отряд с веревочными лестницами.
Даже если бы и нельзя было рассчитывать на постороннюю
помощь, они все равно вышли бы из положения. Пусть лишь один из
них поднимется на утес -- и он спустит веревочную лестницу,
чтобы могли подняться и его товарищи.
Легко догадаться, что роль воздухоплавателя взял на себя
Оссару. Шикари сам вызвался совершить опасный подъем: товарищи
охотно приняли его предложение. Не потому, что они боялись за
свою жизнь -- оба уже не раз доказали свою храбрость -- но
Оссару мог лучше других справиться с этой задачей: выбравшись
из долины, он быстро спустится с гор, дойдет до ближайшего
селения и сумеет объясниться с туземцами на их родном языке,
растолковав им, какая от них требуется помощь.
Наконец наступила решительная минута. Всеми владела одна
мысль: выдержит ли испытание их воздушный корабль?
Все трое стояли перед кучкой травы и шерсти, которую
оставалось только поджечь.
Карл держал в руке пылающий факел. У Каспара в руках была
толстая веревка, и он должен был удерживать шар от слишком
быстрого подъема. А Оссару с дорожным мешком за плечами стоял у
гондолы, готовый в нее вскочить.
Увы! Как обманчивы людские предположения! Самые точные
расчеты иной раз оказываются ошибочными, а в данном случае не
могло быть и речи о непредвиденной ошибке, ибо с самого начала
Карл сомневался в успехе и теперь был скорее разочарован, чем
обманут в своих надеждах.
Оссару не суждено было сесть в плетеную корзину и
совершить подъем на воздушном шаре.
Карл прикоснулся факелом к кучке рубленой травы и шерсти.
Вспыхнуло пламя, взвился дым, стебельки быстро обуглились;
подбросили еще топлива -- костер ярко разгорелся. Горячий
воздух проникал в отверстие, раздувая мешок, который
мало-помалу принимал шарообразную форму.
Еще миг -- и шар дрогнул и стал метаться из стороны в
сторону, как огромный раненый зверь. Он поднялся на несколько
дюймов над землей, упал, снова взлетел, опять упал и продолжал
подпрыгивать, но -- увы! -- ему ни разу ни удалось поднять
корзину хотя бы на высоту человеческого роста.
Карл снова и снова подбрасывал в костер рубленую траву и
пучки шерсти, но все было напрасно. Шар был наполнен до отказа
горячим воздухом, и, если бы они находились на уровне моря и
оболочка была из более легкого материала, он мог бы взлететь на
огромную высоту.
Итак, все их усилия оказались напрасными. Гигантский шар
не мог подняться и на шесть футов над землей. Ему не поднять бы
даже кошку -- не то что человека. Словом, их постигла еще одна
неудача, увеличив и без того длинный список горьких
разочарований.
Более часа поддерживал Карл огонь в костре. Он даже
пробовал жечь ветки смолистой сосны, надеясь, что сможет
заставить шар подняться ввысь, но от этого не было никакого
толку. Шар подпрыгивал, как и прежде, но упорно отказывался
взлететь.
Наконец терпение истощилось, и, окончательно потеряв
надежду, инженер отвернулся от аппарата, который стоил им таких
огромных трудов. С минуту он стоял в нерешительности. Потом
тяжело вздохнул, сожалея о потраченных даром усилиях, и
медленно, с поникшей головой побрел прочь. Каспар вскоре
последовал за братом, также испытывая жестокое разочарование.
Но Оссару расстался с надутым чудовищем по-другому.
Подойдя к шару, он несколько секунд молча смотрел на него,
словно скорбя о том, что ему пришлось так долго корпеть над ним
понапрасну, и, выкрикнув фразу, означавшую: "Ни к черту не
годен -- ни на земле, ни в воде, ни в воздухе! ", он с такой
яростью пнул шар ногой, что туго натянутые шкурки лопнули по
швам. Шикари гневно отвернулся и ушел, бросив бесполезную
махину на произвол судьбы. Участь шара была весьма печальна. Не
успели наши горе-воздухоплаватели отойти, как находившийся в
нем воздух начал остывать, огромный шар стал морщиться,
сжиматься и наконец грузно осел на сосновые угли, еще тлевшие
под ним. В следующий миг просмоленные по швам шкурки, веревки и
деревянные части вспыхнули, как солома. Пламя бурно взметнулось
кверху; алые змеи поползли по шару и лизали его огненными
языками, и, когда наши неудачники, стоя на пороге хижины,
обернулись в его сторону, они увидели, что шар пылает, как
огромный факел.
Случись этот пожар двумя часами раньше, это было бы для
них величайшим несчастьем. Но теперь они взирали на пылающий
шар так же равнодушно, как, по преданию, некогда взирал Нерон
на пожар великого города, расположенного на семи холмах9.
Кажется, за все время своего пребывания в этой "долине
скорби" охотники еще ни разу не испытывали такого отчаяния, как
в тот злополучный день, когда лопнул их огромный мыльный
пузырь. Все средства исчерпаны. Больше ничего нельзя было
придумать! Да и не хотелось больше бороться. Все трое упали
духом и, казалось, были морально убиты. Было ясно, что теперь
им уже не на что надеяться.
Правда, это было не то отчаяние, какое овладевает
человеком перед лицом надвигающейся на него неотвратимой
гибели, -- их жизни ничего не угрожало, и все же ими овладело
горькое чувство. Они знали, что, быть может, проживут в этой
долине так же долго, как прожили бы в любом другом месте
земного шара. Но какую цену имеет такая жизнь? Ведь они
навсегда отрезаны от мира людей, и им суждено влачить жалкое,
одинокое существование.
Ни у кого из них не было ни малейшей склонности к
отшельничеству. Никто из них не пожелал бы стать вторым
Симеоном Столпником10. Вы, пожалуй, подумаете, что ревностно
изучавшему природу Карлу было бы легче переносить такое
уединение. Правда, у него были приятные спутники, с которыми не
скоро соскучишься, но едва ли Карл стал бы уделять им много
внимания, ибо человека, знающего, что он одинок в мире, и
одинок навсегда, уже ничто не интересует: ни человеческая душа,
ни книга природы.
Что до Каспара, то при одной мысли, что ему предстоит до
конца дней прожить в этой долине, у него кровь холодела в
жилах.
Оссару был опечален не менее своих товарищей по несчастью
и вздыхал по своей бамбуковой хижине на жаркой равнине
Индостана так же, как они по родному очагу в далекой Баварии.
