Страница:
Я дарю тебе жизнь, сказал он заносчиво, во-первых, из благодарности за твою службу, а во-вторых, потому, что ты принадлежишь ему.
Нет. Она вспыхнула и прижала кончики пальцев к пылающим щечкам. И сделалась вдруг так хороша, что он невольно залюбовался ею. Некоторое время оленеец и жрица молча сверлили друг друга взглядами.
Я тоже понимаю, сказал он наконец, что он находит в тебе. Она наградила его легким шлепком по сущности. Он не принес ему боли, но весьма удивил. Как потомок Золотого Семейства, он считал себя огражденным от вторжения магических сил, он позволял магии проникать в себя, но лишь на ту глубину, которую сам отмерял, и каждое постороннее вмешательство в его внут ренний мир сопровождалось болью. Островитянка с легкостью проделала то, чего не удавалось магам хваленой Гильдии. Глупцы. Они презирали эту девчонку. Он готов был дорого заплатить за то, чтобы посмотреть, как вытянутся их рожи, когда они сойдутся с ней в открытом бою. Он уже предвкушал это удовольствие.
ГЛАВА 44
Эсториан пробудился в одиночестве. Он тут же почувствовал, что атмосфера опочивальни словно пропитана слезной печалью. Кто мог разводить вокруг него сырость? Скорее всего Галия. Он чуть сдвинул брови, мысленно прошел по ее следу через путаницу коридоров и комнат и обнаружил беглянку на женской половине дворца среди фрейлин императрицы. Он не стал смущать ее сущность прикосновением: Галия была в безопасности, пора подумать о других неотложных делах. Ни с чем несравнимое чувство собственной полноценности радостно шевельнулось в нем, но тут же было подавлено бременем вновь навалившегося горя. Леди Мирейн мертва, и никакая магия не сможет ничего с этим поделать. Он застонал, припомнив, сколько раз ссорился с ней, сколько раз бывал беспричинно груб, вызывая ее ярость. Как императрица и жрица она многого могла бы не спускать ему с рук, но как мать всегда прощала выходки своего глупого сына. Одевшись в жреческую тогу, он накинул на плечи малиновый плащ и прошествовал в зал, где лежало ее тело. Они уложили леди Мирейн в богато убранный гроб и укрыли расшитым золотом покрывалом, соответствующим ее императорскому званию. Она лежала в абсолютном безмолвии, недвижная и холодная, ее прекрасные волосы были заплетены в тугие косички по обычаю се верных королевских домов. Тяжелые золотые украшения покрывали ее грудь, золото мерцало на запястьях и длинных пальцах, массивные золотые подвески наползали на брови, крупные золотые серьги прижимались к посеревшим, немного ввалившимся щекам. Моя амуниция, так она называла все это убранство, а сама любила, распустив bnknq{ по плечам, ходить в поношенной домашней накидке и носила одноединственное украшение простенький браслет, который по ее просьбе ей подарил перед свадьбой отец. Медь, обвитая золотой ниткой, такие браслетики были в ходу у служанок и бродячих танцовщиц; эта вещица повергала в шок многих леди двора. Но мать, как истая северянка, мало внимания обращала на мнение посторонних людей, а отец слишком любил ее, чтобы указывать, какие вещи носить. Теперь они соединились там, в заоблачных далях, а их сын рыдает у материнского гроба, сжимая край погребального покрывала в пылающем кулаке. Он всхлипнул, совсем по-детски, и вытер глаза. Всхлип его словно размножился и отозвался в углах зала. Эсториан поднял голову. Охранницы старались не смотреть на него, но по щекам рослых янонок катились крупные слезы. Он выбросил их из своей сущности. Император должен действовать, а не ожидать неизвестно чего. Горе горем, но оно дотла растворяется в ярости, ярости жгучей, раскаленной, словно солнечные лучи, проникающие в этот зал сквозь запыленное окно. Он тронул одну из сияющих струн. Она несла в себе свежесть морозного утра. Он увидел площадь, заполненную гомонящим народом, услышал ржание сенелей и даже различил одинокую птицу, сидящую на крыше храма. Итак, повстанцы выступили и были отброшены, однако не следует считать, что ему удалось окончательно разгромить врагов. Не следует забывать о Вратах и о силах, стоящих за ними. Впрочем, об этом он будет думать потом. Сейчас ему надо понять, как поступить с телом императрицы. Его нельзя было предать огню, ибо леди Мирейн служила богине ночи и ей надлежало скользнуть в уже обнимающую ее дух темноту. Он мог похоронить матушку здесь, сделав весь При'най огромной ее усыпальницей, сумасшедшая, но не такая уж невыполнимая идея. С другой стороны, леди Мирейн ожидало место в Эндросе Аварьяне, рядом с останками ее мужа, погребенного в толще увенчанного Черным Замком утеса. Но... путь в Керуварион долог, Асаниан на грани гражданской войны, мятежники поднимают головы, к тому же долг чести обязывает отомстить за ее смерть. Солнечный лорд никогда никому не мстил. Он усмехнулся. Матушка опять пытается воздействовать на него с помощью хитрой уловки. Еще немного, и он угодил бы в расставленные силки. Солнечный лорд никогда никому не мстил по той единственной причине, что у него не было в этом нужды. Саревадин, боровшаяся с магами в обоих своих обличьях, вела с ними открытую войну. На войне умирают и убивают, но никому не приходит в голову мстить пленным за раны, полученные в честном бою. Он же имел дело с ядом, предательством и убийцами. Они уже забрали его отца, слугу, а теперь мать. Они пытались уничтожить его самого и в юности, и сейчас, когда он стал мужчиной. Ему есть кому и за что мстить.
Милорд. Жрец, маг крученое ожерелье, желтые волосы, перетянутые золоченым шнурком. Эсториан покосился на него и отвернулся.
Милорд, не угодно ли вам пройти со мной?
Зачем? спросил Эсториан. Что стряслось? Опять измена, интриги, предательство? Жрец вскинул голову. Наполовину асанианин с узким скуластым лицом кочевника, он уловил язвительность в тоне высокой особы. В желтых глазах полукровки вспыхнули искорки гнева.
Можно сказать, что так, сир. Верховный жрец храма Аварьяна в Эндросе умирает. Похоже, именно предательство сгубило его. Вы желаете повидаться с ним? Нет, подумал Эсториан. В этом визите нет смысла. Долгие проводы лишние слезы. Живой должен заботиться о живом. Жрец скривил губы.
Я никогда не позволил бы себе обеспокоить вас, сир. Но милорд Айбуран... просит. Как странно. Его ненавидели, его любили, на него обижались, его отвергали, но никто никогда не относился к нему с презрением. Странное, непривычное и малоприятное ощущение.
