Страница:
На этот раз я был совершенно спокоен, так как собирался вернуть долги. Потраченная на меня сумма изрядно обросла процентами и была привязана к курсу доллара, периодически совершавшего космические скачки, вследствие чего мне пришлось просить Ефима о покрытии моих долгов мировому еврейству. Пару дней назад на мой счет была перечислена необходимая сумма. Дверь открылась, и через минуту я уже объяснял полной даме свою ситуацию.
— Какие подлые люди, — с возмущением сказала дама с молдавским акцентом. — Кого они хотят обмануть? Меня? Они думают, что я поверю, что у него покойница мать лежит в холодильнике? В первый раз про такое слышу! — Она с возмущением посмотрела на меня. — Послушайте, молодой человек, — неожиданно по-русски сказала она. — Зачем же вам выплачивать долги, принесите справку от гарантов и уезжайте себе спокойно.
— Но я уезжаю по крайней мере на два года, — уверенно парировал я. — И я готов уплатить, назовите мне точную сумму.
— Нет, нет, ну зачем же, такие огромные деньги? — настаивала дама. — Положите их на счет, накопите проценты, а затем приедете, и долги с вас спишут.
— Ну, вы знаете, мне бы хотелось их уплатить полностью и не испытывать никаких неудобств в дальнейшем — сказал я. — А то начнете в суд вызывать, посылать повестки.
Дама каким-то подозрительным взглядом посмотрела на меня.
— Одну секундочку, я проверю ваши данные. — Набрав что-то на клавиатуре компьютера, она наклонилась ко мне и таинственным шепотом произнесла: — То, что я вам сейчас скажу, я говорить не должна. Но у вас особый случай. Я не имею права принять у вас деньги.
— Почему? — удивился я.
— Вышло новое постановление, что те, кто прожил в стране уже больше двух с половиной лет и находился на территории Израиля во время войны, от уплаты долгов освобождаются.
Я не верил своим ушам. Выходит, что, сами того не зная, мы больше никому ничего не должны! Мы купили это право, сидя в противогазах и вздрагивая при звуках взрывов.
Когда я покачиваясь вышел на улицу, портовый пыльный район показался мне прекрасным, и мне стало жаль уезжать отсюда. Я смотрел на уютные магазинчики, нагловатого парня, продававшего фалафель и зазывающего покупателей, одновременно делая сомнительные комплименты проходящим девушкам, всю эту уличную суету и чувствовал, что мне будет грустно без запаха кофе и апельсинов, шума, гортанных звуков иврита, ребят и девочек в военной форме с автоматами, гор, покрытых соснами и кипарисами, лазурного моря, студентов с пытливыми глазами, улицы на которой мы жили, солнца и яростных дождей зимой.
Я вздохнул и вдруг вспомнил, что для пересечения границы мне также требовалась бумага, удостоверяющая то, что я не собираюсь уклониться от армейского призыва. Обычно бумагу эту выдавали безо всякой волокиты, но на этот раз мне не повезло, и меня послали на какую-то дополнительную проверку.
В многоэтажном, прокуренном здании военкомата по лестнице ходили возбуждающие воображение симпатичные белокурые девушки в военной форме. На стене висели картины, как две капли воды напоминающие творения неизвестного армейского художника, которые я на всю жизнь запомнил после первого юношеского визита в районный военкомат города Москвы. Даже сюжеты этих картин были совершенно неотличимыми. Под теми же серыми валами моря перекатывались зелеными боками пузатые подводные лодки, похожие на жирные селедки, в голубом безоблачном небе парили самолеты, а по полю неслись танки, поднимая за собой облака желтого цвета, по-видимому, пыль, смешанную с выхлопными газами. Только на тех, давно виденных картинах, сияла красная пятиконечная звезда, а не звезда Давида.
Я был почти уверен, что картины эти принадлежали руке одного и того же художника. Они были одинаково непропорциональны, как будто нарисованы детской рукой, и не имели точки перспективы.
Тот факт, что я недавно посещал Москву, кого-то насторожил, так как по непонятной мне логике это неизбежно свидетельствовало о том, что я был завербован уже несуществующим КГБ. В свете этого моя предстоящая поездка в Америку выглядела как повод, скрывающий предстоящие встречи с разведчиками-чекистами и выдачу им географических координат Министерства внутренних дел, а также содержания моих лекций, прочитанных студентам в течение последних двух лет.
Молодой парень с жесткими неприязненными глазами около часа уговаривал меня признаться, как же именно и с какой целью я был завербован при пересечении государственной границы в Шереметьево-2, а также куда и зачем я еду в Америку, с кем буду встречаться и где именно установлено место явки для сношений с русскими. Разговаривал он со мной по-русски и неодобрительно щурился.
— Нам все известно, — в двадцатый раз повторял он. — Расскажите, где именно в Америке у вас запланированы явки и встречи с агентами КГБ. — Иногда он менял тактику: — Расскажите, как именно вас в Москве завербовало ГРУ.
Я рассвирепел, но деваться было некуда, моя судьба зависела от этого недоумка, отрабатывавщего на мне свое профессиональное мастерство или просто вымещавшего на случайной жертве свое плохое настроение.
— Меня никто не вербовал! — стоял я на своем. — И даже в КГБ в старые времена со мной разговаривали вежливее.
Паренек недоверчиво посмотрел на меня, и в его глазах промелькнуло сомнение.
— А почему же в таком случае ты нервничаешь и твои родители живут в Москве? — спросил он.
Я вышел на улицу и закурил. Руки у меня дрожали от боли и возмущения, и я с трудом сел за руль. Если бы еще вчера мне рассказали об этом, я бы посмеялся и не поверил ничему подобному.
