Страница:
—В добром здравии, слава Богу, Маас Натаниэль.
Они всегда называли друг друга полными именами. Двое пожилых людей тепло пожали друг другу руки, пристально вглядываясь друг в друга, словно пытаясь распознать какие-то новые изменения, отпечатавшиеся на их лицах.
—Вы в добром здравии, — повторял он. — По вам это видно. Выглядите прекрасно, как шелк, мисс Аманда, и много лучше.
Мисс Аманда расцвела, как молодая девушка.
—А это что? — спросил он, поворачиваясь к Айвану и указывая на связку бананов. — Бвай, ты боишься, что у меня не найдется, чем тебя угостить, да?
—Нет, сэр, мы с бабушкой уже ужинали.
—Айван! — обрывая его, голос мисс Аманды стал резким.
Старик громко рассмеялся.
—Так я был прав, вы уже поели?
—Не подумайте, что мы решили, будто у вас нет еды… Просто бвай хочет преподнести вам несколько бананов, зная, что вы очень их любите. К тому же они с его собственного дерева.
—Вот это да! Вот до чего мне довелось дожить! — воскликнул Натаниэль. — Малыш приносит мне то, что он вырастил сам, и отдает все прямо в мои руки.
Он принял бананы преувеличенно церемонно и понес их за дом на кухню, где на огне готовились разные кушанья. Мисс Аманда незамедлительно начала досмотр, заглядывая под крышки, под белые тряпицы, помешивая и проверяя стоящие на огне кастрюли.
Чуть поодаль от кухни находился плоский заасфальтированный дворик, называемый «барбе-кю», где обычно сушили пшеницу, кофе, кокосовые бобы, семена клещевины для изготовления касторового масла и тому подобное. Сегодня все мешки с пшеницей были свалены в один из углов: дворик расчистили и подмели — именно здесь должен был состояться обряд очищения. По углам барбекю Натаниэль поставил три керосиновые лампы. Кроме того, он принес большие ябба, глиняный горшок с имбирным пивом для детей и женщин и бутыль крепкого белого рома, известного в этих местах как «Джо Луис» или «бой родителям» по причине его убойной силы. Присев возле гигантской плетеной бутыли, старик заурчал в предвкушении выпивки.
—Ммм, понюхай-ка, мальчик, — сказал он, вытаскивая пробку и вдыхая едкий запах сахарного тростника. Дорогие мои, там, где его пьют, небезопасно курить. Может взорваться. Не зря его называют «Джо Луис», сами знаете.
—Я надеюсь только на то, что вы, мужчины, не сможете все это выпить, — отозвалась из кухни мисс Аманда. — Кто бы столько ни выпил, работать уже не будет, и драка обеспечена. Это уж точно.
— Мужчина не может работать без малого жара в животе, вы должны это знать, мисс Аманда, — старик ей подмигнул.
— Не знаю, про какую работу вы речь ведете, но мужчинам это не к лицу, — сказала она. — А ты, бвай, над чем смеешься? Какой ты невоспитанный! Никогда не слушай, о чем говорят пожилые люди.
—Нет-нет, не беспокойся за мальчика, он станет взрослым, прежде чем вы это заметите. И совсем скоро отправится искать себе жену.
—Натаниэль Френсис, прикусите свой язык и не вкладывайте в голову этого недоросля преждевременные мысли. Ты слышишь меня? — мисс Аманда пошла обратно на кухню и гневно загремела там поварешками.
Стали собираться люди. Все приветствовали Маас Натти и мисс Аманду, соблюдая все положенные приличия. Мужчины были в рабочей одежде — поношенных серых рубашках и брюках из плотного английского материала, за его цвет и прочность прозванного «старым железом». Они несли с собой мачете, острые серебристые клинки в тридцать дюймов длиной, такую же неотъемлемую часть мужчины, как рука. Женщины, работавшие наравне со своими мужьями, многие — беременные, приоделись в новые платья. Золотые сережки и браслеты, купленные за деньги, вырученные с торговли на рынке, сверкали на черной коже, которая блестела, словно от кокосового масла. Многие надели новые яркие головные позязки. Их появление сразу же создало у всех праздничное настроение. Вскоре вокруг барбекю собралось человек двадцать пять. Зажгли лампы. Маас Натти уселся на высокий стул. Лампы отбрасывали на собравшихся желтые круги света. В полумраке деревьев сотни светлячков пунктиром размечали сумерки. Темными громадами возвышались вокруг тускло очерченные горы. От огня на кухне исходило радушное теплое свечение.
Старик подобрал кукурузное зерно и сказал:
— Я благодарю Бога за хороший урожай. — Раздался одобрительный шепот. — И я благодарю всех моих друзей, которые пришли помочь старому человеку. — Сильным решительным движением он очистил початок кукурузы от сухих листьев. — Все, что можно здесь есть, нужно есть. Все, что можно пить, нужно пить. Тут немного всего, но все, что вы видите, — ваше.
Несколько голосов запротестовали на скромные заявления Маас Натти, потому что люди, хотя и не видели всей приготовленной еды, знали его щедрость. Щедрость была непременным условием; люди, охотно участвующие в очистке кукурузных початков, понимали, что соседи не оставят их без помощи, когда они сами объявят обряд очищения или копания. Маас Натти мог не волноваться. Ни о какой плате не могло быть и речи, но если бы кто затеял какое-то большое дело и ему потребовалась помощь, достаточно было только о ней попросить. В свою очередь и он был связан обязательством позаботиться о тех, кто нуждался в рабочих руках. "То-то и то-то стоит мне рабочего дня " — с этим обязательством всем приходилось считаться. Но помимо чисто экономического аспекта у такого рода событий имелся и социальный: радость общения.
Поначалу дружеские разговоры велись вполголоса, прерываемые взрывами смеха. Подобно библейскому патриарху, Маас Натти сидел на высоком стуле в дальнем углу барбекю; люди расселись по обеим сторонам площадки на низеньких скамейках. Дети и молодежь принялись подначивать всех на состязание — чья сторона очистит больше кукурузы. Они вовлекли в соревнование взрослых и после внимательно рассматривали кучи очистков и початков, определяя, кто оказался победителем. Во время работы женщины болтали между собой, а мужчины обсуждали виды на урожай, цены на продукцию, новую сельхозтехнику. Вскоре начались заигрывания между мальчиками и девочками постарше и поддразнивания между детьми помоложе, и все отвлеклись от работы. То и дело вспыхивала легкая перебранка, которую тут же пресекали взрослые женщины. Маас Натти прочистил горло.
