Тертлдав Гарри. Флот вторжения (Книга 1)

   - Амито-фо<Амито-фо!" - молитвенное обращение к Амитабхе, обычное среди масс китайских буддистов; представляет собой китайскую транскрипцию санскритского имени Амнтабха ("Неизмеримый свет" ).Амитабха-один из будд в буддийской мифологии махаяны и ваджраяны>, помоги мне!
   Вокруг падали все новые и новые бомбы. Разлетающиеся осколки дико визжали. Несколько упало в реку неподалеку от Лю. Она вновь закричала от страха. В прошлом году осколком убило ее отца.
   Взрывы удалялись в направлении деревни. Лю доплыла до берега и снова выползла наружу. Она машинально подняла полотенце и двинулась домой, вознося молитвы Будде о том, чтобы ее дом уцелел.
   Поля были усеяны воронками взрывов. Возле воронок, то здесь то там, валялись тела убитых мужчин и женщин, искалеченные и скрючившиеся в предсмертных судорогах. Лю увидела, что грунтовая дорога осталась нетронутой бомбардировщики сохранили ее для продвижения японской армии.
   Лю захотелось курить. В кармане у нее лежала пачка сигарет, но они промокли. Вода стекала с волос прямо в глаза. Однако увидев столбы дыма, поднимавшиеся к небу, Лю бросилась бежать. Из деревни слышались крики и вопли, но, поскольку у Лю по-прежнему звенело в ушах, слов разобрать она не могла.
   Когда Лю добежала до центральной площади деревни, собравшиеся там люди разом повернули к ней головы. Даже посреди случившейся беды она тут же подумала о том, как плотно мокрая одежда прилипла к ее телу, и Лю стало не по себе. Маленькие бугорки ее сосков отчетливо выделялись под тканью. "Плата за созерцание женского тела" - так китайцы называют посещение шлюхи. Вспомнив об этом, Лю покраснела.
   Однако в неразберихе, царившей после воздушного налета японцев, ее тело никого не волновало. Странно, что некоторые жители деревни вместо того, чтобы испугаться, как то было с Лю, веселились, словно на празднике.
   Лю хотелось быстрее оказаться дома, рядом с мужем и сынишкой, но она не удержалась, спросила у оказавшегося неподалеку деревенского портного:
   - Старец Сунь, скажи, у нас что, все вдруг сошли с ума?
   - Вовсе нет! - крикнул ей в ответ старик. - Знаешь, куда угодили бомбы восточных дьяволов? - Почти беззубый рот портного расплылся в широкой улыбке Едва ли не все бомбы попали в ямень.
   - В ямень? - удивилась Лю и тоже улыбнулась: - О, какая жалость!
   Окруженный стенами, ямень был резиденцией главы округа; там же размещались тюрьма и суд. Тан Вэнь Лань был известный взяточник, наравне со своими чиновниками, секретарями и слугами.
   - Я вот думаю, не сходить ли домой и не нарядиться в белое по случаю похорон тана? - сказал старец Сунь,
   - Он мертв?! - воскликнула Лю. - Я думала, что такой злой человек, как он, будет жить вечно.
   - Он мертв! - с радостью подтвердил портной. - И дух смерти прямо сейчас несет его в мир иной. Одна бомба угодила прямо в кабинет, где он брал взятки. Больше никто не будет нить нашу кровь!
   Но Юм Минь, местный лекарь, был настроен не столь оптимистично:
   - Подожди, вот появятся японцы и натворят такого, что покойничек покажется щедрым, как сказочный принц, Тан хоть оставлял нам немного риса, чтобы мы дотянули до следующего года. Японцы заберут себе все. Им наплевать, живы мы или сдохли.
   Каким бы плохим ни было правительство Чан Кайши<Чан Кайши (Цзян Цзеши) (1887-1975) - с 1927 года глава гоминьдановского режима, свергнутого в результате Народной революции в Китае в 1949 году с остатками войск бежал на остров Тайвань, где закрепился при поддержке США>, в деревнях, захваченных японцами, жилось еще хуже.
