Страница:
Королю доложили о настроениях в ополчениях, продвигавшихся из Нортумбрии и Мерсии на юг. Ситуация резко изменилась. Эдуард понял, что воевать против Годвина северяне не станут, и нашел в этой трудной ситуации великолепный ход. Он во всеуслышание предложил противнику перемирие до следующего Совета мудрых, который должен был состояться в дни осеннего равноденствия, то есть через несколько месяцев. Годвину ничего не осталось, как принять предложение, хотя, как мудрый государственный муж, он понимал, что время может сыграть с ним злую шутку, стать главным его врагом. Трудно судить-обвинять первого советника четырех королей Англии, но… почему он пошел на мировую? Потому что он, ко всему прочему, не верил в силу и способности короля, приучившего многих относиться к себе, как к больному малому дитяти, капризному к тому же.
Перемирие было объявлено. Напряжение борьбы спало, опасность, угрожавшая вождю саксов и его сыновьям, миновала. И саксы-ополченцы приняли решение разойтись по домам в полной уверенности, что они сделали святое дело. Но дела-то только начинались!
К осеннему равноденствию в войске Годвина осталось совсем мало людей, а Эдуард, объявив призыв на службу, собрал в Лондоне огромную армию, вновь почувствовал силу. Разве может так точно просчитывать свои ходы бессловесная кукла с синдромом избалованного дитя?!
Пришло время Собрания мудрых.
Эдуард приказал Годвину явиться в Лондон без людей и даже без вооружения! То был приговор, а не приказ. Король готовился нанести противнику смертельный удар. Годвин отказался выполнить требование явиться на Витан лишь с 12-ю свидетелями, готовыми подтвердить его невиновность.
Естественно, первый советник короля на Совете мудрых был приговорен к изгнанию, причем, в пятидневный срок. Хорошо подготовленный удар Эдуарда оказался нокаутирующим, но не смертельным. Годвин, не доверяя никому, собрался быстро и вместе с сыновьями Свейном, Тости и Гуртом и с женой Гюдой срочно отправился во Фландрию к тестю Тости графу Балдуину. Гарольд и Леофрик столь же поспешно прибыли в Бригстоу[9] и оттуда, не мешкая, вышли в Ирландское море курсом на запад.
Они спешили не напрасно. Эдуард Исповедник, не дожидаясь окончания пятидневного срока, послал в погоню за изгнанниками большой отряд во главе с саксом. Королю почему-то показалось, что именно сакс должен схватить вождя саксов, но в этом деле король допустил ошибку. Сакс не догнал сакса. Почему? Точно никто не знает. Вероятнее всего, потому что он был саксом.
Эдуард саксом был наполовину – наполовину он был нормандцем. Кем больше?
Все имущество Годвина и его детей король Англии раздал своим подчиненным – теперь сплошь нормандцам. Жену Эдит, дочь Годвина, бездетную горемыку, некоторое время трогать он не решался, хотя и не запрещал придворным издеваться над ней. Эдит страдала и как сестра, и как дочь, и как женщина. Удивительное то было создание! Удивительно терпеливое, спокойное, безропотное. Эдуарду надоело слушать язвительные о ней речи, и он… лишил ее всего имущества и насильно отправил в монастырь. Он бил уже наотмашь, как бьют в кабаках мужики.
В Англию бурным потоком устремились нормандцы. Не потеряв при этом ни единого человека, они оккупировали страну. Эдуард отдавал им высокие должности в стране и посты, в том числе и церковные. Монах из Юмиега Роберт стал архиепископом Кентерберийским. В Лондоне епископский сан получил нормандец. Саксонские прелаты и аббаты лишались приходов, нормандцы занимали святые места. Родственники Эдуарда по материнской линии чувствовали себя на острове, как дома. Земли Годвина и его сыновей передали нормандцам. Мирная оккупация Англии была прекрасно осуществлена королем, в талант государственного деятеля мало кто верил.
В 1050-1051 годах Англию посетил главный нормандец – дюк Вильгельм. Здесь его встретили как самого дорогого гостя, самого родного человека. Еще бы так не встречать своего соотечественника! Начальником гарнизона в гавани Дувра, нормандцем, было организовано великолепное пышное представление по случаю прибытия дюка Нормандии. В самом городе Вильгельм слышал только родную речь, немного даже удивляясь этому. Крепость Кентербери (крепостей было немного в Англии – эта сама лучшая) охранялась сплошь нормандцами. Это обстоятельство не столько удивило, сколько порадовало Вильгельма, который знал военное дело не понаслышке.
Эдуард встретил гостя с такой нежностью, будто это был его сын, вернувшийся после долгого путешествия в родные края. Он одарил его так, что даже самые богатые люди Альбиона охнули от невиданной щедрости: оружие, лошадей, собак, ловчих птиц… про золото и украшения можно и не говорить! Очень понравилась эта поездка дюку. Он был уверен, что Эдуард пойдет дальше, объявит его во всеуслышание престолонаследником. А разве не шло к этому дело?!
Страна находилась в руках нормандцев. Ею и править должен нормандец.
Ах, как ждал дюк Нормандии заветного часа! Как хотелось ему, чтобы Эдуард поставил последнюю точку, объявил его наследником престола Англии! Не дождался, хотя в разговорах с королем Вильгельм с присущей прямотой и дерзостью напоминал ему об этом. Король оставался самим собой. Юлил, притворялся, уворачивался от главной темы, мечтал о чем-то бестолковом вслух… Вильгельм, такой весь обласканный, покидал Альбион злой. Он не стал официально наследником английского престола. Эдуард Исповедник сделал все так, как хотелось только ему – Эдуарду.
Лишь неожиданная встреча с Ланфранком порадовала Вильгельма.
Ланфранк пришел к дюку сам, еще в Дуврской гавани. Как и зачем он оказался в Англии, никто толком сказать не может, но заговорил он с дюком с такой прямотой и откровенностью, что дерзкий по натуре Вильгельм даже опешил. До этого разговора он о своих тайных мечтах говорил лишь с королем Англии. Ланфранк сам сказал ему все, о чем он мечтал, начав с привычного, почти как в волшебных детских сказках, предисловия:
– Я человек бедный, но выслушай меня, и ты добьешься того, что хочешь.
