уныло брел за ними, разделяя их настроение.
Они молча подходили к хижине, но при виде примитивного
жилища, с которым им никак не удавалось расстаться, Карлу
пришла в голову новая мысль, заставившая его нарушить молчание.
-- Вот наш истинный друг! -- произнес Карл, указывая на
хижину. -- Пусть все другие нам изменят -- она останется нам
верна! Правда, она грубая, но ведь грубыми бывают и самые
верные друзья. Мне становится мила наша честная хижина, и я уже
начинаю смотреть на нее, как на свой домашний очаг.
Каспар ничего не ответил. Он только вздохнул. Юный
охотник, преследовавший когда-то серн в Баварских Альпах, думал
о другом очаге, находившемся далеко, в стороне заходящего
солнца, и, пока им владела такая мысль, он не мог примириться с
вынужденным пребыванием в Гималаях.
Мысли Оссару были тоже далеко. Он думал о бамбуковой
хижине на берегу хрустального ручья, под сенью пальм и других
тропических деревьев. Еще больше мечтал он о рисовом пилаве и
четни, но более всего -- о своем любимом бетеле, который не мог
ему заменить конопляный банг.
Но у Каспара была еще одна мысль, доказавшая, что он не
потерял надежды вернуться в свой родной дом. И когда они
покончили с ужином, состоявшим из вареной дичи, он поделился
замыслом с товарищами.
Юноша не решился первым нарушить молчание. Он лишь ответил
на вопрос Карла, который, заметив рассеянный вид брата,
спросил, что с ним.
-- Я напряженно размышлял, -- сказал Каспар. -- С тех
самых пор, как орел улетел, я думал о другой птице, о которой
мне кое-что известно. Эта птица может сослужить нам службу не
хуже беркута, а то и лучше.
-- О другой птице? -- спросил Карл. -- О какой птице ты
говоришь? Уж не думаешь ли ты о китайском гусе, что живет на
озере? Правда, его нетрудно поймать живьем, но позволь тебе
сказать, брат, что его крылья способны поднять лишь собственное
увесистое тело, а если ты прибавишь еще фунт-другой, привязав
ему к лапе веревку, то он не сможет улететь из долины, совсем
как мы с тобой. Нет, нет! Об этом нечего и думать. Кроме орла,
никакая другая птица не в силах выполнить то, что ты от нее
требуешь.
-- Птица, о которой я думал, -- возразил Каспар, --
принадлежит к тому же роду, что и орел... Кажется, я выражаюсь
вполне научно. Не так ли, ученый брат? Ха-ха-ха! Ну что же,
называть мне ее? Наверно, ты уже догадался?
-- Конечно, нет, -- ответил Карл. -- В этой долине нет
птиц, принадлежащих к одному роду с орлом, кроме разве
коршунов; впрочем, по мнению некоторых натуралистов, они не
одного с ним рода, а лишь одного семейства. Если ты думаешь о
коршуне, то их здесь несколько пород, но самый крупный из них
поднимет на вершину утеса разве что толстую бечевку... Смотри,
вот два коршуна, -- продолжал он, указывая на птиц, круживших в
воздухе ярдах в двадцати над землей. -- Их называют "черки".
Это самые крупные из гималайских коршунов. Ты имел в виду эту
птицу, брат?
-- Так это коршуны? -- спросил Каспар, переводя взгляд на
крылатые существа, которые описывали круги в воздухе, словно
выслеживая добычу.
-- Да, -- ответил натуралист. -- И они принадлежат к
одному семейству с орлами. Надеюсь, ты не их имеешь в виду?
-- Нет, не совсем... -- протянул Каспар, многозначительно
улыбаясь. -- Но посмотри на них: они парят совсем как воздушные
змеи... О! Что это? -- воскликнул он, заметив, что птицы ведут
себя как-то странно. -- Что они делают? Клянусь жизнью, они
нападают на Фрица! Неужели они думают, что могут справиться с
нашим славным старым псом?
Действительно, коршуны внезапно спустились с высоты, на
какой до сих пор парили, и теперь описывали быстрые круги над
головой у баварского пса, который прилег в траве, на опушке
маленькой рощицы, ярдах в двадцати от хижины.
-- Может быть, там, в рощице, у них гнездо? -- высказал
предположение Карл. -- Потому-то они и злятся на собаку. У них
явно рассерженный вид.
И впрямь это можно было подумать, судя по поведению птиц,
которые нападали на пса: они то поднимались на несколько футов,
то бросались вниз по кривой, напоминавшей параболу. С каждым
взлетом они все приближались и приближались к Фрицу, пока не
начали задевать его морду крыльями. При этом коршуны издавали
резкие крики, похожие на лай рассерженных лисиц.
-- Должно быть, у них где-то поблизости детеныши, --
заметил Карл.
-- Нет, саиб, -- ответил Оссару. -- Нет гнездо, нет
детки. Фриц уйти ужинать -- кусок мяса от козла. Черки хотеть
забрать ужин у собаки.
-- А, так Фриц ужинает? -- сказал Каспар. -- Тогда все
понятно. Но как же глупы эти птицы, если воображают, что им
удастся отнять ужин у нашего отважного Фрица, особенно когда он
так им наслаждается!.. Смотрите, он даже не обращает на них
внимания!
Действительно, до сих пор Фриц едва ли замечал своих
крылатых врагов, и их враждебные демонстрации лишь изредка
вызывали у него отрывистое рычание. Когда же они стали
подлетать ближе, ударяя его крыльями по глазам, Фрицу стало уже
невмоготу, и он начал выходить из себя. Его рычание становилось
все громче, и раза два он привставал, чтобы вцепиться в перья
врагу.
Эта странная сцена между собакой и птицами продолжалась
минут пять, причем финал был довольно любопытен и весьма
неприятен для Фрица.
С самого начала коршуны действовали порознь. Один налетал
спереди, а другой вел атаку с тыла. Ввиду такой тактики врагов
пес был вынужден бороться на два фронта, и ему приходилось
бросаться из стороны в сторону.
То он рычал и хватал врага, нападавшего спереди, то быстро
поворачивался, чтобы пригрозить более трусливому черку,
налетавшему на него с тыла. Однако второй черк оказался
назойливее и крикливее и наконец, не довольствуясь случайными
ударами крыльев, осмелился вонзить свои острые когти в его
почтенное седалище.
Это было уже чересчур -- терпение Фрица лопнуло. Бросив
кость, которую он все время глодал, пес вскочил, быстро
повернулся к оскорбителю-черку и прыгнул, чтобы его схватить.
Но осторожная птица предвидела это, и пес еще не успел
вцепиться в нее зубами, как она уже взмыла кверху -- гораздо
выше, чем может прыгнуть любое четвероногое.
