Телвелл Майк. Корни травы

   —Всем оставаться на местах! — приказал он без особой на то нужды. — Это рейд полиции с целью изъятия оружия. Придется вам привыкнуть к этому и не только к этому, пока мальчиши-плохиши среди вас думают, что могут играть в ножички-пестики. Кто принадлежит к банде Скелла? Где эти ваши May May? Если вы такие крутые, меня проверьте. Вперед, вперед, проверьте меня!
   Он сделал паузу и подождал. Затем безжалостно рассмеялся.
   — Я слышал, что сегодня здесь намечалась война двух банд. Позвольте сказать вам кое-что. Неплохо было бы вам забыть о войне банд, как лягушка забыла о своем хвосте. Слышите меня? А сейчас — все в очередь no-одному и по домам! Все — на выход.
   Как и было скомандовано, толпа в молчании потянулась к выходу. Полицейские в форме обыскивали каждого, кто выходил, — и мужчин, и женщин. Они делали это быстро, тщательно и очень грубо. Время от времени светили фонариком кому-нибудь в лицо и сверялись со своей картотекой. Несколько человек было арестовано.
   Айван, Богарт и остальные в молчании побрели на ранчо. Знакомые темные улицы казались теперь угрожающими. Долгое время никто не мог ничего сказать. Айван не в силах был выразить то, что лежало у него на душе. Он хотел ругаться и плакать одновременно. В груди и животе он ощущал холодную, тошнотворную, свинцовую тяжесть, залегавшую еще глубже, чем гнев, страх или стыд, которые тоже присутствовали. Он знал, и это знали все, что только что они были свидетелями конца одного и начала чего-то другого.
   — После человека не будет птицы, — неубедительно пригрозил Богарт.
   Думаешь, они и правда могли бы нас перестрелять? — спросил кто-то до сих пор дрожащим голосом.
   — Все, что они хотели, — это показать, какие они крутые. Ты видел их лица?
   Тогда они еще не знали, что в тот день впервые столкнулись с выпускником школы контрразведки и подавления мятежей, которую Соединенные Штаты основали в Панаме на благо своих южных соседей. Это было их первое знакомство с капитаном Рэем Джонсом, первым местным офицером, окончившим эту школу, которому вскоре суждено будет стать легендой и символом. Ему дадут имя Маас Рэй.

Глава 10. Ты не попадешь в Зайон

   Ты не попадешь в Зайон
   С умом от плоти…

Псалом Раста

 
   Пастор Рамсай столкнулся с трудностями, размышляя над лежавшим перед ним отчетом. Он всегда был горд своей пунктуальностью. Но теперь его другу доктору Джимми и Департаменту зарубежных миссий в Мемфисе придется подождать новых сведений. Слова и фразы ускользали от пастора. Он подвинул стул поближе к столу и постарался сосредоточиться над документом. Из соседней комнаты, где девушки-послушницы, как предполагалось, должны были изучать Писание, донесся негромкий смех. Он строго посмотрел в открытую дверь, и черты его лица смягчились. В самом углу сидела Эльза с Библией на коленях, но со смущением на лице она смотрела в открытое окно. Ее глубоко посаженные глаза, казалось, светятся из омута теней. Ладно, по крайней мере не ходит на танцульки, подумал пастор. Она всегда была не такой, как все, — погруженной в себя, задумчивой. Интересно было бы знать, о чем она так серьезно думает? И впрямь уже не ребенок. Фактически, она вступила в самый опасный возраст. Эта мысль расстроила пастора и одновременно взбудоражила, но ведь о ней пока не было никаких тревожных сигналов. Он склонился над отчетом, потом раздраженно отложил бумаги и снова украдкой глянул на Эльзу. Ее подбородок покоился на скрещенных руках, во время чтения она неторопливо поворачивала голову из стороны в сторону. Пастор потянулся за Библией. Он лениво пролистал страницы. Книга Иова. Не из числа его любимых, Иов слишком много жалуется. Сейчас ему куда нужнее псалом, добрый псалом Давидов, дабы успокоиться и прийти в себя, даже если псалмы и были сложены для укрощения демонов, осаждавших царя Саула. Но пока пастор перелистывал Библию, его внимание привлекла фраза из Книги Иова, глава 15. Он сделал паузу и прочел: «Что такое человек, чтоб быть ему чистым, и чтобы рожденному женщиною быть праведным?» Это было не совсем то, чего хотелось пастору, но его глаза пробежали страницу до конца. «Тем больше нечист и растлен человек, пьющий беззаконие как воду…» Он в ярости закрыл книгу. Сегодня даже Благая Книга смеется над ним. Или это предостережение? Бог не дремлет и не предается сну. Почему-то ему кажется… что ему кажется? Что он в чем-то провинился? Но в чем его вина? Помрачневший пастор бросил взгляд в соседнюю комнату и снова увидел Эльзу. Она уставилась в темноту, по-прежнему медленно и бессознательно качая головой.