Дюк удивленно промолчал, Ланфранк продолжал:
– Ты хочешь стать королем Англии, но тебя все боятся. Кто-то – как сильного соперника, кто-то по иным причинам, связанным в том числе и с твоим рождением. Это не страшно. Тебе повезло. Ты встретил на жизненном пути меня. Я помогу тебе жениться на Матильде Фландрской…
– Каким образом?! – спросил Вильгельм взволнованно, и один этот вопрос выдал его с головой.
Ланфранк заговорил увереннее:
– Женитьба на потомке двух могучих европейских родов поможет тебе стать законным основателем новой династии королей Англии. Да, Матильда – твоя кузина. Церковь против таких браков. Но я привезу официальное разрешение папы Римского на твой брак с Матильдой Фландрской.
Вильгельму было в то время 24 года. На полях сражений он одержал много блестящих побед, но разговор с монахом убедил его в том, что он еще не научился чему-то очень важному и полезному в жизни, чем Ланфранк владел великолепно. Дюк Нормандии отправился на материк, приор монастыря Бек вскоре исполнил свое обещание. Дела у Вильгельма пошли все лучше и лучше. Он женился на Матильде, был счастлив, как мальчишка. Он был спокоен в эти первые годы женитьбы, хотя дел военных и мирных у него не убавилось, а скорее наоборот. К тому же события на Альбионе развивались не так, как ему хотелось.
КУСОК ХЛЕБА
К 1052 году в Англии произошла серьезная перегруппировка сил. Эдуард Исповедник, конечно же, остался королем, нормандцы продолжали укреплять свои позиции на острове, семейство Годвина находилось в изгнании, и, естественно, сам граф и его сыновья мечтали о реванше, готовились к будущим схваткам. Годвин, не обращаясь за помощью к графу Балдуину, тестю Тости, собрал во Фландрии сильную дружину, разбил лагерь неподалеку от порта Брюгге. В Ирландии не сидел сложа руки Гарольд, готовил войско. Но что армия! Тем более наемная. Сегодня я хочу воевать за тебя, завтра расхочу, если мало будешь платить. С наемным войском вторгаться в родную страну, даже если тебя там очень ждут, опасно. Настроение в таком войске может измениться в любую минуту – как погода весной.
Годвин знал это, знал он и другое: в чужой стране вооруженный гость долгое время желанным быть не может. Приехал, погостил, порадовался с хозяином встрече и, будь добр – будь мудр! – отправляйся в родные края. Граф находился, как говорят опытные кузнецы, между молотом и наковальней, но не это пугало его. Старый политик привык к такому положению, он мог долго ждать – если бы он был один. Но рядом с ним находился Тости, горячий, сумасбродный, неуравновешенный. Даже жена-красавица, дочь Балдуина, Роза, не могла погасить огонь в буйной душе его. В любую минуту он мог сорваться, натворить бед похуже той, что содеял другой сын Годвина, Свейн. Но поступок Свейна хоть и бросил грязную тень на семейство, поколебать авторитет отца не смог. Тости был опаснее старшего брата. Особенно теперь, когда Вильгельм женился на второй дочери Балдуина, и тем самым породнился с Тости. Не по душе был этот союз графа Фландрского с дюком Нормандии, который, как бы между прочим, между делом, внимательно отслеживал события в лагере Годвина близ Брюгге. Опальному политику такое внимание не нравилось. Он знал, что каждый его шаг известен и королю Англии, который повелел снарядить сорок боевых кораблей и приказал графу Гирфорду перекрыть подступы к острову.
Этот шаг короля говорил о многом. Почти два года хозяйничали нормандцы в Англии, казалось, они должны были стать полновластными властителями страны, а, значит, Эдуард мог больше не опасаться Годвина. Но он его боялся.
Одержав в предыдущем поединке прекрасную победу над графом, король Англии на некоторое время потерял контроль над собой, забыл о том, какие могучие корни есть у Годвина в Англии, какое могучее дерево может произрасти из них.
Засилье нормандцев привело к тому, что народ стал все чаще вспоминать об изгнанном графе и его сыновьях, да и англо-саксонская знать, и даны (а их тоже было немало), и бриттские племена все настойчивее проявляли недовольство и непокорность нормандцам и даже королю.
Эдуард чувствовал себя неспокойно. Свое преимущество он растерял. Противник быстро набирал мощь. Затянувшийся поединок продолжился. Флот Годвина вырвался из плотного окружения кораблей Гирфорда, устремился к Кенту, высадился на южном берегу Альбиона. Бросок графа был так неожиданней, что некоторое время Эдуард ничего не знал об этом.
Гарнизон Гастингской крепости, увидев знамя Годвина, открыл ворота, перешел на сторону графа. В тот же день опальный советник отправил в селения и города послов. Всюду их принимали с великой радостью. Надеждой светились лица людей. С оружием в руках шли они в Кент, вступали в войско Годвина.
Эдуард наконец-то узнал о грозной опасности, о зарождавшемся на юге страны урагане невиданной силы, повелел графу Рольфу, командующему крупным королевским флотом, уничтожить войско мятежника. Но Рольф не справился с задачей. Годвин перехитрил его, отошел на Певенсейский рейд, укрылся за скалами. Командующий королевским флотом пытался атаковать неприятеля, занявшего исключительно выгодную позицию, но разразился шторм, и Рольфу самому пришлось искать убежище. Старый Годвин перехитрил врага, ускользнул от Рольфа, отправился вдоль побережья на запад, соединился с сыновьями Гарольдом и Леофвином. Теперь уже не только воодушевление и желание потомков Генгиста и Горзы работало на Годвина, но и сила. Сила – великий тормошитель человеческих робких душ – делает людей уверенными и гордыми, щедрыми на самопожертвование и бесстрашными. Флот взял курс на восток. Годвин не спешил. Теперь время работало на него. Со всех прибрежных земель шли к нему люди, снабжали войско продовольствием, отдавали (силу они почувствовали!) заложников Годвину в знак верности.
Король пытался отразить страшный удар, направленный в сердце страны – в Лондон, посылал навстречу врагу отряды, они переходили на сторону восставших. Эдуард издал приказ жителям и гарнизону Сэндвича встретить войско Годвина с оружием в руках, держаться до последнего, не впускать мятежников в город. Жители не выполнили повеление монарха, открыли ворота!
