Джон Р. Р. Толкиен
ХОББИТ или ТУДА И ОБРАТНО
Глава 1. НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ
В подземной норке жил да был когда-то один Хоббит. Нора не была гадкой, грязной, сырой, полной объедками червей и запахом плесени; не была она и голой, сухой норкой в песке, где не на чем сесть и нечего есть. Это была Хоббитова норка, а значит — уютная и удобная.
Дверь у нее была совершенно круглая, как крышки люка, выкрашена в ярко-зеленый цвет, с блестящей медной ручкой как раз в центре. Дверь открывалась в холл, похожий на туннель: очень уютный туннель без дыма, с облицовкой по стенам, с коврами на выстланном плитками полу, с полированными стульями и множеством колышков для плащей и шляп, ибо Хоббит любил, когда к нему приходили гости. Туннель шел все дальше и дальше, не всегда прямо, но довольно глубоко в недра холма, — на много миль вокруг называвшегося просто Холмом, — и в его стенах было множество маленьких круглых дверей. Хоббиты не любят лестниц: спальни, ванные комнаты, кладовые (их множество), гардеробные (целые комнаты, набитые одеждой), кухни, столовые — все размещалось на одном уровне. Лучшие комнаты — те, что слева от входа, так как только в них были окна, тоже круглые, глубоко сидящие, выходившие в садик и на луга за ним, спускающиеся к реке.
Хоббит, о котором идет речь, был весьма зажиточный; звали его Бильбо Баггинс. Баггинсы жили у Холма с незапамятных времен, и все считали их очень Почтенными, — не только потому, что многие из них были богатыми, но и потому, что они никогда не пускались ни в какие приключения и не делали ничего неожиданного. Еще не задав вопроса, вы уже могли угадать, как ответит на него любой из Баггинсов. Но здесь речь пойдет о том, как один из Баггинсов участвовал в приключении и как он говорил и делал то, чего никто не ожидал бы от него. Возможно, что он потерял уважение своих соседей, зато приобрел.., но в конце вы увидите, приобрел ли он вообще что-нибудь.
Матерью нашего Хоббита.., но что такое Хоббит? Мне кажется, о Хоббитах нужно сказать несколько слов теперь, когда они встречаются редко и боятся Большого Народа, — так они называют нас. Это человечки небольшого роста и безбородые; волшебства в них мало или нет совсем, если не считать мелкого, обыденного, помогающего им исчезать быстро и бесследно, когда глупые большие Люди, вроде нас с вами, неуклюже шатаются вокруг, шумя так, что их слышно за целую милю. Хоббиты с возрастом склонны полнеть и обзаводиться брюшком; одеваются они ярко (предпочитая желтый и зеленый цвет), но обуви не носят, так как подошвы у них от природы толстые, а ступни обросли густой, теплой, темно-бурой шерстью, вроде той, что растет у них на головах (там она курчавая); пальцы у них длинные, смуглые, ловкие, лица добродушные, смех низкий и сочный, особенно после обеда, — а обедать они любят по дважды в день, если есть возможность. Ну, теперь вы знаете достаточно, чтобы можно было продолжать. Итак, матерью нашего Хоббита, то есть Бильбо Баггинса, была Белладонна Тук, одна из трех замечательных дочерей старика Тука, главы Хоббитов, живших по ту сторону Воды: эта речка течёт у подножия Холма. Говорили, что когда-то давно кто-то из Туков породнился с Эльфами, (злые языки утверждали даже, что и с Троллями); верно здесь то, что в них оставалось что-то не совсем похожее на Хоббитов и что время от времени кто-нибудь из них отправлялся на поиски приключений. Они исчезали без следа, но семья скрывала это; и факт тот, что Туков уважали меньше, чем Баггинсов, хотя они, несомненно, были богаче.
Нельзя сказать, что у Белладонны Тук бывали приключения после того, как она стала женой Бунго Баггинса. Бунго, отец Бильбо, построил для нее (и отчасти на ее деньги) самую роскошную нору, какую только можно найти под Холмом или за Холмом или по ту сторону Воды, и там она. оставалась до конца своих дней. Но все же вероятно, что Бильбо, их единственный сын, — хотя он и выглядел, и вел себя, как точная копия своего важного, всегда спокойного отца, — что он унаследовал от Туков что-то странное, ждавшее только случая проявиться. Случая все не было, пока Бильбо не приблизился к рубежу 50 лет; и все это время он прожил в прекрасной норе, построенной его отцом, пока не стало казаться, что он прирос к этому месту навсегда.
В одно прекрасное, спокойное утро, — давным-давно, когда в мире было больше зелени и меньше шума, а Хоббитов было много, и все они процветали, — в такое утро Бильбо Баггинс стоял у своей двери; он уже позавтракал и курил Огромную деревянную трубку, доходившую почти до земли, когда вдруг появился Гандальф.
Гандальф! Если вы слышали о нем только четверть того, что о нем рассказывают, — то были бы готовы к любой необычайной истории. Приключения и рассказы о них так и вырастали повсюду, где бы он ни прошел, и все они — необычайные. Гандальф не появлялся поблизости от Холма очень-очень давно, — с тех пор, как умер Старик Тук? его приятель, — и Хоббиты почти позабыли, как он выглядит. Он покинул Холм и ушел за реку па своим делам, когда все они еще были маленькими мальчиками и девочками.
Ничего не подозревавший Бильбо увидел в это утро только старика в остроконечной синей шляпе, в сером плаще к высоких сапогах, с длинной седой бородой, спускавшейся ниже его серебряного пояса.
— Доброе утро! — сказал ему Бильбо и сказал искренне. Солнце сияло, трава была ярко-зеленая. Но Гандальф только воззрился на него из-под кустистых бровей.
— Что вы хотите сказать? — произнес он. — Желаете ли вы мне доброго утра; или считаете, что это утро доброе, — все равно, хочу я этого или нет, — или что в такое утро хорошо быть добрым; или что в это утро вы чувствуете себя хорошо?
— Все это сразу, — ответил Бильбо, — и к тому же это утро — хорошее, чтобы курить добрый табак на свежем воздухе. Если у вас есть трубка, садитесь и возьмите моего табачку. Спешить некуда, у нас еще весь день впереди. — Тут Бильбо сел на скамью у двери, скрестил ноги и выпустил прекрасное серое колечко Дыма; оно поднялось высоко, не разорвавшись, и уплыло за Холм.
— Очень красиво! — произнес Гандальф. — Но нынче утром мне некогда пускать колечки из дыма. Я ищу кого-нибудь, чтобы участвовать в приключении, которое я задумал, а найти кого-нибудь очень трудно.