   Он развернул стул в другую сторону и стал смотреть в окно. В мастерской горел свет, как видно, Длиньша задержался с какой-то работой. Пастор выпрямился на стуле.
   —Эльза. — Его голос прозвучал в притихшем доме особенно громко. — Пожалуйста, подойди сюда.
   — Да, Ваше преподобие? — Эльза вошла так быстро, что он не успел еще собраться с мыслями. Исполненная уважения, она стояла перед ним, вопросительно склонив голову.
   — Аа… — Он поднял глаза. Боже мой, как быстро она взрослеет… — Да… В мастерской горит свет, и я подумал, не знаешь ли ты, чем там занимается Длиньша?
   —Это не Длиньша, Ваше преподобие. Это, должно быть, Айван возится со своим велосипедом.
   Ясный и простодушный голос.
   —Гм-м, посмотрим.
   Эльза не уходила, выжидательно на него поглядывая. Он почувствовал себя неуютно. Тишина слишком затянулась.
   —Что-нибудь еще, сэр?
   —А что еще? — Он бросил на нее быстрый взгляд.
   Внезапно она почувствовала смущение. Почему?
   —Я подумала, что вы хотите его видеть, сэр.
   —Если мне это понадобится, я сам его разыщу.
   «Интересно знать, о чем это ты и этот мальчик так много говорите, а? Нет, так нельзя. Хотел быть мягким, а получилось слишком строго, гораздо резче, чем хотел».
   —Эльза…
   —Да, сэр? — Ее голос почти не был слышен.
   —Эльза, я знаю, что ты не думаешь еще о подобных вещах, но ты, моя дорогая, понемногу становишься молодой женщиной. — Он сделал паузу, продолжая смотреть на нее и стараясь сохранить надлежащий родительский тон. — По-моему ты слишком много времени проводишь с этим мальчиком. Не подумай только, что я имею в виду что-то предосудительное, но, знаешь, осторожности никогда не бывает мало… И к тому же беда сразу, как дождь, не приходит. — Он не хотел всего этого говорить. Эльза вздрогнула, широко открыв глаза.
   —Так вот что вы обо мне думаете, Ваше преподобие?
   —Нет, нет, нет, ни в коем случае, Эльза… Просто будь осторожней, потому что выглядит все иначе, понимаешь?
   Пастор Рамсай всегда гордился тем, что заранее и со всей тщательностью обдумывает каждое слово я каждое действие. Но он не был готов к этому разговору и остался недоволен, что все вышло именно так. Он сел, прислушиваясь к отдаленному гулу голосов и смеха своих питомиц, готовящихся отойти ко сну. Не над ним ли они смеются? Невозможная и непозволительная вещь, но его раздражение продолжало расти. Что явно недопустимо. Все дело в этом мальчишке. Взошла полная луна, должно быть, с холмов дует приятный ветерок, надо бы пойти прогуляться и успокоиться.
   Едва пастор вышел во двор, как услышал звуки музыки. Поначалу ему показалось, что она звучит совсем рядом, но вскоре понял, что звук доносится из мастерской.
