Страница:
Боже упаси его от тех доброжелателей, которые ничего не смыслят в деле — как политики — и не догадываются о существовании искусства использования любой возможности. Блэкджек встал и протянул Кэйт руку.
— Не будь столь тороплива, Кэйт. Надеюсь, ты не обижаешься на меня за ту дурацкую роль оппонента, которую я решил исполнить. Прежде чем познакомить тебя с одним из моих друзей, рисковым капиталистом из Хьюстона, мне было необходимо убедиться в твоем непреклонном решении заняться столь серьезным делом. Я составлю тебе протекцию.
Кэйт вздохнула с видимым облегчением.
— Очень признательна, если вы нас представите друг другу.
— Я планирую сделать намного больше…
Черт бы все побрал, он не желал Кэйт зла, но выбора не было. Нельзя же доверяться сомнительным проектам, когда держишь в руках чек на кругленькую сумму!
Блэкджек мог сделать так, что Кэйт отказали бы в займе, и когда все ее планы рухнут, он со своей стороны «пойдет на риск», а затем подыщет достойного покупателя. Кэйт вернется в Нью-Йорк, Точиги получит ранчо, и все будут довольны.
Как большинство членов фермерских союзов и коллективных владельцев ранчо в Техасе, Элгин потерпел поражение в тяжелые времена. «Старая таверна» была типичным заведением для городка такого склада: постоянным и зачастую единственным угощением здесь было скверное дешевое пиво. В нем как раз и испытывал острую необходимость Кэрролл Детвейлер. На свою маленькую пенсию он не мог позволить себе ничего изысканного.
Детвейлер был грузным мужчиной в возрасте далеко за сорок. Довольно высокого роста и склонный к полноте, он обладал бычьей шеей и прескверным характером. Его по-армейски коротко остриженные светлые волосы производили отталкивающее впечатление, как и мутные зеленовато-карие глаза. Один раз увидев, его лицо невозможно было забыть из-за сразу же бросавшегося в глаза уродливого шрама на левой щеке.
Кэрролл Детвейлер был профессиональным убийцей. Началось же все с его имени. В младших классах все мальчишки считали, что человек по имени Кэрролл неизбежно останется маменькиным сынком, слюнтяем и размазней. После того как Детвейлер несколько раз являлся домой с разбитым носом, его мать настояла на том, чтобы он как следует наказал своих обидчиков. Ее лицо осветилось гордостью, когда сын вернулся из школы победителем. Черт побери, он все еще скучает по ней.
Развив вкус к бешеной ярости в школьные годы, к восемнадцати годам Детвейлер был включен в «черные» списки самых опасных людей в округе. Он мог бы стать грозой местной молодежи, но ушел на войну. Когда война во Вьетнаме подошла к своему бесславному концу, он был вне себя от возмущения. Встретив победным маршем оставшихся в живых, страна очень быстро забыла о своих героях. После долгих тяжелых месяцев скитаний ему пришлось взяться за самую опасную и грязную работу. И с тех пор, до того как в один прекрасный день чертов снайпер прострелил ему коленную чашечку, он служил в армии наемников, менявших работодателей, словно перчатки. Несмотря на хромоту, Детвейлер мог до смерти напугать прохожего, случайно взглянувшего на него, — в его глазах светилась холодная злоба и раздражение, заставлявшие людей избегать общения с ним. Теперь, когда он опустился на свой привычный стул за одной из угловых стоек бара, никто не оглянулся в его сторону.
Он только принялся за вторую кружку пива, когда его окликнул бармен.
— Детвейлер, вас к телефону.
Кэрролл тяжело прошел через весь зал и взял трубку.
— Да, — прохрипел он.
— Дет, это Блэкджек Морган.
— Ого! Как ты, черт тебя подери, поживаешь? — спросил Кэрролл, пытаясь улыбнуться.
Сенатор чертовски свой парень, единственный из всего человечества субъект, которого он уважал и, можно даже сказать, по-своему любил. Когда-то им пришлось вместе служить во Вьетнаме. И ведь, черт побери, тогда они не были пай-мальчиками. Благодарение Богу, ни одна из их выходок не всплыла на поверхность и не подпортила репутацию Блэкджеку, когда он принялся за ответственные дела.
— Как никогда хорошо, — ответил сенатор. — А что у тебя? Как новый босс? Как колено?
— Да плевать я хотел на все…
— Рад за тебя. Слушай, я знаю, ты уже отошел от дел, но как насчет того, чтобы тряхнуть стариной? У меня есть непыльная работенка. Плачу наличными.
— Тебе не нужно говорить со мной о деньгах. Просто оплати мои счета. Настоящий мужчина никогда не возьмет денег со своих друзей.
— Великолепно! — голос Блэкджека прямо-таки растворился в душевной теплоте и дружеской благодарности. — Слышал ли ты когда-нибудь о ранчо под названием Пансион Прайдов?
— Конечно. Истории Детвейлеров и Прайдоа пересекалась еще в глубоком прошлом. Мать рассказывала мне, как Прайды разорили моего дедушку. Это большая шайка негодяев.
— Ты уверен, что сможешь сделать все, о чем я тебя попрошу, сдерживая свои собственные эмоции?
— Нет проблем, приятель!
— Кэтлин Прайд, дочь владельца, планирует преобразовать ранчо во что-то типа питомника, некий тип сафари на ранчо для состоятельных людей.
— Дьявол, сенатор, — Кэрролл хмыкнул в телефонную трубку. — Если уж говорить прямо, охота на львов не совсем мое амплуа.
Сенатор засмеялся, оценив шутку.
— Я хочу, чтобы ты просто не спускал глаз с Кэйт Прайд. Давай мне знать, чем она занимается, куда выезжает, с кем видится. Быть может, это даже немного развлечет тебя, а?..
Мимс Полинг достала диетический обед из микроволновой печи. С каждым годом становится все труднее и все бессмысленнее поддерживать себя в форме. У нее так давно не было мужчины, что она уже записала себя в старые девы.
В прошлом Мимс была приманкой для всякого, обладавшего симпатичной мордашкой, широкими плечами и безукоризненным мужским достоинством. Она находила удовольствие в смене партнеров, ей и в голову не приходило, что когда-нибудь эти короткие связи могут прекратиться. Теперь же единственный мужчина, который заглядывал Мимс под юбку, был ее личный гинеколог.
Подобная предосторожность, конечно же, никогда не бывает лишней.