—Как вам известно, на все, что я делаю, у меня есть свои причины. Знаете ли вы, почему для обряда очищения я избрал именно сегодняшний день? Ммм, неужели не знаете? — Он сделал паузу, и собрание замерло в почтительном молчании.
—В таком случае я скажу: сегодня — годовщина битвы при Адуа.
—Учи, брат.
—Да, сэр.
—Знание — да!
То и дело прерываемый восхищенной аудиторией, старик напомнил всем, как в 1896 году в Эфиопии бедно вооруженные и плохо обученные крестьяне Рас Менелика сокрушили и погнали вспять итальянских захватчиков.
— Такие же, как мы, черные люди за время от восхода солнца до его заката, порубили и обратили в бегство больше десяти тысяч врагов!
Конец рассказа был встречен одобрительными криками: «Слова, сэр!», «Мудрость, да!» «Черному человеку — сила!» Это стало сигналом: историям — найти своих рассказчиков, песням — быть спетыми, загадкам, пословицам и ритмам — послужить для обмена знаниями, и каждый старался превзойти соседа в красноречии и уме.
Айван уже успел полюбить обряды очищения, Он радовался человеческой доброте и чувству сообщества, ему нравились истории, в которых постоянно открывались все новые грани, сколько бы раз их не рассказывали. Все делалось согласно установленным правилам, но никто не знал — когда и кто их установил. В конце или в начале истории про паука Ананси рассказчик обязательно должен был сказать:
Как мы услышали — так и рассказали, Джек Мандора, ничего мы Не присочинили.
Никто не знал, кто такой Джек Мандора, но с него все обязательно начинали свой рассказ. А загадывая загадку, нужно было сказать:
Песня о молодом полицейском Рое Мараге была самой грустной и самой любимой Айваном. Она пелась в медленном темпе, известном как «долгий размер», который ассоциировался с похоронами. Во время пения Айван слышал ровные приглушенные удары. Он сообразил, что какая-то женщина взяла ступку и задает ритм песни. Он знал, что она толчет. Первый очищенный початок всегда поджаривали на огне, пока он не становился ломким и хрустящим, потом посыпали сахаром, солью, специями и толкли в ступе, превращая в сладкий коричневый порошок ашам. На подобных сборищах, этим обычно занимались дети.
—Я — мудрец, но я же и олух, а ответ на вопрос не вызубришь в школах. — Слово взял Маас Джо Бек. Айван знал, что Маас Джо, мужчина с телом красно-коричневого оттенка, каких люди зовут красный ибо, всегда был тише воды и ниже травы. Источник его превращения, подвигший обратиться ко всем с историей, находился в плетеной бутыли «Джо Луис», которую он навещал чаще других. Из предисловия Айван понял, что его рассказ — не просто история о даппи, пугающих мирных путешественников, которых они встречают в заброшенных местах, и не история про Ананси, обманывающего Льва, Тигра, Такуму и других животных. Это проблемная история, и потому аудитория сама должна была выбрать, как следует поступить героям истории и каким будет конец. Такие истории нравились Айвану больше всего. Маас Джо, которого за глаза прозывали «Горит-над-морем» или просто «Горит», начал рассказывать. -Жил-был король, и была у него красавица-дочь. Какой бы мужчина ни увидел ее, ему тут же хотелось взять ее себе в жены. Дочь была такая раскрасавица, какой отродясь не было. Но она была к тому же очень резвой и дерзкой, и потому ни один мужчина ее не устраивал. Как-то король сильно на нее рассердился. Он сказал: «Что же… никто тебе не нравится? В таком случае поступим так. Тот, кто поймает дикого буйвола без помощи веревки, ружья или других орудий, одними голыми руками, пусть и берет тебя в жены. Неважно — урод он или дурак-дураком, если он справится с диким буйволом, значит, справится и с тобой». Никто из молодежи в том городке и пробовать не стал. Они сказали: «Буйвол — беда, а девка еще бедовее, к чему нам такие хлопоты?»
Но как-то пришли к королю двое сильных и красивых молодых черных мужчин и сказали, что поймают буйвола. И ушли за ним. Две недели прошло — от них ни слова. Люди решили, что буйвол убил их. Или засосала болотная трясина, или поглотили зыбучие пески. Но как-то вечером тот, что помоложе, объявился. Весь порезанный-перерезанный, одежды рваные-драные, и сам едва живой, так что и ходил-то едва-едва. Он сказал: «Я пришел требовать себе жену. Я знаю, что я не поймал буйвола, но сотню миль бежал за ним. Я бежал через лес. Плыл через реку. Взбирался на гору. Спускался с горы. Но так и не схватил его. Последний раз я видел буйвола, когда он вместе с моим братом падал со скалы. Оба они не могли выжить. Я не люблю смерть и потому повернул обратно. И поскольку выжил я один, я требую себе девушку».
Король и его люди принялись совещаться и, поскольку второй мужчина не поймал буйвола и не вернулся живым, решили отдать девушку этому. Закололи множество птиц и коз, набрали гору бананов и ямса, принесли бочки с ромом. Король пригласил всех окрестных жителей, позвал музыкантов и танцоров и объявил великий пир. И вот все сели есть и пить. Бвай сидел рядом с дочерью короля, и оба не могли наглядеться друг на друга. Сердце короля таяло, таяло и совсем растаяло… И вдруг они слышат, как кто-то кричит: «Никто не будет есть, никто не будет пить. Я говорю — не прикасайтесь к еде, не пробуйте ром. Я пришел сюда требовать себе жену».
Все испугались, подняли головы, и что же они увидели? Они увидели старшего брата — могучего черного человека сажень-в-плечах. Одежда рваная-драная, сам весь порезан-перерезан, как будто кто-то взял мачете и порубил его. И весь с ног до головы обернут в буйволиную шкуру с головой и хвостом, как Джонкану.