Веди меня, жрец, сказал он. Судя по всему, эта комнатушка принадлежала прислуге. Узкая простая кровать, ни подушек, ни шелковых покрывал, ни жаровен. Впрочем, во всех этих вещах не было нужды. Жрецы и жрицы поддерживали своего лорда магией. Он лежал в лихорадочном жару, прикрыв распухшие веки, абсолютно нагой, потому что каждое прикосновение посторонних предметов причиняло ему страшную боль. Даже собственный вес был теперь для него наказанием. Ожерелье, ох ватывающее шею, пылало и словно бы плавилось, но никто не пытался его снять. Он умирал долго, но с невероятным упорством цеплялся за жизнь. Эсториан преклонил у постели умирающего одно колено. Тяжелый запах ударил в ноздри, тело жреца было раздуто и покрыто язвами, лицо превратилось в безобразную маску. Так умирал отец, подумал он, и произнес вслух:
У них не очень-то богатое воображение. Их действия однообразны. Как ты чувствуешь себя, Айбуран? И мысленно выругал себя за нелепый вопрос. Темные глаза приоткрылись. Они потеплели, узнав того, кто стоял рядом.
Здравствуй, малыш. Ты все еще сердишься на меня? Голос шелестел, как листва, облетающая с осенних деревьев.
Нет, сказал Эсториан, теперь уже не сержусь. Глаза Айбурана наполнились слезами. Эсториан с бесконечной осторожностью промокнул их кончиком шелкового платка. Даже это прикосновение причинило боль умирающему. Он застонал, но тут же попытался сложить распухшие губы в улыбку.
Я отобрал у тебя силу, быстро сказал Эсториан и изумился: он вовсе не собирался этого говорить. Я убил тебя. В одно мгновение он возненавидел себя, ибо осознал, что сказал правду. И понял, что имел в виду гордый скуластый жрец.
Нет, прошелестел Айбуран. Это моя ошибка. Я пытался встать на твоем пути.
О боже! воскликнул Эсториан. Это я должен был умереть. Почему умираешь ты?
Перестань, сказал Айбуран, люди все равно умирают. Одни раньше, другие позже, поэтому не убивайся и послушай, что я скажу. Пока ты расправлялся с враждебными магами и еще не коснулся моей скромной персоны, я успел кое-что заметить. И это кое-что сильно тревожит меня. Он сделал паузу и осторожно набрал в грудь воздух.
Присмотрись к оленейцам, сынок. Если они даже только частично замешаны в этой истории, все равно этого достаточно, чтобы проклясть их и предать суду. Эсториан поморщился. О чем толкует умирающий жрец? Ему надо готовиться к встрече с вечностью, а не сводить межклановые счеты. Он попытался заговорить о чем-то другом, но Айбуран с неожиданной силой схватил его за руку.
Послушай меня, Эсториан. Берегись их. Особенно одного, того, молодого... с глазами льва... он шпион, он хочет твоей смерти...
Он не шпион! выкрикнул Эсториан, вмиг утратив сочувственный вид, но Айбуран не обратил на это никакого внимания.
Он убьет тебя, как только выберет подходящий момент. Он думает лишь об этом.
Он любит меня, твердо сказал Эсториан. Айбуран вздохнул и некоторое время боролся с приступом кашля.
Он ненавидит тебя. Берегись его, мальчик. Глаза жреца потускнели, рука, сжимавшая запястье Эсториана, ослабла. Он просто бредит, говорил себе Эсториан, он бредит и пытается в бреду выдать желаемое за действительное.
Послушай, малыш, Айбуран вновь поднял тяжелые веки, когда начнешь петь погребальные молитвы, вспомни, как она любила солнечный гимн. Вспомни и пропой его для нее... и для меня.
Ты сам пропоешь его! Я не позволю тебе умереть! Он призвал на помощь свою силу. Это был белый огонь, сильный, чуть золотой, как лучи полуденного светила. Жрецы-маги мгновенно отвернулись и выставили защитные заслоны. Они слишком хорошо помнили, как текло это пламя по площади, как вспыхнул, сгорая в нем, Айбуран.
Нет? Этот возглас был простым и не таил в себе магии. Но его хватило, чтобы qbeqrh на нет усилия Эсториана. Никакая магия не может помочь, когда человек отказывается от помощи.
Нет, мальчик, нет. Я зашел слишком далеко. Не трать напрасно времени и усилий. И постарайся простить меня, старого глупца. Я пытался тебя поучать, я накидывал на тебя цепи и этим чуть не разрушил твою сущность. Я ухожу, так будет лучше для нас обоих. Я не боюсь темных земель. Она ожидает меня там, и ее муж Ганиман, мой лорд, которому я служил и кого любил всей душой.
Ты утверждал, что любишь меня больше. Глупые, недостойные слова, но Айбуран воспринял их с пониманием. Он улыбнулся уголками растрескавшихся, кровоточащих губ.
Именно поэтому я и ухожу только сейчас. Судьба не подарила мне сына от собственной плоти, но я никогда не чествовал себя ущемленным. Эсториан с трудом выдавливал слова сквозь сжатое горло.
Асаниан лишил меня одного отца, теперь он забирает второго...
Нет, улыбнулся жрец, не Асаниан. Только Небо, только всемогущее и справедливое Небо... Пальцы, все еще сжимавшие запястье Эсториана, разжались. Он подхватил их и стал баюкать, бережно и нежно, как мать новорожденное дитя. Улыбка верховного жреца Эндроса словно окаменела. Он ушел как-то незаметно, легко. Между двумя вздохами. Только что он был здесь, и тут же его не стало. Он выскользнул из разрушенной плоти спокойно, без сожалений, как ребенок из пришедшей в негодность одежды, и дух его уже поднимался к солнцу по стебелькам горячих лучей. Он мог уйти раньше, но терпел невыносимые муки, чтобы попрощаться с тем, кого долгое время пестовал и любил. А тот, кого он любил, едва очнувшись, занимался только собой: пьянствовал, спал, прохлаждался и закапризничал, когда за ним наконец пришли, чтобы напомнить о сыновнем долге. Стыд жег его сердце. Он склонился к останкам того, кто был сильнейшим магом обеих империй, он поцеловал начинавшую холодеть бровь, пригладил волосы, бороду и сложил на груди покойника руки, потом выпрямился и взглянул на безмолвных жрецов. Одни плакали, другие беззвучно молились, а кто-то молился и плакал одновременно.
Я хочу передать его Солнцу, сказал Эсториан. Если, конечно, вы позволите мне это.
Солнечный лорд не нуждается в чьем-либо позволении, сказал желтоволосый скуластый жрец. Кажется, его звали Шайел. Асанианская кровь схлестнулась в нем с керуварионской и, судя по всему, Керуварион победил. Эсториан улыбнулся, ощутив во рту привкус горечи.