Правда, их все же было трое, и это было огромное
преимущество. Им мог бы позавидовать любой мореплаватель,
потерпевший крушение и выброшенный на необитаемый остров. Они
сознавали это и благодарили судьбу. У каждого было двое
товарищей. Но у них невольно сжималось сердце, когда они думали
о будущем: кто знает, быть может, недалек тот час, когда один
из них покинет долину без помощи веревочной лестницы и
воздушного шара, за ним другой, и последний останется в полном,
безотрадном одиночестве...
В таких печальных размышлениях провели они этот вечер и
весь следующий день. Они не замечали времени, и у них даже не
было желания хоть что-нибудь приготовить себе на обед. Мысль
отказывалась работать, и, казалось, их навсегда покинула
энергия.
Но такое положение вещей не могло долго продолжаться. Как
мы уже говорили, в душе человека таятся неисчерпаемые силы, и
она способна возрождаться. Человек может оправиться после
самого тяжелого удара. Иной раз кажется, что сердце его
разбито, но пройдет время, затянутся глубокие сердечные раны, и
вновь восстановится душевное равновесие. Закованный в цепи раб,
узник в мрачной темнице, беглец, приютившийся на пустынном
острове, -- порой испытывают такую же яркую, живую радость, как
царь, восседающий на троне, или победитель на своей
триумфальной колеснице.
Не существует на земле счастья без примеси горечи, и,
должно быть, не бывает безутешной печали.
Не прошло и двух дней после этого тяжелого потрясения, как
все трое начали выходить из оцепенения: они снова почувствовали
голод и жажду, ибо эти потребности всегда настойчиво заявляют о
себе.
Карл первым вернулся к действительности.
Если им и не суждено выбраться из этой долины, рассуждал
он, все же незачем предаваться отчаянию. Какой толк, если они
будут мрачно сидеть целые дни напролет, как плакальщики на
похоронах? Лучше вести деятельную жизнь, создать хорошие
условия и питаться как следует, -- ведь при некоторой
изобретательности ничего не стоит добыть еду. Правда,
перспектива не из веселых, но, если они будут постоянно заняты
делом, им будет не до меланхолии.
Вот о чем думал Карл, проснувшись утром через день после
неудачи с воздушным шаром. Карл решил подбодрить Каспара,
который был до крайности подавлен. Оссару также нуждался в
ободрении, и ботаник постарался поднять дух товарищей.
Сначала это ему плохо удавалось, но мало-помалу он их
убедил, что необходимо действовать, -- хотя бы для того, чтобы
не умереть от голода. И они тут же решили вернуться к своим
прежним занятиям и всеми доступными средствами добывать
съестные припасы.
Каспару, как и прежде, была поручена охота, а Оссару --
рыбная ловля, так как он лучше других умел обращаться с
крючками, лесками и сетями.
Ботаник занялся прежним своим делом: стал обходить долину
в поисках съедобных семян, растений и корней, не забывая и о
лекарственных травах, которые могли пригодиться в случае
болезни. Молодому охотнику за растениями приходилось встречать
немало таких растений, и он отметил их на случай, если они
понадобятся.
К счастью, до сих пор еще никто не прибегал к лечебным
средствам, какие Карл достал в аптеке природы, и можно было
надеяться, что им никогда не придется проверять их на себе. Тем
не менее Карл собрал несколько видов лекарственных растений и,
тщательно обработав, спрятал в хижине.
Одним из самых питательных растительных продуктов были
семена сосны. Шишки этой замечательной сосны были крупные,
величиной с артишок, и в каждой -- по нескольку семян, с виду
похожих на фисташки.
Они запаслись также диким петушиным гребешком. Из его
семян, поджаренных и растертых между камнями, получалось что-то
вроде муки, из которой Оссару пек лепешки. Эти лепешки, хотя и
не такие аппетитные, как домашний хлеб или даже выпеченный в
рядовой пекарне, казались достаточно вкусными людям, у которых
не было другого хлеба.
Озеро, кроме рыбы, вылавливаемой Оссару, давало и
растительную пищу. Исследуя его, ботаник обнаружил несколько
видов съедобных растений, в том числе любопытный рогатый
водяной орех, известный туземцам гималайских областей под
названием "сингара" и широко употребляемый ими в пищу.
Встречались также великолепные водяные лилии -- лотосы с
очень широкими листьями и крупными белыми и розовыми цветами.
Семена и корневища их были съедобны, и Карлу приходилось
читать, что ими питаются бедняки в Кашмире. Лотос в изобилии
растет на озерах этой знаменитой долины.
Увидя впервые прекрасные лотосы, которых было так много на
маленьком озере в их долине, Карл воспользовался случаем
рассказать брату (Оссару тоже внимательно слушал), какую пользу
приносит это растение обитателям Кашмира. Юноши, отплывая в
лодках в жаркие дни, срывают широкие блестящие листья лотосов и
покрывают себе голову, защищаясь от палящих лучей, а также
утоляют жажду, пользуясь как трубками их полыми стеблями.
Молодой ботаник сообщил товарищам немало интересных случаев
применения этого красивого водяного растения, но интереснее
всего для них был тот факт, что его семена и корневища
съедобны, -- это сулило им обильный запас растительной пищи.
Лотос не был для них новостью. Они и раньше знали о его
существовании и не раз посещали озерную заводь, где он рос в
изобилии. Это растение привлекло их внимание через несколько
дней после прибытия в долину и не потому, что бросалось в
глаза, -- его широкие круглые листья, лежащие на воде, трудно
заметить с берега, правда, когда распускались большие
бело-розовые цветы, их было видно даже издали, -- нет, их
привлекло к заводи, где росли лотосы, одно странное явление,
сперва казавшееся им загадочным и необъяснимым.
Заросль лотосов, в то время находившихся в полном цвету,
была хорошо видна с того места, где они устроили свой первый
лагерь; и каждое утро, тотчас после восхода солнца, а иногда и
среди дня, они видели возле этих цветов каких-то птиц, которые
проделывали необычный трюк: казалось, они ходили по воде.
Это были крупные птицы, стройные и длинноногие. Карл с
Каспаром признали в них представителей семейства водяных
курочек.
Не приходилось сомневаться, что они ходят по воде -- то
медленно, то быстро, -- но еще невероятнее было то, что они
иногда стояли на воде. А что всего поразительнее -- они
проделывали этот фокус на одной ноге!