Несколько месяцев назад я чудом избежал гибели, когда так и не найденные никогда террористы полили горный склон маслом и рассыпали на дороге шипы. Покрышки у моей старенькой машины сразу лопнули, и ее закружило на склоне и выбросило в кусты. Идущие за мной машины столкнулись, одна из них перевернулась, покатилась кубарем по склону и загорелась. Тогда, и во время войны, когда рядом громыхали взрывы и взлетали ракеты «Патриот», я чувствовал себя частью этой маленькой, окруженной врагами страны, давшей прибежище сотням тысяч людей и надрывавшейся в попытках обустроить их, в то время как огромная Америка, только что кричавшая о правах человека, как-то вдруг стыдливо примолкла и ввела жесткую иммиграционную квоту. Сейчас, после этого позорного допроса и унижения, я хотел уехать отсюда…
Ввиду неожиданного прощения долгов мне предстояла полулегальная и бессмысленная операция по обмену их на доллары и вывозу назад для возвращения Ефиму Пусику. По существующим правилам я мог вывезти из страны весьма скромную сумму. К счастью, по соседству с факультетом в механической мастерской, расположенной на разогретом солнцем, поросшем соснами склоне горы, работал университетский пролетарий физического труда, знаменитый слесарь Изя.
Изя был здоровым верзилой с курчавыми черными волосами, вечно ходившим в зеленоватой майке, вымазанной в ржавчине. Я часто видел его на различных подсобных работах. Перед приездом важных правительственных делегаций или проведением международных симпозиумов главная аллея университета украшалась бело-голубыми государственными флагами Израиля. Изя был одним из основных действующих лиц в проведении этих предпраздничных торжеств. Он бегал по территории с пачкой флажков под мышкой, суетился и давал указания мрачной группе рабочих, нанятых для этого случая из числа бывших советских специалистов.
— Сюда, сюда втыкай! — Изя подбегал к неразумному подручному и наглядно показывал ему, как флагшток попадает в предназначенное для него отверстие в фонарном столбе. — Ни слова не понимает! — Он свысока и с жалостью глядел на неразумного подопечного. — Что с ним говорить? Вот я, рабочий, а все умею. А они, они все инженеры или доктора наук, двух слов связать не могут! — и Изя с гордостью почесывал волосатую грудь.
После завершения подготовительных хлопот Изя обычно сидел в тенистом кафе на небольшой площади с журчащим фонтаном, пил крепкий кофе, курил и болтал с похожими на него крепкими биндюжниками, местными таксистами, ожидающими клиентов, и владельцами маленьких магазинчиков.
— Что с ними разговаривать? — риторически спрашивал он. — Я рабочий человек и, слава Богу, — при упоминании Бога он на секунду замолкал, — у меня все есть! — Он загибал пальцы: — Дети есть, квартира есть, машина есть, работа есть. А эти, — он презрительно смотрел вокруг, — приехали, все культурные, а двух слов связать не могут! — Изя был явно ошарашен тем, что существуют вокруг темные люди, не разговаривающие на иврите. Собравшиеся вокруг завсегдатаи кафе одобрительно кивали.
Изя работал в каком-то подобии подсобного помещения, в котором стояли верстаки, лежала груда ржавых водопроводных труб и старого электрического хлама. У стены, в маленькой каморке за столом сидел Изя под фотографиями, изображающими гоночные мотоциклы, спортивные машины, голую девицу с огромными розовыми грудями и бывшего министра обороны Моше Даяна с черной повязкой на глазу.
Когда я вошел, Изя с аппетитом жевал, обмакивая зеленый лук в соль и заедая его спелым помидором. Всем давно было известно, что Изя подрабатывает подпольным обменом валюты, и сотрудники университета, от профессоров до студентов, частенько заглядывали в его обитель.
— Изя, — начал я. — Я хотел с вами договориться. Мне надо обменять крупную сумму денег. Давайте назначим день, вы принесете доллары, и я все обменяю.
— Сколько? — с интересом спросил Изя.
— Восемь тысяч долларов. — Я назвал сумму и зажмурился. Обычно у Изи меняли долларов двести-триста для помощи родственникам в России. Мне однако и в голову не приходило, что в свободном обращении скромного слесаря могут ходить тысячи.
— Дружок, ты что, думаешь я нищий, да? Деньги при тебе? — Изя весело рассмеялся, почесывая волосатую грудь. Деньги были при мне. Изя подошел к небольшому сейфу, открыл его, и я увидел, что сейф весь забит банкнотами. Он достал тоненькую пачку бумажек, отсчитал ее и забрал мой бумажный пакет, набитый шекелями. — Желаю удачи! — Израильский пролетарий осклабился и снова обмакнул лук в соль и аппетитно им захрустел.
— Оттуда не возвращаются, — сказала мне грустная худая высокая библиотекарша, когда сотрудники факультета провожали меня в дорогу. — Там слишком хорошо. Я уже многих друзей провожала, пока что никто не вернулся. Купили дома, говорят, что вернутся в следующем году. Но продолжают жить. Не забывай нас…
Я уезжал ранним утром. Автобус собирал хмурых мальчиков в очках с висящими через плечо автоматами. Этой ночью в небе летали реактивные самолеты, а где-то на севере глухо бухали разрывы. Я чувствовал себя предателем. Эти дети ехали туда, где пахло порохом и можно было погибнуть в любую минуту. Я же уезжал в беззаботную, залитую солнцем и продуваемую океанским ветром долину. В кармане у меня лежали доллары, извлеченные из глубины Изиного сейфа и уже принадлежавшие Ефиму Пусику. От них исходил какой-то холодок, проникающий внутрь и смешивающийся с маленьким пульсирующим снежным комочком, сидящим в груди.
— Какие подлые люди, — с возмущением сказала дама с молдавским акцентом. — Кого они хотят обмануть? Меня? Они думают, что я поверю, что у него покойница мать лежит в холодильнике? В первый раз про такое слышу! — Она с возмущением посмотрела на меня. — Послушайте, молодой человек, — неожиданно по-русски сказала она. — Зачем же вам выплачивать долги, принесите справку от гарантов и уезжайте себе спокойно.
— Но я уезжаю по крайней мере на два года, — уверенно парировал я. — И я готов уплатить, назовите мне точную сумму.
— Нет, нет, ну зачем же, такие огромные деньги? — настаивала дама. — Положите их на счет, накопите проценты, а затем приедете, и долги с вас спишут.
— Ну, вы знаете, мне бы хотелось их уплатить полностью и не испытывать никаких неудобств в дальнейшем — сказал я. — А то начнете в суд вызывать, посылать повестки.
Дама каким-то подозрительным взглядом посмотрела на меня.
— Одну секундочку, я проверю ваши данные. — Набрав что-то на клавиатуре компьютера, она наклонилась ко мне и таинственным шепотом произнесла: — То, что я вам сейчас скажу, я говорить не должна. Но у вас особый случай. Я не имею права принять у вас деньги.