Она поставила блюдо на элегантный длинный поднос, где уже стояла кристально-прозрачная ваза с одной желтой розой, и пошла в гостиную. Здесь было как в настоящем дворце. Из окна во всю стену открывался потрясающий вид: ряды зданий, горящих светом окон, и вспышки реклам.
Поставив поднос, Мимс открыла дверцу бара, налила себе стаканчик мартини, затем вернулась к обеду. К тому времени как зазвонил телефон, она уже окончательно убедилась, что еда не радует ее и что нет ничего лучше хорошего вина.
— Мимс Полинг у телефона, — сказала она.
— Привет, Мимс! Это я, — ответила Кэйт.
Голос ее звучал слишком уж весело для женщины, которой пришлось бросить карьеру и ухаживать за смертельно больным отцом.
— О Кэйт! — Мимс зажала трубку между плечом и щекой и направилась к бару, чтобы вновь наполнить стакан вином. — Как Хэнк?
— Не лучше с тех пор, как мы разговаривали с тобой в последний раз. Но и не хуже, слава Богу. А как ты?
— Я хотела бы ответить, что ты отрываешь меня от интимного разговора с красавцем-мужчиной. Но увы, я, как всегда, одна. Ах, Кэйт, мне так тебя не хватает. Раздобыть симпатичненьких девочек, чтобы заменить тебя на презентациях, было делом не из легких. Но что еще ужаснее, с Кимберли что-то случилось, и мне пришлось отменить все ее приглашения на завтра.
— Вообще-то звучит, как обычная рабочая суета.
— Да, боюсь, что так… А как ты? Ты уже решила что-нибудь с ранчо? Я по-прежнему не могу представить тебя в качестве смотрительницы животноводческой фермы.
Прежде чем ответить, Кэйт замялась:
— Я решила преобразовать ранчо в заповедник. Честно говоря, я сейчас в Хьюстоне, пытаюсь достать деньги.
Мимс слушала со все возрастающим удивлением, пока Кэйт объясняла ей свои планы относительно Аутбэка Прайдов. Кэйт всегда любила животных. Она отказывалась демонстрировать вещи, сшитые из натурального меха, и регулярно вносила деньги в фонды организаций, занимающихся защитой окружающей среды. Однако теперь дело зашло слишком далеко, чтобы это можно было назвать дилетантским жестом.
Слушая уверенный, полный энтузиазма и решительности голос, Мимс не могла не позавидовать подруге. Ей нравилось заведовать своим агентством, но с тех пор как мир узнал о СПИДе, каждое новое знакомство сулило много неприятностей. Халстон, Вилли Смит, Перри Эллис — все они погибли. Она устала от слишком частой и сильной скорби, и конца-краю не было этой череде горестей.
— Что ж, это все звучит заманчиво, — подытожила Мимс рассказ Кэйт. — Как-нибудь в один из летних деньков я обязательно прилечу к тебе на своем аэроплане, чтобы уже наг месте разобраться в твоих делах.
Нежно попрощавшись с Кэйт, Мимс повесила трубку и пошла в ванную комнату, чтобы вылить в раковину
Остатки вина, от которого у нее разболелась голова. Она скучала по Кэйт. Что еще досаднее, она завидовала тому, что Кэйт получила шанс начать новую жизнь.
Смахивая с лица слезы, Мимс вернулась в гостиную, выключила свет и, усевшись в кресло, стала смотреть на вечерний город, чувствуя себя абсолютно изолированной от всего живого и человеческого в своей великолепной, роскошной квартире.
Ей было сорок пять лет, и, по всем стандартам, она достигла невероятного успеха. Но радость и легкость оставили ее, и Мимс не знала, как вернуть себе прежнее состояние.
Глава 9
— Не будь столь тороплива, Кэйт. Надеюсь, ты не обижаешься на меня за ту дурацкую роль оппонента, которую я решил исполнить. Прежде чем познакомить тебя с одним из моих друзей, рисковым капиталистом из Хьюстона, мне было необходимо убедиться в твоем непреклонном решении заняться столь серьезным делом. Я составлю тебе протекцию.
Кэйт вздохнула с видимым облегчением.
— Очень признательна, если вы нас представите друг другу.
— Я планирую сделать намного больше…
Черт бы все побрал, он не желал Кэйт зла, но выбора не было. Нельзя же доверяться сомнительным проектам, когда держишь в руках чек на кругленькую сумму!
Блэкджек мог сделать так, что Кэйт отказали бы в займе, и когда все ее планы рухнут, он со своей стороны «пойдет на риск», а затем подыщет достойного покупателя. Кэйт вернется в Нью-Йорк, Точиги получит ранчо, и все будут довольны.
Как большинство членов фермерских союзов и коллективных владельцев ранчо в Техасе, Элгин потерпел поражение в тяжелые времена. «Старая таверна» была типичным заведением для городка такого склада: постоянным и зачастую единственным угощением здесь было скверное дешевое пиво. В нем как раз и испытывал острую необходимость Кэрролл Детвейлер. На свою маленькую пенсию он не мог позволить себе ничего изысканного.
Детвейлер был грузным мужчиной в возрасте далеко за сорок. Довольно высокого роста и склонный к полноте, он обладал бычьей шеей и прескверным характером. Его по-армейски коротко остриженные светлые волосы производили отталкивающее впечатление, как и мутные зеленовато-карие глаза. Один раз увидев, его лицо невозможно было забыть из-за сразу же бросавшегося в глаза уродливого шрама на левой щеке.
Кэрролл Детвейлер был профессиональным убийцей. Началось же все с его имени. В младших классах все мальчишки считали, что человек по имени Кэрролл неизбежно останется маменькиным сынком, слюнтяем и размазней. После того как Детвейлер несколько раз являлся домой с разбитым носом, его мать настояла на том, чтобы он как следует наказал своих обидчиков. Ее лицо осветилось гордостью, когда сын вернулся из школы победителем. Черт побери, он все еще скучает по ней.
Развив вкус к бешеной ярости в школьные годы, к восемнадцати годам Детвейлер был включен в «черные» списки самых опасных людей в округе. Он мог бы стать грозой местной молодежи, но ушел на войну. Когда война во Вьетнаме подошла к своему бесславному концу, он был вне себя от возмущения. Встретив победным маршем оставшихся в живых, страна очень быстро забыла о своих героях. После долгих тяжелых месяцев скитаний ему пришлось взяться за самую опасную и грязную работу. И с тех пор, до того как в один прекрасный день чертов снайпер прострелил ему коленную чашечку, он служил в армии наемников, менявших работодателей, словно перчатки. Несмотря на хромоту, Детвейлер мог до смерти напугать прохожего, случайно взглянувшего на него, — в его глазах светилась холодная злоба и раздражение, заставлявшие людей избегать общения с ним. Теперь, когда он опустился на свой привычный стул за одной из угловых стоек бара, никто не оглянулся в его сторону.