Заворчав с досады, Фриц повернулся и хотел снова взяться
за свой кусок, но досада его еще усилилась, когда он обнаружил,
что мяса больше нет. Первый черк только оцарапал ему шкуру, но
второй отнял у него ужин.
В последний раз Фриц увидел свой кусок козлятины в клюве у
коршуна, высоко в воздухе, и птица становилась все меньше и
меньше, быстро удаляясь, пока не исчезла в туманной дали.
Занятный маленький эпизод с собакой и черками прервал
беседу братьев на тему, затронутую Каспаром. Но беседа не
возобновилась сразу по окончании этой сцены, ибо у Фрица был
такой смешной вид, когда он смотрел на улетающих птиц, ловко
выманивших у него кусок мяса, что зрители разразились громким,
продолжительным хохотом.
На "физиономии" Фрица отражались самые необычайные
чувства. Не только глаза, но и вся поза собаки выражала крайнее
изумление, досаду и вместе с тем невероятную ярость; некоторое
время он стоял, подняв голову, вытянув морду кверху, следя за
коршуном взглядом, в котором сквозила неукротимая жажда мести.
Ни разу в жизни, даже когда над ним трубил слон, не
приходилось Фрицу так сожалеть об отсутствии крыльев. Никогда
еще он так не сетовал на несовершенство своего сложения и на
отсутствие этих столь полезных придатков, и будь у него
волшебная палочка, он воспользовался бы ею в этот момент, чтобы
получить пару крыльев, -- не прекрасных, это для него было дело
десятое, а сильных и широких, которые позволили бы ему догнать
черков и покарать их за неслыханную дерзость.
Фриц был глубоко оскорблен и жестоко обманут тварями, к
которым он относился с величайшим презрением, и именно эта
смесь изумления и ярости, придававшая ему столь трагикомический
вид, так рассмешила людей. У него было весьма забавное
выражение, когда, повернувшись, он взглянул на своих
товарищей-людей. Он увидел, что они потешаются над ним, и в его
глазах можно было прочесть и укор и мольбу, что еще пуще их
рассмешило. Переводя взгляд с одного на другого, он словно
искал сочувствия поочередно у Карла, Каспара и Оссару.
Но мольба его была напрасна. Охотниками овладело
неукротимое веселье, и бедняга Фриц не встретил сочувствия.
Несколько минут не смолкал их громкий, раскатистый хохот,
но предмет их веселья не стал дожидаться, пока они успокоятся,
и поспешил покинуть недоброе место, где у него отняли ужин.
Ограбленный и униженный, он скрылся под сенью хижины. В пылу
веселья никто не заметил его исчезновения. И через несколько
минут все трое перестали думать о Фрице.
Быть может, вы удивитесь, что в столь тяжелых
обстоятельствах наши друзья могли поддаться такому буйному
веселью. Но тут нет ничего удивительного. Наоборот, вполне
естественно, что они так развеселились, ибо такова уж
человеческая природа: веселье и грусть так же неизбежно сменяют
друг друга, как день следует за ночью или ясная погода
наступает после бури.
Правду мы не знаем, почему так бывает, но все это в
природе вещей. Один сладкогласный поэт сказал:
Была бы скучным временем весна,
Когда б одна весна царила в мире, --
и мы по собственному опыту знаем, насколько справедливы
его слова.
Тот, кто живет в тропических странах, где царит вечная
весна, где листья никогда не опадают и цветы никогда не вянут,
может подтвердить этот факт: даже весна со временем надоедает!
Мы жаждем зимы, с ее инеем, снегами и холодными, бурными
ветрами. Хотя все мы так любим веселый, зеленый лес, порой нам
радует глаз его пожелтевший наряд, и мы любуемся мрачным небом,
по которому несутся причудливые свинцовые тучи. Как это ни
кажется странным, не подлежит сомнению, что наша душа, так же
как и природа, нуждается в бурях.
Как только утих порыв веселья, Карл и Каспар вернулись к
разговору, который так внезапно был прерван.
-- Итак, брат, -- сказал Карл, возвращаясь все к этой же
теме, -- ты говоришь, что есть птица из породы орлов, которая в
силах поднять канат на утесы. Какую именно птицу ты имеешь в
виду?
-- Ах, Карл, ты сегодня что-то очень недогадлив! Мне
кажется, коршуны могли бы навести тебя на мысль.
-- Так ты говоришь о какой-то разновидности ястреба?
-- Да, о ястребе с очень широкой грудью, очень тонким
туловищем и очень длинным хвостом: как раз о таком, каких мы с
тобой, бывало, делали еще не так давно.
-- А-а, о бумажном змее!.. -- произнес Карл и погрузился
в раздумье. -- А знаешь, брат, -- прибавил он, помолчав, -- в
твоем предложении, пожалуй, есть смысл. Будь у нас бумажный
змей -- разумеется, очень большой, -- он мог бы занести веревку
на вершину обрыва; но, увы!..
-- Можешь не продолжать, Карл, -- прервал его Каспар. --
Я знаю, что ты хочешь сказать: что у нас нет бумаги, из которой
можно было бы смастерить змея. Да, тут уже ничего не поделаешь.
Нечего больше и думать о змее, раз у нас нет нужного материала.
Его корпус и хвост мы легко могли бы сделать. Но ведь нужны еще
крылья -- ах, крылья! Как бы я хотел иметь под руками пачку
старых газет! Но что пользы желать -- ведь у нас их нет!
Карл молчал и, казалось, не слышал слов Каспара, -- во
всяком случае, не обращал на них внимания. Он, видимо, снова
погрузился в глубокие размышления.
-- Может быть, -- заговорил снова Карл через некоторое
время, с надеждой поглядывая на лес, -- у нас окажется не так
уж мало материала, о котором ты говорил.
-- Ты хочешь сказать -- бумаги?
-- Мы находимся в той области земного шара, где она
растет, -- продолжал Карл, не отвечая на вопрос брата.
-- Как!.. Где растет бумага?
-- Нет, -- возразил Карл, -- я не хочу сказать, что здесь
растет бумага, но здесь имеется сырье, из которого можно
сделать эту полезную вещь.
-- Что же это такое, брат?