Это могло бы показаться таинственным, но Карл сразу же
сообразил, чем вызвано такое "нарушение" закона тяготения. Он
предположил, что птицы ходят по каким-то плавающим водяным
растениям, образовавшим плотный ковер между поднимающимися над
водой черешками лотоса.
У ботаника была хорошая память. Он вспомнил похожий
случай. Не так давно он читал опубликованный за несколько лет
перед тем доклад об открытой в тропической Америке гигантской
водяной лилии -- Виктория Регия; в статье упоминалось о крупных
птицах из семейства голенастых, которые опускаются на ее
огромные листья и спокойно по ним расхаживают, как по твердой
земле.
Придя через некоторое время к озеру, они обнаружили
широкие круглые листья лотоса, почти такие же крупные, как у
его американского сородича.
Карл рассказал своим спутникам об особенностях этого
лотоса, росшего на озере. Ему было известно, что семена
неломбии и есть знаменитые "пифагоровы бобы", о которых
упоминают греческие писатели, особенно Геродот и Теофраст. Эти
писатели говорят, что "пифагоровы бобы" в изобилии растут в
Египте; несомненно, что в древности их там разводили, но в наши
дни они позабыты. Изображения этого цветка встречаются на
египетских памятниках, а у греческих авторов это растение
описано весьма подробно.
Некоторые ученые предполагают, что именно это растение и
было пресловутым лотосом древности, которым питались некоторые
сказочные народы; это весьма возможно, ибо жители стран, где
оно растет, едят его, причем не только его корневища, но и
семена, или бобы. Бобы эти весьма питательны, а стебель так
сочен, что хорошо утоляет жажду. Китайцы называют эту лилию
"льен вэй" и приготовляют утонченные блюда из ее семян и
ломтиков корневища, смешанных с орехами и зернами абрикосов и
переложенных слоями льда; этим лакомством знатные мандарины
угощают английских послов, посещающих Небесную империю.
Корневища льен вэй сохраняют на зиму в маринованном виде.
Японцы не употребляют в пищу это растение: они считают его
священным и нередко изображают своих богов сидящими на его
широких листьях.
Цветы лотоса испускают чудесное благоухание, несколько
напоминающее запах аниса, а их похожие на желуди семена вкусом
и ароматом не уступают миндалю.
Карл еще раньше рассказывал своим спутникам о любопытных
особенностях лотоса. Им было известно, что семена этого
растения съедобны: Каспар и Оссару частенько их пробовали и
убедились, что это настоящее лакомство.
Поэтому они сразу же подумали о лилиях. Над водой больше
не видно было огромных розоватых венчиков, а это означало, что
бобы созрели и готовы для уборки.
Итак, выйдя из хижины, все трое отправились на
своеобразную жатву; над озером на длинных стеблях колыхалось
множество плодов, и сбор обещал быть богатым.
Каждый захватил с собой по корзинке; шикари плел их в
долгие зимние вечера для других целей, но теперь их решили
использовать для сбора "пифагоровых бобов", потому что они были
как раз подходящей формы и размеров.
Карл и Каспар закатали брюки выше колен, чтобы не замочить
их, бродя в воде, а Оссару, у которого брюк не имелось,
попросту подобрал подол своего ситцевого балахона и заткнул его
за пояс.
Они обогнули берег озера, направляясь к тому месту, близ
которого находились лотосы. Водяные курочки, завидя "жнецов",
полетели в заросли осоки, надеясь там найти более надежное
убежище.
Войдя в воду, "жнецы" принялись срывать плоды и высыпать
из них семена в корзинки. Они и раньше бывали в этой заводи и
знали, что здесь неглубоко.
Корзинки быстро наполнились "пифагоровыми бобами", и
"жнецы" собирались уже возвращаться на сушу, когда внимание их
привлекла какая-то темная тень, скользнувшая по зеркальной
поверхности озера; вслед за нею пронеслась и вторая точно такая
же тень.
Все трое заметили тени и подняли головы, чтобы посмотреть,
какая птица их отбросила. То, что они увидели, живо их
заинтересовало.
Над озером, и прямо у них над головой, кружили две большие
птицы. Крылья у них были добрых пяти ярдов в размахе, а
вытянутая горизонтально шея поражала своей длиной; тонкий
заостренный клюв удивительно напоминал пестик полевой герани.
В самом деле, сходство между этими двумя предметами так
поразительно, что в латинском наименовании герани звучит
название этой птицы.
Это были аисты. Не заурядные птицы, вьющие гнезда на
крышах домов в Голландии или находящие уютное пристанище на
кровле венгерского крестьянина, но гораздо более крупная порода
-- словом, самые крупные представители племени аистов --
"адъютанты".
Карл с первого взгляда определил породу этих птиц, да и
Каспар тоже.
Не требуется ни длительных наблюдений, ни глубокого знания
орнитологии, чтобы опознать знаменитого "адъютанта". Необходимо
только хоть раз видеть его раньше на картинке или живого, а
братья видели представителей этой породы на равнинах Индии, в
окрестностях Калькутты.
Что же касается шикари, то как мог он не узнать этих
крылатых гигантов, этих долговязых мусорщиков, когда тысячу раз
наблюдал, как они важно стоят на песчаном побережье священного
Ганга. Сомнений не было: перед ним священные птицы Брамы. От
изумления он вскрикнул диким голосом и уронил весь свой сбор
бобов в воду.
Оссару с первого же взгляда узнал их характерное оперение
-- черно-бурое на спине и белое на брюшке, голую, как у грифа,
шею с кирпично-красным, похожим на сумку придатком, шелковистые
белые, чуть голубоватые перья хвоста, драгоценные перья, xopoшo
известные дамам в различных странах под названием "перья
марабу".
Птицы летели медленно, тяжело взмахивая крыльями; видно
было, что они устали. Казалось, они ищут место, где бы сесть и
отдохнуть.
Через несколько мгновений стало ясно, что для этого они и
залетели в долину, так как, описав круг над озером, они
перестали взмахивать длинными крыльями и, вдруг сложив их,
плавно опустились на берег.
Место для отдыха они выбрали на мысу, которым заканчивался
небольшой полуостров.
Заросли лотосов начинались почти у самого мыса; с него-то
и сошли в воду трое сборщиков и теперь стояли среди водяных
растений, по колено в воде, всего в каких-нибудь двадцати шагах
от мыса.
