Страница:
Какая-то крошечная загорелая девчушка, голая и скользкая как рыбка, решила избрать Хирела в качестве подпорки, невзирая на его застывшую гримасу. Ее никак нельзя было назвать чистой. Очевидно, она барахталась в грязи вместе с собаками. Она вцепилась в Хирела как пиявка, а он был слишком потрясен и оскорблен этим, чтобы отшвырнуть ее. Наконец они оказались перед храмом, и народ отхлынул Храм был маленький, однако мог похвастать настоящей жрицей. Ее сопровождали двое серьезных большеглазых детей в коричневых одеждах - послушников, которые могли принадлежать к любому полу, но, возможно, более высокий ребенок с полными красивыми губами был девочкой. Оба они во все глаза таращились на Саревана, словно на бога, спустившегося на землю. Жрица, маленькая пухлая женщина с красивой золотистой кожей, как у асанианской леди, одарила его улыбкой и парой слов, а он поклонился в знак уважения. Ее рука на мгновение задержалась на его огненной голове, благословляя. Повидимому, она была благородного происхождения, и ее хорошие манеры врожденные. Отчасти по собственной воле, отчасти из-за усталости Хирел соскользнул со спины Юлана и прислонился к его теплому сильному плечу. Девочка, лишившись опоры, без труда удержалась на спине кота, но ее рев привлек к себе внимание множества людей. Хирел выпрямился, когда на него устремились все эти темные глаза на смуглых лицах, и глаза Саревана самые темные из всех, и янтарный взгляд жрицы - свидетельство древней благородной крови. Такой же, как его собственная Она поняла, кто он такой. Она должна была понять это. Сареван заговорил, и все глаза с предельным вниманием вновь обратились к нему. Говорил он недолго, затем повернулся к Хирелу. - Пошли, - сказал он по-асаниански и, когда Хирел открыл рот, чтобы возразить, добавил: - Можешь оставаться, если хочешь. Здесь никто тебя не тронет. Но я намерен поесть и отдохнуть. Хирел резко выдохнул: - Очень хорошо. Веди меня. Толпа людей, сопровождавших путешественников, не сделала попытки проникнуть за ворота, хотя несколько детей громко возмутились, потеряв своих <верховых животных>. Сареван приостановился, чтобы рассмешить их. Когда за их спинами захлопнулись ворота, он и сам улыбался. - Ах, мальчик, - сказала жрица, говорившая по-асаниански значительно лучше, чем Сареван. - Ты умеешь находить с детьми общий язык. Сареван пожал плечами и усмехнулся. - Это им удается находить общий язык со мной. - Он положил руку на голову Юлана и коснулся плеча Хирела. - Эти двое нуждаются в еде, а у одного из них на теле раны, на которые тебе стоило бы взглянуть. Хирел смирился с тем, что она прикоснется к нему, тем более что Сареван оставил их в комнате внутреннего храма, а сам вышел вместе с послушниками. Жрица не стала бесцеремонно срывать с него одежду, она аккуратно и благопристойно раздела его, стоя у него за спиной. Затем вымыла его с помощью губки и ароматной воды и обернула полотенцем поясницу. После всех испытаний, выпавших на долю Хирела, это простое соблюдение приличий чуть не довело его до слез. Он боролся с ними, комкая в руках край своего одеяния, пока не смог повериться к ней лицом. Жрица осторожно и без лишних вопросов осмотрела его раны. - Все чисто, - сказала она наконец, повторив слова Саревана. На самые глубокие царапины она наложила свежие повязки, а более мелкие оставила подсыхать и накинула на Хирела мягкую легкую рубашку. Когда она расправляла складки, пустая комната, в которой они находились, словно наполнилась сиянием. Это всего лишь вошел Сареван. Он выкупался: его волосы были распущены и курчавились, борода спуталась; на нем оказалась рубашка, почти такая же, как у Хирела. Входя, он снова повязал ленту своего странствия. Его быстрые глаза скользнули с лица жрицы на Хирела и обратно. - Ты сделал все как надо, - сказала женщина. Жестом велев им обоим следовать за ней, она провела их через прихожую во внутренний храм, а потом через маленький Внутренний дворик с садиком - в небольшое помещение под открытым небом, где на свежем вечернем воздухе их ждали послушники с едой. Раньше принц Хирел счел бы подобное пиршество жалким, сервировку - слишком простой и неизящной, но сегодня все это показалось ему таким же великолепным, как банкет для высокородных господ в Кундри'дж-Асане. Не важно, что ему предстояло разделить трапезу с варваром и женщиной. Хирела мучил поистине королевский голод, его желудок впервые проявлял снисходительность, к тому же жрица оказалась превосходной собеседницей. Звали ее Орозия, и она происходила из древнего рода Виникарьяс из восточного Маркада. - Нельзя сказать, что мои близкие обрадовались, когда услышали, что я исповедую эту веру. - Орозия отпила немного удивительно вкусного вина и отщипнула кусочек сыра. - Не пристало дочери знатного рода поддаваться суевериям востока. А уж обет жрицы... просто ужас! - Она рассмеялась, и в смехе ее проскользнула легкая горечь. - Бедный мой отец! Когда я явилась к