Эдуард пытался собрать войско в северных и западных областях Альбиона, где англосаксов было совсем мало. Попытка не удалась. Флот Годвина, не встречая сопротивления, подошел к Темзе, остановился неподалеку от Лондона, бросил якорь у Соутварка, граф послал в столицу людей.
Жители Лондона поддержали его. Положение Эдуарда Исповедника… было ли оно катастрофическим, критическим? Ни в коем случае! Король Англии в тот момент чувствовал ситуацию, быть может, лучше, чем кто-либо из знаменитых политиков той эпохи, чем Годвин. И распорядился он своими возможностями великолепно.
В приемной палате Вестминстерского дворца собрал он военный совет. На нем присутствовали военачальники, графы и таны, правители областей, вельможи Англии, а так же графы и рыцари Нормандии. Эдуард сын Этельреда, потомок Альфреда Великого, сидел в строгом королевском облачении на королевском троне, и, даже люди, хорошо знавшие его, удивились: куда делась привычная инфантильность, как преобразился король, как напоминает он своих великих предков волевым взглядом, гордой осанкой?! Что случилось с ним?
С ним ничего не случилось. Он остался сам собой. Он был королем, избранным Советом мудрых, собранием Витана, который выбор делает по древним обычаям страны, пожизненный. Я король, а вы всего лишь мои королята. Вы можете говорить, я буду слушать и решать буду я.
Эдуард открыл совет строгой речью. В ней он высказал свое отношение к происходящему, назвав Годвина мятежником, изменником. Казалось, после таких слов король должен был дать приказ разгромить восставших, казнить предателей и бросить их в болото, но нет. Эдуард поступил иначе. После суровой речи он выждал некоторое время, затем спросил:
– Будем ли мы слушать изменника Годвина, который просит мира, или сокрушим его силой оружия?
Ну не странный ли боец, Эдуард, потомок Альфреда Великого?! Сидит на троне такой гордый, непреклонный, правой рукой важно держит скипетр, пальцами левой руки сжимает голову льва, вырезанного прекрасным мастером на подлокотнике трона. Я – король. А вы мои королята. Говорите, что нам делать в столь ответственный час – я буду решать. Я – король.
Он все прекрасно понимал! Никто – ни нормандцы, ни англосаксы, ни представители бриттских племен – не решились бы воевать против Годвина. В тот день Годвина вряд ли кто-либо смог бы одолеть в открытом сражении. Победа его мало обрадовала бы даже англосаксов, потому что не все из них доверяли человеку, который пережил четырех королей и дети которого по матери были датчанами; нормандцам – они составляли треть присутствующих на военном совете – поражение в битве сулило огромные беды. Сражаться с Годвином никто не хотел, но никто и не знал, как в столь сложной ситуации не проиграть поединок, свести бой к ничейному результату. Это знал Эдуард. Он мог бы в своем вступительном слове призвать людей сразиться с Годвином, мог бы предложить – сам! – дать ему возможность защищать себя на собрании Витана. Он не сделал ни того, ни другого. Почему? Потому, что он был вялым королем? Нет. Потому, что он прекрасно знал причины, из-за которых воевать с Годвином ненужно и невозможно было в тот день. И кроме того, граф знал уязвимое место Годвина и как можно использовать его в борьбе.
…Первым взял слово граф Винчестерский Альред. Он предложил выслушать посла Годвина.
Нормандец Роберт Кентерберийский – ставленник Эдуарда – вскочил с места и запальчиво произнес:
– Король Англии! Дай приказ идти на бой. Мы разгромим мятежников и казним их всех за измену.
Роберта поддержал Вильгельм Лондонский, тоже нормандец, тоже ставленник короля.
Что это было? Сговор короля со своими ставленниками или невольный, но очень тонкий ход епископа и аббата, после которого все пошло на военном совете именно так, как хотелось бы того королю? Кто знает? Хронисты на эти вопросы ответов не дают. Да они и не ставят их перед собой.
Медленно поднялся седой старик-гигант, дан Сивард, граф Нортумбрии, непримиримый враг Годвина. Не глядя на нормандцев, он жестким упрямым голосом осадил их, сказал:
– Если бы на реке стояли корабли нормандцев, мы бы не сидели здесь, уже строились в боевые колонны. Но там, – легким движением головы граф указал на окна, – наши соотечественники. Воевать с ними на радость нормандцам нельзя. За много веков даны и саксы слились в один народ…
Могучего старца слушали молча. Давно так прямо, без хитроумной суеты слов, не говорили люди о главном. Не боялись они этого главного, нет. Тому виной было нечто другое, может быть, человеческая тупость, глупость. Действительно, многие обитатели острова, тех его областей, куда втягивались в течение нескольких веков людские толпы из Дании, давно признали, поняли, смирились, свыклись с тем, что ни датчан уже нет чистокровных здесь, ни саксов, ни англов, ни бриттов… Но есть – даже не единая семья народов, но – единый народ! Не хотелось этого признавать какому-нибудь саксу, чудом сохранившему, как ему казалось, чистую саксонскую кровь первопроходцев времен Генгиста и Горзы. Потомственное чванство мешало, спесь. Саксонец я или не саксонец! А если я саксонец, то зачем мне нужен на родной земле какой-то дан!
А даны тоже пустили здесь крепкие корни, переплелись они в богатой земле Альбиона, и она – земля! – стала творить новую единую нацию – «альбионцев». Трудно это понять, признать простому человеку, жизнь которого бежит так стремительно на часах Земли! Но Земле понять это легко. У нее свои часы, свои заботы, связанные со временем.
– Надо выслушать нашего земляка, – Сивард, старец седой, сказал, – он будет говорить с нами на родном языке. Ему ведомы обычаи и законы.
Напряженное молчание уже готово было взорваться радостью великого прозрения. Сивард закончил речь словами:
– Мы должны выслушать его как земляки, но судить мы будем его как воины. Я так думаю.
И последовал взрыв!
Остервенело зашумели нормандцы. Почувствовав себя пусть не единым народом, но единой семьей народов, англосаксы (а лучше сказать, англо-саксо-дано-бритты) единодушно поддержали Сиварда, перекрыли яростным криком голоса нормандцев. Эдуард слушал их с видимым безразличием, затем, будто бы устав от шума, он поднял скипетр. Воины, приученные к дисциплине, умолкли.
