Страница:
— Си, Си, сеньор инженер, — донеслось до меня.
Эдик продолжал рассказывать. Рао схватил листок и указал на него пальцем, явно пытаясь спросить, что же Эдик имел ввиду. Он прижал листок к груди, вопрошающе смотря на Эдика, затем повторил исторический опыт со свободным падением. Вдохновленный Эдик очень обрадовался, начал оживленно жестикулировать руками, указывая на вентилятор, и тут бедняга Рао окончательно запутался. Он явно ожидал, что Синьор инженер имеет в виду какой-то кабель, и кинулся к коробкам, начав доставать из них один кабель за другим и пытаясь предложить их Эдику. Ошарашенный обилием проводов теоретик вскоре был вынужден перейти на язык жестов, упорно отказываясь от белых, черных, длинных и коротких проводов. Через минуту Рао исчерпал свой запас и снова почтительно склонил голову, дожидаясь распоряжений начальника. Увидев застывшую перед собой фигуру со склоненной головой, Эдик растерянно махнул рукой.
— Си, Сеньор инженер, — радостно сказал Рао и сел на место. По-видимому, это был самый длинный за всю историю его работы диалог с начальством, так как каждый раз после этого случая он почтительно кланялся и здоровался при встрече с Эдиком, обнажая свои неправдоподобно желтые зубы.
Ко всеобщему удивлению, Эдик довольно быстро разобрался с технологией поиска неисправностей в замысловатых внутренностях Пусиковских коробок. «Я уже все умею, — радостно рассказывал Эдик во время послеобеденных прогулок вокруг компании. — Наверное, дядя Ефим меня скоро переведет на другую работу.»
Ефим, казалось, забыл о существовании Эдика, всецело занявшись проблемой дырок в подставках. Он дни и ночи пропадал в отделении для механиков, устраивая жуткие скандалы и то давая распоряжения просверлить отверстия, то отказываясь от них и выкидывая все подготовленные детали. Не прошло и недели, как все привыкли к немного нелепой фигуре Эдика, всем своим видом доказывающей, что скромный профессор из Кембриджа вполне в состоянии заниматься починкой замысловатых приборов, рожденных Командой под руководством бурлящего мрачного гения Ефима Пусика.
Эдик продолжал рассказывать. Рао схватил листок и указал на него пальцем, явно пытаясь спросить, что же Эдик имел ввиду. Он прижал листок к груди, вопрошающе смотря на Эдика, затем повторил исторический опыт со свободным падением. Вдохновленный Эдик очень обрадовался, начал оживленно жестикулировать руками, указывая на вентилятор, и тут бедняга Рао окончательно запутался. Он явно ожидал, что Синьор инженер имеет в виду какой-то кабель, и кинулся к коробкам, начав доставать из них один кабель за другим и пытаясь предложить их Эдику. Ошарашенный обилием проводов теоретик вскоре был вынужден перейти на язык жестов, упорно отказываясь от белых, черных, длинных и коротких проводов. Через минуту Рао исчерпал свой запас и снова почтительно склонил голову, дожидаясь распоряжений начальника. Увидев застывшую перед собой фигуру со склоненной головой, Эдик растерянно махнул рукой.
— Си, Сеньор инженер, — радостно сказал Рао и сел на место. По-видимому, это был самый длинный за всю историю его работы диалог с начальством, так как каждый раз после этого случая он почтительно кланялся и здоровался при встрече с Эдиком, обнажая свои неправдоподобно желтые зубы.
Ко всеобщему удивлению, Эдик довольно быстро разобрался с технологией поиска неисправностей в замысловатых внутренностях Пусиковских коробок. «Я уже все умею, — радостно рассказывал Эдик во время послеобеденных прогулок вокруг компании. — Наверное, дядя Ефим меня скоро переведет на другую работу.»
Ефим, казалось, забыл о существовании Эдика, всецело занявшись проблемой дырок в подставках. Он дни и ночи пропадал в отделении для механиков, устраивая жуткие скандалы и то давая распоряжения просверлить отверстия, то отказываясь от них и выкидывая все подготовленные детали. Не прошло и недели, как все привыкли к немного нелепой фигуре Эдика, всем своим видом доказывающей, что скромный профессор из Кембриджа вполне в состоянии заниматься починкой замысловатых приборов, рожденных Командой под руководством бурлящего мрачного гения Ефима Пусика.
Глава 19. Дырки.
— Все, не могу больше! — Ефим нервным движением стиснул в руке салфетку. — Хватит! — Он раздраженно ходил с раскрасневшимся от гнева лицом из одного угла просторной комнаты в другой.
Академик с удивлением смотрел на немного сутулую фигуру Ефима, одетого в добротный черный пиджак, белоснежную рубашку и подобранный со вкусом галстук. Ефим расширил ноздри и лицо его стало багровым.
— Ты понимаешь, всему приходит конец. И моему терпению тоже. У них же куриные мозги, они не видят ничего дальше собственного носа. Все эти механики — это вообще кошмар, конец света! Борис бегает среди них, несет херню с умным видом, а дело стоит. Ты понимаешь, о чем я говорю? Сделали эти дырки зачем-то, просверлили не там, где надо было. Хоть ты нам помоги, что ли.
— Ефим, я все рассчитал, это элементарная задачка…
— Листен, Листен, все не так просто. Я чувствую, у меня на такие вещи чутье. Да, ты рассчитал, а на самом деле еще два десятка факторов будут играть. Сделаешь дырки рядом — вибрации начнутся, сделаешь подальше — основание начнет перекашиваться. Мне хочется сделать машину чистой, идеальной, отточить все до совершенства. Это как мой ребенок, ты понял?
— Ефим, о чем разговор, я еще раз все проверю…
— Да, пожалуйста. Нет, если не хочешь, не надо, я тебя не насилую.
— Ефим, я привык приносить пользу, не хочу чувствовать себя лишним ртом.
— Да брось ты, что за идиотские комплексы! У меня душа отдыхает, когда я с тобой разговариваю, считай, что ты этим одним пользу приносишь. Не хочешь, я понимаю, дырки это как-то непоэтично. Знаешь что, я к тебе пришлю Бориса, он в курсе всех этих проблем, как никто другой. Вытяни из него информацию, потрать денек-другой. Хотя я понимаю, он сволочь порядочная. — Ефим пристально посмотрел в глаза академику.
— Да нет, Ефим, я скажу честно, общаться с ним меня не тянет, а в работе у меня редко с кем-либо возникали конфликты…
— Думаешь, меня с ним общаться тянет? Такой деликатный, вежливый, скажет спасибо, улыбнется, а глядишь он невзначай тебе в морду плюнул. И при этом оскалится и скажет: «Извините». Он бы в нацистской Германии прижился, казнил бы людей в угоду идеологии с вежливым выражением на лице. Он же антисемит, что думаешь, я этого не вижу? Ну что поделать, для дела он полезен, блестящий ум, хотя и не может сделать ничего нового.
