Страница:
Мо кинул на Крошку Уилли неодобрительный взгляд, и тот запнулся и умолк. Последовала неловкая тишина. Стейси смотрел то на одного, то на другого.
– В какое положение?
– А, парень… – начал было Крошка Уилли.
– Я спрашиваю, в какое положение?
Крошка Уилли оглянулся на Мо.
– Ну, давай выкладывай!
– Ты что, парень, – удивился Крошка Уилли, – ее не видел?
– Последние недели она болела, сам знаешь. Раза два я заходил к ним, но ее мама сказала, она никого не хочет видеть. А сейчас она что, уже встала и выходит?
– Да… вчера ее видели.
Стейси с волнением стал оглядывать школьный двор.
– Ты видел ее и сегодня утром тоже. Где?
– Да нет, ты не так понял. У нее…
– Отойдем лучше в сторонку, Стейси, – тихо позвал его Мо. – Рано или поздно ты все равно это узнаешь.
– Эй, а в чем дело? – спросила я.
Ни Крошка Уилли, ни Мо мне не ответили, а увели с собой Стейси. Я было двинулась за ними, но Мо меня остановил:
– Нам надо поговорить со Стейси один на один, ладно?
Для меня это было не «ладно», но выбора не оставалось, и я дальше не пошла. Я видела, как они пересекли игровое поле и направились к опушке леса по другую его сторону. Там они постояли немного, потом Стейси сердито замахал руками и пошел от них прочь. Крошка Уилли и Мо схватили его за руку и стали еще что-то объяснять, но он вырвался и скрылся в лесу. Крошка Уилли устремился за ним, однако Мо задержал его. Они еще раз обернулись на лес и поспешили назад через игровое поле, так как уже звенел звонок к началу занятий в воскресной школе.
– Ты идешь?
Я оглянулась. Со мной рядом стояла Элма Скотт: когда поблизости не было Мэри Лу Уэллевер, она вела себя вполне вежливо.
– Да… Наверное, иду. – И я машинально пошла за ней по направлению к церкви.
– Что случилось? – спросила она.
– Ты в последние дни видела Джейси Питерс?
– Да, дня два назад.
– С ней что-нибудь не так?
Элма с удивлением уставилась на меня:
– С Джейси Питерс? Ты что, смеешься?
Теперь я уставилась на нее, недоумевая.
– Разве ты не знаешь, Кэсси? У Джейси будет ребенок. Болтают про белых парней, да и сама Джейси говорит, что это Стюарт. У нее уже во какой живот. – И Элма выкинула вперед руки, чтобы показать, какая у Джейси теперь фигура.
По дороге к церкви Элма продолжала болтать, только я не слушала. Мне было ужасно жалко Джейси. То, что она ждет ребенка, было само по себе плохо, а то, что отец ребенка Стюарт Уокер – белый, – это была вообще катастрофа. Если бы отцом оказался черный, мистер Питерс позаботился бы, чтобы он женился на Джейси, и ее будущее могло быть спасено, а раз белый – выхода не было. Белого насильно не женишь, тут мистер Питерс ничего не мог поделать.
Стейси оставался в лесу, пока звонок не распустил воскресную школу. Всю дорогу домой он мрачно молчал, потому и я не стала ему ничего говорить про Джейси. После ужина я нашла его на задней веранде, он стоял там один, и я выложила ему все, что узнала. Он ничего не сказал. Просто стоял, уставившись в далекую точку на горизонте, и молчал. Лицо его пылало гневом.
– Я слышала, Стюарт – отец.
Он продолжал молчать.
Я легко дотронулась до него, чтобы успокоить:
– Я очень, очень огорчена. Я знаю, тебе она сильно нравилась.
– Так бы и убил его!
– Что…
– С удовольствием свернул бы ему шею собственными руками. И ему, и любому белому негодяю.
– Ты что, сам знаешь, что никогда не…
Он сбежал с веранды и через двор быстро направился к садовой калитке и дальше на выгон. Я спустилась следом за ним, но тут распахнулась дверь кухни, и мама сказала:
– Кэсси, пусть лучше он идет один.
– Ты все знаешь? – спросила я.
Она кивнула.
– Он с тобой это обсуждал?
Мама ответила не сразу:
– Нет. Обсуждать это он стал бы только с отцом… если бы тот был дома.
– Тогда как же ты узнала?
– Такие новости быстро летят. Когда ты подрастешь, сама узнаешь, что люди любят передавать плохие новости.
– Мама, а что будет с Джейси?
Мама вышла на веранду и прислонилась к столбу.
– Точно не знаю. Может быть, она встретит хорошего человека, который полюбит ее, несмотря на то что у нее ребенок от белого. А может, ей придется всю жизнь биться одной. Но одно точно: для ребенка очень тяжело находиться между двух миров, особенно если он захочет принадлежать миру белых, а должен быть с нами.
– Вроде как Сузелла, да?
– Да, для нее это нелегко. Для кого угодно не просто быть одновременно и черным, и белым. У нас с тобой один мир, и мы знаем, каков он. Мир вообще жесток для всех, но для цветных тем более. Для людей, которые где-то между, вроде Сузеллы, иногда есть выход, и они цепляются за него. Честно говоря, я не могу их за это осуждать.
– Мама, а если бы ты была похожа на белую, ты бы воспользовалась этим выходом?
Мама сжала губы, подумала, потом покачала головой:
– Нет, моя хорошая, я бы не перекинулась к белым, я слишком люблю людей нашего черного мира. – Она замолкла, потом спросила: – А ты?
Я тоже задумалась.
– Нет, мэм, не думаю. Но вот что мне кажется: если бы белые позволяли нам пользоваться тем же, чем пользуются они, никто бы и не раздумывал, переходить из одного мира в другой или нет.
Мама с вниманием посмотрела на меня и улыбнулась:
– Я тебе когда-нибудь говорила, в какую милую молодую особу ты превращаешься?
В ответ я маме тоже улыбнулась. Я была очень довольна. Потом мы вместе стали глядеть на выгон. Я не переставала думать о Джейси и ее будущем ребенке. И о Сузелле тоже. Я все равно не любила ее и не собиралась полюбить, но эта история с Джейси и ребенком заставила меня немножко смягчиться. Не очень, но все-таки.
Было уже поздно, когда залаяли собаки, а вслед за ними застучали в дверь. Разбудили нас Дюбе и Рассел. Они сели перед огнем. Дюбе молчал. А Рассел рассказал нам, что они только что видели, как подожгли дом, в котором остановились члены союза.
– Вы сами знаете, я пошел туда вместе с Дюбе. Так вот, когда мы с Дюбе пришли – это было поздно вечером, – мистер Уилер, мистер Мозес, еще один цветной и двое белых из союза были уже там. Дюбе сказал им, что вот я тоже заинтересовался союзом, и они с охотой стали рассказывать о нем. Предложили нам кофе, и мы все сидели и беседовали, а на дворе уже настала ночь. Около девяти мы с Дюбе решили, что пора возвращаться, и ушли. Но не успели выйти на дорогу, как увидели зажженные фары. Они быстро приближались. Нам это вовсе не понравилось, и мы прыгнули в кусты.