— Почему? — удивился я.
— Вышло новое постановление, что те, кто прожил в стране уже больше двух с половиной лет и находился на территории Израиля во время войны, от уплаты долгов освобождаются.
Я не верил своим ушам. Выходит, что, сами того не зная, мы больше никому ничего не должны! Мы купили это право, сидя в противогазах и вздрагивая при звуках взрывов.
Когда я покачиваясь вышел на улицу, портовый пыльный район показался мне прекрасным, и мне стало жаль уезжать отсюда. Я смотрел на уютные магазинчики, нагловатого парня, продававшего фалафель и зазывающего покупателей, одновременно делая сомнительные комплименты проходящим девушкам, всю эту уличную суету и чувствовал, что мне будет грустно без запаха кофе и апельсинов, шума, гортанных звуков иврита, ребят и девочек в военной форме с автоматами, гор, покрытых соснами и кипарисами, лазурного моря, студентов с пытливыми глазами, улицы на которой мы жили, солнца и яростных дождей зимой.
Я вздохнул и вдруг вспомнил, что для пересечения границы мне также требовалась бумага, удостоверяющая то, что я не собираюсь уклониться от армейского призыва. Обычно бумагу эту выдавали безо всякой волокиты, но на этот раз мне не повезло, и меня послали на какую-то дополнительную проверку.
В многоэтажном, прокуренном здании военкомата по лестнице ходили возбуждающие воображение симпатичные белокурые девушки в военной форме. На стене висели картины, как две капли воды напоминающие творения неизвестного армейского художника, которые я на всю жизнь запомнил после первого юношеского визита в районный военкомат города Москвы. Даже сюжеты этих картин были совершенно неотличимыми. Под теми же серыми валами моря перекатывались зелеными боками пузатые подводные лодки, похожие на жирные селедки, в голубом безоблачном небе парили самолеты, а по полю неслись танки, поднимая за собой облака желтого цвета, по-видимому, пыль, смешанную с выхлопными газами. Только на тех, давно виденных картинах, сияла красная пятиконечная звезда, а не звезда Давида.
Я был почти уверен, что картины эти принадлежали руке одного и того же художника. Они были одинаково непропорциональны, как будто нарисованы детской рукой, и не имели точки перспективы.
Тот факт, что я недавно посещал Москву, кого-то насторожил, так как по непонятной мне логике это неизбежно свидетельствовало о том, что я был завербован уже несуществующим КГБ. В свете этого моя предстоящая поездка в Америку выглядела как повод, скрывающий предстоящие встречи с разведчиками-чекистами и выдачу им географических координат Министерства внутренних дел, а также содержания моих лекций, прочитанных студентам в течение последних двух лет.
Молодой парень с жесткими неприязненными глазами около часа уговаривал меня признаться, как же именно и с какой целью я был завербован при пересечении государственной границы в Шереметьево-2, а также куда и зачем я еду в Америку, с кем буду встречаться и где именно установлено место явки для сношений с русскими. Разговаривал он со мной по-русски и неодобрительно щурился.
— Нам все известно, — в двадцатый раз повторял он. — Расскажите, где именно в Америке у вас запланированы явки и встречи с агентами КГБ. — Иногда он менял тактику: — Расскажите, как именно вас в Москве завербовало ГРУ.
Я рассвирепел, но деваться было некуда, моя судьба зависела от этого недоумка, отрабатывавщего на мне свое профессиональное мастерство или просто вымещавшего на случайной жертве свое плохое настроение.
— Меня никто не вербовал! — стоял я на своем. — И даже в КГБ в старые времена со мной разговаривали вежливее.
Паренек недоверчиво посмотрел на меня, и в его глазах промелькнуло сомнение.
— А почему же в таком случае ты нервничаешь и твои родители живут в Москве? — спросил он.
Я вышел на улицу и закурил. Руки у меня дрожали от боли и возмущения, и я с трудом сел за руль. Если бы еще вчера мне рассказали об этом, я бы посмеялся и не поверил ничему подобному.
Несколько месяцев назад я чудом избежал гибели, когда так и не найденные никогда террористы полили горный склон маслом и рассыпали на дороге шипы. Покрышки у моей старенькой машины сразу лопнули, и ее закружило на склоне и выбросило в кусты. Идущие за мной машины столкнулись, одна из них перевернулась, покатилась кубарем по склону и загорелась. Тогда, и во время войны, когда рядом громыхали взрывы и взлетали ракеты «Патриот», я чувствовал себя частью этой маленькой, окруженной врагами страны, давшей прибежище сотням тысяч людей и надрывавшейся в попытках обустроить их, в то время как огромная Америка, только что кричавшая о правах человека, как-то вдруг стыдливо примолкла и ввела жесткую иммиграционную квоту. Сейчас, после этого позорного допроса и унижения, я хотел уехать отсюда…
Ввиду неожиданного прощения долгов мне предстояла полулегальная и бессмысленная операция по обмену их на доллары и вывозу назад для возвращения Ефиму Пусику. По существующим правилам я мог вывезти из страны весьма скромную сумму. К счастью, по соседству с факультетом в механической мастерской, расположенной на разогретом солнцем, поросшем соснами склоне горы, работал университетский пролетарий физического труда, знаменитый слесарь Изя.
Изя был здоровым верзилой с курчавыми черными волосами, вечно ходившим в зеленоватой майке, вымазанной в ржавчине. Я часто видел его на различных подсобных работах. Перед приездом важных правительственных делегаций или проведением международных симпозиумов главная аллея университета украшалась бело-голубыми государственными флагами Израиля. Изя был одним из основных действующих лиц в проведении этих предпраздничных торжеств. Он бегал по территории с пачкой флажков под мышкой, суетился и давал указания мрачной группе рабочих, нанятых для этого случая из числа бывших советских специалистов.
— Сюда, сюда втыкай! — Изя подбегал к неразумному подручному и наглядно показывал ему, как флагшток попадает в предназначенное для него отверстие в фонарном столбе. — Ни слова не понимает! — Он свысока и с жалостью глядел на неразумного подопечного. — Что с ним говорить? Вот я, рабочий, а все умею. А они, они все инженеры или доктора наук, двух слов связать не могут! — и Изя с гордостью почесывал волосатую грудь.