нему в ожерелье и с косичкой, готовая к странствию, это чуть не убило его. Как он должен был объяснять это равным себе? И как после этого мог высоко держать голову при дворе? - Он оказался трусом, - сказал Хирел. Жрица склонила голову, внезапно став серьезной. - Нет, мой отец не был трусом. Он был лордом Среднего двора, а предки его занимали даже более высокое положение, и он заботился о чести семьи. В то время я была молода и жестока и сгорала от любви к моему богу, а отец насмехался над ним как над вздором и суеверием. Он был глуп, а я еще глупее, и нам не удалось остаться друзьями. Через год он умер. Хирел неотрывно смотрел в свой кубок, выполненный из простого дерева, как и вся остальная посуда, и ничем не украшенный. Бесформенная неуклюжая шапка Саревана сползла ему на глаза, заслоняя все вокруг. Он с яростью отбросил ее. Холодный воздух обжег его обритую голову. - Мои братья через год не умрут. Они будут обриты, заклеймены и кастрированы, как они собирались поступить со мной, и проданы в рабство на юг. - Он поднял глаза. Послушники исчезли. Жрец и жрица спокойно смотрели на него. Черные глаза и янтарные - оба взгляда были непроницаемы. Он хотел закричать на них, но сдержал себя. - У меня нет бога, который наделил бы меня мудростью. У меня нет мечты, нет никаких желаний. Только месть. И я отомщу, жрецы. Я сделаю это или умру. - Им следовало бы поступить умнее и убить тебя, - сказал Сареван. Хирел снисходительно посмотрел на него. - Да, следовало бы. Но они не только жестоки, а еще и трусливы. Никто из них не хотел обагрить свои руки моей кровью. И даже если бы меня обнаружили и узнали, то что я мог бы сделать? Евнуху не место на Золотом троне. Им не повезло, потому что они послушались цирюльника, которому предстояло оскопить меня. Он сказал, что желудок следует очистить и оставить меня без еды хотя бы на один день, иначе я наверняка умру под ножом. Той же ночью я нашел окно со сломанным запором и воспользовался им. Дураки. Они звали меня Золотым Локоном, избалованным любимчиком отца и игрушкой для гарема. Им и в голову не приходило, что у меня хватит ума сбежать. - Принято считать, что красота не обладает умом. - Сареван развалился на стуле, великолепный в своей наглости, и продолжал: - Скажи мне, Орозия, не отвести ли этого львенка к его отцу? Или отдать его моему отцу и посмотреть, что из этого выйдет? Хирел спокойно сидел, как его учили при Высоком дворе Асаниана, и поигрывал недоеденным плодом, прикрыв горящие глаза. Предательство. Ну конечно. Его запрут в каком-нибудь северном форте, отдадут дикарям в килтах, заставят чистить хлев ради хлеба насущного. И заманила его в ловушку забывшая о чести женщина, чтобы заполучить ожерелье демона, и человек, которому вообще неизвестно, что такое честь. - Ты знаешь, что надо делать, - пристально глядя на Саревана, сказала жрица с интонацией, от которой волосы на затылке у Хирела встали дыбом. Она говорила не с низшим по положению и не с тем, кого ее милость могла бы счесть равным себе; она словно обращалась к кому-то или чему-то, что стояло намного выше ее. - Но если уж тебя интересует мое мнение, то я посоветовала бы второе. На западе его высочество подвергнется великой опасности, да и ты тоже. Аварьян в Асаниане не пользуется уважением. В любом из его обличий. - И все-таки, - сказал Сареван, - мальчишка хочет этого. - Когда это чужое мнение заставляло тебя колебаться, Сареван Ис'келион? Варвар осклабился, совершенно не смутившись. - Мне хотелось бы взглянуть на сказочную империю. А ему нужен провожатый. Точнее говоря, советчик. - Мне нужен охранник, - взорвался Хирел. - Ты не подходишь для этого. Ты наглый и выводишь меня из себя. - Он отвернулся от этого простолюдина и обратился к Орозии: - Сударыня, мне потребуется одежда и верховое животное, а также провизия на несколько дней пути и подобающий эскорт. Жрица даже не взглянула на него. Ее глаза были устремлены на Саревана. Она изменилась. Теперь в ее словах не было и тени беспечности. - Ты понимаешь, что будет означать твоя смерть? Ведь жрецов в Асаниане убивают. А если они узнают, кто ты такой... - Вот именно, - тихо сказал Сареван. - Ты забыла о том, насколько это важно. Я решусь на это. Ее голос едва заметно дрогнул. - Почему? Он коснулся ее руки. - Дорогая госпожа, это вовсе не прихоть. Я должен идти. Я видел сон, и этот сон обязывает меня. Ее глаза расширились, она побледнела. - Да, - очень спокойно произнес он. - Это начинается. - И ты подчиняешься? - Я служу своему богу. В том, что он дает мне именно такого спутника, есть его воля и его выбор, а причины этого он откроет мне, когда сочтет нужным. Голова жрицы поникла, словно под тяжким бременем, но она снова подняла ее. - Ты безумен, как потомок целого рода безумцев. Да поможет тебе Аварьян, а я сделаю все, что в моих силах. - Она поднялась и сотворила благословение. - Это будет лучшим из того, что сейчас начинается. Отдохните хорошенько, дети мои.