«Вы сказали, что тот, кто поймает буйвола, возьмет ее, и вот смотрите… Я поймал буйвола».
И король сказал тогда: «Я вижу, что это правда, и не могу нарушить своего слова. Но беда в том, что я уже пообещал свою дочь твоему брату. Мы решили, что ты мертвый. Уже месяц прошел, а тебя все нет».
«Вот он я. И я требую жену».
И больше он не сказал ни слова, а только сделал страшные глаза и заскрежетал зубами так, словно очень рассердился. Тогда король снова собрал своих людей и стал обсуждать с ними случившееся. Он дал слово сразу двум мужчинам, а получить жену должен один. Как быть? И вот король пошел к себе домой и совещался там со своими главными людьми, а потом говорил с людьми с улицы.
Одни советовали ему никому не отдавать девушку. Другие утверждали, что ее достоин тот, кто поймал буйвола. Третьи сказали, что это несправедливо: смотрите, как молодая девушка и молодой человек любят друг друга, смотрите, как он приоделся — жених женихом. Несправедливо прерывать все в последнюю минуту. А девушка ни слова не сказала. Только один раз взглянула на старшего брата в окровавленной шкуре буйвола, и на мух, что слетелись на кровь, и как открыла рот, так и заревела. Обхватила голову руками и ревет, ревет. Сплошной переполох! Один каас-каас! А теперь передаю вам право решить — как должен поступить король?
Когда последние слова Джо Бека замерли в воздухе, среди собравшихся мгновенно установилась тишина. Картина, столь ярко нарисованная рассказчиком, как живая стояла перед глазами Айвана: все собрались на праздник, жених и невеста сидят у всех на виду в счастливом предвкушении, но вот девушка теряет рассудок и начинает реветь. В центре внимания брат-победитель, грязный, весь в крови, глаза красные, изнуренные, полыхают яростью, волосы в спекшейся крови, со своим ужасным трофеем на плечах, стоит как жуткий зритель о двух головах, и обе горят обидой и гневом на тех, кто хочет лишить их заработанной кровью награды. Айвану казалось, что двух мнений здесь быть не может: слово короля — священно, а значит, доблесть и жертвенность должны получить награду. После чего начались споры. Старые люди, думал Айван, не говорили ничего потому, что и без того знали ответ. Однако «ответа» на подобные загадки обычно не существовало. Одна и та же загадка, в зависимости от настроения аудитории или расставленных рассказчиком акцентов, нередко находила разные решения. Молодые женщины и девушки считали, что ответ должен остаться за девушкой. Джо Бек сказал, что вся ответственность лежит на отце. Присутствующие заспорили. Отождествляя себя с силой и победой, юноши стояли за старшего брата. Джо Бек в конце концов досказал историю:
— После долгих совещаний король вернулся и обратился ко всем троим с речью. Он приказал дочери прекратить плакать и вспомнить, что это ее глупая гордыня и надменность поставили всех в столь затруднительное положение. Затем король обратился к братьям. Он сказал им, что весь город восхищен их доблестью и мужеством. Молодой брат преследовал зверя дольше всех. Следовательно, ни у кого не возникает сомнений в его силе, упорстве и любви к дочери короля. Но, оказавшись в тяжелом положении и пребывая в отчаянии, без всякой надежды на успех, он повернул обратно, да и кто бы на его месте поступил иначе? Следовательно, он показал себя человеком со слабостями. Вернувшись с пустыми руками, он не выполнил условия состязания и потому проиграл.
Старший брат, с другой стороны, не смирился с поражением. С фанатичным упорством, вдохновляемым любовью, с не имевшими себе равных силой и выносливостью, он шел к своей победе и в итоге выиграл состязание, едва не погубив себя. Его подвиг будет увековечен в песнях и преданиях и принесет славу его имени и памяти его предков. Здесь король поднял высоко вверх мешок денег и, словно по сигналу, его стражники, вооруженные мачете, сплотились вокруг него. Он сказал победившему брату, что слава и благосостояние, которых он достоин, станут его наградой, он должен взять их, немедленно покинуть город и никогда сюда не возвращаться, потому что такой мужчина, как он, может сильно любить, а значит, так же сильно ненавидеть. Он доказал всем, что, если уж какая-то мысль пришла ему в голову, никакое страдание, никакие обстоятельства и даже смерть не в силах заставить его повернуть вспять. Это достойно восхищения, но это бесчеловечно. Любым супругам приходится воевать друг с другом; в каждой семье возникают свои разногласия. Если я выдам за него свою дочь, я буду жить в страхе за ее безопасность и, хуже того, — знать, что с ее мужем невозможно ни о чем договориться.
Младший же брат — такой же мужчина, как все: храбрый, но в разумных пределах. С ним можно ужиться, а вот с тем, чья воля не знает ни страха, ни границ, жить невозможно. Старший брат должен взять деньги и причитающуюся ему славу и идти своей дорогой.
Выслушав короля, старший брат вскочил на ноги, оглядел мачете стражников, посмотрел на мешок денег и плачущую девушку. И потом, не сказав ни единого слова и не взяв ничего, кроме окровавленной шкуры буйвола, ушел.
Снова воцарилась тишина. Старый Маас Натти заговорил:
— Это правда, что человек сказал, правда живая. — Старые люди закивали головами, приглушенно выражая согласие со словами рассказчика. Возраст научил их тому, что дух компромисса — прикусить, когда надо, язык, быть гибким, пригнуться — самое важное качество в жизни тех, кто хочет жить в человеческом обществе.
—Сильный человек всегда прав, — пробурчала мисс Аманда. — Слабому грех обижаться.
Айван вскочил, с трудом подбирая слова, задыхаясь от чувства несправедливости. Его гнев был направлен на Джо Бека, который отвечал ему улыбкой терпимости.
—Это неправильно!… Вы коварный человек. Это несправедливо.