   - Может, нам стоит бежать отсюда? - спросила Лю.
   - Крестьянин без своего клочка земли - ничто, - ответил ей старец Сунь. Если уж мне суждено голодать, то я, скорее предпочту голодать дома, чем где-нибудь на дороге, вдали от могил моих предков.
   Несколько односельчан согласились с ним. Юи Минь спросил:
   - А если существует выбор между тем, чтобы остаться в живых на дороге, и смертью возле могил твоих предков? Что тогда, старец Сунь?
   Пока эти двое спорили, Лю Хань поспешила к своему дому.
   Ямень являл собой груду дымящихся развалин, и его стены были снесены в нескольких местах, словно по ним ударил какой-то великан. Сломанный флагшток торчал, как прут веника. Тут же валялся изодранный гоминьдановский<Гоминьдан политическая партия в Китае. Создана в 1912 году, до 1827 тола играла прогрессивную роль, затем превратилась в правящую буржуазно-помещичью партию, связанную с иностранным империализмом. Власть гоминьдана была свергнута китайским народом в 1949 году> флаг белая звезда в голубом круге на красном полотнище.
   Сквозь дыру в пробитой стене Лю Хань заглянула внутрь. Если глава округа находился здесь, когда упала бомба, старец Сунь был прав, считая его погибшим. От здания не осталось ничего, кроме воронки в земле и сорванной с крыши соломы.
   Другая бомба упала на тюрьму. Какими бы ни были преступления, которые совершили находившиеся там узники, все они получили "высшую меру". Жители деревни уже спешили к яменю, расчищая, где возможно, завалы и извлекая погибших. Тошнотворный запах крови соперничал с запахами дыма и развороченной земли. Лю Хань вздрогнула, представив, что сейчас односельчане могли бы вдыхать запах и ее крови.
   Дом: Лю Хань стоял в двух кварталах от яменя. Лю увидела поднимавшийся оттуда дым, но не придала этому значения - никто не верит в возможность того, что несчастье произойдет с ним самим или его близкими, даже когда вокруг царит смерть.
   Когда Лю завернула за угол и увидела там, где стоял дом, воронку от бомбы, то не поверила своим глазам. Здесь уцелело еще меньше, чем на месте кабинета главы округа. .
   "У меня нет дома", - Лю понадобилось немало времени, чтобы осознать это. Она опустила голову, не представляя, что теперь делать.
   Возле ее левой ноги валялось что-то маленькое и грязное. Она узнала, что это такое, и осознание пришло к ней так же медленно, как и мысль об утраченном доме. На земле лежала рука ее сынишки. Больше от малыша ничего не осталось.
   Лю наклонилась и взяла ее так, словно брала за руку живого сына. Рука все еще была теплой, и женщина ощутила это. Лю услышала громкий крик и не сразу поняла, что крик вырвался из ее собственного горла. Крик продолжался помимо ее воли: когда она попробовала остановить его, то обнаружила, что не в состоянии это сделать.
   Но вскоре крик перестал быть единственным звуком в мире Лю, туда прорвался новый шум. Раздалось бодрое "поп-поп-поп", словно кто-то дергал за нитки хлопушек. Только это были не звуки увеселительных хлопушек, а винтовочные выстрелы.
   К деревне приближались японские солдаты.
   На станции слежения в Дувре Дэвид Гольдфарб смотрел на зеленое мерцание радарного экрана, ожидая появления роя движущихся пятен, которое означало бы возвращение армады британских бомбардировщиков. Он повернулся к своему напарнику, сидевшему рядом.
   - Что ни говори, а мне куда приятнее ждать возвращения наших бомбардировщиков, чем, как в позапрошлом году, наблюдать за всякой немецкой швалью, держащей курс прямехонько на Лондон.