ГЛАВА 2
Хирел сжал пальцы в кулаки и сунул их под мышки. - Не хочу! Они уговорили его переодеться в грубую одежду простолюдина и дали шапку, которая пришлась ему впору, а затем начали убеждать его, чтобы он выдал себя за низкорожденного. Словно это его долг. Но когда самый маленький и невзрачный послушник подошел к нему с коротким острым ножом, Хирел бурно запротестовал: - Не хочу, чтобы мои руки стали похожими на руки раба. Не хочу! Терпение Орозии истощилось, но голос ее оставался спокойным. - Ваше высочество, это необходимо. Неужели вы хотите разоблачить себя из-за глупого тщеславия? Руки простолюдина не могут быть красивыми и ухоженными - это запрещено. Хирел привалился к стене. Он не желал слышать никаких доводов. Шапка сдавила ему лоб, одежда из грубого домотканого холста царапала кожу. Длинные ногти, на которых еще оставались следы позолоты, до крови вонзились в ладони. Они были последним, что еще напоминало о его королевском происхождении. Крепкие руки схватили его за плечи, приподняли и опять усадили, заботливо, но непреклонно. - Смотри, - скомандовал Сареван. Он изо всех сил ударил по зеркалу. Оно серебристо зазвенело, но на нем не появилось ни малейшей трещинки. В нем отражался дрожащий от злости крестьянский мальчик. - Смотри, - повторил варвар за его спиной и с силой повернул голову Хирела к зеркалу, когда тот отказался слушаться. Хирелу ничего не оставалось, как посмотреть. Простолюдин. Неряшливо одетый, наголо обритый, бедный и безродный. Однако даже в таком виде он оставался элегантным: прекрасная форма головы, бледная, как слоновая кость, отливающая королевским золотом кожа, тонкие черты лица, золотистые брови, большие глаза, тоже сияющие золотом, изящная линия ноздрей, побелевших от гнева. Крестьянин, который выглядит как прирожденный император. - Да разве кто-нибудь поверит в подобную ложь? - В нее поверит любой, кто увидит тебя в этой одежде, - ответил Сареван. - Если, конечно, твои руки подтвердят это. - Но как же лицо? - Лицо - это дар божий. А руки можно сделать красивыми, потому-то закон и вводит такие ограничения. - Сареван с легкостью поднял одну руку Хирела, невзирая на его сопротивление, и подозвал: - Кери. Женское имя и вялое бесполое лицо. Значит, другой послушник с нежным ртом - мальчик; он ждал, чтобы броситься на помощь товарищу, если возникнет надобность. Хирел протянул свои напряженные руки. - Ну, тогда сделай это, черт возьми. Пусть я весь буду отвратительным. Их глаза засмеялись. Хирел, красивый, обритый и оборванный, все еще оставался прелестным созданием, предназначенным для забав в спальне дамы. Он плюнул на свое отражение, и оно стало размытым и неясным. - Ты должен благодарить судьбу, - сказал Сареван с холодным удовольствием. - Дважды, чтобы быть точным. Голос Хирела дрогнул от горькой насмешки. - Как! Разве не тебе я должен быть обязан? - Нам не нужно лишнего. Жрец прислонился к стене и скрестил руки. - Думай обо всем этом как об игре, как о великолепной авантюре, о которой сложат песню. - Конечно. Сатиру на противостояние принцев. Сареван лишь рассмеялся и сверкнул глазами в сторону жрицы, которая покраснела как девчонка. Несмотря на это, когда она заговорила, вид у нее был строгий, почти суровый. - Будь с ним помягче, Сареван. Он не так слаб, как кажется, но и не настолько силен, как воображает, ведь воспитывали его не так, как тебя. - Да уж надеюсь, - огрызнулся Хирел. Они не слушали его. Они вообще редко к нему прислушивались. Глаза жрицы говорили о множестве вещей, а жрец отвечал ей таким же упорным взглядом. Она умоляла. Он отказывался. Он посмотрел на Хирела без излишней холодности, но как-то непримиримо и наконец сказал поасаниански, чего мог бы и не делать: - Это избалованный ребенок, которому нравится корчить из себя мужчину. Он надменный, невыносимый и ужасно испорченный. Почему я должен угождать ему? - Надменный, - повторила жрица. - Невыносимый. Ужасно испорченный. А ты, надо полагать, само совершенство, Сареван Ис'келион? - Юлану он понравился, - сказал Сареван. - Я обещаю проявить мягкость, на какую только способен. Это тебя удовлетворит? Она глубоко вздохнула. - По-моему, ты сумасшедший. Но я знаю, что никому другому он не сможет так безоговорочно доверять. Прокляни свою честь и сострадание, в котором ты не желаешь сознаваться. И еще об одном хочу предупредить тебя: я послала весть твоему отцу. В этих словах чувствовалась угроза, но Сареван лишь улыбнулся. - Отец знает, - сказал он. - Я и сам отправил ему послание. Мне известен сыновний долг, сударыня. - И он позволил тебе уехать? Сареван расплылся в улыбке. - Он не приложил больших усилий, чтобы остановить меня. Жрица подняла голову и сдвинула брови. - Сареван... Его сверкающие глаза в напряженном молчании встретились с ее взглядом. Спустя несколько мгновений Орозия склонила голову и глубоко вздохнула. - Ну что ж, хорошо. Но тебе придется заплатить за это. Моли Аварьяна, чтобы цена не оказалась чересчур высокой. - Я заплачу столько, сколько нужно, - сказал Сареван. Она не подняла глаз, словно не могла сделать этого. - Тогда иди, - сказала она так тихо, что Хирел с трудом расслышал ее слова. - И да хранит тебя бог.
