Нелегкое бремя власти опять опускается на его плечи, но он выдержит. Он примет командование императорской армии на себя. Ему же достанутся и лавры славной победы. Вэньи без труда прочла эти мысли в маленьких, заплывших жиром глазках лорда Ансаваара, когда выросла на его пути. Неслыханное нарушение субординации. Женщина должна прислуживать господину или украшать собою его гарем. Он грозно нахмурился, когда маленькая, но крепкая рука выхватила из ножен его меч и, повертев в солнечных лучах сияющую полосу стали, бесцеремонно вернула ее на место. Приятный на слух голосок с изысканной вежливостью произнес:
Самую чуточку, ответила леди Мирейн, положив на его плечо руку. Ты уже разговариваешь со мной?
Разве я когда-нибудь прекращал?
Частенько. Она забавлялась. Ты всегда любил портить мне мои маленькие удовольствия.
Чем делал их слаще. Мне следовало бы раньше это понять. Леди Мирейн рассмеялась. Она казалась ослепительно молодой, прекрасной и стройной в белых одеждах, оттененных зеленью платья, с золотой диадемой в черных как вороново крыло волосах. На нее невозможно было сердиться. Да и eqr| ли грех в том, что она полюбила мужчину, достойного ее любви? Она должна была обо всем мне рассказать, шевельнулось в его душе упрямое чувство, но оно тут же было погашено волной щемящей нежности к матери. Он импульсивно потянулся к ней и, взяв за руку, бережно поцеловал узкую прохладную ладонь.
Я думаю, ты ссоришься со мной, потому что получаешь особое наслаждение от примирений, сказала она. Чувства, переполнявшие его сердце, не нуждались в словах и все же он нашел в себе силы ответить:
Что за жизнь без хорошей драки? Он понял, что преграда, стоявшая между ними, рухнула. Леди Мирейн скользнула к нему за спину и замерла, положив руки на плечи сына. Он готов был поклясться, что это движение не продиктовано расчетливостью, дабы опять иметь над ним власть. Просто она вновь стала матерью и охраняла свое дитя, и огонек, разгорающийся сейчас в них обоих, не мог погасить никакой ветер. В толпе меж тем затеялась суета, вызванная продвижением группы узников к помосту, над которым развевалось два флага: красный имперский, и темножелтый с гербом лорда Ан-саваара. Охранники прокладывали себе путь древками копий. Головы пленников были наголо острижены и только потому выделялись в общей толчее. Они монотонно покачивались в такт движению и замерли на секунду, когда один из мятежников оступился. Толпа молчала. В Эндросе появление узников на городской площади вызвало бы оглушительную бурю криков, завываний и свиста, здесь же воцарилась мертвая тишина. Угрожающая. Так, подумал Эсториан, замирает юл-кошка перед прыжком. Он огляделся. Гвардия сдвинула фланги, оленейцы чуть выпростали из ножен мечи, на крышах домов появились лучники. Осмелившийся затеять какую-нибудь свалку с целью освобождения мятежников тут же был бы поражен копьем, клинком или стрелой. Палач уже стоял на помосте, разбирая свою суму. Чистокровный асанианин с добродушным, резко сужающимся книзу бараньим лицом, он не уступал в росте Эсториану. Раскладывая на грубо сколоченных козлах свои хлысты, многохвостые плети и прутья, он неторопливо, как плотник доски, оглядывал узников, словно прикидывая, как с каждым из них в отдельности поступить. Его, казалось, нисколько не смущал ропот в их рядах, переходящий в явственно различимые всхлипывания и причитания. Похоже, мятежники решили, что милосердие императора было показным и сейчас он велит запороть их всех до смерти. Последний пленник споткнулся, всходя на помост, и чуть не упал, его поддержали тупым концом копья и толкнули в общую кучу. Палач выбрал плеть, огладил ее и повернулся к императору. Не поднимая глаз, он отвесил грозному властелину и его окружению глубокий поклон.