— Я думаю — в этих-то краях! Мы народ простой в спокойный, и приключения нам ни к чему. Они гадкие, неудобные, тревожные! Заставляют опаздывать к обеду! Не могу понять, почему другим они так нравятся. — Тут он засунул большие пальцы себе за подтяжки и выпустил новое колечко дыма, еще больше прежнего. Потом он взялся за утренние письма и начал читать их, притворяясь, что больше не замечает Гандальфа. Он решил, что этот гость ему не по душе, и хотел, чтобы тот ушел. Но старик не двинулся с места. Он стоял, опираясь на посох, и молча смотрел на Хоббита так, что Бильбо слегка встревожился и даже рассердился.
— Добре утро! — сказал он, наконец. — Нам здесь приключений не нужно, — спасибо! Можете поискать за Холмом или на том берегу. — Этим он хотел сказать, что разговор окончен.
— Как много у вас может значить «Доброе утро»! — заметил Гандальф. — Теперь это значит, что вы хотите отделаться от меня и что оно не будет добрым, пока я не уйду.
— Совсем нет, совсем нет, дорогой друг! Посмотрим, — кажется, я не знаю вашего имени…
— Да, да, дорогой друг! — а я знаю ваше, Бильбо Баггинс! Да и вы мое знаете, хотя и не помните, что оно мое. Я — Гандальф, вот я кто. Подумать только, — я дожил до того, что сын Белладонны Тук разговаривает со мной, как с каким-нибудь бродячим торговцем!
— Гандальф, Гандальф! Ох, батюшки! Это не тот странствующий кудесник, что подарил Старику Туку волшебные алмазные запонки, — они еще застегивались сами и не расстегивались, пока им не прикажут? Не тот, который рассказывал на вечеринках такие чудесные истории и о драконах, и карликах, и великанах, и спасенных принцессах, и нежданных удачах вдовьих сыновей? Не тот, кто делал такие необычайные фейерверки? Я их помню! У старика Тука они бывали в канун Дня Середины Лета. Чудесно! Они были, как огненные лилии, и настурции, и пионы, и висели в небе весь вечер. — Вы уже заметили, что Бильбо на самом деле не такой прозаичный, каким сам себя считал, и что он очень любит цветы. — Вот чудеса! — продолжал он. — Неужели вы — тот самый Гандальф, по милости которого столько смирных мальчиков и девочек уходило в Синюю даль искать всяких приключений, начиная с лазанья по деревьям и кончая прятаньем в трюмах кораблей, готовых отплыть за море? Да, вы время от времени вносили в наши края большое беспокойство. Простите, но я даже не думал, что вы еще занимаетесь делами.
— А чем же мне еще заниматься? — возразил кудесник. — Но, все равно, мне приятно, что вы еще помните обо мне хоть что-нибудь. Кажется, вы отозвались добром о моих фейерверках, а это сулит кой-какую надежду. Право, ради вашего дедушки Тука и ради бедняжки Белладонны я дам вам то, чего вы у меня просите.
— Простите, я у вас ничего не просил.
— Нет, просили. Уже дважды. Моего прощения. Я вас прощаю. Я даже готов послать вас в это приключение. Очень интересное для меня, очень полезное для вас, — да и выгодное тоже, если только вы в нем уцелеете.
— Очень жаль, но я не хочу никаких приключений, спасибо. Доброго утра. Но приходите, пожалуйста, ко мне пить чай, — в любое время, когда захотите! Почему бы не завтра? Приходите завтра. Прощайте! — С этими словами Хоббит повернулся и нырнул за свою круглую зеленую дверь и поскорее запер ее, стараясь только не показаться невежливым. В конце концов кудесники — это кудесники.
— И зачем я только пригласил его к чаю! — сказал он себе, спеша в кладовую. Он позавтракал совсем недавно, но считал, что пара бисквитов и глоток чего-нибудь крепкого будут полезны после всех волнений.
Гандальф тем временем все стоял перед его дверью и долго, беззвучно смеялся. Потом он подошел и концом своего посоха начертил на красивой зеленой двери какой-то странный знак. И ушел, — как раз в то время, когда Бильбо приканчивал второй бисквит и думал, что удалось избежать всяких приключений.
На следующий день он почти позабыл о Гандальфе. Память у него была неважная, так что он записывал то, что нужно, в книжку, например, вот так: «Гандальф чай вторник». Накануне он был слишком взволнован, чтобы сделать это.
Как раз перед чаем раздался громкий звонок, и тут он вспомнил. Он кинулся на кухню поставил чайник, достал еще одну чашку с блюдцем и еще два бисквита, а тогда побежал к двери.
— Простите, что я заставил вас ждать, — начал было он, но тут увидел, что это вовсе не Гандальф. Перед ним стоял Карлик с синей бородой, заткнутой за золотой пояс, в темно-зеленом капюшоне и с очень блестящими глазами. — Как только дверь открылась, он поспешил войти, словно его там ждали.
Он повесил свой капюшон на ближайший колышек и сказал, низко кланяясь: — Двалин, к вашим услугам.
— Бильбо Баггинс, ваш слуга, — отозвался Хоббит, слишком изумленный, чтобы спрашивать о чем-нибудь. Когда молчание вслед за этим начало затягиваться, он добавил:
— Я только что собирался пить чай; войдите, пожалуйста, и составьте мне компанию. — Немного чопорно, быть может, но он старался быть любезным. А что сделали бы вы, если бы к вам вдруг явился без приглашения какой-то Карлик и, не говоря ни слова, повесил свои вещи у вас в холле.
Они просидели за столом недолго и успели взять только по одному бисквиту, когда у двери раздался звонок, еще громче прежнего.
— Извините, — сказал Хоббит и побежал открывать.
— Так вы пришли, наконец, — хотел сказать он Гандальфу на этот раз. Но это снова был не Гандальф. Это был очень старый Карлик с белой бородой, в алом капюшоне; и он тоже вошел, как только дверь открылась, словно его приглашали войти.
— Я вижу, они уже начали собираться, — сказал он, заметив на колышке зелёный капюшон Двалина. Он повесил рядом свой, красный, и, приложив руку к груди, произнес:— Балин, к вашим услугам.
— Спасибо, — только и мог оказать Бильбо. Отвечать нужно было совсем не так, но слова «Они уже начали собираться» привели его в смятение. Он любил принимать гостей, но предпочитал знать об их приходе заранее, да и приглашать предпочитал сам. У него промелькнула ужасная мысль, что бисквитов может не хватить, и тогда ему — он знал свой долг хозяина и старался выполнять его во что бы то ни стало, — ему придется обойтись без них!
— Войдите же и выпейте чаю, — произнес он, с трудом переводя дыхание.
— Я бы предпочел пива, если вам все равно, добрый друг, — ответил седобородый Балин. — Но я ничего не имею против пышек, — с маком, если у вас есть.
— Сколько угодно! —услышал Бильбо свой собственный голос и сам ему удивился; с тем же чувством обнаружил, что мчится в погреб за пинтовой кружкой пива, потом в кладовую за превосходными круглыми пышками с маком, которые сам испек, чтобы полакомиться после ужина.