Он только принялся за вторую кружку пива, когда его окликнул бармен.
— Детвейлер, вас к телефону.
Кэрролл тяжело прошел через весь зал и взял трубку.
— Да, — прохрипел он.
— Дет, это Блэкджек Морган.
— Ого! Как ты, черт тебя подери, поживаешь? — спросил Кэрролл, пытаясь улыбнуться.
Сенатор чертовски свой парень, единственный из всего человечества субъект, которого он уважал и, можно даже сказать, по-своему любил. Когда-то им пришлось вместе служить во Вьетнаме. И ведь, черт побери, тогда они не были пай-мальчиками. Благодарение Богу, ни одна из их выходок не всплыла на поверхность и не подпортила репутацию Блэкджеку, когда он принялся за ответственные дела.
— Как никогда хорошо, — ответил сенатор. — А что у тебя? Как новый босс? Как колено?
— Да плевать я хотел на все…
— Рад за тебя. Слушай, я знаю, ты уже отошел от дел, но как насчет того, чтобы тряхнуть стариной? У меня есть непыльная работенка. Плачу наличными.
— Тебе не нужно говорить со мной о деньгах. Просто оплати мои счета. Настоящий мужчина никогда не возьмет денег со своих друзей.
— Великолепно! — голос Блэкджека прямо-таки растворился в душевной теплоте и дружеской благодарности. — Слышал ли ты когда-нибудь о ранчо под названием Пансион Прайдов?
— Конечно. Истории Детвейлеров и Прайдоа пересекалась еще в глубоком прошлом. Мать рассказывала мне, как Прайды разорили моего дедушку. Это большая шайка негодяев.
— Ты уверен, что сможешь сделать все, о чем я тебя попрошу, сдерживая свои собственные эмоции?
— Нет проблем, приятель!
— Кэтлин Прайд, дочь владельца, планирует преобразовать ранчо во что-то типа питомника, некий тип сафари на ранчо для состоятельных людей.
— Дьявол, сенатор, — Кэрролл хмыкнул в телефонную трубку. — Если уж говорить прямо, охота на львов не совсем мое амплуа.
Сенатор засмеялся, оценив шутку.
— Я хочу, чтобы ты просто не спускал глаз с Кэйт Прайд. Давай мне знать, чем она занимается, куда выезжает, с кем видится. Быть может, это даже немного развлечет тебя, а?..
Мимс Полинг достала диетический обед из микроволновой печи. С каждым годом становится все труднее и все бессмысленнее поддерживать себя в форме. У нее так давно не было мужчины, что она уже записала себя в старые девы.
В прошлом Мимс была приманкой для всякого, обладавшего симпатичной мордашкой, широкими плечами и безукоризненным мужским достоинством. Она находила удовольствие в смене партнеров, ей и в голову не приходило, что когда-нибудь эти короткие связи могут прекратиться. Теперь же единственный мужчина, который заглядывал Мимс под юбку, был ее личный гинеколог.
Подобная предосторожность, конечно же, никогда не бывает лишней.
Она поставила блюдо на элегантный длинный поднос, где уже стояла кристально-прозрачная ваза с одной желтой розой, и пошла в гостиную. Здесь было как в настоящем дворце. Из окна во всю стену открывался потрясающий вид: ряды зданий, горящих светом окон, и вспышки реклам.
Поставив поднос, Мимс открыла дверцу бара, налила себе стаканчик мартини, затем вернулась к обеду. К тому времени как зазвонил телефон, она уже окончательно убедилась, что еда не радует ее и что нет ничего лучше хорошего вина.
— Мимс Полинг у телефона, — сказала она.
— Привет, Мимс! Это я, — ответила Кэйт.
Голос ее звучал слишком уж весело для женщины, которой пришлось бросить карьеру и ухаживать за смертельно больным отцом.
— О Кэйт! — Мимс зажала трубку между плечом и щекой и направилась к бару, чтобы вновь наполнить стакан вином. — Как Хэнк?
— Не лучше с тех пор, как мы разговаривали с тобой в последний раз. Но и не хуже, слава Богу. А как ты?
— Я хотела бы ответить, что ты отрываешь меня от интимного разговора с красавцем-мужчиной. Но увы, я, как всегда, одна. Ах, Кэйт, мне так тебя не хватает. Раздобыть симпатичненьких девочек, чтобы заменить тебя на презентациях, было делом не из легких. Но что еще ужаснее, с Кимберли что-то случилось, и мне пришлось отменить все ее приглашения на завтра.
— Вообще-то звучит, как обычная рабочая суета.
— Да, боюсь, что так… А как ты? Ты уже решила что-нибудь с ранчо? Я по-прежнему не могу представить тебя в качестве смотрительницы животноводческой фермы.
Прежде чем ответить, Кэйт замялась:
— Я решила преобразовать ранчо в заповедник. Честно говоря, я сейчас в Хьюстоне, пытаюсь достать деньги.
Мимс слушала со все возрастающим удивлением, пока Кэйт объясняла ей свои планы относительно Аутбэка Прайдов. Кэйт всегда любила животных. Она отказывалась демонстрировать вещи, сшитые из натурального меха, и регулярно вносила деньги в фонды организаций, занимающихся защитой окружающей среды. Однако теперь дело зашло слишком далеко, чтобы это можно было назвать дилетантским жестом.
Слушая уверенный, полный энтузиазма и решительности голос, Мимс не могла не позавидовать подруге. Ей нравилось заведовать своим агентством, но с тех пор как мир узнал о СПИДе, каждое новое знакомство сулило много неприятностей. Халстон, Вилли Смит, Перри Эллис — все они погибли. Она устала от слишком частой и сильной скорби, и конца-краю не было этой череде горестей.
— Что ж, это все звучит заманчиво, — подытожила Мимс рассказ Кэйт. — Как-нибудь в один из летних деньков я обязательно прилечу к тебе на своем аэроплане, чтобы уже наг месте разобраться в твоих делах.
Нежно попрощавшись с Кэйт, Мимс повесила трубку и пошла в ванную комнату, чтобы вылить в раковину
Остатки вина, от которого у нее разболелась голова. Она скучала по Кэйт. Что еще досаднее, она завидовала тому, что Кэйт получила шанс начать новую жизнь.