Он готов, ваше величество, сказал лорд Шурихан. Эсториан не нуждался в толкователе происходящего. Он выпрямился и вскинул вверх руку с горящим диском. Солнечные лучи ударили в него и отразились ослепительной вспышкой. Толпа вздрогнула. Губы Эсториана раздвинулись, приобнажая зубы. Эта гримаса не напоминала улыбку. Она должна была вселить в сердца собравшихся здесь людей трепет и внушить им, что перед ними император, чья воля неоспорима и непреклонна. Кажется, ему удалось добиться ожидаемого эффекта, с горечью констатировал он. Справедливость должна торжествовать, думал он, наблюдая, как взлетает и падает кнут. Одни наказуемые тихо скулили, другие громко рыдали и выли, умоляя о пощаде. Желудок его сжался в судорожно подрагивающий комок, челюсти свело так, что лицевые мускулы онемели. Юл-котенок, пискнув от страха, запус тил острые коготки в его бедро. Эта боль принесла ему некоторое облегчение. Говорят, первый Солнцерожденный, творя скорый суд, беседовал по душам с каждым осужденным, который нуждался в поддержке. Любовь и строгость ходят рука об руку, часто повторял он. Зато никто из тех, кто подвергался даже самым суровым наказаниям, не упрекал своего императора в излишней жестокости или бездушии. Эсториан не обладал таким величием духа. Он не умел одновременно гладить и бить. И не имел права прекратить экзекуцию. Глупцы должны быть наказаны в m`ghd`mhe себе и подобным им глупцам. Последним был знакомый Эсториану грубиян, синий от холода и трясущийся от недостатка наркотика в крови. Он вел себя смело и нагло, оттолкнул стражников и сам протянул руки палачу, чтобы тот привязал его к лоснящемуся от крови столбу. Он оглянулся, ища глазами врага. Эсториан встретил ненавидящий взгляд желтых глаз и вложил в свой ответный взор энергию подавления. Мятежник вздрогнул и повернулся к столбу. Его обнаженная спина оказалась неожиданно узкой, с выпирающими ребрами и позвонками, острыми, как у тощей ощипанной птицы. Не ежась, не дергаясь, не извиваясь, он спокойно стоял, выпрямив плечи в ожидании первого удара палача. Он без крика выдержал девять сильных ударов и лишь десятый последний исторг из него вой, который мог бы показаться жалобным, если бы в нем не звучали визгливые ноты насмешки. Палач отшвырнул бич и улыбнулся. Он хорошо проделал свою работу, теперь пришла пора отдыхать. Правда, последний мятежник немножко подпортил картину. Наглый преступник сумел устоять на ногах и сам добрел до своих вонючих сообщников, хотя на спине его алели широкие рваные полосы, бич не только рассекал кожу, но местами вырывал мясо. Ничего, эти рубцы теперь заживут не скоро, а шрамы от них не изгладятся до конца жизни упрямого дурака. Палач бьет легче, когда люди кричат. У него тоже есть сердце. Эсториан вскинул детеныша рыси на плечи. Толпа вела себя тихо. Гвардейцы расслабились и чуть сдвинулись со своих мест. Им не очень понравилось то, что он собирался сейчас проделать. Они даже, возможно, будут протестовать. Что ж, тогда ему придется несколько осадить их. Император волен делать все, что захочет, иначе кто будет его уважать? Он должен сейчас подойти к этим несчастным и сказать им пару напутственных слов, чтобы ободрить бедняг, а заодно показать жителям При'ная, что значат императорские справедливость и милосердие, с которыми им никогда не приходилось сталкиваться. Он не хотел признаться себе, что единственной настоящей причиной, побуждающей его к вы ходящим из ряда вон поступкам, является неодолимое желание очаровать всех и вся. Он погладил мохнатую лапу, свисающую с его плеча, и стал спускаться к толпе. Эскорт двинулся вместе с ним. И гвардейцы, и оленейцы и мать, и Айбуран, и маги. Они шествовали уверенно и молчаливо, не испрашивая на то императорского согласия, они игнорировали его. Если