-- Это дерево, или, вернее, кустарник, принадлежащий к
семейству ягодковых, или дафнад. Разновидности этого отряда
встречаются во многих странах, но главным образом в более
прохладных областях Индии и Южной Америки. Представители его
имеются даже в Англии, так как красивый волчеягодник лавровый
наших лесов и живых изгородей, который так помогает от зубной
боли, -- самая настоящая дафнада. Пожалуй, самая интересная
разновидность их -- это пресловутая лагетта, или кружевное
дерево Ямайки, из коры которого дамы на этом острове делают
воротнички, манжеты и накидки. Они так искусно вырезают узоры и
так прекрасно отбеливают свои изделия, что те имеют вид
настоящих кружев! До отмены рабовладения мароны и другие
ямайские беглые негры делали себе одежду из лагетты, в изобилии
растущей в горных лесах этого острова. Хозяева этих же негров,
тоже до отмены рабовладения, находили для кружевного дерева
другое применение, менее приятное. Жестокие тираны из его
волокон сплетали ремни для своих бичей.
-- И ты думаешь, что из этих деревьев можно сделать
бумагу? -- спросил Каспар, которому не терпелось узнать, есть
ли какая-нибудь возможность раздобыть покрышку для змея.
-- Существует несколько видов дафнад, -- ответил ботаник,
-- кору которых можно превратить в бумагу. Одни встречаются на
мысе Доброй Надежды, другие на Мадагаскаре; но самые подходящие
для нас виды растут в Гималаях и в Китае. В Непале имеется
дафнада бхолуа, из которой непалийцы приготовляют плотную,
прочную упаковочную бумагу, и у меня есть основания думать, что
она растет также в Бхотанских Гималаях, которые совсем недалеко
от нашей долины. Кроме того, в Китае и Японии, по другую
сторону этих гор, есть два или три вида этого растения, из
которого китайцы выделывают желтоватую бумагу -- ты, вероятно,
видел их книги -- и ею же оклеивают свои чайные коробочки.
Итак, -- прибавил ботаник, пытливо глядя на лес, -- поскольку
годная на бумагу дафнада растет в Китае, восточнее нас, и в
Непале и Бхотане, западнее нас, то естественно предположить,
что какие-нибудь ее виды растут и в этой долине, где климат как
раз подходящий для нее. Птицы вполне могли занести сюда семена
дафнады, так как многие виды птиц любят ее ягоды и поедают их
без всякого вреда для себя, что очень странно, так как ягоды
эти ядовиты для всех видов четвероногих.
-- Как ты думаешь, брат, ты узнал бы такой куст, если бы
его увидел?
-- По правде сказать, я не думаю, чтобы сразу его узнал,
но если бы я увидал цветок дафнады, я, непременно, отличил бы
его по ботаническим особенностям. Листья у годных на бумагу
видов дафнады -- продолговатые и красноватого оттенка, гладкие
и блестящие, как у лавра, с которым дафнады в близком родстве.
К сожалению, кусты в это время года не цветут, но если нам
удастся найти ягоды и несколько листьев, то я думаю, что смогу
их опознать. Кроме того, у них характерная, очень жесткая кора.
В самом деле, у меня есть основания думать, что мы найдем их не
очень далеко отсюда. Вот почему я так уверенно сказал, что у
нас может оказаться не так уж мало материала для выделки
бумаги.
-- Какие же у тебя основания, брат? Может быть, ты видел
что-нибудь похожее?
-- Видел. Не так давно я забрел в заросли невысоких
кустов, достигавших мне до середины груди. Они были тогда в
цвету; цветы были сиреневые и росли на концах веток небольшими
зонтиками. Венчиков у них не было -- одни только чашечки. А все
это характерно для дафнады. К тому же листья были
продолговатые, бархатистые, красноватого оттенка, а у цветов
очень сладкий запах, как у всех дафнад. Я и не думал тогда их
исследовать, но теперь, вспоминая все эти признаки, я почти
уверен, что кусты относились к этому виду.
-- А как ты думаешь, сможешь ты разыскать этот кустарник?
-- Ну конечно! Он растет не очень далеко от того места,
где у нас с тобой чуть не произошел страшный поединок.
-- Xa-xa-xa! -- засмеялся Каспар в ответ на
многозначительные слова брата. -- Постой, брат, -- сказал он
через мгновение, -- предположим, что это именно тот самый куст.
Но какой нам от этого прок, если мы не знаем, как превратить
его в бумагу?
-- Почему ты так уверен, что мы не знаем? -- возразил
Карл. -- Мне кое-что об этом известно. Один старинный автор в
своей книге описывает этот способ. Он очень прост, и, кажется,
я его хорошо запомнил и смогу применить. Может быть, бумага
получится слишком грубая для письма, но она вполне пригодится
для наших целей. Нам не нужен лучший, "кремовый" сорт. Ведь, к
сожалению, здесь нет почтового отделения. Но если нам удастся
сделать что-то вроде толстой упаковочной бумаги, то, я думаю,
она вполне будет годиться для змея.
-- Правильно! -- ответил Каспар. -- Даже лучше, если
бумага будет толстая и крепкая. Но послушай, дорогой Карл,
почему бы нам сейчас же не отправиться на поиски этих кустов?
-- Этим мы немедленно и займемся, -- заявил Карл,
поднимаясь с камня.
Они пошли на разведку в полном составе, так как Оссару был
не меньше товарищей заинтересован в ее результатах, а Фриц,
заметив, что его хозяева отправляются в какую-то новую
экспедицию, забыл свое огорчение и, выйдя из хижины, побрел
вслед за ними.
К величайшей радости охотников, предположения Карла вскоре
оправдались. Заросль, о которой он говорил, состояла главным
образом из кустов дафнады, судя по опавшим листьям и по
нескольким сохранившимся на ветках ягодам. Карл решил, что
кусты принадлежат именно к данному виду.
Это доказывала и кора, весьма эластичная и очень едкая на
вкус: она обожгла рот Оссару, который имел глупость ее
пожевать.
Внимательно исследовав листья, ягоды и кору, ботаник
пришел к выводу, что перед ним настоящая дафнада. Так оно и
было в действительности: это был вид, известный в Непале как
дафнада бхолуа, из которой, как уже говорилось, непалийцы
вырабатывают толстую, мягкую бумагу.
Убедившись, что это именно так, охотники решили привести
план Каспара в исполнение и сделать опыт с воздушным змеем.
Если бы Карл был только ботаником-теоретиком и, хорошо
зная особенности растений и деревьев, не владел бы
практическими познаниями и не был знаком со способами их
применения, от найденной ими дафнады не было бы никакой пользы.
Глядя на это растение, никак нельзя было догадаться, что из
него можно получить бумагу. Со многих других деревьев кора
снималась более широкими полосами и больше напоминала бумагу,
между тем как кора дафнады, снимавшаяся узкими полосками,
казалась меньше всего пригодным для воздушного змея материалом.
Но Карл знал способ превратить ее в бумагу и немедля принялся
за дело, а товарищи ему помогали, следуя его указаниям.