Дорога в Асаниан показалась слишком длинной для утомленных ног Хирела. Сенелей у них не было, да их и негде было взять, а Юлан не привык ходить на поводке. Он убегал и прибегал, когда хотел, охотился для них, когда у него было настроение, утром или днем тратил по часу на умывание. Лишь изредка он позволял измученному принцу сесть к себе на спину. Но Хирел и не требовал этого. <Ужасно испорченный>, сказал о нем Сареван. Эти слова мучили его, как старая рана. Они были даже хуже, чем болячки, которые быстро и хорошо заживали, оставляя после себя шрамы, на которые Хирел не обращал внимания. <Ужасно испорченный>. Его братья часто повторяли то же самое. Но тогда это его так не обижало, может быть, потому, что он понимал: зависть измучила и иссушила их сердца, а жажда измены убивала их. Что же касается Саревана, то он произнес эти слова лишь однажды, но этого оказалось достаточно. Хирел должен был показать себя. И он сделал это. Он шел без жалоб и протестов, хотя солнце нещадно палило, а струи дождя заливали его незащищенную голову. Когда было нужно, он карабкался; он почти перестал спотыкаться и мало-помалу становился закаленнее. С наступлением ночи он валился на землю и тут же засыпал. Это своего рода лекарство помогало ему забыться. Но в его снах вновь и вновь появлялись цирюльники, и ножи, и смех его братьев. Иногда Хирел просыпался, дрожа всем телом, с мокрым от слез лицом, и с трудом подавлял крик ярости, боли и тоски по дому. Они медленно продвигались все дальше и дальше на запад. При'най, лежавший на их пути, они обогнули с севера, потратив слишком много времени на то, чтобы добраться до границ Керувариона. Суровый край: холмы, скалы и лишенные растительности каменистые предгорья. Людей почти не было, а те немногие и подозрительные, кто встретился на их пути, оказались охотниками и пастухами. Ожерелье Саревана служило здесь паролем, да еще сияние, исходившее от него по его воле. Этот человек был способен очаровать даже камень. Он изо всех сил старался очаровать и Хирела: рассказывал по пути разные истории, пел или просто говорил, легко и свободно, не обращая внимания на ответное молчание, или односложные ответы, или откровенное нежелание общаться. Его голос, звучавший в такт их шагам, был как ветер, как дождь, как ясное небо - спокойный, убаюкивающий и даже приносящий утешение. А потом Сареван замолкал, и это тоже действовало успокаивающе. Одним словом, он оказался спутником, который не требовал слишком много. - Твои волосы отрастают, - сказал он однажды, и это были его первые слова за все долгое утро. Хирел уже потерял счет дням, но ему показалось, что ландшафт стал менее суровым и воздух значительно потеплел. Сареван снял все, кроме обуви, оружейного пояса и заплечного мешка. Хирел сорвал с головы шапку, расстегнул плащ и почувствовал, как ветер слегка ерошит его волосы. Коснувшись рукой головы, он обнаружил, что ее покрывает шапка густых кудрей. При виде его удивления Сареван рассмеялся. - Ты знаешь, что немного загорел? Сними хотя бы плащ, пусть Аварьян окрасит все твое тело. Он мог так говорить, этот великолепный нагой зверь, кожа которого не обгорала, не шелушилась и не чернела, как у раба на поле. Между тем солнце припекало, Хирел был весь в поту, а представление о скромности у Саревана не превосходило понятия о чести. Сердце Хирела гулко билось в груди, когда он расстегнул последнюю пуговицу, сбросил на землю плащ и рубашку и наконец вздохнул свободно. А затем в порыве отчаянного безрассудства стащил с себя и штаны. Да, он сделал это, заставив глаза чужака расшириться. Хирел сцепил за спиной руки, преодолевая отчаянное желание прикрыться, но обнажил зубы в ухмылке и прогнал румянец стыда. Сареван ухмыльнулся в ответ. - В Девяти Городах с меня спустили бы шкуру за развращение молодежи, - сказал он. - Можно подумать, что ты древний старик. - В первый день осени мне исполнится двадцать один год, дитя. Хирел заморгал. - Но это же мой день рождения? - Умоляю ваше сиятельство о прощении за то, что посягнул на такую святыню, но первым в этот день родился я. Хирелу каким-то чудом удалось совладать с собой, и он принял подобающий вид, хотя это было нелегко, если к тому же учесть, что он стоял совершенно голый под открытым небом. - Мне исполнится пятнадцать. Мой отец признает за мной все мои титулы и пошлет меня править прямо в Вейадзан - средоточие королевской власти. Сареван наклонил голову. - Когда мне исполнилось пятнадцать, я стал послушником Аварьяна и начал добиваться ожерелья. - Он почти ласково коснулся своего ожерелья. - Отец отвел меня в храм в Хан-Гилене и отдал жрецам. Это было моим свободным волеизъявлением, и я намеревался воспринять это как подобает мужчине, но, когда меня увели другие, более старшие послушники, я чуть было не разрыдался. Я отдал бы все, лишь бы снова стать ребенком. - Принц перестает быть ребенком в тот момент, когда появляется на свет, - сказал Хирел. - Ты что, никогда не играл в детские игры? В глазах Саревана Хирел увидел удивление, жалость и еще что-то, чего предпочел бы не видеть. - Королевские особы не играют, - холодно заявил он. - Тем хуже для королевских особ. - Я был свободен, - взорвался Хирел. - Я учился, занимался важными вещами. - Действительно важными? Сареван отвернулся и стал спускаться по залитому солнцем склону. Даже его косичка была воплощением наглости, не говоря уж об изгибе его плоских голых ягодиц и легкости его поступи по острым камням. Хирел подобрал свою одежду, но не стал надевать ее, а аккуратно сложил в сумку, выданную Орозией, где лежали запасная рубашка, бинты и пара свертков с дорожным хлебом. Перекинув сумку через плечо как перевязь, он обернул плечи грубым шерстяным одеялом. Сареван ушел уже довольно далеко и не оглядывался назад. Хирел поднял камень, взвесил его в руке и уронил на землю. Слишком мелко для мести и слишком грубо. Осторожно, но вовсе не медленно он ступил на тропу, избранную Сареваном.