И все же я испрашиваю его у вас.
Считайте, сир, что вы его получили. Он не простил, подумал Эсториан, но чувство справедливости ему все-таки не чуждо. Он установил дыхание, потом медленно простер руки над коченеющим телом. Огонь пульсировал в них, огибая вытянутую на кровати фигуру. Жрецы за его спиной затянули песнь. Это не был прощальный и скорбный плач, это был приветственный гимн богу, нисходящему к смертным. Мощный, сильный, волнующий сердце мотив. Крупная дрожь прошла по его позвоночнику. Он ощутил присутствие бога в себе. Никогда еще он не чувствовал его столь явственно. Бог управлял им, бог раздувал костер. И это было действительно так. Он выбросил себя из себя. Все, чего ты желаешь. Он думал и пел. Все, чего хочешь только ты. Он был источником и истоком, он был пылающей целиной, он был бликом на кончиках копий, он был энергией, сжатой в зерне. Он был солнечным днем, освещающим темные земли. И все они были с ним. Все, а не только те, что кружились вокруг смертного одра в ритуальном танце. Все жрецы обеих огромных стран, все служители храмов, все ученики, свершающие свое Странствие, все охранники Врат, все мелкие маги, прислуживающие лордам, все они объединились в пламени его qhk{. Он стал их сердцем, их средоточием и венцом, он взял тело верховного жреца Эндроса на руки и вознес его над головой, бережно и легко, словно пушинку. Он наполнил останки Айбурана огнем. Мертвец запылал сильно и ярко, словно охапка соломы. Пылающее тело дрогнуло, съежилось и через миг рассыпалось в невесомый прах. Огонь умер. Жрецы расступились. Воцарилась абсолютная тишина. Эсториан взглянул на пустую постель. Она еще хранила очертания Айбурана.
Большой северный медведь, сказал он, великий жрец, непревзойденный маг. Только царь небесный и владычица ночи знают, как я любил тебя! Бог ушел, на сердце тягостно и уныло. Эсториан не помнил, что говорил жрецам, но что-то, видимо, говорил, ибо их лица стали умиротворенными. Маленькая жрица, чем-то похожая на Зиану, плакала, уткнувшись в плечо Шайела. Он пришел в себя только тогда, когда был уже далеко от них, он напряженно всматривался в чью-то испуганную физиономию и слышал звонкий голос, шелестевший возле плеча.
Милорд, вам нужно поесть, со вчерашнего дня у вас не было маковой росинки во рту, вы обязательно должны подкрепиться... Он узнал лорда Шурихана, исполненного глупости и страха; вельможа боялся, что его призовут к ответу за смерть леди Мирейн. Он слушал сбивчивые оправдания лорда, но не воспринимал их, он был озабочен другим. Сила, заключенная в нем, дыбилась и выгибалась, пытаясь освободиться от обременяющей ее плоти, он концентрировал всю свою волю, пытаясь ее унять. Рядом не было никого из тех, кто мог бы заметить эту борьбу и встревожиться, его окружали простые люди, слуги, асаниане, они затащили его куда-то, и он не противился им. Он ел и пил, чтобы отвязаться от них, но больше все-таки пил. Корусан непременно сделал бы по этому поводу замечание. Но оленейца нигде не было видно. Головокружение, раздраженность, тяжесть в ногах он отправился на поиски куда-то запропастившегося мальчишки. Тот стоял там, где ему и положено было стоять, на часах возле императорских покоев. Он взглянул на него с яростью, а возможно, и с- радостью, темной радостью, которая кричала улетающему ввысь духу Айбурана: смотри, он здесь, он мой, он любит меня! Он запихнул его в полумрак спальни, молча сорвал вуаль, плащ, мечи, и все, что мешало, опрокинул мальчишку на пол и вошел в него, словно армия варьянцев в кипевший от возмущения Асаниан. Он не мог бы сказать, что оленеец ему уступил, это бы шло вразрез с натурой мальчишки, Корусан просто позволил своему господину проделать с ним то, чего он и сам в эту минуту желал. Но своеволие его никуда не исчезло. Он был полем, которое само помогало снимать с себя урожай, он был ведомым, направ ляющим действия своего ведущего, он в конце концов вырвался из-под гнета черного короля и оседлал его со всей пылкостью и яростью опытного наездника. Потом, когда они в изнеможении оторвались друг от друга, повалившись на ворох одежд и ковров, Эсториан, тяжело ворочая языком, сказал:
Только ты... только ты даешь мне это все в полной мере...
Хорошую взбучку? спросил Корусан. Эсториан поморщился.
Возможно, мне надо попробовать изнасиловать одну женщину, вдруг заявил он.
Ну уж нет. Корусан открытой ладонью легонько шлепнул его по щеке. Ты пьян как свинья. Кто напоил тебя, отвечай? Я раздеру его за ноги как лягушку.
Это тайна, сказал Эсториан. Хорошие слуги знают, как угодить своему господину. Что же касается изнасилования женщин...
Ты ни на что не способен сейчас. Ты просто пьяный слезливый слюнтяй. Даже пьяные слезы позорят мужчину.
Поневоле заплачешь, когда тебя бьют. Эсториан потянулся к мальчишке. Не знаю, что бы я стал без тебя делать?
Умер бы. Корусан извернулся и встал. Он огляделся вокруг, словно раздумывая, чем бы ему заняться. Эсториан залюбовался его телом. Оленеец был невысок, но широк в плечах, узкая талия, крепкие ягодицы, тонкие сильные ноги. Он не изменится, даже jncd` станет старше. Асаниане меняются мало и только к концу жизни резко стареют. Он поднялся на ноги и встал у мальчишки за спиной, обнимая его обеими руками.
Я не хочу умирать.
А если умру я? Что тогда станет делать высокочтимый милорд.
Ты никогда не умрешь. Эсториан ощутил холодный трепет, проскользнувший от лопатки к лопатке. Так случалось всегда, когда он говорил или делал что-то не то. Он поежился и неестественно рассмеялся.
Ты не умрешь, Корусан. Взгляни, твоя лихорадка исчезла, Ты выглядишь гораздо лучше, чем всегда.
Расспроси свою жрицу, как ей это все удалось? Разузнай, сколько магии она потратила на меня? Эсториан встрепенулся.
Ты был у Вэньи? Он вспомнил, что не видел ее у Айбурана. Странно, кажется, в последнее время верховный жрец и охранница Врат прекрасно ладили между собой. Как случилось, что Вэньи не пришла отдать умирающему последние почести?
Островитянка сама подловила меня. Корусан коротко всхлипнул. Я мешком свалился к ее ногам. Я должен убить ее, сир. Она видела меня без вуали.
Убей, мрачно пробормотал Эсториан, и я уничтожу тебя.
