Страница:
—Да, сэр?
—Одежда леди готова?
—Да, сэр.
—Принеси ее сюда.
Девушка ушла и вскоре вернулась с аккуратно сложенной, явно почищенной и выглаженной одеждой.
—Спасибо. — Девушке, которая, впрочем, уже ушла, досталась особенно теплая улыбка. — Кто это? Удивительная красавица.
—Да, и всего лишь шестнадцать лет. — Судя по его голосу, он, казалось, отнес ее похвалу к себе.
—Но как хорошо развита для своего возраста!
—На этом острове все созревает рано, — сказал он и достал из шкафа легкий пиджак с жакетом.
—Какой прелестный!
—Тебе нравится? У меня в центре города есть портной, который шьет на заказ. Не ездить же в Майами покупать себе одежду. Я поддерживаю местную промышленность. Так лучше для нашей страны. — В его голосе звучала гордость патриота и гражданина. — Поставить музыку? — И, не дожидаясь ответа, подошел к стереосистеме.
—Ты всегда спишь с револьвером?
—Всегда — и ради твоей безопасности тоже.
—Но зачем?
—Лучше иметь его без нужды, чем в случае нужды не иметь. — Он был явно доволен своей формулировкой.
—Но в каком случае он может тебе потребоваться?
—Слушай-ка, бэби, — его голос стал мрачно-язвительным, — на этом острове полно людей, которые не желают работать. Хотят всего, а вот делать не хотят ничего. Ты поняла меня? Некоторые живут как звери — врываются к людям в дома, убивают их, берут себе все, что хотят. То, что у меня есть, — это мое. Я заработал все тяжелым трудом, и ни один ниггер не вломится сюда и ничего здесь не возьмет.
—Так все плохо, да?
—Хуже некуда.
—Который час? — спросила она, понимая, что лучше сменить тему разговора.
— Около двенадцати. Ты хочешь есть?
—Если честно, то умираю с голоду.
—Отлично. Мне нравятся женщины, которые едят с аппетитом.
—А что у тебя на завтрак?
—Все, что пожелаешь.
—Выбор за тобой.
—Вероятно, все уже готово. Я постараюсь показать тебе настоящее джамайское гостеприимство.
—Ты уже показал. — Улыбка сияла на ее лице.
—Ты еще ничего не видела, бэби, нам приготовили традиционный джамайский завтрак, который в гостинице тебе не подадут. На что ты так смотришь, а?
—На тебя, — негромко сказала она, и ее глаза обольстительно загорелись.
—А что во мне такого? — спросил он, тронув рукой бородку и усы.
—Твое лицо — сильное, мужественное, но и чувственное, очень привлекательное. — Она могла заметить, что это ему польстило. — Кем ты себя считаешь, белым или черным?
—Джамайцем.
—Но каким джамайцем?
—Американцы, — и он покачал головой, — вы все время думаете о расах. Мы — нет, понимаешь.
—Что? — воскликнула она.
Он протянул руку и включил музыку.
—Ты прекрасная женщина. Одевайся и пойдем завтракать. У меня сегодня несколько встреч.
Комната наполнилась пульсациями захватывающих эротических ритмов, которые они называли реггей. Ди-джей, по говору джамаец, без особого успеха имитирующий черных американцев, балаболил что-то о «жарком пирожке прямо из империи Хилтона».
—Эй, тебя ведь зовут Хилтон?
—В музыкальном бизнесе — да, это я.
—Бизнесе? Он сказал: империя, ты, значит, император?
—Чисто ди-джейские глупости, — скромно ответил он. — Император, скажут тоже!
—А ты забавный… забавный и очень милый, — сказала она императору. — Выходит, ты богат?
Он громко рассмеялся.
—Не очень, но на жизнь хватает. Нужно еще оставить кое-что родственникам, чтобы им было за что драться. Живем всего один раз, и потому жить надо хорошо.
Снова в его голосе проступили нотки умудренности и глубины.
—Так у тебя есть семья?
—Если ты имеешь в виду жену и детей, то нет, ничего такого.
—Неужели ты не был женат?
В ее голосе прозвучало открытое недоверие.
—Не понимаю, зачем покупать корову, если есть бесплатное молоко? — сказал он и от всего сердца рассмеялся. — В чем дело? — спросил он, заметив ее озабоченный взгляд.
—Я думаю, что буду выглядеть более солидно, если надену что-нибудь черное.
—Нет проблем, — ответил он, указывая на шкаф. — Взгляни там, может, что-то и приглянется.
Шкаф был полон.
—О мой Бог! У тебя правда не было жены?
—Никогда ничего такого. Это досталось от друзей.
Она прошлась по одежде и выбрала себе вечерний костюм. Он оказался ей впору.
—Очень мило, — сказал он. — Он тебе идет, дарю его. На память обо мне.
—Я не могу принять такой подарок.
—Не бери в голову, пойдем завтракать.
Он вставил кобуру в ремень и прикрыл сверху просторной рубахой.
—Тебе это разрешено?
—Я бизнесмен, и страна нуждается во мне. Я даю людям работу, вкладываю деньги. Я должен защищать свою жизнь и имущество, так ведь?
Они прошли через весь дом и вышли в патио, затененное большим деревом манго.
—Бог мой, — вздохнула она, — настоящий рай.
Окруженное папоротниками в больших горшках и другими тропическими растениями с широкими листьями самых разных расцветок и форм, патио находилось в прохладной тени. Ослепительно резкий солнечный свет, казалось, похрустывал лучами на белых и красных гибискусах и бугенвиллиях. Совсем неподалеку был голубой океан, простирающийся до самого горизонта.
—Бог мой, я, наверное, вконец обкурилась? Ты каждое утро здесь завтракаешь и видишь все это?
Вероятно, в ее голосе прозвучала обвинительная нотка, хотя она вовсе не собиралась говорить в таком тоне. Он коротко ответил: «Я это заслужил». Потом улыбнулся довольной улыбкой собственника, словно это он нес личную ответственность за все красоты здешнего ландшафта. «Еда остывает». Он подвинул ей стул.
На столе было накрыто на двоих, но хватило бы и на десятерых. Еда была непривычной на вкус, очень пестрой, со множеством экзотических приправ.
—Ты должен про все мне рассказать, — сказала она. — Как все замечательно!
—Девушка превосходно готовит. Я сам ее учил. Когда она спустилась сюда с гор, она не могла отличить ножа от вилки.
Казалось, он гордится этим.
—Даже не хочется ничего портить, — сказала она.
—Еда для того, чтобы есть, — ответил он. — Попробуй.
Он ел много, со смаком, и скулы его ходили вверх-вниз с методичностью и проворством прожорливого морского плотоядного. Равномерный ритм его жевания прерывался лишь тогда, когда он рассказывал про то или иное блюдо.