Хирел расплачивался за свою опрометчивость. В самых нежных местах кожа его обгорела и стала красной. Ему пришлось вытерпеть прикосновения рук Саревана, который смазал его бальзамом, приготовленным жрецами из каких-то трав и масел. Но в конце концов оказалось, что его кожа потеряла свою белизну и он загорел. - Золотистый, - сказал Сареван, бесстыдно любуясь им. - Это неподходящее слово. - Теперь подходящее. Сареван развалился, воспользовавшись боком Юлана как подушкой, и обратил лицо к великолепию звезд и лун, - существо, созданное из тени и огня. Это зрелище потрясло Хирела, но не вызвало в нем неприятных ощущений. Сареван был прекрасен. Он был совсем другим, и это мешало воспринимать его красоту. Хирел привык видеть ее в белизне кожи, в полноте гладкого тела и правильных чертах округлого лица с прямым носом. Однако Сареван, который с точки зрения художника и поэта мог считаться ничтожным созданием природы, был так же великолепен, как и огромный юл-кот, сонно мурлыкавший рядом с ним. Но от этого симпатии Хирелу не прибавилось. Впрочем, Саревану не было до этого никакого дела. - Завтра, - сказал он, уже засыпая, - мы пересечем границу Асаниана. Несмотря на то что воздух и одеяло были теплыми, Хирел вздрогнул. <Так скоро?> - пронеслось у него в голове. Слишком большая неожиданность, чтобы сохранять душевное спокойствие. Однако все его существо было охвачено ликованием.
Граница не обозначалась ни стеной, ни каменной насыпью. И тем не менее местность переменилась. Перед ними раскинулись зеленые равнины Ковруена, пропитанные теплом и светом лета, с богатыми пастбищами и обильными полями, пересеченные широкими мощеными дорогами, предназначенными для императоров, и усеянные святилищами тысяч разнообразных богов. Саревану пришлось уступить требованиям цивилизации: он обернул свои чресла тряпицей. Хирел натянул штаны и самую легкую рубашку, ненавидя самого себя за испытываемое неудобство при прикосновении ткани к телу. Но кое-чего он добился: он мог идти по дороге босиком, а его обувь лежала в мешке. Ему было бы еще приятнее, если бы рядом не шагал босоногий и почти нагой Сареван, превосходно чувствовавший себя. Люди - крестьяне на полях, пешеходы на дорогах - таращились на варвара. В этой стране, да и во всем мире, не было ничего подобного ему. Никто не заговаривал с ним; те, к кому он приближался, отворачивались и поспешно удалялись. - Они до такой степени скромны? - спросил Сареван, стоя на дороге со своей напоминающей язык пламени косичкой и отливающей на солнце смуглой кожей. - Они считают тебя дьяволом, - ответил Хирел. - А возможно, богом. Но лишь один из тысячи, если ему вдруг взбредет такое в голову, может пожелать стать похожим на тебя. Сареван гордо поднял голову, словно хотел поспорить, но ничего не сказал. И не сделал ни малейшего движения, чтобы прикрыться. Ни одна вещь в мире не могла бы сделать его меньше или бледнее либо лишить его гриву этой призывной яркости. Хирел нахмурился. - Было бы намного разумнее, если бы ты снял ожерелье. - Нет. Это прозвучало так решительно, что не нуждалось в повторении. - Я могу назвать его символом рабства. Возможно, люди поверят мне. - Возможно, твой отец даст клятву верности Солнцерожденному. Сареван перекинул через плечо свой мешок и продолжал путь. - Я никогда ни на что не полагаюсь, я надеюсь только на бога. - То есть на суеверие и ложь. Сареван остановился и проворно повернулся на пятках. - И ты веришь в то, что говоришь? - Я это знаю. Богов нет. Есть лишь мечты, желания и страхи, которые наделили именами и лицами. Любой мудрый человек это знает, да и любой священник тоже. Идея божества выгодна, когда простые люди не находят ничего лучшего, чем поклонение ему. - Ты веришь в то, что говоришь? - повторил свой вопрос Сареван. Бедное дитя, пойманное в ловушку этого скучного мира, такого логичного и такого слепого. Губы Хирела искривились. - По крайней мере я не испытываю постоянного страха чем-нибудь оскорбить какое-то божество. - Разве можешь ты, простой смертный, оскорбить бога? Выходит, ты просто не знаешь Аварьяна. - Я знаю то, что необходимо знать. Он - это солнце. Он требует, чтобы ему поклонялись как единственному богу. Его жрецы не имеют права прикасаться к женщине, а жрицы не должны знать мужчин, иначе они сгорят в пламени. И если это не наказание за оскорбление бога, то как ты сам назовешь это? - Мы поклоняемся ему, потому что он - солнце, потому что его свет помогает миру увидеть свое истинное лицо. Мы поклоняемся лишь ему, потому что он единственный, он великий властелин всего, что движется в его свете, точно так же, как его сестра - королева ночи. Наши клятвы перед ним - это тайна и святыня, а нарушение клятв - слабость, низость и предательство веры. Бог держит свое слово; мы можем по крайней мере пытаться следовать его примеру.