   Айван склонился над ведерком с болтами и шурупами. На скамейке стоял маленький радиоприемник. Айван был так поглощен работой и своим телом, двигающимся в такт музыки, что не услышал, как вошел пастор.
   Пастор смотрел на Айвана, и в нем поднимался гнев. И что только Эльза нашла в этом мальчишке? Он протянул руку и выключил приемник.
   — Кто выключил… о, добрый вечер, Ваше преподобие!
   —Ты прекрасно знаешь, что я не разрешаю слушать здесь музыку! Что ты делаешь так поздно?
   —Велосипед чиню, сэр.
   Этот мальчишка слишком самодоволен. Есть что-то невыносимо нахальное в его чересчур светлой улыбке.
   —Тебе известны мои правила. Неужели ты хочешь, чтобы сюда явился Бог и посмотрел, чем ты занимаешься, а?
   —Чем, сэр?
   —Чем? Трясешься под свои буги-вуги и ведешь себя совершенно непристойно.
   —Но это вовсе не буги-вуги, Ваше преподобие. Буги-вуги давно уже прошли.
   —Мне не важно, как они у вас там называются, все равно это происки дьявола, ты понял меня? Я не желаю это здесь слышать.
   —Да, сэр. — Вот она, эта невыносимая кротость поверх дерзкого высокомерия.
   —Иди и читай Библию. Слышишь, что я тебе говорю! Три раза в день читай Библию.
   Мальчишка этот красавчик, и это ему во вред. «Да, сэр», как маслице, тает у него во рту. Кого он думает одурачить? Пастор с силой захлопнул дверцу своего «форда Кортины» и выехал со двора, переключая скорости с очень нехристианским скрежетом.
   Его грозные крики достигли девичьей комнаты.
   — Гм-м, Его преподобие взбесился сегодня, — пробормотал кто-то сонным голосом.
   —Наверное, увидел, что мы все замечаем.
   —А что вы замечаете? — захотела узнать Эльза.
   —Ничего, моя дорогая, ровным счетом ничего, — промурлыкала девушка— — Но все равно мне жаль Айвана.
   —Вам бы лучше перестать вздыхать и хихикать. У вас слишком дурные мысли — это вам не на пользу, — сказала Эльза. Она закрыла глаза. Пастор просто в плохом настроении, вот и вcе. Он — ее опекун, и потому беспокоится о ней больше, чем о других девушках, это естественно…
   «И чего это пастор так вдруг разозлился? — думал Айван. — Кто его разгневал? Как он смотрел на меня, словно хотел избить, и за что? Неужели из-за музыки? Буги-вуги! Ну и ну! Он ничего не слышал о блюзе, о ска и о новой музыке, которую называют реггей. Чо, пастор слишком отстал от жизни, хотя, конечно, он великий христианин. Говорит о происках дьявола, а ведь у него в церкви каждое воскресенье звучит почти такая же музыка! Даже Миста Браун говорит, что корни у нее одни и те же, только цели разные. Что я, не вижу, что ли, когда сестры в церкви пляшут, и трясутся, и испытывают радость, это ведь то же самое, что хорошие блюзовые танцы — тот же подпрыгивающий-и-крутящийся ритм и тяжелый-тяжелый соул, который заставляет сестер трястись, дрожать всем телом и завывать. Но ведь это Божья благодать, разве не так? Какая все-таки жизнь смешная! Чего это пастор злится, как будто я съел его ужин? Буги-вуги, черт возьми! Чо! Пастор шутит так». Эта музыка была чем-то абсолютно новым, что вышло в радиоэфир. Когда Айван бросал взгляд в прошлое, он видел, как она постепенно оформлялась. Ему казалось добрым и обнадеживающим знаком то, каким путем пошла музыка, — именно этого поворота он, оказывается, сам того не сознавая, ждал. Этот реггей-бизнес — впервые музыка стала полностью принадлежать молодежи и «страдальцам». Музыка корней, их собственное изобретение. Она говорила о том, что нет работы и денег, о войне и раздорах в Вавилоне, об угнетении и экономической депрессии, о стрельбе и ограблениях, о том, что было для него каждодневной реальностью. Даже Миста Браун, побаивающийся пастора Рамсая, вынужден был признать, что какой бы она ни была грешной и святотатственной, эта музыка отражает их жизнь, он сомневался в том, что когда-либо станет лучше. У Айвана никаких сомнений на этот счет не было. Он не раз уже слышал истории о бедных мальчишках, которые пели новую музыку, записывали пластинки и становились звездами. Эти истории волновали его ничуть не меньше, чем сама музыка.