—Ай, сынок, — ответил Джо Бек. — Сам все узнаешь, когда подрастешь. Будь ты королем или отцом, ты бы взглянул на все по-другому. Справедливость — вещь не простая, а кривая и извилистая, запутанная. Она крутится, изгибается, гнется в три погибели, — он сопровождал свои слова сложным движением курительной трубки, — пока не дойдет туда, куда ей положено.
—Садись и уйми свой пыл, молодой бвай, это всего лишь история, — сказал другой мужчина.
Устыдившись своего порыва, но все еще с клокочущим от гнева сердцем Айван сел. Он схватил початок кукурузы и принялся бешено его грызть, низко опустив голову и стараясь ни на кого не смотреть. Где же здесь справедливость? Разве понравилось бы самому Джо Беку — этому старому ибо, краснорожему увальню, — если бы он сам поймал буйвола, а люди бы так с ним обошлись? Ах, если бы старший брат вернулся к ним ночью и сжег весь их городишко, как Самсон — посевы филистимлян! Во всяком случае, размышлял Айван в ярости, ему не по душе эти обряды очищения: слишком много женщин и детей и пустой болтовни. Конечно, будь это обряд копания, никто бы не согласился с таким решением. Но ведь копание — обряд настоящих мужчин, когда новую землю расчищают и вспахивают руками. Никаких тебе женщин, детей и стариков, только сильные молодые мужчины, те, что умеют как следует работать, Айван вспомнил, что участок под новую ферму мисс Аманды расчищали два дня. Мужчины собрались рано, они принесли с собой мачете и тяжелые вилы и выстроились в ряд, голые по пояс, так что их мускулистые торсы блестели на солнце; черные мужчины с могучими руками, гордые своей силой и способностью выполнять самую тяжелую физическую работу под безжалостно палящим солнцем и петь дерзко-вызывающие песни, подстегивая себя в процессе труда. Айван вспоминал их возбуждение, когда они собирались, поддразнивая друг друга во время осмотра, казалось бы, непроходимой зеленой стены джунглей, которой предстояло пасть под ударами мачете. Они встали плечом к плечу, предводитель запел песню, и его баритон эхом прокатился по долине. Песню подхватил хор голосов, заблестели на солнце клинки, и мужчины пошли на зеленую стену.
В полдень, когда солнце достигало зенита и долина превращалась в гигантскую жаровню, мужчины отдыхали. Тогда приходили женщины и мисс Аманда, сгибаясь под тяжелой ношей с едой, — они несли подносы с ямсом, бананами, круглыми пирогами под названием «завяжи-зубы», жареное козье мясо, проперченое так сильно, что глаза и нос разбегались в разные стороны, а пот струйками брызгал из пор. Усевшись в тени, мужчины поглощали громадные порции пищи, изрядно потея от перца и запивая еду глотками белого рома. Когда Айван попробовал ром, он обжег себе рот и горло, а в животе у него загорелся огонь. Мужчины смеялись над тем, как он задыхается и обливается слезами.
— Как вы можете есть такую острую пищу да еще запивать ромом? — спросил он, когда к нему вернулся наконец дар речи.
— Все в порядке, молодой бвай, — объяснили они, все в поту. — Один жар прогоняет другой.
Для него их слова пока еще ничего не значили.
В тот день после отдыха Джо Бек и получил свое прозвище. Когда все мужчины поели, а женщины забрали котелки и ушли, снова началась работа. Джо Бек затянул песню, которую он в присутствии женщин никогда не пел.
—Ну-ка, Джо Бек, спой эту песенку еще раз. Что-то я плохо ее расслышала.
Джо Бек обернулся и увидел, что Жемчужина стоит рядом, руки-в-боки, глаза полыхают пламенем.
— Но… Но я ничего не говорил, любовь моя… — начал было Джо.
—Ты выдал себя, я слышала, что ты пел. Значит, если все так плохо днем, когда ты со своими друзьями, — ты и ночью это припомни, скажи, что сгорела в море, ты понял, любовь моя? — сказала она сладким голосом. И повернувшись спиной, зашагала с гордым презрением, величественно покачивая бедрами.
—Но… Но я ничего не говорил, любовь моя, — принялись дразнить мужчины, имитируя его жалобный фальцет. — Бог мой, у жены Джо Бека горит между ног! И горит себе, горит! Не забудь об этом ночью, Джо!
Они всегда называли друг друга полными именами. Двое пожилых людей тепло пожали друг другу руки, пристально вглядываясь друг в друга, словно пытаясь распознать какие-то новые изменения, отпечатавшиеся на их лицах.
—Вы в добром здравии, — повторял он. — По вам это видно. Выглядите прекрасно, как шелк, мисс Аманда, и много лучше.
Мисс Аманда расцвела, как молодая девушка.
—А это что? — спросил он, поворачиваясь к Айвану и указывая на связку бананов. — Бвай, ты боишься, что у меня не найдется, чем тебя угостить, да?
—Нет, сэр, мы с бабушкой уже ужинали.
—Айван! — обрывая его, голос мисс Аманды стал резким.
Старик громко рассмеялся.
—Так я был прав, вы уже поели?
—Не подумайте, что мы решили, будто у вас нет еды… Просто бвай хочет преподнести вам несколько бананов, зная, что вы очень их любите. К тому же они с его собственного дерева.
—Вот это да! Вот до чего мне довелось дожить! — воскликнул Натаниэль. — Малыш приносит мне то, что он вырастил сам, и отдает все прямо в мои руки.
Он принял бананы преувеличенно церемонно и понес их за дом на кухню, где на огне готовились разные кушанья. Мисс Аманда незамедлительно начала досмотр, заглядывая под крышки, под белые тряпицы, помешивая и проверяя стоящие на огне кастрюли.
Чуть поодаль от кухни находился плоский заасфальтированный дворик, называемый «барбе-кю», где обычно сушили пшеницу, кофе, кокосовые бобы, семена клещевины для изготовления касторового масла и тому подобное. Сегодня все мешки с пшеницей были свалены в один из углов: дворик расчистили и подмели — именно здесь должен был состояться обряд очищения. По углам барбекю Натаниэль поставил три керосиновые лампы. Кроме того, он принес большие ябба, глиняный горшок с имбирным пивом для детей и женщин и бутыль крепкого белого рома, известного в этих местах как «Джо Луис» или «бой родителям» по причине его убойной силы. Присев возле гигантской плетеной бутыли, старик заурчал в предвкушении выпивки.