Когда он вернулся, Балин и Двалин за столом беседовали, как старые друзья (в сущности, они были родными братьями). Бильбо только успел поставить перед ними пиво и пышки, когда звонок раздался снова, а потом и еще раз.
«Ну, теперь-то это наверное Гандальф», — подумал он, спеша к двери. Но там были еще два Карлика, оба в синих капюшонах, оба с серебряными поясами и желтыми бородами; в руках у них были сумки с инструментами и лопаты. Они вскочили внутрь, как только дверь открылась, но Бильбо уже почти не удивлялся этому.
— Что вам угодно, добрые Карлики? — спросил он.
— Кили, ваш слуга! — сказал один.
— И Фили! — добавил другой; и оба сорвали свои капюшоны и поклонились.
— Ваш и вашего семейства, — ответил Бильбо, вспомнив на этот раз правила учтивости.
— Двалин и Балин уже здесь, я вижу, — сказал Кили. — Присоединимся же к компании!
«К компании! — подумал Хоббит. — Это слово мне не нравится. Я просто должен посидеть немного и собраться с мыслями, и выпить чего-нибудь». Он едва успел сделать глоток, сидя в углу, — пока четверо Карликов вокруг стола говорили о рудниках и золоте, и стычках с Троллями, и опустошениях, сделанных драконами, и о многом другом, чего он не понимал, ибо все это очень походило на приключения, — итак, он едва успел сделать глоток, как вдруг звонок зазвучал снова, и так громко, словно его за ручку дергал какой-нибудь озорник-мальчишка.
— Кто-то пришел, — сказал Хоббит, вставая.
— Их там четверо, судя по звуку, — сказал Фили — И мы их увидели еще издали.
Бедный Хоббит сел в холле и схватился за голову обеими руками, думая с ужасом о том, что произошло и что еще может произойти, и неужели все они останутся ужинать? — но тут звонок загремел еще громче, и он кинулся к двери. Там было не четверо, — там было пятеро, так как один подошел, пока он сидел и думал в холле. Он едва успел открыть, как все они оказались уже внутри, кланяясь и повторяя «К вашим услугам». Звали их Дори, Нори, Ори, Оин и Глоин, и очень скоро два пурпурных капюшона, один серый, один коричневый и один белый повисли на колышках, а их владельцы вошли в столовую, засунув свои большие руки за золотые и серебряные пояса. Набралась уже почти толпа. Кто-то просил пива, кто-то — чаю, один — кофе, и все они — пышек; так что Хоббиту некоторое время пришлось бегать взад и вперед.
Большой кофейник шумел на огне; пышки с маком уже исчезли, и Карлики принялись за масляные оладьи, как вдруг раздался — стук в дверь! Не звонок, а сильный стук в прекрасную зеленую дверь! Кто-то колотил в нее палкой!
Бильбо кинулся туда, очень сердитый, очень озадаченный и раздосадованный: это был самый неудачный день, какой он только мог вспомнить. Он рывком открыл дверь, и все они упали друг на друга: еще Карлики, целых четверо! А позади них стоял Гандальф, опираясь на посох и смеясь. Он сделал на двери порядочную вмятину; но при этом стер тайный знак, поставленный накануне.
— Осторожней! Осторожней! — произнес он. — Не похоже на вас, Бильбо, заставлять друзей ждать за порогом, а потом открывать дверь так внезапно. Позвольте мне познакомить вас: Бифур, Бофур, Бомбур и особо — Торин.
— К вашим услугам! — сказали, выстраиваясь в ряд, Бифур, Бофур и Бомбур. Потом они повесили капюшоны, два желтых и один светло-зеленый, а также один небесно-голубой с длинной серебряной кистью. Этот последний принадлежал Торину, а Торин был Карлик очень высокого рода, — это был сам великий Торин Дубовый Щит, и ему совсем не понравилось падать ничком на коврик у Бильбо, да еще когда на него свалились Бифур, Бофур и Бомбур. Особенно Бомбур, самый толстый и тяжелый из всех. Торин был очень надменным и ничего не сказал об «услугах»; но бедный Бильбо извинялся так усердно, что он в конце концов проворчал: «Не стоят говорить об этом» и перестал хмуриться.
— Ну, вот теперь мы собрались все, — произнес Гандальф, оглядывая тринадцать капюшонов, висящих в ряд, и вешая рядом с ними свою шляпу—Веселая компания, могу сказать! Надеюсь, для опоздавших найдется что-нибудь поесть и выпить? Что такое — чай? Нет, благодарю вас. Для меня лучше немного красного вина.
— И для меня тоже, — сказал Торин.
— И смородинового варенья и сыру, — добавил Бофур.
— И пирога со свининой и салату, — добавил Бомбур.
— И еще пышек — и пива — и кофе, если можно, — закричали остальные Карлики из-за двери.
— Добавьте еще яичницу, будьте умницей! — крикнул вслед ему Гандальф, когда Хоббит заторопился в кладовую. — И не забудьте холодного цыпленка и томатов.
«Кажется, они знают о моих запасах не хуже меня самого», — подумал Бильбо, чувствуя себя положительно ошеломленным и начиная бояться, не началось ли какое-нибудь поразительное приключение прямо у него в доме. Пока он собирал все бутылки и тарелки, и ножи, и вилки, и стаканы, и все прочее и нагромоздил их на большие подносы, ему стало очень жарко; он весь раскраснелся и очень расстроился.
— Провалиться бы всем этим Карликам на месте! — проворчал он вслух. — Почему они не придут помочь мне? — И тут он увидел в дверях кухни Балина и Двалина, а за ними — Фили и Кили; и не успел он ахнуть, как они умчали подносы в гостиную, поставили там несколько столиков, и все началось сначала.
Гандальф сидел на почетном месте, тринадцать Карликов— вокруг стола; а Бильбо устроился на скамье у камина, отщипывая кусочки от пышки (аппетит у него пропал) и старался делать вид, что все идет совершенно обычно, без, всяких приключений. Карлики все ели и ели, говорили и говорили, а время шло. Наконец, они отодвинулись на стульях, и Бильбо встал, чтобы собрать тарелки и стаканы.
— Вы, вероятно, останетесь ужинать? — спросил он самым учтивым я естественным тоном.
— Конечно! — ответил Торин. — И после ужина. Мы будем обсуждать дело допоздна, но сначала должны позаниматься музыкой. А теперь — убрать все!