Аисты стояли на берегу, не обращая ни малейшего внимания
на охотников, словно это были лишь высокие стебли "пифагоровых
бобов".
Две гигантские птицы, опустившиеся на берег озера, были,
мягко выражаясь, странные создания; во всем мире едва ли можно
найти такую причудливую птицу, как "адъютант".
Прежде всего он шести футов ростом, и ноги у него длинные
и прямые, а его длина от кончика клюва до кончиков когтей --
добрых семь с половиной футов. Клюв у него длиной в целый фут,
толщиной в несколько дюймов; он слегка горбатый и кончик его
загнут книзу.
Крылья у взрослого "адъютанта" достигают в размахе
пятнадцати футов, или пяти ярдов, приближаясь к крыльям
чилийского кондора или "бродячего" альбатроса.
Принято говорить, что оперение у "адъютанта" сверху
черное, а снизу белое, но ни тот, ни другой цвет не бывает
чистым. Спина у него черно-бурого оттенка, а брюшко
грязно-белого -- от примеси серых перьев и просто от грязи, --
ведь "адъютант" постоянно кормится в болотах и роется в
мусорных кучах. Если бы лапы у "адъютанта" не были так грязны,
они были бы темного цвета, но у живой птицы они серые от пыли и
облеплены мусором.
Хвост сверху черный, снизу белый, -- особенно чистого
белого цвета нижние перья. Они высоко ценятся под названием
"перья марабу"; название это возникло вследствие ошибки
натуралиста Темминка, который спутал индийского "адъютанта" с
африканским аистом марабу.
Для "адъютанта", или "аргала", как называют его индусы,
весьма характерна чрезвычайно безобразная голая шея, красная
как мясо, с дряблой, сморщенной кожей, поросшей бурыми
волосками. У молодых птиц эти щетинки бывают гуще, но с
возрастом редеют, так что у старых особей голова и шея
совершенно голые.
Эта особенность придает "адъютанту" сходство с грифом, с
которым сближают его и другие черты, и есть основания считать
его грифом из рода голенастых.
Под голой шеей у него свисает на грудь огромный придаток в
виде сумки, иной раз длиной более фута; подобно шее, он бывает
различных оттенков: от розового, телесного до ярко-красного. На
тыльной стороне шеи имеется еще одно странное приспособление,
назначение которого орнитологам еще не удалось определить. Это
придаток в виде пузыря, который надувается воздухом. Как
предполагают, он служит своего рода поплавком и помогает птице
держаться в воздухе во время полета. Он вздувается также, когда
птица находится под знойными лучами солнца, поэтому естественно
предположить, что тут играет роль разреженность воздуха. Так
как "адъютанты" нередко летают на большой высоте, то возможно,
что этот шарообразный придаток им необходим, чтобы держаться в
разреженном воздухе. Ежегодные перелеты этих птиц через
заоблачную цепь Гималаев, вероятно, были бы невозможны, если бы
"адъютанты" не обладали способностью, набирая воздух в этот
пузырь, уменьшать вес своего тела.
Само собой разумеется, "адъютант", как и все птицы того же
семейства, жаден и неразборчив в еде, весьма плотояден и
предпочитает падаль и отбросы всякой другой пище. Он убивает и
поедает лягушек, мелких зверьков, птиц, причем даже довольно
крупных -- известно, что он может проглотить курицу. В его
объемистом зобу может поместиться даже кошка или заяц, но он не
нападает на этих животных, так как, несмотря на свой огромный
рост, он один из самых отъявленных трусов. Любой ребенок может
прогнать хворостинкой "адъютанта", а рассерженная курица
обратит его в бегство, если он приблизится к ее цыплятам. Но
прежде чем отступить, "адъютант" встанет в угрожающую позу, шея
у него покраснеет, и он широко разинет клюв, издавая рокочущие
звуки, напоминающие рычание тигра или медведя. Однако это лишь
пустое бахвальство, и, если враг продолжает наступать, он
тотчас же задает стрекача.
Таковы особенности этой гигантской разновидности аистов.
Остается лишь прибавить, что есть еще несколько видов очень
крупных аистов, хотя и менее крупных, чем этот, которых долго
смешивали с ним. Один из них -- марабу, живущий в тропическом
поясе Африки, перья которого весьма ценятся модницами. Однако
перья африканской породы далеко не так красивы и не так
ценятся, как перья из хвоста "адъютанта".
Еще одна крупная разновидность аиста, отличающаяся и от
азиатского аргала, и от африканского марабу, обитает на острове
Суматра. Туземцы называют его "буронг камбэ", а на Яве
(соседнем острове) обнаружен еще один вид этих огромных птиц,
до сих пор мало исследованный.
Можно удивляться, что такие необычайные создания
оставались столь долго неизвестными ученому миру. Всего лет
пятьдесят назад появились хоть сколько-нибудь точные их
описания, и даже в настоящее время эта порода птиц еще
недостаточно изучена. Это тем более удивительно, что на берегах
Ганга, и даже в самой Калькутте, "адъютант" -- одна из самых
обычных птиц; он постоянно стоит возле дома и преспокойно
входит во двор наряду с домашней птицей.
Он бывает очень полезен в роли мусорщика, поэтому его не
преследуют и не только терпят, но и стараются привадить, хотя
он иногда оказывает слишком назойливое внимание утятам,
цыплятам и другим обитателям птичьего двора.
Иной раз "адъютант" не довольствуется добычей, какая
попадается во дворе: проникнув в дом, он может стащить со стола
горячее жаркое и проглотить его прежде, чем хозяева или слуги
успеют выхватить лакомый кусок из его длинного, цепкого клюва.
Когда стая "адъютантов" бродит по воде, по обыкновению
распустив крылья, издали их можно принять за стайку парусных
шлюпок. А когда они стоят на песчаном берегу или подбирают
всевозможные отбросы на отмели священной реки, то напоминают
группу туземных женщин, занятых таким же делом.
Порой они жадно бросаются на самую отвратительную падаль,
не брезгуют и разлагающимся трупом человека. Набредя на тело
какого-нибудь фанатика, раздавленного колесницей Джаггернаута,
которое было брошено в так называемую священную реку и затем
вынесено волнами на берег, огромные аисты оспаривают его у
бродячих псов и грифов.