После завершения подготовительных хлопот Изя обычно сидел в тенистом кафе на небольшой площади с журчащим фонтаном, пил крепкий кофе, курил и болтал с похожими на него крепкими биндюжниками, местными таксистами, ожидающими клиентов, и владельцами маленьких магазинчиков.
— Что с ними разговаривать? — риторически спрашивал он. — Я рабочий человек и, слава Богу, — при упоминании Бога он на секунду замолкал, — у меня все есть! — Он загибал пальцы: — Дети есть, квартира есть, машина есть, работа есть. А эти, — он презрительно смотрел вокруг, — приехали, все культурные, а двух слов связать не могут! — Изя был явно ошарашен тем, что существуют вокруг темные люди, не разговаривающие на иврите. Собравшиеся вокруг завсегдатаи кафе одобрительно кивали.
Изя работал в каком-то подобии подсобного помещения, в котором стояли верстаки, лежала груда ржавых водопроводных труб и старого электрического хлама. У стены, в маленькой каморке за столом сидел Изя под фотографиями, изображающими гоночные мотоциклы, спортивные машины, голую девицу с огромными розовыми грудями и бывшего министра обороны Моше Даяна с черной повязкой на глазу.
Когда я вошел, Изя с аппетитом жевал, обмакивая зеленый лук в соль и заедая его спелым помидором. Всем давно было известно, что Изя подрабатывает подпольным обменом валюты, и сотрудники университета, от профессоров до студентов, частенько заглядывали в его обитель.
— Изя, — начал я. — Я хотел с вами договориться. Мне надо обменять крупную сумму денег. Давайте назначим день, вы принесете доллары, и я все обменяю.
— Сколько? — с интересом спросил Изя.
— Восемь тысяч долларов. — Я назвал сумму и зажмурился. Обычно у Изи меняли долларов двести-триста для помощи родственникам в России. Мне однако и в голову не приходило, что в свободном обращении скромного слесаря могут ходить тысячи.
— Дружок, ты что, думаешь я нищий, да? Деньги при тебе? — Изя весело рассмеялся, почесывая волосатую грудь. Деньги были при мне. Изя подошел к небольшому сейфу, открыл его, и я увидел, что сейф весь забит банкнотами. Он достал тоненькую пачку бумажек, отсчитал ее и забрал мой бумажный пакет, набитый шекелями. — Желаю удачи! — Израильский пролетарий осклабился и снова обмакнул лук в соль и аппетитно им захрустел.
— Оттуда не возвращаются, — сказала мне грустная худая высокая библиотекарша, когда сотрудники факультета провожали меня в дорогу. — Там слишком хорошо. Я уже многих друзей провожала, пока что никто не вернулся. Купили дома, говорят, что вернутся в следующем году. Но продолжают жить. Не забывай нас…
Я уезжал ранним утром. Автобус собирал хмурых мальчиков в очках с висящими через плечо автоматами. Этой ночью в небе летали реактивные самолеты, а где-то на севере глухо бухали разрывы. Я чувствовал себя предателем. Эти дети ехали туда, где пахло порохом и можно было погибнуть в любую минуту. Я же уезжал в беззаботную, залитую солнцем и продуваемую океанским ветром долину. В кармане у меня лежали доллары, извлеченные из глубины Изиного сейфа и уже принадлежавшие Ефиму Пусику. От них исходил какой-то холодок, проникающий внутрь и смешивающийся с маленьким пульсирующим снежным комочком, сидящим в груди.
Глава 4. Скромный кожаный пояс с золотой пряжкой.
На въезде в Америку сидел курчавый молодой паренек с черно-лиловой кожей, так сказать, местный архангел. Он деловито проставлял штампы в паспорта, улыбаясь приезжающим своей широкой белозубой улыбкой. Мой паспорт, открывающийся сзади наперед, вызвал у него затруднения. Архангел с лиловым отливом, в белой рубашке и в галстуке, вертел его во все стороны, то переворачивая сверху вниз, то листая его справа налево, пытаясь определить мое происхождение.
— Откуда? — наконец непонимающе буркнул он.
— Израиль. — Я был настроен решительно.
— Как? — страж был явно поставлен в тупик.
— Израиль.
Паренек недоверчиво посмотрел мне в глаза и достал толстую засаленную книгу. Он некоторое время изучал список стран и народов, затем снова посмотрел на меня, и лицо его прояснилось.
— Это в Африке! Фрукты, растения, змей везете? — Парень с ловкостью фокусника извлек цветные картинки с изображениями экзотических плодов, покрытых странными наростами, и разноцветных, гадко выглядящих змей с пестрыми пятнышками и ромбиками на боках.
— Нет, ничего не везу! — я решил не уточнять географического расположения исторической родины.
Архангел махнул ладонью и шлепнул штамп в паспорте. Я был свободен!
Андрей ждал меня у выхода из аэропорта. Его розовые щеки, которые, как мне показалось, еще более округлились со времени нашей последней встречи, были надуты, что придавало лицу встречавшего важное и начальственное выражение. Я обратил внимание на то, что он был одет так же, как и несколько месяцев назад. Физическая оболочка старого знакомого была покрыта полосатой рубашкой без галстука, напоминающей матрац, серыми, с металлическим оттенком брюками и добротными кожаными туфлями. Вид у Андрея был озабоченный и крайне деловой.
— Привет, — отрывисто сказал он. — Наконец-то ты соизволил приехать. Нам надо в темпе двигаться. Поговорим в машине!
Он выхватил у меня один из чемоданов и, рассекая шумную толпу, побежал к лифтам, ведущим в подземный гараж. Я с трудом поспевал за ним. Мы швырнули чемоданы в багажник блестящей Тойоты, Андрей резко взял с места, и мы выкатились на широкую автостраду, по которой на огромной скорости бесшумно катились разноцветные машины, казавшиеся гигантами после компактных европейских моделей. Их черные, блестящие шины мягко шуршали по асфальту, изредка постукивая на дорожных швах.