   Когда Айван впервые оказался в городе, на танцах не было ничего, кроме ритм-энд-блюза из Америки. И местные певцы следовали за американцами, исполняли их хиты и подражали малейшей интонации их голоса и стиля так хорошо, что заметить разницу было почти невозможно. Их и рассматривали как местных, островных, «Сачмо», Роев Гамильтонов и Фэтсов Домино. Но сейчас все это в прошлом, и настоящая музыка создается прямо здесь, и создается по-своему. Ему нужен всего один шанс, и тогда он всем покажет. Там, в деревне, вероятно, думают, что он уже умер, а ему нужен всего один шанс, и он всем покажет, что Айван жив.
   «Один шанс, всего один шанс, и больше мне ничего не надо». У него уже есть несколько песен, над которыми он работает, сочиняет слова и мелодию. Он попросит Миста Брауна послушать музыку. Возможно, Миста Браун поможет — он хороший. Айван попробует свои песни с Руфусом на клавишных и с Сонни на гитаре. Всего один шанс, и он всем покажет…
   Тогда и настанет время уйти от пастора, его Молитвенного дома и всех его дурацких правил. Кроме Эльзы, по ней он будет скучать, В чем-то она его понимает. Она — единственная, кому кое-что известно о его ночных похождениях. Эльза умеет хранить тайну, хотя знает о Богарте, Видмарке и всех остальных. Он рассказывал ей о фильмах, обо всем, что видел на улицах. Эльзе можно доверять, это его маленький друг. Да и не такой уж маленький… Это она раздобыла ему старую ржавую велосипедную раму, с которой он сейчас возится. Ну да, Эльза сказала, что она валяется и никому не нужна. Оказалась отличная рама, через неделю он ее закончит. Уже месяц он трудился над своим велосипедом. Все деньги уходили на него, все до единого пенни. Новые шины, серебристые крылья, подержанные колеса, купленные в китайском магазинчике на углу — все это он привел в порядок. Не хватает только фары, седла, кое-каких тросиков — и велосипед готов. Он обязательно возьмет Эльзу с собой на первую прогулку. Покажет ей места, о которых так много рассказывал. Если бы пастор не был таким строгим, он бы взял Эльзу и в кино… Как же так получилось, что все его мысли заняты ею? Несмотря на то что велосипед отнимает у него все свободное время и он мечтает о записи пластинки, Эльза никак не выходит у него из головы.
   Уже несколько недель Айван не ходил в кино и не был на ранчо. Он постоянно что-то чистит, скребет, красит, смазывает. Велосипед почти готов. Айван повесил его на задней стене мастерской, куда всегда может прийти и посмотреть, как он там блестит. Длиньша ничего не говорит, но уже не раз Айван замечал, что он смотрит на него с каким-то странным выражением в крохотных свинячьих глазках. Пусть себе смотрит, пока глаза на лоб не вылезут, думал Айван, мне без разницы.
   После возмущения пастора по поводу буги-вуги, у Айвана не было возможности поговорить с Эльзой наедине. Она постоянно была занята в таких местах, куда у Айвана не было доступа. Но на занятиях хора и в церкви он видел, что в се манерах появилось нечто новое — застенчивость и достоинство, которых он раньше не замечал. Она то и дело бросала на него то удивленные, то вопросительные взгляды, тяжелые от невысказанности. Это стало у них чем-то вроде игры: он старался поймать ее взгляд и, встретившись с ней глазами, заставить ее улыбнуться, разбить се самообладание. Но наедине он с Эльзой так и не встречался, и чем меньше видел ее, тем больше о ней думал.