Академик тяжело вздохнул. Перспектива провести несколько дней бок о бок с Борисом его не вдохновляла.
— Хорошо, Ефим. Кстати, ты обещал помочь перетащить одного-двоих моих ребят. Мы бы здесь сделали маленькую лабораторию…
— Ладно, — Ефим нахмурился. — Дай мне их бумаги, начнем оформлять потихоньку. Знаешь что, пригласи-ка их поначалу поработать на месяц-другой, а там посмотрим, как дело пойдет. Позвони им прямо из компании, пусть приезжают, а все визы мы оформим. Хорошо?
— Да, конечно Ефим. У меня Володя в Москве, толковый парень, и Гриша в Израиле..
— Ну, пусть приедут, поработают, это не проблема. — Ефим поморщился.
— Значит договорились? Я Бориса к тебе пришлю, уж потерпи немного. — Он слегка усмехнулся.
Академик открыл тетрадь и снова всмотрелся в страницы, заполненные формулами и эскизами. Все несложные выкладки были ясны и понятны, и он с удивлением пожал плечами.
— Здравствуйте, — Борис появился на пороге, всем своим видом излучая недоброжелательность. — Ефим просил меня обсудить с вами проблему отверстий, — подчеркнуто официально сказал он по-английски.
— Да, — академик тоже перешел на английский. — Давайте так, вы мне еще раз изложите проблему, а я покажу свои последние расчеты.
— Хорошо, — Борис с каменным лицом подошел к доске и начал быстрыми, немного нервными движениями чертить схему злосчастной подставки. — Первоначальная идея Ефима состояла в том, что крепление производится вот в этих точках. — Борис ударился в объяснения, и академик почувствовал, что он перестает понимать беглую английскую речь.
— Борис, — сказал он по-русски, — извините, я плохо слышу, да и говорю не очень бегло. У меня просьба: или говорите немного медленнее, или перейдем на русский.
— На территории компании я по-русски не говорю, — холодно отчеканил Борис.
«Абсурд, — подумал академик с досадой. — Нас же никто не слышит, почему два человека, родившихся в России, должны разговаривать между собой на ломаном иностранном языке.»
Борис немного замедлил темп. Он отчетливо, слегка брезгливо выговаривал слова и держался официально, как чиновник, выполняющий неприятное распоряжение своего начальника.
— Коллега, — академик вскочил с места. — Это все очень интересно, но ваши соображения не всегда верны. Смотрите! — он открыл тетрадь. — Ведь толщина пластины много меньше, чем ее длина. Поэтому деформации, которых почему-то все боятся, возникают вовсе не в плоскости подставки, а в поперечном направлении. — Он быстро набросал на доске чертеж.
— Это чушь! — Борис с издевкой скривил рот. Он вскочил со стула, схватил с полки красный фломастер и, размахнувшись, жирной красной линией перечеркнул рисунок. — Любому студенту известно, как следует оценивать напряжения!
— Ну, позвольте, — академик засмеялся. — Извините, Боря, здесь вы меня не поймаете, это почти что моя родная область. Посмотрите, элементарный здравый смысл…
— Я не желаю далее обсуждать ваши бредовые, лженаучные теории! — Взбешенный Борис сжал кулаки и выскочил за дверь. Он резким движением налил в пластиковый стакан воду, отхлебнул ее и с искаженным лицом вошел к Леониду в кабинет.
— Что случилось? — Леонид оторвался от телефонной трубки и с сочувствием посмотрел на раскрасневшегося Бориса.
— Это возмутительно! — Борис отпил еще глоток и прикусил край белого стаканчика. — У меня аллергия на этого типа! Меня учили тому, что дважды два четыре, а этот маразматик несет чушь с умным видом. Да любой студент был бы здесь более полезен, чем он. Какого черта он сидит здесь и получает зарплату? Я ненавижу эту благотворительность, не говоря уже о том, что это разлагает моральный климат в компании!
— Да, — Леонид нахмурился. — Это проблема. Я сразу, как этого академика увидел, понял, что ничем хорошим эта история не кончится. Развели ученых, вначале Эдик, потом еще этот. Я и сам не знаю, что нам делать. Ты же знаешь, Ефим к нему благосклонен. Кстати, Ефим собирается пригласить сюда двух его сотрудников, и это будет уже полная катастрофа. Эдика мы придавили, одного академика как-нибудь переварим, но с целой оравой мудаков будет тяжело.
— Что? — Борис побелел от ярости. — Не будет этого! — Он сжал стакан в кулаке так, что он треснул и вода тонкой струйкой полилась на пластиковый пол. — Или я или он! Я сейчас же иду к Ефиму!
После бегства Бориса академик закрыл дверь в свою комнату и разложил на столе листы с записями последних экспериментов, сделанных в Москве. Несмотря на стычку с Борисом, настроение его не испортилось, а даже скорее поднялось. «Мальбрук в поход собрался, Тра-та-та-та-та,» — весело напевал он. Числа, отпечатанные на белых листах бумаги, наредкость удачно ложились на простую логарифмическую зависимость. «Боже мой», — подумал он, и чувство восторга охватило его и поднялось откуда-то изнутри. «Ведь это же открытие, настоящий подарок!» — Академик придвинул к себе чистый листок, схватил остро заточенный карандаш и быстро написал два уравнения. —"А сюда надо добавить простой член! Сейчас, сейчас. — Формулы крутились, заплетались и неожиданно несколько членов сократились и исчезли. — Минутку, минутку," — он даже замурлыкал от радости. Академик проверил результат еще раз. Все было правильно. Он отложил в сторону карандаш и сделал глубокий вдох. —"День не прошел напрасно", — подумал он с радостью. — «Теперь еще раз все проверить и срочно писать статью.»
Академик вышел из комнаты и прошел в сборочный цех. Там за длинным столом окруженный горой приборов сидел Эдик и увлеченно совал паяльник куда-то вглубь развороченной серой коробки, из которой торчали наружу клубки черных проводов.
— Эдик, — академик улыбнулся, — дорогой мой, представьте себе, что бы сказали ваши друзья из Кембриджа, увидев вас в таком окружении. Да вы просто-таки былинный богатырь, вооруженный копьем конца двадцатого века, в просторечьи именуемым электрическим паяльником.
— Да, — Эдик был невозмутим, — дядя Ефим был прав, в починке этих приборов нет ничего сложного, мне это даже нравится. Вот например, у этого был отпаян всего один проводок, а из-за него весь прибор забраковали. — Эдик снова засунул паяльник внутрь ящика и неожиданно между дымящимся жалом и корпусом прибора проскочила длинная голубая искра.