ГЛАВА 2
Хирел сжал пальцы в кулаки и сунул их под мышки. - Не хочу! Они уговорили его переодеться в грубую одежду простолюдина и дали шапку, которая пришлась ему впору, а затем начали убеждать его, чтобы он выдал себя за низкорожденного. Словно это его долг. Но когда самый маленький и невзрачный послушник подошел к нему с коротким острым ножом, Хирел бурно запротестовал: - Не хочу, чтобы мои руки стали похожими на руки раба. Не хочу! Терпение Орозии истощилось, но голос ее оставался спокойным. - Ваше высочество, это необходимо. Неужели вы хотите разоблачить себя из-за глупого тщеславия? Руки простолюдина не могут быть красивыми и ухоженными - это запрещено. Хирел привалился к стене. Он не желал слышать никаких доводов. Шапка сдавила ему лоб, одежда из грубого домотканого холста царапала кожу. Длинные ногти, на которых еще оставались следы позолоты, до крови вонзились в ладони. Они были последним, что еще напоминало о его королевском происхождении. Крепкие руки схватили его за плечи, приподняли и опять усадили, заботливо, но непреклонно. - Смотри, - скомандовал Сареван. Он изо всех сил ударил по зеркалу. Оно серебристо зазвенело, но на нем не появилось ни малейшей трещинки. В нем отражался дрожащий от злости крестьянский мальчик. - Смотри, - повторил варвар за его спиной и с силой повернул голову Хирела к зеркалу, когда тот отказался слушаться. Хирелу ничего не оставалось, как посмотреть. Простолюдин. Неряшливо одетый, наголо обритый, бедный и безродный. Однако даже в таком виде он оставался элегантным: прекрасная форма головы, бледная, как слоновая кость, отливающая королевским золотом кожа, тонкие черты лица, золотистые брови, большие глаза, тоже сияющие золотом, изящная линия ноздрей, побелевших от гнева. Крестьянин, который выглядит как прирожденный император. - Да разве кто-нибудь поверит в подобную ложь? - В нее поверит любой, кто увидит тебя в этой одежде, - ответил Сареван. - Если, конечно, твои руки подтвердят это. - Но как же лицо? - Лицо - это дар божий. А руки можно сделать красивыми, потому-то закон и вводит такие ограничения. - Сареван с легкостью поднял одну руку Хирела, невзирая на его сопротивление, и подозвал: - Кери. Женское имя и вялое бесполое лицо. Значит, другой послушник с нежным ртом - мальчик; он ждал, чтобы броситься на помощь товарищу, если возникнет надобность. Хирел протянул свои напряженные руки. - Ну, тогда сделай это, черт возьми. Пусть я весь буду отвратительным. Их глаза засмеялись. Хирел, красивый, обритый и оборванный, все еще оставался прелестным созданием, предназначенным для забав в спальне дамы. Он плюнул на свое отражение, и оно стало размытым и неясным. - Ты должен благодарить судьбу, - сказал Сареван с холодным удовольствием. - Дважды, чтобы быть точным. Голос Хирела дрогнул от горькой насмешки. - Как! Разве не тебе я должен быть обязан? - Нам не нужно лишнего. Жрец прислонился к стене и скрестил руки. - Думай обо всем этом как об игре, как о великолепной авантюре, о которой сложат песню. - Конечно. Сатиру на противостояние принцев. Сареван лишь рассмеялся и сверкнул глазами в сторону жрицы, которая покраснела как девчонка. Несмотря на это, когда она заговорила, вид у нее был строгий, почти суровый. - Будь с ним помягче, Сареван. Он не так слаб, как кажется, но и не настолько силен, как воображает, ведь воспитывали его не так, как тебя. - Да уж надеюсь, - огрызнулся Хирел. Они не слушали его. Они вообще редко к нему прислушивались. Глаза жрицы говорили о множестве вещей, а жрец отвечал ей таким же упорным взглядом. Она умоляла. Он отказывался. Он посмотрел на Хирела без излишней холодности, но как-то непримиримо и наконец сказал поасаниански, чего мог бы и не делать: - Это избалованный ребенок, которому нравится корчить из себя мужчину. Он надменный, невыносимый и ужасно испорченный. Почему я должен угождать ему? - Надменный, - повторила жрица. - Невыносимый. Ужасно испорченный. А ты, надо полагать, само совершенство, Сареван Ис'келион? - Юлану он понравился, - сказал Сареван. - Я обещаю проявить мягкость, на какую только способен. Это тебя удовлетворит? Она глубоко вздохнула. - По-моему, ты сумасшедший. Но я знаю, что никому другому он не сможет так безоговорочно доверять. Прокляни свою честь и сострадание, в котором ты не желаешь сознаваться. И еще об одном хочу предупредить тебя: я послала весть твоему отцу. В этих словах чувствовалась угроза, но Сареван лишь улыбнулся. - Отец знает, - сказал он. - Я и сам отправил ему послание. Мне известен сыновний долг, сударыня. - И он позволил тебе уехать? Сареван расплылся в улыбке. - Он не приложил больших усилий, чтобы остановить меня. Жрица подняла голову и сдвинула брови. - Сареван... Его сверкающие глаза в напряженном молчании встретились с ее взглядом. Спустя несколько мгновений Орозия склонила голову и глубоко вздохнула. - Ну что ж, хорошо. Но тебе придется заплатить за это. Моли Аварьяна, чтобы цена не оказалась чересчур высокой. - Я заплачу столько, сколько нужно, - сказал Сареван. Она не подняла глаз, словно не могла сделать этого. - Тогда иди, - сказала она так тихо, что Хирел с трудом расслышал ее слова. - И да хранит тебя бог.