   Из мастерской, где они работали, Айван заметил, как пастор Рамсай куда-то уехал. Потом увидел, что Эльза идет через двор в душевую, вероятно, не замечая их. Она не поднимала глаз от земли и шла медленно, глубоко погруженная в свои мысли. Под просторной накидкой очерчивались изгибы уже по-женски оформившихся бедер. Айван сделал вид, что не слышит ворчания Длиньши. Он хотел поговорить с ней, и надеялся, что с отъездом пастора такая возможность появится. Но свинячьи глаза Длиньши ничего не пропускали; недаром все говорили, что он — шпион пастора.
   И все равно, увидев, что Эльза возвращается, Айван, не скрываясь, подошел к ней.
   —Эльза, что происходит?
   —А что происходит?
   —Я никак не могу тебя увидеть, вот что.
   —Наверное, потому, что не хочешь. — Легкая улыбка заиграла на ее губах. — Почему ты не приходил на последние занятия хора?
   —Так ты, значит, по мне скучаешь?
   —Лично я, нет. Просто на следующую неделю назначено шествие, и Его преподобие справлялся о тебе.
   —Я над велосипедом сейчас работаю — он уже почти готов. Пойдем посмотрим. — Эльза нерешительно посмотрела в сторону мастерской, где Длиньша нарочито ушел с головой в работу. Айван сделал жест, означавший «выбрось это из ума» и голос его стал обольщающим: — Чо, пошли взглянем на него, ман.
   —Ну ладно, давай посмотрим на твой прекрасный велосипед.
   Эльза не спеша направилась в мастерскую и осмотрела висевший на стене велосипед. Айван старался казаться беззаботным, пока ждал, что она скажет.
   —Ой, Айван, какой красивый! Ты хорошо поработал.
   —Я всегда хорошо работаю, знаешь.
   —Правда? — В ее голосе проступила нежность. — А я и не знала. Закончил уже? — спросила она.
   —Почти, — ответил Айван, когда они покинули поле зрения Длиньши. — Осталось только седло…
   —О?
   —…но вчера я нашел его, — закончил он, пристально глядя на нее.
   Эльза отвела взгляд, и снова на ее губах заиграла легкая улыбка.
   —Ты нашел седло? Какой счастливчик.
   —Да, у себя на кровати.
   —Значит, ты кому-то нравишься.
   —Очень надеюсь на это, потому что мне тоже кое-кто нравится.
   —Ты ничего не говорил… и все-таки это приятно. — Ее улыбка стала шире, глаза — призывнее.
   — Во всяком случае, — сказал он, возвращая улыбку, — на следующей неделе, когда я его закончу, я приглашаю тебя покататься.
   —Ну, я не знаю, — ответила она мягко, и ее голос стал печальным.
   —Чо, поехали прокатимся, ман, для тебя ведь я его собирал, понимаешь?
   Эльза с сомнением покачала головой. — Всего одна поездка, — умолял Айван, глядя на нее горящими глазами. Она отвела взгляд.
   —Ну, хорошо… возможно. Все зависит от…
   —От чего?
   —От того, действительно ли ты честный христианин? Вы, молодые парни, иногда становитесь слишком наглыми.
   —Но некоторые христиане тоже наглые, — ответил он.
   Ее улыбка исчезла. Она повернулась к нему, нахмурив брови.
   —Что ты сказал?
   —То, что некоторые христиане тоже наглые.
   —Что ты имеешь в виду? Айван, о ком ты говоришь?
   —Ни о ком, это просто шутка.
   —Ты в этом уверен? Скажи мне честно, что ты имеешь в виду?
   —Да ничего особенного. Ровным счетом ничего.
   Но Эльза уже повернулась и удалялась прочь, вероятно, чем-то глубоко задетая.
   —Спасибо за седло, — крикнул он напоследок.