   - Согласен, - отозвался Джером Джоунз, потирая утомленные глаза. - Тогда нам приходилось несладко.
   - Да уж.
   Гольдфарб откинулся на спину своего неудобного стула и расправил плечи. Что-то в его шее хрустнуло. Ему недавно исполнилось двадцать три года, которые он прожил среди пресловутой британской сдержанности и даже научился ей подражать, хотя она по-прежнему казалась ему неестественной.
   Незадолго до начала Первой мировой войны его только что поженившиеся родители бежали из Польши в Лондон, спасаясь от погромов. Уж чем-чем, а сдержанностью его семья не отличалась. Родители постоянно кричали друг на друга, а потом и на Давида, на его братьев и сестру. Иногда родители кричали сердито, чаще с любовью, но неизменно во все горло.
   Улыбка, ненадолго вспыхнувшая на лице Гольдфарба при этих воспоминаниях, быстро погасла. Судя по доходившим сведениям, погромы вновь катились по Польше, и при нацистах они были страшнее, чем прежде. Когда Гитлер проглотил Чехословакию, Саул Гольдфарб написал в Варшаву своим родным, убеждая их убираться из Польши, пока еще есть возможность. Никто из них не внял его совету. А через несколько месяцев ехать было слишком поздно.
   Пятно, возникшее на радарном экране, оторвало Дэвида от невеселых раздумий.
   - Ну и ну! - выдохнул Джоунз, у которого от изумления выпала изо рта длинная сигарета. - Погляди-ка, что выделывает эта штука!
   - Вижу, - ответил Гольдфарб.
   Он тоже не спускал с экрана глаз, пока цель не исчезла. Это произошло довольно быстро. Он вздохнул:
   - Теперь нам снова придется чем-то объяснять эту чертовщину.
   - Третий случай за неделю, - заметил Джоунз. - Кем бы эти чертенята ни были, они становятся все назойливее.
   За последние месяцы многие радары на территории Англии и, как он узнал неофициальным путем, в Соединенных Штатах засосали некий призрачный самолет, летевший на невообразимой высоте в девяносто тысяч футов<Фут - единица длины в системе английских мер, равная 0, 3048 метр> и еще с более невообразимой скоростью - две тысячи миль в час.
   - Раньше я считал, что эти призраки возникают из-за каких-то нарушений в электрических цепях, - заметил Гольдфарб. - Но теперь мне все труднее верить в это.
   - А откуда им еще взяться? - Джоунз принадлежал к числу тех, кто по-прежнему видел проблему в сетевых неполадках. Он двинул в бой тяжелую артиллерию своих аргументов: - Эти штучки - не наши. Они не принадлежат янки. А если бы их сделали джерри, они бы незамедлительно свалились нам на голову. Кто еще остается? Марсиане?
   - Смейся сколько угодно, - упрямо возразил Гольдфарб. - Если это неполадки в цепях, почему бы ученым шишкам не обнаружить и не устранить их?
   - Бог мой, я думаю, что даже те парни, которые изобрели эту штуковину, не знают, что она может и чего не может, - ответил Джоунз.
   Поскольку это была неопровержимая правда, Гольдфарб не стал спорить. Вместо этого он спросил:
   - Хорошо, тогда почему оборудование начало засекать чертей только сейчас? Почему они не появились на экранах с первого же дня?
   - Если уж ученым до этого не докопаться, то откуда мне-то знать? - пожал плечами Джоунз. - Достань-ка лучше бланк отчета. Нам повезло, что мы можем заполнить его до возвращения бомбардировщиков. Хоть завтра не придется возиться.
   - Ты прав.
   Гольдфарб иногда думал, что, если бы немцам удалось-таки пересечь Ла Манш и вторгнуться в Англию, англичане бы обрушили на них бумажные горы и погребли навек. Ящики, что находились под консолями с аппаратурой, возле которой он сидел, хранили официальные предписания, директивы и отчеты, способные на несколько лет вывести из строя самого изощренного бюрократа.