Дорога в Асаниан показалась слишком длинной для утомленных ног Хирела. Сенелей у них не было, да их и негде было взять, а Юлан не привык ходить на поводке. Он убегал и прибегал, когда хотел, охотился для них, когда у него было настроение, утром или днем тратил по часу на умывание. Лишь изредка он позволял измученному принцу сесть к себе на спину. Но Хирел и не требовал этого. <Ужасно испорченный>, сказал о нем Сареван. Эти слова мучили его, как старая рана. Они были даже хуже, чем болячки, которые быстро и хорошо заживали, оставляя после себя шрамы, на которые Хирел не обращал внимания. <Ужасно испорченный>. Его братья часто повторяли то же самое. Но тогда это его так не обижало, может быть, потому, что он понимал: зависть измучила и иссушила их сердца, а жажда измены убивала их. Что же касается Саревана, то он произнес эти слова лишь однажды, но этого оказалось достаточно. Хирел должен был показать себя. И он сделал это. Он шел без жалоб и протестов, хотя солнце нещадно палило, а струи дождя заливали его незащищенную голову. Когда было нужно, он карабкался; он почти перестал спотыкаться и мало-помалу становился закаленнее. С наступлением ночи он валился на землю и тут же засыпал. Это своего рода лекарство помогало ему забыться. Но в его снах вновь и вновь появлялись цирюльники, и ножи, и смех его братьев. Иногда Хирел просыпался, дрожа всем телом, с мокрым от слез лицом, и с трудом подавлял крик ярости, боли и тоски по дому. Они медленно продвигались все дальше и дальше на запад. При'най, лежавший на их пути, они обогнули с севера, потратив слишком много времени на то, чтобы добраться до границ Керувариона. Суровый край: холмы, скалы и лишенные растительности каменистые предгорья. Людей почти не было, а те немногие и подозрительные, кто встретился на их пути, оказались охотниками и пастухами. Ожерелье Саревана служило здесь паролем, да еще сияние, исходившее от него по его воле. Этот человек был способен очаровать даже камень. Он изо всех сил старался очаровать и Хирела: рассказывал по пути разные истории, пел или просто говорил, легко и свободно, не обращая внимания на ответное молчание, или односложные ответы, или откровенное нежелание общаться. Его голос, звучавший в такт их шагам, был как ветер, как дождь, как ясное небо - спокойный, убаюкивающий и даже приносящий утешение. А потом Сареван замолкал, и это тоже действовало успокаивающе. Одним словом, он оказался спутником, который не требовал слишком много. - Твои волосы отрастают, - сказал он однажды, и это были его первые слова за все долгое утро. Хирел уже потерял счет дням, но ему показалось, что ландшафт стал менее суровым и воздух значительно потеплел. Сареван снял все, кроме обуви, оружейного пояса и заплечного мешка. Хирел сорвал с головы шапку, расстегнул плащ и почувствовал, как ветер слегка ерошит его волосы. Коснувшись рукой головы, он обнаружил, что ее покрывает шапка густых кудрей. При виде его удивления Сареван рассмеялся. - Ты знаешь, что немного загорел? Сними хотя бы плащ, пусть Аварьян окрасит все твое тело. Он мог так говорить, этот великолепный нагой зверь, кожа которого не обгорала, не шелушилась и не чернела, как у раба на поле. Между тем солнце припекало, Хирел был весь в поту, а представление о скромности у Саревана не превосходило понятия о чести. Сердце Хирела гулко билось в груди, когда он расстегнул последнюю пуговицу, сбросил на землю плащ и рубашку и наконец вздохнул свободно. А затем в порыве отчаянного безрассудства стащил с себя и штаны. Да, он сделал это, заставив глаза чужака расшириться. Хирел сцепил за спиной руки, преодолевая отчаянное желание прикрыться, но обнажил зубы в ухмылке и прогнал румянец стыда. Сареван ухмыльнулся в ответ. - В Девяти Городах с меня спустили бы шкуру за развращение молодежи, - сказал он. - Можно подумать, что ты древний старик. - В первый день осени мне исполнится двадцать один год, дитя. Хирел заморгал. - Но это же мой день рождения? - Умоляю ваше сиятельство о прощении за то, что посягнул на такую святыню, но первым в этот день родился я. Хирелу каким-то чудом удалось совладать с собой, и он принял подобающий вид, хотя это было нелегко, если к тому же учесть, что он стоял совершенно голый под открытым небом. - Мне исполнится пятнадцать. Мой отец признает за мной все мои титулы и пошлет меня править прямо в Вейадзан - средоточие королевской власти. Сареван наклонил голову. - Когда мне исполнилось пятнадцать, я стал послушником Аварьяна и начал добиваться ожерелья. - Он почти ласково коснулся своего ожерелья. - Отец отвел меня в храм в Хан-Гилене и отдал жрецам. Это было моим свободным волеизъявлением, и я намеревался воспринять это как подобает мужчине, но, когда меня увели другие, более старшие послушники, я чуть было не разрыдался. Я отдал бы все, лишь бы снова стать ребенком. - Принц перестает быть ребенком в тот момент, когда появляется на свет, - сказал Хирел. - Ты что, никогда не играл в детские игры? В глазах Саревана Хирел увидел удивление, жалость и еще что-то, чего предпочел бы не видеть. - Королевские особы не играют, - холодно заявил он. - Тем хуже для королевских особ. - Я был свободен, - взорвался Хирел. - Я учился, занимался важными вещами. - Действительно важными? Сареван отвернулся и стал спускаться по залитому солнцем склону. Даже его косичка была воплощением наглости, не говоря уж об изгибе его плоских голых ягодиц и легкости его поступи по острым камням. Хирел подобрал свою одежду, но не стал надевать ее, а аккуратно сложил в сумку, выданную Орозией, где лежали запасная рубашка, бинты и пара свертков с дорожным хлебом. Перекинув сумку через плечо как перевязь, он обернул плечи грубым шерстяным одеялом. Сареван ушел уже довольно далеко и не оглядывался назад. Хирел поднял камень, взвесил его в руке и уронил на землю. Слишком мелко для мести и слишком грубо. Осторожно, но вовсе не медленно он ступил на тропу, избранную Сареваном.