А потом и себя. Корусан вздохнул и, расслабившись, повернулся к Эсториану.
Она стала бы прекрасной императрицей, милорд, будь она чуточку познатнее.
Асанианские законы строги, сказал Эсториан усмехнувшись.
Я здесь закон, ответил ему Корусан.
ГЛАВА 45
Солнце погружалось в облака, прозрачные и ломкие, как весенний ледок. Городок был объят спокойствием изнеможения. Куда подевались повстанцы, где прячутся и когда их ожидать снова, никто не знал. Даже Эсториан. Он начал этот день с поклонения гробу матери и заканчивал его здесь же, в зале, где царила мертвая тишина. Утром он пропоет погребальную молитву. Потом тело заберут бальзамировщики, чтобы приготовить его для долгого путешествия к месту захоронения. Эту ночь он проведет в покое. Эсториан распустил охрану и теперь вкушал все прелести одинокого бодрствования у скорбного ложа, сидя на небольшой скамеечке, неудобной и ничем не покрытой. Он не плакал, слезы его иссякли, было холодно, но он этого не замечал. Сердце оледенело, как щеки леди Мирейн, к которым он изредка прикасался. Негромкий протяжный вздох нарушил угрюмую тишину. Он вздрогнул и оглянулся. Юлия, выскользнув из мрака, таящегося за колоннами, шествовала к нему через зал. За ней настороженной цепочкой следовали котята, маленькую колонну замыкала женщина, о которой он так ничего и не знал. Даже теперь, обладая сильной магией, он не мог бы сказать, что она собой представляет. Сущность ее, словно сосуд из темного стекла, просвечивалась до донышка, но... не могла же Сидани быть просто ничем. Юл-королева, приветливо фыркнув, разлеглась возле невысокого постамента, кошечки тут же, настороженно озираясь, приникли к ней. Котенок мигом вскарабкался на колени своего господина, Он был настоящий юл-кот, он знал, кого ему следует охранять. Сидани проскользнула мимо Эсториана с таким видом, будто его вовсе не было здесь, затем обошла вокруг гроба, кивая и низко склоняясь к покойнице, как бы обнюхивая ее. Эсториан давно перестал удивляться выходкам Скиталицы, но эта, кажется, начинала граничить с дерзостью. Он приоткрыл рот, чтобы осадить ее и прекратить дурацкий спектакль.
В ней течет асанианская кровь, ты знаешь об этом? спросила Скиталица. Королевская, благородная кровь. Хирел и не подозревал, что у него в северных племенах завелась дочка. На такие вещи тогда мало обращали внимания. Беспечная наследница одного из вождей даже не заметила, как родила ребенка от rncn, кого они называли маленьким жеребцом. Это так же точно, как то, что ты глядишь на свет своими глазами, малыш. В твоей матери гуляло столько же крови Льва, сколько было в твоем отце, если не больше.
Но когда Хирел мог...
Успел, сказала она. Как раз в то время, когда Саревадин, еще пребывая в обличье юноши, прикончил одного мага с помощью собственной силы, но и сам пострадал, и многие думали, что он умер. Хирел быстро нашел, с кем коротать вечера, правда, он не думал, что Саревадин оправится.
Разве это уже бывало? спросил он дрогнувшим голосом. Разве убивать с помощью магии не преступление?
Боги запрещают. Сидани пожала плечами и внимательно посмотрела на него.
Очнись, дитятко! Мы живем в мире, битком набитом воинственными магами, готовыми испепелить друг друга в надежде превратиться в существ, равных богам. Это один из путей в сторону неба... или кромешной тьмы.
Ты сбрендила, недоверчиво пробормотал он.
Вовсе нет, живо ответила Сидани. Взгляни на себя, прислушайся к своим ощущениям. Ты великий убийца магов, хотя еще не вошел во вкус, разве тебе не хочется стать чем-то большим? Не знаю, как насчет магов, но тебя я точно убил бы , подумал вдруг он с мрачной жестокостью и улыбнулся недоброй улыбкой, осознавая, что она в чем-то права.
Ты подозреваешь меня в святотатстве?
Хашш, усмехнулась она, обнажив зубы. Ты очень самонадеян, ребенок. Ты думаешь, что можешь держать себя в руках. Ты воображаешь, что выберешься из этой переделки совсем неиспорченным, разве что станешь чуть хладнокровнее и жестче? Как бы не так. Гордость и глупость мешают тебе трезво смотреть на вещи.
Ты старая дура, сказал он, едва шевеля губами, ты никто. У тебя даже нет имени.
Иногда я обретаю его. Она приложила руку к щеке мертвой императрицы.
Так хороша и так холодна. Мирейн просто взбесился бы, узнав, что на Солнечный трон воссядет жрица богини тьмы и станет матерью одного из его потомков. Он был фанатиком похлеще, чем все мы, он и представить себе не мог, да и не желал, что тьма является одной из важнейших сторон этого мира.
Ты кощунствуешь, сказал он.
Ox-ox-ox, прищелкнула языком Сидани. Какое словечко! Приятное для гортани и смертельно опасное для шеи. Уймись, мальчик. Я говорила худшие вещи безумцам, которые были пострашнее тебя.
Как смеешь ты... Он осекся. Она улыбнулась, легко разбираясь в неразберихе, царившей в его душе.
Уж будь уверен, гораздо страшнее. Ты существо ласковое при всей своей недюжинной свирепости. Ты действуешь искренне, даже когда бываешь жесток. Жестокость возникает там, где людям недостает воображения, но ты прекрасно знаешь об этом сам.
Оставь свои штучки, поморщился он.
Это не штучки, дитятко. Это поток размышлений, в котором мало тепла.
Я не желаю больше выслушивать твои бредни, проворчал он кисло. Он знал, что она не послушается его.
Попробуем зайти с другой стороны. Взгляни на себя. Ты был разрушен еще в юности, теперь тебя починили. Но починили плохо, на скорую, так сказать, руку. Хирурги знают, что делать, когда в их работе что-то идет не так. Они все ломают и начинают заново, а время новых сражений как раз подошло.
Ты утверждаешь, что что-то может разрушить меня? Шуточки, подумал он, старой, выживающей из ума карги. Развлечения в долгую ночную пору.
Ты уже разрушаешься, сказала она. Твои руки сочатся золотом.
Нет! Он инстинктивно спрятал ладони за спину и крепко прижал их к бедрам.
Ах, малыш, ты очень плохой лжец. Она обошла вокруг гроба и ухватила Эсториана за руки. Ее пальцы были unkndm{ как лед, но внутри них еле заметно тлело тепло. Он покорился, не зная куда деваться от вдруг нахлынувшей на него неизъяснимой тоски. Ладонь его левой руки украшал огромный волдырь, выделяясь белым пятном на фоне смуглой кожи, правая мягко сияла, являя собой прибежище Касара.