— Ой, — Эдик испугался и от страха уронил паяльник внутрь коробки, отчего мгновенно раздался треск и посыпался сноп искр. Люминисцентные лампы замигали и погасли, экраны компьютеров почернели и в зале сразу же стало темно и тихо.
— Что же я наделал! — Эдик побелел от ужаса.
В конце зала появился взмыленный Леонид.
— Серега, давай, давай, не останавливайся, работай! —кричал он на бегу.
— Так света же нет, — удивился меланхоличный Сережа, сидевший за монтажным столом.
— Я сказал, припаивай седьмую ножку, пока паяльник горячий! — Леонид с ненавистью посмотрел на Эдика и академика.
— Быстро, быстро, выключайте питание. Компьютеры, компьютеры! — По рядам бежал Борис, щелкая кнопками. — Это что, вредительство? Саботаж? — он подскочил к Эдику, сжимая кулаки. — Вы парализовали работу всей компании по крайней мере на полчаса. Вы знаете, во сколько нам обойдется простой аппаратуры и людей? — Борис с яростью посмотрел на академика. — А вы что здесь делаете? У вас есть свои задания, и вы должны их выполнять в рабочее время, а не слоняться из угла в угол, отвлекая людей от работы!
— Ну знаете, это уже слишком! — академик почувствовал, что он теряет над собой контроль. — Что вы себе позволяете, это не концентрационный лагерь в конце концов! И не ваша собственная компания. Почему вы указываете мне, что и как делать, унижаете и оскорбляете людей!
— А ты какого черта на меня орешь? — неожиданно грубо, по-русски заорал Борис. — Я вице-президент и пока что отвечаю за дела фирмы. А ты кто здесь такой и вообще что здесь делаешь? Убирайся отсюда, идиот!
— Вы, молодой человек, хам и мерзавец! — академик повернулся и быстрым шагом ушел в свою комнату.
Свет замигал и наконец снова зажегся, загудели многочисленные серые коробки, засветились экраны компьютеров, и жизнь вошла в нормальное русло. Дверь в комнату академика распахнулась.
— Подлец, — в комнату вошел возбужденный Ефим. — Щенок! Прибежал жаловаться. Сопляк! Да кто он такой, что он о себе возомнил?
— Ефим, не будем об этом.
— Будем, обязательно будем! Мерзавец! Антисемит! А я то его к тебе послал, думал он сможет себя пять минут вежливо вести. Вначале из-за комнаты устроил безобразную сцену, теперь на тебя начинает лить грязь! Да он под стол ходил пешком, когда ты уже профессором был!
— Ефим, все в порядке, я только тебя прошу, выдели мне комнатку где-нибудь подальше от него, знаешь, бывают люди, с которыми не хочется иметь дело.
— Ну, устроил Эдик короткое замыкание, с кем не бывает? Это даже хорошо, посидим все в темноте, компьютеры не жужжат, можно расслабиться, подумать. Пойди погуляй на улице, вон какой вечер прекрасный! Так нет, Борис бегает и считает, во сколько это нам обойдется. Ну, потеряем мы пару десятков, ну даже сотню тысяч, это что его деньги? Нет, это мои доходы и моя компания. Я тебя пересажу. Подлец, вначале Эдика раздавил, гениальный парень, а веру в себя потерял, сидит на сборке как простой чернорабочий. Он всех давит, а теперь решил тебя уничтожить! Это он назло мне, показать, что мои друзья ничего не стоят. Ну он у меня получит. Я его выгоню, пусть убирается к чертовой матери. Не сейчас, он должен проект закончить, а потом дам ему под зад! Сколько можно его терпеть? Так что я создаю группу по исследованию отверстий, и ты ей будешь руководить. Выпиши себе своих ребят, разберитесь наконец во всем этом! Да, еще, тебе нужен помощник, я у Бориса заберу одного паренька и отдам тебе, пусть знает сука, кто здесь хозяин! — Ефим раздраженно фыркнул и вышел за дверь.
Академик подошел к окну. Вечерние лучи солнца пробивались сквозь полосатые шторки и падали на белую стену комнаты, покрывая ее багровой сеткой. «Почти как тюремная решетка,» — усмехнулся академик.
Небо уже приобретало слегка фиолетовый оттенок, какой бывает перед закатом, свежая зелень деревьев за окном была чуть подернута красноватым отливом начинающего садиться солнца. Прозрачный воздух был наполнен тишиной и волшебным светом, как будто весь светился изнутри. Вдали, посередине поля гарцевал на лошади одинокий всадник в широкой соломенной шляпе, из соседнего здания степенно выходили хорошо одетые люди, садились в свои блестящие машины и один за другим уезжали по широкой пустынной асфальтовой дороге навстречу наступающим сумеркам.
«Какой прекрасный, мирный пейзаж — подумал он. — И рядом, за этими стенами поселилась гадость, от которой никуда не деться.»
На душе было гадко, как бывает, когда столкнулся с чем-то неприятным, от чего хочется скорее избавиться, но мерзкое ощущение никак не оставляет тебя, как липкая слизь, приклеившаяся к рукам и к одежде. Академик вздохнул.
"Молодые, здоровые, умные ребята, — подумал он с болью. — И лица у всех красивые, с мыслью в глазах. Странно, вроде бы попали в Америку, хорошо зарабатывают, все сыты и в безопасности, за детей и жен сердце не болит, накупили блестящих новеньких автомобилей, ан нет! Сидит червячок внутри, вырывается наружу ненависть, искаженная доморощенной идеологией, нетерпимость, жестокость. Они заводят свои порядки, требуют чтобы им подчинялись, вводят униформу и своеобразную американскую прописку, как-будто хотят построить свою маленькую тоталитарную империю в этом вакууме.