император вознамерился делать глупости, говорили глаза упрямцев, он будет их делать под надежной ох раной или не делать вообще. Ему не хотелось ссориться с ними на людях, и они понимали это. Они шли, защищая его с боков и со спины, катя перед ним вал магической силы. Узники, стоявшие на эшафоте, постепенно приходили в себя. Все кончилось для них лучше, чем они могли ожидать. Все они были живы, хотя, может быть, не вполне здоровы, но рубцы заживут, а проворные кузнецы уже принялись сбивать с них оковы. За спиной Эсториана затеялась возня. Рыкнула Юлия. Он обернулся. Один из гвардейцев оступился на скользких от снега камнях мостовой и грохнулся бы оземь, если бы товарищи не поддержали его. Варьянец выругался сквозь зубы, проклиная свою неловкость. Эсториан усмехнулся. Это все нервы. Ему следует держать себя в руках и не дергаться от каждого шороха. Преступники примерно наказаны, и зерна мятежа уже не прорастут в них... к их несомненной пользе. Сегодня он победил если не весь юг и, уж конечно, не весь Асаниан, то по крайней мере При'най... Отчего же на душе так скверно? Путь был открыт, лица узников выражали покорность, толпа падала на колени. Справедливость и милосердие прекрасный девиз, строгость и любовь, любовь и строгость. Он пригнулся и ловким движением вспрыгнул на эшафот, игнорируя лестницу. Стража опешила, он усмехнулся, он опять натянул им нос. Юлия вспрыгнула вслед за ним и, морща морду, колотила по доскам помоста хвостом, припадая на все лапы. Бедная королева кошачьих семейств, она ненавидела асанианские города. Юл-котенок взвыл, словно откликаясь на материнские чувства. На деле все оказалось не так. Маленький золотоглазый боец выл совсем по dpscnls поводу. Он не сострадал и не боялся. Он устрашал. Ярость. Длинные острые когти вспороли слои мантий. Плечам Эсториана вдруг сделалось легко. Он обернулся. Тощий наглец преступник корчился на досках помоста, а над ним бушевало облако, состоящее из когтей, зубов, шерсти и стали. Сталь? Пространство над площадью заполнилось крыльями, ветром, мерцанием ножей.
Эсториан! Айбуран ревел, как бык в брачную пору. Маги! Берегись магов, малыш! Это не маги. Эсториан думал медленно, рассеянно следя, как пространство скручивается вокруг него и ветер распадается на струйки визга. Не только маги. Это Врата! Они испускают смерть! Они выскакивали прямо из воздуха, ужасающие фигуры в белом, вооруженные длинными сверкающими ножами. Они пели, и песня их прославляла смерть, забвение и вечный покой. Глаза мрачных фигур были устремлены на него. Что-то царапнуло его под коленкой, вернув к жизни. Он опустил взгляд. Юлкотенок сидел рядом, потирая лапкой окровавленные усы. Эсториан подхватил маленького бойца на руки. Он не стал тратить время на то, чтобы взглянуть, что сталось с тощим наглецом. Юл-коты не покидают жертву, если она жива. С детенышем Юлии на плечах он спрыгнул с помоста в толпу раздраженных гвардейцев. Глотку саднило. Он кричал, он визжал, он ревел.
Сюда! Я здесь! Возьмите меня, скоты! Возьмите, если сможете! Он споткнулся. Тело. В чем-то белом. Убийца? Или?.. Оно было покрыто белым блестящим мехом то, что не давало ему пройти. Оно трепетало...
Нет, сказал он. Самому себе. Тихо, спокойно и ясно. Яростная схватка кипела вокруг. Но она уже не касалась его. Он опустился на колени. Леди Мирейн дышала хрипло, с трудом. Рукоятка ножа, погруженного в ее грудь, вздрагивала в такт биениям сердца. Крови не было, кровь сдерживал клинок. Это только рана, подумал он. Чистая, не глубокая, не смертельная. Голова матери покоилась на коленях Айбурана. Жрец казался безмерно усталым, борода его потускнела. Глаза леди Мирейн обратились к сыну.
Вытащи его, сказала она хрипло. Вытащи нож.
Нельзя, ма, это опасно, выдохнул он.
Пусть, сказала она. Вытащи.