—Для американской женщины у тебя отличный аппетит, это хорошо, — кивнул он одобрительно.
—Как все вкусно и, кроме того, хороший секс разбудил во мне прожорливость.
—Я знаю, — ответил он. — У меня есть старый приятель, владелец гостиницы. Он говорит, что по тому, как парочка утром ест завтрак, можно точно сказать, как они ночью трахались. Особенно это касается женщин.
Он громко рассмеялся, с удовольствием потер живот и подмигнул девушке, которая стояла по ту сторону стола. Она послушно захихикала. Он откинулся назад, одобрительно осмотрел остатки еды на тарелке и сделал легкий жест, пощелкивая при этом пальцами. Девушка принялась с молчаливым проворством вытирать стол.
—Кажется, я съел бы чего-нибудь еще, — задумчиво сказал он. Девушка смотрела на него в напряженном ожидании. — Зельда, у нас еще остались молоки селедки, а? Отлично! Поджарь мне одну, хорошо?
Девушка принесла большую коричневую молоку, выглядевшую как отбивная. Он перехватил тарелку прежде, чем она успела поставить ее на стол, и понюхал.
—Ааах, — вздохнул он, и его глаза загорелись чем-то близким к праведному пылу. — Какая вкуснятина! Какая вкуснятина! После шпанской мушки — лучшее, что есть в мире. Возьми себе на заметку. Устрицы по сравнению с этим — чистая глупость. — Он поддел кусок вилкой, пожевал его с закрытыми глазами, проглотил и просиял.
—Мне нравятся мужчины, которые едят с удовольствием, — сказала она.
Он съел еще кусок, потом спросил:
—Откуда ты, говоришь, родом?
—Из Утики, штат Нью-Йорк. Сейчас там двадцать градусов мороза и лежит снег.
—У меня двоюродная сестра живет в Бруклине, — сказал он. — А ты, значит, учительница?
—Разве я тебе говорила? Да, учительница третьего класса.
—По-моему, ты не учительница третьего класса, а фотомодель первого класса или кинозвезда.
—Я, наверное, должна тебя поблагодарить за комплимент? Так вот почему ты смотришь на меня с такой настойчивостью, что я попала под твой гипноз и ничем не могу его парировать?
—Нет, — ответил он, — все потому, что у тебя самая лучшая батти, которую я видел у белой женщины.
Его улыбка выражала одновременно комплимент и насмешку.
—Оу, — вырвалось у нее.
—Пойдем — я подброшу тебя. Ты, говоришь, остановилась в «Шератоне»?
—Спасибо, Зельда, за твои деликатесы, — сказала она, и была удостоена застенчивой улыбки.
Возле парадного фасада человек, наводивший последний глянец на удивительно длинный белый автомобиль с откидным верхом, придержал для них двери.
—Вниз или вверх? — спросил он.
—Вниз.
Верх автомобиля бесшумно опал, и солнечный свет наполнил кабину. В конце наклонного газона перед ними раскинулся безбрежный океан.
—Как далеко, — сказала она, сощурив глаза, — как безумно далеко.
Он возился с солнечными очками.
—Знаешь, — сказал он, — как-то ко мне приезжал один человек — писатель такой-то. Он сидел как раз здесь, смотрел на дом и на весь этот вид. И знаешь, что он сказал? Он сказал, что, если бы жил в этом доме, то нанял бы специального служащего, который раз в месяц приходил бы к нему и бил палкой.
—Ты шутишь? А зачем?
—Вот и я задал ему этот вопрос, приняв его за чокнутого. У нас здесь много таких. Но сейчас мне кажется, что он, наверное, чертов коммунист.
—Так зачем он хотел, чтобы его били?
—Он сказал, что каждому, кто живет здесь и каждое утро видит все это, нужно раз в месяц напоминать, что он не Бог.
Его живот затрясся от смеха.
—Понравился тебе рассказ?
—Да, не считая битья.
Машина двигалась мощно и почти бесшумно. Он жал на рычаги, как гонщик «Формулы-1», отважно бросая автомобиль в крутые виражи, и делал это с безупречным расчетом и крутизной, сигналя встречному потоку нетерпеливыми гудками. За исключением крутых поворотов и разверзающихся пропастей, она чувствовала себя вполне безопасно; большая машина рычала, ворчала и устойчиво держалась на дороге. Она откинулась на сиденье и предоставила солнцу и ветру ласкать ее лицо. Мимо проносились белые виллы, рассевшиеся на холмах, этих башнях земли.
—Какой день! — кричала она. — Какая машина!
—Чо, мне эта уже надоела, — сказал он беспечно, — я заказал новую — «Мерседес» блевотно-зеленого цвета.
—Ум-м, — пробормотала она, и промолчала остальную часть пути, чувствуя прилив тепла к этому вульгарному и сильному человеку с револьвером за поясом.
Он смотрел, как она идет к гостинице чуть покачивающейся походкой длинноногой фотомодели, которую, как он заметил, перенимают все американки, когда думают, что за ними наблюдают. «Хорошая сучка! Какая у нее батти! Эти туристки, парень, делают все. Нет ничего такого, что бы они не сделали».
Когда он отъехал от гостиницы, начался настоящий город — жаркий, кишащий, с дорогами, напоминавшими минные поля. Если чертово правительство ничего не сделает с дорогами, он перестанет ездить на этой машине в город! Автомобиль с откинутым верхом, сверкающий на солнце как зеркало, привлекал внимание всей улицы. Ему нравилось это внимание. То и дело раздавался одобрительный свист. Молодые парни не отрывали глаз от машины и кричали:
—Зверь-машина, сэр, как быстро она ездит?
—Быстро, быстро! — кричал он, газуя, чтобы произвести на них впечатление. Это, подумал он с удовлетворением, еще старая Джамайка, средние классы, вкладывающие в элегантность более состоятельных господ свою собственную гордость. Но сейчас такое все реже, сейчас положение в обществе все больше напоминает классовую войну. Пешеходы и велосипедисты отказываются уступать дорогу. И не дай Бог, если заденешь кого-нибудь автомобилем! Ходили истории про водителей, которых толпа вытаскивала после аварии из машины и избивала до полусмерти. Но даппи, как гласит пословица, сами знают, кого пугать. Куаши пусть сначала хорошенько подумают, прежде чем связываться с ним. 357-ой «Магнум» у него за поясом — не шутки ради. Ты только посмотри на этого парня! Думает, вся улица принадлежит ему. Он просигналил и проревел мотором. Парень, казалось, не слышит.
—В чем дело? Ты платишь больше налогов, чем все остальные, май? — крикнул он ему.
—Езжай, фараон, угнетатель, — ответил парень, сделав непристойный жест в сторону автомобиля.
—Ты, жопа гнусная, только дотронься до него, — бросил он свой вызов.