– Это… это были ночные гости, да? – спросила я.
Мама повернулась ко мне, но ничего не сказала. Рассел покачал головой:
– Точно не знаю. Они были в простой одежде, без масок. Выскочили из машин, подожгли дом… и спалили дотла.
– О господи, нет, нет, – со стоном произнесла Ба.
– А что с людьми из союза? – спросил мистер Моррисон: он подошел к нам, когда залаяли собаки. – Уилер, Мозес и остальные, они хоть успели выскочить?
– Надеюсь, успели, потому как я слышал, один из поджигателей заорал: «Держите, они улизнули через заднюю дверь!» И все кинулись их ловить и кричали: «Мы им покажем союз социалистов!» Тут мы с Дюбе решили – пора убираться. Только на дорогу не рискнули выйти: там их машина разъезжала тихим ходом, высматривала – вдруг кто попадется? Мы засели у ручья и сидели, пока их уже слышно не стало. Но и после еще долго ждали, не выходили, все боялись ловушки. В конце концов мы выбрались оттуда и дальше шли опушкой леса. Мы хотели скорей попасть домой, но снова увидали свет фар и подумали, лучше где-то спрятаться. Ваш дом оказался ближе всех. Если вы не против, мы бы у вас переждали, прежде чем двигать дальше.
Но мама решила, что слишком поздно и даже думать не надо, чтобы идти дальше, и они со Стейси стали готовить соломенные подстилки на полу в комнате у мальчиков. А Ба занялась рукой Рассела, которую он ободрал, когда пробирался через кусты. Рассел уверял, что все пустяки, но Ба настояла, чтобы промыть и продезинфицировать ее.
– Перво-наперво сними разорванную рубаху. Утром я ее зашью.
– Что вы, миссис Кэролайн, разве вы должны еще и…
– Не должна, не должна! Но хочу. Так что сними ее и отдай Сузелле, а я займусь твоей рукой.
Рассел посмотрел через плечо.
– Сузелла… А я тебя и не заметил. Ты уж извини, что мы разбудили тебя.
Она ничего не сказала, и он, добродушно улыбнувшись, стянул с себя рубашку. Все так же молча она посмотрела на него, взяла рубашку и ушла в спальню.
Пожелав доброй ночи Дюбе и Расселу, я последовала за ней и, как только дверь закрылась, напустилась на нее:
– Хоть бы сказала Расселу спокойной ночи, не надорвалась бы.
Она вздрогнула от неожиданности и даже подскочила. Когда я вошла, она стояла с рубашкой в руках и внимательно ее рассматривала. Потом аккуратно повесила на спинку стула и скользнула в постель, а я опустилась на соломенный тюфяк, лежавший на полу, на котором мне приходилось спать с тех пор, как у нас появилась Сузелла. Вдобавок ко всему остальному меня ужасно возмущало, что она спит на моей половине кровати. Но когда я было заикнулась об этом Ба, она сказала, что, если мне хочется, я могу и теперь спать на кровати, но только посередине. Но почему это я должна была ложиться в середину? Она же была незваной гостьей, Сузелла, а не я. И потому я предпочла спать на соломе.
– Рассел мой друг, – продолжала я ворчать, – и все его здесь любят.
– Кэсси!
– Что?
– Давай не говорить об этом.
Но я не могла уняться:
– Нет уж, давай говорить.
Но не успела я это сказать, как сама поняла, что ничего обсуждать мне вовсе не хочется. Мне просто необходимо было прогнать из мыслей этих поджигателей, разъезжающих по дорогам с зажженными фарами, светящимися, словно кошачьи глаза в темноте, чтобы они мне потом не приснились. Они уже разъезжали вот так же и будут разъезжать. Я вздохнула: ничего не поделаешь. И повернулась спиной к Сузелле. Нет, из головы их все равно не прогонишь.
…Весть о пожаре облетела нашу общину с быстротой самого пожара. Стало известно, что без Морриса Уилера Джона Мозеса и других членов союза у всех пропала смелость, и намеченный объединенный митинг не состоялся К тому же никто толком не знал, какова их судьба. Все слышали, что им удалось выбежать из горящего дома, но где они теперь, никто так и не выяснил.
А потом из ручья возле Смеллингс Крик выловили тело Джона Мозеса.
– Они д-думают, что раз уб-били мистера Мозеса, с-союза не будет, – говорил Дюбе; он очень близко к сердцу принял это убийство. – Н-нет, разогнать с-союз им не удастся. Они еще ув-видят…
А жизнь продолжалась. Проходили день за днем, жаркие, сухие – прекрасная погода для хлопка, особенно после ливневых весенних дождей. Папа писал нам часто. Письма приходили веселые, но мы-то прочитывали между строк, как ему одиноко. Он обещал вернуться домой к ежегодному празднику урожая в августе. Еще писал, что с работой на железной дороге не так-то просто. Вместо шести дней в неделю теперь удавалось работать только два или три, – словом, когда была работа. И все-таки выручка за три дня была лучше, чем ничего, поэтому он и не уезжал оттуда.
Про хлопок папа спрашивал в каждом письме. Мама отвечала, что он радует глаз. Так оно и было. Но как бы он ни выглядел, мама, Ба и мистер Моррисон казались обеспокоенными. Стейси тоже. Одним знойным днем, когда любой здравомыслящий человек постарался бы найти себе местечко в тени под деревом, я увидела, как он проходит борозду за бороздой, низко наклонившись над самым хлопком. Я пошла за ним.
– Что ты там рассматриваешь? – спросила я.
Стейси не спешил отвечать. Я ждала. Он внимательно оглядел один куст, потом, сев на корточки, отломал чашечку и раскрыл ее. В ней уже начало образовываться волокно. Он протянул мне чашечку.
– Видишь, Кэсси?
– Что?
– Посмотри на хлопок. Когда созреет, он будет длинноволокнистый и белый.
– Да, очень хороший.
– Я такого даже не видел. Мы могли бы собрать лучший урожай за все годы.
– Тогда что тебя беспокоит?
– Хлопок будет первоклассный, но мы вряд ли получим за него настоящую цену. Да что бы ни получили, все будет мало. – Стейси поглядел через поле на участки, засаженные люцерной, хотя рассчитаны были на хлопок. – Если б мы могли засадить хлопком всю эту землю, дела обстояли бы не так плохо… Или если б у нас был договор с правительством и нам бы заплатили за незасаженную землю.
Я проследила за его взглядом.
– В прошлом году мы же засадили ее, – напомнила я ему, – но все равно потеряли часть из-за пожара. И тогда у нас не было папиных денег с железной дороги и маминого жалованья почти что за год.