На горизонте возвышались зеленые горы, покрытые лесом, и серо-свинцовые тучи перекатывались через их вершины и мягко спускались по лесистым склонам. С другой стороны от дороги закатное солнце проглядывало сквозь небольшие облака, обнажавшие клочки голубого неба. Я нажал на кнопку. Стекло бесшумно опустилось, и в машину ворвался свежий воздух, наполненный ароматами моря, хвои и трав. После влажной духоты бушевавшего израильского лета он показался мне эликсиром жизни. Голова слегка кружилась после бессонных суток.
— Здорово здесь у вас, — сказал я глубоко дыша. — А в Из…
— Давай-ка перейдем к делу! — неожиданное резко, даже, как мне показалось грубо, оборвал меня Андрей. — Ты уже разобрался с работой, о которой с тобой говорил Ефим?
Я был ошарашен таким вступлением. Тогда, несколько месяцев назад, никакого конкретного разговора не было, и я не подозревал о том, что предполагалось, что я привезу вместе с собой какие-либо конкретные результаты. Напротив, я наивно полагал, что факт физического перемещения моего тела в компанию Пусика предполагает начало соответствующей деятельности. Конечно же, я нашел в библиотеке гору статей, но работа оказалась неожиданно сложной. Настроение у меня сразу упало.
— Как тебе сказать, — осторожно начал я. — Я кое в чем разобрался, но пока до конкретных результатов еще далеко. Видишь ли, у меня было очень мало времени, все эти хлопоты, бюрократия…
—
Это очень плохо. — Андрей произнес это ледяным тоном. — Ефим только вчера интересовался тем, что же именно ты успел сделать.
При этих словах я вдруг почувствовал неловкость и даже некоторый стыд за свою нерасторопность. Маленький ледяной холодок, который уже давно не давал себя знать, встрепенулся, как бабочка, собирающаяся взлететь с цветка, зашелестел крылышками холодного белого пламени и вдруг ровно засветился, как лампочка Ильича. Неожиданно я даже обрадовался этому ровному свечению.
— И еще, — вдруг жестко добавил Андрей. — Имей в виду: в Америке никого не интересуют твои личные проблемы. В Америке никому не жалуются и не объясняют, почему не сделана работа. Здесь интересуются только тем, сделана работа или нет! Так что не вздумай ссылаться на твои личные обстоятельства, если с тобой будут разговаривать!
В кабине автомобиля воцарилось тяжелое молчание. Андрей напряженно и недовольно смотрел на дорогу. Меня уже ничего не радовало. Угораздило же угодить в такую дурацкую ситуацию! Почему же Ефим разговаривал со мной таким доброжелательным тоном? По-видимому ситуация за эти месяцы изменилась.
Тем временем мы съехали с автострады, и машина уже неслась по небольшой дороге среди аккуратных домиков. Андрей посмотрел на меня.
— И скажи спасибо за то, что я тебе об этом говорю, — сказал он деловым тоном. — Я же это по-дружески, как-никак мы с тобой хорошо знакомы. А другой мог бы специально промолчать и перед Ефимом тебя подставить, или даже нажаловаться пойти. Да, еще имей ввиду: держи язык за зубами. Если ты увидишь что-то странное, необычное, никого не расспрашивай, лучше всего иди ко мне, и я тебе все объясню. Чуть не забыл, всегда улыбайся, на все вопросы отвечай: «Отлично», даже если дела идут плохо. Иначе тебя не поймут — мы же в Америке! Как только переступишь порог фирмы, говоришь только по-английски, даже если вокруг только русские. Понятно?
Мне было немного не по себе. Обида, недоумение, разница во времени, усталость, розоватый туман, плывший перед глазами, смешался с нереальными, чужими и непривычными окрестносятми и со странными событиями, происходящими со мной.
— Да, да. Мне все понятно, — с трудом произнес я.
— Вот и прекрасно. — Андрей приободрился. — Главное, постарайся хорошо работать. А сейчас мы поедем тебя одевать, тебе нужен новый гардероб.
— Как? — удивился я. — У меня на первое время все есть. И костюм приличный, и рубашки, и туфли.
— Нет, нет! — запротестовал Андрей. — Ефим очень придирчиво относится к одежде. Между прочим, он сам попросил тебя обмундировать. К твоему сведению, если бы не его просьба, нам бы сейчас пришлось ехать прямо на работу. Пойми, ты в первый раз придешь в компанию, все с тобой будут знакомиться. В костюмах и в галстуке у нас на Пусике никто не ходит. У тебя должна быть полосатая рубашка, ну, примерно, как у меня, темно-серые или черные брюки, скромный кожаный пояс с золотой пряжкой, черные или коричневые кожаные ботинки и темные строгие носки.
Я пришел в ужас.
— А трусы тоже должны быть скромные и темные? — спросил я.
— Ничего нет смешного. — Андрей произнес это с угрозой в голосе. — Трусы могут быть какими угодно. Но представь, что сотрудник придет на работу в джинсах! Какое впечатление о компании сложится у наших клиентов? У нас, между прочим, каждый день бывает по нескольку покупателей. И вот, когда их встречает инженер в строгой полосатой рубашке, в темных брюках, они понимают, что здесь не хиппи какие-то работают, а солидные люди.
— По одежке встречают, по уму провожают! — не удержавшись съязвил я, хотя в словах Андрея был некоторый резон.
— Послушай! — повысил голос Андрей. — Заруби себе на носу, ты приехал сюда и должен подчиняться установленным правилам. Я тебе очень не советую выделяться, не говоря уже о том, что ты и меня подведешь. Ведь это я тебя рекомендовал! Не забывай, это не Россия и не ваш дикий Израиль, это Америка, и здесь внешнему виду придают особое значение.
Хотя я знал, что в Америке принято особенно тщательно следить за одеждой, на меня напал дух противоречия. Особенно я разозлился за «дикий Израиль». Я-то знал, что когда у Андрея не клеилось с его будущей поездкой в Америку, он серьезно рассматривал вариант отъезда на Ближний Восток. «Да посмотрел бы я на тебя, голубчик, — думал я, — попади ты туда. Вся бы твоя спесь сошла после первой бомбежки, после первого интервью с какой-нибудь бабой, ведающей выдачей пособий. И сидел бы ты в босоножках и в потертых джинсах, и ходил бы с авоськами на рынок, торгуясь, чтобы подешевле купить картошку и лук.»