Тотчас же двенадцать Карликов (сам Торин продолжал беседовать с Гандальфом) вскочили и живо собрали всю посуду в высокие груды. Даже не взглянув на подносы, они затем двинулись в кухню, неся одной рукой по целой башне из тарелок, да еще с бутылкой наверху, а Хоббит бегал вокруг них, твердя в ужасе: «Пожалуйста, осторожнее!» и «Не беспокойтесь, я сам!». Карлики притворялись, будто хотят перебить всю посуду, переломать ножи и вилки, разбросать объедки где попало, так что он вскрикивал и замирал от страха; но все это было только шуткой, и посуда была мгновенно вымыта, вычищена и расставлена по местам, а Бильбо мог только метаться по кухне, стараясь рассмотреть, что они делают. Покончив с уборкой, они вернулись в гостиную и увидели Торина: он поставил ноги на каминную решетку и курил трубку, выпуская дым огромными кольцами, и каждое шло туда, куда он приказывал: в каминную трубу, или за часы на камине, или под стол, или к потолку, но куда бы оно ни шло, ему не удавалось уйти от колец, которые выпускал из своей трубки Гандальф. У кудесника кольца были меньше, но каждое попадало внутрь кольца, выпущенного Торином, а потом, позеленев от радости, возвращалось к кудеснику и парило у него над головой. И таких колец собралось уже много. Бильбо стоял и любовался ими, — он любил колечки из дыма, а потом покраснел, вспомнив, как гордился вчера утром своими колечками, уносимыми ветром к вершине Холма.
— А теперь музыку! — скомандовал Торин. — Принесите инструменты!
Кили и Фили кинулись к своим суммам и достали оттуда по маленькой скрипке; Дори, Нори и Ори извлекли из-под своих курток по флейте; Бомбур принес из холла барабан, Бифур и Бофур — по кларнету. Двалин, и Балин сказали: — Простите, мы оставили свои за дверью. — А Торин сказал им: — Принесите заодно и мою. — Они пошли и вернулись с виолами, ростом почти с себя самих, и с арфой Торина, закутанной в зеленую ткань. Это была красивая золотая арфа, и когда Торин взял ее, то музыка началась тотчас же, — такая неожиданная и нежная, что Бильбо забыл обо всем, и она унесла его в темные страны под незнакомыми звездами, далеко за Реку и очень далеко от его норки под Холмом.
Через окно, открытое в склоне Холма, в комнату влились сумерки, благоухающие апрелем, и огонь в очаге мерцал, — они все продолжали играть, и тень от бороды Торина шевелилась на стене.
Потом стало совсем темно, и огонь погас, и тени исчезли, а они продолжали играть. И вдруг, сначала один, потом другой, — они запели под свою музыку теми низкими, глубокими голосами, какими поют только Карлики в глубине своих подземелий; и они пели о страшном Драконе, отнявшем у них дом и похитившем их золото и созданные ими чудесные сокровища, и о мести, которую они готовят ему.
Странная это была песнь, прекрасная и грозная; и при ее звуках Хоббит ощутил в себе любовь к прекрасным вещам, созданным искусными руками и волшебством, любовь пылкую и ревнивую, какая горит только в сердцах у Карликов. И тут кровь Туков проснулась в нем, и ему захотелось увидеть высокие горы, и услышать шум водопадов, и спускаться в пропасти, и носить меч, а не тросточку. Он взглянул в окно. В темном небе над деревьями горели звезды, и он подумал о сокровищах Карликов и об их блеске в темных пещерах. Потом в лесу за рекой вспыхнуло пламя, — должно быть, кто-то зажег костер, — и, он подумал о хищных драконах, устремляющихся на его тихий Холм и заливающих его пламенем. Он вздрогнул и снова стал самим собою, — простым Бильбо Баггинсом.
Он встал, дрожа. Ему захотелось пойти и принести лампу, а еще больше — побежать и спрятаться в погребе среди бочонков с пивом и не выходить оттуда, пока все Карлики не уйдут. И вдруг он понял, что музыка и пение прекратились и что все они смотрят на него, блестя в темноте глазами.
— Куда вы? — спросил Торин таким тоном, словно он уже отгадал оба намерения Хоббита.
— Не принести ли свету? — сказал Бильбо извиняющимся тоном.
— Мы любим темноту, — отозвались Карлики. — Темнота — для темных дел! До рассвета еще далеко.
— Ну, конечно, — сказал Бильбо и поспешил сесть. Но угодил мимо стула, прямо на каминную решетку, и уронил кочергу и совок.
— Тише! — произвел Гандальф. — Пусть Торин говорит.
И Торин начал:
— Гандальф, Карлики и Бильбо Баггинс! Мы собрались в этом доме нашего друга и сотоварища по заговору, наипревосходнейшего и отважнейшего из Хоббитов — да процветает он вовеки! Честь и хвала его пиву и вину! — Он приостановился, чтобы перевести дух и дождаться учтивого ответа от Хоббита; но Бильбо не обратил внимания на его комплименты и шевелил губами, пытаясь запротестовать против слов «отважный» и «сотоварищ по заговору», но не мог издать ни звука, — настолько он был ошеломлен. Поэтому Торин продолжал:
— Мы собрались, чтобы обсудить наши планы, пути, способы, цели и уловки. Вскоре, еще до рассвета, мы отправимся в свой долгий путь, — в путь, из которого некоторым из нас, или даже всем нам исключая нашего друга и наставника, премудрого кудесника Гандальфа), может быть, не суждено вернуться. Это великий миг. Наша Цель, я полагаю, всем нам хорошо известна. Почтенный Бильбо Баггинс и, быть может, кое-кто из младших Карликов (я буду, вероятно, прав, если назову Фили и Киля) могут попросить уточнить им ситуацию на данный момент…
Таков быть стиль Торина. Это был важный Карлик, и, если, дать ему волю, он мог бы, вероятно, продолжать в таком духе, пока не выбьется из сил, но не сказать при этом ничего такого, что не было бы уже всем известно. Но его грубо прервали. Бедный Бильбо не мог выдержать больше. При словах «может быть, не суждено вернуться», он почувствовал, что в нем поднимается крик, и очень скоро этот крик вырвался наружу вроде того, как со свистом вырывается из туннеля паровоз. Все Карлики вскочили с мест, опрокидывая стулья. Гандальф зажег на конце своего жезла голубой свет, и в его сиянии стало видно, что Хоббит стоит перед камином на коленях, весь трясясь, как тающее желе. Потом он упал ничком и повторял только «Молния стукнула, молния стукнула», без конца, и долго они не могли добиться от него ничего другого. Поэтому они подняли его, отнесли в гостиную и уложили на диване, поставив стакан с вином у него под рукой, и тогда вернулись к своему темному делу.
— Очень нервный субъект, — произнес Гандальф, когда они сели снова. — У него бывают такие смешные приступы, но он одни из лучших, — свиреп, как дракон, которому прищемили хвост.
Если вы видели когда-нибудь дракона, которому прищемили хвост, то поймете, что в приложении к любому из Хоббитов это может быть только поэтическим преувеличением, — даже в приложении к двоюродному прадеду Старика Тука, по прозвищу Ревун, который был среди Хоббитов таким великаном, что мог даже сидеть верхом на коне. В битве на Зеленых Полях он ринулся на Орков и снес их предводителю Гольфимбулу голову деревянной палицей. Голова взвилась в воздух, пролетела сотню ярдов и упала в кроличью нору, и битва была выиграна, и так родилась игра в гольф.