– Зато у дяди Хэммера была возможность помочь нам. А теперь ему приходится выплачивать то, что он занял, чтобы мы могли внести взнос по закладной в банк, так что в этом году он не сумеет нам много дать. Но дело не только в этом. В прошлом году нам еще пришлось многое приобрести в кредит в Виксберге. Обычно папа, мама и Ба избегают так делать, но тогда были особые обстоятельства, помнишь? Другого выхода не было. Так что часть урожая уйдет на выплату долга этому магазину. А еще налоги на землю, так что видишь, Кэсси…
Он меня напугал. Мы оба замолчали, и в наступившей тишине все звуки казались особенно громкими. Прожужжала пчела, возвещая о своем прибытии, в бешеном восторге прострекотала над головой стрекоза и полетела дальше, ликуя от счастья. Прикрыв глаза ладонью, я оглядела всю нашу землю. Лес, густую зелень и бурые тени, поле, похожее на лоскутное одеяло, дом, фруктовый сад, пастбище – все было частью меня самой, как мои руки, ноги, голова. Жизни без всего этого не существовало. Я взглянула на Стейси и поняла, что он чувствует то же самое.
– Я вот что думал, – начал он. – Я думал… может, мне удастся найти какую-нибудь работу.
– Как в прошлый раз? – сухо напомнила я. – По-моему, вы с мамой уже обсуждали это.
– Больше я не собираюсь спрашивать маму. Она все еще считает меня ребенком. Скорей всего, папа приедет на праздник урожая, ждать не так уж долго. Тогда я с ним и поговорю. Он поймет.
Подумав, я согласилась с ним.
– А если он разрешит тебе искать работу, где ты думаешь ее найти?
– Где-нибудь поблизости. Помнишь, мистер Гаррисон предлагал мне?
– Чудак, та работа уже уплыла.
– Скорее всего. Но что-нибудь я надеюсь найти. Просто должен.
– Стейси! Кэсси! Мама зовет! – прокричал с задней веранды Малыш.
Стейси встал и потер рука об руку, чтобы стряхнуть грязь.
– Кэсси, сделай мне одолжение, а?
– Какое?
– Не говори ни маме, ни еще кому, что я хочу найти работу, ладно? Она только расстроится. Лучше я сначала поговорю с папой. Договорились?
Мне так захотелось понять по его лицу: догадывается он, до чего мне приятно, что он снова мне доверяет? Но я лишь ответила:
– Договорились.
В палисаднике мы увидели Кристофера-Джона, он сидел под китайской яблоней, подтянув колени к груди и зарывшись в них лицом.
– Что с тобой? – спросила я.
Он поднял голову с заплаканными глазами.
– Что случилось? – переспросил Стейси.
– Мистер Моррисон привез письмо от папы.
– Когда? – обрадовался Стейси. – Только что?
Кристофер-Джон кивнул.
– Чего же ты тогда плачешь? – спросила я.
– Папа… папа пишет, что не приедет на праздник.
Меня охватило отчаяние, внутри словно все сжало. Не глядя на меня, Стейси направился к дому. Я за ним. Когда мы вошли, мама спокойно прочитала нам папино письмо, потом спрятала его, и больше разговоров о нем не было. Мы, конечно, понимали, почему папа решил лучше не двигаться с места: чтобы заработать как можно больше денег, когда есть работа. Но от того, что мы это понимали, легче нам не стало: мы без него очень скучали. Прослушав письмо, Стейси один ушел из дома. Глядя ему вслед, я гадала: что он теперь решит с работой?
Настал август. Мы все, включая Сузеллу, вышли в поле с мешками для хлопка на боку. Все дни напролет с восхода до заката мы кланялись кустам хлопчатника, срывая чашечки и набивая хлопком наши мешки, которые волочили за собой. Очень быстро за августом пришел сентябрь, и мистер Моррисон с вечера уехал в Виксберг, чтобы продать первую партию нашего хлопка. Он взял с собой Стейси. Они вернулись на другой день довольно поздно и сообщили, что цены на хлопок в Виксберге такие же, как в Стробери.
Сначала мама сидела молча; подумав, она спросила:
– Нисколько не поднялись по сравнению с августом?
Мистер Моррисон покачал головой:
– Пока цены твердые, но вы сами знаете, это ненадежно. Могут подняться… а могут и упасть…
Мама закусила губу и посмотрела на Ба.
– Я думаю, до конца месяца продавать хлопок больше не надо, лучше подождать, какие будут цены.
Ба и мистер Моррисон кивком согласились с ней. Тогда мама обратилась к Стейси:
– Стейси, а что ты думаешь?
Может, Стейси и удивился, что мама спросила его мнение, но виду не подал.
– Я тоже думаю, так будет лучше всего, – сказал он.
Мама, задержав на нем взгляд, заключила:
– Значит, так и поступим. А ближе к концу месяца повезем хлопок в Стробери.
В последнюю пятницу сентября мы до отказа набили фургон кипами хлопка и накрыли его брезентом, который крепко-накрепко привязали. На другое утро мистер Моррисон запряг Леди и Джека, обоих. Они с мамой уселись на передок, а я и Стейси взобрались на хлопковую перину до небес. Ура, мне тоже разрешили ехать!
Очень рано, еще не было шести, мы добрались до хлопкоочистительной фабрики Грэйнджера и Уокера. Но и другие фургоны уже съехались туда, впереди нас оказалось более пятнадцати. Их владельцы ждали начала рабочего дня – семь тридцать – и пока досыпали, устроившись на груде хлопка, выставив ноги утреннему солнцу. Очередь не делилась на черных и белых. Перед фабрикой были широкие ворота, к которым вела единственная дорога. Кто первым приехал, того первым и обслуживали.
Ровно в полвосьмого ворота распахнулись, и появились Стюарт Уокер, его отец Хэмден и Пирсон Уэллс. При виде Стюарта глаза Стейси вспыхнули гневом. Я сразу это заметила, мама тоже.
– Ни слова, слышишь? – спокойно сказала она ему. – Ни слова.
Стейси чуть не задохнулся, но заставил себя отвернуться.
Очистка хлопка дело длинное, и наша очередь подошла лишь после двенадцати.
– Как дела, Мэри? – спросил Стюарт, когда мы подъехали.
Я заметила, как, прежде чем ответить, мама сжала губы. Я сделала то же самое, помня, что мне велели держать рот на замке. Но легко ли! Мама была старше Стюарта на добрых четырнадцать лет, и для нее было унизительно выказывать Стюарту уважение, когда он этого не делал.
Наконец мама ответила, и на лице Стюарта появилась самодовольная улыбка. Я испугалась, что сейчас он что-нибудь скажет про Сузеллу, но он не стал. А махнул рукой, чтоб мы подъезжали к хлопкоочистительной машине. К фургону со снятым верхом подвели трубы, через которые машина всасывала хлопок, очищая его от семян, листьев и мусора. Потом хлопок очищался вторично и через воронку шел под пресс, который спрессовывал его в пятисотфунтовые кипы. Весь наш хлопок уместился в одной кипе – аккуратной, с прямыми углами, охваченной с двух сторон джутом и стянутой металлическим ободом.