– Введите посла, – торжественно объявил король, быстро погасив волну страстей.
Конечно же, это всего лишь версия. Основана она на тех событиях, которые медленно-медленно «вели» Альбион к ранней осени 1066 года, но ведь была в этой цепочке событий (не фактов, а именно событий), какая-то причинно-следственная, связующая нить. А, может быть, и не одна, а несколько нитей, взаимозависимых, но не исключающих друг друга, не прерывающих друг друга – не антагонистичных друг другу. Существование этих нитей, невидимых ни в один микроскоп, не ощущаемых ни одной душой простолюдина всех социальных слоев и ступеней, бесспорно. Другое дело, одна, отдельно взятая душа, которой вдруг причудилась сама возможность увидеть, ощутить эти нити! Она ведь может и ошибиться, а может в своей тяге к познанию себя очень близко подходить к тому, что человек назвал ехидным, скользким словом «истина».
Это всего лишь версия.
Эдуард Исповедник, может быть, несказанно обрадовался бы, узнав о том, что ему приписывается: «Надо же, а я и не думал, что я – такой! Жил, как мог, а говорят, я жил как хотел! Ха-ха!!» И такое возможно, и такое бывало: не было бы такого, не родилась бы в умах людей ссора по поводу того, кто же делает историю: Бог, случай, закон, личность, предопределенность… А почему родилась эта ссора? Потому что жили-были на этом свете люди, биографии которых так удачно вписывались в ход исторических событий, что невольно возникало довольно-таки аргументированное подозрение: «А не эти ли люди двигают историю и указывают ей направление движения?!»
Именно ход исторических событий на Альбионе во время правления короля Эдуарда Исповедника (Эдуардом Добрым его еще называли люди) и породил эту версию, хотя заядлые скептики могут лишь улыбнуться этак ехидно, как может улыбаться лишь истина «в первой инстанции».
Вошел посол, сказал после необходимых церемоний:
– Годвин идет не против короля, но против иноземцев…
И далее посол изложил просьбу Годвина, суть которой была чисто экономической: отмена приговора на изгнание, возвращение семье всех поместий и владений, места главного хранителя законов и преимуществ. В этом случае Годвин обещал распустить войска.
И только лишь! Победитель – а сына Вульфнота до этого момента можно было считать таковым! – вернул плоды победы королю. Одной лишь этой просьбой. Не странно ли? Ах, да! Годвин всегда отстаивал интересы народа, он не мог допустить кровопролития на родной земле, он мечтал лишь верой и правдой служить королю, – разве мог такой человек вести себя иначе, разве не победил он в этой схватке с Эдуардом?
Он ее проиграл подчистую. Хотя внешне все могло выглядеть иначе.
Началась игра. На военном совете король не сдержался и проявил-таки инициативу, посоветовав не поддаваться требованиям Годвина, хотя он вовсе и не требовал, а просил, и не военный совет, а короля! Эдуард переложил просьбу на совет. Никто не обратил на это внимания. Это был легкий, подготовительного характера удар. Тут же последовал второй ход Эдуарда, более мощный по своей разрушительной силе. Король лично попросил Сиварда не вести дальнейших переговоров, пока Годвин не распустит войска.
Граф Нортумбрии исполнил эту просьбу, добился принятия соответствующего решения военным советом. Ну, разве после этого кто-то рискнул бы назвать Эдуарда Исповедника вялым королем и никудышным политиком?!
Посол вернулся на корабль Годвина, доложил:
– Король отказал тебе в просьбе. Собрание Витана может состояться только после роспуска всех войск.
Годвин и сыновья призадумались: как быть дальше? На кого теперь будет играть время? На кого?
Вдруг взорвался Тости, закричал громоподобным басом:
– Король не хочет с нами говорить! Оружие решит…
– Молчи! – отцу с большим трудом удалось заткнуть рот среднему сыну.
Тости рычал, как разъяренный лев, его крепкое тело ломало, глаза лезли из орбит. Ему не дали подраться. А он так хотел. Годвин, успокоив его, направился по своим кораблям, чтобы погасить там страсти, вспыхнувшие именно после того, как люди услышали крик Тости. Но вдруг отец услышал настойчивый рокот сотен и сотен голосов:
– Гарольд! Наш Гарольд!!
То кричали воины королевских дружин, к которым смело пошел на переговоры граф Гарольд сын Годвина. Недаром его уважали и ценили соотечественники. Он мог очаровывать не только геройскими подвигами в битвах, но спокойствием, мудрой речью. В тот критический момент Гарольд отправился к воинам, уверенный, что они поймут его и не сделают ему зла.
И они поняли – они приняли его!
– Гарольд! Наш Гарольд!! – гремело нарастающее людское эхо.
Королю доложили о том, что отряды ополченцев и даже лондонская городская дружина перешла на сторону Годвина, и Эдуарду вновь пришлось отступать под напором опытного врага. Он сделал это с артистической грацией.
– Ах, моя родная Нормандия! – сказал король, по-детски всхлипывая. – Зачем я покинул тебя?! Зачем согласился править этой страной?!
Рядом стоял Сивард. Он спокойно смотрел на короля, думал о вечном, о высшей справедливости, которая – как ему казалось – должна была решить исход дела.
– К Годвину перешел еще один отряд! – кто-то вошел в зал.
– Ах, какой я несчастный! – Эдуард с болезненной гримасой упал на королевское кресло, побледнел, свесил голову, испуганно повел глазами, будто в предчувствии эпилептического приступа, и едва слышно – но так, чтобы было слышно! – выдавил: – Ступайте и правьте страной, как вам взбредет на ум! Я – устал.
Какая была сцена! Какой играл артист перед военным советом, перед седым Сивардом! Тот покинул короля, не выдержал – слишком проникновенно играл Эдуард. За графом последовали остальные: вожди Альбиона с гордым видом, нормандцы – с нескрываемым испугом, быстро ускоряя шаг.