Нет, ласково просил он, потерпи. Мы поможем тебе. Мы кликнем магов, пригласим лекарей...
Я маг, сказал Айбуран, и я же целитель. Но я не могу ничего поделать сейчас.
Ты сможешь. Эсториан огляделся. Красные и зеленые плащи развевались вокруг них. Белые фигуры наседали, но падали под ударами мечей. В воздухе реяли стрелы. Одна из них с гудением расщепила бортик помоста. Там люди, они ничем не защищены, они умирают, как скот в загоне.
Помоги ей, крикнул он Айбурану. Спаси ее жизнь! Он ухватился за стойку грубо сколоченной лестницы и встал, потом, подтянувшись, вскарабкался на помост, обдирая руки. Помост был пуст, только тело тощего бунтаря валялось в луже вытекшей из разорванной глотки крови. Битва была не столь свирепой, как он предполагал. Хуже всего приходилось его личной охране, остальная толпа бестолково металась по площади, люди мешали друг другу выбраться из толчеи, крича и уподобляясь обезумевшим животным. Внезапно он успокоился. Мать умирала. Маги убили ее. Они пытались убить и его, они не знали, что он обладает чувством Врат и возможностью защищаться. Однако мир в его империи мог быть ими нарушен и возмущен. Что-то шевельнулось в глубине его существа. Не гнев, не страх, не ярость. Ощущение походило на мгновенную вспышку иронии. Он явился сюда, чтобы наказать других, и был тут же наказан сам. Кем? Магами. Магами Врат. Он посмотрел вниз. Айбуран вынимал нож из груди императрицы. Леди Мирейн глубоко вздохнула и вытянулась. Он ощутил, как останавливается ее сердце, как его обволакивает вырвавшаяся из перерезанных жил кровь. Он сжал голову, чтобы унять боль, пульсирующую под черепом. Юл-котенок, воя, скатился с его спины. Матушка умерла. Годри умер. Отец умер. Все они были мертвы. Кто будет следующим? Он закричал. Беззвучно, безмолвно, давая выход копившейся в нем ярости. Пришла не ярость. Пришла сила, дремавшая в глубинах его существа, загнанная туда чувством вины и ужаса, кошмарами детских лет. Нельзя капризничать, нельзя убегать из дому, нельзя желать другим зла, нельзя разрушать чужой дух. Нельзя, нельзя, нельзя... Можно. Теперь ему можно все. Это была не та сила, которая зашевелилась в нем, когда он покидал Кундри'дж. Это была мощь накопленной многими поколениями магии, сила, которая подчинялась только ему, которой он мог управлять. Никто не заметил происшедшей в нем перемены. Глупцы, они по-прежнему считали его калекой, увечным, беспомощным существом. Его магия была для них незрима. Но она ожила. Грозная, великолепная, потрясающая вещь, подобная двуручному мечу, орудуя которым необходимо помнить о равновесии. Итак, маги. Итак, Врата. Земля, сотрясаемая болью. И люди, нуждающиеся в любви и защите. Он опять очутился в таинственной мерцающей пустоте, как тогда, после смерти отца, он плыл в ней, но уже не жалкий и маленький, а сильный, спокойный, невозмутимый. Учителя, называющие себя мастерами магии, мало упоминали об этом просторе. Глупцы, они говорили о трудностях, не подозревая, как это легко проникнуть сюда. Здесь двигались маги, маленькие, как огоньки свеч, нити их жизней влачились за ними, запутываясь и распутываясь. Их можно было обрезать или задуть, одним дыханием или движением. Нет! Что вскрикнуло в нем? Память? Душа? Сердце? Не приноси жертвы. А кто же тогда заплатит за жизнь его матери, его отца, его друга и брата? Не так громко. Не так высоко. Они потеряли лишь тела, а ты собираешься губить души. Это проклято, это обречено... Это просто. И очень просто. Эсториан! Айбуран? Нет. Опять и опять.
Матушка! Радость, поющая, улетающая ввысь.
Матушка? Ты жива? Нет. Обморок, густой и тяжелый. Нет, Эсториан. Умоляю, ради меня.