Смахивая с лица слезы, Мимс вернулась в гостиную, выключила свет и, усевшись в кресло, стала смотреть на вечерний город, чувствуя себя абсолютно изолированной от всего живого и человеческого в своей великолепной, роскошной квартире.
Ей было сорок пять лет, и, по всем стандартам, она достигла невероятного успеха. Но радость и легкость оставили ее, и Мимс не знала, как вернуть себе прежнее состояние.
Глава 9
Кэйт улыбалась всю дорогу, пока шла к «кадиллаку». Она не могла вспомнить, когда последний раз была так счастлива. Даже впервые увидев свой портрет на обложке знаменитого журнала, Кэйт не радовалась так, как сегодня. В Хьюстоне ей повезло куда больше, чем можно было ожидать.
— Не знаю, как тебя благодарить, — сказала она, оборачиваясь к Авери.
— И незачем. Ты же знаешь меня. Я пропускаю мимо ушей всякие штучки подобного рода. К тому же в этот раз это не составило большого труда.
Кэйт была тронута. Как это похоже на Авери! Ведь ее поддержка прочна и надежна, как стена, а ее энтузиазм пьянил окружающих лучше шампанского. Несмотря на то что семья для нее была превыше всего, она была женщиной, которая не могла оставаться в стороне, когда кому-то нужна была помощь. Так и в этот раз Авери устраивала для Кэйт ленчи и званые обеды в таких изысканных местах, как Кантри-клуб Ривер Окс и клуб Тони, и даже в ресторанах «Ла Григлия» и «Сед Кост». А где как ни здесь можно было встретиться и переговорить с людьми, чье покровительство гарантировало бы успех Аутбэка.
— Но все равно я твоя должница. И твоего отца тоже. Я заказала отвезти дюжину роз к нему в офис. До сих пор не могу понять, как быстро он поверил в успех моего дела. Сначала пытается убедить меня продать ранчо, а через минуту уже объявляет, что представит меня одному известному бизнесмену, который любит риск!
— Я как-то пыталась вспомнить хоть одно крупное дело, за которое взялся отец за последние двадцать лет и которое не увенчалось бы успехом. Так вот, могу тебя уверить, я так и не вспомнила!
— Я счастлива, что сенатор на моей стороне. Он даже предложил свою помощь в транспортировке, когда основная часть дел будет улажена… — Кэйт глянула на часы, — лучше всего было бы выехать прямо сейчас.
— Ты уверена, что не хочешь остаться отобедать?
— Мне бы очень хотелось, но я и так немного опаздываю.
— Но ты же была вынуждена задержаться, чтобы подписать деловые бумаги, связанные с договором о займе.
— Хэнк будет волноваться. И потом ты же меня знаешь…
Авери расхохоталась в ответ.
— Естественно, знаю! Когда дело касается времени, ты становишься занудой: «Надо, чтобы все было вовремя…»
— …И никогда не надеяться на то, что часы спешат, — сказала Кэйт, завершая фразу, оставшуюся, как воспоминание о школьных днях.
— Уж теперь-то, когда мы с тобой живем в одном штате, надеюсь, ты не будешь надолго пропадать?
— Нет, конечно. Авери, большое тебе спасибо… за все. — Кэйт смахнула слезы, которые вот-вот были готовы побежать по щекам.
Авери молча подняла руку в знак прощания. Кэйт, смеясь, надавила на газ.
В этот раз, выезжая на шоссе, она уже не обращала никакого внимания на респектабельность Ривер Окс-сквер. Кэйт предвкушала, как обрадуется Хэнк, когда узнает, что благодаря сенатору Моргану ей удалось договориться о мультимиллионном долларовом займе, В ее деловой папке находились документы, вступление в силу которых зависело только от того, когда Хэнк поставит под ними свою подпись.
Когда дела с финансами будут улажены, Кэйт позвонит Гарнеру Холланду с официальным предложением работы постоянного консультанта. Этим утром он должен был заехать на ранчо для составления списков животных, которых необходимо приобрести в первую очередь. К тому же не мешало бы обсудить и организационные проблемы. Кстати, один из друзей Кэйт, работающий на агентство Рейтер в Нью-Йорке, поместил ее адрес в объявлениях о поиске управляющего сафари-ранчо в одной из крупных африканских газет.
Резкий запах пороха и еще более резкий запах собственного пота раздражал двенадцатилетнего Байрона Невилла. Он сжал винтовку, подаренную ему отцом в прошлый день рождения, и стал пристально вглядываться в разбитое окно зала. Неделю назад ему не удалось с достоинством выдержать тест на мужество. В этот раз за провал он может поплатиться жизнью.
Резкие крики мародеров разрывали тишину ночи: «Ухуру, ухуру», — голосили они так, будто этот звук обладал магической силой, предохраняющей от метко пущенной пули.
Байрон услышал, как из окна соседней комнаты глухо отвечает на крики винтовка отца. Сестра Винифред, припав к подоконнику, с королевским хладнокровием стала целиться из ружья. Ни одна черточка ее осунувшегося лица, не выдавала того ужаса, который наверняка переполнял ее душу. Пятеро преданных слуг, верностью которых так гордился отец, вскоре присоединились к хозяину.
— Спокойно, — услышал Байрон крик отца. — Не стрелять до тех пор, пока эти сукины дети сами не вылезут под пули.
Сердце Байрона дрожало, как молоденькая загнанная газель. Он вглядывался в темень за окном, стараясь, найти живую мишень. Черная кожа и темные брюки налетчиков служили великолепным камуфляжем в эту безлунную ночь. Внезапно мальчик увидел белое пятно рубашки. Стараясь отогнать от себя страхи и сомнения, смахивая пот со лба, он собрал в кулак все свое мужество и аккуратно взял жертву на мушку.
Байрон нажал на курок и в ту же секунду увидел, как красный цветок распускается на белоснежной мишени. Целясь и стреляя вновь и вновь, он не успевал насладиться триумфом побеждающего мужчины или пролить слезы двенадцатилетнего мальчишки.
Запах пороха окутывал его…
Байрон вскрикнул — и звук собственного голоса разбудил его.
Лежа в роскошной кровати одного из королевских номеров отеля «Норфолк» в Найроби, он, опьяненный сном, со страхом вдыхал аромат женского тела и шампанского. Байрон лежал, не двигаясь, пытаясь унять сердце, стучащее в груди с бешеной силой. Его подружка безмятежно посапывала, обхватив рукой подушку.
Страшные воспоминания о давнем налете преследовали его с самого детства и не отпускали даже тогда, когда на голове его стали появляться седые волосы. Кровавые сцены являлись ему во сне. Если бы не слуга, предупредивший о налете, его и всю его семью расстреляли бы прямо в постели.