Дверь у нее была совершенно круглая, как крышки люка, выкрашена в ярко-зеленый цвет, с блестящей медной ручкой как раз в центре. Дверь открывалась в холл, похожий на туннель: очень уютный туннель без дыма, с облицовкой по стенам, с коврами на выстланном плитками полу, с полированными стульями и множеством колышков для плащей и шляп, ибо Хоббит любил, когда к нему приходили гости. Туннель шел все дальше и дальше, не всегда прямо, но довольно глубоко в недра холма, — на много миль вокруг называвшегося просто Холмом, — и в его стенах было множество маленьких круглых дверей. Хоббиты не любят лестниц: спальни, ванные комнаты, кладовые (их множество), гардеробные (целые комнаты, набитые одеждой), кухни, столовые — все размещалось на одном уровне. Лучшие комнаты — те, что слева от входа, так как только в них были окна, тоже круглые, глубоко сидящие, выходившие в садик и на луга за ним, спускающиеся к реке.
Хоббит, о котором идет речь, был весьма зажиточный; звали его Бильбо Баггинс. Баггинсы жили у Холма с незапамятных времен, и все считали их очень Почтенными, — не только потому, что многие из них были богатыми, но и потому, что они никогда не пускались ни в какие приключения и не делали ничего неожиданного. Еще не задав вопроса, вы уже могли угадать, как ответит на него любой из Баггинсов. Но здесь речь пойдет о том, как один из Баггинсов участвовал в приключении и как он говорил и делал то, чего никто не ожидал бы от него. Возможно, что он потерял уважение своих соседей, зато приобрел.., но в конце вы увидите, приобрел ли он вообще что-нибудь.
Матерью нашего Хоббита.., но что такое Хоббит? Мне кажется, о Хоббитах нужно сказать несколько слов теперь, когда они встречаются редко и боятся Большого Народа, — так они называют нас. Это человечки небольшого роста и безбородые; волшебства в них мало или нет совсем, если не считать мелкого, обыденного, помогающего им исчезать быстро и бесследно, когда глупые большие Люди, вроде нас с вами, неуклюже шатаются вокруг, шумя так, что их слышно за целую милю. Хоббиты с возрастом склонны полнеть и обзаводиться брюшком; одеваются они ярко (предпочитая желтый и зеленый цвет), но обуви не носят, так как подошвы у них от природы толстые, а ступни обросли густой, теплой, темно-бурой шерстью, вроде той, что растет у них на головах (там она курчавая); пальцы у них длинные, смуглые, ловкие, лица добродушные, смех низкий и сочный, особенно после обеда, — а обедать они любят по дважды в день, если есть возможность. Ну, теперь вы знаете достаточно, чтобы можно было продолжать. Итак, матерью нашего Хоббита, то есть Бильбо Баггинса, была Белладонна Тук, одна из трех замечательных дочерей старика Тука, главы Хоббитов, живших по ту сторону Воды: эта речка течёт у подножия Холма. Говорили, что когда-то давно кто-то из Туков породнился с Эльфами, (злые языки утверждали даже, что и с Троллями); верно здесь то, что в них оставалось что-то не совсем похожее на Хоббитов и что время от времени кто-нибудь из них отправлялся на поиски приключений. Они исчезали без следа, но семья скрывала это; и факт тот, что Туков уважали меньше, чем Баггинсов, хотя они, несомненно, были богаче.
Нельзя сказать, что у Белладонны Тук бывали приключения после того, как она стала женой Бунго Баггинса. Бунго, отец Бильбо, построил для нее (и отчасти на ее деньги) самую роскошную нору, какую только можно найти под Холмом или за Холмом или по ту сторону Воды, и там она. оставалась до конца своих дней. Но все же вероятно, что Бильбо, их единственный сын, — хотя он и выглядел, и вел себя, как точная копия своего важного, всегда спокойного отца, — что он унаследовал от Туков что-то странное, ждавшее только случая проявиться. Случая все не было, пока Бильбо не приблизился к рубежу 50 лет; и все это время он прожил в прекрасной норе, построенной его отцом, пока не стало казаться, что он прирос к этому месту навсегда.
В одно прекрасное, спокойное утро, — давным-давно, когда в мире было больше зелени и меньше шума, а Хоббитов было много, и все они процветали, — в такое утро Бильбо Баггинс стоял у своей двери; он уже позавтракал и курил Огромную деревянную трубку, доходившую почти до земли, когда вдруг появился Гандальф.
Гандальф! Если вы слышали о нем только четверть того, что о нем рассказывают, — то были бы готовы к любой необычайной истории. Приключения и рассказы о них так и вырастали повсюду, где бы он ни прошел, и все они — необычайные. Гандальф не появлялся поблизости от Холма очень-очень давно, — с тех пор, как умер Старик Тук? его приятель, — и Хоббиты почти позабыли, как он выглядит. Он покинул Холм и ушел за реку па своим делам, когда все они еще были маленькими мальчиками и девочками.
Ничего не подозревавший Бильбо увидел в это утро только старика в остроконечной синей шляпе, в сером плаще к высоких сапогах, с длинной седой бородой, спускавшейся ниже его серебряного пояса.
— Доброе утро! — сказал ему Бильбо и сказал искренне. Солнце сияло, трава была ярко-зеленая. Но Гандальф только воззрился на него из-под кустистых бровей.
— Что вы хотите сказать? — произнес он. — Желаете ли вы мне доброго утра; или считаете, что это утро доброе, — все равно, хочу я этого или нет, — или что в такое утро хорошо быть добрым; или что в это утро вы чувствуете себя хорошо?
— Все это сразу, — ответил Бильбо, — и к тому же это утро — хорошее, чтобы курить добрый табак на свежем воздухе. Если у вас есть трубка, садитесь и возьмите моего табачку. Спешить некуда, у нас еще весь день впереди. — Тут Бильбо сел на скамью у двери, скрестил ноги и выпустил прекрасное серое колечко Дыма; оно поднялось высоко, не разорвавшись, и уплыло за Холм.
— Очень красиво! — произнес Гандальф. — Но нынче утром мне некогда пускать колечки из дыма. Я ищу кого-нибудь, чтобы участвовать в приключении, которое я задумал, а найти кого-нибудь очень трудно.
— Я думаю — в этих-то краях! Мы народ простой в спокойный, и приключения нам ни к чему. Они гадкие, неудобные, тревожные! Заставляют опаздывать к обеду! Не могу понять, почему другим они так нравятся. — Тут он засунул большие пальцы себе за подтяжки и выпустил новое колечко дыма, еще больше прежнего. Потом он взялся за утренние письма и начал читать их, притворяясь, что больше не замечает Гандальфа. Он решил, что этот гость ему не по душе, и хотел, чтобы тот ушел. Но старик не двинулся с места. Он стоял, опираясь на посох, и молча смотрел на Хоббита так, что Бильбо слегка встревожился и даже рассердился.