— Ну хорошо, — иронично сказал я. — Я все понимаю. Но почему же тогда не ходить в костюме с галстуком? Кстати, еще полагается, чтобы из нагрудного кармана торчал платочек в мелкий горошек. —Андрей, казалось, не понял иронии.
— Ты понимаешь, — уже не так агрессивно сказал он и как-то грустно вздохнул, — не принято. В пиджаке и в галстуке у нас в компании ходит только Ефим, у рядовых инженеров считается хорошим тоном расстегнутый воротник. Это придает демократичность. Нет, ну мы иногда одеваем галстуки на важные приемы или на выставки. Да, еще запомни, от тебя никогда не должно ничем пахнуть. Здесь этого не выносят. Если Ефим почувствует, что от тебя пахнет потом или изо рта, твоя карьера закончена! Сейчас мы заедем в магазин и купим дезодорант и полоскание для рта.
—Боже, куда я попал, — думал я, выходя из машины. —Демократично расстегнутый воротник на полосатой рубашке! — Мы зашли в огромный магазин, как я впоследствии понял, один из самых дорогих в округе. Вдоль стены стояли стеллажи с рубашками, и я с ужасом узнал дурно и безвкусно скроенные, полосатые, похожие на пижамы рубахи из плотного, напоминающего дерюгу синтетического волокна. Когда я посмотрел на цены, нервный импульс пробежал у меня по позвонкам, и я начал протестовать.
— Умоляю, не надо их покупать, — взмолился я — у меня в чемодане пять абсолютно новых итальянских рубашек, из них три точно в такую же полоску и гораздо симпатичнее этих. К тому же, они из чистого хлопка!
Андрей недовольно повернулся ко мне. Глаза его сердито сверкнули, а щеки и лысина мгновенно налились кровью и покраснели.
— Послушай, ты меня уже до белого каления довел! — процедил он сквозь зубы. — Пока ты не встанешь здесь на ноги, будешь меня беспрекословно слушаться, для твоего же блага, дурак! У твоих рубашек есть сзади складочка и вешалка? Нет? То-то же, — и он указал на странную и раньше невиданную мной деталь, о существовании которой я не подозревал, вернее не обращал на нее внимания. — Учти, — продолжал Андрей уже более спокойно, — рубашка без защипочки и вешалочки сзади — неправильная, и любой, кто на тебя посмотрит, сразу обратит на это внимание! Тебе нужно по крайней мере семь — восемь рубашек: на каждый день и запасные. Рубашки будешь сдавать в прачечную и крахмалить. — Он прошел по рядам и вернулся с горой рубашек, отличающихся количеством и цветом полосочек. «Сколько?» — Он протянул кассиру кредитную карточку. — Дома отдашь, — утвердительным тоном сказал он. — Надеюсь у тебя есть деньги?
Я был ошарашен наличием складочек и вешалочек на рубашках и уже представлял, как барахтающихся сотрудников берут и подвешивают к крюку, вделанному в стену. Мы двигались от отдела к отделу, покупая темные брюки, скромный пояс с золотой пряжкой и темные носки. Я был благодарен судьбе за то, что в компании Пусика галстук носит только ее президент: галстуки в этом магазине стоили целое состояние. К тому моменту, когда мы вышли из ярко освещенного магазина, уже стемнело, и вечерние фонари сверкали на фоне черного неба. Тускло светились далекие созвездия, и в моих карманах недоставало месячной университетской зарплаты. В бесчисленных пластиковых и бумажных пакетах шуршало форменное обмундирование, распространял приторный запах дезодорант и плескалась жидкость ядовито-голубого цвета для полоскания рта. Жидкость напоминала денатурат.
«Денатурат — дегенерат, — крутилось у меня в голове. — Человек, что колбаса, во что его одеть, то и получится», — мне казалось, что эта странная фраза светится розоватым неоновым цветом на фоне реклам, фонарей и далеких звезд. Спать уже расхотелось, какая-то эйфорическая пьянящая легкость дурманом наполняла организм, и все происходящее казалось совершенно нереальным, как сон или глупый фильм в пустом темном кинозале. «Вернуться, вернуться!» — повторял я, понимая, что это не очень реально, что денег у нас нет, с работы я уже уволился и жена с ребенком через месяц должна приехать ко мне…
Через несколько минут мы подъехали к дому Андрея, в котором мне предстояло жить до тех пор, пока я не получу первую зарплату и не сниму отдельное жилье.
Андрей снимал квартиру в двухэтажном доме серого цвета. Дом этот напоминал большой барак, в котором по чьей-то прихоти построили подземный гараж и подвесили балконы. Внутри находился цементированный дворик, вызывающий ассоциации с тюремным колодцем для прогулок. Впрочем посередине дворика светился голубым цветом маленький бассейн, правда огороженный от окружающего мира железным забором с массивным навесным замком.
Квартира была не очень просторной, но вполне приемлемой для жилья. Пол покрывал синтетический ковер грязно-коричневого цвета, покрытый множеством темных пятен. От невысокого потолка веяло жаром. Я с удивлением поднес руку к потолку, почувствовав жар, как от раскаленной духовой плиты и на всякий случай вышел на балкон. На улице было уже совсем прохладно, но крыша так прогрелась за день, что в квартире было нечем дышать.
— Откуда? — наконец непонимающе буркнул он.
— Израиль. — Я был настроен решительно.
— Как? — страж был явно поставлен в тупик.
— Израиль.
Паренек недоверчиво посмотрел мне в глаза и достал толстую засаленную книгу. Он некоторое время изучал список стран и народов, затем снова посмотрел на меня, и лицо его прояснилось.
— Это в Африке! Фрукты, растения, змей везете? — Парень с ловкостью фокусника извлек цветные картинки с изображениями экзотических плодов, покрытых странными наростами, и разноцветных, гадко выглядящих змей с пестрыми пятнышками и ромбиками на боках.
— Нет, ничего не везу! — я решил не уточнять географического расположения исторической родины.
Архангел махнул ладонью и шлепнул штамп в паспорте. Я был свободен!
Андрей ждал меня у выхода из аэропорта. Его розовые щеки, которые, как мне показалось, еще более округлились со времени нашей последней встречи, были надуты, что придавало лицу встречавшего важное и начальственное выражение. Я обратил внимание на то, что он был одет так же, как и несколько месяцев назад. Физическая оболочка старого знакомого была покрыта полосатой рубашкой без галстука, напоминающей матрац, серыми, с металлическим оттенком брюками и добротными кожаными туфлями. Вид у Андрея был озабоченный и крайне деловой.