Но он остался жив, чтобы наблюдать медленную агонию горячо любимой Кении. Он презирал смерть во имя призрачных идеалов — все эти жизни, все эти мечты, втоптанные в пыль национализма. И зачем? Чтобы нескончаемые беды сокрушили его Отчизну? Чтобы народ этой страны страдал от демонов политической коррупции? Чтобы первой фразой туристов на местном языке была «лижи мои ботинки»?
Байрон осторожно встал с постели, стараясь не разбудить женщину, уткнувшуюся ему в плечо. Роузбад Фэйрчайлд.
Что за бестолковое имя! Однако сама женщина была то, что надо. Пышущая здоровьем вдова, которой недавно стукнуло сорок пять, успешно управляющаяся с делами, оставшимися после мужа, Роузбад сочетала в себе качества, особенно нравившиеся ему в янки. Она была открыта, честна, немного неуклюжа, полна энергии и различных проектов и очень хорошо знала, чего добивается. Когда прошлой ночью он привел ее группу назад в Найроби, она очень явно дала понять, чего от него желает.
Вот зачем женщины стремятся попасть в самое сердце сафари, подумал он и по-доброму усмехнулся. Возможно, в этом виноваты таинственные легенды, возникшие вокруг образа «белого охотника» — фантазия пера Хемингуэя, которая потом разрасталась благодаря стараниям таких звезд кино, как Стюарт Грангер и Кларк Гэйбл.
Но, как бы там ни было, большинство женщин, приезжавших в сафари, относятся к белому охотнику как к потенциальному трофею. Правда, мало кто из них столь же прямо и откровенен, как Роузбад.
Голый и босой, Байрон на цыпочках прошел в ванную комнату, чтобы смыть с себя утренние кошмары и ночное шампанское. Он был стройным, превосходно сложенным мужчиной довольно высокого роста. В своем привычном наряде — отлично скроенном костюме — Байрон производил впечатление благородного джентльмена, готовящегося выйти к ленчу, хотя в том же костюме он превосходно себя чувствовал, сидя в кустах с ружьем наготове.
В сорок семь лет его волосы стали совершенно белыми; бледно-голубые глаза задумчиво смотрели из-под все еще черных бровей и ресниц. Было что-то детское, мальчишеское в его лице — немного курносый нос, круглый подбородок и ямочки на щеках. Одним из характерных свойств этого лица была выразительность; ни при каких обстоятельствах ему не удавалось скрыть своего настроения.
Байрон стоял вод душем, наслаждаясь прохладной водой и пытаясь избавиться хоть на миг от недовольства собой и всеми вокруг, — недовольства, преследовавшего его все последние дни. Он устал нянчиться со всеми этими богатенькими, здоровенькими, вооруженными камерами туристами, идущими в сафари сплошными потоками.
Туристы и слышать не желают, что их представления об Африке давно уже не соответствуют действительности. Кто бы мог подумать лет десять назад, что всемирно известные заповедники «Тсаво», «Абердарс» и «Масай Мара» потеряют почти всех своих животных в бесконечной кровавой вакханалии. Но самым ужасным было то, что он не видел никакой перспективы, нет никакой надежды до тех пор, пока бедность и беспомощность идут рука об руку.
Кровавый ад. Что так мучает его, почему он продолжает думать о проблемах Кении в то время, как теплое, податливое женское тело ждет ласки всего в нескольких шагах от него?.. Небольшая прогулка, отличная еда, великолепное вино и здоровый секс — такие вещи всегда только поднимали ему настроение. Всегда, но не теперь. Теперь грустные мысли мешали Байрону наслаждаться жизнью.
Голубые мечты юности спустя тридцать лет казались теперь смешными, и ничто на свете не сможет уже вернуть ему прежнюю силу души. «Боже мой, как бы я хотел хоть что-то изменить в своей жизни», — подумал он, выходя из ванной.
Когда Байрон вернулся в спальню, Роуэбад Фэйрчайлд уже проснулась. Она потянулась, и из-под одеяла показались большие, еще крепкие труди. «Ничего себе, — подумал он. — Хорошенькая штучка!»
— Ты всю ночь что-то бормотал во сне, — сказала она, томно улыбаясь.
Он пересек комнату и уселся на край постели, низко склонившись над нею.
— И что же я говорил?
— Это звучало как «ухуру, кровь, черт побери, ухуру…» Это тебе о чем-нибудь говорит? — Роузбад взяла пачку сигарет с ночного столика и закурила. Длинная и коричневая, похожая на миниатюрный корешок какого-нибудь экзотического растения, сигарета выглядела немного жутковато во влажных губах Роузбад.
— Да, говорит, — автоматически ответил он.
— Почему ты не расскажешь мне об этих «кровь, черт побери, ухуру».
— Я бы не хотел портить тебе настроение.
— Сомневаюсь, чтобы кто-то мог это сделать. Я знаю, что ты профессиональный гид для опасных путешествий, скажу даже больше, твой профессионализм в постели также достоин наивысших похвал. Но я бы хотела знать больше о человеке, с которым мне выпало переспать.
Байрон ухмыльнулся в ответ на ее красочную речь. Роузбад шокировала своим интимным словарным запасом. Но ему нравились женщины, называющие вещи своими именами.
— «Ухуру» — боевой клич, которым во времена моего детства пользовались мародеры. Это слово обозначает свободу. Говорят, что повстанцы боролись за независимость. Лично я думало, что они воевали за землю. Бог свидетель, мы, белые, делали все возможное, чтобы эти земли не пришли в упадок.
— Дорогой, спешу тебя обрадовать: с тобой в постели либеральная демократка. Я уверена, что африканцы имеют все права отстаивать свои земли, ведь они жили здесь еще задолго до европейцев.
— Возможно, черные и были здесь первыми, — возразил Байрон. Ему уже не раз приходилось дискутировать с дотошными туристами, — но с землей они не имели никакого дела. Земля оставалась мертвой до тех самых пор, пока мой прапрадед не осел в этих местах. У нас ведь тоже есть права, дорогая.
Роузбад протянула ему свою сигарету так, словно это было соглашение о перемирии.
— Есть одна вещь, которую я усвоила еще будучи примерной ученицей одной из самых обыкновенных школ, — когда речь заходит о земле, любая логика улетучивается.
— Ты права, — он затянулся, ощущая в табаке привкус ее помады. — Что там обычно отвечают на всякие такие вопросы хиппи? Занимайся любовью, а не войной! Я всецело «за».