— Добре утро! — сказал он, наконец. — Нам здесь приключений не нужно, — спасибо! Можете поискать за Холмом или на том берегу. — Этим он хотел сказать, что разговор окончен.
— Как много у вас может значить «Доброе утро»! — заметил Гандальф. — Теперь это значит, что вы хотите отделаться от меня и что оно не будет добрым, пока я не уйду.
— Совсем нет, совсем нет, дорогой друг! Посмотрим, — кажется, я не знаю вашего имени…
— Да, да, дорогой друг! — а я знаю ваше, Бильбо Баггинс! Да и вы мое знаете, хотя и не помните, что оно мое. Я — Гандальф, вот я кто. Подумать только, — я дожил до того, что сын Белладонны Тук разговаривает со мной, как с каким-нибудь бродячим торговцем!
— Гандальф, Гандальф! Ох, батюшки! Это не тот странствующий кудесник, что подарил Старику Туку волшебные алмазные запонки, — они еще застегивались сами и не расстегивались, пока им не прикажут? Не тот, который рассказывал на вечеринках такие чудесные истории и о драконах, и карликах, и великанах, и спасенных принцессах, и нежданных удачах вдовьих сыновей? Не тот, кто делал такие необычайные фейерверки? Я их помню! У старика Тука они бывали в канун Дня Середины Лета. Чудесно! Они были, как огненные лилии, и настурции, и пионы, и висели в небе весь вечер. — Вы уже заметили, что Бильбо на самом деле не такой прозаичный, каким сам себя считал, и что он очень любит цветы. — Вот чудеса! — продолжал он. — Неужели вы — тот самый Гандальф, по милости которого столько смирных мальчиков и девочек уходило в Синюю даль искать всяких приключений, начиная с лазанья по деревьям и кончая прятаньем в трюмах кораблей, готовых отплыть за море? Да, вы время от времени вносили в наши края большое беспокойство. Простите, но я даже не думал, что вы еще занимаетесь делами.
— А чем же мне еще заниматься? — возразил кудесник. — Но, все равно, мне приятно, что вы еще помните обо мне хоть что-нибудь. Кажется, вы отозвались добром о моих фейерверках, а это сулит кой-какую надежду. Право, ради вашего дедушки Тука и ради бедняжки Белладонны я дам вам то, чего вы у меня просите.
— Простите, я у вас ничего не просил.
— Нет, просили. Уже дважды. Моего прощения. Я вас прощаю. Я даже готов послать вас в это приключение. Очень интересное для меня, очень полезное для вас, — да и выгодное тоже, если только вы в нем уцелеете.
— Очень жаль, но я не хочу никаких приключений, спасибо. Доброго утра. Но приходите, пожалуйста, ко мне пить чай, — в любое время, когда захотите! Почему бы не завтра? Приходите завтра. Прощайте! — С этими словами Хоббит повернулся и нырнул за свою круглую зеленую дверь и поскорее запер ее, стараясь только не показаться невежливым. В конце концов кудесники — это кудесники.
— И зачем я только пригласил его к чаю! — сказал он себе, спеша в кладовую. Он позавтракал совсем недавно, но считал, что пара бисквитов и глоток чего-нибудь крепкого будут полезны после всех волнений.
Гандальф тем временем все стоял перед его дверью и долго, беззвучно смеялся. Потом он подошел и концом своего посоха начертил на красивой зеленой двери какой-то странный знак. И ушел, — как раз в то время, когда Бильбо приканчивал второй бисквит и думал, что удалось избежать всяких приключений.
На следующий день он почти позабыл о Гандальфе. Память у него была неважная, так что он записывал то, что нужно, в книжку, например, вот так: «Гандальф чай вторник». Накануне он был слишком взволнован, чтобы сделать это.
Как раз перед чаем раздался громкий звонок, и тут он вспомнил. Он кинулся на кухню поставил чайник, достал еще одну чашку с блюдцем и еще два бисквита, а тогда побежал к двери.
— Простите, что я заставил вас ждать, — начал было он, но тут увидел, что это вовсе не Гандальф. Перед ним стоял Карлик с синей бородой, заткнутой за золотой пояс, в темно-зеленом капюшоне и с очень блестящими глазами. — Как только дверь открылась, он поспешил войти, словно его там ждали.
Он повесил свой капюшон на ближайший колышек и сказал, низко кланяясь: — Двалин, к вашим услугам.
— Бильбо Баггинс, ваш слуга, — отозвался Хоббит, слишком изумленный, чтобы спрашивать о чем-нибудь. Когда молчание вслед за этим начало затягиваться, он добавил:
— Я только что собирался пить чай; войдите, пожалуйста, и составьте мне компанию. — Немного чопорно, быть может, но он старался быть любезным. А что сделали бы вы, если бы к вам вдруг явился без приглашения какой-то Карлик и, не говоря ни слова, повесил свои вещи у вас в холле.
Они просидели за столом недолго и успели взять только по одному бисквиту, когда у двери раздался звонок, еще громче прежнего.
— Извините, — сказал Хоббит и побежал открывать.
— Так вы пришли, наконец, — хотел сказать он Гандальфу на этот раз. Но это снова был не Гандальф. Это был очень старый Карлик с белой бородой, в алом капюшоне; и он тоже вошел, как только дверь открылась, словно его приглашали войти.
— Я вижу, они уже начали собираться, — сказал он, заметив на колышке зелёный капюшон Двалина. Он повесил рядом свой, красный, и, приложив руку к груди, произнес:— Балин, к вашим услугам.
— Спасибо, — только и мог оказать Бильбо. Отвечать нужно было совсем не так, но слова «Они уже начали собираться» привели его в смятение. Он любил принимать гостей, но предпочитал знать об их приходе заранее, да и приглашать предпочитал сам. У него промелькнула ужасная мысль, что бисквитов может не хватить, и тогда ему — он знал свой долг хозяина и старался выполнять его во что бы то ни стало, — ему придется обойтись без них!
— Войдите же и выпейте чаю, — произнес он, с трудом переводя дыхание.
— Я бы предпочел пива, если вам все равно, добрый друг, — ответил седобородый Балин. — Но я ничего не имею против пышек, — с маком, если у вас есть.
— Сколько угодно! —услышал Бильбо свой собственный голос и сам ему удивился; с тем же чувством обнаружил, что мчится в погреб за пинтовой кружкой пива, потом в кладовую за превосходными круглыми пышками с маком, которые сам испек, чтобы полакомиться после ужина.
Когда он вернулся, Балин и Двалин за столом беседовали, как старые друзья (в сущности, они были родными братьями). Бильбо только успел поставить перед ними пиво и пышки, когда звонок раздался снова, а потом и еще раз.