Он привык к подобным репликам: в некоем странном смысле они были необходимой частью его жизни и его личности. Черт, уже почти два часа. Ему не стоило столько времени проводить с этой туристкой. Но почему бы и нет? Черт возьми, он же здоровый человек, которому нравятся женщины, и он отлично со всем этим справляется! Все эти недавние разговоры про «гражданский долг», про так называемые патриотические обязательства. Все эти белые женщины, как муравьи, снующие туда-сюда, бросаются к нему в кровать и ведут себя так, словно из их дерьма пекут в Голливуде пирожки. И ко всему прочему, хотя и держат себя с таким высокомерием, готовы трахаться хоть с первым попавшимся черным швейцаром или официантом. Есть еще здесь люди, которые способны показать им, что не все черные на этом острове бедные и невежественные, что кое-кто из нас имеет культуру и воспитание и разбирается в утонченной жизни. И скипетр у них на месте. Туристки эти тоже кое в чем разбираются — и трудно сказать, что их больше впечатляет: шикарный дом или природная вульгарность. Он все пытается понять, что заставляет этих белых американок визжать как недорезанных. Неужели их мужики не справляются со своими обязанностями? Безумие, ман, чистое безумие! Прошлой ночью в баре он смеялся так, как не смеялся никогда в жизни. Его приятель Баба, как всегда, говорил о нем, какой он задиристый петух. Слышу, как туристка эта говорит: «Вы имеете в виду того петушка, что в штанах?» Я думал, Баба ромом своим подавится. Вот что они устраивают, понимаешь, — мужчина смущается и уже не может делать то, что должен. А потом женщины эти носятся сломя голову и хотят поразить мужское население своими письками. Но мы понимаем свою задачу, ман, и встречаем женщин во всеоружии.
Жаль, но сегодня придется отложить свидание, потому что вечером предстоит очень интересная встреча. Этот парень Рэй Джонс, он у всех на слуху и во многих вселяет надежду.
Сначала он думал, что это будет что-то вроде университетской болтологии о «высокой степени интенсивности преступной среды» и «прогнозируемом шаблоне антисоциальной патологии», — что, интересно, все это значит? А также вроде разговоров про «утонченные методы группового взаимопроникновения и контроля» и «максимально допустимый коэффициент вовлечения в преступность». У него возникло убеждение, что далеко не все члены Ассоциации бизнесменов Кингстона способны все это понять. Но все явно призадумались, когда вышел Джонс и сказал, что наша ситуация давно уже не является типичной разновидностью детской игры «Полицейские и воры». Было бы наивным ожидать, сказал Джонс, что полиция установит контроль за преступностью в таких местах как Западный Кингстон, где лишь немногие избранные нашли «социально приемлемый» способ выживания. Это не проблема полиции, это проблема всего общества. И потому глупо, если полиция будет арестовывать каждого, кто осмелится нарушить закон. Старые ворчуны-ретрограды возмутились и захотели узнать — не утверждает ли он, таким образом, что преступность неискоренима? Джонсу спокойствия не занимать, не хуже взломщика сейфов, он едва улыбнулся. Не надо накалять обстановку — вот то, что он хотел сказать. Но не только это. Поскольку преступность пресечь невозможно, работа полиции заключается в том, чтобы ее контролировать и направлять в нужное русло. Так вот, Джонс заявил уважаемым христианским бизнесменам, что современный подход заключается в том, чтобы дозволить отдельные виды преступлений. Полиция имеет теперь право выдавать лицензии на некоторые виды преступной деятельности, обходящиеся без жертв, — торговлю ганджой, игорный бизнес — а обмен на ценную информацию, которая поможет ей ловить убийц, бандитов, грабителей и других типов, представляющих непосредственную опасность для нормальных граждан. Дьявольская сделка, союз волков и легавых! До чего докатилась страна, если полицейский чиновник говорит подобные вещи! Черт возьми, все всегда знали, что у полиции есть свои осведомители и что она имеет определенный процент от криминальных сделок! Но Джонс решил сделать из этого официальную политику и, кажется, хочет при этом выйти сухим из воды. У Хилтона был только один вопрос — а кто будет приглядывать за полицией? Он, конечно, не Маркус Гарви, но тоже умеет пророчествовать; так вот, он предсказывает полиции в очень скором будущем очень большие деньги. Да, надо будет приглядеть за этим Рэем Джонсом. Он уже слышал о нем. Бугаи-охранники у него на студии говорят о нем не иначе как шепотом. И, надо признать, у молодого человека есть сценический талант. Два ограбления в прошлом месяце — магазин и склад — закончились одним и тем же. Когда парни проделали в крыше дыру и спустились внутрь, кого они там нашли? Маас Рэя с отрядом полиции. «Почему так долго? Запомните на следующий раз, что Маас Рэй очень не любит ждать!»
Кажется, дело у него поставлено. Он не сомневался, что Джонс использует торговлю ганджой. По трем причинам. Во-первых, существует прямая зависимость между доступностью ганджи и количеством совершаемых преступлений. И хотя эти невежественные проповедники и педагоги твердят, что ганджа способствует росту насилия, все обстоит в точности до наоборот: ганджа сдерживает насилие. Черт возьми, это же идеальный транквилизатор! Когда ганджа недоступна, ребята пьют белый ром и режут друг друга. Вчера один вышибала сказал ему: «Слушайте, сэр, если мне надо замочить человека, я не буду курить в этот день траву, понимаете, а лучше выпью рома. Потому что когда я покурю, я хочу с человеком поговорить».
Вторая причина, по которой Джонс наверняка сделал ставку на торговлю ганджой, заключалась в том, что ганджа была везде. Торговцы ганджой имели дело со всеми — с руд-бваями, ганмэнами, Раста, сутенерами, поэтому уж кто-кто, а они знали, что где творится.
И, наконец, третья причина — большие деньги, ходившие по рукам. Но было и что-то еще, за чем он хотел понаблюдать: пусть Рэй Джонс заберет себе все денежки. Он жизнь свою готов поставить под залог — этот Джонс хочет залезть в саму торговлю.
Хилтон свернул на дорогу, ведущую к студии звукозаписи. Черт возьми, ему не нужна новая стратегия. У пего есть семь музыкальных магазинов и студия в придачу со всем штатом куаши в самом криминальном районе города. Когда последний раз у него в студии хотя бы окно разбили? Главная его стратегия лежит у него за поясом под рубашкой, и каждый грязный мелкий криминал в городе это знает. Нет другого такого человека его уровня, который бы чувствовал себя так безопасно, в самой гуще котла. Но он не только чувствует себя безопасно, ему все это нравится. Никто из числа его знакомых из так называемых людей среднего класса ему не верил и не мог его понять. Они — снобы, вот почему им не понять, когда он говорит, что ему на самом деле нравится быть здесь и работать вместе с куаши. Черт возьми, он ест вместе с ними, пьет и курит ганджу вместе с ними, а когда он был помоложе и в нем было побольше ригана, он и женщин их трахал. Все это ему нравится, по крайней мере нравится его место среди них, но сам он не дурак. Здесь настоящие джунгли, и он в этих джунглях — самый сильный котяра. На холме есть место только для одного тигра, и этот тигр — он. Это вопрос уважения, а они уважают только грубую силу и невежество. Почему же в таком случае он не нанимает в свои магазины охранников? Да потому, что малейшее проявление слабости — и ты, папочка, пропал.