Байрон затушил сигарету и потянулся, чтобы обнять ее. К его удивлению, Роузбад отклонилась от его объятий.
— Извини, — сказала она. — Боже мой, я не занималась любовью три раза за одну ночь со времени своего медового месяца! Кроме того, я вижу, что что-то тебя тревожит. Если хочешь поговорить, можешь рассчитывать на примерного слушателя в моем лице.
— Это длинная история.
— Как и все наиболее интересные истории вообще.
Удивленный силой собственного желания поделиться всеми чувствами и мыслями, которые преследовали его с самого утра, Байрон вскоре обнаружил, что рассказывает ей о тех неповторимых, действительно счастливых годах, которые он провел на Кифаре, на ферме, в лоне любящей семьи. Описывая в деталях рост националистического движения и террора, рассказывая об атаках мародеров, Байрон не заметил, насколько живо и образно описывает события давно минувших дней. Вдруг он почувствовал, как Роузбад бьет мелкая дрожь.
— Извини, — сказал он, резко обрывая свои воспоминания. — Я не хотел тебя расстраивать.
— Пожалуйста, не останавливайся, — прошептала она.
Байрон откинулся на подушки, и память перенесла его в прошлое…
— …С той ночи все изменилось. Пару лет спустя отец продал Кифари, и мы переехали в Англию. Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда мне исполнилось восемнадцать.
— Как это ужасно… — В глазах Роузбад было сострадание.
— Моя сестра Винни, — продолжал Байрон, — несколько месяцев спустя вышла замуж за военного, а я потратил свою часть наследства на изучение истории в стенах Кембриджа. Я тогда еще немного занимался боксом. Но в Англии я никогда не чувствовал себя как дома, поэтому вернулся в Кению. Один из друзей моего отца согласился взять меня с собою в качестве белого охотника. Когда в 1977 году правительство официально запретило охоту, я стал числиться в агентстве по охране окружающей среды как гид.
Байрон замотал головой, стараясь избавиться от видений истекающих кровью животных, чья смерть была неизбежна в силу того, что капризная женщина какого-нибудь миллионера возжелала обладать шубой из меха редкого животного или какой-нибудь надменный азиат решил повысить, свою потенцию.
— Этот бизнес по колено в крови. В прошлом году я отошел от дел и стал обычным туристическим гидом в фотографическом салоне Ватсона. Итак, ты и сама теперь видишь: я самый обыкновенный белый африканец, ждущий работы по душе.
Роуэбад слушала очень внимательно, склонив голову на бок.
— И как часто ты видишься с Винни?
— Очень редко. Я все никак не могу вернуться в Англию. Муж Винни ушел в отставку уже несколько лет назад, и они успели обзавестись коттеджем в Котсволде. У них отличная семья.
Перед тем как Байрон начал свой рассказ, Роузбад имела вид разомлевшей, довольной женщины. Теперь ее черты заострились, лицо стало серьезным, почти суровым. Он поразился, представив, как, должно быть, меняется она, сидя за столом в своей конторе.
— Не думал ли ты когда-нибудь перебраться в Америку? — спросила она.
Байрон рассмеялся.
— Полмира мечтает осесть в Штатах. Я не думаю, что там найдется работа для отставного белого охотника.
— Я, возможно, подыщу что-нибудь в своей организации…
— Очень любезно с твоей стороны, — прервал он.
— Тебя что-то смущает?
— Нам обоим ясно, что не стоит об этом даже говорить. У меня не хватит терпения на то, чтобы стать примерным подчиненным, да и ты, наверное, быстро разлюбишь меня, если приручишь, не так ли?..
— Не знаю, как тебя благодарить, — сказала она, оборачиваясь к Авери.
— И незачем. Ты же знаешь меня. Я пропускаю мимо ушей всякие штучки подобного рода. К тому же в этот раз это не составило большого труда.
Кэйт была тронута. Как это похоже на Авери! Ведь ее поддержка прочна и надежна, как стена, а ее энтузиазм пьянил окружающих лучше шампанского. Несмотря на то что семья для нее была превыше всего, она была женщиной, которая не могла оставаться в стороне, когда кому-то нужна была помощь. Так и в этот раз Авери устраивала для Кэйт ленчи и званые обеды в таких изысканных местах, как Кантри-клуб Ривер Окс и клуб Тони, и даже в ресторанах «Ла Григлия» и «Сед Кост». А где как ни здесь можно было встретиться и переговорить с людьми, чье покровительство гарантировало бы успех Аутбэка.
— Но все равно я твоя должница. И твоего отца тоже. Я заказала отвезти дюжину роз к нему в офис. До сих пор не могу понять, как быстро он поверил в успех моего дела. Сначала пытается убедить меня продать ранчо, а через минуту уже объявляет, что представит меня одному известному бизнесмену, который любит риск!
— Я как-то пыталась вспомнить хоть одно крупное дело, за которое взялся отец за последние двадцать лет и которое не увенчалось бы успехом. Так вот, могу тебя уверить, я так и не вспомнила!
— Я счастлива, что сенатор на моей стороне. Он даже предложил свою помощь в транспортировке, когда основная часть дел будет улажена… — Кэйт глянула на часы, — лучше всего было бы выехать прямо сейчас.
— Ты уверена, что не хочешь остаться отобедать?
— Мне бы очень хотелось, но я и так немного опаздываю.
— Но ты же была вынуждена задержаться, чтобы подписать деловые бумаги, связанные с договором о займе.
— Хэнк будет волноваться. И потом ты же меня знаешь…
Авери расхохоталась в ответ.
— Естественно, знаю! Когда дело касается времени, ты становишься занудой: «Надо, чтобы все было вовремя…»
— …И никогда не надеяться на то, что часы спешат, — сказала Кэйт, завершая фразу, оставшуюся, как воспоминание о школьных днях.
— Уж теперь-то, когда мы с тобой живем в одном штате, надеюсь, ты не будешь надолго пропадать?
— Нет, конечно. Авери, большое тебе спасибо… за все. — Кэйт смахнула слезы, которые вот-вот были готовы побежать по щекам.
Авери молча подняла руку в знак прощания. Кэйт, смеясь, надавила на газ.
В этот раз, выезжая на шоссе, она уже не обращала никакого внимания на респектабельность Ривер Окс-сквер. Кэйт предвкушала, как обрадуется Хэнк, когда узнает, что благодаря сенатору Моргану ей удалось договориться о мультимиллионном долларовом займе, В ее деловой папке находились документы, вступление в силу которых зависело только от того, когда Хэнк поставит под ними свою подпись.