Нет. Она вспыхнула и прижала кончики пальцев к пылающим щечкам. И сделалась вдруг так хороша, что он невольно залюбовался ею. Некоторое время оленеец и жрица молча сверлили друг друга взглядами.
Я тоже понимаю, сказал он наконец, что он находит в тебе. Она наградила его легким шлепком по сущности. Он не принес ему боли, но весьма удивил. Как потомок Золотого Семейства, он считал себя огражденным от вторжения магических сил, он позволял магии проникать в себя, но лишь на ту глубину, которую сам отмерял, и каждое постороннее вмешательство в его внут ренний мир сопровождалось болью. Островитянка с легкостью проделала то, чего не удавалось магам хваленой Гильдии. Глупцы. Они презирали эту девчонку. Он готов был дорого заплатить за то, чтобы посмотреть, как вытянутся их рожи, когда они сойдутся с ней в открытом бою. Он уже предвкушал это удовольствие.
ГЛАВА 44
Эсториан пробудился в одиночестве. Он тут же почувствовал, что атмосфера опочивальни словно пропитана слезной печалью. Кто мог разводить вокруг него сырость? Скорее всего Галия. Он чуть сдвинул брови, мысленно прошел по ее следу через путаницу коридоров и комнат и обнаружил беглянку на женской половине дворца среди фрейлин императрицы. Он не стал смущать ее сущность прикосновением: Галия была в безопасности, пора подумать о других неотложных делах. Ни с чем несравнимое чувство собственной полноценности радостно шевельнулось в нем, но тут же было подавлено бременем вновь навалившегося горя. Леди Мирейн мертва, и никакая магия не сможет ничего с этим поделать. Он застонал, припомнив, сколько раз ссорился с ней, сколько раз бывал беспричинно груб, вызывая ее ярость. Как императрица и жрица она многого могла бы не спускать ему с рук, но как мать всегда прощала выходки своего глупого сына. Одевшись в жреческую тогу, он накинул на плечи малиновый плащ и прошествовал в зал, где лежало ее тело. Они уложили леди Мирейн в богато убранный гроб и укрыли расшитым золотом покрывалом, соответствующим ее императорскому званию. Она лежала в абсолютном безмолвии, недвижная и холодная, ее прекрасные волосы были заплетены в тугие косички по обычаю се верных королевских домов. Тяжелые золотые украшения покрывали ее грудь, золото мерцало на запястьях и длинных пальцах, массивные золотые подвески наползали на брови, крупные золотые серьги прижимались к посеревшим, немного ввалившимся щекам. Моя амуниция, так она называла все это убранство, а сама любила, распустив bnknq{ по плечам, ходить в поношенной домашней накидке и носила одноединственное украшение простенький браслет, который по ее просьбе ей подарил перед свадьбой отец. Медь, обвитая золотой ниткой, такие браслетики были в ходу у служанок и бродячих танцовщиц; эта вещица повергала в шок многих леди двора. Но мать, как истая северянка, мало внимания обращала на мнение посторонних людей, а отец слишком любил ее, чтобы указывать, какие вещи носить. Теперь они соединились там, в заоблачных далях, а их сын рыдает у материнского гроба, сжимая край погребального покрывала в пылающем кулаке. Он всхлипнул, совсем по-детски, и вытер глаза. Всхлип его словно размножился и отозвался в углах зала. Эсториан поднял голову. Охранницы старались не смотреть на него, но по щекам рослых янонок катились крупные слезы. Он выбросил их из своей сущности. Император должен действовать, а не ожидать неизвестно чего. Горе горем, но оно дотла растворяется в ярости, ярости жгучей, раскаленной, словно солнечные лучи, проникающие в этот зал сквозь запыленное окно. Он тронул одну из сияющих струн. Она несла в себе свежесть морозного утра. Он увидел площадь, заполненную гомонящим народом, услышал ржание сенелей и даже различил одинокую птицу, сидящую на крыше храма. Итак, повстанцы выступили и были отброшены, однако не следует считать, что ему удалось окончательно разгромить врагов. Не следует забывать о Вратах и о силах, стоящих за ними. Впрочем, об этом он будет думать потом. Сейчас ему надо понять, как поступить с телом императрицы. Его нельзя было предать огню, ибо леди Мирейн служила богине ночи и ей надлежало скользнуть в уже обнимающую ее дух темноту. Он мог похоронить матушку здесь, сделав весь При'най огромной ее усыпальницей, сумасшедшая, но не такая уж невыполнимая идея. С другой стороны, леди Мирейн ожидало место в Эндросе Аварьяне, рядом с останками ее мужа, погребенного в толще увенчанного Черным Замком утеса. Но... путь в Керуварион долог, Асаниан на грани гражданской войны, мятежники поднимают головы, к тому же долг чести обязывает отомстить за ее смерть. Солнечный лорд никогда никому не мстил. Он усмехнулся. Матушка опять пытается воздействовать на него с помощью хитрой уловки. Еще немного, и он угодил бы в расставленные силки. Солнечный лорд никогда никому не мстил по той единственной причине, что у него не было в этом нужды. Саревадин, боровшаяся с магами в обоих своих обличьях, вела с ними открытую войну. На войне умирают и убивают, но никому не приходит в голову мстить пленным за раны, полученные в честном бою. Он же имел дело с ядом, предательством и убийцами. Они уже забрали его отца, слугу, а теперь мать. Они пытались уничтожить его самого и в юности, и сейчас, когда он стал мужчиной. Ему есть кому и за что мстить.
Милорд. Жрец, маг крученое ожерелье, желтые волосы, перетянутые золоченым шнурком. Эсториан покосился на него и отвернулся.
Милорд, не угодно ли вам пройти со мной?
Зачем? спросил Эсториан. Что стряслось? Опять измена, интриги, предательство? Жрец вскинул голову. Наполовину асанианин с узким скуластым лицом кочевника, он уловил язвительность в тоне высокой особы. В желтых глазах полукровки вспыхнули искорки гнева.
Можно сказать, что так, сир. Верховный жрец храма Аварьяна в Эндросе умирает. Похоже, именно предательство сгубило его. Вы желаете повидаться с ним? Нет, подумал Эсториан. В этом визите нет смысла. Долгие проводы лишние слезы. Живой должен заботиться о живом. Жрец скривил губы.
Я никогда не позволил бы себе обеспокоить вас, сир. Но милорд Айбуран... просит. Как странно. Его ненавидели, его любили, на него обижались, его отвергали, но никто никогда не относился к нему с презрением. Странное, непривычное и малоприятное ощущение.