Прилет аистов произвел сильное впечатление на охотников,
-- на Оссару, быть может, еще большее, чем на остальных. Они
были для него совсем как старые друзья, пришедшие навестить его
Даже если бы и нельзя было рассчитывать на постороннюю
помощь, они все равно вышли бы из положения. Пусть лишь один из
них поднимется на утес -- и он спустит веревочную лестницу,
чтобы могли подняться и его товарищи.
Легко догадаться, что роль воздухоплавателя взял на себя
Оссару. Шикари сам вызвался совершить опасный подъем: товарищи
охотно приняли его предложение. Не потому, что они боялись за
свою жизнь -- оба уже не раз доказали свою храбрость -- но
Оссару мог лучше других справиться с этой задачей: выбравшись
из долины, он быстро спустится с гор, дойдет до ближайшего
селения и сумеет объясниться с туземцами на их родном языке,
растолковав им, какая от них требуется помощь.
Наконец наступила решительная минута. Всеми владела одна
мысль: выдержит ли испытание их воздушный корабль?
Все трое стояли перед кучкой травы и шерсти, которую
оставалось только поджечь.
Карл держал в руке пылающий факел. У Каспара в руках была
толстая веревка, и он должен был удерживать шар от слишком
быстрого подъема. А Оссару с дорожным мешком за плечами стоял у
гондолы, готовый в нее вскочить.
Увы! Как обманчивы людские предположения! Самые точные
расчеты иной раз оказываются ошибочными, а в данном случае не
могло быть и речи о непредвиденной ошибке, ибо с самого начала
Карл сомневался в успехе и теперь был скорее разочарован, чем
обманут в своих надеждах.
Оссару не суждено было сесть в плетеную корзину и
совершить подъем на воздушном шаре.
Карл прикоснулся факелом к кучке рубленой травы и шерсти.
Вспыхнуло пламя, взвился дым, стебельки быстро обуглились;
подбросили еще топлива -- костер ярко разгорелся. Горячий
воздух проникал в отверстие, раздувая мешок, который
мало-помалу принимал шарообразную форму.
Еще миг -- и шар дрогнул и стал метаться из стороны в
сторону, как огромный раненый зверь. Он поднялся на несколько
дюймов над землей, упал, снова взлетел, опять упал и продолжал
подпрыгивать, но -- увы! -- ему ни разу ни удалось поднять
корзину хотя бы на высоту человеческого роста.
Карл снова и снова подбрасывал в костер рубленую траву и
пучки шерсти, но все было напрасно. Шар был наполнен до отказа
горячим воздухом, и, если бы они находились на уровне моря и
оболочка была из более легкого материала, он мог бы взлететь на
огромную высоту.
Итак, все их усилия оказались напрасными. Гигантский шар
не мог подняться и на шесть футов над землей. Ему не поднять бы
даже кошку -- не то что человека. Словом, их постигла еще одна
неудача, увеличив и без того длинный список горьких
разочарований.
Более часа поддерживал Карл огонь в костре. Он даже
пробовал жечь ветки смолистой сосны, надеясь, что сможет
заставить шар подняться ввысь, но от этого не было никакого
толку. Шар подпрыгивал, как и прежде, но упорно отказывался
взлететь.
Наконец терпение истощилось, и, окончательно потеряв
надежду, инженер отвернулся от аппарата, который стоил им таких
огромных трудов. С минуту он стоял в нерешительности. Потом
тяжело вздохнул, сожалея о потраченных даром усилиях, и
медленно, с поникшей головой побрел прочь. Каспар вскоре
последовал за братом, также испытывая жестокое разочарование.
Но Оссару расстался с надутым чудовищем по-другому.
Подойдя к шару, он несколько секунд молча смотрел на него,
словно скорбя о том, что ему пришлось так долго корпеть над ним
понапрасну, и, выкрикнув фразу, означавшую: "Ни к черту не
годен -- ни на земле, ни в воде, ни в воздухе! ", он с такой
яростью пнул шар ногой, что туго натянутые шкурки лопнули по
швам. Шикари гневно отвернулся и ушел, бросив бесполезную
махину на произвол судьбы. Участь шара была весьма печальна. Не
успели наши горе-воздухоплаватели отойти, как находившийся в
нем воздух начал остывать, огромный шар стал морщиться,
сжиматься и наконец грузно осел на сосновые угли, еще тлевшие
под ним. В следующий миг просмоленные по швам шкурки, веревки и
деревянные части вспыхнули, как солома. Пламя бурно взметнулось
кверху; алые змеи поползли по шару и лизали его огненными
языками, и, когда наши неудачники, стоя на пороге хижины,
обернулись в его сторону, они увидели, что шар пылает, как
огромный факел.
Случись этот пожар двумя часами раньше, это было бы для
них величайшим несчастьем. Но теперь они взирали на пылающий
шар так же равнодушно, как, по преданию, некогда взирал Нерон
на пожар великого города, расположенного на семи холмах9.
Кажется, за все время своего пребывания в этой "долине
скорби" охотники еще ни разу не испытывали такого отчаяния, как
в тот злополучный день, когда лопнул их огромный мыльный
пузырь. Все средства исчерпаны. Больше ничего нельзя было
придумать! Да и не хотелось больше бороться. Все трое упали
духом и, казалось, были морально убиты. Было ясно, что теперь
им уже не на что надеяться.
Правда, это было не то отчаяние, какое овладевает
человеком перед лицом надвигающейся на него неотвратимой
гибели, -- их жизни ничего не угрожало, и все же ими овладело
горькое чувство. Они знали, что, быть может, проживут в этой
долине так же долго, как прожили бы в любом другом месте
земного шара. Но какую цену имеет такая жизнь? Ведь они
навсегда отрезаны от мира людей, и им суждено влачить жалкое,
одинокое существование.
Ни у кого из них не было ни малейшей склонности к
отшельничеству. Никто из них не пожелал бы стать вторым
Симеоном Столпником10. Вы, пожалуй, подумаете, что ревностно
изучавшему природу Карлу было бы легче переносить такое
уединение. Правда, у него были приятные спутники, с которыми не
скоро соскучишься, но едва ли Карл стал бы уделять им много
внимания, ибо человека, знающего, что он одинок в мире, и
одинок навсегда, уже ничто не интересует: ни человеческая душа,
ни книга природы.
Что до Каспара, то при одной мысли, что ему предстоит до
конца дней прожить в этой долине, у него кровь холодела в
жилах.
Оссару был опечален не менее своих товарищей по несчастью
и вздыхал по своей бамбуковой хижине на жаркой равнине
Индостана так же, как они по родному очагу в далекой Баварии.