   Британские Королевские военно-воздушные силы добавили к официальным бумагам документ, озаглавленный так:
   "СЛУЧАЙ ДОСТОВЕРНОГО ОБНАРУЖЕНИЯ АНОМАЛЬНОЙ ЦЕЛИ, ДВИГАВШЕЙСЯ С БОЛЬШОЙ СКОРОСТЬЮ И НА БОЛЬШОЙ ВЫСОТЕ". На случай, если бланк попадет в руки немцев, нигде не упоминалось, что обнаружения проводились с помощью радара.
   "Словно джерри не знают, что у нас есть радары", - подумал Гольдфарб.
   Дэвид отыскал огрызок карандаша, написал название станции, дату, время, характер объекта и его установленную скорость, затем швырнул бланк в папку из плотной коричневой бумаги, прикрепленную сбоку от радарного экрана. Папку поместил туда начальник авиабазы, озаглавив ее: "ОТЧЕТЫ О ЧЕРТОВЩИНЕ". При подобном отношении к документации этот офицер вряд ли мог рассчитывать на повышение.
   - Завтра отправится в Лондон, где наш отчет сопоставят с данными других станций и смогут по общим цифрам определить высоту и остальные параметры объекта, - сказал Годьдфарб. - Они не стали бы добавлять себе хлопот, будь это просто нарушения в цепях, как думаешь?
   - Не спрашивай меня о том, чем будут заниматься в Лондоне, - отмахнулся Джоунз.
   - Я бы охотно поверил в реальность существования чертей, если бы их видели где-нибудь еще кроме экранов радара.
   - Я бы тоже, - согласился Гольдфарб, - но вспомни, сколько хлопот у нас было с "Юнкерсом-86".
   Эти ширококрылые самолеты месяцами летали над южными частями Англии, кружа на высоте более сорока тысяч футов. "Спитфайрам" нелегко было забираться в такую высь для перехвата.
   Джерома Джоунза это не убедило:
   - "Юнкерс-86" - всего-навсего "ящик", сделанный джерри. Да, у него хороший потолок, но он медлителен, и если его засечь, то сбить не составляет труда. Это тебе не супермен из американских комиксов, который двигается быстрее Летящей пули.
   - Знаю. Я не об этом. Мы не можем увидеть самолет на такой высоте, даже если он там есть. А если он еще и движется с такой скоростью, то даже корректировщик с биноклем не успеет его как следует рассмотреть. Нам нужны бинокли, соединенные с радаром, чтобы точно знать, куда смотреть. О, проклятие! Опять эта чертовщина.. Они странно ведут себя.
   - Да, слишком странно, - согласился Гольдфарб, уставившись в экран и мысленно переводя пятно в изображение самолета. - На сей раз они движутся медленнее обычного.
   - И их больше. Намного больше, - сказал Джоунз. Он повернулся к Гольдфарбу. В зеленом сиянии катодной трубки любой человек выглядит крайне странно, но сейчас напарник Давида казался особенно бледным и щеточка его усов была единственным пятном на худом, заостренном лице.
   - Давид, мне кажется, что это никакие не помехи в цепи. Они - настоящие.
   В его голосе Гольдфарб впервые уловил нотки страха.
   Глава 2
   Жуткий голод терзал Мойше-Русси. Он-то думал, что постные дни и посты, предшествующие великим праздникам, научили его переносить голод. Однако они подготовили его к жизни в Варшавском гетто не более, чем изображение озера может научить человека плавать.
   Он перебегал от одного затемненного участка к другому, и длинное черное пальто болталось на нем, как кусочек ночи. Прошло уже немало времени после наступления комендантского часа, который начинался в девять. Если какой-нибудь немец увидит его, Мойше проживет ровно столько времени, сколько будет развлекаться палач. При каждом вдохе страх раздувал ноздри, заставлял большими глотками втягивать зловонный воздух гетто.