Все трое усердно принялись работать ножами, и в невероятно
короткий срок несколько десятков деревьев были ободраны от
самых корней до нижних веток. Деревьев не срубали, так как в
этом не было надобности. Их легко было обдирать на корню, и
потому их оставили на месте.
До самого заката солнца проработали наши "каскарильеры",
сделав перерыв лишь на несколько минут, чтобы пойти в хижину и
наскоро поесть козлятины. И когда солнце опускалось за
величавую вершину Чомо-лари, можно было увидеть, как они
медленно возвращаются домой с тяжелыми связками коры, а Фриц
весело бежит за ними.
Взглянув на заросли, где охотники проработали весь день,
можно было догадаться, чем они занимались. У всех деревьев на
площади свыше полуакра с тонких стволов была полностью ободрана
кора, словно здесь паслось огромное стадо коз.
Вернувшись в хижину, они и не подумали отдыхать и тотчас
же занялись производством бумаги.
Было уже поздно, и работать пришлось при свете сосновых
факелов, заготовленных заранее. Факелы горели ярким, ровным
пламенем, не хуже свеч.
Первичная обработка материала не требовала особой
тщательности, и ее можно было выполнить в хижине не хуже, чем в
гигантском цехе бумажной фабрики. Требовалось лишь искрошить
кору на мелкие кусочки. Это заняло весь вечер. Во время работы
они весело разговаривали, перебрасываясь шутками. Им
вспомнилось, что в тюрьмах арестанты обычно треплют пеньку; да,
они не без оснований могли сравнить себя с заключенными.
Закончив эту работу, они поужинали, как всегда, куском
мяса и легли спать, думая лишь о том, что будут делать завтра.
На другое утро дела у них было немного, так как следующий
процесс требовал не столько труда, сколько терпения.
Тщательно искрошенную кору дафнады насыпают в большой чан
или котел с водой. Затем добавляют щелок, приготовленный из
древесной золы, и кипятят массу в продолжение нескольких часов.
Но у наших "фабрикантов" не было ни чана, ни котла, и они
могли бы стать в тупик перед непреодолимым препятствием, не
будь у них обильного запаса непрерывно кипящей воды в горячем
источнике близ хижины.
По-видимому, им нужно было только засыпать приготовленную
кору в источник и оставить ее там на какой-то срок. Но там, где
вода была горячее всего, она находилась в непрестанном движении
-- бурлила, кипела и клокотала, как в котле, и очень скоро не
только были бы унесены волокна коры, но и зола отделилась бы от
остальной массы, и от нее не было бы никакого толку.
Как преодолеть это затруднение? Довольно легко. У них уже
заранее был намечен план работ, согласно которому кору вместе с
золой следовало поместить в одну из больших шкур яков,
прекрасно сохранившихся, связать ее в узел, как белье для
стирки, опустить шкуру вместе с содержимым в источник и
оставить там до тех пор, пока кипящая вода не сделает свое
дело. Этот остроумный способ позволил им обойтись без всякого
котла.
Когда Карл нашел, что кора достаточно разварилась, ее
вынули из воды, а затем из шкуры яка и положили на плоский
камень, чтобы она обтекла и обсохла.
Пока кора кипятилась, а потом обсыхала на камне, никто не
сидел без дела. Каспар был занят изготовлением крепкого
деревянного песта, необходимого для некоторых дальнейших
операций, а Оссару мастерил другую, также очень нужную вещь.
Это было что-то вроде сита из тонких бамбуковых полосок,
вставленных в раму из более толстых полос того же бамбука
рингалл.
Оссару взялся за эту работу потому, что умел искусно
изготовлять из бамбука всевозможные предметы, и, хотя он сейчас
был занят совершенно новым для себя делом, ему удалось под
руководством Карла смастерить сито, которое вполне отвечало
своему назначению. С какой целью было сделано сито, будет
сказано ниже.
Как только кора высохла, пустили в ход пест: с его помощью
кусочки коры разбивали на поверхности плоского камня, пока не
получилась густая масса.
Массу сложили в шкуру яка, собранную по краям, и этот
примитивный чан снова погрузили в воду, но не в кипящий ручей,
а в холодное озеро, и держали там, пока чан не наполнился
водой. Затем массу перемешали палочкой, отчего крупные частицы
всплыли на поверхность; их удалили. Эта процедура была
повторена несколько раз, пока вся масса, первоначально немного
слизистая, не сделалась чистой и мягкой на ощупь.
Следующей и последней операцией было изготовление бумаги,
и она была проведена самим Карлом. Операция была довольно
простой, но требовала известной ловкости и сноровки. Некоторое
количество массы клали в бамбуковое сито и покачивали его из
стороны в сторону, держа все время горизонтально под водой,
пока масса не распределится равномерно по всей поверхности.
Потом сито осторожно вынимали из воды, удерживая в
горизонтальном положении, чтобы не потревожить ровного слоя
массы. После этого оставалось лишь положить рамку на подставки
и дать мякоти обтечь и высохнуть. Высохнув, она превращалась в
бумагу.
Правда, пользуясь лишь одним ситом, нельзя было получить
все нужное количество бумаги за один раз; но как только лист
высыхал, его снимали с сита и туда снова наливали массу, и так
далее, пока вся разваренная кора не была превращена в бумагу;
оказалось, что больших листов так много, что можно сделать змей
величиной хоть с дверь каретника.
Так как приходилось дожидаться, пока высохнет каждый лист,
то процесс этот занял несколько дней; но и в эти дни охотники
не теряли времени даром. Карл с Каспаром усердно трудились над
"скелетом" змея, а Оссару взялся сделать для него хвост.
Веревка, на которой предстояло запустить змея, отняла
много времени, и ее приготовление оказалось значительно сложнее
остальных процессов. Каждую ее прядь необходимо было
чрезвычайно тщательно свить и проверить прочность чуть не
каждого волокна. Если бы они сделали очень толстую веревку, им
не приходилось бы так усердствовать, но змей мог не поднять
толстой веревки.
Понятно, что веревка средней толщины должна была быть
безупречного качества, иначе они бы рисковали жизнью при
подъеме.
Нечего и говорить, что Оссару приложил все усилия, чтобы
сделать веревку как можно лучше, -- каждую ее прядь он
скручивал между большим и указательным пальцами так ровно и
гладко, как если бы готовил ее для лески.
Рамку для змея они сделали из расщепленных пополам стволов
бамбука рингалл, который превосходит прочностью, упругостью и
легкостью все остальные виды деревьев; клей для наклеивания
бумаги -- из корня аронника, который мелко наскоблили и
разварили, пока он не превратился в клейкий крахмал.
Через какую-нибудь неделю после того, как мысль о змее
шевельнулась в мозгу у Каспара, "птицу" уже можно было видеть
перед дверью хижины, вполне оперенную и готовую к полету.