«Ну, теперь-то это наверное Гандальф», — подумал он, спеша к двери. Но там были еще два Карлика, оба в синих капюшонах, оба с серебряными поясами и желтыми бородами; в руках у них были сумки с инструментами и лопаты. Они вскочили внутрь, как только дверь открылась, но Бильбо уже почти не удивлялся этому.
— Что вам угодно, добрые Карлики? — спросил он.
— Кили, ваш слуга! — сказал один.
— И Фили! — добавил другой; и оба сорвали свои капюшоны и поклонились.
— Ваш и вашего семейства, — ответил Бильбо, вспомнив на этот раз правила учтивости.
— Двалин и Балин уже здесь, я вижу, — сказал Кили. — Присоединимся же к компании!
«К компании! — подумал Хоббит. — Это слово мне не нравится. Я просто должен посидеть немного и собраться с мыслями, и выпить чего-нибудь». Он едва успел сделать глоток, сидя в углу, — пока четверо Карликов вокруг стола говорили о рудниках и золоте, и стычках с Троллями, и опустошениях, сделанных драконами, и о многом другом, чего он не понимал, ибо все это очень походило на приключения, — итак, он едва успел сделать глоток, как вдруг звонок зазвучал снова, и так громко, словно его за ручку дергал какой-нибудь озорник-мальчишка.
— Кто-то пришел, — сказал Хоббит, вставая.
— Их там четверо, судя по звуку, — сказал Фили — И мы их увидели еще издали.
Бедный Хоббит сел в холле и схватился за голову обеими руками, думая с ужасом о том, что произошло и что еще может произойти, и неужели все они останутся ужинать? — но тут звонок загремел еще громче, и он кинулся к двери. Там было не четверо, — там было пятеро, так как один подошел, пока он сидел и думал в холле. Он едва успел открыть, как все они оказались уже внутри, кланяясь и повторяя «К вашим услугам». Звали их Дори, Нори, Ори, Оин и Глоин, и очень скоро два пурпурных капюшона, один серый, один коричневый и один белый повисли на колышках, а их владельцы вошли в столовую, засунув свои большие руки за золотые и серебряные пояса. Набралась уже почти толпа. Кто-то просил пива, кто-то — чаю, один — кофе, и все они — пышек; так что Хоббиту некоторое время пришлось бегать взад и вперед.
Большой кофейник шумел на огне; пышки с маком уже исчезли, и Карлики принялись за масляные оладьи, как вдруг раздался — стук в дверь! Не звонок, а сильный стук в прекрасную зеленую дверь! Кто-то колотил в нее палкой!
Бильбо кинулся туда, очень сердитый, очень озадаченный и раздосадованный: это был самый неудачный день, какой он только мог вспомнить. Он рывком открыл дверь, и все они упали друг на друга: еще Карлики, целых четверо! А позади них стоял Гандальф, опираясь на посох и смеясь. Он сделал на двери порядочную вмятину; но при этом стер тайный знак, поставленный накануне.
— Осторожней! Осторожней! — произнес он. — Не похоже на вас, Бильбо, заставлять друзей ждать за порогом, а потом открывать дверь так внезапно. Позвольте мне познакомить вас: Бифур, Бофур, Бомбур и особо — Торин.
— К вашим услугам! — сказали, выстраиваясь в ряд, Бифур, Бофур и Бомбур. Потом они повесили капюшоны, два желтых и один светло-зеленый, а также один небесно-голубой с длинной серебряной кистью. Этот последний принадлежал Торину, а Торин был Карлик очень высокого рода, — это был сам великий Торин Дубовый Щит, и ему совсем не понравилось падать ничком на коврик у Бильбо, да еще когда на него свалились Бифур, Бофур и Бомбур. Особенно Бомбур, самый толстый и тяжелый из всех. Торин был очень надменным и ничего не сказал об «услугах»; но бедный Бильбо извинялся так усердно, что он в конце концов проворчал: «Не стоят говорить об этом» и перестал хмуриться.
— Ну, вот теперь мы собрались все, — произнес Гандальф, оглядывая тринадцать капюшонов, висящих в ряд, и вешая рядом с ними свою шляпу—Веселая компания, могу сказать! Надеюсь, для опоздавших найдется что-нибудь поесть и выпить? Что такое — чай? Нет, благодарю вас. Для меня лучше немного красного вина.
— И для меня тоже, — сказал Торин.
— И смородинового варенья и сыру, — добавил Бофур.
— И пирога со свининой и салату, — добавил Бомбур.
— И еще пышек — и пива — и кофе, если можно, — закричали остальные Карлики из-за двери.
— Добавьте еще яичницу, будьте умницей! — крикнул вслед ему Гандальф, когда Хоббит заторопился в кладовую. — И не забудьте холодного цыпленка и томатов.
«Кажется, они знают о моих запасах не хуже меня самого», — подумал Бильбо, чувствуя себя положительно ошеломленным и начиная бояться, не началось ли какое-нибудь поразительное приключение прямо у него в доме. Пока он собирал все бутылки и тарелки, и ножи, и вилки, и стаканы, и все прочее и нагромоздил их на большие подносы, ему стало очень жарко; он весь раскраснелся и очень расстроился.
— Провалиться бы всем этим Карликам на месте! — проворчал он вслух. — Почему они не придут помочь мне? — И тут он увидел в дверях кухни Балина и Двалина, а за ними — Фили и Кили; и не успел он ахнуть, как они умчали подносы в гостиную, поставили там несколько столиков, и все началось сначала.
Гандальф сидел на почетном месте, тринадцать Карликов— вокруг стола; а Бильбо устроился на скамье у камина, отщипывая кусочки от пышки (аппетит у него пропал) и старался делать вид, что все идет совершенно обычно, без, всяких приключений. Карлики все ели и ели, говорили и говорили, а время шло. Наконец, они отодвинулись на стульях, и Бильбо встал, чтобы собрать тарелки и стаканы.
— Вы, вероятно, останетесь ужинать? — спросил он самым учтивым я естественным тоном.
— Конечно! — ответил Торин. — И после ужина. Мы будем обсуждать дело допоздна, но сначала должны позаниматься музыкой. А теперь — убрать все!