Матушка! Нет ответа.
Ма! Мама! Она ушла. Он заплакал, но она все равно не вернулась к нему. Маги прыгали и мерцали, как призраки. Он чувствовал исходящее от них зловоние: наслаждение его бессилием, его горем, уверенность и презрение. Они не замечали его сияния. Он только что сделал их слепыми, но они не подозревали и об этом. Он корчился в темноте, извиваясь, как дракон в лучах солнца. Они нападали, он легко отражал их наскоки. Что-то вертелось совсем рядом. Что? Он поймал это и рассмотрел нить, обмотанную вокруг мягкого светящегося пузыря, он потянул за нить, из нее выскочила искра. Она проколола пузырь, и тот словно отек, опал, исчез, растворился в вечности. Очень просто. Быстро, четко и аккуратно. Он не тронул ни тел, ни душ, он только лишил их магии. Мерцающие огоньки с опавшими нитями закружились вокруг него, но он уже плыл дальше. Как он мог обо всем этом забыть? Мир и покой, волны не знающего штормов моря. Он скручивал себя и раскручивал. Он был и твердый, и мягкий, и податливый, и несокрушимый. Сумасшествие задержаться здесь, сумасшествие покинуть это пространство. Темнота ласкова и глубока, молчание благословенно и абсолютно. Мир, пел его dsu, мир и покой.
ГЛАВА 42
Вэньи получила несколько предупреждений, но настолько неясных и размытых, что не понимала, как взяться за дело и чему, собственно, противостоять. Ее чувство Врат было обеспокоено, но беспокойство казалось беспричинным: ничего такого, что можно пощупать руками, чего можно коснуться сущностью. И спектакль, который затеял Эсториан, не казался ей чем-то особенным. Его выходка не намного отличалась от других, ей подобных: глупость, упрямство, желание настоять на своем. Она пошла за ним в числе других сопровождающих, среди не имеющих лиц оленейцев, и ткала свою паутину защиты, вплетая ее в общую сеть. Оленейцы мешали работать, горделивые сущности этих людей долга выпячивались над ними, изгибая магические линии, сбивая и путая их. И все же Вэньи постаралась на славу и выткала хороший плотный заслон. Она уже мысленно потягивалась в предвкушении отдыха, когда общая сеть вдруг задрожала и стала расползаться. Она никогда не видела открытых Врат и не думала, что когда-нибудь увидит. Что-то пронеслось в воздухе, что-то ударило в самое сердце защиты, что-то стерло, как тряпкой, то, что невозможно стереть. Маги Айбурана могли противостоять чародейству и отводить удары враждебных сил, но они не могли бороться с существами, подключенными к энергии иных миров. Эти монстры с легкостью поглощали любую магическую силу, пробиваясь к своей цели. И все же жрецы Айбурана отважно ринулись в бой с неведомым. Глупцы, храбрецы, безумцы
они быстро истощили свои ресурсы, их сопротивление было подобно попытке ос тановить голой рукой жернов точильщика. Вэньи не хотела гибнуть без пользы. Прячась за спинами оленейцев, она отдернула свою сеть и включила внешнее зрение. Битва на уровне тел и предметов разгоралась. Белые фигуры шли в атаку, гвардейцы Эсториана и воительницы леди Мирейн сдерживали их напор. Оленейцы стояли неподвижно, убийцы, посланные Вратами, обтекали воинов в черных плащах. Она видела, как упала императрица, как Айбуран бросился к ней, как Эсториан, выкрикивая чтото бессмысленное, соскочил с эшафота. Он был вооружен, но, казалось, забыл об этом и не вынул меч, то ли надеясь на храбрость своих бойцов, то ли совсем потеряв голову. Потом он снова вскарабкался на помост и застыл там, являя собой отличную мишень для стрел и клинков. Вэньи похолодела. Она попыталась пробиться к нему сквозь стену плотно сомкнутых тел. Черные головы повернулись, волна презрения окатила ее. Желтые взгляды, желтые глаза. Львиных среди них не было. Самовлюбленные, безликие дураки. Она пустила в ход локальную магию проникания. Спокойно, без спешки, как влага сквозь поры, она просочилась сквозь строй бездействующих бойцов и на какой-то миг замерла, озирая открывшуюся картину. Хаос, кошмар, буйство магии Врат, обезумевшая толпа горожан походила на бурное море. Леди Мирейн умирала, жрецы падали, варьянцы без остановки работали мечами. Эсториан, недвижимый как статуя, возвышался над площадью, ставшей полем сражения. Его лицо было спокойно, темно-золотые глаза источали волны почти потустороннего света. Он был невредим.