Веди меня, жрец, сказал он. Судя по всему, эта комнатушка принадлежала прислуге. Узкая простая кровать, ни подушек, ни шелковых покрывал, ни жаровен. Впрочем, во всех этих вещах не было нужды. Жрецы и жрицы поддерживали своего лорда магией. Он лежал в лихорадочном жару, прикрыв распухшие веки, абсолютно нагой, потому что каждое прикосновение посторонних предметов причиняло ему страшную боль. Даже собственный вес был теперь для него наказанием. Ожерелье, ох ватывающее шею, пылало и словно бы плавилось, но никто не пытался его снять. Он умирал долго, но с невероятным упорством цеплялся за жизнь. Эсториан преклонил у постели умирающего одно колено. Тяжелый запах ударил в ноздри, тело жреца было раздуто и покрыто язвами, лицо превратилось в безобразную маску. Так умирал отец, подумал он, и произнес вслух:
У них не очень-то богатое воображение. Их действия однообразны. Как ты чувствуешь себя, Айбуран? И мысленно выругал себя за нелепый вопрос. Темные глаза приоткрылись. Они потеплели, узнав того, кто стоял рядом.
Здравствуй, малыш. Ты все еще сердишься на меня? Голос шелестел, как листва, облетающая с осенних деревьев.
Нет, сказал Эсториан, теперь уже не сержусь. Глаза Айбурана наполнились слезами. Эсториан с бесконечной осторожностью промокнул их кончиком шелкового платка. Даже это прикосновение причинило боль умирающему. Он застонал, но тут же попытался сложить распухшие губы в улыбку.
Я отобрал у тебя силу, быстро сказал Эсториан и изумился: он вовсе не собирался этого говорить. Я убил тебя. В одно мгновение он возненавидел себя, ибо осознал, что сказал правду. И понял, что имел в виду гордый скуластый жрец.
Нет, прошелестел Айбуран. Это моя ошибка. Я пытался встать на твоем пути.
О боже! воскликнул Эсториан. Это я должен был умереть. Почему умираешь ты?
Перестань, сказал Айбуран, люди все равно умирают. Одни раньше, другие позже, поэтому не убивайся и послушай, что я скажу. Пока ты расправлялся с враждебными магами и еще не коснулся моей скромной персоны, я успел кое-что заметить. И это кое-что сильно тревожит меня. Он сделал паузу и осторожно набрал в грудь воздух.
Присмотрись к оленейцам, сынок. Если они даже только частично замешаны в этой истории, все равно этого достаточно, чтобы проклясть их и предать суду. Эсториан поморщился. О чем толкует умирающий жрец? Ему надо готовиться к встрече с вечностью, а не сводить межклановые счеты. Он попытался заговорить о чем-то другом, но Айбуран с неожиданной силой схватил его за руку.
Послушай меня, Эсториан. Берегись их. Особенно одного, того, молодого... с глазами льва... он шпион, он хочет твоей смерти...
Он не шпион! выкрикнул Эсториан, вмиг утратив сочувственный вид, но Айбуран не обратил на это никакого внимания.
Он убьет тебя, как только выберет подходящий момент. Он думает лишь об этом.
Он любит меня, твердо сказал Эсториан. Айбуран вздохнул и некоторое время боролся с приступом кашля.
Он ненавидит тебя. Берегись его, мальчик. Глаза жреца потускнели, рука, сжимавшая запястье Эсториана, ослабла. Он просто бредит, говорил себе Эсториан, он бредит и пытается в бреду выдать желаемое за действительное.
Послушай, малыш, Айбуран вновь поднял тяжелые веки, когда начнешь петь погребальные молитвы, вспомни, как она любила солнечный гимн. Вспомни и пропой его для нее... и для меня.
Ты сам пропоешь его! Я не позволю тебе умереть! Он призвал на помощь свою силу. Это был белый огонь, сильный, чуть золотой, как лучи полуденного светила. Жрецы-маги мгновенно отвернулись и выставили защитные заслоны. Они слишком хорошо помнили, как текло это пламя по площади, как вспыхнул, сгорая в нем, Айбуран.
Нет? Этот возглас был простым и не таил в себе магии. Но его хватило, чтобы qbeqrh на нет усилия Эсториана. Никакая магия не может помочь, когда человек отказывается от помощи.
Нет, мальчик, нет. Я зашел слишком далеко. Не трать напрасно времени и усилий. И постарайся простить меня, старого глупца. Я пытался тебя поучать, я накидывал на тебя цепи и этим чуть не разрушил твою сущность. Я ухожу, так будет лучше для нас обоих. Я не боюсь темных земель. Она ожидает меня там, и ее муж Ганиман, мой лорд, которому я служил и кого любил всей душой.
Ты утверждал, что любишь меня больше. Глупые, недостойные слова, но Айбуран воспринял их с пониманием. Он улыбнулся уголками растрескавшихся, кровоточащих губ.
Именно поэтому я и ухожу только сейчас. Судьба не подарила мне сына от собственной плоти, но я никогда не чествовал себя ущемленным. Эсториан с трудом выдавливал слова сквозь сжатое горло.
Асаниан лишил меня одного отца, теперь он забирает второго...
Нет, улыбнулся жрец, не Асаниан. Только Небо, только всемогущее и справедливое Небо... Пальцы, все еще сжимавшие запястье Эсториана, разжались. Он подхватил их и стал баюкать, бережно и нежно, как мать новорожденное дитя. Улыбка верховного жреца Эндроса словно окаменела. Он ушел как-то незаметно, легко. Между двумя вздохами. Только что он был здесь, и тут же его не стало. Он выскользнул из разрушенной плоти спокойно, без сожалений, как ребенок из пришедшей в негодность одежды, и дух его уже поднимался к солнцу по стебелькам горячих лучей. Он мог уйти раньше, но терпел невыносимые муки, чтобы попрощаться с тем, кого долгое время пестовал и любил. А тот, кого он любил, едва очнувшись, занимался только собой: пьянствовал, спал, прохлаждался и закапризничал, когда за ним наконец пришли, чтобы напомнить о сыновнем долге. Стыд жег его сердце. Он склонился к останкам того, кто был сильнейшим магом обеих империй, он поцеловал начинавшую холодеть бровь, пригладил волосы, бороду и сложил на груди покойника руки, потом выпрямился и взглянул на безмолвных жрецов. Одни плакали, другие беззвучно молились, а кто-то молился и плакал одновременно.
Я хочу передать его Солнцу, сказал Эсториан. Если, конечно, вы позволите мне это.
Солнечный лорд не нуждается в чьем-либо позволении, сказал желтоволосый скуластый жрец. Кажется, его звали Шайел. Асанианская кровь схлестнулась в нем с керуварионской и, судя по всему, Керуварион победил. Эсториан улыбнулся, ощутив во рту привкус горечи.
И все же я испрашиваю его у вас.