Состоялось собрание Витана. Говорить о нем можно стенографически, но лучше – короче, собрание мало отличалось от предыдущего, когда семью Годвина отправили в изгнание, с той лишь разницей, что теперь некоторое преимущество имели сторонники опального графа. Именно так – некоторое преимущество. Именно поэтому графу удалось отстоять старшего сына Свейна, который, впрочем, и не нуждался в оправдании. Он – сильный человек – сам себя приговорил, он душою понял свою ошибку.
Перемирие было объявлено. Напряжение борьбы спало, опасность, угрожавшая вождю саксов и его сыновьям, миновала. И саксы-ополченцы приняли решение разойтись по домам в полной уверенности, что они сделали святое дело. Но дела-то только начинались!
К осеннему равноденствию в войске Годвина осталось совсем мало людей, а Эдуард, объявив призыв на службу, собрал в Лондоне огромную армию, вновь почувствовал силу. Разве может так точно просчитывать свои ходы бессловесная кукла с синдромом избалованного дитя?!
Пришло время Собрания мудрых.
Эдуард приказал Годвину явиться в Лондон без людей и даже без вооружения! То был приговор, а не приказ. Король готовился нанести противнику смертельный удар. Годвин отказался выполнить требование явиться на Витан лишь с 12-ю свидетелями, готовыми подтвердить его невиновность.
Естественно, первый советник короля на Совете мудрых был приговорен к изгнанию, причем, в пятидневный срок. Хорошо подготовленный удар Эдуарда оказался нокаутирующим, но не смертельным. Годвин, не доверяя никому, собрался быстро и вместе с сыновьями Свейном, Тости и Гуртом и с женой Гюдой срочно отправился во Фландрию к тестю Тости графу Балдуину. Гарольд и Леофрик столь же поспешно прибыли в Бригстоу[9] и оттуда, не мешкая, вышли в Ирландское море курсом на запад.
Они спешили не напрасно. Эдуард Исповедник, не дожидаясь окончания пятидневного срока, послал в погоню за изгнанниками большой отряд во главе с саксом. Королю почему-то показалось, что именно сакс должен схватить вождя саксов, но в этом деле король допустил ошибку. Сакс не догнал сакса. Почему? Точно никто не знает. Вероятнее всего, потому что он был саксом.
Эдуард саксом был наполовину – наполовину он был нормандцем. Кем больше?
Все имущество Годвина и его детей король Англии раздал своим подчиненным – теперь сплошь нормандцам. Жену Эдит, дочь Годвина, бездетную горемыку, некоторое время трогать он не решался, хотя и не запрещал придворным издеваться над ней. Эдит страдала и как сестра, и как дочь, и как женщина. Удивительное то было создание! Удивительно терпеливое, спокойное, безропотное. Эдуарду надоело слушать язвительные о ней речи, и он… лишил ее всего имущества и насильно отправил в монастырь. Он бил уже наотмашь, как бьют в кабаках мужики.
В Англию бурным потоком устремились нормандцы. Не потеряв при этом ни единого человека, они оккупировали страну. Эдуард отдавал им высокие должности в стране и посты, в том числе и церковные. Монах из Юмиега Роберт стал архиепископом Кентерберийским. В Лондоне епископский сан получил нормандец. Саксонские прелаты и аббаты лишались приходов, нормандцы занимали святые места. Родственники Эдуарда по материнской линии чувствовали себя на острове, как дома. Земли Годвина и его сыновей передали нормандцам. Мирная оккупация Англии была прекрасно осуществлена королем, в талант государственного деятеля мало кто верил.
В 1050-1051 годах Англию посетил главный нормандец – дюк Вильгельм. Здесь его встретили как самого дорогого гостя, самого родного человека. Еще бы так не встречать своего соотечественника! Начальником гарнизона в гавани Дувра, нормандцем, было организовано великолепное пышное представление по случаю прибытия дюка Нормандии. В самом городе Вильгельм слышал только родную речь, немного даже удивляясь этому. Крепость Кентербери (крепостей было немного в Англии – эта сама лучшая) охранялась сплошь нормандцами. Это обстоятельство не столько удивило, сколько порадовало Вильгельма, который знал военное дело не понаслышке.
Эдуард встретил гостя с такой нежностью, будто это был его сын, вернувшийся после долгого путешествия в родные края. Он одарил его так, что даже самые богатые люди Альбиона охнули от невиданной щедрости: оружие, лошадей, собак, ловчих птиц… про золото и украшения можно и не говорить! Очень понравилась эта поездка дюку. Он был уверен, что Эдуард пойдет дальше, объявит его во всеуслышание престолонаследником. А разве не шло к этому дело?!
Страна находилась в руках нормандцев. Ею и править должен нормандец.
Ах, как ждал дюк Нормандии заветного часа! Как хотелось ему, чтобы Эдуард поставил последнюю точку, объявил его наследником престола Англии! Не дождался, хотя в разговорах с королем Вильгельм с присущей прямотой и дерзостью напоминал ему об этом. Король оставался самим собой. Юлил, притворялся, уворачивался от главной темы, мечтал о чем-то бестолковом вслух… Вильгельм, такой весь обласканный, покидал Альбион злой. Он не стал официально наследником английского престола. Эдуард Исповедник сделал все так, как хотелось только ему – Эдуарду.
Лишь неожиданная встреча с Ланфранком порадовала Вильгельма.
Ланфранк пришел к дюку сам, еще в Дуврской гавани. Как и зачем он оказался в Англии, никто толком сказать не может, но заговорил он с дюком с такой прямотой и откровенностью, что дерзкий по натуре Вильгельм даже опешил. До этого разговора он о своих тайных мечтах говорил лишь с королем Англии. Ланфранк сам сказал ему все, о чем он мечтал, начав с привычного, почти как в волшебных детских сказках, предисловия:
– Я человек бедный, но выслушай меня, и ты добьешься того, что хочешь.
Дюк удивленно промолчал, Ланфранк продолжал:
– Ты хочешь стать королем Англии, но тебя все боятся. Кто-то – как сильного соперника, кто-то по иным причинам, связанным в том числе и с твоим рождением. Это не страшно. Тебе повезло. Ты встретил на жизненном пути меня. Я помогу тебе жениться на Матильде Фландрской…
– Каким образом?! – спросил Вильгельм взволнованно, и один этот вопрос выдал его с головой.