— Привет, — отрывисто сказал он. — Наконец-то ты соизволил приехать. Нам надо в темпе двигаться. Поговорим в машине!
Он выхватил у меня один из чемоданов и, рассекая шумную толпу, побежал к лифтам, ведущим в подземный гараж. Я с трудом поспевал за ним. Мы швырнули чемоданы в багажник блестящей Тойоты, Андрей резко взял с места, и мы выкатились на широкую автостраду, по которой на огромной скорости бесшумно катились разноцветные машины, казавшиеся гигантами после компактных европейских моделей. Их черные, блестящие шины мягко шуршали по асфальту, изредка постукивая на дорожных швах.
На горизонте возвышались зеленые горы, покрытые лесом, и серо-свинцовые тучи перекатывались через их вершины и мягко спускались по лесистым склонам. С другой стороны от дороги закатное солнце проглядывало сквозь небольшие облака, обнажавшие клочки голубого неба. Я нажал на кнопку. Стекло бесшумно опустилось, и в машину ворвался свежий воздух, наполненный ароматами моря, хвои и трав. После влажной духоты бушевавшего израильского лета он показался мне эликсиром жизни. Голова слегка кружилась после бессонных суток.
— Здорово здесь у вас, — сказал я глубоко дыша. — А в Из…
— Давай-ка перейдем к делу! — неожиданное резко, даже, как мне показалось грубо, оборвал меня Андрей. — Ты уже разобрался с работой, о которой с тобой говорил Ефим?
Я был ошарашен таким вступлением. Тогда, несколько месяцев назад, никакого конкретного разговора не было, и я не подозревал о том, что предполагалось, что я привезу вместе с собой какие-либо конкретные результаты. Напротив, я наивно полагал, что факт физического перемещения моего тела в компанию Пусика предполагает начало соответствующей деятельности. Конечно же, я нашел в библиотеке гору статей, но работа оказалась неожиданно сложной. Настроение у меня сразу упало.
— Как тебе сказать, — осторожно начал я. — Я кое в чем разобрался, но пока до конкретных результатов еще далеко. Видишь ли, у меня было очень мало времени, все эти хлопоты, бюрократия…
—
Это очень плохо. — Андрей произнес это ледяным тоном. — Ефим только вчера интересовался тем, что же именно ты успел сделать.
При этих словах я вдруг почувствовал неловкость и даже некоторый стыд за свою нерасторопность. Маленький ледяной холодок, который уже давно не давал себя знать, встрепенулся, как бабочка, собирающаяся взлететь с цветка, зашелестел крылышками холодного белого пламени и вдруг ровно засветился, как лампочка Ильича. Неожиданно я даже обрадовался этому ровному свечению.
— И еще, — вдруг жестко добавил Андрей. — Имей в виду: в Америке никого не интересуют твои личные проблемы. В Америке никому не жалуются и не объясняют, почему не сделана работа. Здесь интересуются только тем, сделана работа или нет! Так что не вздумай ссылаться на твои личные обстоятельства, если с тобой будут разговаривать!
В кабине автомобиля воцарилось тяжелое молчание. Андрей напряженно и недовольно смотрел на дорогу. Меня уже ничего не радовало. Угораздило же угодить в такую дурацкую ситуацию! Почему же Ефим разговаривал со мной таким доброжелательным тоном? По-видимому ситуация за эти месяцы изменилась.
Тем временем мы съехали с автострады, и машина уже неслась по небольшой дороге среди аккуратных домиков. Андрей посмотрел на меня.
— И скажи спасибо за то, что я тебе об этом говорю, — сказал он деловым тоном. — Я же это по-дружески, как-никак мы с тобой хорошо знакомы. А другой мог бы специально промолчать и перед Ефимом тебя подставить, или даже нажаловаться пойти. Да, еще имей ввиду: держи язык за зубами. Если ты увидишь что-то странное, необычное, никого не расспрашивай, лучше всего иди ко мне, и я тебе все объясню. Чуть не забыл, всегда улыбайся, на все вопросы отвечай: «Отлично», даже если дела идут плохо. Иначе тебя не поймут — мы же в Америке! Как только переступишь порог фирмы, говоришь только по-английски, даже если вокруг только русские. Понятно?
Мне было немного не по себе. Обида, недоумение, разница во времени, усталость, розоватый туман, плывший перед глазами, смешался с нереальными, чужими и непривычными окрестносятми и со странными событиями, происходящими со мной.
— Да, да. Мне все понятно, — с трудом произнес я.
— Вот и прекрасно. — Андрей приободрился. — Главное, постарайся хорошо работать. А сейчас мы поедем тебя одевать, тебе нужен новый гардероб.
— Как? — удивился я. — У меня на первое время все есть. И костюм приличный, и рубашки, и туфли.
— Нет, нет! — запротестовал Андрей. — Ефим очень придирчиво относится к одежде. Между прочим, он сам попросил тебя обмундировать. К твоему сведению, если бы не его просьба, нам бы сейчас пришлось ехать прямо на работу. Пойми, ты в первый раз придешь в компанию, все с тобой будут знакомиться. В костюмах и в галстуке у нас на Пусике никто не ходит. У тебя должна быть полосатая рубашка, ну, примерно, как у меня, темно-серые или черные брюки, скромный кожаный пояс с золотой пряжкой, черные или коричневые кожаные ботинки и темные строгие носки.
Я пришел в ужас.
— А трусы тоже должны быть скромные и темные? — спросил я.
— Ничего нет смешного. — Андрей произнес это с угрозой в голосе. — Трусы могут быть какими угодно. Но представь, что сотрудник придет на работу в джинсах! Какое впечатление о компании сложится у наших клиентов? У нас, между прочим, каждый день бывает по нескольку покупателей. И вот, когда их встречает инженер в строгой полосатой рубашке, в темных брюках, они понимают, что здесь не хиппи какие-то работают, а солидные люди.
— По одежке встречают, по уму провожают! — не удержавшись съязвил я, хотя в словах Андрея был некоторый резон.