   Айван был возбужден, когда вернулся в мастерскую. Между ними было сказано что-то, вселившее в него невероятное тепло, которое не могли погасить даже слишком любопытные взгляды Длиньши.
   —Вот те на!
   Айван быстро глянул на Длиньшу, смотревшего вслед Эльзе с откровенным сладострастием во взоре. Все это явно предназначалось для Айвана и донельзя ранило его чувства.
   —Вот те на!
   —Что случилось, у тебя дыханье сперло?
   —Нет, но я бы на твоем месте поостерегся резвиться в саду Его преподобия, понял?
   —Я не желаю слушать твои мерзости, Длиньша, понял?
   —Возможно, и не желаешь, а лучше бы послушал. Давным-давно уже Его преподобие тянется к этому вишневому деревцу. И когда ягодка созреет, Его преподобие возьмет ее себе. А если Его преподобие не возьмет, тогда я ее для себя приглядел — и сдается мне, что ягодка эта вот-вот созреет, — закончил он, утвердительно прищелкнув языком.
   Сгорая от ярости, Айван смотрел, как Длиньша злобно косится на него. Было что-то грязное и непотребное в той манере, с какой Длиньша вел разговор о женщинах. Но раньше он никогда не разевал свой грязный рот на Эльзу.
   — Думаешь, Эльза захочет такую черную обезьяну, как ты? Думаешь, это еще одна Талия и тебе опять поможет Кули Рой? — Он сказал это самым обычным голосом и после того, как Длиньша раскрыл рот от удивления, ушел, все еще кипя от ярости.
   Маслянистый голосок Длиньши расстроил его чувства. «Мудило проклятый!» — выругался Айван. Его трясло от одной только мысли, что эта косматая горилла смеет в таком духе говорить при нем об Эльзе. И вся эта мерзость о пасторе, она не может быть правдой! Пастор — страж ее нравственности, попечитель. Длиньша врет, вот и все. Врун чертов. А если нет? Тогда это многое объясняет. И то, почему она так боязливо себя ведет, и эту ее странную реакцию, когда он сказал, что некоторые христиане тоже наглые. При мысли о пасторе и Эльзе у Айвана болезненно перехватило горло. Нет, это не может быть правдой; Длиньша, как всегда, мутит воду, стараясь вывести его из равновесия. Такой с виду солидный человек — а сколько в нем сучьего! Но если он не врет? Пастор стал заботиться об Эльзе, когда она была еще девочкой, и у него вся власть над ней… Дело было слишком серьезным, чтобы о нем думать на горячую голову, поэтому Айван направил свой гнев на Длиньшу. Он за все еще заплатит. Но как у него челюсть отвисла, когда я вспомнил Талию и Кули Роя! Хрен старый, не знает, что мне все давно известно. Это его потрясло, а ведь, казалось бы, ничем его не проймешь. Теперь будет задираться в отместку.
   В тот самый вечер, когда Айван признался, что работает у пастора Рамсая, выяснилось, что Богарт и компания знают Длиньшу и относятся к нему с нескрываемым презрением.
   —Хрен чертов, — сказал тогда Видмарк.
   —Смотритель целок в приходе Козлиной Бороды, — добавил Богарт со смехом.
   По их словам, Длиньша шпионит за всеми молодыми девушками в церкви и докладывает пастору о каждом их контакте с молодыми людьми. Он не гнушается и прямым шантажом, только бы затащить их в свою постель, поскольку, как они говорят, какая же девушка захочет такую обезьяну?
   —Он низкий и подлый человек, раскал, который все врет про девок, — суммировал Богарт. — Ты знаешь, откуда взялось его имя — Длиньша?
   Когда Айван отрицательно покачал головой, все начали усмехаться в предвкушении общеизвестной истории, которую придется рассказать снова по причине неведения Айвана. Кажется, во всем Западном Кингстоне не было человека, про которого у них не нашлось бы своей жестокой и возмутительной истории.
   Богарт устроился поудобнее у костра и сделал глубокую затяжку из трубки-кучи. В его глазах засверкали злые искорки.