Они молча подходили к хижине, но при виде примитивного
жилища, с которым им никак не удавалось расстаться, Карлу
пришла в голову новая мысль, заставившая его нарушить молчание.
-- Вот наш истинный друг! -- произнес Карл, указывая на
хижину. -- Пусть все другие нам изменят -- она останется нам
верна! Правда, она грубая, но ведь грубыми бывают и самые
верные друзья. Мне становится мила наша честная хижина, и я уже
начинаю смотреть на нее, как на свой домашний очаг.
Каспар ничего не ответил. Он только вздохнул. Юный
охотник, преследовавший когда-то серн в Баварских Альпах, думал
о другом очаге, находившемся далеко, в стороне заходящего
солнца, и, пока им владела такая мысль, он не мог примириться с
вынужденным пребыванием в Гималаях.
Мысли Оссару были тоже далеко. Он думал о бамбуковой
хижине на берегу хрустального ручья, под сенью пальм и других
тропических деревьев. Еще больше мечтал он о рисовом пилаве и
четни, но более всего -- о своем любимом бетеле, который не мог
ему заменить конопляный банг.
Но у Каспара была еще одна мысль, доказавшая, что он не
потерял надежды вернуться в свой родной дом. И когда они
покончили с ужином, состоявшим из вареной дичи, он поделился
замыслом с товарищами.
Юноша не решился первым нарушить молчание. Он лишь ответил
на вопрос Карла, который, заметив рассеянный вид брата,
спросил, что с ним.
-- Я напряженно размышлял, -- сказал Каспар. -- С тех
самых пор, как орел улетел, я думал о другой птице, о которой
мне кое-что известно. Эта птица может сослужить нам службу не
хуже беркута, а то и лучше.
-- О другой птице? -- спросил Карл. -- О какой птице ты
говоришь? Уж не думаешь ли ты о китайском гусе, что живет на
озере? Правда, его нетрудно поймать живьем, но позволь тебе
сказать, брат, что его крылья способны поднять лишь собственное
увесистое тело, а если ты прибавишь еще фунт-другой, привязав
ему к лапе веревку, то он не сможет улететь из долины, совсем
как мы с тобой. Нет, нет! Об этом нечего и думать. Кроме орла,
никакая другая птица не в силах выполнить то, что ты от нее
требуешь.
-- Птица, о которой я думал, -- возразил Каспар, --
принадлежит к тому же роду, что и орел... Кажется, я выражаюсь
вполне научно. Не так ли, ученый брат? Ха-ха-ха! Ну что же,
называть мне ее? Наверно, ты уже догадался?
-- Конечно, нет, -- ответил Карл. -- В этой долине нет
птиц, принадлежащих к одному роду с орлом, кроме разве
коршунов; впрочем, по мнению некоторых натуралистов, они не
одного с ним рода, а лишь одного семейства. Если ты думаешь о
коршуне, то их здесь несколько пород, но самый крупный из них
поднимет на вершину утеса разве что толстую бечевку... Смотри,
вот два коршуна, -- продолжал он, указывая на птиц, круживших в
воздухе ярдах в двадцати над землей. -- Их называют "черки".
Это самые крупные из гималайских коршунов. Ты имел в виду эту
птицу, брат?
-- Так это коршуны? -- спросил Каспар, переводя взгляд на
крылатые существа, которые описывали круги в воздухе, словно
выслеживая добычу.
-- Да, -- ответил натуралист. -- И они принадлежат к
одному семейству с орлами. Надеюсь, ты не их имеешь в виду?
-- Нет, не совсем... -- протянул Каспар, многозначительно
улыбаясь. -- Но посмотри на них: они парят совсем как воздушные
змеи... О! Что это? -- воскликнул он, заметив, что птицы ведут
себя как-то странно. -- Что они делают? Клянусь жизнью, они
нападают на Фрица! Неужели они думают, что могут справиться с
нашим славным старым псом?
Действительно, коршуны внезапно спустились с высоты, на
какой до сих пор парили, и теперь описывали быстрые круги над
головой у баварского пса, который прилег в траве, на опушке
маленькой рощицы, ярдах в двадцати от хижины.
-- Может быть, там, в рощице, у них гнездо? -- высказал
предположение Карл. -- Потому-то они и злятся на собаку. У них
явно рассерженный вид.
И впрямь это можно было подумать, судя по поведению птиц,
которые нападали на пса: они то поднимались на несколько футов,
то бросались вниз по кривой, напоминавшей параболу. С каждым
взлетом они все приближались и приближались к Фрицу, пока не
начали задевать его морду крыльями. При этом коршуны издавали
резкие крики, похожие на лай рассерженных лисиц.
-- Должно быть, у них где-то поблизости детеныши, --
заметил Карл.
-- Нет, саиб, -- ответил Оссару. -- Нет гнездо, нет
детки. Фриц уйти ужинать -- кусок мяса от козла. Черки хотеть
забрать ужин у собаки.
-- А, так Фриц ужинает? -- сказал Каспар. -- Тогда все
понятно. Но как же глупы эти птицы, если воображают, что им
удастся отнять ужин у нашего отважного Фрица, особенно когда он
так им наслаждается!.. Смотрите, он даже не обращает на них
внимания!
Действительно, до сих пор Фриц едва ли замечал своих
крылатых врагов, и их враждебные демонстрации лишь изредка
вызывали у него отрывистое рычание. Когда же они стали
подлетать ближе, ударяя его крыльями по глазам, Фрицу стало уже
невмоготу, и он начал выходить из себя. Его рычание становилось
все громче, и раза два он привставал, чтобы вцепиться в перья
врагу.
Эта странная сцена между собакой и птицами продолжалась
минут пять, причем финал был довольно любопытен и весьма
неприятен для Фрица.
С самого начала коршуны действовали порознь. Один налетал
спереди, а другой вел атаку с тыла. Ввиду такой тактики врагов
пес был вынужден бороться на два фронта, и ему приходилось
бросаться из стороны в сторону.
То он рычал и хватал врага, нападавшего спереди, то быстро
поворачивался, чтобы пригрозить более трусливому черку,
налетавшему на него с тыла. Однако второй черк оказался
назойливее и крикливее и наконец, не довольствуясь случайными
ударами крыльев, осмелился вонзить свои острые когти в его
почтенное седалище.
Это было уже чересчур -- терпение Фрица лопнуло. Бросив
кость, которую он все время глодал, пес вскочил, быстро
повернулся к оскорбителю-черку и прыгнул, чтобы его схватить.
Но осторожная птица предвидела это, и пес еще не успел
вцепиться в нее зубами, как она уже взмыла кверху -- гораздо
выше, чем может прыгнуть любое четвероногое.