— Послушай! — повысил голос Андрей. — Заруби себе на носу, ты приехал сюда и должен подчиняться установленным правилам. Я тебе очень не советую выделяться, не говоря уже о том, что ты и меня подведешь. Ведь это я тебя рекомендовал! Не забывай, это не Россия и не ваш дикий Израиль, это Америка, и здесь внешнему виду придают особое значение.
Хотя я знал, что в Америке принято особенно тщательно следить за одеждой, на меня напал дух противоречия. Особенно я разозлился за «дикий Израиль». Я-то знал, что когда у Андрея не клеилось с его будущей поездкой в Америку, он серьезно рассматривал вариант отъезда на Ближний Восток. «Да посмотрел бы я на тебя, голубчик, — думал я, — попади ты туда. Вся бы твоя спесь сошла после первой бомбежки, после первого интервью с какой-нибудь бабой, ведающей выдачей пособий. И сидел бы ты в босоножках и в потертых джинсах, и ходил бы с авоськами на рынок, торгуясь, чтобы подешевле купить картошку и лук.»
— Ну хорошо, — иронично сказал я. — Я все понимаю. Но почему же тогда не ходить в костюме с галстуком? Кстати, еще полагается, чтобы из нагрудного кармана торчал платочек в мелкий горошек. —Андрей, казалось, не понял иронии.
— Ты понимаешь, — уже не так агрессивно сказал он и как-то грустно вздохнул, — не принято. В пиджаке и в галстуке у нас в компании ходит только Ефим, у рядовых инженеров считается хорошим тоном расстегнутый воротник. Это придает демократичность. Нет, ну мы иногда одеваем галстуки на важные приемы или на выставки. Да, еще запомни, от тебя никогда не должно ничем пахнуть. Здесь этого не выносят. Если Ефим почувствует, что от тебя пахнет потом или изо рта, твоя карьера закончена! Сейчас мы заедем в магазин и купим дезодорант и полоскание для рта.
—Боже, куда я попал, — думал я, выходя из машины. —Демократично расстегнутый воротник на полосатой рубашке! — Мы зашли в огромный магазин, как я впоследствии понял, один из самых дорогих в округе. Вдоль стены стояли стеллажи с рубашками, и я с ужасом узнал дурно и безвкусно скроенные, полосатые, похожие на пижамы рубахи из плотного, напоминающего дерюгу синтетического волокна. Когда я посмотрел на цены, нервный импульс пробежал у меня по позвонкам, и я начал протестовать.
— Умоляю, не надо их покупать, — взмолился я — у меня в чемодане пять абсолютно новых итальянских рубашек, из них три точно в такую же полоску и гораздо симпатичнее этих. К тому же, они из чистого хлопка!
Андрей недовольно повернулся ко мне. Глаза его сердито сверкнули, а щеки и лысина мгновенно налились кровью и покраснели.
— Послушай, ты меня уже до белого каления довел! — процедил он сквозь зубы. — Пока ты не встанешь здесь на ноги, будешь меня беспрекословно слушаться, для твоего же блага, дурак! У твоих рубашек есть сзади складочка и вешалка? Нет? То-то же, — и он указал на странную и раньше невиданную мной деталь, о существовании которой я не подозревал, вернее не обращал на нее внимания. — Учти, — продолжал Андрей уже более спокойно, — рубашка без защипочки и вешалочки сзади — неправильная, и любой, кто на тебя посмотрит, сразу обратит на это внимание! Тебе нужно по крайней мере семь — восемь рубашек: на каждый день и запасные. Рубашки будешь сдавать в прачечную и крахмалить. — Он прошел по рядам и вернулся с горой рубашек, отличающихся количеством и цветом полосочек. «Сколько?» — Он протянул кассиру кредитную карточку. — Дома отдашь, — утвердительным тоном сказал он. — Надеюсь у тебя есть деньги?
Я был ошарашен наличием складочек и вешалочек на рубашках и уже представлял, как барахтающихся сотрудников берут и подвешивают к крюку, вделанному в стену. Мы двигались от отдела к отделу, покупая темные брюки, скромный пояс с золотой пряжкой и темные носки. Я был благодарен судьбе за то, что в компании Пусика галстук носит только ее президент: галстуки в этом магазине стоили целое состояние. К тому моменту, когда мы вышли из ярко освещенного магазина, уже стемнело, и вечерние фонари сверкали на фоне черного неба. Тускло светились далекие созвездия, и в моих карманах недоставало месячной университетской зарплаты. В бесчисленных пластиковых и бумажных пакетах шуршало форменное обмундирование, распространял приторный запах дезодорант и плескалась жидкость ядовито-голубого цвета для полоскания рта. Жидкость напоминала денатурат.
«Денатурат — дегенерат, — крутилось у меня в голове. — Человек, что колбаса, во что его одеть, то и получится», — мне казалось, что эта странная фраза светится розоватым неоновым цветом на фоне реклам, фонарей и далеких звезд. Спать уже расхотелось, какая-то эйфорическая пьянящая легкость дурманом наполняла организм, и все происходящее казалось совершенно нереальным, как сон или глупый фильм в пустом темном кинозале. «Вернуться, вернуться!» — повторял я, понимая, что это не очень реально, что денег у нас нет, с работы я уже уволился и жена с ребенком через месяц должна приехать ко мне…
Через несколько минут мы подъехали к дому Андрея, в котором мне предстояло жить до тех пор, пока я не получу первую зарплату и не сниму отдельное жилье.
Андрей снимал квартиру в двухэтажном доме серого цвета. Дом этот напоминал большой барак, в котором по чьей-то прихоти построили подземный гараж и подвесили балконы. Внутри находился цементированный дворик, вызывающий ассоциации с тюремным колодцем для прогулок. Впрочем посередине дворика светился голубым цветом маленький бассейн, правда огороженный от окружающего мира железным забором с массивным навесным замком.
Квартира была не очень просторной, но вполне приемлемой для жилья. Пол покрывал синтетический ковер грязно-коричневого цвета, покрытый множеством темных пятен. От невысокого потолка веяло жаром. Я с удивлением поднес руку к потолку, почувствовав жар, как от раскаленной духовой плиты и на всякий случай вышел на балкон. На улице было уже совсем прохладно, но крыша так прогрелась за день, что в квартире было нечем дышать.