Ланфранк заговорил увереннее:
– Женитьба на потомке двух могучих европейских родов поможет тебе стать законным основателем новой династии королей Англии. Да, Матильда – твоя кузина. Церковь против таких браков. Но я привезу официальное разрешение папы Римского на твой брак с Матильдой Фландрской.
Вильгельму было в то время 24 года. На полях сражений он одержал много блестящих побед, но разговор с монахом убедил его в том, что он еще не научился чему-то очень важному и полезному в жизни, чем Ланфранк владел великолепно. Дюк Нормандии отправился на материк, приор монастыря Бек вскоре исполнил свое обещание. Дела у Вильгельма пошли все лучше и лучше. Он женился на Матильде, был счастлив, как мальчишка. Он был спокоен в эти первые годы женитьбы, хотя дел военных и мирных у него не убавилось, а скорее наоборот. К тому же события на Альбионе развивались не так, как ему хотелось.
КУСОК ХЛЕБА
«В делах, касающихся царства, следуй стезей долга, как и подобает мужу праведному».
Махабхарата, Книга Лесная.
«Характер ошибок зависит от того, кем они сделаны. Только посмотрев на ошибки, можно узнать, обладает ли человек человеколюбием».
Конфуций.
К 1052 году в Англии произошла серьезная перегруппировка сил. Эдуард Исповедник, конечно же, остался королем, нормандцы продолжали укреплять свои позиции на острове, семейство Годвина находилось в изгнании, и, естественно, сам граф и его сыновья мечтали о реванше, готовились к будущим схваткам. Годвин, не обращаясь за помощью к графу Балдуину, тестю Тости, собрал во Фландрии сильную дружину, разбил лагерь неподалеку от порта Брюгге. В Ирландии не сидел сложа руки Гарольд, готовил войско. Но что армия! Тем более наемная. Сегодня я хочу воевать за тебя, завтра расхочу, если мало будешь платить. С наемным войском вторгаться в родную страну, даже если тебя там очень ждут, опасно. Настроение в таком войске может измениться в любую минуту – как погода весной.
Годвин знал это, знал он и другое: в чужой стране вооруженный гость долгое время желанным быть не может. Приехал, погостил, порадовался с хозяином встрече и, будь добр – будь мудр! – отправляйся в родные края. Граф находился, как говорят опытные кузнецы, между молотом и наковальней, но не это пугало его. Старый политик привык к такому положению, он мог долго ждать – если бы он был один. Но рядом с ним находился Тости, горячий, сумасбродный, неуравновешенный. Даже жена-красавица, дочь Балдуина, Роза, не могла погасить огонь в буйной душе его. В любую минуту он мог сорваться, натворить бед похуже той, что содеял другой сын Годвина, Свейн. Но поступок Свейна хоть и бросил грязную тень на семейство, поколебать авторитет отца не смог. Тости был опаснее старшего брата. Особенно теперь, когда Вильгельм женился на второй дочери Балдуина, и тем самым породнился с Тости. Не по душе был этот союз графа Фландрского с дюком Нормандии, который, как бы между прочим, между делом, внимательно отслеживал события в лагере Годвина близ Брюгге. Опальному политику такое внимание не нравилось. Он знал, что каждый его шаг известен и королю Англии, который повелел снарядить сорок боевых кораблей и приказал графу Гирфорду перекрыть подступы к острову.
Этот шаг короля говорил о многом. Почти два года хозяйничали нормандцы в Англии, казалось, они должны были стать полновластными властителями страны, а, значит, Эдуард мог больше не опасаться Годвина. Но он его боялся.
Одержав в предыдущем поединке прекрасную победу над графом, король Англии на некоторое время потерял контроль над собой, забыл о том, какие могучие корни есть у Годвина в Англии, какое могучее дерево может произрасти из них.
Засилье нормандцев привело к тому, что народ стал все чаще вспоминать об изгнанном графе и его сыновьях, да и англо-саксонская знать, и даны (а их тоже было немало), и бриттские племена все настойчивее проявляли недовольство и непокорность нормандцам и даже королю.
Эдуард чувствовал себя неспокойно. Свое преимущество он растерял. Противник быстро набирал мощь. Затянувшийся поединок продолжился. Флот Годвина вырвался из плотного окружения кораблей Гирфорда, устремился к Кенту, высадился на южном берегу Альбиона. Бросок графа был так неожиданней, что некоторое время Эдуард ничего не знал об этом.
Гарнизон Гастингской крепости, увидев знамя Годвина, открыл ворота, перешел на сторону графа. В тот же день опальный советник отправил в селения и города послов. Всюду их принимали с великой радостью. Надеждой светились лица людей. С оружием в руках шли они в Кент, вступали в войско Годвина.
Эдуард наконец-то узнал о грозной опасности, о зарождавшемся на юге страны урагане невиданной силы, повелел графу Рольфу, командующему крупным королевским флотом, уничтожить войско мятежника. Но Рольф не справился с задачей. Годвин перехитрил его, отошел на Певенсейский рейд, укрылся за скалами. Командующий королевским флотом пытался атаковать неприятеля, занявшего исключительно выгодную позицию, но разразился шторм, и Рольфу самому пришлось искать убежище. Старый Годвин перехитрил врага, ускользнул от Рольфа, отправился вдоль побережья на запад, соединился с сыновьями Гарольдом и Леофвином. Теперь уже не только воодушевление и желание потомков Генгиста и Горзы работало на Годвина, но и сила. Сила – великий тормошитель человеческих робких душ – делает людей уверенными и гордыми, щедрыми на самопожертвование и бесстрашными. Флот взял курс на восток. Годвин не спешил. Теперь время работало на него. Со всех прибрежных земель шли к нему люди, снабжали войско продовольствием, отдавали (силу они почувствовали!) заложников Годвину в знак верности.
Король пытался отразить страшный удар, направленный в сердце страны – в Лондон, посылал навстречу врагу отряды, они переходили на сторону восставших. Эдуард издал приказ жителям и гарнизону Сэндвича встретить войско Годвина с оружием в руках, держаться до последнего, не впускать мятежников в город. Жители не выполнили повеление монарха, открыли ворота!
Эдуард пытался собрать войско в северных и западных областях Альбиона, где англосаксов было совсем мало. Попытка не удалась. Флот Годвина, не встречая сопротивления, подошел к Темзе, остановился неподалеку от Лондона, бросил якорь у Соутварка, граф послал в столицу людей.