Хирел расплачивался за свою опрометчивость. В самых нежных местах кожа его обгорела и стала красной. Ему пришлось вытерпеть прикосновения рук Саревана, который смазал его бальзамом, приготовленным жрецами из каких-то трав и масел. Но в конце концов оказалось, что его кожа потеряла свою белизну и он загорел. - Золотистый, - сказал Сареван, бесстыдно любуясь им. - Это неподходящее слово. - Теперь подходящее. Сареван развалился, воспользовавшись боком Юлана как подушкой, и обратил лицо к великолепию звезд и лун, - существо, созданное из тени и огня. Это зрелище потрясло Хирела, но не вызвало в нем неприятных ощущений. Сареван был прекрасен. Он был совсем другим, и это мешало воспринимать его красоту. Хирел привык видеть ее в белизне кожи, в полноте гладкого тела и правильных чертах округлого лица с прямым носом. Однако Сареван, который с точки зрения художника и поэта мог считаться ничтожным созданием природы, был так же великолепен, как и огромный юл-кот, сонно мурлыкавший рядом с ним. Но от этого симпатии Хирелу не прибавилось. Впрочем, Саревану не было до этого никакого дела. - Завтра, - сказал он, уже засыпая, - мы пересечем границу Асаниана. Несмотря на то что воздух и одеяло были теплыми, Хирел вздрогнул. <Так скоро?> - пронеслось у него в голове. Слишком большая неожиданность, чтобы сохранять душевное спокойствие. Однако все его существо было охвачено ликованием.
Граница не обозначалась ни стеной, ни каменной насыпью. И тем не менее местность переменилась. Перед ними раскинулись зеленые равнины Ковруена, пропитанные теплом и светом лета, с богатыми пастбищами и обильными полями, пересеченные широкими мощеными дорогами, предназначенными для императоров, и усеянные святилищами тысяч разнообразных богов. Саревану пришлось уступить требованиям цивилизации: он обернул свои чресла тряпицей. Хирел натянул штаны и самую легкую рубашку, ненавидя самого себя за испытываемое неудобство при прикосновении ткани к телу. Но кое-чего он добился: он мог идти по дороге босиком, а его обувь лежала в мешке. Ему было бы еще приятнее, если бы рядом не шагал босоногий и почти нагой Сареван, превосходно чувствовавший себя. Люди - крестьяне на полях, пешеходы на дорогах - таращились на варвара. В этой стране, да и во всем мире, не было ничего подобного ему. Никто не заговаривал с ним; те, к кому он приближался, отворачивались и поспешно удалялись. - Они до такой степени скромны? - спросил Сареван, стоя на дороге со своей напоминающей язык пламени косичкой и отливающей на солнце смуглой кожей. - Они считают тебя дьяволом, - ответил Хирел. - А возможно, богом. Но лишь один из тысячи, если ему вдруг взбредет такое в голову, может пожелать стать похожим на тебя. Сареван гордо поднял голову, словно хотел поспорить, но ничего не сказал. И не сделал ни малейшего движения, чтобы прикрыться. Ни одна вещь в мире не могла бы сделать его меньше или бледнее либо лишить его гриву этой призывной яркости. Хирел нахмурился. - Было бы намного разумнее, если бы ты снял ожерелье. - Нет. Это прозвучало так решительно, что не нуждалось в повторении. - Я могу назвать его символом рабства. Возможно, люди поверят мне. - Возможно, твой отец даст клятву верности Солнцерожденному. Сареван перекинул через плечо свой мешок и продолжал путь. - Я никогда ни на что не полагаюсь, я надеюсь только на бога. - То есть на суеверие и ложь. Сареван остановился и проворно повернулся на пятках. - И ты веришь в то, что говоришь? - Я это знаю. Богов нет. Есть лишь мечты, желания и страхи, которые наделили именами и лицами. Любой мудрый человек это знает, да и любой священник тоже. Идея божества выгодна, когда простые люди не находят ничего лучшего, чем поклонение ему. - Ты веришь в то, что говоришь? - повторил свой вопрос Сареван. Бедное дитя, пойманное в ловушку этого скучного мира, такого логичного и такого слепого. Губы Хирела искривились. - По крайней мере я не испытываю постоянного страха чем-нибудь оскорбить какое-то божество. - Разве можешь ты, простой смертный, оскорбить бога? Выходит, ты просто не знаешь Аварьяна. - Я знаю то, что необходимо знать. Он - это солнце. Он требует, чтобы ему поклонялись как единственному богу. Его жрецы не имеют права прикасаться к женщине, а жрицы не должны знать мужчин, иначе они сгорят в пламени. И если это не наказание за оскорбление бога, то как ты сам назовешь это? - Мы поклоняемся ему, потому что он - солнце, потому что его свет помогает миру увидеть свое истинное лицо. Мы поклоняемся лишь ему, потому что он единственный, он великий властелин всего, что движется в его свете, точно так же, как его сестра - королева ночи. Наши клятвы перед ним - это тайна и святыня, а нарушение клятв - слабость, низость и предательство веры. Бог держит свое слово; мы можем по крайней мере пытаться следовать его примеру.