Мама расплатилась за очистку хлопка, и тогда кипу и семена снова погрузили в фургон и мы направились к складу, где собрались местные скупщики хлопка. Подъехав к концу длинной очереди, мы заметили Мо Тёрнера. Он стоял в стороне и наблюдал за скупщиками, расположившимися под открытым небом вокруг склада.
– Эй, Мо! – позвал его Стейси. – Мо, что ты тут делаешь?
Мо оглянулся, застигнутый врасплох. Мы-то знали, что он в городе не для того, чтобы продавать хлопок. Испольщикам вроде Тёрнеров не разрешалось продавать хлопок. В конце каждого дня они относили свой хлопок в контору плантации и сдавали его мистеру Монтьеру, который сам занимался его очисткой и продажей. А если Монтьер считал, что кое-какие деньги все-таки причитаются испольщикам, то давал их только после того, как бывали учтены все удержки.
Мо подошел к фургону, чтобы поздороваться с нами.
– У папы дела в городе, а мы с Элроем приехали с ним. А вы уже успели все сделать и можете продавать свой хлопок?
– Да, – ответила мама.
– Самая высокая цена одиннадцать центов за фунт.
Мама кивнула:
– Да, мы слышали.
– Не очень-то много, – заметил Мо.
– И все-таки больше, чем два года назад, сынок, – вставил свое слово мистер Моррисон.
– Да, сэр… Стейси, можно тебя на минутку? Хочу тебе что-то показать.
Стейси соскочил с фургона. Я, конечно, за ним. Мама попросила нас далеко не уходить. Мо остановился в дальнем конце лужайки, окружавшей склад.
– Стейси, я уже все решил… – Он оглянулся на меня и отвел Стейси в сторону: – Пойдем скорей!
Мне Мо дал понять, чтоб я за ними не шла, и я вернулась к фургону. У фургона уже стоял мистер Грэйнджер. Он выхватил из нашей кипы горсть хлопка и внимательно рассматривал его. Мама была рядом.
– Похоже, хлопок удался, Мэри. Длинноволокнистый. Чистый. Упругий. Высший класс.
Благодарю вас, мистер Грэйнджер.
– Можете получить за него самую высокую цену.
– Очень надеемся.
– Конечно, одиннадцать за фунт не то, что тридцать пять в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Никакого сравнения. И все же лучше, чем было.
– Это верно, мистер Грэйнджер.
Мистер Грэйнджер бросил на землю образец хлопка… Меня зло взяло, но я лишь вздохнула – разве я или мама могли хоть словом возразить?
– Но пусть цены нынче получше, а ты, Мэри, и я знаем, что выручка не такая, чтобы свести концы с концами. Я ж помню про вашу закладную, счета и прочее. Так что мое предложение откупить ваш участок остается в силе, как в прошлый год.
– Благодарим вас за заботу, мистер Грэйнджер, но пока мы не собираемся его продавать.
Мистер Грэйнджер пожал плечами.
– Ну, как хотите, – сказал он, поглядел на мистера Моррисона, который все это время глаз от него не отводил, и пошел к складу.
– Залезай в фургон, Кэсси, – сказала мама, еле сдерживая гнев.
Поняв, что сейчас не время отпускать замечания в адрес мистера Грэйнджера, я без лишних слов взобралась в фургон.
Когда хлопок был продан, мы в пустом фургоне поехали по главной улице Стробери и встретили возвращавшихся Тёрнеров. Радуясь, что на обратном пути у нас хорошая компания, мы подбросили Тёрнеров до магазина Уоллеса. Дальше Тёрнерам надо было идти на запад, к Смеллингс Крик, и на прощанье Мо сказал Стейси:
– До завтра!
– Ты придешь завтра в церковь? – спросила мама.
– Да, я раненько пойду туда, как рассветет, – ответил Мо, чуть замявшись.
– Тогда до завтра, Мо! – крикнула я, и наш фургон повернул на юг, направляясь к дому.
Пока Сузелла в другой комнате болтала с мамой и с Ба, я взбила свой соломенный тюфяк и вернулась в мамину комнату, где Ба уже устроилась со своей вечерней штопкой, а мама с Сузеллой сели писать письма. Как раз когда я вошла, из боковой двери появился Стейси и замер на пороге. Потом повел себя очень необычно: приблизился к маме, сидящей за бюро, и поцеловал ее, а потом и Ба.
– Доброй ночи, – сказал он.
Мама оторвалась от письма:
– Доброй ночи, милый. До завтра.
Стейси направился в свою комнату, но по дороге еще раз оглянулся, потом осторожно закрыл за собой дверь.
– Бог ты мой, я уж и не помню, когда в последний раз этот юноша целовал нас на ночь, – улыбаясь, заметила Ба, она была явно довольна.
– Да, очень трогательно. А вам, мисс Кэсси, не пора ли и вам пожелать всем спокойной ночи?
– А Сузелле не пора?
– Доброй ночи, Кэсси, – поспешила весело попрощаться со мной мама.
И мне ничего не оставалось, как произнести «спокойной ночи» и отправиться в свою комнату. Переодевшись в ночную рубашку, я прикрутила лампу и легла. Но только скользнула под одеяло, как с веранды меня позвал Стейси. Я встала, подошла к двери и открыла задвижку. Стейси стоял в дверях с перочинным ножиком в руках.
– А я думала, ты уже спишь!
– Сейчас иду. Только хотел дать тебе вот это, – сказал он, протягивая мне ножик.
Я с подозрением взглянула на него.
– С чего это ты вдруг решил отдать его мне?
– Просто так. Ты ж сказала, тебе его хочется. Хочется?
– Да, очень.
– Вот и держи.
Я взяла ножик, все еще робея и не веря глазам своим – неужели он теперь мой?
– Стейси…
– Только лучше, чтоб мама его у тебя не увидела. Ты же знаешь, как она не любит в руках у нас нож.
Я кивнула. В ответ на это Стейси наклонился и чмокнул меня в лоб.
– Парень, ты здоров? Может, у тебя жар?
Стейси повернулся, чтобы идти в свою комнату, но на пороге оглянулся еще раз:
– Я в полном порядке, Кэсси. Помни, с ножом поосторожней, слышишь?
Я еще раз кивнула.
– А теперь возвращайся и закройся на задвижку.
– А ты вправду здоров?
– Вправду, вправду. Ну иди же, – сказал Стейси и не спускал с меня глаз, пока я не закрыла дверь.
Когда моя задвижка щелкнула, я услышала и как захлопнулась дверь Стейси. Зажав в руке перочинный ножик, я снова легла на свой соломенный тюфяк и успела полюбоваться подарком Стейси, прежде чем услышала, как идет Ба. Тогда я спрятала его под подушку. Я все еще не могла поверить, что Стейси на самом деле подарил его мне. Я еще долго ломала себе голову, все стараясь понять, почему он это сделал, и наконец решила: может, это очередной период в развитии Стейси? Ох, тогда пусть бы он тянулся подольше.