Когда дела с финансами будут улажены, Кэйт позвонит Гарнеру Холланду с официальным предложением работы постоянного консультанта. Этим утром он должен был заехать на ранчо для составления списков животных, которых необходимо приобрести в первую очередь. К тому же не мешало бы обсудить и организационные проблемы. Кстати, один из друзей Кэйт, работающий на агентство Рейтер в Нью-Йорке, поместил ее адрес в объявлениях о поиске управляющего сафари-ранчо в одной из крупных африканских газет.
Резкий запах пороха и еще более резкий запах собственного пота раздражал двенадцатилетнего Байрона Невилла. Он сжал винтовку, подаренную ему отцом в прошлый день рождения, и стал пристально вглядываться в разбитое окно зала. Неделю назад ему не удалось с достоинством выдержать тест на мужество. В этот раз за провал он может поплатиться жизнью.
Резкие крики мародеров разрывали тишину ночи: «Ухуру, ухуру», — голосили они так, будто этот звук обладал магической силой, предохраняющей от метко пущенной пули.
Байрон услышал, как из окна соседней комнаты глухо отвечает на крики винтовка отца. Сестра Винифред, припав к подоконнику, с королевским хладнокровием стала целиться из ружья. Ни одна черточка ее осунувшегося лица, не выдавала того ужаса, который наверняка переполнял ее душу. Пятеро преданных слуг, верностью которых так гордился отец, вскоре присоединились к хозяину.
— Спокойно, — услышал Байрон крик отца. — Не стрелять до тех пор, пока эти сукины дети сами не вылезут под пули.
Сердце Байрона дрожало, как молоденькая загнанная газель. Он вглядывался в темень за окном, стараясь, найти живую мишень. Черная кожа и темные брюки налетчиков служили великолепным камуфляжем в эту безлунную ночь. Внезапно мальчик увидел белое пятно рубашки. Стараясь отогнать от себя страхи и сомнения, смахивая пот со лба, он собрал в кулак все свое мужество и аккуратно взял жертву на мушку.
Байрон нажал на курок и в ту же секунду увидел, как красный цветок распускается на белоснежной мишени. Целясь и стреляя вновь и вновь, он не успевал насладиться триумфом побеждающего мужчины или пролить слезы двенадцатилетнего мальчишки.
Запах пороха окутывал его…
Байрон вскрикнул — и звук собственного голоса разбудил его.
Лежа в роскошной кровати одного из королевских номеров отеля «Норфолк» в Найроби, он, опьяненный сном, со страхом вдыхал аромат женского тела и шампанского. Байрон лежал, не двигаясь, пытаясь унять сердце, стучащее в груди с бешеной силой. Его подружка безмятежно посапывала, обхватив рукой подушку.
Страшные воспоминания о давнем налете преследовали его с самого детства и не отпускали даже тогда, когда на голове его стали появляться седые волосы. Кровавые сцены являлись ему во сне. Если бы не слуга, предупредивший о налете, его и всю его семью расстреляли бы прямо в постели.
Но он остался жив, чтобы наблюдать медленную агонию горячо любимой Кении. Он презирал смерть во имя призрачных идеалов — все эти жизни, все эти мечты, втоптанные в пыль национализма. И зачем? Чтобы нескончаемые беды сокрушили его Отчизну? Чтобы народ этой страны страдал от демонов политической коррупции? Чтобы первой фразой туристов на местном языке была «лижи мои ботинки»?
Байрон осторожно встал с постели, стараясь не разбудить женщину, уткнувшуюся ему в плечо. Роузбад Фэйрчайлд.
Что за бестолковое имя! Однако сама женщина была то, что надо. Пышущая здоровьем вдова, которой недавно стукнуло сорок пять, успешно управляющаяся с делами, оставшимися после мужа, Роузбад сочетала в себе качества, особенно нравившиеся ему в янки. Она была открыта, честна, немного неуклюжа, полна энергии и различных проектов и очень хорошо знала, чего добивается. Когда прошлой ночью он привел ее группу назад в Найроби, она очень явно дала понять, чего от него желает.
Вот зачем женщины стремятся попасть в самое сердце сафари, подумал он и по-доброму усмехнулся. Возможно, в этом виноваты таинственные легенды, возникшие вокруг образа «белого охотника» — фантазия пера Хемингуэя, которая потом разрасталась благодаря стараниям таких звезд кино, как Стюарт Грангер и Кларк Гэйбл.
Но, как бы там ни было, большинство женщин, приезжавших в сафари, относятся к белому охотнику как к потенциальному трофею. Правда, мало кто из них столь же прямо и откровенен, как Роузбад.
Голый и босой, Байрон на цыпочках прошел в ванную комнату, чтобы смыть с себя утренние кошмары и ночное шампанское. Он был стройным, превосходно сложенным мужчиной довольно высокого роста. В своем привычном наряде — отлично скроенном костюме — Байрон производил впечатление благородного джентльмена, готовящегося выйти к ленчу, хотя в том же костюме он превосходно себя чувствовал, сидя в кустах с ружьем наготове.
В сорок семь лет его волосы стали совершенно белыми; бледно-голубые глаза задумчиво смотрели из-под все еще черных бровей и ресниц. Было что-то детское, мальчишеское в его лице — немного курносый нос, круглый подбородок и ямочки на щеках. Одним из характерных свойств этого лица была выразительность; ни при каких обстоятельствах ему не удавалось скрыть своего настроения.
Байрон стоял вод душем, наслаждаясь прохладной водой и пытаясь избавиться хоть на миг от недовольства собой и всеми вокруг, — недовольства, преследовавшего его все последние дни. Он устал нянчиться со всеми этими богатенькими, здоровенькими, вооруженными камерами туристами, идущими в сафари сплошными потоками.
Туристы и слышать не желают, что их представления об Африке давно уже не соответствуют действительности. Кто бы мог подумать лет десять назад, что всемирно известные заповедники «Тсаво», «Абердарс» и «Масай Мара» потеряют почти всех своих животных в бесконечной кровавой вакханалии. Но самым ужасным было то, что он не видел никакой перспективы, нет никакой надежды до тех пор, пока бедность и беспомощность идут рука об руку.
Кровавый ад. Что так мучает его, почему он продолжает думать о проблемах Кении в то время, как теплое, податливое женское тело ждет ласки всего в нескольких шагах от него?.. Небольшая прогулка, отличная еда, великолепное вино и здоровый секс — такие вещи всегда только поднимали ему настроение. Всегда, но не теперь. Теперь грустные мысли мешали Байрону наслаждаться жизнью.