   Но голод был сильнее страха; к тому же жертвой немцев можно было оказаться и в любое другое время дня и ночи. Всего лишь четыре дня назад нацисты напали на евреев, которые пришли в здание управы на улице Лешно, чтобы уплатить налоги, немцами же установленные. Нацисты ограбили евреев, взяв не только то, что, по их утверждениям, те были должны, но и забрав все, что оказалось у них при себе и на себе. Грабеж сопровождался ударами и пинками, как напоминание евреям о том, что их ждет в дальнейшем.
   - Мне такого напоминания не требуется, - прошептал Русси.
   Он был коренным жителем Волынской улицы и находился в гетто с тех пор, как Варшава сдалась немцам. За два с половиной года не многие уцелели в этом аду.
   Мойше задумался о том, сколько еще сможет протянуть. До сентября 1939 года он был студентом-медиком, а поэтому легко мог поставить себе диагноз. Шатающиеся зубы и рыхлые десны предупреждали о приближении цинги, плохое зрение в темноте означало недостаток витамина А. Понос мог иметь добрый десяток причин. А истощение вообще не нуждалось во врачебном диагнозе. Сотни тысяч евреев, скученных на четырех квадратных километрах, были знакомы с этими симптомами.
   Крадущиеся движения Мойше сделались еще более осторожными, когда он оказался около стены из красного кирпича. Она вдвое превышала человеческий рост, а поверху тянулась колючая проволока, дабы удержать дерзкого смельчака от попытки перелезть на другую сторону. Русси и не собирался испытывать судьбу. Вместо этого он, словно олимпийский метатель молота, что было сил раскрутил принесенный с собой мешок и швырнул его через стену на польскую сторону.
   Мешок взмыл вверх и перелетел через ограждение. С бешено колотящимся сердцем Мойше прислушался. Серебряный подсвечник он обернул тряпьем, поэтому вместо лязга послышался негромкий, глухой удар о землю. Мойше напрягся, чтобы уловить звук шагов на той стороне. Сейчас все зависело от честности того поляка. Если парень просто хочет украсть подсвечник, то запросто может это сделать. Если же надеется подучить еще, то выполнит условия, о которых они договорились на улице Лешно.
   Ожидание тянулось подобно рядам проволоки на стене я имело столько же колючек. Как ни вслушивался Мойше, он не слышал ни звука с той стороны. Могло случиться, что немцы арестовали ушлого поляка. Тогда драгоценный подсвечник будет валяться, пока на него не набредет какой-нибудь прохожий... И получится, что Русси швырнул коту под хвост одно из последних остававшихся у него средств к существованию.
   Невдалеке что-то мягко шлепнулось на булыжники мостовой. Русси бросился туда. Тряпки, скреплявшие его изношенные до дыр башмаки, делали шаги почти бесшумными.
   Мойше схватил мешок и нырнул в темноту. Еще на бегу сильный, дурманящий запах мяса заставил рот наполниться слюной. Мойше мгновенно расправился с бечевкой и заглянул внутрь, прикидывая мясо на вес. Конечно, не полкилограмма, как ему обещали, но что-то около этого. Мойше ожидал, что поляк положит еще меньше.
   - Конечно, можно пожаловаться на обман в СС, - горько усмехнулся Русси. Но пусть это делает кто-нибудь Другой.
   Его жена Ривка, их сын Рейвен (и, между прочим, он сам) смогут продержаться еще немного. Слишком поздно для маленькой Сары, слишком поздно для родителей жены и его собственного отца, которые не вынесли голода. Однако втроем они смогут протянуть еще.
   Мойше облизал пальцы. Сладкий привкус на языке отчасти был вызван тем, что мясо оказалось испорченным (не слишком, ему доводилось есть мясо гораздо более тухлое), а в остальном объяснялся тем, что это была свинина. Раввины в гетто давным-давно отменили запреты на употребление нечистой пищи, но Русси до сих пор испытывал чувство вины, когда ему приходилось есть свинину. Некоторые евреи предпочитали голодать, только не нарушать закон. Если бы Русси был одинок, наверное, последовал бы их примеру, но, поскольку на нем лежит забота о близких, он постарается выжить. Он обсудит это с Богом при случае.