Заворчав с досады, Фриц повернулся и хотел снова взяться
за свой кусок, но досада его еще усилилась, когда он обнаружил,
что мяса больше нет. Первый черк только оцарапал ему шкуру, но
второй отнял у него ужин.
В последний раз Фриц увидел свой кусок козлятины в клюве у
коршуна, высоко в воздухе, и птица становилась все меньше и
меньше, быстро удаляясь, пока не исчезла в туманной дали.
Занятный маленький эпизод с собакой и черками прервал
беседу братьев на тему, затронутую Каспаром. Но беседа не
возобновилась сразу по окончании этой сцены, ибо у Фрица был
такой смешной вид, когда он смотрел на улетающих птиц, ловко
выманивших у него кусок мяса, что зрители разразились громким,
продолжительным хохотом.
На "физиономии" Фрица отражались самые необычайные
чувства. Не только глаза, но и вся поза собаки выражала крайнее
изумление, досаду и вместе с тем невероятную ярость; некоторое
время он стоял, подняв голову, вытянув морду кверху, следя за
коршуном взглядом, в котором сквозила неукротимая жажда мести.
Ни разу в жизни, даже когда над ним трубил слон, не
приходилось Фрицу так сожалеть об отсутствии крыльев. Никогда
еще он так не сетовал на несовершенство своего сложения и на
отсутствие этих столь полезных придатков, и будь у него
волшебная палочка, он воспользовался бы ею в этот момент, чтобы
получить пару крыльев, -- не прекрасных, это для него было дело
десятое, а сильных и широких, которые позволили бы ему догнать
черков и покарать их за неслыханную дерзость.
Фриц был глубоко оскорблен и жестоко обманут тварями, к
которым он относился с величайшим презрением, и именно эта
смесь изумления и ярости, придававшая ему столь трагикомический
вид, так рассмешила людей. У него было весьма забавное
выражение, когда, повернувшись, он взглянул на своих
товарищей-людей. Он увидел, что они потешаются над ним, и в его
глазах можно было прочесть и укор и мольбу, что еще пуще их
рассмешило. Переводя взгляд с одного на другого, он словно
искал сочувствия поочередно у Карла, Каспара и Оссару.
Но мольба его была напрасна. Охотниками овладело
неукротимое веселье, и бедняга Фриц не встретил сочувствия.
Несколько минут не смолкал их громкий, раскатистый хохот,
но предмет их веселья не стал дожидаться, пока они успокоятся,
и поспешил покинуть недоброе место, где у него отняли ужин.
Ограбленный и униженный, он скрылся под сенью хижины. В пылу
веселья никто не заметил его исчезновения. И через несколько
минут все трое перестали думать о Фрице.
Быть может, вы удивитесь, что в столь тяжелых
обстоятельствах наши друзья могли поддаться такому буйному
веселью. Но тут нет ничего удивительного. Наоборот, вполне
естественно, что они так развеселились, ибо такова уж
человеческая природа: веселье и грусть так же неизбежно сменяют
друг друга, как день следует за ночью или ясная погода
наступает после бури.
Правду мы не знаем, почему так бывает, но все это в
природе вещей. Один сладкогласный поэт сказал:
Была бы скучным временем весна,
Когда б одна весна царила в мире, --
и мы по собственному опыту знаем, насколько справедливы
его слова.
Тот, кто живет в тропических странах, где царит вечная
весна, где листья никогда не опадают и цветы никогда не вянут,
может подтвердить этот факт: даже весна со временем надоедает!
Мы жаждем зимы, с ее инеем, снегами и холодными, бурными
ветрами. Хотя все мы так любим веселый, зеленый лес, порой нам
радует глаз его пожелтевший наряд, и мы любуемся мрачным небом,
по которому несутся причудливые свинцовые тучи. Как это ни
кажется странным, не подлежит сомнению, что наша душа, так же
как и природа, нуждается в бурях.
Как только утих порыв веселья, Карл и Каспар вернулись к
разговору, который так внезапно был прерван.
-- Итак, брат, -- сказал Карл, возвращаясь все к этой же
теме, -- ты говоришь, что есть птица из породы орлов, которая в
силах поднять канат на утесы. Какую именно птицу ты имеешь в
виду?
-- Ах, Карл, ты сегодня что-то очень недогадлив! Мне
кажется, коршуны могли бы навести тебя на мысль.
-- Так ты говоришь о какой-то разновидности ястреба?
-- Да, о ястребе с очень широкой грудью, очень тонким
туловищем и очень длинным хвостом: как раз о таком, каких мы с
тобой, бывало, делали еще не так давно.
-- А-а, о бумажном змее!.. -- произнес Карл и погрузился
в раздумье. -- А знаешь, брат, -- прибавил он, помолчав, -- в
твоем предложении, пожалуй, есть смысл. Будь у нас бумажный
змей -- разумеется, очень большой, -- он мог бы занести веревку
на вершину обрыва; но, увы!..
-- Можешь не продолжать, Карл, -- прервал его Каспар. --
Я знаю, что ты хочешь сказать: что у нас нет бумаги, из которой
можно было бы смастерить змея. Да, тут уже ничего не поделаешь.
Нечего больше и думать о змее, раз у нас нет нужного материала.
Его корпус и хвост мы легко могли бы сделать. Но ведь нужны еще
крылья -- ах, крылья! Как бы я хотел иметь под руками пачку
старых газет! Но что пользы желать -- ведь у нас их нет!
Карл молчал и, казалось, не слышал слов Каспара, -- во
всяком случае, не обращал на них внимания. Он, видимо, снова
погрузился в глубокие размышления.
-- Может быть, -- заговорил снова Карл через некоторое
время, с надеждой поглядывая на лес, -- у нас окажется не так
уж мало материала, о котором ты говорил.
-- Ты хочешь сказать -- бумаги?
-- Мы находимся в той области земного шара, где она
растет, -- продолжал Карл, не отвечая на вопрос брата.
-- Как!.. Где растет бумага?
-- Нет, -- возразил Карл, -- я не хочу сказать, что здесь
растет бумага, но здесь имеется сырье, из которого можно
сделать эту полезную вещь.
-- Что же это такое, брат?