– В какое положение?
– А, парень… – начал было Крошка Уилли.
– Я спрашиваю, в какое положение?
Крошка Уилли оглянулся на Мо.
– Ну, давай выкладывай!
– Ты что, парень, – удивился Крошка Уилли, – ее не видел?
– Последние недели она болела, сам знаешь. Раза два я заходил к ним, но ее мама сказала, она никого не хочет видеть. А сейчас она что, уже встала и выходит?
– Да… вчера ее видели.
Стейси с волнением стал оглядывать школьный двор.
– Ты видел ее и сегодня утром тоже. Где?
– Да нет, ты не так понял. У нее…
– Отойдем лучше в сторонку, Стейси, – тихо позвал его Мо. – Рано или поздно ты все равно это узнаешь.
– Эй, а в чем дело? – спросила я.
Ни Крошка Уилли, ни Мо мне не ответили, а увели с собой Стейси. Я было двинулась за ними, но Мо меня остановил:
– Нам надо поговорить со Стейси один на один, ладно?
Для меня это было не «ладно», но выбора не оставалось, и я дальше не пошла. Я видела, как они пересекли игровое поле и направились к опушке леса по другую его сторону. Там они постояли немного, потом Стейси сердито замахал руками и пошел от них прочь. Крошка Уилли и Мо схватили его за руку и стали еще что-то объяснять, но он вырвался и скрылся в лесу. Крошка Уилли устремился за ним, однако Мо задержал его. Они еще раз обернулись на лес и поспешили назад через игровое поле, так как уже звенел звонок к началу занятий в воскресной школе.
– Ты идешь?
Я оглянулась. Со мной рядом стояла Элма Скотт: когда поблизости не было Мэри Лу Уэллевер, она вела себя вполне вежливо.
– Да… Наверное, иду. – И я машинально пошла за ней по направлению к церкви.
– Что случилось? – спросила она.
– Ты в последние дни видела Джейси Питерс?
– Да, дня два назад.
– С ней что-нибудь не так?
Элма с удивлением уставилась на меня:
– С Джейси Питерс? Ты что, смеешься?
Теперь я уставилась на нее, недоумевая.
– Разве ты не знаешь, Кэсси? У Джейси будет ребенок. Болтают про белых парней, да и сама Джейси говорит, что это Стюарт. У нее уже во какой живот. – И Элма выкинула вперед руки, чтобы показать, какая у Джейси теперь фигура.
По дороге к церкви Элма продолжала болтать, только я не слушала. Мне было ужасно жалко Джейси. То, что она ждет ребенка, было само по себе плохо, а то, что отец ребенка Стюарт Уокер – белый, – это была вообще катастрофа. Если бы отцом оказался черный, мистер Питерс позаботился бы, чтобы он женился на Джейси, и ее будущее могло быть спасено, а раз белый – выхода не было. Белого насильно не женишь, тут мистер Питерс ничего не мог поделать.
Стейси оставался в лесу, пока звонок не распустил воскресную школу. Всю дорогу домой он мрачно молчал, потому и я не стала ему ничего говорить про Джейси. После ужина я нашла его на задней веранде, он стоял там один, и я выложила ему все, что узнала. Он ничего не сказал. Просто стоял, уставившись в далекую точку на горизонте, и молчал. Лицо его пылало гневом.
– Я слышала, Стюарт – отец.
Он продолжал молчать.
Я легко дотронулась до него, чтобы успокоить:
– Я очень, очень огорчена. Я знаю, тебе она сильно нравилась.
– Так бы и убил его!
– Что…
– С удовольствием свернул бы ему шею собственными руками. И ему, и любому белому негодяю.
– Ты что, сам знаешь, что никогда не…
Он сбежал с веранды и через двор быстро направился к садовой калитке и дальше на выгон. Я спустилась следом за ним, но тут распахнулась дверь кухни, и мама сказала:
– Кэсси, пусть лучше он идет один.
– Ты все знаешь? – спросила я.
Она кивнула.
– Он с тобой это обсуждал?
Мама ответила не сразу:
– Нет. Обсуждать это он стал бы только с отцом… если бы тот был дома.
– Тогда как же ты узнала?
– Такие новости быстро летят. Когда ты подрастешь, сама узнаешь, что люди любят передавать плохие новости.
– Мама, а что будет с Джейси?
Мама вышла на веранду и прислонилась к столбу.
– Точно не знаю. Может быть, она встретит хорошего человека, который полюбит ее, несмотря на то что у нее ребенок от белого. А может, ей придется всю жизнь биться одной. Но одно точно: для ребенка очень тяжело находиться между двух миров, особенно если он захочет принадлежать миру белых, а должен быть с нами.
– Вроде как Сузелла, да?
– Да, для нее это нелегко. Для кого угодно не просто быть одновременно и черным, и белым. У нас с тобой один мир, и мы знаем, каков он. Мир вообще жесток для всех, но для цветных тем более. Для людей, которые где-то между, вроде Сузеллы, иногда есть выход, и они цепляются за него. Честно говоря, я не могу их за это осуждать.
– Мама, а если бы ты была похожа на белую, ты бы воспользовалась этим выходом?
Мама сжала губы, подумала, потом покачала головой:
– Нет, моя хорошая, я бы не перекинулась к белым, я слишком люблю людей нашего черного мира. – Она замолкла, потом спросила: – А ты?
Я тоже задумалась.
– Нет, мэм, не думаю. Но вот что мне кажется: если бы белые позволяли нам пользоваться тем же, чем пользуются они, никто бы и не раздумывал, переходить из одного мира в другой или нет.
Мама с вниманием посмотрела на меня и улыбнулась:
– Я тебе когда-нибудь говорила, в какую милую молодую особу ты превращаешься?
В ответ я маме тоже улыбнулась. Я была очень довольна. Потом мы вместе стали глядеть на выгон. Я не переставала думать о Джейси и ее будущем ребенке. И о Сузелле тоже. Я все равно не любила ее и не собиралась полюбить, но эта история с Джейси и ребенком заставила меня немножко смягчиться. Не очень, но все-таки.
Было уже поздно, когда залаяли собаки, а вслед за ними застучали в дверь. Разбудили нас Дюбе и Рассел. Они сели перед огнем. Дюбе молчал. А Рассел рассказал нам, что они только что видели, как подожгли дом, в котором остановились члены союза.
– Вы сами знаете, я пошел туда вместе с Дюбе. Так вот, когда мы с Дюбе пришли – это было поздно вечером, – мистер Уилер, мистер Мозес, еще один цветной и двое белых из союза были уже там. Дюбе сказал им, что вот я тоже заинтересовался союзом, и они с охотой стали рассказывать о нем. Предложили нам кофе, и мы все сидели и беседовали, а на дворе уже настала ночь. Около девяти мы с Дюбе решили, что пора возвращаться, и ушли. Но не успели выйти на дорогу, как увидели зажженные фары. Они быстро приближались. Нам это вовсе не понравилось, и мы прыгнули в кусты.