—Ммм, понюхай-ка, мальчик, — сказал он, вытаскивая пробку и вдыхая едкий запах сахарного тростника. Дорогие мои, там, где его пьют, небезопасно курить. Может взорваться. Не зря его называют «Джо Луис», сами знаете.
—Я надеюсь только на то, что вы, мужчины, не сможете все это выпить, — отозвалась из кухни мисс Аманда. — Кто бы столько ни выпил, работать уже не будет, и драка обеспечена. Это уж точно.
— Мужчина не может работать без малого жара в животе, вы должны это знать, мисс Аманда, — старик ей подмигнул.
— Не знаю, про какую работу вы речь ведете, но мужчинам это не к лицу, — сказала она. — А ты, бвай, над чем смеешься? Какой ты невоспитанный! Никогда не слушай, о чем говорят пожилые люди.
—Нет-нет, не беспокойся за мальчика, он станет взрослым, прежде чем вы это заметите. И совсем скоро отправится искать себе жену.
—Натаниэль Френсис, прикусите свой язык и не вкладывайте в голову этого недоросля преждевременные мысли. Ты слышишь меня? — мисс Аманда пошла обратно на кухню и гневно загремела там поварешками.
Стали собираться люди. Все приветствовали Маас Натти и мисс Аманду, соблюдая все положенные приличия. Мужчины были в рабочей одежде — поношенных серых рубашках и брюках из плотного английского материала, за его цвет и прочность прозванного «старым железом». Они несли с собой мачете, острые серебристые клинки в тридцать дюймов длиной, такую же неотъемлемую часть мужчины, как рука. Женщины, работавшие наравне со своими мужьями, многие — беременные, приоделись в новые платья. Золотые сережки и браслеты, купленные за деньги, вырученные с торговли на рынке, сверкали на черной коже, которая блестела, словно от кокосового масла. Многие надели новые яркие головные позязки. Их появление сразу же создало у всех праздничное настроение. Вскоре вокруг барбекю собралось человек двадцать пять. Зажгли лампы. Маас Натти уселся на высокий стул. Лампы отбрасывали на собравшихся желтые круги света. В полумраке деревьев сотни светлячков пунктиром размечали сумерки. Темными громадами возвышались вокруг тускло очерченные горы. От огня на кухне исходило радушное теплое свечение.
Старик подобрал кукурузное зерно и сказал:
— Я благодарю Бога за хороший урожай. — Раздался одобрительный шепот. — И я благодарю всех моих друзей, которые пришли помочь старому человеку. — Сильным решительным движением он очистил початок кукурузы от сухих листьев. — Все, что можно здесь есть, нужно есть. Все, что можно пить, нужно пить. Тут немного всего, но все, что вы видите, — ваше.
Несколько голосов запротестовали на скромные заявления Маас Натти, потому что люди, хотя и не видели всей приготовленной еды, знали его щедрость. Щедрость была непременным условием; люди, охотно участвующие в очистке кукурузных початков, понимали, что соседи не оставят их без помощи, когда они сами объявят обряд очищения или копания. Маас Натти мог не волноваться. Ни о какой плате не могло быть и речи, но если бы кто затеял какое-то большое дело и ему потребовалась помощь, достаточно было только о ней попросить. В свою очередь и он был связан обязательством позаботиться о тех, кто нуждался в рабочих руках. "То-то и то-то стоит мне рабочего дня " — с этим обязательством всем приходилось считаться. Но помимо чисто экономического аспекта у такого рода событий имелся и социальный: радость общения.
Поначалу дружеские разговоры велись вполголоса, прерываемые взрывами смеха. Подобно библейскому патриарху, Маас Натти сидел на высоком стуле в дальнем углу барбекю; люди расселись по обеим сторонам площадки на низеньких скамейках. Дети и молодежь принялись подначивать всех на состязание — чья сторона очистит больше кукурузы. Они вовлекли в соревнование взрослых и после внимательно рассматривали кучи очистков и початков, определяя, кто оказался победителем. Во время работы женщины болтали между собой, а мужчины обсуждали виды на урожай, цены на продукцию, новую сельхозтехнику. Вскоре начались заигрывания между мальчиками и девочками постарше и поддразнивания между детьми помоложе, и все отвлеклись от работы. То и дело вспыхивала легкая перебранка, которую тут же пресекали взрослые женщины. Маас Натти прочистил горло.
—Как вам известно, на все, что я делаю, у меня есть свои причины. Знаете ли вы, почему для обряда очищения я избрал именно сегодняшний день? Ммм, неужели не знаете? — Он сделал паузу, и собрание замерло в почтительном молчании.
—В таком случае я скажу: сегодня — годовщина битвы при Адуа.
—Учи, брат.
—Да, сэр.
—Знание — да!
То и дело прерываемый восхищенной аудиторией, старик напомнил всем, как в 1896 году в Эфиопии бедно вооруженные и плохо обученные крестьяне Рас Менелика сокрушили и погнали вспять итальянских захватчиков.
— Такие же, как мы, черные люди за время от восхода солнца до его заката, порубили и обратили в бегство больше десяти тысяч врагов!
Конец рассказа был встречен одобрительными криками: «Слова, сэр!», «Мудрость, да!» «Черному человеку — сила!» Это стало сигналом: историям — найти своих рассказчиков, песням — быть спетыми, загадкам, пословицам и ритмам — послужить для обмена знаниями, и каждый старался превзойти соседа в красноречии и уме.
Айван уже успел полюбить обряды очищения, Он радовался человеческой доброте и чувству сообщества, ему нравились истории, в которых постоянно открывались все новые грани, сколько бы раз их не рассказывали. Все делалось согласно установленным правилам, но никто не знал — когда и кто их установил. В конце или в начале истории про паука Ананси рассказчик обязательно должен был сказать:
Как мы услышали — так и рассказали, Джек Мандора, ничего мы Не присочинили.