   "Как лучше всего приготовить мясо?" - раздумывал Мойше. Единственным решением оставался суп: его хватит на несколько дней, и мясо уберет вкус гнилой картошки и заплесневелой капусты.
   Он запустил руку в карман и нащупал пачку злотых, которых при необходимости хватит, чтобы подкупить еврея-полицейского, если его заметят в этот неурочный час. Помимо этого, деньги мало на что годились: на банкноты еду не купишь, особенно в гетто.
   - Нужно возвращаться, - шепотом напомнил себе Русси. Если через пятнадцать минут после прекращения действия комендантского часа он не вернется на фабрику, к своей швейной машине, то какой-то другой отощавший еврей возблагодарит Бога, давшего ему возможность занять место Мойше. А если и вернется вовремя, но окажется слишком усталым, чтобы выполнить норму по пошиву немецкой военной формы, тогда ему недолго сидеть за машиной. Узкие руки Мойше были созданы для измерения пульса и удаления аппендицита, но сейчас именно сноровистость в обращении с тканью и нитками позволяла хоть как-то поддерживать жизнь.
   - Господи! Сколько же еще будет продолжаться все это?! Он не боялся стать жертвой неожиданного убийства - оно проникало в гетто с каждым появлением там немцев.
   Но не далее как вчера на фабрике от скамьи к скамье ползли слухи. Говорили, что гетто в Люблине перестало существовать: тысячи евреев вывели оттуда и... каждый дорисовывал картину сообразно собственным кошмарам.
   У Русси его "и..." представало в виде скотобойни, куда вместо скота сгоняли людей. Он хотел бы ошибиться, но слишком много повидал за последние годы, слишком много еврейских трупов валялось на тротуарах, пока наконец их не связывали, словно дрова, и не увозили.
   - Бог Авраама, Исаака и Иакова, - тихо прошептал Мойше, - прошу Тебя дать мне знак того, что Ты не оставил Свой избранный народ.
   Как и десятки тысяч соплеменников, Русси ежечасно возносил молитвы, возносил их потому, что это был единственный способ, каким он мог повлиять на свою судьбу.
   - Прошу Тебя, Господи, - вновь прошептал он, - пошли мне знак!
   И вдруг посреди ночи в Варшавском гетто наступил день. Мойше Русси застыл в неописуемом удивлении, глядя на раскаленную, словно солнце, точку света, вспыхнувшую в кромешно-черном небе.
   "Подсветка с парашюта", - подумал он, вспомнив немецкие бомбардировки.
   Но то была не подсветка. Огонь был больше и ярче любой подсветки: его одного хватило, чтобы во всем гетто, во всей Варшаве, даже во всей Польше стало светло как днем. Огонь висел в небе, не двигаясь, на что не способны никакие осветительные ракеты.
   Медленно-медленно точка света подернулась дымкой и начала менять цвет - от режущего глаза темно-фиолетового до белого и потом Желтого и оранжевого. Сияние дня постепенно уступило место закату, а затем сумеркам. Две-три сбитые с толку птахи принялись было щебетать и снова умолкли, будто сконфуженные тем, что их одурачили.
   Однако их мелодичные трели все равно потонули в криках, раздавшихся в гетто и за его пределами, - криках удивления, смешанного с ужасом. Русси услыхал и немецкие голоса, в которых звучал страх. Он не слышал страха в голосах немцев с тех пор, как нацисты загнали евреев в гетто, и не представлял, что сможет услышать подобное впредь. От этого напуганные голоса немцев звучали еще приятнее.
   Слезы полились из глаз Мойше, покатились по его впалым щекам и курчавой бороде.