Капут. Конечно, жизнь у них жестокая и тяжелая. Но он пришел сюда и нашел ее такой, а то что его, то его. Он — не местная благотворительная организация. Они могут взять все, что у него есть, но при этом ничего, кроме него самого, не изменится. Да, ему нравятся эти люди, однако ему ясно как день, что он не собирается делить с ними их бедность. С какой стати?
Доброжелатели могут сидеть в своих университетах и нести любую околесицу. Он не только обладает ясным сознанием, но и хорошо спит, хорошо ест, хорошо трахается и в целом счастлив. Жизнь крутая, но сладкая.
Как всегда у ворот собралась толпа. Ни с того ни с сего каждый ниггер в Кингстоне заделался вдруг музыкантом. И не просто музыкантом, а еще и, черт возьми, звездой. Большинству из них не мешало бы поискать себе работу — или хотя бы что-нибудь украсть.
—Миста Хилтон, Миста Хилтон!
—Что?
—С одиннадцати утра мы ждем, сэр. Мы ждем вас, сэр.
—Бросьте, чего это вы ждете?
—Миста Кентон, сэр, он послал нас.
—Так у вас есть песня?
—Да, сэр.
Он поставил скорость на нейтрал и откинулся на сиденье. Группа парней стояла рядом, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.
—Ладно. Давайте я послушаю.
—Здесь, сэр? Вы имеете в виду прямо здесь?
Конечно, им нужна студия. Он протянул руку к рычагу скоростей.
—Вы хотите, чтобы я вас слушал или нет?
—Да, сэр, подождите, сэр.
Вперед выдвинулось человек пять. Они выглядели смущенно и обиженно и пытались сделать все возможное, чтобы как-то организоваться. В их пении было что-то невыносимо безнадежное. После нескольких куплетов Хилтон поднял руку.
—Хватит, — сказал он кратко, — это мне не подходит — слишком медленно.
Когда он отъезжал, группа все еще продолжала петь. Проезжая часть была пыльной, и ветер дул им в глаза, но ведь он и не велел им стоять здесь с раскрытыми ртами.
Приди этот парень минут на десять раньше, когда они записывались, он имел бы большие неприятности от того, что так настойчиво стучал в стеклянную дверь. Но хотя он и был потным и с горящими глазами, его взгляд — вот что главное. Неважно, что он так настойчиво помахивал каким-то свертком в руках, создавая видимость спешки, его голодные глаза рыскали по студии туда-сюда, не пропуская ни малейшей подробности.
—Что тебе надо? — рявкнул Хилтон более грубым, чем обычно, голосом.
—Я принес мастер-ленты, Миста Хилтон, для шествия.
—Ты знаешь, парень, что чуть не испортил нам запись? Что за дурацкая спешка?
—Это на следующей неделе, сэр, и пастор Рамсай сказал…
—Скажи пастору Рамсаю, что он получит их на следующей неделе. И больше так сюда не врывайся.
Он взял сверток и отвернулся, уже уверенный в том, что парень еще не сказал последнего слова. Так и случилось. Парень принялся ходить вокруг да около, размахивая помятой бумажкой с нотами.
—Взгляните, Миста Хилтон, только взгляните, сэр. Пожалуйста.
—Что еще такое?
—У меня есть песня, сэр…
—Чо! У тебя и еще у половины Кингстона.
—Нет, сэр, смотрите, слова, музыка, все как надо, только взгляните. Это точно хит.
—Так, значит, ты не просто певец, а еще композитор и аранжировщик? — спросил он с издевкой.
—В какой-то мере, сэр. У меня есть подготовка и кое-какой опыт, сэр.
Слова сыпались из него в приливе искреннего вдохновения.
—Опыт? Какой-такой опыт? Покажи мне газетные вырезки, покажи свое досье!
Издевательская ухмылка Хилтона чуть смягчилась в пользу этого, не по годам развитого ребенка.
—Я солист, тенор-солист из хора, сэр, я изучал музыку с Миста Брауном. Дайте мне шанс, сэр. Я покажу вам, сэр. Это точно хит.
—Подожди-ка, — протянул Хилтон, — тебя даппи водят за нос? Кто сказал тебе, что я покупаю церковную музыку?
—Это не церковная музыка, сэр! Это реггей, живительное, сэр, хороший ритм, живая мелодия, жуткая жуть — реггей, сэр, хит. Пусть я умру, если это не так.
—Хорошо, старик, я не хочу, чтобы ты умер. Давай посмотрю, — сказал он, усмехаясь и сжимая в руке бумагу. — Так ты, значит, — христианский руд-бвай? «Меч их да внидет в сердца их», да? Знаешь что? Приходи на следующей неделе.
Он развернулся и ушел бы, если бы парень не стал заламывать руки и тараторить что-то совсем бессвязное. Обильные нелепые благодарности, слезы радости и признательности. Хилтон должен знать, что Бог благословил его, что он не будет ни о чем жалеть, что это стопроцентный хит.
—Слушай меня! — сказал он предостерегающе. — Я ничего не говорил о сеансе звукозаписи. Обычное прослушивание. Ты понимаешь разницу? -Неважно, сэр, всего один шанс, вы сами услышите… а бизнес бизнесом.
—В следующую пятницу, в это же время. Парень чуть ли не выбежал, но в движениях его уже проступала важность.
—Звезда родилась, черт побери, — сказал Хилтон. — Кто-нибудь знает этого паренька?
—Нет, сэр, никто его еще не видел.
«Он сказал в пятницу. Он сказал в пятницу. На следующей неделе, черт возьми! В пятницу».
Дорога к Молитвенному дому шла под гору, но он этого не замечал и ни разу не присел на сиденье. Стоя на педалях и нагнувшись в сторону руля, он всю дорогу мчался, как спринтер, отчаянно работая ногами под завораживающий ритм: «Он сказал в пятницу, он сказал в пятницу!»
«Айванхо Мартин, к чертям собачьим! Записывающийся артист! Он сказал в пятницу! Этот бвай начинает движение. Он сказал в пятницу! Ты получишь в пятницу все, что ты хотел! Он сказал в пятницу. Но ты старайся, старайся, старайся… В пятницу!»