-- Это дерево, или, вернее, кустарник, принадлежащий к
семейству ягодковых, или дафнад. Разновидности этого отряда
встречаются во многих странах, но главным образом в более
прохладных областях Индии и Южной Америки. Представители его
имеются даже в Англии, так как красивый волчеягодник лавровый
наших лесов и живых изгородей, который так помогает от зубной
боли, -- самая настоящая дафнада. Пожалуй, самая интересная
разновидность их -- это пресловутая лагетта, или кружевное
дерево Ямайки, из коры которого дамы на этом острове делают
воротнички, манжеты и накидки. Они так искусно вырезают узоры и
так прекрасно отбеливают свои изделия, что те имеют вид
настоящих кружев! До отмены рабовладения мароны и другие
ямайские беглые негры делали себе одежду из лагетты, в изобилии
растущей в горных лесах этого острова. Хозяева этих же негров,
тоже до отмены рабовладения, находили для кружевного дерева
другое применение, менее приятное. Жестокие тираны из его
волокон сплетали ремни для своих бичей.
-- И ты думаешь, что из этих деревьев можно сделать
бумагу? -- спросил Каспар, которому не терпелось узнать, есть
ли какая-нибудь возможность раздобыть покрышку для змея.
-- Существует несколько видов дафнад, -- ответил ботаник,
-- кору которых можно превратить в бумагу. Одни встречаются на
мысе Доброй Надежды, другие на Мадагаскаре; но самые подходящие
для нас виды растут в Гималаях и в Китае. В Непале имеется
дафнада бхолуа, из которой непалийцы приготовляют плотную,
прочную упаковочную бумагу, и у меня есть основания думать, что
она растет также в Бхотанских Гималаях, которые совсем недалеко
от нашей долины. Кроме того, в Китае и Японии, по другую
сторону этих гор, есть два или три вида этого растения, из
которого китайцы выделывают желтоватую бумагу -- ты, вероятно,
видел их книги -- и ею же оклеивают свои чайные коробочки.
Итак, -- прибавил ботаник, пытливо глядя на лес, -- поскольку
годная на бумагу дафнада растет в Китае, восточнее нас, и в
Непале и Бхотане, западнее нас, то естественно предположить,
что какие-нибудь ее виды растут и в этой долине, где климат как
раз подходящий для нее. Птицы вполне могли занести сюда семена
дафнады, так как многие виды птиц любят ее ягоды и поедают их
без всякого вреда для себя, что очень странно, так как ягоды
эти ядовиты для всех видов четвероногих.
-- Как ты думаешь, брат, ты узнал бы такой куст, если бы
его увидел?
-- По правде сказать, я не думаю, чтобы сразу его узнал,
но если бы я увидал цветок дафнады, я, непременно, отличил бы
его по ботаническим особенностям. Листья у годных на бумагу
видов дафнады -- продолговатые и красноватого оттенка, гладкие
и блестящие, как у лавра, с которым дафнады в близком родстве.
К сожалению, кусты в это время года не цветут, но если нам
удастся найти ягоды и несколько листьев, то я думаю, что смогу
их опознать. Кроме того, у них характерная, очень жесткая кора.
В самом деле, у меня есть основания думать, что мы найдем их не
очень далеко отсюда. Вот почему я так уверенно сказал, что у
нас может оказаться не так уж мало материала для выделки
бумаги.
-- Какие же у тебя основания, брат? Может быть, ты видел
что-нибудь похожее?
-- Видел. Не так давно я забрел в заросли невысоких
кустов, достигавших мне до середины груди. Они были тогда в
цвету; цветы были сиреневые и росли на концах веток небольшими
зонтиками. Венчиков у них не было -- одни только чашечки. А все
это характерно для дафнады. К тому же листья были
продолговатые, бархатистые, красноватого оттенка, а у цветов
очень сладкий запах, как у всех дафнад. Я и не думал тогда их
исследовать, но теперь, вспоминая все эти признаки, я почти
уверен, что кусты относились к этому виду.
-- А как ты думаешь, сможешь ты разыскать этот кустарник?
-- Ну конечно! Он растет не очень далеко от того места,
где у нас с тобой чуть не произошел страшный поединок.
-- Xa-xa-xa! -- засмеялся Каспар в ответ на
многозначительные слова брата. -- Постой, брат, -- сказал он
через мгновение, -- предположим, что это именно тот самый куст.
Но какой нам от этого прок, если мы не знаем, как превратить
его в бумагу?
-- Почему ты так уверен, что мы не знаем? -- возразил
Карл. -- Мне кое-что об этом известно. Один старинный автор в
своей книге описывает этот способ. Он очень прост, и, кажется,
я его хорошо запомнил и смогу применить. Может быть, бумага
получится слишком грубая для письма, но она вполне пригодится
для наших целей. Нам не нужен лучший, "кремовый" сорт. Ведь, к
сожалению, здесь нет почтового отделения. Но если нам удастся
сделать что-то вроде толстой упаковочной бумаги, то, я думаю,
она вполне будет годиться для змея.
-- Правильно! -- ответил Каспар. -- Даже лучше, если
бумага будет толстая и крепкая. Но послушай, дорогой Карл,
почему бы нам сейчас же не отправиться на поиски этих кустов?
-- Этим мы немедленно и займемся, -- заявил Карл,
поднимаясь с камня.
Они пошли на разведку в полном составе, так как Оссару был
не меньше товарищей заинтересован в ее результатах, а Фриц,
заметив, что его хозяева отправляются в какую-то новую
экспедицию, забыл свое огорчение и, выйдя из хижины, побрел
вслед за ними.
К величайшей радости охотников, предположения Карла вскоре
оправдались. Заросль, о которой он говорил, состояла главным
образом из кустов дафнады, судя по опавшим листьям и по
нескольким сохранившимся на ветках ягодам. Карл решил, что
кусты принадлежат именно к данному виду.
Это доказывала и кора, весьма эластичная и очень едкая на
вкус: она обожгла рот Оссару, который имел глупость ее
пожевать.
Внимательно исследовав листья, ягоды и кору, ботаник
пришел к выводу, что перед ним настоящая дафнада. Так оно и
было в действительности: это был вид, известный в Непале как
дафнада бхолуа, из которой, как уже говорилось, непалийцы
вырабатывают толстую, мягкую бумагу.
Убедившись, что это именно так, охотники решили привести
план Каспара в исполнение и сделать опыт с воздушным змеем.
Если бы Карл был только ботаником-теоретиком и, хорошо
зная особенности растений и деревьев, не владел бы
практическими познаниями и не был знаком со способами их
применения, от найденной ими дафнады не было бы никакой пользы.
Глядя на это растение, никак нельзя было догадаться, что из
него можно получить бумагу. Со многих других деревьев кора
снималась более широкими полосами и больше напоминала бумагу,
между тем как кора дафнады, снимавшаяся узкими полосками,
казалась меньше всего пригодным для воздушного змея материалом.
Но Карл знал способ превратить ее в бумагу и немедля принялся
за дело, а товарищи ему помогали, следуя его указаниям.
Все трое усердно принялись работать ножами, и в невероятно
короткий срок несколько десятков деревьев были ободраны от
самых корней до нижних веток. Деревьев не срубали, так как в
этом не было надобности. Их легко было обдирать на корню, и
потому их оставили на месте.