– Это… это были ночные гости, да? – спросила я.
Мама повернулась ко мне, но ничего не сказала. Рассел покачал головой:
– Точно не знаю. Они были в простой одежде, без масок. Выскочили из машин, подожгли дом… и спалили дотла.
– О господи, нет, нет, – со стоном произнесла Ба.
– А что с людьми из союза? – спросил мистер Моррисон: он подошел к нам, когда залаяли собаки. – Уилер, Мозес и остальные, они хоть успели выскочить?
– Надеюсь, успели, потому как я слышал, один из поджигателей заорал: «Держите, они улизнули через заднюю дверь!» И все кинулись их ловить и кричали: «Мы им покажем союз социалистов!» Тут мы с Дюбе решили – пора убираться. Только на дорогу не рискнули выйти: там их машина разъезжала тихим ходом, высматривала – вдруг кто попадется? Мы засели у ручья и сидели, пока их уже слышно не стало. Но и после еще долго ждали, не выходили, все боялись ловушки. В конце концов мы выбрались оттуда и дальше шли опушкой леса. Мы хотели скорей попасть домой, но снова увидали свет фар и подумали, лучше где-то спрятаться. Ваш дом оказался ближе всех. Если вы не против, мы бы у вас переждали, прежде чем двигать дальше.
Но мама решила, что слишком поздно и даже думать не надо, чтобы идти дальше, и они со Стейси стали готовить соломенные подстилки на полу в комнате у мальчиков. А Ба занялась рукой Рассела, которую он ободрал, когда пробирался через кусты. Рассел уверял, что все пустяки, но Ба настояла, чтобы промыть и продезинфицировать ее.
– Перво-наперво сними разорванную рубаху. Утром я ее зашью.
– Что вы, миссис Кэролайн, разве вы должны еще и…
– Не должна, не должна! Но хочу. Так что сними ее и отдай Сузелле, а я займусь твоей рукой.
Рассел посмотрел через плечо.
– Сузелла… А я тебя и не заметил. Ты уж извини, что мы разбудили тебя.
Она ничего не сказала, и он, добродушно улыбнувшись, стянул с себя рубашку. Все так же молча она посмотрела на него, взяла рубашку и ушла в спальню.
Пожелав доброй ночи Дюбе и Расселу, я последовала за ней и, как только дверь закрылась, напустилась на нее:
– Хоть бы сказала Расселу спокойной ночи, не надорвалась бы.
Она вздрогнула от неожиданности и даже подскочила. Когда я вошла, она стояла с рубашкой в руках и внимательно ее рассматривала. Потом аккуратно повесила на спинку стула и скользнула в постель, а я опустилась на соломенный тюфяк, лежавший на полу, на котором мне приходилось спать с тех пор, как у нас появилась Сузелла. Вдобавок ко всему остальному меня ужасно возмущало, что она спит на моей половине кровати. Но когда я было заикнулась об этом Ба, она сказала, что, если мне хочется, я могу и теперь спать на кровати, но только посередине. Но почему это я должна была ложиться в середину? Она же была незваной гостьей, Сузелла, а не я. И потому я предпочла спать на соломе.
– Рассел мой друг, – продолжала я ворчать, – и все его здесь любят.
– Кэсси!
– Что?
– Давай не говорить об этом.
Но я не могла уняться:
– Нет уж, давай говорить.
Но не успела я это сказать, как сама поняла, что ничего обсуждать мне вовсе не хочется. Мне просто необходимо было прогнать из мыслей этих поджигателей, разъезжающих по дорогам с зажженными фарами, светящимися, словно кошачьи глаза в темноте, чтобы они мне потом не приснились. Они уже разъезжали вот так же и будут разъезжать. Я вздохнула: ничего не поделаешь. И повернулась спиной к Сузелле. Нет, из головы их все равно не прогонишь.
…Весть о пожаре облетела нашу общину с быстротой самого пожара. Стало известно, что без Морриса Уилера Джона Мозеса и других членов союза у всех пропала смелость, и намеченный объединенный митинг не состоялся К тому же никто толком не знал, какова их судьба. Все слышали, что им удалось выбежать из горящего дома, но где они теперь, никто так и не выяснил.
А потом из ручья возле Смеллингс Крик выловили тело Джона Мозеса.
– Они д-думают, что раз уб-били мистера Мозеса, с-союза не будет, – говорил Дюбе; он очень близко к сердцу принял это убийство. – Н-нет, разогнать с-союз им не удастся. Они еще ув-видят…
А жизнь продолжалась. Проходили день за днем, жаркие, сухие – прекрасная погода для хлопка, особенно после ливневых весенних дождей. Папа писал нам часто. Письма приходили веселые, но мы-то прочитывали между строк, как ему одиноко. Он обещал вернуться домой к ежегодному празднику урожая в августе. Еще писал, что с работой на железной дороге не так-то просто. Вместо шести дней в неделю теперь удавалось работать только два или три, – словом, когда была работа. И все-таки выручка за три дня была лучше, чем ничего, поэтому он и не уезжал оттуда.
Про хлопок папа спрашивал в каждом письме. Мама отвечала, что он радует глаз. Так оно и было. Но как бы он ни выглядел, мама, Ба и мистер Моррисон казались обеспокоенными. Стейси тоже. Одним знойным днем, когда любой здравомыслящий человек постарался бы найти себе местечко в тени под деревом, я увидела, как он проходит борозду за бороздой, низко наклонившись над самым хлопком. Я пошла за ним.
– Что ты там рассматриваешь? – спросила я.
Стейси не спешил отвечать. Я ждала. Он внимательно оглядел один куст, потом, сев на корточки, отломал чашечку и раскрыл ее. В ней уже начало образовываться волокно. Он протянул мне чашечку.
– Видишь, Кэсси?
– Что?
– Посмотри на хлопок. Когда созреет, он будет длинноволокнистый и белый.
– Да, очень хороший.
– Я такого даже не видел. Мы могли бы собрать лучший урожай за все годы.
– Тогда что тебя беспокоит?
– Хлопок будет первоклассный, но мы вряд ли получим за него настоящую цену. Да что бы ни получили, все будет мало. – Стейси поглядел через поле на участки, засаженные люцерной, хотя рассчитаны были на хлопок. – Если б мы могли засадить хлопком всю эту землю, дела обстояли бы не так плохо… Или если б у нас был договор с правительством и нам бы заплатили за незасаженную землю.
Я проследила за его взглядом.
– В прошлом году мы же засадили ее, – напомнила я ему, – но все равно потеряли часть из-за пожара. И тогда у нас не было папиных денег с железной дороги и маминого жалованья почти что за год.