Никто не знал, кто такой Джек Мандора, но с него все обязательно начинали свой рассказ. А загадывая загадку, нужно было сказать:
Истории были, как правило, очень драматичными, с песнями, персонажи говорили разными голосами; находясь в ярости, они рычали, если им было страшно, голоса дрожали; когда пытались одурачить кого-то, голоса становились хитрыми. Некоторые люди рассказывали истории лучше других. Талантливый рассказчик мог продержать слушателей в напряжении в течение целого часа. Сейчас все пели песню об одной великой трагедии. Молодой полицейский, с которым плохо обошлось начальство, задумал недоброе. Это была медленная меланхолическая песня о том, как он решил, что только кровь смоет бесчестие с его имени и вернет мужество. Подробно описывалось, как он взял револьвер и:
Задай мне загадку,
Загадай мне две.
Скажи мне отгадку
Или же нет.
Айван пел страстно. По его спине бегали мурашки и тело горело от возмущения, когда творилась несправедливость. Его дух поднимался, когда он слышал, как Рой в рождественское утро подходит к полицейскому участку и стреляет в своих мучителей. Его дух опускался, когда последний грустный куплет (о том, как Роя с восходом солнца вздернули на виселице) и последние торжественные погребальные ноты растворялись в ночном воздухе. Для каждой большой драмы такого рода имелась своя песня. Вскоре после случившегося события в округе появлялся музыкант и пел песню, которая только и могла сохранить память о нем, и за два пенса продавал отпечатанные на бумаге слова. Спустя некоторое время песня входила в репертуар общины — и становилась частью истории этой земли. Все песни были грустные и трагические. Юные девушки рвали на себе одежды, когда прекрасные и смелые молодые герои заканчивали жизнь на виселице, куда, казалось, большинство из них и стремилось. Иногда, в зависимости от случившегося, сами герои оказывались злыми и бессердечными, и тогда они в конце концов расплачивались за свои злодеяния.
Полицейский молодой,
Револьвер — в руке,
Ходит-ищет тех людей,
Кто ему не мил.
Песня о молодом полицейском Рое Мараге была самой грустной и самой любимой Айваном. Она пелась в медленном темпе, известном как «долгий размер», который ассоциировался с похоронами. Во время пения Айван слышал ровные приглушенные удары. Он сообразил, что какая-то женщина взяла ступку и задает ритм песни. Он знал, что она толчет. Первый очищенный початок всегда поджаривали на огне, пока он не становился ломким и хрустящим, потом посыпали сахаром, солью, специями и толкли в ступе, превращая в сладкий коричневый порошок ашам. На подобных сборищах, этим обычно занимались дети.
—Я — мудрец, но я же и олух, а ответ на вопрос не вызубришь в школах. — Слово взял Маас Джо Бек. Айван знал, что Маас Джо, мужчина с телом красно-коричневого оттенка, каких люди зовут красный ибо, всегда был тише воды и ниже травы. Источник его превращения, подвигший обратиться ко всем с историей, находился в плетеной бутыли «Джо Луис», которую он навещал чаще других. Из предисловия Айван понял, что его рассказ — не просто история о даппи, пугающих мирных путешественников, которых они встречают в заброшенных местах, и не история про Ананси, обманывающего Льва, Тигра, Такуму и других животных. Это проблемная история, и потому аудитория сама должна была выбрать, как следует поступить героям истории и каким будет конец. Такие истории нравились Айвану больше всего. Маас Джо, которого за глаза прозывали «Горит-над-морем» или просто «Горит», начал рассказывать. -Жил-был король, и была у него красавица-дочь. Какой бы мужчина ни увидел ее, ему тут же хотелось взять ее себе в жены. Дочь была такая раскрасавица, какой отродясь не было. Но она была к тому же очень резвой и дерзкой, и потому ни один мужчина ее не устраивал. Как-то король сильно на нее рассердился. Он сказал: «Что же… никто тебе не нравится? В таком случае поступим так. Тот, кто поймает дикого буйвола без помощи веревки, ружья или других орудий, одними голыми руками, пусть и берет тебя в жены. Неважно — урод он или дурак-дураком, если он справится с диким буйволом, значит, справится и с тобой». Никто из молодежи в том городке и пробовать не стал. Они сказали: «Буйвол — беда, а девка еще бедовее, к чему нам такие хлопоты?»
Но как-то пришли к королю двое сильных и красивых молодых черных мужчин и сказали, что поймают буйвола. И ушли за ним. Две недели прошло — от них ни слова. Люди решили, что буйвол убил их. Или засосала болотная трясина, или поглотили зыбучие пески. Но как-то вечером тот, что помоложе, объявился. Весь порезанный-перерезанный, одежды рваные-драные, и сам едва живой, так что и ходил-то едва-едва. Он сказал: «Я пришел требовать себе жену. Я знаю, что я не поймал буйвола, но сотню миль бежал за ним. Я бежал через лес. Плыл через реку. Взбирался на гору. Спускался с горы. Но так и не схватил его. Последний раз я видел буйвола, когда он вместе с моим братом падал со скалы. Оба они не могли выжить. Я не люблю смерть и потому повернул обратно. И поскольку выжил я один, я требую себе девушку».
Король и его люди принялись совещаться и, поскольку второй мужчина не поймал буйвола и не вернулся живым, решили отдать девушку этому. Закололи множество птиц и коз, набрали гору бананов и ямса, принесли бочки с ромом. Король пригласил всех окрестных жителей, позвал музыкантов и танцоров и объявил великий пир. И вот все сели есть и пить. Бвай сидел рядом с дочерью короля, и оба не могли наглядеться друг на друга. Сердце короля таяло, таяло и совсем растаяло… И вдруг они слышат, как кто-то кричит: «Никто не будет есть, никто не будет пить. Я говорю — не прикасайтесь к еде, не пробуйте ром. Я пришел сюда требовать себе жену».
Все испугались, подняли головы, и что же они увидели? Они увидели старшего брата — могучего черного человека сажень-в-плечах. Одежда рваная-драная, сам весь порезан-перерезан, как будто кто-то взял мачете и порубил его. И весь с ног до головы обернут в буйволиную шкуру с головой и хвостом, как Джонкану.