—Одежда леди готова?
—Да, сэр.
—Принеси ее сюда.
Девушка ушла и вскоре вернулась с аккуратно сложенной, явно почищенной и выглаженной одеждой.
—Спасибо. — Девушке, которая, впрочем, уже ушла, досталась особенно теплая улыбка. — Кто это? Удивительная красавица.
—Да, и всего лишь шестнадцать лет. — Судя по его голосу, он, казалось, отнес ее похвалу к себе.
—Но как хорошо развита для своего возраста!
—На этом острове все созревает рано, — сказал он и достал из шкафа легкий пиджак с жакетом.
—Какой прелестный!
—Тебе нравится? У меня в центре города есть портной, который шьет на заказ. Не ездить же в Майами покупать себе одежду. Я поддерживаю местную промышленность. Так лучше для нашей страны. — В его голосе звучала гордость патриота и гражданина. — Поставить музыку? — И, не дожидаясь ответа, подошел к стереосистеме.
—Ты всегда спишь с револьвером?
—Всегда — и ради твоей безопасности тоже.
—Но зачем?
—Лучше иметь его без нужды, чем в случае нужды не иметь. — Он был явно доволен своей формулировкой.
—Но в каком случае он может тебе потребоваться?
—Слушай-ка, бэби, — его голос стал мрачно-язвительным, — на этом острове полно людей, которые не желают работать. Хотят всего, а вот делать не хотят ничего. Ты поняла меня? Некоторые живут как звери — врываются к людям в дома, убивают их, берут себе все, что хотят. То, что у меня есть, — это мое. Я заработал все тяжелым трудом, и ни один ниггер не вломится сюда и ничего здесь не возьмет.
—Так все плохо, да?
—Хуже некуда.
—Который час? — спросила она, понимая, что лучше сменить тему разговора.
— Около двенадцати. Ты хочешь есть?
—Если честно, то умираю с голоду.
—Отлично. Мне нравятся женщины, которые едят с аппетитом.
—А что у тебя на завтрак?
—Все, что пожелаешь.
—Выбор за тобой.
—Вероятно, все уже готово. Я постараюсь показать тебе настоящее джамайское гостеприимство.
—Ты уже показал. — Улыбка сияла на ее лице.
—Ты еще ничего не видела, бэби, нам приготовили традиционный джамайский завтрак, который в гостинице тебе не подадут. На что ты так смотришь, а?
—На тебя, — негромко сказала она, и ее глаза обольстительно загорелись.
—А что во мне такого? — спросил он, тронув рукой бородку и усы.
—Твое лицо — сильное, мужественное, но и чувственное, очень привлекательное. — Она могла заметить, что это ему польстило. — Кем ты себя считаешь, белым или черным?
—Джамайцем.
—Но каким джамайцем?
—Американцы, — и он покачал головой, — вы все время думаете о расах. Мы — нет, понимаешь.
—Что? — воскликнула она.
Он протянул руку и включил музыку.
—Ты прекрасная женщина. Одевайся и пойдем завтракать. У меня сегодня несколько встреч.
Комната наполнилась пульсациями захватывающих эротических ритмов, которые они называли реггей. Ди-джей, по говору джамаец, без особого успеха имитирующий черных американцев, балаболил что-то о «жарком пирожке прямо из империи Хилтона».
—Эй, тебя ведь зовут Хилтон?
—В музыкальном бизнесе — да, это я.
—Бизнесе? Он сказал: империя, ты, значит, император?
—Чисто ди-джейские глупости, — скромно ответил он. — Император, скажут тоже!
—А ты забавный… забавный и очень милый, — сказала она императору. — Выходит, ты богат?
Он громко рассмеялся.
—Не очень, но на жизнь хватает. Нужно еще оставить кое-что родственникам, чтобы им было за что драться. Живем всего один раз, и потому жить надо хорошо.
Снова в его голосе проступили нотки умудренности и глубины.
—Так у тебя есть семья?
—Если ты имеешь в виду жену и детей, то нет, ничего такого.
—Неужели ты не был женат?
В ее голосе прозвучало открытое недоверие.
—Не понимаю, зачем покупать корову, если есть бесплатное молоко? — сказал он и от всего сердца рассмеялся. — В чем дело? — спросил он, заметив ее озабоченный взгляд.
—Я думаю, что буду выглядеть более солидно, если надену что-нибудь черное.
—Нет проблем, — ответил он, указывая на шкаф. — Взгляни там, может, что-то и приглянется.
Шкаф был полон.
—О мой Бог! У тебя правда не было жены?
—Никогда ничего такого. Это досталось от друзей.
Она прошлась по одежде и выбрала себе вечерний костюм. Он оказался ей впору.
—Очень мило, — сказал он. — Он тебе идет, дарю его. На память обо мне.
—Я не могу принять такой подарок.
—Не бери в голову, пойдем завтракать.
Он вставил кобуру в ремень и прикрыл сверху просторной рубахой.
—Тебе это разрешено?
—Я бизнесмен, и страна нуждается во мне. Я даю людям работу, вкладываю деньги. Я должен защищать свою жизнь и имущество, так ведь?
Они прошли через весь дом и вышли в патио, затененное большим деревом манго.
—Бог мой, — вздохнула она, — настоящий рай.
Окруженное папоротниками в больших горшках и другими тропическими растениями с широкими листьями самых разных расцветок и форм, патио находилось в прохладной тени. Ослепительно резкий солнечный свет, казалось, похрустывал лучами на белых и красных гибискусах и бугенвиллиях. Совсем неподалеку был голубой океан, простирающийся до самого горизонта.
—Бог мой, я, наверное, вконец обкурилась? Ты каждое утро здесь завтракаешь и видишь все это?
Вероятно, в ее голосе прозвучала обвинительная нотка, хотя она вовсе не собиралась говорить в таком тоне. Он коротко ответил: «Я это заслужил». Потом улыбнулся довольной улыбкой собственника, словно это он нес личную ответственность за все красоты здешнего ландшафта. «Еда остывает». Он подвинул ей стул.
На столе было накрыто на двоих, но хватило бы и на десятерых. Еда была непривычной на вкус, очень пестрой, со множеством экзотических приправ.
—Ты должен про все мне рассказать, — сказала она. — Как все замечательно!
—Девушка превосходно готовит. Я сам ее учил. Когда она спустилась сюда с гор, она не могла отличить ножа от вилки.
Казалось, он гордится этим.
—Даже не хочется ничего портить, — сказала она.
—Еда для того, чтобы есть, — ответил он. — Попробуй.
Он ел много, со смаком, и скулы его ходили вверх-вниз с методичностью и проворством прожорливого морского плотоядного. Равномерный ритм его жевания прерывался лишь тогда, когда он рассказывал про то или иное блюдо.