– Зато у дяди Хэммера была возможность помочь нам. А теперь ему приходится выплачивать то, что он занял, чтобы мы могли внести взнос по закладной в банк, так что в этом году он не сумеет нам много дать. Но дело не только в этом. В прошлом году нам еще пришлось многое приобрести в кредит в Виксберге. Обычно папа, мама и Ба избегают так делать, но тогда были особые обстоятельства, помнишь? Другого выхода не было. Так что часть урожая уйдет на выплату долга этому магазину. А еще налоги на землю, так что видишь, Кэсси…
Он меня напугал. Мы оба замолчали, и в наступившей тишине все звуки казались особенно громкими. Прожужжала пчела, возвещая о своем прибытии, в бешеном восторге прострекотала над головой стрекоза и полетела дальше, ликуя от счастья. Прикрыв глаза ладонью, я оглядела всю нашу землю. Лес, густую зелень и бурые тени, поле, похожее на лоскутное одеяло, дом, фруктовый сад, пастбище – все было частью меня самой, как мои руки, ноги, голова. Жизни без всего этого не существовало. Я взглянула на Стейси и поняла, что он чувствует то же самое.
– Я вот что думал, – начал он. – Я думал… может, мне удастся найти какую-нибудь работу.
– Как в прошлый раз? – сухо напомнила я. – По-моему, вы с мамой уже обсуждали это.
– Больше я не собираюсь спрашивать маму. Она все еще считает меня ребенком. Скорей всего, папа приедет на праздник урожая, ждать не так уж долго. Тогда я с ним и поговорю. Он поймет.
Подумав, я согласилась с ним.
– А если он разрешит тебе искать работу, где ты думаешь ее найти?
– Где-нибудь поблизости. Помнишь, мистер Гаррисон предлагал мне?
– Чудак, та работа уже уплыла.
– Скорее всего. Но что-нибудь я надеюсь найти. Просто должен.
– Стейси! Кэсси! Мама зовет! – прокричал с задней веранды Малыш.
Стейси встал и потер рука об руку, чтобы стряхнуть грязь.
– Кэсси, сделай мне одолжение, а?
– Какое?
– Не говори ни маме, ни еще кому, что я хочу найти работу, ладно? Она только расстроится. Лучше я сначала поговорю с папой. Договорились?
Мне так захотелось понять по его лицу: догадывается он, до чего мне приятно, что он снова мне доверяет? Но я лишь ответила:
– Договорились.
В палисаднике мы увидели Кристофера-Джона, он сидел под китайской яблоней, подтянув колени к груди и зарывшись в них лицом.
– Что с тобой? – спросила я.
Он поднял голову с заплаканными глазами.
– Что случилось? – переспросил Стейси.
– Мистер Моррисон привез письмо от папы.
– Когда? – обрадовался Стейси. – Только что?
Кристофер-Джон кивнул.
– Чего же ты тогда плачешь? – спросила я.
– Папа… папа пишет, что не приедет на праздник.
Меня охватило отчаяние, внутри словно все сжало. Не глядя на меня, Стейси направился к дому. Я за ним. Когда мы вошли, мама спокойно прочитала нам папино письмо, потом спрятала его, и больше разговоров о нем не было. Мы, конечно, понимали, почему папа решил лучше не двигаться с места: чтобы заработать как можно больше денег, когда есть работа. Но от того, что мы это понимали, легче нам не стало: мы без него очень скучали. Прослушав письмо, Стейси один ушел из дома. Глядя ему вслед, я гадала: что он теперь решит с работой?
Настал август. Мы все, включая Сузеллу, вышли в поле с мешками для хлопка на боку. Все дни напролет с восхода до заката мы кланялись кустам хлопчатника, срывая чашечки и набивая хлопком наши мешки, которые волочили за собой. Очень быстро за августом пришел сентябрь, и мистер Моррисон с вечера уехал в Виксберг, чтобы продать первую партию нашего хлопка. Он взял с собой Стейси. Они вернулись на другой день довольно поздно и сообщили, что цены на хлопок в Виксберге такие же, как в Стробери.
Сначала мама сидела молча; подумав, она спросила:
– Нисколько не поднялись по сравнению с августом?
Мистер Моррисон покачал головой:
– Пока цены твердые, но вы сами знаете, это ненадежно. Могут подняться… а могут и упасть…
Мама закусила губу и посмотрела на Ба.
– Я думаю, до конца месяца продавать хлопок больше не надо, лучше подождать, какие будут цены.
Ба и мистер Моррисон кивком согласились с ней. Тогда мама обратилась к Стейси:
– Стейси, а что ты думаешь?
Может, Стейси и удивился, что мама спросила его мнение, но виду не подал.
– Я тоже думаю, так будет лучше всего, – сказал он.
Мама, задержав на нем взгляд, заключила:
– Значит, так и поступим. А ближе к концу месяца повезем хлопок в Стробери.
В последнюю пятницу сентября мы до отказа набили фургон кипами хлопка и накрыли его брезентом, который крепко-накрепко привязали. На другое утро мистер Моррисон запряг Леди и Джека, обоих. Они с мамой уселись на передок, а я и Стейси взобрались на хлопковую перину до небес. Ура, мне тоже разрешили ехать!
Очень рано, еще не было шести, мы добрались до хлопкоочистительной фабрики Грэйнджера и Уокера. Но и другие фургоны уже съехались туда, впереди нас оказалось более пятнадцати. Их владельцы ждали начала рабочего дня – семь тридцать – и пока досыпали, устроившись на груде хлопка, выставив ноги утреннему солнцу. Очередь не делилась на черных и белых. Перед фабрикой были широкие ворота, к которым вела единственная дорога. Кто первым приехал, того первым и обслуживали.
Ровно в полвосьмого ворота распахнулись, и появились Стюарт Уокер, его отец Хэмден и Пирсон Уэллс. При виде Стюарта глаза Стейси вспыхнули гневом. Я сразу это заметила, мама тоже.
– Ни слова, слышишь? – спокойно сказала она ему. – Ни слова.
Стейси чуть не задохнулся, но заставил себя отвернуться.
Очистка хлопка дело длинное, и наша очередь подошла лишь после двенадцати.
– Как дела, Мэри? – спросил Стюарт, когда мы подъехали.
Я заметила, как, прежде чем ответить, мама сжала губы. Я сделала то же самое, помня, что мне велели держать рот на замке. Но легко ли! Мама была старше Стюарта на добрых четырнадцать лет, и для нее было унизительно выказывать Стюарту уважение, когда он этого не делал.
Наконец мама ответила, и на лице Стюарта появилась самодовольная улыбка. Я испугалась, что сейчас он что-нибудь скажет про Сузеллу, но он не стал. А махнул рукой, чтоб мы подъезжали к хлопкоочистительной машине. К фургону со снятым верхом подвели трубы, через которые машина всасывала хлопок, очищая его от семян, листьев и мусора. Потом хлопок очищался вторично и через воронку шел под пресс, который спрессовывал его в пятисотфунтовые кипы. Весь наш хлопок уместился в одной кипе – аккуратной, с прямыми углами, охваченной с двух сторон джутом и стянутой металлическим ободом.