Правда, их все же было трое, и это было огромное
преимущество. Им мог бы позавидовать любой мореплаватель,
потерпевший крушение и выброшенный на необитаемый остров. Они
сознавали это и благодарили судьбу. У каждого было двое
товарищей. Но у них невольно сжималось сердце, когда они думали
о будущем: кто знает, быть может, недалек тот час, когда один
из них покинет долину без помощи веревочной лестницы и
воздушного шара, за ним другой, и последний останется в полном,
безотрадном одиночестве...
В таких печальных размышлениях провели они этот вечер и
весь следующий день. Они не замечали времени, и у них даже не
было желания хоть что-нибудь приготовить себе на обед. Мысль
отказывалась работать, и, казалось, их навсегда покинула
энергия.
Но такое положение вещей не могло долго продолжаться. Как
мы уже говорили, в душе человека таятся неисчерпаемые силы, и
она способна возрождаться. Человек может оправиться после
самого тяжелого удара. Иной раз кажется, что сердце его
разбито, но пройдет время, затянутся глубокие сердечные раны, и
вновь восстановится душевное равновесие. Закованный в цепи раб,
узник в мрачной темнице, беглец, приютившийся на пустынном
острове, -- порой испытывают такую же яркую, живую радость, как
царь, восседающий на троне, или победитель на своей
триумфальной колеснице.
Не существует на земле счастья без примеси горечи, и,
должно быть, не бывает безутешной печали.
Не прошло и двух дней после этого тяжелого потрясения, как
все трое начали выходить из оцепенения: они снова почувствовали
голод и жажду, ибо эти потребности всегда настойчиво заявляют о
себе.
Карл первым вернулся к действительности.
Если им и не суждено выбраться из этой долины, рассуждал
он, все же незачем предаваться отчаянию. Какой толк, если они
будут мрачно сидеть целые дни напролет, как плакальщики на
похоронах? Лучше вести деятельную жизнь, создать хорошие
условия и питаться как следует, -- ведь при некоторой
изобретательности ничего не стоит добыть еду. Правда,
перспектива не из веселых, но, если они будут постоянно заняты
делом, им будет не до меланхолии.
Вот о чем думал Карл, проснувшись утром через день после
неудачи с воздушным шаром. Карл решил подбодрить Каспара,
который был до крайности подавлен. Оссару также нуждался в
ободрении, и ботаник постарался поднять дух товарищей.
Сначала это ему плохо удавалось, но мало-помалу он их
убедил, что необходимо действовать, -- хотя бы для того, чтобы
не умереть от голода. И они тут же решили вернуться к своим
прежним занятиям и всеми доступными средствами добывать
съестные припасы.
Каспару, как и прежде, была поручена охота, а Оссару --
рыбная ловля, так как он лучше других умел обращаться с
крючками, лесками и сетями.
Ботаник занялся прежним своим делом: стал обходить долину
в поисках съедобных семян, растений и корней, не забывая и о
лекарственных травах, которые могли пригодиться в случае
болезни. Молодому охотнику за растениями приходилось встречать
немало таких растений, и он отметил их на случай, если они
понадобятся.
К счастью, до сих пор еще никто не прибегал к лечебным
средствам, какие Карл достал в аптеке природы, и можно было
надеяться, что им никогда не придется проверять их на себе. Тем
не менее Карл собрал несколько видов лекарственных растений и,
тщательно обработав, спрятал в хижине.
Одним из самых питательных растительных продуктов были
семена сосны. Шишки этой замечательной сосны были крупные,
величиной с артишок, и в каждой -- по нескольку семян, с виду
похожих на фисташки.
Они запаслись также диким петушиным гребешком. Из его
семян, поджаренных и растертых между камнями, получалось что-то
вроде муки, из которой Оссару пек лепешки. Эти лепешки, хотя и
не такие аппетитные, как домашний хлеб или даже выпеченный в
рядовой пекарне, казались достаточно вкусными людям, у которых
не было другого хлеба.
Озеро, кроме рыбы, вылавливаемой Оссару, давало и
растительную пищу. Исследуя его, ботаник обнаружил несколько
видов съедобных растений, в том числе любопытный рогатый
водяной орех, известный туземцам гималайских областей под
названием "сингара" и широко употребляемый ими в пищу.
Встречались также великолепные водяные лилии -- лотосы с
очень широкими листьями и крупными белыми и розовыми цветами.
Семена и корневища их были съедобны, и Карлу приходилось
читать, что ими питаются бедняки в Кашмире. Лотос в изобилии
растет на озерах этой знаменитой долины.
Увидя впервые прекрасные лотосы, которых было так много на
маленьком озере в их долине, Карл воспользовался случаем
рассказать брату (Оссару тоже внимательно слушал), какую пользу
приносит это растение обитателям Кашмира. Юноши, отплывая в
лодках в жаркие дни, срывают широкие блестящие листья лотосов и
покрывают себе голову, защищаясь от палящих лучей, а также
утоляют жажду, пользуясь как трубками их полыми стеблями.
Молодой ботаник сообщил товарищам немало интересных случаев
применения этого красивого водяного растения, но интереснее
всего для них был тот факт, что его семена и корневища
съедобны, -- это сулило им обильный запас растительной пищи.
Лотос не был для них новостью. Они и раньше знали о его
существовании и не раз посещали озерную заводь, где он рос в
изобилии. Это растение привлекло их внимание через несколько
дней после прибытия в долину и не потому, что бросалось в
глаза, -- его широкие круглые листья, лежащие на воде, трудно
заметить с берега, правда, когда распускались большие
бело-розовые цветы, их было видно даже издали, -- нет, их
привлекло к заводи, где росли лотосы, одно странное явление,
сперва казавшееся им загадочным и необъяснимым.
Заросль лотосов, в то время находившихся в полном цвету,
была хорошо видна с того места, где они устроили свой первый
лагерь; и каждое утро, тотчас после восхода солнца, а иногда и
среди дня, они видели возле этих цветов каких-то птиц, которые
проделывали необычный трюк: казалось, они ходили по воде.
Это были крупные птицы, стройные и длинноногие. Карл с
Каспаром признали в них представителей семейства водяных
курочек.
Не приходилось сомневаться, что они ходят по воде -- то
медленно, то быстро, -- но еще невероятнее было то, что они
иногда стояли на воде. А что всего поразительнее -- они
проделывали этот фокус на одной ноге!