Считайте, сир, что вы его получили. Он не простил, подумал Эсториан, но чувство справедливости ему все-таки не чуждо. Он установил дыхание, потом медленно простер руки над коченеющим телом. Огонь пульсировал в них, огибая вытянутую на кровати фигуру. Жрецы за его спиной затянули песнь. Это не был прощальный и скорбный плач, это был приветственный гимн богу, нисходящему к смертным. Мощный, сильный, волнующий сердце мотив. Крупная дрожь прошла по его позвоночнику. Он ощутил присутствие бога в себе. Никогда еще он не чувствовал его столь явственно. Бог управлял им, бог раздувал костер. И это было действительно так. Он выбросил себя из себя. Все, чего ты желаешь. Он думал и пел. Все, чего хочешь только ты. Он был источником и истоком, он был пылающей целиной, он был бликом на кончиках копий, он был энергией, сжатой в зерне. Он был солнечным днем, освещающим темные земли. И все они были с ним. Все, а не только те, что кружились вокруг смертного одра в ритуальном танце. Все жрецы обеих огромных стран, все служители храмов, все ученики, свершающие свое Странствие, все охранники Врат, все мелкие маги, прислуживающие лордам, все они объединились в пламени его qhk{. Он стал их сердцем, их средоточием и венцом, он взял тело верховного жреца Эндроса на руки и вознес его над головой, бережно и легко, словно пушинку. Он наполнил останки Айбурана огнем. Мертвец запылал сильно и ярко, словно охапка соломы. Пылающее тело дрогнуло, съежилось и через миг рассыпалось в невесомый прах. Огонь умер. Жрецы расступились. Воцарилась абсолютная тишина. Эсториан взглянул на пустую постель. Она еще хранила очертания Айбурана.
Большой северный медведь, сказал он, великий жрец, непревзойденный маг. Только царь небесный и владычица ночи знают, как я любил тебя! Бог ушел, на сердце тягостно и уныло. Эсториан не помнил, что говорил жрецам, но что-то, видимо, говорил, ибо их лица стали умиротворенными. Маленькая жрица, чем-то похожая на Зиану, плакала, уткнувшись в плечо Шайела. Он пришел в себя только тогда, когда был уже далеко от них, он напряженно всматривался в чью-то испуганную физиономию и слышал звонкий голос, шелестевший возле плеча.
Милорд, вам нужно поесть, со вчерашнего дня у вас не было маковой росинки во рту, вы обязательно должны подкрепиться... Он узнал лорда Шурихана, исполненного глупости и страха; вельможа боялся, что его призовут к ответу за смерть леди Мирейн. Он слушал сбивчивые оправдания лорда, но не воспринимал их, он был озабочен другим. Сила, заключенная в нем, дыбилась и выгибалась, пытаясь освободиться от обременяющей ее плоти, он концентрировал всю свою волю, пытаясь ее унять. Рядом не было никого из тех, кто мог бы заметить эту борьбу и встревожиться, его окружали простые люди, слуги, асаниане, они затащили его куда-то, и он не противился им. Он ел и пил, чтобы отвязаться от них, но больше все-таки пил. Корусан непременно сделал бы по этому поводу замечание. Но оленейца нигде не было видно. Головокружение, раздраженность, тяжесть в ногах он отправился на поиски куда-то запропастившегося мальчишки. Тот стоял там, где ему и положено было стоять, на часах возле императорских покоев. Он взглянул на него с яростью, а возможно, и с- радостью, темной радостью, которая кричала улетающему ввысь духу Айбурана: смотри, он здесь, он мой, он любит меня! Он запихнул его в полумрак спальни, молча сорвал вуаль, плащ, мечи, и все, что мешало, опрокинул мальчишку на пол и вошел в него, словно армия варьянцев в кипевший от возмущения Асаниан. Он не мог бы сказать, что оленеец ему уступил, это бы шло вразрез с натурой мальчишки, Корусан просто позволил своему господину проделать с ним то, чего он и сам в эту минуту желал. Но своеволие его никуда не исчезло. Он был полем, которое само помогало снимать с себя урожай, он был ведомым, направ ляющим действия своего ведущего, он в конце концов вырвался из-под гнета черного короля и оседлал его со всей пылкостью и яростью опытного наездника. Потом, когда они в изнеможении оторвались друг от друга, повалившись на ворох одежд и ковров, Эсториан, тяжело ворочая языком, сказал:
Только ты... только ты даешь мне это все в полной мере...
Хорошую взбучку? спросил Корусан. Эсториан поморщился.
Возможно, мне надо попробовать изнасиловать одну женщину, вдруг заявил он.
Ну уж нет. Корусан открытой ладонью легонько шлепнул его по щеке. Ты пьян как свинья. Кто напоил тебя, отвечай? Я раздеру его за ноги как лягушку.
Это тайна, сказал Эсториан. Хорошие слуги знают, как угодить своему господину. Что же касается изнасилования женщин...
Ты ни на что не способен сейчас. Ты просто пьяный слезливый слюнтяй. Даже пьяные слезы позорят мужчину.
Поневоле заплачешь, когда тебя бьют. Эсториан потянулся к мальчишке. Не знаю, что бы я стал без тебя делать?
Умер бы. Корусан извернулся и встал. Он огляделся вокруг, словно раздумывая, чем бы ему заняться. Эсториан залюбовался его телом. Оленеец был невысок, но широк в плечах, узкая талия, крепкие ягодицы, тонкие сильные ноги. Он не изменится, даже jncd` станет старше. Асаниане меняются мало и только к концу жизни резко стареют. Он поднялся на ноги и встал у мальчишки за спиной, обнимая его обеими руками.
Я не хочу умирать.
А если умру я? Что тогда станет делать высокочтимый милорд.
Ты никогда не умрешь. Эсториан ощутил холодный трепет, проскользнувший от лопатки к лопатке. Так случалось всегда, когда он говорил или делал что-то не то. Он поежился и неестественно рассмеялся.
Ты не умрешь, Корусан. Взгляни, твоя лихорадка исчезла, Ты выглядишь гораздо лучше, чем всегда.
Расспроси свою жрицу, как ей это все удалось? Разузнай, сколько магии она потратила на меня? Эсториан встрепенулся.
Ты был у Вэньи? Он вспомнил, что не видел ее у Айбурана. Странно, кажется, в последнее время верховный жрец и охранница Врат прекрасно ладили между собой. Как случилось, что Вэньи не пришла отдать умирающему последние почести?
Островитянка сама подловила меня. Корусан коротко всхлипнул. Я мешком свалился к ее ногам. Я должен убить ее, сир. Она видела меня без вуали.
Убей, мрачно пробормотал Эсториан, и я уничтожу тебя.
А потом и себя. Корусан вздохнул и, расслабившись, повернулся к Эсториану.