Этот Борис, Ефим пожалуй прав, дай ему волю, он бы шел по трупам, оправдывая все идеологией, как крестоносец или инквизитор, слепо веря в свою правоту. И ведь явно неординарный парень, с хваткой, с талантом и острым аналитическим умом. Не дай Бог такому оказаться у власти в удобный момент, он будет опаснее десятка дураков. Даже тот же Гитлер, хотя и был незаурядным оратором и истериком, все же вышел из пивных, неудавшихся художников и фельдфебелей, иначе весь мир бы носил свастику. Да и Иосиф Джугашвили был все-таки недоучившимся семинаристом. Будь он поумнее, не устрой террора и аппаратных чисток, вся Европа ходила бы под его портретом под барабанную дробь и учила бы теорию великой пролетарской революции, а Сибирь была бы покрыта концентрационными лагерями для уничтожения буржуев и гнилой европейской интеллигенции. Всех бы их туда, художников, поэтов, Эйнштейна с его антимарксистской относительностью, Нильса Бора обязательно, а датского короля с английской королевой к стенке по стопам Романовых… Что же это за зараза сидит внутри людей и движет ими? Что нужно тому же Борису? Больше денег? Нет, он достаточно умен, чтобы понимать, что деньги проще делать другими способами. Что еще? Пожалуй, что власть, нет даже не столько власть, сколько желание переделать окружающий мир по своим меркам, унифицировать его в соответствии со своей идеологией. А это значит подравнять рубанком слишком длинные и неровные конечности, расплющить или убрать тех, у кого слишком выпирающие носы, подрезать длинные шеи, постричь волосатые головы, уничтожить тех, кто раздражает взгляд, ввести универсальный порядок, строгую казарменную дисциплину, полосатые рубашки, чтобы сердце радовалось и отдыхало в наступившей гармонии.
А может быть, я неправ, и оттого-то он и хочет власти, что чувствует в чем-то свою неполноценность по сравнению с другими людьми, что завидует тому же Ефиму, Эйнштейну, даже мне, ревнует, когда у кого-нибудь получается хороший результат, и в эти минуты ощущает свое бессилие. Ведь гений и злодейство две вещи несовместные…"
У академика неожиданно сильно сдавило сердце, как будто чья-то тяжелая и враждебная рука беспощадно зажала его в кулаке и не хотела отпускать. Он достал из сумочки таблетку нитроглицерина и проглотил ее. Тупая боль продержала его еще несколько минут и начала отступать.
«Чего это я? — удивился он. — У меня такой результат здесь на листочках, пальчики оближешь.» — Академик как гурман подошел к столу и еще раз пробежал взглядом по столбикам цифр и уравнений. Почему-то на этот раз он не ощутил почти никакой радости от своих результатов. Перед глазами стояли холодные глаза Бориса и металлическая блестящая поверхность злосчастной подставки, изрешеченная просверленными отверстиями, как будто по ней прошлась пулеметная очередь. "Дырки, дырки, — с тоской подумал академик. — Надо поскорее вызывать ребят и начинать потихоньку эксперименты. "
В дверь аккуратно постучали.
— Да! — академик отвлекся от грустных мыслей.
— Здравствуйте, — в комнату зашел Олег. — Со мной только что разговаривал Ефим и, насколько я понимаю, меня перевели к вам в штрафную роту.
Академик пристально посмотрел на Олега. Парень ему определенно нравился, но помня о том, как в первый момент ему показался симпатичен Борис, он уже боялся доверять своим ощущениям.
— Коллега, скажите, как вы относитесь к великим гуманистам восемнадцатого столетия? — осторожно спросил он, начав издалека.
— А вот взять бы их всех да на Соловки! И вообще, угрозами вы от нас ничего не добьетесь! — Олег подмигнул академику, и они оба весело и облегченно рассмеялись.
Академик с удивлением смотрел на немного сутулую фигуру Ефима, одетого в добротный черный пиджак, белоснежную рубашку и подобранный со вкусом галстук. Ефим расширил ноздри и лицо его стало багровым.
— Ты понимаешь, всему приходит конец. И моему терпению тоже. У них же куриные мозги, они не видят ничего дальше собственного носа. Все эти механики — это вообще кошмар, конец света! Борис бегает среди них, несет херню с умным видом, а дело стоит. Ты понимаешь, о чем я говорю? Сделали эти дырки зачем-то, просверлили не там, где надо было. Хоть ты нам помоги, что ли.
— Ефим, я все рассчитал, это элементарная задачка…
— Листен, Листен, все не так просто. Я чувствую, у меня на такие вещи чутье. Да, ты рассчитал, а на самом деле еще два десятка факторов будут играть. Сделаешь дырки рядом — вибрации начнутся, сделаешь подальше — основание начнет перекашиваться. Мне хочется сделать машину чистой, идеальной, отточить все до совершенства. Это как мой ребенок, ты понял?
— Ефим, о чем разговор, я еще раз все проверю…
— Да, пожалуйста. Нет, если не хочешь, не надо, я тебя не насилую.
— Ефим, я привык приносить пользу, не хочу чувствовать себя лишним ртом.
— Да брось ты, что за идиотские комплексы! У меня душа отдыхает, когда я с тобой разговариваю, считай, что ты этим одним пользу приносишь. Не хочешь, я понимаю, дырки это как-то непоэтично. Знаешь что, я к тебе пришлю Бориса, он в курсе всех этих проблем, как никто другой. Вытяни из него информацию, потрать денек-другой. Хотя я понимаю, он сволочь порядочная. — Ефим пристально посмотрел в глаза академику.
— Да нет, Ефим, я скажу честно, общаться с ним меня не тянет, а в работе у меня редко с кем-либо возникали конфликты…
— Думаешь, меня с ним общаться тянет? Такой деликатный, вежливый, скажет спасибо, улыбнется, а глядишь он невзначай тебе в морду плюнул. И при этом оскалится и скажет: «Извините». Он бы в нацистской Германии прижился, казнил бы людей в угоду идеологии с вежливым выражением на лице. Он же антисемит, что думаешь, я этого не вижу? Ну что поделать, для дела он полезен, блестящий ум, хотя и не может сделать ничего нового.
Академик тяжело вздохнул. Перспектива провести несколько дней бок о бок с Борисом его не вдохновляла.
— Хорошо, Ефим. Кстати, ты обещал помочь перетащить одного-двоих моих ребят. Мы бы здесь сделали маленькую лабораторию…
— Ладно, — Ефим нахмурился. — Дай мне их бумаги, начнем оформлять потихоньку. Знаешь что, пригласи-ка их поначалу поработать на месяц-другой, а там посмотрим, как дело пойдет. Позвони им прямо из компании, пусть приезжают, а все визы мы оформим. Хорошо?
— Да, конечно Ефим. У меня Володя в Москве, толковый парень, и Гриша в Израиле..
— Ну, пусть приедут, поработают, это не проблема. — Ефим поморщился.
— Значит договорились? Я Бориса к тебе пришлю, уж потерпи немного. — Он слегка усмехнулся.
Академик открыл тетрадь и снова всмотрелся в страницы, заполненные формулами и эскизами. Все несложные выкладки были ясны и понятны, и он с удивлением пожал плечами.
— Здравствуйте, — Борис появился на пороге, всем своим видом излучая недоброжелательность. — Ефим просил меня обсудить с вами проблему отверстий, — подчеркнуто официально сказал он по-английски.