«Вы сказали, что тот, кто поймает буйвола, возьмет ее, и вот смотрите… Я поймал буйвола».
И король сказал тогда: «Я вижу, что это правда, и не могу нарушить своего слова. Но беда в том, что я уже пообещал свою дочь твоему брату. Мы решили, что ты мертвый. Уже месяц прошел, а тебя все нет».
«Вот он я. И я требую жену».
И больше он не сказал ни слова, а только сделал страшные глаза и заскрежетал зубами так, словно очень рассердился. Тогда король снова собрал своих людей и стал обсуждать с ними случившееся. Он дал слово сразу двум мужчинам, а получить жену должен один. Как быть? И вот король пошел к себе домой и совещался там со своими главными людьми, а потом говорил с людьми с улицы.
Одни советовали ему никому не отдавать девушку. Другие утверждали, что ее достоин тот, кто поймал буйвола. Третьи сказали, что это несправедливо: смотрите, как молодая девушка и молодой человек любят друг друга, смотрите, как он приоделся — жених женихом. Несправедливо прерывать все в последнюю минуту. А девушка ни слова не сказала. Только один раз взглянула на старшего брата в окровавленной шкуре буйвола, и на мух, что слетелись на кровь, и как открыла рот, так и заревела. Обхватила голову руками и ревет, ревет. Сплошной переполох! Один каас-каас! А теперь передаю вам право решить — как должен поступить король?
Когда последние слова Джо Бека замерли в воздухе, среди собравшихся мгновенно установилась тишина. Картина, столь ярко нарисованная рассказчиком, как живая стояла перед глазами Айвана: все собрались на праздник, жених и невеста сидят у всех на виду в счастливом предвкушении, но вот девушка теряет рассудок и начинает реветь. В центре внимания брат-победитель, грязный, весь в крови, глаза красные, изнуренные, полыхают яростью, волосы в спекшейся крови, со своим ужасным трофеем на плечах, стоит как жуткий зритель о двух головах, и обе горят обидой и гневом на тех, кто хочет лишить их заработанной кровью награды. Айвану казалось, что двух мнений здесь быть не может: слово короля — священно, а значит, доблесть и жертвенность должны получить награду. После чего начались споры. Старые люди, думал Айван, не говорили ничего потому, что и без того знали ответ. Однако «ответа» на подобные загадки обычно не существовало. Одна и та же загадка, в зависимости от настроения аудитории или расставленных рассказчиком акцентов, нередко находила разные решения. Молодые женщины и девушки считали, что ответ должен остаться за девушкой. Джо Бек сказал, что вся ответственность лежит на отце. Присутствующие заспорили. Отождествляя себя с силой и победой, юноши стояли за старшего брата. Джо Бек в конце концов досказал историю:
— После долгих совещаний король вернулся и обратился ко всем троим с речью. Он приказал дочери прекратить плакать и вспомнить, что это ее глупая гордыня и надменность поставили всех в столь затруднительное положение. Затем король обратился к братьям. Он сказал им, что весь город восхищен их доблестью и мужеством. Молодой брат преследовал зверя дольше всех. Следовательно, ни у кого не возникает сомнений в его силе, упорстве и любви к дочери короля. Но, оказавшись в тяжелом положении и пребывая в отчаянии, без всякой надежды на успех, он повернул обратно, да и кто бы на его месте поступил иначе? Следовательно, он показал себя человеком со слабостями. Вернувшись с пустыми руками, он не выполнил условия состязания и потому проиграл.
Старший брат, с другой стороны, не смирился с поражением. С фанатичным упорством, вдохновляемым любовью, с не имевшими себе равных силой и выносливостью, он шел к своей победе и в итоге выиграл состязание, едва не погубив себя. Его подвиг будет увековечен в песнях и преданиях и принесет славу его имени и памяти его предков. Здесь король поднял высоко вверх мешок денег и, словно по сигналу, его стражники, вооруженные мачете, сплотились вокруг него. Он сказал победившему брату, что слава и благосостояние, которых он достоин, станут его наградой, он должен взять их, немедленно покинуть город и никогда сюда не возвращаться, потому что такой мужчина, как он, может сильно любить, а значит, так же сильно ненавидеть. Он доказал всем, что, если уж какая-то мысль пришла ему в голову, никакое страдание, никакие обстоятельства и даже смерть не в силах заставить его повернуть вспять. Это достойно восхищения, но это бесчеловечно. Любым супругам приходится воевать друг с другом; в каждой семье возникают свои разногласия. Если я выдам за него свою дочь, я буду жить в страхе за ее безопасность и, хуже того, — знать, что с ее мужем невозможно ни о чем договориться.
Младший же брат — такой же мужчина, как все: храбрый, но в разумных пределах. С ним можно ужиться, а вот с тем, чья воля не знает ни страха, ни границ, жить невозможно. Старший брат должен взять деньги и причитающуюся ему славу и идти своей дорогой.
Выслушав короля, старший брат вскочил на ноги, оглядел мачете стражников, посмотрел на мешок денег и плачущую девушку. И потом, не сказав ни единого слова и не взяв ничего, кроме окровавленной шкуры буйвола, ушел.
Снова воцарилась тишина. Старый Маас Натти заговорил:
— Это правда, что человек сказал, правда живая. — Старые люди закивали головами, приглушенно выражая согласие со словами рассказчика. Возраст научил их тому, что дух компромисса — прикусить, когда надо, язык, быть гибким, пригнуться — самое важное качество в жизни тех, кто хочет жить в человеческом обществе.
—Сильный человек всегда прав, — пробурчала мисс Аманда. — Слабому грех обижаться.
Айван вскочил, с трудом подбирая слова, задыхаясь от чувства несправедливости. Его гнев был направлен на Джо Бека, который отвечал ему улыбкой терпимости.
—Это неправильно!… Вы коварный человек. Это несправедливо.
—Ай, сынок, — ответил Джо Бек. — Сам все узнаешь, когда подрастешь. Будь ты королем или отцом, ты бы взглянул на все по-другому. Справедливость — вещь не простая, а кривая и извилистая, запутанная. Она крутится, изгибается, гнется в три погибели, — он сопровождал свои слова сложным движением курительной трубки, — пока не дойдет туда, куда ей положено.