Тотчас же двенадцать Карликов (сам Торин продолжал беседовать с Гандальфом) вскочили и живо собрали всю посуду в высокие груды. Даже не взглянув на подносы, они затем двинулись в кухню, неся одной рукой по целой башне из тарелок, да еще с бутылкой наверху, а Хоббит бегал вокруг них, твердя в ужасе: «Пожалуйста, осторожнее!» и «Не беспокойтесь, я сам!». Карлики притворялись, будто хотят перебить всю посуду, переломать ножи и вилки, разбросать объедки где попало, так что он вскрикивал и замирал от страха; но все это было только шуткой, и посуда была мгновенно вымыта, вычищена и расставлена по местам, а Бильбо мог только метаться по кухне, стараясь рассмотреть, что они делают. Покончив с уборкой, они вернулись в гостиную и увидели Торина: он поставил ноги на каминную решетку и курил трубку, выпуская дым огромными кольцами, и каждое шло туда, куда он приказывал: в каминную трубу, или за часы на камине, или под стол, или к потолку, но куда бы оно ни шло, ему не удавалось уйти от колец, которые выпускал из своей трубки Гандальф. У кудесника кольца были меньше, но каждое попадало внутрь кольца, выпущенного Торином, а потом, позеленев от радости, возвращалось к кудеснику и парило у него над головой. И таких колец собралось уже много. Бильбо стоял и любовался ими, — он любил колечки из дыма, а потом покраснел, вспомнив, как гордился вчера утром своими колечками, уносимыми ветром к вершине Холма.
— А теперь музыку! — скомандовал Торин. — Принесите инструменты!
Кили и Фили кинулись к своим суммам и достали оттуда по маленькой скрипке; Дори, Нори и Ори извлекли из-под своих курток по флейте; Бомбур принес из холла барабан, Бифур и Бофур — по кларнету. Двалин, и Балин сказали: — Простите, мы оставили свои за дверью. — А Торин сказал им: — Принесите заодно и мою. — Они пошли и вернулись с виолами, ростом почти с себя самих, и с арфой Торина, закутанной в зеленую ткань. Это была красивая золотая арфа, и когда Торин взял ее, то музыка началась тотчас же, — такая неожиданная и нежная, что Бильбо забыл обо всем, и она унесла его в темные страны под незнакомыми звездами, далеко за Реку и очень далеко от его норки под Холмом.
Через окно, открытое в склоне Холма, в комнату влились сумерки, благоухающие апрелем, и огонь в очаге мерцал, — они все продолжали играть, и тень от бороды Торина шевелилась на стене.
Потом стало совсем темно, и огонь погас, и тени исчезли, а они продолжали играть. И вдруг, сначала один, потом другой, — они запели под свою музыку теми низкими, глубокими голосами, какими поют только Карлики в глубине своих подземелий; и они пели о страшном Драконе, отнявшем у них дом и похитившем их золото и созданные ими чудесные сокровища, и о мести, которую они готовят ему.
Странная это была песнь, прекрасная и грозная; и при ее звуках Хоббит ощутил в себе любовь к прекрасным вещам, созданным искусными руками и волшебством, любовь пылкую и ревнивую, какая горит только в сердцах у Карликов. И тут кровь Туков проснулась в нем, и ему захотелось увидеть высокие горы, и услышать шум водопадов, и спускаться в пропасти, и носить меч, а не тросточку. Он взглянул в окно. В темном небе над деревьями горели звезды, и он подумал о сокровищах Карликов и об их блеске в темных пещерах. Потом в лесу за рекой вспыхнуло пламя, — должно быть, кто-то зажег костер, — и, он подумал о хищных драконах, устремляющихся на его тихий Холм и заливающих его пламенем. Он вздрогнул и снова стал самим собою, — простым Бильбо Баггинсом.
Он встал, дрожа. Ему захотелось пойти и принести лампу, а еще больше — побежать и спрятаться в погребе среди бочонков с пивом и не выходить оттуда, пока все Карлики не уйдут. И вдруг он понял, что музыка и пение прекратились и что все они смотрят на него, блестя в темноте глазами.
— Куда вы? — спросил Торин таким тоном, словно он уже отгадал оба намерения Хоббита.
— Не принести ли свету? — сказал Бильбо извиняющимся тоном.
— Мы любим темноту, — отозвались Карлики. — Темнота — для темных дел! До рассвета еще далеко.
— Ну, конечно, — сказал Бильбо и поспешил сесть. Но угодил мимо стула, прямо на каминную решетку, и уронил кочергу и совок.
— Тише! — произвел Гандальф. — Пусть Торин говорит.
И Торин начал:
— Гандальф, Карлики и Бильбо Баггинс! Мы собрались в этом доме нашего друга и сотоварища по заговору, наипревосходнейшего и отважнейшего из Хоббитов — да процветает он вовеки! Честь и хвала его пиву и вину! — Он приостановился, чтобы перевести дух и дождаться учтивого ответа от Хоббита; но Бильбо не обратил внимания на его комплименты и шевелил губами, пытаясь запротестовать против слов «отважный» и «сотоварищ по заговору», но не мог издать ни звука, — настолько он был ошеломлен. Поэтому Торин продолжал:
— Мы собрались, чтобы обсудить наши планы, пути, способы, цели и уловки. Вскоре, еще до рассвета, мы отправимся в свой долгий путь, — в путь, из которого некоторым из нас, или даже всем нам исключая нашего друга и наставника, премудрого кудесника Гандальфа), может быть, не суждено вернуться. Это великий миг. Наша Цель, я полагаю, всем нам хорошо известна. Почтенный Бильбо Баггинс и, быть может, кое-кто из младших Карликов (я буду, вероятно, прав, если назову Фили и Киля) могут попросить уточнить им ситуацию на данный момент…
Таков быть стиль Торина. Это был важный Карлик, и, если, дать ему волю, он мог бы, вероятно, продолжать в таком духе, пока не выбьется из сил, но не сказать при этом ничего такого, что не было бы уже всем известно. Но его грубо прервали. Бедный Бильбо не мог выдержать больше. При словах «может быть, не суждено вернуться», он почувствовал, что в нем поднимается крик, и очень скоро этот крик вырвался наружу вроде того, как со свистом вырывается из туннеля паровоз. Все Карлики вскочили с мест, опрокидывая стулья. Гандальф зажег на конце своего жезла голубой свет, и в его сиянии стало видно, что Хоббит стоит перед камином на коленях, весь трясясь, как тающее желе. Потом он упал ничком и повторял только «Молния стукнула, молния стукнула», без конца, и долго они не могли добиться от него ничего другого. Поэтому они подняли его, отнесли в гостиную и уложили на диване, поставив стакан с вином у него под рукой, и тогда вернулись к своему темному делу.
— Очень нервный субъект, — произнес Гандальф, когда они сели снова. — У него бывают такие смешные приступы, но он одни из лучших, — свиреп, как дракон, которому прищемили хвост.
Если вы видели когда-нибудь дракона, которому прищемили хвост, то поймете, что в приложении к любому из Хоббитов это может быть только поэтическим преувеличением, — даже в приложении к двоюродному прадеду Старика Тука, по прозвищу Ревун, который был среди Хоббитов таким великаном, что мог даже сидеть верхом на коне. В битве на Зеленых Полях он ринулся на Орков и снес их предводителю Гольфимбулу голову деревянной палицей. Голова взвилась в воздух, пролетела сотню ярдов и упала в кроличью нору, и битва была выиграна, и так родилась игра в гольф.