—Для американской женщины у тебя отличный аппетит, это хорошо, — кивнул он одобрительно.
—Как все вкусно и, кроме того, хороший секс разбудил во мне прожорливость.
—Я знаю, — ответил он. — У меня есть старый приятель, владелец гостиницы. Он говорит, что по тому, как парочка утром ест завтрак, можно точно сказать, как они ночью трахались. Особенно это касается женщин.
Он громко рассмеялся, с удовольствием потер живот и подмигнул девушке, которая стояла по ту сторону стола. Она послушно захихикала. Он откинулся назад, одобрительно осмотрел остатки еды на тарелке и сделал легкий жест, пощелкивая при этом пальцами. Девушка принялась с молчаливым проворством вытирать стол.
—Кажется, я съел бы чего-нибудь еще, — задумчиво сказал он. Девушка смотрела на него в напряженном ожидании. — Зельда, у нас еще остались молоки селедки, а? Отлично! Поджарь мне одну, хорошо?
Девушка принесла большую коричневую молоку, выглядевшую как отбивная. Он перехватил тарелку прежде, чем она успела поставить ее на стол, и понюхал.
—Ааах, — вздохнул он, и его глаза загорелись чем-то близким к праведному пылу. — Какая вкуснятина! Какая вкуснятина! После шпанской мушки — лучшее, что есть в мире. Возьми себе на заметку. Устрицы по сравнению с этим — чистая глупость. — Он поддел кусок вилкой, пожевал его с закрытыми глазами, проглотил и просиял.
—Мне нравятся мужчины, которые едят с удовольствием, — сказала она.
Он съел еще кусок, потом спросил:
—Откуда ты, говоришь, родом?
—Из Утики, штат Нью-Йорк. Сейчас там двадцать градусов мороза и лежит снег.
—У меня двоюродная сестра живет в Бруклине, — сказал он. — А ты, значит, учительница?
—Разве я тебе говорила? Да, учительница третьего класса.
—По-моему, ты не учительница третьего класса, а фотомодель первого класса или кинозвезда.
—Я, наверное, должна тебя поблагодарить за комплимент? Так вот почему ты смотришь на меня с такой настойчивостью, что я попала под твой гипноз и ничем не могу его парировать?
—Нет, — ответил он, — все потому, что у тебя самая лучшая батти, которую я видел у белой женщины.
Его улыбка выражала одновременно комплимент и насмешку.
—Оу, — вырвалось у нее.
—Пойдем — я подброшу тебя. Ты, говоришь, остановилась в «Шератоне»?
—Спасибо, Зельда, за твои деликатесы, — сказала она, и была удостоена застенчивой улыбки.
Возле парадного фасада человек, наводивший последний глянец на удивительно длинный белый автомобиль с откидным верхом, придержал для них двери.
—Вниз или вверх? — спросил он.
—Вниз.
Верх автомобиля бесшумно опал, и солнечный свет наполнил кабину. В конце наклонного газона перед ними раскинулся безбрежный океан.
—Как далеко, — сказала она, сощурив глаза, — как безумно далеко.
Он возился с солнечными очками.
—Знаешь, — сказал он, — как-то ко мне приезжал один человек — писатель такой-то. Он сидел как раз здесь, смотрел на дом и на весь этот вид. И знаешь, что он сказал? Он сказал, что, если бы жил в этом доме, то нанял бы специального служащего, который раз в месяц приходил бы к нему и бил палкой.
—Ты шутишь? А зачем?
—Вот и я задал ему этот вопрос, приняв его за чокнутого. У нас здесь много таких. Но сейчас мне кажется, что он, наверное, чертов коммунист.
—Так зачем он хотел, чтобы его били?
—Он сказал, что каждому, кто живет здесь и каждое утро видит все это, нужно раз в месяц напоминать, что он не Бог.
Его живот затрясся от смеха.
—Понравился тебе рассказ?
—Да, не считая битья.
Машина двигалась мощно и почти бесшумно. Он жал на рычаги, как гонщик «Формулы-1», отважно бросая автомобиль в крутые виражи, и делал это с безупречным расчетом и крутизной, сигналя встречному потоку нетерпеливыми гудками. За исключением крутых поворотов и разверзающихся пропастей, она чувствовала себя вполне безопасно; большая машина рычала, ворчала и устойчиво держалась на дороге. Она откинулась на сиденье и предоставила солнцу и ветру ласкать ее лицо. Мимо проносились белые виллы, рассевшиеся на холмах, этих башнях земли.
—Какой день! — кричала она. — Какая машина!
—Чо, мне эта уже надоела, — сказал он беспечно, — я заказал новую — «Мерседес» блевотно-зеленого цвета.
—Ум-м, — пробормотала она, и промолчала остальную часть пути, чувствуя прилив тепла к этому вульгарному и сильному человеку с револьвером за поясом.
Он смотрел, как она идет к гостинице чуть покачивающейся походкой длинноногой фотомодели, которую, как он заметил, перенимают все американки, когда думают, что за ними наблюдают. «Хорошая сучка! Какая у нее батти! Эти туристки, парень, делают все. Нет ничего такого, что бы они не сделали».
Когда он отъехал от гостиницы, начался настоящий город — жаркий, кишащий, с дорогами, напоминавшими минные поля. Если чертово правительство ничего не сделает с дорогами, он перестанет ездить на этой машине в город! Автомобиль с откинутым верхом, сверкающий на солнце как зеркало, привлекал внимание всей улицы. Ему нравилось это внимание. То и дело раздавался одобрительный свист. Молодые парни не отрывали глаз от машины и кричали:
—Зверь-машина, сэр, как быстро она ездит?
—Быстро, быстро! — кричал он, газуя, чтобы произвести на них впечатление. Это, подумал он с удовлетворением, еще старая Джамайка, средние классы, вкладывающие в элегантность более состоятельных господ свою собственную гордость. Но сейчас такое все реже, сейчас положение в обществе все больше напоминает классовую войну. Пешеходы и велосипедисты отказываются уступать дорогу. И не дай Бог, если заденешь кого-нибудь автомобилем! Ходили истории про водителей, которых толпа вытаскивала после аварии из машины и избивала до полусмерти. Но даппи, как гласит пословица, сами знают, кого пугать. Куаши пусть сначала хорошенько подумают, прежде чем связываться с ним. 357-ой «Магнум» у него за поясом — не шутки ради. Ты только посмотри на этого парня! Думает, вся улица принадлежит ему. Он просигналил и проревел мотором. Парень, казалось, не слышит.
—В чем дело? Ты платишь больше налогов, чем все остальные, май? — крикнул он ему.
—Езжай, фараон, угнетатель, — ответил парень, сделав непристойный жест в сторону автомобиля.
—Ты, жопа гнусная, только дотронься до него, — бросил он свой вызов.