— Да, — академик тоже перешел на английский. — Давайте так, вы мне еще раз изложите проблему, а я покажу свои последние расчеты.
— Хорошо, — Борис с каменным лицом подошел к доске и начал быстрыми, немного нервными движениями чертить схему злосчастной подставки. — Первоначальная идея Ефима состояла в том, что крепление производится вот в этих точках. — Борис ударился в объяснения, и академик почувствовал, что он перестает понимать беглую английскую речь.
— Борис, — сказал он по-русски, — извините, я плохо слышу, да и говорю не очень бегло. У меня просьба: или говорите немного медленнее, или перейдем на русский.
— На территории компании я по-русски не говорю, — холодно отчеканил Борис.
«Абсурд, — подумал академик с досадой. — Нас же никто не слышит, почему два человека, родившихся в России, должны разговаривать между собой на ломаном иностранном языке.»
Борис немного замедлил темп. Он отчетливо, слегка брезгливо выговаривал слова и держался официально, как чиновник, выполняющий неприятное распоряжение своего начальника.
— Коллега, — академик вскочил с места. — Это все очень интересно, но ваши соображения не всегда верны. Смотрите! — он открыл тетрадь. — Ведь толщина пластины много меньше, чем ее длина. Поэтому деформации, которых почему-то все боятся, возникают вовсе не в плоскости подставки, а в поперечном направлении. — Он быстро набросал на доске чертеж.
— Это чушь! — Борис с издевкой скривил рот. Он вскочил со стула, схватил с полки красный фломастер и, размахнувшись, жирной красной линией перечеркнул рисунок. — Любому студенту известно, как следует оценивать напряжения!
— Ну, позвольте, — академик засмеялся. — Извините, Боря, здесь вы меня не поймаете, это почти что моя родная область. Посмотрите, элементарный здравый смысл…
— Я не желаю далее обсуждать ваши бредовые, лженаучные теории! — Взбешенный Борис сжал кулаки и выскочил за дверь. Он резким движением налил в пластиковый стакан воду, отхлебнул ее и с искаженным лицом вошел к Леониду в кабинет.
— Что случилось? — Леонид оторвался от телефонной трубки и с сочувствием посмотрел на раскрасневшегося Бориса.
— Это возмутительно! — Борис отпил еще глоток и прикусил край белого стаканчика. — У меня аллергия на этого типа! Меня учили тому, что дважды два четыре, а этот маразматик несет чушь с умным видом. Да любой студент был бы здесь более полезен, чем он. Какого черта он сидит здесь и получает зарплату? Я ненавижу эту благотворительность, не говоря уже о том, что это разлагает моральный климат в компании!
— Да, — Леонид нахмурился. — Это проблема. Я сразу, как этого академика увидел, понял, что ничем хорошим эта история не кончится. Развели ученых, вначале Эдик, потом еще этот. Я и сам не знаю, что нам делать. Ты же знаешь, Ефим к нему благосклонен. Кстати, Ефим собирается пригласить сюда двух его сотрудников, и это будет уже полная катастрофа. Эдика мы придавили, одного академика как-нибудь переварим, но с целой оравой мудаков будет тяжело.
— Что? — Борис побелел от ярости. — Не будет этого! — Он сжал стакан в кулаке так, что он треснул и вода тонкой струйкой полилась на пластиковый пол. — Или я или он! Я сейчас же иду к Ефиму!
После бегства Бориса академик закрыл дверь в свою комнату и разложил на столе листы с записями последних экспериментов, сделанных в Москве. Несмотря на стычку с Борисом, настроение его не испортилось, а даже скорее поднялось. «Мальбрук в поход собрался, Тра-та-та-та-та,» — весело напевал он. Числа, отпечатанные на белых листах бумаги, наредкость удачно ложились на простую логарифмическую зависимость. «Боже мой», — подумал он, и чувство восторга охватило его и поднялось откуда-то изнутри. «Ведь это же открытие, настоящий подарок!» — Академик придвинул к себе чистый листок, схватил остро заточенный карандаш и быстро написал два уравнения. —"А сюда надо добавить простой член! Сейчас, сейчас. — Формулы крутились, заплетались и неожиданно несколько членов сократились и исчезли. — Минутку, минутку," — он даже замурлыкал от радости. Академик проверил результат еще раз. Все было правильно. Он отложил в сторону карандаш и сделал глубокий вдох. —"День не прошел напрасно", — подумал он с радостью. — «Теперь еще раз все проверить и срочно писать статью.»
Академик вышел из комнаты и прошел в сборочный цех. Там за длинным столом окруженный горой приборов сидел Эдик и увлеченно совал паяльник куда-то вглубь развороченной серой коробки, из которой торчали наружу клубки черных проводов.
— Эдик, — академик улыбнулся, — дорогой мой, представьте себе, что бы сказали ваши друзья из Кембриджа, увидев вас в таком окружении. Да вы просто-таки былинный богатырь, вооруженный копьем конца двадцатого века, в просторечьи именуемым электрическим паяльником.
— Да, — Эдик был невозмутим, — дядя Ефим был прав, в починке этих приборов нет ничего сложного, мне это даже нравится. Вот например, у этого был отпаян всего один проводок, а из-за него весь прибор забраковали. — Эдик снова засунул паяльник внутрь ящика и неожиданно между дымящимся жалом и корпусом прибора проскочила длинная голубая искра.
— Ой, — Эдик испугался и от страха уронил паяльник внутрь коробки, отчего мгновенно раздался треск и посыпался сноп искр. Люминисцентные лампы замигали и погасли, экраны компьютеров почернели и в зале сразу же стало темно и тихо.
— Что же я наделал! — Эдик побелел от ужаса.
В конце зала появился взмыленный Леонид.
— Серега, давай, давай, не останавливайся, работай! —кричал он на бегу.
— Так света же нет, — удивился меланхоличный Сережа, сидевший за монтажным столом.
— Я сказал, припаивай седьмую ножку, пока паяльник горячий! — Леонид с ненавистью посмотрел на Эдика и академика.
— Быстро, быстро, выключайте питание. Компьютеры, компьютеры! — По рядам бежал Борис, щелкая кнопками. — Это что, вредительство? Саботаж? — он подскочил к Эдику, сжимая кулаки. — Вы парализовали работу всей компании по крайней мере на полчаса. Вы знаете, во сколько нам обойдется простой аппаратуры и людей? — Борис с яростью посмотрел на академика. — А вы что здесь делаете? У вас есть свои задания, и вы должны их выполнять в рабочее время, а не слоняться из угла в угол, отвлекая людей от работы!
— Ну знаете, это уже слишком! — академик почувствовал, что он теряет над собой контроль. — Что вы себе позволяете, это не концентрационный лагерь в конце концов! И не ваша собственная компания. Почему вы указываете мне, что и как делать, унижаете и оскорбляете людей!