Жители Лондона поддержали его. Положение Эдуарда Исповедника… было ли оно катастрофическим, критическим? Ни в коем случае! Король Англии в тот момент чувствовал ситуацию, быть может, лучше, чем кто-либо из знаменитых политиков той эпохи, чем Годвин. И распорядился он своими возможностями великолепно.
В приемной палате Вестминстерского дворца собрал он военный совет. На нем присутствовали военачальники, графы и таны, правители областей, вельможи Англии, а так же графы и рыцари Нормандии. Эдуард сын Этельреда, потомок Альфреда Великого, сидел в строгом королевском облачении на королевском троне, и, даже люди, хорошо знавшие его, удивились: куда делась привычная инфантильность, как преобразился король, как напоминает он своих великих предков волевым взглядом, гордой осанкой?! Что случилось с ним?
С ним ничего не случилось. Он остался сам собой. Он был королем, избранным Советом мудрых, собранием Витана, который выбор делает по древним обычаям страны, пожизненный. Я король, а вы всего лишь мои королята. Вы можете говорить, я буду слушать и решать буду я.
Эдуард открыл совет строгой речью. В ней он высказал свое отношение к происходящему, назвав Годвина мятежником, изменником. Казалось, после таких слов король должен был дать приказ разгромить восставших, казнить предателей и бросить их в болото, но нет. Эдуард поступил иначе. После суровой речи он выждал некоторое время, затем спросил:
– Будем ли мы слушать изменника Годвина, который просит мира, или сокрушим его силой оружия?
Ну не странный ли боец, Эдуард, потомок Альфреда Великого?! Сидит на троне такой гордый, непреклонный, правой рукой важно держит скипетр, пальцами левой руки сжимает голову льва, вырезанного прекрасным мастером на подлокотнике трона. Я – король. А вы мои королята. Говорите, что нам делать в столь ответственный час – я буду решать. Я – король.
Он все прекрасно понимал! Никто – ни нормандцы, ни англосаксы, ни представители бриттских племен – не решились бы воевать против Годвина. В тот день Годвина вряд ли кто-либо смог бы одолеть в открытом сражении. Победа его мало обрадовала бы даже англосаксов, потому что не все из них доверяли человеку, который пережил четырех королей и дети которого по матери были датчанами; нормандцам – они составляли треть присутствующих на военном совете – поражение в битве сулило огромные беды. Сражаться с Годвином никто не хотел, но никто и не знал, как в столь сложной ситуации не проиграть поединок, свести бой к ничейному результату. Это знал Эдуард. Он мог бы в своем вступительном слове призвать людей сразиться с Годвином, мог бы предложить – сам! – дать ему возможность защищать себя на собрании Витана. Он не сделал ни того, ни другого. Почему? Потому, что он был вялым королем? Нет. Потому, что он прекрасно знал причины, из-за которых воевать с Годвином ненужно и невозможно было в тот день. И кроме того, граф знал уязвимое место Годвина и как можно использовать его в борьбе.
…Первым взял слово граф Винчестерский Альред. Он предложил выслушать посла Годвина.
Нормандец Роберт Кентерберийский – ставленник Эдуарда – вскочил с места и запальчиво произнес:
– Король Англии! Дай приказ идти на бой. Мы разгромим мятежников и казним их всех за измену.
Роберта поддержал Вильгельм Лондонский, тоже нормандец, тоже ставленник короля.
Что это было? Сговор короля со своими ставленниками или невольный, но очень тонкий ход епископа и аббата, после которого все пошло на военном совете именно так, как хотелось бы того королю? Кто знает? Хронисты на эти вопросы ответов не дают. Да они и не ставят их перед собой.
Медленно поднялся седой старик-гигант, дан Сивард, граф Нортумбрии, непримиримый враг Годвина. Не глядя на нормандцев, он жестким упрямым голосом осадил их, сказал:
– Если бы на реке стояли корабли нормандцев, мы бы не сидели здесь, уже строились в боевые колонны. Но там, – легким движением головы граф указал на окна, – наши соотечественники. Воевать с ними на радость нормандцам нельзя. За много веков даны и саксы слились в один народ…
Могучего старца слушали молча. Давно так прямо, без хитроумной суеты слов, не говорили люди о главном. Не боялись они этого главного, нет. Тому виной было нечто другое, может быть, человеческая тупость, глупость. Действительно, многие обитатели острова, тех его областей, куда втягивались в течение нескольких веков людские толпы из Дании, давно признали, поняли, смирились, свыклись с тем, что ни датчан уже нет чистокровных здесь, ни саксов, ни англов, ни бриттов… Но есть – даже не единая семья народов, но – единый народ! Не хотелось этого признавать какому-нибудь саксу, чудом сохранившему, как ему казалось, чистую саксонскую кровь первопроходцев времен Генгиста и Горзы. Потомственное чванство мешало, спесь. Саксонец я или не саксонец! А если я саксонец, то зачем мне нужен на родной земле какой-то дан!
А даны тоже пустили здесь крепкие корни, переплелись они в богатой земле Альбиона, и она – земля! – стала творить новую единую нацию – «альбионцев». Трудно это понять, признать простому человеку, жизнь которого бежит так стремительно на часах Земли! Но Земле понять это легко. У нее свои часы, свои заботы, связанные со временем.
– Надо выслушать нашего земляка, – Сивард, старец седой, сказал, – он будет говорить с нами на родном языке. Ему ведомы обычаи и законы.
Напряженное молчание уже готово было взорваться радостью великого прозрения. Сивард закончил речь словами:
– Мы должны выслушать его как земляки, но судить мы будем его как воины. Я так думаю.
И последовал взрыв!
Остервенело зашумели нормандцы. Почувствовав себя пусть не единым народом, но единой семьей народов, англосаксы (а лучше сказать, англо-саксо-дано-бритты) единодушно поддержали Сиварда, перекрыли яростным криком голоса нормандцев. Эдуард слушал их с видимым безразличием, затем, будто бы устав от шума, он поднял скипетр. Воины, приученные к дисциплине, умолкли.
– Введите посла, – торжественно объявил король, быстро погасив волну страстей.