Он привык к подобным репликам: в некоем странном смысле они были необходимой частью его жизни и его личности. Черт, уже почти два часа. Ему не стоило столько времени проводить с этой туристкой. Но почему бы и нет? Черт возьми, он же здоровый человек, которому нравятся женщины, и он отлично со всем этим справляется! Все эти недавние разговоры про «гражданский долг», про так называемые патриотические обязательства. Все эти белые женщины, как муравьи, снующие туда-сюда, бросаются к нему в кровать и ведут себя так, словно из их дерьма пекут в Голливуде пирожки. И ко всему прочему, хотя и держат себя с таким высокомерием, готовы трахаться хоть с первым попавшимся черным швейцаром или официантом. Есть еще здесь люди, которые способны показать им, что не все черные на этом острове бедные и невежественные, что кое-кто из нас имеет культуру и воспитание и разбирается в утонченной жизни. И скипетр у них на месте. Туристки эти тоже кое в чем разбираются — и трудно сказать, что их больше впечатляет: шикарный дом или природная вульгарность. Он все пытается понять, что заставляет этих белых американок визжать как недорезанных. Неужели их мужики не справляются со своими обязанностями? Безумие, ман, чистое безумие! Прошлой ночью в баре он смеялся так, как не смеялся никогда в жизни. Его приятель Баба, как всегда, говорил о нем, какой он задиристый петух. Слышу, как туристка эта говорит: «Вы имеете в виду того петушка, что в штанах?» Я думал, Баба ромом своим подавится. Вот что они устраивают, понимаешь, — мужчина смущается и уже не может делать то, что должен. А потом женщины эти носятся сломя голову и хотят поразить мужское население своими письками. Но мы понимаем свою задачу, ман, и встречаем женщин во всеоружии.
Жаль, но сегодня придется отложить свидание, потому что вечером предстоит очень интересная встреча. Этот парень Рэй Джонс, он у всех на слуху и во многих вселяет надежду.
Сначала он думал, что это будет что-то вроде университетской болтологии о «высокой степени интенсивности преступной среды» и «прогнозируемом шаблоне антисоциальной патологии», — что, интересно, все это значит? А также вроде разговоров про «утонченные методы группового взаимопроникновения и контроля» и «максимально допустимый коэффициент вовлечения в преступность». У него возникло убеждение, что далеко не все члены Ассоциации бизнесменов Кингстона способны все это понять. Но все явно призадумались, когда вышел Джонс и сказал, что наша ситуация давно уже не является типичной разновидностью детской игры «Полицейские и воры». Было бы наивным ожидать, сказал Джонс, что полиция установит контроль за преступностью в таких местах как Западный Кингстон, где лишь немногие избранные нашли «социально приемлемый» способ выживания. Это не проблема полиции, это проблема всего общества. И потому глупо, если полиция будет арестовывать каждого, кто осмелится нарушить закон. Старые ворчуны-ретрограды возмутились и захотели узнать — не утверждает ли он, таким образом, что преступность неискоренима? Джонсу спокойствия не занимать, не хуже взломщика сейфов, он едва улыбнулся. Не надо накалять обстановку — вот то, что он хотел сказать. Но не только это. Поскольку преступность пресечь невозможно, работа полиции заключается в том, чтобы ее контролировать и направлять в нужное русло. Так вот, Джонс заявил уважаемым христианским бизнесменам, что современный подход заключается в том, чтобы дозволить отдельные виды преступлений. Полиция имеет теперь право выдавать лицензии на некоторые виды преступной деятельности, обходящиеся без жертв, — торговлю ганджой, игорный бизнес — а обмен на ценную информацию, которая поможет ей ловить убийц, бандитов, грабителей и других типов, представляющих непосредственную опасность для нормальных граждан. Дьявольская сделка, союз волков и легавых! До чего докатилась страна, если полицейский чиновник говорит подобные вещи! Черт возьми, все всегда знали, что у полиции есть свои осведомители и что она имеет определенный процент от криминальных сделок! Но Джонс решил сделать из этого официальную политику и, кажется, хочет при этом выйти сухим из воды. У Хилтона был только один вопрос — а кто будет приглядывать за полицией? Он, конечно, не Маркус Гарви, но тоже умеет пророчествовать; так вот, он предсказывает полиции в очень скором будущем очень большие деньги. Да, надо будет приглядеть за этим Рэем Джонсом. Он уже слышал о нем. Бугаи-охранники у него на студии говорят о нем не иначе как шепотом. И, надо признать, у молодого человека есть сценический талант. Два ограбления в прошлом месяце — магазин и склад — закончились одним и тем же. Когда парни проделали в крыше дыру и спустились внутрь, кого они там нашли? Маас Рэя с отрядом полиции. «Почему так долго? Запомните на следующий раз, что Маас Рэй очень не любит ждать!»
Кажется, дело у него поставлено. Он не сомневался, что Джонс использует торговлю ганджой. По трем причинам. Во-первых, существует прямая зависимость между доступностью ганджи и количеством совершаемых преступлений. И хотя эти невежественные проповедники и педагоги твердят, что ганджа способствует росту насилия, все обстоит в точности до наоборот: ганджа сдерживает насилие. Черт возьми, это же идеальный транквилизатор! Когда ганджа недоступна, ребята пьют белый ром и режут друг друга. Вчера один вышибала сказал ему: «Слушайте, сэр, если мне надо замочить человека, я не буду курить в этот день траву, понимаете, а лучше выпью рома. Потому что когда я покурю, я хочу с человеком поговорить».
Вторая причина, по которой Джонс наверняка сделал ставку на торговлю ганджой, заключалась в том, что ганджа была везде. Торговцы ганджой имели дело со всеми — с руд-бваями, ганмэнами, Раста, сутенерами, поэтому уж кто-кто, а они знали, что где творится.
И, наконец, третья причина — большие деньги, ходившие по рукам. Но было и что-то еще, за чем он хотел понаблюдать: пусть Рэй Джонс заберет себе все денежки. Он жизнь свою готов поставить под залог — этот Джонс хочет залезть в саму торговлю.
Хилтон свернул на дорогу, ведущую к студии звукозаписи. Черт возьми, ему не нужна новая стратегия. У пего есть семь музыкальных магазинов и студия в придачу со всем штатом куаши в самом криминальном районе города. Когда последний раз у него в студии хотя бы окно разбили? Главная его стратегия лежит у него за поясом под рубашкой, и каждый грязный мелкий криминал в городе это знает. Нет другого такого человека его уровня, который бы чувствовал себя так безопасно, в самой гуще котла. Но он не только чувствует себя безопасно, ему все это нравится. Никто из числа его знакомых из так называемых людей среднего класса ему не верил и не мог его понять. Они — снобы, вот почему им не понять, когда он говорит, что ему на самом деле нравится быть здесь и работать вместе с куаши. Черт возьми, он ест вместе с ними, пьет и курит ганджу вместе с ними, а когда он был помоложе и в нем было побольше ригана, он и женщин их трахал. Все это ему нравится, по крайней мере нравится его место среди них, но сам он не дурак. Здесь настоящие джунгли, и он в этих джунглях — самый сильный котяра. На холме есть место только для одного тигра, и этот тигр — он. Это вопрос уважения, а они уважают только грубую силу и невежество. Почему же в таком случае он не нанимает в свои магазины охранников? Да потому, что малейшее проявление слабости — и ты, папочка, пропал.