— А ты какого черта на меня орешь? — неожиданно грубо, по-русски заорал Борис. — Я вице-президент и пока что отвечаю за дела фирмы. А ты кто здесь такой и вообще что здесь делаешь? Убирайся отсюда, идиот!
— Вы, молодой человек, хам и мерзавец! — академик повернулся и быстрым шагом ушел в свою комнату.
Свет замигал и наконец снова зажегся, загудели многочисленные серые коробки, засветились экраны компьютеров, и жизнь вошла в нормальное русло. Дверь в комнату академика распахнулась.
— Подлец, — в комнату вошел возбужденный Ефим. — Щенок! Прибежал жаловаться. Сопляк! Да кто он такой, что он о себе возомнил?
— Ефим, не будем об этом.
— Будем, обязательно будем! Мерзавец! Антисемит! А я то его к тебе послал, думал он сможет себя пять минут вежливо вести. Вначале из-за комнаты устроил безобразную сцену, теперь на тебя начинает лить грязь! Да он под стол ходил пешком, когда ты уже профессором был!
— Ефим, все в порядке, я только тебя прошу, выдели мне комнатку где-нибудь подальше от него, знаешь, бывают люди, с которыми не хочется иметь дело.
— Ну, устроил Эдик короткое замыкание, с кем не бывает? Это даже хорошо, посидим все в темноте, компьютеры не жужжат, можно расслабиться, подумать. Пойди погуляй на улице, вон какой вечер прекрасный! Так нет, Борис бегает и считает, во сколько это нам обойдется. Ну, потеряем мы пару десятков, ну даже сотню тысяч, это что его деньги? Нет, это мои доходы и моя компания. Я тебя пересажу. Подлец, вначале Эдика раздавил, гениальный парень, а веру в себя потерял, сидит на сборке как простой чернорабочий. Он всех давит, а теперь решил тебя уничтожить! Это он назло мне, показать, что мои друзья ничего не стоят. Ну он у меня получит. Я его выгоню, пусть убирается к чертовой матери. Не сейчас, он должен проект закончить, а потом дам ему под зад! Сколько можно его терпеть? Так что я создаю группу по исследованию отверстий, и ты ей будешь руководить. Выпиши себе своих ребят, разберитесь наконец во всем этом! Да, еще, тебе нужен помощник, я у Бориса заберу одного паренька и отдам тебе, пусть знает сука, кто здесь хозяин! — Ефим раздраженно фыркнул и вышел за дверь.
Академик подошел к окну. Вечерние лучи солнца пробивались сквозь полосатые шторки и падали на белую стену комнаты, покрывая ее багровой сеткой. «Почти как тюремная решетка,» — усмехнулся академик.
Небо уже приобретало слегка фиолетовый оттенок, какой бывает перед закатом, свежая зелень деревьев за окном была чуть подернута красноватым отливом начинающего садиться солнца. Прозрачный воздух был наполнен тишиной и волшебным светом, как будто весь светился изнутри. Вдали, посередине поля гарцевал на лошади одинокий всадник в широкой соломенной шляпе, из соседнего здания степенно выходили хорошо одетые люди, садились в свои блестящие машины и один за другим уезжали по широкой пустынной асфальтовой дороге навстречу наступающим сумеркам.
«Какой прекрасный, мирный пейзаж — подумал он. — И рядом, за этими стенами поселилась гадость, от которой никуда не деться.»
На душе было гадко, как бывает, когда столкнулся с чем-то неприятным, от чего хочется скорее избавиться, но мерзкое ощущение никак не оставляет тебя, как липкая слизь, приклеившаяся к рукам и к одежде. Академик вздохнул.
"Молодые, здоровые, умные ребята, — подумал он с болью. — И лица у всех красивые, с мыслью в глазах. Странно, вроде бы попали в Америку, хорошо зарабатывают, все сыты и в безопасности, за детей и жен сердце не болит, накупили блестящих новеньких автомобилей, ан нет! Сидит червячок внутри, вырывается наружу ненависть, искаженная доморощенной идеологией, нетерпимость, жестокость. Они заводят свои порядки, требуют чтобы им подчинялись, вводят униформу и своеобразную американскую прописку, как-будто хотят построить свою маленькую тоталитарную империю в этом вакууме.
Этот Борис, Ефим пожалуй прав, дай ему волю, он бы шел по трупам, оправдывая все идеологией, как крестоносец или инквизитор, слепо веря в свою правоту. И ведь явно неординарный парень, с хваткой, с талантом и острым аналитическим умом. Не дай Бог такому оказаться у власти в удобный момент, он будет опаснее десятка дураков. Даже тот же Гитлер, хотя и был незаурядным оратором и истериком, все же вышел из пивных, неудавшихся художников и фельдфебелей, иначе весь мир бы носил свастику. Да и Иосиф Джугашвили был все-таки недоучившимся семинаристом. Будь он поумнее, не устрой террора и аппаратных чисток, вся Европа ходила бы под его портретом под барабанную дробь и учила бы теорию великой пролетарской революции, а Сибирь была бы покрыта концентрационными лагерями для уничтожения буржуев и гнилой европейской интеллигенции. Всех бы их туда, художников, поэтов, Эйнштейна с его антимарксистской относительностью, Нильса Бора обязательно, а датского короля с английской королевой к стенке по стопам Романовых… Что же это за зараза сидит внутри людей и движет ими? Что нужно тому же Борису? Больше денег? Нет, он достаточно умен, чтобы понимать, что деньги проще делать другими способами. Что еще? Пожалуй, что власть, нет даже не столько власть, сколько желание переделать окружающий мир по своим меркам, унифицировать его в соответствии со своей идеологией. А это значит подравнять рубанком слишком длинные и неровные конечности, расплющить или убрать тех, у кого слишком выпирающие носы, подрезать длинные шеи, постричь волосатые головы, уничтожить тех, кто раздражает взгляд, ввести универсальный порядок, строгую казарменную дисциплину, полосатые рубашки, чтобы сердце радовалось и отдыхало в наступившей гармонии.
А может быть, я неправ, и оттого-то он и хочет власти, что чувствует в чем-то свою неполноценность по сравнению с другими людьми, что завидует тому же Ефиму, Эйнштейну, даже мне, ревнует, когда у кого-нибудь получается хороший результат, и в эти минуты ощущает свое бессилие. Ведь гений и злодейство две вещи несовместные…"
У академика неожиданно сильно сдавило сердце, как будто чья-то тяжелая и враждебная рука беспощадно зажала его в кулаке и не хотела отпускать. Он достал из сумочки таблетку нитроглицерина и проглотил ее. Тупая боль продержала его еще несколько минут и начала отступать.