   —Этого Длиньшу по-настоящему зовут Рафусом, — сказал он с улыбкой. — Ты видишь, какой он уродливый и косматый? Говорят, когда он впервые приехал в город, он был еще страшнее.
   Согласно рассказанной истории, Рафус работал садовым мальчиком у какого-то богача — торговца или вроде того. Там же работала изумительно красивая черная девушка по имени Талия, выполнявшая обязанности няни. Рафус был пленен молодой девушкой, но ей и в голову не приходило обращать на него внимание, и чем больше она его игнорировала, тем сильнее разгоралась его страсть.
   Как-то в полдень Рафус болтал с другими садовыми мальчиками на перекрестке, когда появилась Талия, вышедшая на прогулку с детской коляской. Она шла, невероятно обольстительная в своей накрахмаленной белой форме, высоко держа по ветру и свой нос, и свой зад.
   Разговор затих, все уставились на нее. Талии явно польстили восхищенные взгляды: ее походка стала еще раскованнее, а выражение лица высокомернее. Рафус опрометчиво, чтобы произвести впечатление на приятелей, дерзко крикнул ей:
   —Куда идешь, Талия, любовь моя?
   Талия остановила коляску, уперла руки в бока, презрительно надула губки, и с ног до головы прошлась по Рафусу взглядом, исполненным высочайшего презрения.
   Пожалев о своей несдержанности, Рафус умоляющим взором просил не уничтожать его, но было уже поздно.
   —С каких это пор мы стали друзьями, а? — с удивлением проговорила она. — Я — любовь твоя? Что мне до таких, как ты? Что у тебя есть из того, что я хочу? У тебя есть деньги? Симпатичный облик? Приятный цвет? Образование? Нет! Ничего хорошего я в тебе не нахожу. Ты страшный, ты бедный, ты невежественный, ты черный. Когда увидишь, что я иду по улице, никогда со мной больше не заговаривай, понял? — Она причмокнула, тряхнула головой и пошла прочь, ее гордая батти так и подрагивала от негодования.
   —И ко всему прочему, ты — никто, безмозглый садовый мальчик, — крикнула она через плечо. — Ты думаешь, деньги садового мальчика мне нужны?
   Если бы она не добавила этих слов и опустила ту часть речи, где говорилось о бедных и черных, парни наверняка махнули бы рукой на унижение Рафуса, посчитав его, конечно, жестоким, но заслуженным.
   Но этими словами она и их включила в общий список. Да, ман, девка из числа наглейших, решили они. Ей нужно преподать незабываемый урок. Но как это сделать? Понятно, что ни с кем из них ни в какие отношения она вступать не собиралась. Мысль о том, что при своей привлекательности она может найти себе любовника побогаче, даже с автомобилем, глубоко терзала их. Слухи, что она гуляет со своим богатым белым хозяином, стали причиной дополнительного раздражения. Но предложение написать письмо его жене, чтобы Талию уволили, было отвергнуто как подлость. Слишком грубым показалось и схватить ее, раздеть и отправить домой нагишом. Рассматривались и другие идеи, но ни одна так и не была принята, и, если бы не настойчивость Рафуса, случившееся наверняка предали бы забвению. Как философски заметил один из ребят:
   —Ладно, если я не могу ее достать, рано или поздно это сделает мой брат.
   —Какой еще брат? Что ты имеешь в виду?
   —Да кто угодно, любой человек.
   Но Рафус, уже тогда выказавший первые признаки своей низости, предложил сыграть на слабостях Талии. Он решил прибегнуть к услугам Кули Роя, небывалого красавца, индуса-королька со сладкой речью и безупречными манерами, у которого к тому же был спортивный велосипед с мотором. У Рафуса были золотые часы. У другого приятеля нашлась пара новых ботинок от Джона Уайта. Вкладом третьего стала замечательная ветровка, которую прислал ему из Америки брат. Одетого по последнему писку моды Кули Роя просто невозможно было не заметить.