   Он просил Бога о знаке, и Бог дал ему знак.
   Главнокомандующий Атвар стоял перед голографической проекцией Тосев-3. Над смехотворно малыми участками суши планеты то тут, то там мигали огоньки.
   "Интересно, - думал он, - когда Тосев-3 войдет в число владений Расы, удастся ли передвижением тектонических плит добиться появления новых полезных территорий?"
   Однако это вопрос будущего: последующих пятисот лет, а может, пяти или двадцати пяти тысяч лет. Только когда все было решено и распланировано до последней мелочи. Раса начинала действовать. Такой порядок прекрасно оправдывал себя в течение бесчисленных столетий.
   Атвару было тягостно сознавать, что в его распоряжении слишком мало времени, но тосевиты, с наглой поспешностью создавшие зачатки индустриальной цивилизации, бросали более серьезный вызов его силам, чем он или вообще кто-либо мог предполагать, находясь на своей родной планете. Если ему не удастся ответить на этот вызов, в памяти потомков останется лишь его провал.
   Когда Атвар обернулся к командиру корабля Кирелу, в его вопросе сквозила озабоченность:
   - Все устройства размещены надлежащим образом?
   - Да, господин адмирал, - ответил Кирел. - Ракеты-носители докладывают об успехе. Они уже возвратились невредимыми в расположение эскадры. Данные приборов подтверждают правильное наведение устройств на цели и их одновременный взрыв над основными радиокоммуникационными центрами Тосев-3.
   - Превосходно.
   Атвар знал, что тосевитам ни при каких обстоятельствах не достичь высоты, на которой шли ракеты-носители, но всегда приятно слышать, что все происходит согласно разработанному плану.
   - Следовательно, их радиолокационные системы серьезно повреждены, добавил он.
   - Совершенно верно, господин адмирал, - согласился Кирел. - Более того, многие части этих систем насовсем выведены из строя. Незащищенные транзисторы и микропроцессоры крайне уязвимы перед электромагнитными импульсами, а поскольку тосевиты не располагают собственной ядерной энергией, у них не возникло потребности в такой защите.
   - Превосходно, - повторил Атвар. - Получается, что для нашего самолета, война с тосевитами будет просто охотой за существами с перебитыми позвоночниками. У нас не будет помех при расчистке посадочных участков, и, как только наши войска высадятся на планету, ее завоевание станет неминуемым.
   Ничто не успокаивало Расу больше, чем план, который тщательно выполняется.
   - Может, - продолжил Кирел, - господин адмирал разрешит перед высадкой передать по радио требование о капитуляции, чтобы оно достигло всех уцелевших приемных устройств туземцев?
   Подобный шаг планом не предусматривался. Конечно, план был разработан в те дни, когда никто не думал, что у тосевитов есть какая-либо достойная упоминания технология. Тем не менее Атвар ощущал почти инстинктивное нежелание отклоняться от плана.
   - Нет, пусть они сами придут к нам, - сказал он. - Они капитулируют сразу, как только ощутят всю тяжесть нашего удара.
   - Будет исполнено так, как желает господин адмирал, - официальным тоном произнес Кирел.
   Атвар знал, что у командира корабля есть амбиции и что Кирел будет тщательно следить за всеми без исключения его ошибками и неудачами, особенно там, где сам Кирел высказывался против. Пусть Кирел делает что угодно. Атвар твердо верил, что его решение не было ошибочным.
   Командир полета Теэрц с удивлением взирал на дисплей, который располагался чуть выше его головы и отражался на внутренней поверхности кабины. Он и вообразить не мог вылет в пространство, столь богатое целями. Впереди него и чуть ниже ползло целое стадо тосевитских самолетов, ползло в блаженном неведении, что он, Теэрц, уже рядом.
   В шлемофоне зазвенел голос одного из двух других пилотов, участвующих в рейде:
   - Жаль, мы не можем направить сюда больше истребителей. Они бы позабавились.