Это могло бы показаться таинственным, но Карл сразу же
сообразил, чем вызвано такое "нарушение" закона тяготения. Он
предположил, что птицы ходят по каким-то плавающим водяным
растениям, образовавшим плотный ковер между поднимающимися над
водой черешками лотоса.
У ботаника была хорошая память. Он вспомнил похожий
случай. Не так давно он читал опубликованный за несколько лет
перед тем доклад об открытой в тропической Америке гигантской
водяной лилии -- Виктория Регия; в статье упоминалось о крупных
птицах из семейства голенастых, которые опускаются на ее
огромные листья и спокойно по ним расхаживают, как по твердой
земле.
Придя через некоторое время к озеру, они обнаружили
широкие круглые листья лотоса, почти такие же крупные, как у
его американского сородича.
Карл рассказал своим спутникам об особенностях этого
лотоса, росшего на озере. Ему было известно, что семена
неломбии и есть знаменитые "пифагоровы бобы", о которых
упоминают греческие писатели, особенно Геродот и Теофраст. Эти
писатели говорят, что "пифагоровы бобы" в изобилии растут в
Египте; несомненно, что в древности их там разводили, но в наши
дни они позабыты. Изображения этого цветка встречаются на
египетских памятниках, а у греческих авторов это растение
описано весьма подробно.
Некоторые ученые предполагают, что именно это растение и
было пресловутым лотосом древности, которым питались некоторые
сказочные народы; это весьма возможно, ибо жители стран, где
оно растет, едят его, причем не только его корневища, но и
семена, или бобы. Бобы эти весьма питательны, а стебель так
сочен, что хорошо утоляет жажду. Китайцы называют эту лилию
"льен вэй" и приготовляют утонченные блюда из ее семян и
ломтиков корневища, смешанных с орехами и зернами абрикосов и
переложенных слоями льда; этим лакомством знатные мандарины
угощают английских послов, посещающих Небесную империю.
Корневища льен вэй сохраняют на зиму в маринованном виде.
Японцы не употребляют в пищу это растение: они считают его
священным и нередко изображают своих богов сидящими на его
широких листьях.
Цветы лотоса испускают чудесное благоухание, несколько
напоминающее запах аниса, а их похожие на желуди семена вкусом
и ароматом не уступают миндалю.
Карл еще раньше рассказывал своим спутникам о любопытных
особенностях лотоса. Им было известно, что семена этого
растения съедобны: Каспар и Оссару частенько их пробовали и
убедились, что это настоящее лакомство.
Поэтому они сразу же подумали о лилиях. Над водой больше
не видно было огромных розоватых венчиков, а это означало, что
бобы созрели и готовы для уборки.
Итак, выйдя из хижины, все трое отправились на
своеобразную жатву; над озером на длинных стеблях колыхалось
множество плодов, и сбор обещал быть богатым.
Каждый захватил с собой по корзинке; шикари плел их в
долгие зимние вечера для других целей, но теперь их решили
использовать для сбора "пифагоровых бобов", потому что они были
как раз подходящей формы и размеров.
Карл и Каспар закатали брюки выше колен, чтобы не замочить
их, бродя в воде, а Оссару, у которого брюк не имелось,
попросту подобрал подол своего ситцевого балахона и заткнул его
за пояс.
Они обогнули берег озера, направляясь к тому месту, близ
которого находились лотосы. Водяные курочки, завидя "жнецов",
полетели в заросли осоки, надеясь там найти более надежное
убежище.
Войдя в воду, "жнецы" принялись срывать плоды и высыпать
из них семена в корзинки. Они и раньше бывали в этой заводи и
знали, что здесь неглубоко.
Корзинки быстро наполнились "пифагоровыми бобами", и
"жнецы" собирались уже возвращаться на сушу, когда внимание их
привлекла какая-то темная тень, скользнувшая по зеркальной
поверхности озера; вслед за нею пронеслась и вторая точно такая
же тень.
Все трое заметили тени и подняли головы, чтобы посмотреть,
какая птица их отбросила. То, что они увидели, живо их
заинтересовало.
Над озером, и прямо у них над головой, кружили две большие
птицы. Крылья у них были добрых пяти ярдов в размахе, а
вытянутая горизонтально шея поражала своей длиной; тонкий
заостренный клюв удивительно напоминал пестик полевой герани.
В самом деле, сходство между этими двумя предметами так
поразительно, что в латинском наименовании герани звучит
название этой птицы.
Это были аисты. Не заурядные птицы, вьющие гнезда на
крышах домов в Голландии или находящие уютное пристанище на
кровле венгерского крестьянина, но гораздо более крупная порода
-- словом, самые крупные представители племени аистов --
"адъютанты".
Карл с первого взгляда определил породу этих птиц, да и
Каспар тоже.
Не требуется ни длительных наблюдений, ни глубокого знания
орнитологии, чтобы опознать знаменитого "адъютанта". Необходимо
только хоть раз видеть его раньше на картинке или живого, а
братья видели представителей этой породы на равнинах Индии, в
окрестностях Калькутты.
Что же касается шикари, то как мог он не узнать этих
крылатых гигантов, этих долговязых мусорщиков, когда тысячу раз
наблюдал, как они важно стоят на песчаном побережье священного
Ганга. Сомнений не было: перед ним священные птицы Брамы. От
изумления он вскрикнул диким голосом и уронил весь свой сбор
бобов в воду.
Оссару с первого же взгляда узнал их характерное оперение
-- черно-бурое на спине и белое на брюшке, голую, как у грифа,
шею с кирпично-красным, похожим на сумку придатком, шелковистые
белые, чуть голубоватые перья хвоста, драгоценные перья, xopoшo
известные дамам в различных странах под названием "перья
марабу".
Птицы летели медленно, тяжело взмахивая крыльями; видно
было, что они устали. Казалось, они ищут место, где бы сесть и
отдохнуть.
Через несколько мгновений стало ясно, что для этого они и
залетели в долину, так как, описав круг над озером, они
перестали взмахивать длинными крыльями и, вдруг сложив их,
плавно опустились на берег.
Место для отдыха они выбрали на мысу, которым заканчивался
небольшой полуостров.
Заросли лотосов начинались почти у самого мыса; с него-то
и сошли в воду трое сборщиков и теперь стояли среди водяных
растений, по колено в воде, всего в каких-нибудь двадцати шагах
от мыса.