До самого заката солнца проработали наши "каскарильеры",
сделав перерыв лишь на несколько минут, чтобы пойти в хижину и
наскоро поесть козлятины. И когда солнце опускалось за
величавую вершину Чомо-лари, можно было увидеть, как они
медленно возвращаются домой с тяжелыми связками коры, а Фриц
весело бежит за ними.
Взглянув на заросли, где охотники проработали весь день,
можно было догадаться, чем они занимались. У всех деревьев на
площади свыше полуакра с тонких стволов была полностью ободрана
кора, словно здесь паслось огромное стадо коз.
Вернувшись в хижину, они и не подумали отдыхать и тотчас
же занялись производством бумаги.
Было уже поздно, и работать пришлось при свете сосновых
факелов, заготовленных заранее. Факелы горели ярким, ровным
пламенем, не хуже свеч.
Первичная обработка материала не требовала особой
тщательности, и ее можно было выполнить в хижине не хуже, чем в
гигантском цехе бумажной фабрики. Требовалось лишь искрошить
кору на мелкие кусочки. Это заняло весь вечер. Во время работы
они весело разговаривали, перебрасываясь шутками. Им
вспомнилось, что в тюрьмах арестанты обычно треплют пеньку; да,
они не без оснований могли сравнить себя с заключенными.
Закончив эту работу, они поужинали, как всегда, куском
мяса и легли спать, думая лишь о том, что будут делать завтра.
На другое утро дела у них было немного, так как следующий
процесс требовал не столько труда, сколько терпения.
Тщательно искрошенную кору дафнады насыпают в большой чан
или котел с водой. Затем добавляют щелок, приготовленный из
древесной золы, и кипятят массу в продолжение нескольких часов.
Но у наших "фабрикантов" не было ни чана, ни котла, и они
могли бы стать в тупик перед непреодолимым препятствием, не
будь у них обильного запаса непрерывно кипящей воды в горячем
источнике близ хижины.
По-видимому, им нужно было только засыпать приготовленную
кору в источник и оставить ее там на какой-то срок. Но там, где
вода была горячее всего, она находилась в непрестанном движении
-- бурлила, кипела и клокотала, как в котле, и очень скоро не
только были бы унесены волокна коры, но и зола отделилась бы от
остальной массы, и от нее не было бы никакого толку.
Как преодолеть это затруднение? Довольно легко. У них уже
заранее был намечен план работ, согласно которому кору вместе с
золой следовало поместить в одну из больших шкур яков,
прекрасно сохранившихся, связать ее в узел, как белье для
стирки, опустить шкуру вместе с содержимым в источник и
оставить там до тех пор, пока кипящая вода не сделает свое
дело. Этот остроумный способ позволил им обойтись без всякого
котла.
Когда Карл нашел, что кора достаточно разварилась, ее
вынули из воды, а затем из шкуры яка и положили на плоский
камень, чтобы она обтекла и обсохла.
Пока кора кипятилась, а потом обсыхала на камне, никто не
сидел без дела. Каспар был занят изготовлением крепкого
деревянного песта, необходимого для некоторых дальнейших
операций, а Оссару мастерил другую, также очень нужную вещь.
Это было что-то вроде сита из тонких бамбуковых полосок,
вставленных в раму из более толстых полос того же бамбука
рингалл.
Оссару взялся за эту работу потому, что умел искусно
изготовлять из бамбука всевозможные предметы, и, хотя он сейчас
был занят совершенно новым для себя делом, ему удалось под
руководством Карла смастерить сито, которое вполне отвечало
своему назначению. С какой целью было сделано сито, будет
сказано ниже.
Как только кора высохла, пустили в ход пест: с его помощью
кусочки коры разбивали на поверхности плоского камня, пока не
получилась густая масса.
Массу сложили в шкуру яка, собранную по краям, и этот
примитивный чан снова погрузили в воду, но не в кипящий ручей,
а в холодное озеро, и держали там, пока чан не наполнился
водой. Затем массу перемешали палочкой, отчего крупные частицы
всплыли на поверхность; их удалили. Эта процедура была
повторена несколько раз, пока вся масса, первоначально немного
слизистая, не сделалась чистой и мягкой на ощупь.
Следующей и последней операцией было изготовление бумаги,
и она была проведена самим Карлом. Операция была довольно
простой, но требовала известной ловкости и сноровки. Некоторое
количество массы клали в бамбуковое сито и покачивали его из
стороны в сторону, держа все время горизонтально под водой,
пока масса не распределится равномерно по всей поверхности.
Потом сито осторожно вынимали из воды, удерживая в
горизонтальном положении, чтобы не потревожить ровного слоя
массы. После этого оставалось лишь положить рамку на подставки
и дать мякоти обтечь и высохнуть. Высохнув, она превращалась в
бумагу.
Правда, пользуясь лишь одним ситом, нельзя было получить
все нужное количество бумаги за один раз; но как только лист
высыхал, его снимали с сита и туда снова наливали массу, и так
далее, пока вся разваренная кора не была превращена в бумагу;
оказалось, что больших листов так много, что можно сделать змей
величиной хоть с дверь каретника.
Так как приходилось дожидаться, пока высохнет каждый лист,
то процесс этот занял несколько дней; но и в эти дни охотники
не теряли времени даром. Карл с Каспаром усердно трудились над
"скелетом" змея, а Оссару взялся сделать для него хвост.
Веревка, на которой предстояло запустить змея, отняла
много времени, и ее приготовление оказалось значительно сложнее
остальных процессов. Каждую ее прядь необходимо было
чрезвычайно тщательно свить и проверить прочность чуть не
каждого волокна. Если бы они сделали очень толстую веревку, им
не приходилось бы так усердствовать, но змей мог не поднять
толстой веревки.
Понятно, что веревка средней толщины должна была быть
безупречного качества, иначе они бы рисковали жизнью при
подъеме.
Нечего и говорить, что Оссару приложил все усилия, чтобы
сделать веревку как можно лучше, -- каждую ее прядь он
скручивал между большим и указательным пальцами так ровно и
гладко, как если бы готовил ее для лески.
Рамку для змея они сделали из расщепленных пополам стволов
бамбука рингалл, который превосходит прочностью, упругостью и
легкостью все остальные виды деревьев; клей для наклеивания
бумаги -- из корня аронника, который мелко наскоблили и
разварили, пока он не превратился в клейкий крахмал.
Через какую-нибудь неделю после того, как мысль о змее
шевельнулась в мозгу у Каспара, "птицу" уже можно было видеть
перед дверью хижины, вполне оперенную и готовую к полету.