—Садись и уйми свой пыл, молодой бвай, это всего лишь история, — сказал другой мужчина.
Устыдившись своего порыва, но все еще с клокочущим от гнева сердцем Айван сел. Он схватил початок кукурузы и принялся бешено его грызть, низко опустив голову и стараясь ни на кого не смотреть. Где же здесь справедливость? Разве понравилось бы самому Джо Беку — этому старому ибо, краснорожему увальню, — если бы он сам поймал буйвола, а люди бы так с ним обошлись? Ах, если бы старший брат вернулся к ним ночью и сжег весь их городишко, как Самсон — посевы филистимлян! Во всяком случае, размышлял Айван в ярости, ему не по душе эти обряды очищения: слишком много женщин и детей и пустой болтовни. Конечно, будь это обряд копания, никто бы не согласился с таким решением. Но ведь копание — обряд настоящих мужчин, когда новую землю расчищают и вспахивают руками. Никаких тебе женщин, детей и стариков, только сильные молодые мужчины, те, что умеют как следует работать, Айван вспомнил, что участок под новую ферму мисс Аманды расчищали два дня. Мужчины собрались рано, они принесли с собой мачете и тяжелые вилы и выстроились в ряд, голые по пояс, так что их мускулистые торсы блестели на солнце; черные мужчины с могучими руками, гордые своей силой и способностью выполнять самую тяжелую физическую работу под безжалостно палящим солнцем и петь дерзко-вызывающие песни, подстегивая себя в процессе труда. Айван вспоминал их возбуждение, когда они собирались, поддразнивая друг друга во время осмотра, казалось бы, непроходимой зеленой стены джунглей, которой предстояло пасть под ударами мачете. Они встали плечом к плечу, предводитель запел песню, и его баритон эхом прокатился по долине. Песню подхватил хор голосов, заблестели на солнце клинки, и мужчины пошли на зеленую стену.
Непрерывный ритм рабочих песен, песен мужчин, непристойных и агрессивных, звучал под свист серебряных мачете, и завывающий хор обрывался согласным ударом клинков, звенящих высокой нотой о древесину. Ряд мужчин, подобно многорукой машине, жестокой поступью прорубал просеку в тропическом лесу. Айван бегал туда-сюда и разносил ковши с холодной водой мужчинам, которые останавливались только для того, чтобы влить в себя галлоны воды. И вода, казалось, тут же просачивалась сквозь их кожу, проступала потоками пота и превращала мужчин в блестящие на солнце полированные статуэтки из черного дерева; штаны их промокали до нитки и вокруг ступней образовывались маленькие лужицы. На их плечах и спинах вздымались горы мускулов, словно клубки огромных змей, борющихся под кожей, а вены напоминали реки на географической карте. Заросли шаг за шагом отступали под натиском сверкающих клинков и изобильного буйства необузданных песен, которые наполняли сердца радостью и приводили руки в движение. Айван любил эту грубую телесность, этот сладковатый запах сырой черной земли, открываемой солнцу, орошаемой потом и оживающей под песнями.
Я скажу: По оврагам по лощинам скачет,
По оврагам по лощинам, ха!
Я скажу: по оврагам по лощинам скачет,
По оврагам по лощинам, ха!
Ты ногу сломаешь, ты споткнешься и…
По опрагам по лощинам, ха!
Ты споткнешься, упадешь и сломаешь шею
По оврагам по лощинам, ха!
Ты сломаешь шею и к чертям поскачешь
По оврагам по лощинам, ха!
В полдень, когда солнце достигало зенита и долина превращалась в гигантскую жаровню, мужчины отдыхали. Тогда приходили женщины и мисс Аманда, сгибаясь под тяжелой ношей с едой, — они несли подносы с ямсом, бананами, круглыми пирогами под названием «завяжи-зубы», жареное козье мясо, проперченое так сильно, что глаза и нос разбегались в разные стороны, а пот струйками брызгал из пор. Усевшись в тени, мужчины поглощали громадные порции пищи, изрядно потея от перца и запивая еду глотками белого рома. Когда Айван попробовал ром, он обжег себе рот и горло, а в животе у него загорелся огонь. Мужчины смеялись над тем, как он задыхается и обливается слезами.
— Как вы можете есть такую острую пищу да еще запивать ромом? — спросил он, когда к нему вернулся наконец дар речи.
— Все в порядке, молодой бвай, — объяснили они, все в поту. — Один жар прогоняет другой.
Для него их слова пока еще ничего не значили.
В тот день после отдыха Джо Бек и получил свое прозвище. Когда все мужчины поели, а женщины забрали котелки и ушли, снова началась работа. Джо Бек затянул песню, которую он в присутствии женщин никогда не пел.
Джо только что женился, и потому мужчины, услышав его песню, принялись смеяться. Но Джо не знал того, что его молодая жена, высокая, пылкая черная девушка по имени Жемчужина, забыла, возможно, с умыслом, котелок и теперь вернулась полюбоваться на своего мужа за работой. Ее-то голос и прервал мужской смех.
У жены горит над морем — ха!
Между ног горит над морем — ха!
Ты гори себе гори — я тушить не буду!
—Ну-ка, Джо Бек, спой эту песенку еще раз. Что-то я плохо ее расслышала.
Джо Бек обернулся и увидел, что Жемчужина стоит рядом, руки-в-боки, глаза полыхают пламенем.
— Но… Но я ничего не говорил, любовь моя… — начал было Джо.
—Ты выдал себя, я слышала, что ты пел. Значит, если все так плохо днем, когда ты со своими друзьями, — ты и ночью это припомни, скажи, что сгорела в море, ты понял, любовь моя? — сказала она сладким голосом. И повернувшись спиной, зашагала с гордым презрением, величественно покачивая бедрами.
—Но… Но я ничего не говорил, любовь моя, — принялись дразнить мужчины, имитируя его жалобный фальцет. — Бог мой, у жены Джо Бека горит между ног! И горит себе, горит! Не забудь об этом ночью, Джо!