Аисты стояли на берегу, не обращая ни малейшего внимания
на охотников, словно это были лишь высокие стебли "пифагоровых
бобов".
Две гигантские птицы, опустившиеся на берег озера, были,
мягко выражаясь, странные создания; во всем мире едва ли можно
найти такую причудливую птицу, как "адъютант".
Прежде всего он шести футов ростом, и ноги у него длинные
и прямые, а его длина от кончика клюва до кончиков когтей --
добрых семь с половиной футов. Клюв у него длиной в целый фут,
толщиной в несколько дюймов; он слегка горбатый и кончик его
загнут книзу.
Крылья у взрослого "адъютанта" достигают в размахе
пятнадцати футов, или пяти ярдов, приближаясь к крыльям
чилийского кондора или "бродячего" альбатроса.
Принято говорить, что оперение у "адъютанта" сверху
черное, а снизу белое, но ни тот, ни другой цвет не бывает
чистым. Спина у него черно-бурого оттенка, а брюшко
грязно-белого -- от примеси серых перьев и просто от грязи, --
ведь "адъютант" постоянно кормится в болотах и роется в
мусорных кучах. Если бы лапы у "адъютанта" не были так грязны,
они были бы темного цвета, но у живой птицы они серые от пыли и
облеплены мусором.
Хвост сверху черный, снизу белый, -- особенно чистого
белого цвета нижние перья. Они высоко ценятся под названием
"перья марабу"; название это возникло вследствие ошибки
натуралиста Темминка, который спутал индийского "адъютанта" с
африканским аистом марабу.
Для "адъютанта", или "аргала", как называют его индусы,
весьма характерна чрезвычайно безобразная голая шея, красная
как мясо, с дряблой, сморщенной кожей, поросшей бурыми
волосками. У молодых птиц эти щетинки бывают гуще, но с
возрастом редеют, так что у старых особей голова и шея
совершенно голые.
Эта особенность придает "адъютанту" сходство с грифом, с
которым сближают его и другие черты, и есть основания считать
его грифом из рода голенастых.
Под голой шеей у него свисает на грудь огромный придаток в
виде сумки, иной раз длиной более фута; подобно шее, он бывает
различных оттенков: от розового, телесного до ярко-красного. На
тыльной стороне шеи имеется еще одно странное приспособление,
назначение которого орнитологам еще не удалось определить. Это
придаток в виде пузыря, который надувается воздухом. Как
предполагают, он служит своего рода поплавком и помогает птице
держаться в воздухе во время полета. Он вздувается также, когда
птица находится под знойными лучами солнца, поэтому естественно
предположить, что тут играет роль разреженность воздуха. Так
как "адъютанты" нередко летают на большой высоте, то возможно,
что этот шарообразный придаток им необходим, чтобы держаться в
разреженном воздухе. Ежегодные перелеты этих птиц через
заоблачную цепь Гималаев, вероятно, были бы невозможны, если бы
"адъютанты" не обладали способностью, набирая воздух в этот
пузырь, уменьшать вес своего тела.
Само собой разумеется, "адъютант", как и все птицы того же
семейства, жаден и неразборчив в еде, весьма плотояден и
предпочитает падаль и отбросы всякой другой пище. Он убивает и
поедает лягушек, мелких зверьков, птиц, причем даже довольно
крупных -- известно, что он может проглотить курицу. В его
объемистом зобу может поместиться даже кошка или заяц, но он не
нападает на этих животных, так как, несмотря на свой огромный
рост, он один из самых отъявленных трусов. Любой ребенок может
прогнать хворостинкой "адъютанта", а рассерженная курица
обратит его в бегство, если он приблизится к ее цыплятам. Но
прежде чем отступить, "адъютант" встанет в угрожающую позу, шея
у него покраснеет, и он широко разинет клюв, издавая рокочущие
звуки, напоминающие рычание тигра или медведя. Однако это лишь
пустое бахвальство, и, если враг продолжает наступать, он
тотчас же задает стрекача.
Таковы особенности этой гигантской разновидности аистов.
Остается лишь прибавить, что есть еще несколько видов очень
крупных аистов, хотя и менее крупных, чем этот, которых долго
смешивали с ним. Один из них -- марабу, живущий в тропическом
поясе Африки, перья которого весьма ценятся модницами. Однако
перья африканской породы далеко не так красивы и не так
ценятся, как перья из хвоста "адъютанта".
Еще одна крупная разновидность аиста, отличающаяся и от
азиатского аргала, и от африканского марабу, обитает на острове
Суматра. Туземцы называют его "буронг камбэ", а на Яве
(соседнем острове) обнаружен еще один вид этих огромных птиц,
до сих пор мало исследованный.
Можно удивляться, что такие необычайные создания
оставались столь долго неизвестными ученому миру. Всего лет
пятьдесят назад появились хоть сколько-нибудь точные их
описания, и даже в настоящее время эта порода птиц еще
недостаточно изучена. Это тем более удивительно, что на берегах
Ганга, и даже в самой Калькутте, "адъютант" -- одна из самых
обычных птиц; он постоянно стоит возле дома и преспокойно
входит во двор наряду с домашней птицей.
Он бывает очень полезен в роли мусорщика, поэтому его не
преследуют и не только терпят, но и стараются привадить, хотя
он иногда оказывает слишком назойливое внимание утятам,
цыплятам и другим обитателям птичьего двора.
Иной раз "адъютант" не довольствуется добычей, какая
попадается во дворе: проникнув в дом, он может стащить со стола
горячее жаркое и проглотить его прежде, чем хозяева или слуги
успеют выхватить лакомый кусок из его длинного, цепкого клюва.
Когда стая "адъютантов" бродит по воде, по обыкновению
распустив крылья, издали их можно принять за стайку парусных
шлюпок. А когда они стоят на песчаном берегу или подбирают
всевозможные отбросы на отмели священной реки, то напоминают
группу туземных женщин, занятых таким же делом.
Порой они жадно бросаются на самую отвратительную падаль,
не брезгуют и разлагающимся трупом человека. Набредя на тело
какого-нибудь фанатика, раздавленного колесницей Джаггернаута,
которое было брошено в так называемую священную реку и затем
вынесено волнами на берег, огромные аисты оспаривают его у
бродячих псов и грифов.
Прилет аистов произвел сильное впечатление на охотников,
-- на Оссару, быть может, еще большее, чем на остальных. Они
были для него совсем как старые друзья, пришедшие навестить его