«Чего это я? — удивился он. — У меня такой результат здесь на листочках, пальчики оближешь.» — Академик как гурман подошел к столу и еще раз пробежал взглядом по столбикам цифр и уравнений. Почему-то на этот раз он не ощутил почти никакой радости от своих результатов. Перед глазами стояли холодные глаза Бориса и металлическая блестящая поверхность злосчастной подставки, изрешеченная просверленными отверстиями, как будто по ней прошлась пулеметная очередь. "Дырки, дырки, — с тоской подумал академик. — Надо поскорее вызывать ребят и начинать потихоньку эксперименты. "
В дверь аккуратно постучали.
— Да! — академик отвлекся от грустных мыслей.
— Здравствуйте, — в комнату зашел Олег. — Со мной только что разговаривал Ефим и, насколько я понимаю, меня перевели к вам в штрафную роту.
Академик пристально посмотрел на Олега. Парень ему определенно нравился, но помня о том, как в первый момент ему показался симпатичен Борис, он уже боялся доверять своим ощущениям.
— Коллега, скажите, как вы относитесь к великим гуманистам восемнадцатого столетия? — осторожно спросил он, начав издалека.
— А вот взять бы их всех да на Соловки! И вообще, угрозами вы от нас ничего не добьетесь! — Олег подмигнул академику, и они оба весело и облегченно рассмеялись.
Глава 20. Совещание в верхах.
Утро было туманным. Белая молочная пелена, казалось, поглотила все вокруг, и из моего окна, вместо привычного пейзажа Литтл-Три виднелись лишь неясные контуры ближайших деревьев, да и те время от времени полностью исчезали в налетавших клочьях тумана.
«Еще врежешься так в кого-нибудь…» — подумал я и с беспокойством отхлебнул горячий кофе. Через несколько минут надо было уже выходить из дома и садиться за руль. Неожиданно на стене заверещал телефон.
— Привет, — из трубки раздался голос Сергея, инженера, работавшего под начальством Леонида и жившего на соседней улице. — Не сможешь меня сегодня подвезти на работу?
Сергей был на хорошем счету. Хотя его и не причисляли к основной команде, он тем не менее часто присутствовал на совещаниях и явно был выделен из массы бывших советских специалистов, выполнявших черновые работы. Уже один тот факт, что Леонид когда-то хлопотал перед Пусиком о том, чтобы выписать Сергея в Америку, говорил сам за себя.
— Привет, конечно подвезу, а что случилось?
— Да чего-то чувствую себя не очень хорошо.
— Конечно, через несколько минут выходи на улицу, я подъеду. —Я торопливо сделал глоток кофе и вышел в холл.
— Вы систематически передвигаете мой цветочек! — древняя старушка в ночной рубашке открыла дверь и укоризненно смотрела на меня. Какая-то неистовая и безумная убежденность в ее глазах испугала меня.
— Извините, мы ничего не передвигаем. — Я попытался вскочить в лифт.
— Я все знаю! Вы отодвигаете цветочек от центра стола! И я обращусь к управляющему! — старушка неожиданно сильно хлопнула дверью, и настроение у меня испортилось.
Я подкатил к дому, в котором жил Сергей. Дверь открылась, и он вышел на асфальтовую дорожку. Я с удивлением обратил внимание на то, что Сергей еле идет, с трудом передвигая ноги.
— Спасибо большое, — он с трудом плюхнулся на сиденье и подергивающейся рукой с мелко дрожащими пальцами закрыл дверь. Я с ужасом заметил, что глаза его лихорадочно горят, а лицо покрыто мелкой сыпью с отвратительными гнойными волдырями.
— Бог ты мой, Сергей, что это такое? Да на тебе лица нет!
— Да это аллергия наверно.
— По-моему, тебе надо остаться дома, ты с ума сошел! А если это заразное заболевание, ты половину компании заразишь! Смотри, ты же с трудом передвигаешься, наверняка у тебя температура…
— Да Леонид приказал, чтобы я работал, надо проект завершать…
— Смотри, хуже будет, если разболеешься окончательно! По-моему это просто безумие, отлежись дома, попей лекарств…
— Поехали, — Сергей покрылся испариной и в бессилии откинулся на сиденье. — А то опоздаем, не дай Бог!
Я пожал плечами и отъехал в белое кромешное марево, в котором изредка мелькали проезжающие навстречу автомобили. Сергею явно становилось все хуже и хуже, он часто дышал, вцепившись рукой в сиденье и несколько раз вытирал пот со лба. «Вот угораздило, — думал я, — того и гляди подцеплю от него какую-нибудь заразу.»
— Ты не поможешь мне встать? — спросил Сергей, когда мы подъехали к зданию компании.
— Конечно, — я старался держаться стоически и помог своему спутнику дойти до своего рабочего места. Он сел за стол, пододвинул к себе несколько листов с чертежами, непонимающим взглядом посмотрел на них и уронил голову на стол, продолжая тяжело дышать.
— Слушай, — эта история уже начинала меня пугать, — не валяй дурака, садись сейчас же ко мне в машину и поедем домой или в больницу.
— Со мной все нормально, — Сергей оторвал голову от бумаг. — Спасибо.
— Ну что, приехал наконец? — в комнату как метеор влетел Леонид. — Сергей, схемы готовы?
Сергей при этих словах встрепенулся и выпрямился. — Да, Леонид, первый каскад закончен! — и он протянул начальнику большой чертеж. Я с удивлением смотрел на мгновенно преобразившегося больного. Если бы не сыпь и мелкая дрожь в пальцах, можно было бы подумать, что он совершенно здоров.
— Это что еще за сыпь? — брезгливо спросил Леонид.
— Аллергия, сейчас период цветения.
— Ерунда, — Леонид с недоверием посмотрел на Сергея. — Давай, срочно заканчивай второй каскад, чтобы к обеду был готов.
Как только начальник вышел из комнаты, Сергей снова уронил голову на стол.
— Послушай, хочешь я скажу Леониду, что у тебя температура и что…
— Ничего не надо. — испуганно простонал Сергей. — Я сейчас отойду.
Я пожал плечами и ушел к себе. Слепой страх Сергея по-видимому объяснялся вскоре предстоящим получением вида на жительство в Америке, который ему оформляла компания. «Больные нам не нужны», — перефразировал я много раз услышанные высказывания начальства. Звучало вполне убедительно и правдиво. «Только бы из-за них всех не подцепить ничего,» — снова с беспокойством подумал я.