Конечно же, это всего лишь версия. Основана она на тех событиях, которые медленно-медленно «вели» Альбион к ранней осени 1066 года, но ведь была в этой цепочке событий (не фактов, а именно событий), какая-то причинно-следственная, связующая нить. А, может быть, и не одна, а несколько нитей, взаимозависимых, но не исключающих друг друга, не прерывающих друг друга – не антагонистичных друг другу. Существование этих нитей, невидимых ни в один микроскоп, не ощущаемых ни одной душой простолюдина всех социальных слоев и ступеней, бесспорно. Другое дело, одна, отдельно взятая душа, которой вдруг причудилась сама возможность увидеть, ощутить эти нити! Она ведь может и ошибиться, а может в своей тяге к познанию себя очень близко подходить к тому, что человек назвал ехидным, скользким словом «истина».
Это всего лишь версия.
Эдуард Исповедник, может быть, несказанно обрадовался бы, узнав о том, что ему приписывается: «Надо же, а я и не думал, что я – такой! Жил, как мог, а говорят, я жил как хотел! Ха-ха!!» И такое возможно, и такое бывало: не было бы такого, не родилась бы в умах людей ссора по поводу того, кто же делает историю: Бог, случай, закон, личность, предопределенность… А почему родилась эта ссора? Потому что жили-были на этом свете люди, биографии которых так удачно вписывались в ход исторических событий, что невольно возникало довольно-таки аргументированное подозрение: «А не эти ли люди двигают историю и указывают ей направление движения?!»
Именно ход исторических событий на Альбионе во время правления короля Эдуарда Исповедника (Эдуардом Добрым его еще называли люди) и породил эту версию, хотя заядлые скептики могут лишь улыбнуться этак ехидно, как может улыбаться лишь истина «в первой инстанции».
Вошел посол, сказал после необходимых церемоний:
– Годвин идет не против короля, но против иноземцев…
И далее посол изложил просьбу Годвина, суть которой была чисто экономической: отмена приговора на изгнание, возвращение семье всех поместий и владений, места главного хранителя законов и преимуществ. В этом случае Годвин обещал распустить войска.
И только лишь! Победитель – а сына Вульфнота до этого момента можно было считать таковым! – вернул плоды победы королю. Одной лишь этой просьбой. Не странно ли? Ах, да! Годвин всегда отстаивал интересы народа, он не мог допустить кровопролития на родной земле, он мечтал лишь верой и правдой служить королю, – разве мог такой человек вести себя иначе, разве не победил он в этой схватке с Эдуардом?
Он ее проиграл подчистую. Хотя внешне все могло выглядеть иначе.
Началась игра. На военном совете король не сдержался и проявил-таки инициативу, посоветовав не поддаваться требованиям Годвина, хотя он вовсе и не требовал, а просил, и не военный совет, а короля! Эдуард переложил просьбу на совет. Никто не обратил на это внимания. Это был легкий, подготовительного характера удар. Тут же последовал второй ход Эдуарда, более мощный по своей разрушительной силе. Король лично попросил Сиварда не вести дальнейших переговоров, пока Годвин не распустит войска.
Граф Нортумбрии исполнил эту просьбу, добился принятия соответствующего решения военным советом. Ну, разве после этого кто-то рискнул бы назвать Эдуарда Исповедника вялым королем и никудышным политиком?!
Посол вернулся на корабль Годвина, доложил:
– Король отказал тебе в просьбе. Собрание Витана может состояться только после роспуска всех войск.
Годвин и сыновья призадумались: как быть дальше? На кого теперь будет играть время? На кого?
Вдруг взорвался Тости, закричал громоподобным басом:
– Король не хочет с нами говорить! Оружие решит…
– Молчи! – отцу с большим трудом удалось заткнуть рот среднему сыну.
Тости рычал, как разъяренный лев, его крепкое тело ломало, глаза лезли из орбит. Ему не дали подраться. А он так хотел. Годвин, успокоив его, направился по своим кораблям, чтобы погасить там страсти, вспыхнувшие именно после того, как люди услышали крик Тости. Но вдруг отец услышал настойчивый рокот сотен и сотен голосов:
– Гарольд! Наш Гарольд!!
То кричали воины королевских дружин, к которым смело пошел на переговоры граф Гарольд сын Годвина. Недаром его уважали и ценили соотечественники. Он мог очаровывать не только геройскими подвигами в битвах, но спокойствием, мудрой речью. В тот критический момент Гарольд отправился к воинам, уверенный, что они поймут его и не сделают ему зла.
И они поняли – они приняли его!
– Гарольд! Наш Гарольд!! – гремело нарастающее людское эхо.
Королю доложили о том, что отряды ополченцев и даже лондонская городская дружина перешла на сторону Годвина, и Эдуарду вновь пришлось отступать под напором опытного врага. Он сделал это с артистической грацией.
– Ах, моя родная Нормандия! – сказал король, по-детски всхлипывая. – Зачем я покинул тебя?! Зачем согласился править этой страной?!
Рядом стоял Сивард. Он спокойно смотрел на короля, думал о вечном, о высшей справедливости, которая – как ему казалось – должна была решить исход дела.
– К Годвину перешел еще один отряд! – кто-то вошел в зал.
– Ах, какой я несчастный! – Эдуард с болезненной гримасой упал на королевское кресло, побледнел, свесил голову, испуганно повел глазами, будто в предчувствии эпилептического приступа, и едва слышно – но так, чтобы было слышно! – выдавил: – Ступайте и правьте страной, как вам взбредет на ум! Я – устал.
Какая была сцена! Какой играл артист перед военным советом, перед седым Сивардом! Тот покинул короля, не выдержал – слишком проникновенно играл Эдуард. За графом последовали остальные: вожди Альбиона с гордым видом, нормандцы – с нескрываемым испугом, быстро ускоряя шаг.
Состоялось собрание Витана. Говорить о нем можно стенографически, но лучше – короче, собрание мало отличалось от предыдущего, когда семью Годвина отправили в изгнание, с той лишь разницей, что теперь некоторое преимущество имели сторонники опального графа. Именно так – некоторое преимущество. Именно поэтому графу удалось отстоять старшего сына Свейна, который, впрочем, и не нуждался в оправдании. Он – сильный человек – сам себя приговорил, он душою понял свою ошибку.