Мама расплатилась за очистку хлопка, и тогда кипу и семена снова погрузили в фургон и мы направились к складу, где собрались местные скупщики хлопка. Подъехав к концу длинной очереди, мы заметили Мо Тёрнера. Он стоял в стороне и наблюдал за скупщиками, расположившимися под открытым небом вокруг склада.
– Эй, Мо! – позвал его Стейси. – Мо, что ты тут делаешь?
Мо оглянулся, застигнутый врасплох. Мы-то знали, что он в городе не для того, чтобы продавать хлопок. Испольщикам вроде Тёрнеров не разрешалось продавать хлопок. В конце каждого дня они относили свой хлопок в контору плантации и сдавали его мистеру Монтьеру, который сам занимался его очисткой и продажей. А если Монтьер считал, что кое-какие деньги все-таки причитаются испольщикам, то давал их только после того, как бывали учтены все удержки.
Мо подошел к фургону, чтобы поздороваться с нами.
– У папы дела в городе, а мы с Элроем приехали с ним. А вы уже успели все сделать и можете продавать свой хлопок?
– Да, – ответила мама.
– Самая высокая цена одиннадцать центов за фунт.
Мама кивнула:
– Да, мы слышали.
– Не очень-то много, – заметил Мо.
– И все-таки больше, чем два года назад, сынок, – вставил свое слово мистер Моррисон.
– Да, сэр… Стейси, можно тебя на минутку? Хочу тебе что-то показать.
Стейси соскочил с фургона. Я, конечно, за ним. Мама попросила нас далеко не уходить. Мо остановился в дальнем конце лужайки, окружавшей склад.
– Стейси, я уже все решил… – Он оглянулся на меня и отвел Стейси в сторону: – Пойдем скорей!
Мне Мо дал понять, чтоб я за ними не шла, и я вернулась к фургону. У фургона уже стоял мистер Грэйнджер. Он выхватил из нашей кипы горсть хлопка и внимательно рассматривал его. Мама была рядом.
– Похоже, хлопок удался, Мэри. Длинноволокнистый. Чистый. Упругий. Высший класс.
Благодарю вас, мистер Грэйнджер.
– Можете получить за него самую высокую цену.
– Очень надеемся.
– Конечно, одиннадцать за фунт не то, что тридцать пять в тысяча девятьсот девятнадцатом году. Никакого сравнения. И все же лучше, чем было.
– Это верно, мистер Грэйнджер.
Мистер Грэйнджер бросил на землю образец хлопка… Меня зло взяло, но я лишь вздохнула – разве я или мама могли хоть словом возразить?
– Но пусть цены нынче получше, а ты, Мэри, и я знаем, что выручка не такая, чтобы свести концы с концами. Я ж помню про вашу закладную, счета и прочее. Так что мое предложение откупить ваш участок остается в силе, как в прошлый год.
– Благодарим вас за заботу, мистер Грэйнджер, но пока мы не собираемся его продавать.
Мистер Грэйнджер пожал плечами.
– Ну, как хотите, – сказал он, поглядел на мистера Моррисона, который все это время глаз от него не отводил, и пошел к складу.
– Залезай в фургон, Кэсси, – сказала мама, еле сдерживая гнев.
Поняв, что сейчас не время отпускать замечания в адрес мистера Грэйнджера, я без лишних слов взобралась в фургон.
Когда хлопок был продан, мы в пустом фургоне поехали по главной улице Стробери и встретили возвращавшихся Тёрнеров. Радуясь, что на обратном пути у нас хорошая компания, мы подбросили Тёрнеров до магазина Уоллеса. Дальше Тёрнерам надо было идти на запад, к Смеллингс Крик, и на прощанье Мо сказал Стейси:
– До завтра!
– Ты придешь завтра в церковь? – спросила мама.
– Да, я раненько пойду туда, как рассветет, – ответил Мо, чуть замявшись.
– Тогда до завтра, Мо! – крикнула я, и наш фургон повернул на юг, направляясь к дому.
Пока Сузелла в другой комнате болтала с мамой и с Ба, я взбила свой соломенный тюфяк и вернулась в мамину комнату, где Ба уже устроилась со своей вечерней штопкой, а мама с Сузеллой сели писать письма. Как раз когда я вошла, из боковой двери появился Стейси и замер на пороге. Потом повел себя очень необычно: приблизился к маме, сидящей за бюро, и поцеловал ее, а потом и Ба.
– Доброй ночи, – сказал он.
Мама оторвалась от письма:
– Доброй ночи, милый. До завтра.
Стейси направился в свою комнату, но по дороге еще раз оглянулся, потом осторожно закрыл за собой дверь.
– Бог ты мой, я уж и не помню, когда в последний раз этот юноша целовал нас на ночь, – улыбаясь, заметила Ба, она была явно довольна.
– Да, очень трогательно. А вам, мисс Кэсси, не пора ли и вам пожелать всем спокойной ночи?
– А Сузелле не пора?
– Доброй ночи, Кэсси, – поспешила весело попрощаться со мной мама.
И мне ничего не оставалось, как произнести «спокойной ночи» и отправиться в свою комнату. Переодевшись в ночную рубашку, я прикрутила лампу и легла. Но только скользнула под одеяло, как с веранды меня позвал Стейси. Я встала, подошла к двери и открыла задвижку. Стейси стоял в дверях с перочинным ножиком в руках.
– А я думала, ты уже спишь!
– Сейчас иду. Только хотел дать тебе вот это, – сказал он, протягивая мне ножик.
Я с подозрением взглянула на него.
– С чего это ты вдруг решил отдать его мне?
– Просто так. Ты ж сказала, тебе его хочется. Хочется?
– Да, очень.
– Вот и держи.
Я взяла ножик, все еще робея и не веря глазам своим – неужели он теперь мой?
– Стейси…
– Только лучше, чтоб мама его у тебя не увидела. Ты же знаешь, как она не любит в руках у нас нож.
Я кивнула. В ответ на это Стейси наклонился и чмокнул меня в лоб.
– Парень, ты здоров? Может, у тебя жар?
Стейси повернулся, чтобы идти в свою комнату, но на пороге оглянулся еще раз:
– Я в полном порядке, Кэсси. Помни, с ножом поосторожней, слышишь?
Я еще раз кивнула.
– А теперь возвращайся и закройся на задвижку.
– А ты вправду здоров?
– Вправду, вправду. Ну иди же, – сказал Стейси и не спускал с меня глаз, пока я не закрыла дверь.
Когда моя задвижка щелкнула, я услышала и как захлопнулась дверь Стейси. Зажав в руке перочинный ножик, я снова легла на свой соломенный тюфяк и успела полюбоваться подарком Стейси, прежде чем услышала, как идет Ба. Тогда я спрятала его под подушку. Я все еще не могла поверить, что Стейси на самом деле подарил его мне. Я еще долго ломала себе голову, все стараясь понять, почему он это сделал, и наконец решила: может, это очередной период в развитии Стейси? Ох, тогда пусть бы он тянулся подольше.