Голубые мечты юности спустя тридцать лет казались теперь смешными, и ничто на свете не сможет уже вернуть ему прежнюю силу души. «Боже мой, как бы я хотел хоть что-то изменить в своей жизни», — подумал он, выходя из ванной.
Когда Байрон вернулся в спальню, Роуэбад Фэйрчайлд уже проснулась. Она потянулась, и из-под одеяла показались большие, еще крепкие труди. «Ничего себе, — подумал он. — Хорошенькая штучка!»
— Ты всю ночь что-то бормотал во сне, — сказала она, томно улыбаясь.
Он пересек комнату и уселся на край постели, низко склонившись над нею.
— И что же я говорил?
— Это звучало как «ухуру, кровь, черт побери, ухуру…» Это тебе о чем-нибудь говорит? — Роузбад взяла пачку сигарет с ночного столика и закурила. Длинная и коричневая, похожая на миниатюрный корешок какого-нибудь экзотического растения, сигарета выглядела немного жутковато во влажных губах Роузбад.
— Да, говорит, — автоматически ответил он.
— Почему ты не расскажешь мне об этих «кровь, черт побери, ухуру».
— Я бы не хотел портить тебе настроение.
— Сомневаюсь, чтобы кто-то мог это сделать. Я знаю, что ты профессиональный гид для опасных путешествий, скажу даже больше, твой профессионализм в постели также достоин наивысших похвал. Но я бы хотела знать больше о человеке, с которым мне выпало переспать.
Байрон ухмыльнулся в ответ на ее красочную речь. Роузбад шокировала своим интимным словарным запасом. Но ему нравились женщины, называющие вещи своими именами.
— «Ухуру» — боевой клич, которым во времена моего детства пользовались мародеры. Это слово обозначает свободу. Говорят, что повстанцы боролись за независимость. Лично я думало, что они воевали за землю. Бог свидетель, мы, белые, делали все возможное, чтобы эти земли не пришли в упадок.
— Дорогой, спешу тебя обрадовать: с тобой в постели либеральная демократка. Я уверена, что африканцы имеют все права отстаивать свои земли, ведь они жили здесь еще задолго до европейцев.
— Возможно, черные и были здесь первыми, — возразил Байрон. Ему уже не раз приходилось дискутировать с дотошными туристами, — но с землей они не имели никакого дела. Земля оставалась мертвой до тех самых пор, пока мой прапрадед не осел в этих местах. У нас ведь тоже есть права, дорогая.
Роузбад протянула ему свою сигарету так, словно это было соглашение о перемирии.
— Есть одна вещь, которую я усвоила еще будучи примерной ученицей одной из самых обыкновенных школ, — когда речь заходит о земле, любая логика улетучивается.
— Ты права, — он затянулся, ощущая в табаке привкус ее помады. — Что там обычно отвечают на всякие такие вопросы хиппи? Занимайся любовью, а не войной! Я всецело «за».
Байрон затушил сигарету и потянулся, чтобы обнять ее. К его удивлению, Роузбад отклонилась от его объятий.
— Извини, — сказала она. — Боже мой, я не занималась любовью три раза за одну ночь со времени своего медового месяца! Кроме того, я вижу, что что-то тебя тревожит. Если хочешь поговорить, можешь рассчитывать на примерного слушателя в моем лице.
— Это длинная история.
— Как и все наиболее интересные истории вообще.
Удивленный силой собственного желания поделиться всеми чувствами и мыслями, которые преследовали его с самого утра, Байрон вскоре обнаружил, что рассказывает ей о тех неповторимых, действительно счастливых годах, которые он провел на Кифаре, на ферме, в лоне любящей семьи. Описывая в деталях рост националистического движения и террора, рассказывая об атаках мародеров, Байрон не заметил, насколько живо и образно описывает события давно минувших дней. Вдруг он почувствовал, как Роузбад бьет мелкая дрожь.
— Извини, — сказал он, резко обрывая свои воспоминания. — Я не хотел тебя расстраивать.
— Пожалуйста, не останавливайся, — прошептала она.
Байрон откинулся на подушки, и память перенесла его в прошлое…
— …С той ночи все изменилось. Пару лет спустя отец продал Кифари, и мы переехали в Англию. Мои родители погибли в автомобильной катастрофе, когда мне исполнилось восемнадцать.
— Как это ужасно… — В глазах Роузбад было сострадание.
— Моя сестра Винни, — продолжал Байрон, — несколько месяцев спустя вышла замуж за военного, а я потратил свою часть наследства на изучение истории в стенах Кембриджа. Я тогда еще немного занимался боксом. Но в Англии я никогда не чувствовал себя как дома, поэтому вернулся в Кению. Один из друзей моего отца согласился взять меня с собою в качестве белого охотника. Когда в 1977 году правительство официально запретило охоту, я стал числиться в агентстве по охране окружающей среды как гид.
Байрон замотал головой, стараясь избавиться от видений истекающих кровью животных, чья смерть была неизбежна в силу того, что капризная женщина какого-нибудь миллионера возжелала обладать шубой из меха редкого животного или какой-нибудь надменный азиат решил повысить, свою потенцию.
— Этот бизнес по колено в крови. В прошлом году я отошел от дел и стал обычным туристическим гидом в фотографическом салоне Ватсона. Итак, ты и сама теперь видишь: я самый обыкновенный белый африканец, ждущий работы по душе.
Роуэбад слушала очень внимательно, склонив голову на бок.
— И как часто ты видишься с Винни?
— Очень редко. Я все никак не могу вернуться в Англию. Муж Винни ушел в отставку уже несколько лет назад, и они успели обзавестись коттеджем в Котсволде. У них отличная семья.
Перед тем как Байрон начал свой рассказ, Роузбад имела вид разомлевшей, довольной женщины. Теперь ее черты заострились, лицо стало серьезным, почти суровым. Он поразился, представив, как, должно быть, меняется она, сидя за столом в своей конторе.
— Не думал ли ты когда-нибудь перебраться в Америку? — спросила она.
Байрон рассмеялся.
— Полмира мечтает осесть в Штатах. Я не думаю, что там найдется работа для отставного белого охотника.
— Я, возможно, подыщу что-нибудь в своей организации…
— Очень любезно с твоей стороны, — прервал он.
— Тебя что-то смущает?
— Нам обоим ясно, что не стоит об этом даже говорить. У меня не хватит терпения на то, чтобы стать примерным подчиненным, да и ты, наверное, быстро разлюбишь меня, если приручишь, не так ли?..