Капут. Конечно, жизнь у них жестокая и тяжелая. Но он пришел сюда и нашел ее такой, а то что его, то его. Он — не местная благотворительная организация. Они могут взять все, что у него есть, но при этом ничего, кроме него самого, не изменится. Да, ему нравятся эти люди, однако ему ясно как день, что он не собирается делить с ними их бедность. С какой стати?
Доброжелатели могут сидеть в своих университетах и нести любую околесицу. Он не только обладает ясным сознанием, но и хорошо спит, хорошо ест, хорошо трахается и в целом счастлив. Жизнь крутая, но сладкая.
Как всегда у ворот собралась толпа. Ни с того ни с сего каждый ниггер в Кингстоне заделался вдруг музыкантом. И не просто музыкантом, а еще и, черт возьми, звездой. Большинству из них не мешало бы поискать себе работу — или хотя бы что-нибудь украсть.
—Миста Хилтон, Миста Хилтон!
—Что?
—С одиннадцати утра мы ждем, сэр. Мы ждем вас, сэр.
—Бросьте, чего это вы ждете?
—Миста Кентон, сэр, он послал нас.
—Так у вас есть песня?
—Да, сэр.
Он поставил скорость на нейтрал и откинулся на сиденье. Группа парней стояла рядом, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.
—Ладно. Давайте я послушаю.
—Здесь, сэр? Вы имеете в виду прямо здесь?
Конечно, им нужна студия. Он протянул руку к рычагу скоростей.
—Вы хотите, чтобы я вас слушал или нет?
—Да, сэр, подождите, сэр.
Вперед выдвинулось человек пять. Они выглядели смущенно и обиженно и пытались сделать все возможное, чтобы как-то организоваться. В их пении было что-то невыносимо безнадежное. После нескольких куплетов Хилтон поднял руку.
—Хватит, — сказал он кратко, — это мне не подходит — слишком медленно.
Когда он отъезжал, группа все еще продолжала петь. Проезжая часть была пыльной, и ветер дул им в глаза, но ведь он и не велел им стоять здесь с раскрытыми ртами.
Приди этот парень минут на десять раньше, когда они записывались, он имел бы большие неприятности от того, что так настойчиво стучал в стеклянную дверь. Но хотя он и был потным и с горящими глазами, его взгляд — вот что главное. Неважно, что он так настойчиво помахивал каким-то свертком в руках, создавая видимость спешки, его голодные глаза рыскали по студии туда-сюда, не пропуская ни малейшей подробности.
—Что тебе надо? — рявкнул Хилтон более грубым, чем обычно, голосом.
—Я принес мастер-ленты, Миста Хилтон, для шествия.
—Ты знаешь, парень, что чуть не испортил нам запись? Что за дурацкая спешка?
—Это на следующей неделе, сэр, и пастор Рамсай сказал…
—Скажи пастору Рамсаю, что он получит их на следующей неделе. И больше так сюда не врывайся.
Он взял сверток и отвернулся, уже уверенный в том, что парень еще не сказал последнего слова. Так и случилось. Парень принялся ходить вокруг да около, размахивая помятой бумажкой с нотами.
—Взгляните, Миста Хилтон, только взгляните, сэр. Пожалуйста.
—Что еще такое?
—У меня есть песня, сэр…
—Чо! У тебя и еще у половины Кингстона.
—Нет, сэр, смотрите, слова, музыка, все как надо, только взгляните. Это точно хит.
—Так, значит, ты не просто певец, а еще композитор и аранжировщик? — спросил он с издевкой.
—В какой-то мере, сэр. У меня есть подготовка и кое-какой опыт, сэр.
Слова сыпались из него в приливе искреннего вдохновения.
—Опыт? Какой-такой опыт? Покажи мне газетные вырезки, покажи свое досье!
Издевательская ухмылка Хилтона чуть смягчилась в пользу этого, не по годам развитого ребенка.
—Я солист, тенор-солист из хора, сэр, я изучал музыку с Миста Брауном. Дайте мне шанс, сэр. Я покажу вам, сэр. Это точно хит.
—Подожди-ка, — протянул Хилтон, — тебя даппи водят за нос? Кто сказал тебе, что я покупаю церковную музыку?
—Это не церковная музыка, сэр! Это реггей, живительное, сэр, хороший ритм, живая мелодия, жуткая жуть — реггей, сэр, хит. Пусть я умру, если это не так.
—Хорошо, старик, я не хочу, чтобы ты умер. Давай посмотрю, — сказал он, усмехаясь и сжимая в руке бумагу. — Так ты, значит, — христианский руд-бвай? «Меч их да внидет в сердца их», да? Знаешь что? Приходи на следующей неделе.
Он развернулся и ушел бы, если бы парень не стал заламывать руки и тараторить что-то совсем бессвязное. Обильные нелепые благодарности, слезы радости и признательности. Хилтон должен знать, что Бог благословил его, что он не будет ни о чем жалеть, что это стопроцентный хит.
—Слушай меня! — сказал он предостерегающе. — Я ничего не говорил о сеансе звукозаписи. Обычное прослушивание. Ты понимаешь разницу? -Неважно, сэр, всего один шанс, вы сами услышите… а бизнес бизнесом.
—В следующую пятницу, в это же время. Парень чуть ли не выбежал, но в движениях его уже проступала важность.
—Звезда родилась, черт побери, — сказал Хилтон. — Кто-нибудь знает этого паренька?
—Нет, сэр, никто его еще не видел.
ВЕРСИЯ РИГАНА
«Он сказал в пятницу. Он сказал в пятницу. На следующей неделе, черт возьми! В пятницу».
Дорога к Молитвенному дому шла под гору, но он этого не замечал и ни разу не присел на сиденье. Стоя на педалях и нагнувшись в сторону руля, он всю дорогу мчался, как спринтер, отчаянно работая ногами под завораживающий ритм: «Он сказал в пятницу, он сказал в пятницу!»
«Айванхо Мартин, к чертям собачьим! Записывающийся артист! Он сказал в пятницу! Этот бвай начинает движение. Он сказал в пятницу! Ты получишь в пятницу все, что ты хотел! Он сказал в пятницу. Но ты старайся, старайся, старайся… В пятницу!»