О, бог и богиня! сказала Вэньи, не понимая, как такое возможно. Казалось, никто, кроме нее, не видел его. Ни те, что сражались за своего императора, ни те, что пытались убить варвара, захватившего Золотой трон. Она услышала собственный крик, обращенный к нему, но он даже не повернулся. Ребенок, калека, слабое существо, не обладающее собственной силой. Существо беззащитное, не способное сопротивляться. Цель, приз и возможная жертва этой безумной схватки. Но, кажется, о нем не стоило сожалеть, по крайней мере сейчас. Он был огромен, он походил на вулкан, залитый кровавым светом Большой Луны, безжизненный, погруженный в снега размышлений. Но в недрах его полыхал огонь и грудь продолжала спокойно и мерно вздыматься. Вэньи отдернула взгляд. Кольцо красных и зеленых плащей расширилось, среди них мелькали бронзовые доспехи солдат Ансаваара. Варьянскому капитану и m`w`k|mhjs оленейцев удалось каким-то образом бросить в драку и этих ребят. Внутри кольца приходили в себя жрецы Айбурана. Убийцы отступали, копя силы для нового броска. Гора, возвышавшаяся над площадью, начинала дымиться.
Берегитесь! вдруг закричала Вэньи на языке большого безмолвия. Маги, люди. во имя небес, защищайтесь! Оромин коснулся ее сущности, не понимая, в чем дело, но инстинктивно прикрылся щитом. Шайел с маленькой жрицей тут же замкнулся в магическом коконе. Другие сплотились в одно целое, пытаясь вознести к небу общий заслон. И только один сопротивлялся ее воле.
Айбуран. взмолилась Вэньи. Укрой себя! Он начинает.
Идиотка! Где твой собственный щит? загремел Айбуран, накидывая на нее свой кокон. И все поглотил огонь. В мире живущих такого еще не случалось. Вспышка энергии разметала жрецов, отшвырнула враждебных магов. Воины опустили мечи, не понимая, что происходит. И увидели одинокую фигуру на эшафоте, завернутую в красный плащ. В мире магических сил он выглядел совсем по-другому. Он казался башней нестерпимого света, плавающей среди кошмарной тьмы. Мелкие огоньки кружились вокруг него как мошкара. Здесь были и маги Эндроса, и те другие. Они тоже слышали крик Вэньи, но не сочли нужным укрыться и поплатились. Он содрал с них магию так же легко, как мальчишка сдирает скорлупки с улиток, потом походя, словно дверцу чулана, захлопнул Врата и заштопал дыру в пространстве. Потом подогнал убийц под разящие клинки. Потом наступила тишина.
*** Вэньи медленно поднялась на ноги. Битва закончилась. Толпа разбежалась, на черном, утоптанном, мокром снегу явственно обозначились мертвецы. Борт эшафота заплеснуло красным. Это была не кровь, слава богу с богиней, это был край императорского плаща. Эсториан лежал, он казался спящим. Он не пробудился, когда Вэньи прикоснулась к нему. Его юл-котенок на миг още тинился, но не фыркнул и не оскалил клыки. Черная тень пересекла лежащее тело. Под вуалью светились золотые с янтарным отливом глаза.
Ты? презрительно усмехнулась Вэньи. Где ты был, когда он нуждался в тебе?
Сражался, сказал оленеец. Его голос был холоден, как всегда, но не бесстрастен. В нем угадывалась тревога. Я никак не мог подступиться к нему. Да, он был потрясен и не пытался скрыть этого, но в сердце Вэньи не было места для жалости.