Через полчаса я отправился проведать своего героического пациента. В углу комнаты сидели побелевшие от страха представители низшего Пусиковского звена из бывших профессоров и доцентов и, втянув голову в плечи, что-то тщательно припаивали к зеленоватым платам. Сергей громко стонал. Его голова покоилась на столе, но все остальные части тела совершали замысловатый танец. Спина, руки и ноги подергивались в конвульсиях, как будто по ним пробегали волны. Лицо Сергея было пунцово-красным.
— Черт побери, надо вызвать врача! — я бросился к телефону.
— Сергей просил не вызывать. — Испуганный бывший завлаб говорил тихим, едва слышным голосом.
— А если он сейчас концы отдаст, лучше будет? — Я пришел в ярость. — Что вы все охренели здесь, что ли? — Я подошел к Сергею и потряс его за плечо. — Поехали в больницу!
Конвульсии на мгновение прекратились. — Домой… Скажи Леониду… — он облизал высохшие губы, — я дома доделаю схему… — Сергей снова уронил голову на стол.
«Еще врежешься так в кого-нибудь…» — подумал я и с беспокойством отхлебнул горячий кофе. Через несколько минут надо было уже выходить из дома и садиться за руль. Неожиданно на стене заверещал телефон.
— Привет, — из трубки раздался голос Сергея, инженера, работавшего под начальством Леонида и жившего на соседней улице. — Не сможешь меня сегодня подвезти на работу?
Сергей был на хорошем счету. Хотя его и не причисляли к основной команде, он тем не менее часто присутствовал на совещаниях и явно был выделен из массы бывших советских специалистов, выполнявших черновые работы. Уже один тот факт, что Леонид когда-то хлопотал перед Пусиком о том, чтобы выписать Сергея в Америку, говорил сам за себя.
— Привет, конечно подвезу, а что случилось?
— Да чего-то чувствую себя не очень хорошо.
— Конечно, через несколько минут выходи на улицу, я подъеду. —Я торопливо сделал глоток кофе и вышел в холл.
— Вы систематически передвигаете мой цветочек! — древняя старушка в ночной рубашке открыла дверь и укоризненно смотрела на меня. Какая-то неистовая и безумная убежденность в ее глазах испугала меня.
— Извините, мы ничего не передвигаем. — Я попытался вскочить в лифт.
— Я все знаю! Вы отодвигаете цветочек от центра стола! И я обращусь к управляющему! — старушка неожиданно сильно хлопнула дверью, и настроение у меня испортилось.
Я подкатил к дому, в котором жил Сергей. Дверь открылась, и он вышел на асфальтовую дорожку. Я с удивлением обратил внимание на то, что Сергей еле идет, с трудом передвигая ноги.
— Спасибо большое, — он с трудом плюхнулся на сиденье и подергивающейся рукой с мелко дрожащими пальцами закрыл дверь. Я с ужасом заметил, что глаза его лихорадочно горят, а лицо покрыто мелкой сыпью с отвратительными гнойными волдырями.
— Бог ты мой, Сергей, что это такое? Да на тебе лица нет!
— Да это аллергия наверно.
— По-моему, тебе надо остаться дома, ты с ума сошел! А если это заразное заболевание, ты половину компании заразишь! Смотри, ты же с трудом передвигаешься, наверняка у тебя температура…
— Да Леонид приказал, чтобы я работал, надо проект завершать…
— Смотри, хуже будет, если разболеешься окончательно! По-моему это просто безумие, отлежись дома, попей лекарств…
— Поехали, — Сергей покрылся испариной и в бессилии откинулся на сиденье. — А то опоздаем, не дай Бог!
Я пожал плечами и отъехал в белое кромешное марево, в котором изредка мелькали проезжающие навстречу автомобили. Сергею явно становилось все хуже и хуже, он часто дышал, вцепившись рукой в сиденье и несколько раз вытирал пот со лба. «Вот угораздило, — думал я, — того и гляди подцеплю от него какую-нибудь заразу.»
— Ты не поможешь мне встать? — спросил Сергей, когда мы подъехали к зданию компании.
— Конечно, — я старался держаться стоически и помог своему спутнику дойти до своего рабочего места. Он сел за стол, пододвинул к себе несколько листов с чертежами, непонимающим взглядом посмотрел на них и уронил голову на стол, продолжая тяжело дышать.
— Слушай, — эта история уже начинала меня пугать, — не валяй дурака, садись сейчас же ко мне в машину и поедем домой или в больницу.
— Со мной все нормально, — Сергей оторвал голову от бумаг. — Спасибо.
— Ну что, приехал наконец? — в комнату как метеор влетел Леонид. — Сергей, схемы готовы?
Сергей при этих словах встрепенулся и выпрямился. — Да, Леонид, первый каскад закончен! — и он протянул начальнику большой чертеж. Я с удивлением смотрел на мгновенно преобразившегося больного. Если бы не сыпь и мелкая дрожь в пальцах, можно было бы подумать, что он совершенно здоров.
— Это что еще за сыпь? — брезгливо спросил Леонид.
— Аллергия, сейчас период цветения.
— Ерунда, — Леонид с недоверием посмотрел на Сергея. — Давай, срочно заканчивай второй каскад, чтобы к обеду был готов.
Как только начальник вышел из комнаты, Сергей снова уронил голову на стол.
— Послушай, хочешь я скажу Леониду, что у тебя температура и что…
— Ничего не надо. — испуганно простонал Сергей. — Я сейчас отойду.
Я пожал плечами и ушел к себе. Слепой страх Сергея по-видимому объяснялся вскоре предстоящим получением вида на жительство в Америке, который ему оформляла компания. «Больные нам не нужны», — перефразировал я много раз услышанные высказывания начальства. Звучало вполне убедительно и правдиво. «Только бы из-за них всех не подцепить ничего,» — снова с беспокойством подумал я.
Через полчаса я отправился проведать своего героического пациента. В углу комнаты сидели побелевшие от страха представители низшего Пусиковского звена из бывших профессоров и доцентов и, втянув голову в плечи, что-то тщательно припаивали к зеленоватым платам. Сергей громко стонал. Его голова покоилась на столе, но все остальные части тела совершали замысловатый танец. Спина, руки и ноги подергивались в конвульсиях, как будто по ним пробегали волны. Лицо Сергея было пунцово-красным.
— Черт побери, надо вызвать врача! — я бросился к телефону.
— Сергей просил не вызывать. — Испуганный бывший завлаб говорил тихим, едва слышным голосом.
— А если он сейчас концы отдаст, лучше будет? — Я пришел в ярость. — Что вы все охренели здесь, что ли? — Я подошел к Сергею и потряс его за плечо. — Поехали в больницу!
Конвульсии на мгновение прекратились. — Домой… Скажи Леониду… — он облизал высохшие губы, — я дома доделаю схему… — Сергей снова уронил голову на стол.