Она стала бы прекрасной императрицей, милорд, будь она чуточку познатнее.
Асанианские законы строги, сказал Эсториан усмехнувшись.
Я здесь закон, ответил ему Корусан.
ГЛАВА 45
Солнце погружалось в облака, прозрачные и ломкие, как весенний ледок. Городок был объят спокойствием изнеможения. Куда подевались повстанцы, где прячутся и когда их ожидать снова, никто не знал. Даже Эсториан. Он начал этот день с поклонения гробу матери и заканчивал его здесь же, в зале, где царила мертвая тишина. Утром он пропоет погребальную молитву. Потом тело заберут бальзамировщики, чтобы приготовить его для долгого путешествия к месту захоронения. Эту ночь он проведет в покое. Эсториан распустил охрану и теперь вкушал все прелести одинокого бодрствования у скорбного ложа, сидя на небольшой скамеечке, неудобной и ничем не покрытой. Он не плакал, слезы его иссякли, было холодно, но он этого не замечал. Сердце оледенело, как щеки леди Мирейн, к которым он изредка прикасался. Негромкий протяжный вздох нарушил угрюмую тишину. Он вздрогнул и оглянулся. Юлия, выскользнув из мрака, таящегося за колоннами, шествовала к нему через зал. За ней настороженной цепочкой следовали котята, маленькую колонну замыкала женщина, о которой он так ничего и не знал. Даже теперь, обладая сильной магией, он не мог бы сказать, что она собой представляет. Сущность ее, словно сосуд из темного стекла, просвечивалась до донышка, но... не могла же Сидани быть просто ничем. Юл-королева, приветливо фыркнув, разлеглась возле невысокого постамента, кошечки тут же, настороженно озираясь, приникли к ней. Котенок мигом вскарабкался на колени своего господина, Он был настоящий юл-кот, он знал, кого ему следует охранять. Сидани проскользнула мимо Эсториана с таким видом, будто его вовсе не было здесь, затем обошла вокруг гроба, кивая и низко склоняясь к покойнице, как бы обнюхивая ее. Эсториан давно перестал удивляться выходкам Скиталицы, но эта, кажется, начинала граничить с дерзостью. Он приоткрыл рот, чтобы осадить ее и прекратить дурацкий спектакль.
В ней течет асанианская кровь, ты знаешь об этом? спросила Скиталица. Королевская, благородная кровь. Хирел и не подозревал, что у него в северных племенах завелась дочка. На такие вещи тогда мало обращали внимания. Беспечная наследница одного из вождей даже не заметила, как родила ребенка от rncn, кого они называли маленьким жеребцом. Это так же точно, как то, что ты глядишь на свет своими глазами, малыш. В твоей матери гуляло столько же крови Льва, сколько было в твоем отце, если не больше.
Но когда Хирел мог...
Успел, сказала она. Как раз в то время, когда Саревадин, еще пребывая в обличье юноши, прикончил одного мага с помощью собственной силы, но и сам пострадал, и многие думали, что он умер. Хирел быстро нашел, с кем коротать вечера, правда, он не думал, что Саревадин оправится.
Разве это уже бывало? спросил он дрогнувшим голосом. Разве убивать с помощью магии не преступление?
Боги запрещают. Сидани пожала плечами и внимательно посмотрела на него.
Очнись, дитятко! Мы живем в мире, битком набитом воинственными магами, готовыми испепелить друг друга в надежде превратиться в существ, равных богам. Это один из путей в сторону неба... или кромешной тьмы.
Ты сбрендила, недоверчиво пробормотал он.
Вовсе нет, живо ответила Сидани. Взгляни на себя, прислушайся к своим ощущениям. Ты великий убийца магов, хотя еще не вошел во вкус, разве тебе не хочется стать чем-то большим? Не знаю, как насчет магов, но тебя я точно убил бы , подумал вдруг он с мрачной жестокостью и улыбнулся недоброй улыбкой, осознавая, что она в чем-то права.
Ты подозреваешь меня в святотатстве?
Хашш, усмехнулась она, обнажив зубы. Ты очень самонадеян, ребенок. Ты думаешь, что можешь держать себя в руках. Ты воображаешь, что выберешься из этой переделки совсем неиспорченным, разве что станешь чуть хладнокровнее и жестче? Как бы не так. Гордость и глупость мешают тебе трезво смотреть на вещи.
Ты старая дура, сказал он, едва шевеля губами, ты никто. У тебя даже нет имени.
Иногда я обретаю его. Она приложила руку к щеке мертвой императрицы.
Так хороша и так холодна. Мирейн просто взбесился бы, узнав, что на Солнечный трон воссядет жрица богини тьмы и станет матерью одного из его потомков. Он был фанатиком похлеще, чем все мы, он и представить себе не мог, да и не желал, что тьма является одной из важнейших сторон этого мира.
Ты кощунствуешь, сказал он.
Ox-ox-ox, прищелкнула языком Сидани. Какое словечко! Приятное для гортани и смертельно опасное для шеи. Уймись, мальчик. Я говорила худшие вещи безумцам, которые были пострашнее тебя.
Как смеешь ты... Он осекся. Она улыбнулась, легко разбираясь в неразберихе, царившей в его душе.
Уж будь уверен, гораздо страшнее. Ты существо ласковое при всей своей недюжинной свирепости. Ты действуешь искренне, даже когда бываешь жесток. Жестокость возникает там, где людям недостает воображения, но ты прекрасно знаешь об этом сам.
Оставь свои штучки, поморщился он.
Это не штучки, дитятко. Это поток размышлений, в котором мало тепла.
Я не желаю больше выслушивать твои бредни, проворчал он кисло. Он знал, что она не послушается его.
Попробуем зайти с другой стороны. Взгляни на себя. Ты был разрушен еще в юности, теперь тебя починили. Но починили плохо, на скорую, так сказать, руку. Хирурги знают, что делать, когда в их работе что-то идет не так. Они все ломают и начинают заново, а время новых сражений как раз подошло.
Ты утверждаешь, что что-то может разрушить меня? Шуточки, подумал он, старой, выживающей из ума карги. Развлечения в долгую ночную пору.
Ты уже разрушаешься, сказала она. Твои руки сочатся золотом.
Нет! Он инстинктивно спрятал ладони за спину и крепко прижал их к бедрам.
Ах, малыш, ты очень плохой лжец. Она обошла вокруг гроба и ухватила Эсториана за руки. Ее пальцы были unkndm{ как лед, но внутри них еле заметно тлело тепло. Он покорился, не зная куда деваться от вдруг нахлынувшей на него неизъяснимой тоски. Ладонь его левой руки украшал огромный волдырь, выделяясь белым пятном на фоне смуглой кожи, правая мягко сияла, являя собой прибежище Касара.