Если он погибнет, я сдеру с тебя шкуру тупым ножом!
Он погибнет? Оленеец затрепетал. Нет! Этого не может быть! Он жив. Он не умрет.
Мы узнаем об этом ближе к вечеру, пробормотала Вэньи. Прекрати трястись и помоги мне. Поставь здесь караул. Он выпрямился и знаком подозвал к себе других оленейцев. Вэньи вскинула голову. Темные, укрытые вуалями лица, желтые, виноватые глаза. Как их много, и какие они чужие? Как одиноко ей в этой стране, не знающей цвета и запаха морских волн. Леди Мирейн умерла, Эсториан был на грани жизни и смерти, Айбуран полусидел, полулежал возле тела мертвой императрицы. Он едва пошевелился, когда Вэньи спустилась к нему.
Ты ранен? спросила она, опускаясь на колени.
Они смазывают ножи ядом, ответил он просто, я не успел увернуться. Жрец кашлянул. Я пытался его оградить, хотя он не нуждался в этом. Знаешь, чем я был для него? Комаром, который зудит и жалит. Он оборвал мне крылья, прежде чем я сумел обуздать отраву, вошедшую в мою кровь.
Нет, сказала она, хотя понимала, что возражать глупо. Магия ушла из него, и огромное тело жреца словно съежилось, как пузырь, из которого b{osqrhkh воздух, голова поникла, глаза превратились в узкие щелки.
Я всегда недооценивал его... и никогда не понимал. И сейчас всеми силами пытался стащить его с этого дурацкого помоста. Я мешал ему творить суд, и он отшвырнул меня как надоедливую муху. Ты должна... очень любить его, ты должна быть с ним рядом, Вэньи.
Я? Она усмехнулась. Я вовсе не собираюсь добровольно сходить с ним с ума. Он пропустил ее слова мимо ушей.
Кто... остался?
Оромин, быстро ответила она. Шайел. Она поняла, о чем он хочет спросить.
Нет, сказал Айбуран, задыхаясь и кашляя, им это не по плечу. Он обрел огромную силу. С ним никто не сможет управиться, кроме... кроме... тебя... Его вывернуло, изо рта хлынула кровавая пена.
Нет, повторила она за ним, нет. Нет, Айбуран, ты еще превратишься в древнего величественного старца, и вот тогда, быть может, девчонке, которая к тому времени станет искусной жрицей, придется принять бразды правления из твоих ослабевших рук. Но это случится не скоро, ох, как не скоро... через вечность... через тысячи циклов Ясной Луны... Она сидела и наблюдала, как он умирал. Она не плакала и не могла его поддержать. Она просто сидела и наблюдала. Рослые северяне из обозных рабочих перетаскивали к носилкам тела мертвецов, приводя в порядок центральную площадь При'ная. Но никто на свете не мог привести в порядок хаос, поселившийся в ее душе. В разгар генеральной уборки на площади показался лорд Шурихан. Ни единая вмятина от вражеского удара не портила красоты его великолепных доспехов, ни одна капля вражеской крови не темнела на рукояти его меча. Лорд не должен сражаться, даже если он очень искусен в военном деле, лорд должен руководить действиями своих солдат. Впрочем, если солдаты прекрасно обучены, надобность в непосредственном руководстве отпадает. Хороший воин сам понимает, как должно себя вести. Он приосанился и задрал нос. Император повержен, леди императрица мертва. Нелегкое бремя власти опять опускается на его плечи, но он выдержит. Он примет командование императорской армии на себя. Ему же достанутся и лавры славной победы. Вэньи без труда прочла эти мысли в маленьких, заплывших жиром глазках лорда Ансаваара, когда выросла на его пути. Неслыханное нарушение субординации. Женщина должна прислуживать господину или украшать собою его гарем. Он грозно нахмурился, когда маленькая, но крепкая рука выхватила из ножен его меч и, повертев в солнечных лучах сияющую полосу стали, бесцеремонно вернула ее на место. Приятный на слух голосок с изысканной вежливостью произнес: