Торопцев Александр Петрович. Бросок на Альбион

 
   Галера Харальда вошла в устье Днепра и поплыла вверх по течению. Все враги остались позади. Здесь, в степи, в эти годы было относительно спокойно. Пацинаки, гроза купцов и небольших русских южных городов, покидали степь, уступая место племенам половцев, надвигавшихся на Северное Причерноморье из-за Оары. Смена хозяев степи. Что она даст народам Европы? Харальд об этом не думал – степь была слишком далека от его родины, чтобы сейчас думать о половцах, пацинаках. Он знал наверняка, что больше служить Ярицлейву – никому вообще – не будет. Долгими часами он стоял на носу быстроходного судна, в голове кружились строки вис, он чувствовал себя счастливым.
   В последние дни похода он не думал о родине своей, Норвегии. Харальд был человеком дела, тактиком жизни, тактиком боя. Такие люди не просчитывают наперед несколько ходов (лет своих лично, друзей, близких, соотечественников). Таким людям, тактикам, хорошо живется, счастливо. Победы их радуют, поражения, если огорчают, то не надолго, потому что поражения у тактиков нечасты, а смерть для них настолько неожиданна, что им даже некогда бывает пожалеть себя, свою жизнь, непросчитанную, составленную из целого ряда событий, как правило, бурных, быстролетных.
   Пока Харальд думал лишь о встрече с Ярицлейвом и Эллисив. Встречи этой он не боялся. Он был сильным человеком. Он одержал столько побед, что даже самые великие и удачливые полководцы всех времен и эпох позавидовали бы ему. Недаром в императорском дворце его часто сравнивали с Велизарием и Нарсесом, не зря коварная Зоя мечтала пристегнуть его к своему престолу. Харальд был сильный и молодой. Он не боялся встречи с Ярицлейвом. Он не боялся встречи с Эллисив – он сочинял ей «Висы радости».
   Но… почему поэты пишут стихи любимым своим? Потому что они боятся! Потому что все влюбленные, кем бы они не были, пугливы, как голуби. На полях битв и сражений они могут проявлять чудеса героизма, но перед встречей с любимой они становятся похожими на одуванчики, подрагивающие от каждого, даже легкого, дуновения майского ветра в страхе за хрупкие надежды свои.
   Два верных веринга, Халльдор и Ульв, старались всегда быть рядом с вождем, будто бы не доверяли они ни спокойствию ранней осени, неспешно колыхающей звонкие травы по обе стороны Днепра, ни той удаче, которая выпала им, когда целой и невредимой скользнула с железной цепи их галера под убийственный хруст второго корабля, ни задумчивому настроению Харальда, ни тишине в степи.
   Иногда вечерами, у костров, Халльдор пытался узнать о том, что будет делать на родине Харальд. Тот скупо отвечал:
   – Возьму наследство, которое причитается мне.
   – Значит, битва? – задавал следующий вопрос воин.
   Высокий, крепкий, сильный, он внешне чем-то напоминал Харальда, но только внешне. Халльдор был удивительно спокойным, уравновешенным человеком. Скупой на слова, он так же строго относился ко всем излишествам, которые мутили головы соратникам и самому Харальду. А еще Халльдор имел свое мнение, отстаивал его резкими, упрямыми, а то и вызывающими фразами. Это, чисто спартанское качество, свойственное, впрочем, многим народам, в том числе и норвежцам, раздражало Харальда. Ульв часто вставал между ними, гасил огонь страстей. Но однажды спор все-таки разгорелся.
   – Я лишь возьму свое, – сказал вождь верингов.
   – Норвегия воюет со всеми и сама с собой уже две сотни лет, – Халльдор никогда не говорил так, но тему он заявил слишком серьезную, чтобы она могла погаснуть сама собой или с помощью Ульва.
   Харальд забыл о «Висах радости» и неожиданно резко вскрикнул:
   – Да, война – дело мужчин! Вспомни, как жили наши предки до похода на остров Линдисфарне! Земля и море не могли накормить детей наших предков, и они вынуждены были бросать младенцев на копья, чтобы…
   – Старый скальд – я был совсем ребенком – рассказал мне про остров Линдисфарне, – перебил вождя Халльдор, но сын Сигурда Свиньи, единоутробный брат Олава Святого, не мог не договорить своей мысли:
   – У них даже религия, оправдывала это! Оправдывала убийство собственных детей!
   – То было в июне, – неожиданно громко сказал Ульв. – Наши предки сели на корабли и поплыли на запад.
   … В июньский полдень 793 года стояли молчаливые монахи на каменистом берегу острова Линдисфарне, расположенном неподалеку от северо-восточной оконечности Альбиона, и смотрели в морскую серебристую даль. С востока, гонимые ветром судьбы, приближались красные четырехугольные паруса диковинных кораблей с высокими фигурными носами.
   Сто пятьдесят лет единственные обитатели небольшого острова вели здесь суровую жизнь аскетов, посвятивших себя Богу Иисусу Христу. Никто им не мешал. Дни бежали за днями, как волны спокойного моря. Очень хорошее место выбрали монахи для монастыря. Здесь почти не было растительности, каменистая почва давала небольшой урожай, море подкармливало монахов. Во дни отливов между Альбионом и Линдисфарном образовывалась влажная полоса земли, к монахам приходили разные люди, но мало приходило людей сюда. И было здесь тихо. Суета земная, шум обжитых людьми мест таял в ропоте волн, страсти людские тонули в бесконечной череде волн, – тихо было здесь, на острове Линдисфарне. Здесь люди мечтали очистить души свои от всего ненужного… от всего человеческого.
   Вождь викингов – зоркий был глаз у него – еще издали заметил на возвышенности группу монахов, и чем ближе подходили краснокрылые ладьи к острову, тем крепче сжимал он меч в руке. Вот – берег. Вождь глянул на меч, на синей стали у рукояти он сам вырезал руны – руны удачи. Секрет магии рун передал ему старый вождь.
   – Вперед! Вперед! Удача ждет нас! – крикнул викинг, заметив, как с каменистого холма пошел навстречу пришельцам одинокий монах, высокий, худой, старый – жить ему осталось немного.
   На берег вышли люди с боевыми топорами, облаченные в черные кольчуги. Впереди поднимался по камню пологого склона вождь с мечом в руке. На мече были начертаны руны удачи. По камню пологого склона спускался монах в старой рясе. Он хотел приветствовать пришельцев. Так заведено у всех народов мира – приветствовать гостей.
   Руны удачи на синем металле видно было хорошо в тусклом свете облачного полдня. Вождь не дождался приветственной речи, меч взметнул он над шлемом высоким, и пал удивленный монах с рассеченной головой на землю. И кровь жадной струей – быстрой змеей – побежала по камню вниз к ровно шуршащему морю, к воде. И кровь лизнула руны на мече, и зазвенел от счастья меч, и топоры в руках викингов задрожали от жажды крови.
   И задрожали от страха души монахов. Бросились они врассыпную от пришельцев, но остров был слишком мал, чтобы сберечь хоть одного из них от топоров, жаждущих крови, от мечей, от диких глаз викингов – золото и серебро мечтали добыть эти люди, но мало было припасено богатств в монастыре. Все богатство – в душах людей.
   Беззащитные монахи умоляли пришельцев пощадить их, пощадить монастырь, но люди в кольчугах не понимали их, словно бы детская беспомощность и старческая тяга к жизни этих беззащитных были неведомы в тех краях, откуда прилетели гонимые ветром викинги. Монастырь они разграбили, много монахов убили, кому-то повезло чуть больше – их взяли в плен.
   Закончив дело, викинги отыскали на берегу уютное местечко, сели пировать. Горел костер, разбрасывая золотые брызги, жарилось мясо, разливалось вино в большие медные чаши – их осторожно передавали по кругу сильные руки. Скупо пировали викинги, дети заливов, дети фьордов, но в этой скупости чудилась пленникам дикая мощь, раскованность…

 
Мы пропели обедню на копьях
Начали от раннего утра
Продолжали до ночи!
 

   Нестройным хором начали суровую песнь дети сурового края, долго горланили они, до поздней ночи. Потом был краткий сон. А утром ладьи викингов покинули Линдисфарне с громкой песней моря.

 
Буря помогает рукам
Наших гребцов,
Нам служит ураган
И несет нас,
Куда хотим.
 

   Трудно было пленным монахам понять, почему так счастливы эти люди – убийцы, почему Бог не покарает их за содеянное. Молча сидели они, связанные, на палубе и слушали шум моря и песню викингов.
   … Харальд тоже молча слушал рассказчика, его взор блуждал по некрутым волнам Днепра, и казалось, вождь не вникает в то, о чем со спокойствием орла, но с глубоким внутренним напряжением говорил Халльдор.
   – Зачем ты вспомнил старые времена? – спросил наконец сын Сигурда Свиньи. Он хотел спросить: «Зачем ты вспомнил старый спор?»
   Халльдор понял его и ответил:
   – Каждый живет так, как он хочет. И не надо ему мешать.
   – Но викинги тоже хотели жить так, как им хочется! – не сдержался вождь. – Их нельзя винить в том, что они решили с оружием в руках добиться этого права. Нельзя винить сильных только за то, что они сильные.
   – Они ничего не добились. Они посеяли ветер войн. Уже более двух больших сотен лет войны бушуют в Европе.
   – Да! – Харальд явно проигрывал Халльдору в сдержанности. – И нормандцы теперь живут по всей Европе, они сдерживали натиск мусульман на Европу. Разве это плохо?
   – Мои предки, мирные, свободные люди, жили в Норвегии, в свободной стране. Никому до похода викингов на остров Линдисфарне не приходило в голову воевать с норвежцами. Викинги подняли ветер.
   – Я это уже слышал.
   – Буря бед обрушилась на Норвегию.
   – Беды были в другом. Наши предки не хотели объединяться под властью одного короля.
   – У нас разные предки. Разве плохо жили мы до того, как твой предок Харальд Прекрасноволосый решил создать в Норвегии единое государство, подчиненное одному королю? Мы жили хорошо. Мы не хотели жить иначе. Поэтому мои предки покинули родину и уплыли в далекую Исландию. Там мы жили по законам предков, там…
   – Но если бы Харальд Прекрасноволосый не начал объединение страны, то Норвегию мог бы захватить любой конунг!
   – Это не так! – твердо возразил Халльдор и добавил: – Бонды, обыкновенные крестьяне, не раз доказывали это. Они в битве при Стикластадире…
   – Не надо об этом.
   – Хорошо. Но свободного человека победить невозможно, если он сам этого не захочет.
   – Ты не прав! Бонды при Стикластадире победили… самих себя.
   Ульв, слушая спор друзей, судорожно искал способ угомонить двух упрямцев, сбить огонь страсти. Несколько раз он пытался перевести разговор на другую тему, не получалось. Ульв нервничал. Не первый раз спорят Харальд и Халльдор – оба неуступчивые, но очень уважающие друг друга.
   – Кнут Могучий, конунг Дании, Англии, Шотландии, Швеции, стал и конунгом Норвегии после гибели Олава. Ты это знаешь, зачем говорить неправду? Был бы исход битвы в пользу Олава, Норвегией бы не правил иноземец.
   – Я говорю, что свободного человека невозможно покорить. Я говорю истинно.
   – Пока на земле есть необитаемые острова, куда можно сбежать из родной страны.
   – За свободой можно убежать даже на необитаемый остров.
   – Твоя свобода малого стоит. Своим бегством вы ослабили родину.
   – Своими войнами и походами вы ослабили родину.
   – Нет. Так не говорят мужчины. Магнус сын Олава Святого доказал, что норвежцы сейчас сильны, как никогда раньше. А сила сама не приходит.
   – И поэтому ты так стремишься на родину? Ты хочешь усилить ее? Чтобы – воевать?
   Бедный добрый Ульв понял, что если он сейчас не прекратит перебранку, то беды не миновать.
   – Смотрите! – крикнул он, указывая на левый берег Днепра.
   Там, чуть в отдалении, в устье небольшого притока, стояло поселение, окруженное с трех сторон водой. К реке вела вьюнок-тропа, петлявшая по бугристому склону холма, слегка уже побуревшему, посеревшему. По тропе шли в цветастых одеяниях девушки. Просто так шли. Просто – к воде. Ладья Харальда проплывала мимо. Девушки остановились, не зная, что делать: то ли помахать людям в ладье руками, то ли бежать домой.
   – Что ты там увидел, Ульв? – удивленно спросил Халльдор, недовольный тем, что ему в который уж раз не удалось закончить спор.
   – Как они похожи на наших девушек! – воскликнул Ульв и, не дожидаясь, когда спорщики поймут, в чем дело, зачем он все это придумал – мало ли девушек гуляет по белу свету! – он стал громко читать не свою вису, но древнюю балладу скандинавскую о Хавборе и Сигне.

ХАВБОР И СИГНЕ

 
Хавбор-король и Сивард-король
Затеяли спор крутой
Из-за прекрасной Сигне,
Славной своей красотой.
Вам эту девушку не покорить.
Хавбор увидел странные сны,
Спал неспокойно он.
Утром у матери он спросил,
Что значит этот сон.
«Мне снился город на небесах,
Всех городов светлей.
Я Сигне в объятиях держал,
Сквозь тучу летел я с ней».
«Небесный город снится к добру,
Сигне тебе суждена.
А туча пророчит беду
На вечные времена».
«Если вправду по воле небес
Сигне будет моя,
Мне никакая смерть не страшна,
Готов погибнуть я».
Хавбор волосы отрастил,
Платье надел девичье,
И в Данию поехал он,
Так изменив обличье.
Он поплотней закутался в плащ
И в замок явился смело.
Он со двора прошел в покой,
Где юная Сигне сидела.
«Сигне, с подругами ты сидишь
За высокой стеной.
Хавбор послал меня к тебе
Учиться работе ручной».
«Что ж, я охотно тебя научу
Шить с лица и с изнанки.
Со мною вместе ты будешь есть,
А спать у моей служанки».
«Я с королевскими детьми
И ела, и спала,
И я умру, если в спальне твоей
Мне не найдется угла».
«Ну что ж, красавица моя,
И здесь пусть будет то же.
Со мною вместе ты будешь есть
И спать со мною на ложе».
Ножом он кроил и резал ткань,
Он волю дал старанью.
Нарисовал он, как олень
В лесу гуляет с ланью.
И Сигне шила по этим штрихам,
Волю дала старанью.
Девушки шили, как могли,
Сколько хватало толку.
А Хавбор взял иголку в рот,
Гонял языком иголку.
Злая служанка стала ворчать,
Ей до всего было дело:
«Такой девицы не видела я,
Чтоб вовсе шить неумела.
Криво шьет, играет с иглой –
Ну, нет конца проказам.
Чашу с питьем ей подадут –
Она выпивает разом.
Вот и рука тверда, как сталь,
Сожмет – так лучше не надо.
И что-то не видела я у девиц
Такого дерзкого взгляда».
«Молчи, служанка, сиди и молчи,
Есть у тебя работа.
Куда хочу, туда и гляжу,
Глядеть на тебя – неохота».
До самой ночи, дотемна
Они за шитьем сидели,
И Сигне Хавбора увела
Отдохнуть на постели.
Она свою руку в перстнях золотых
Положила ему на грудь.
«Скажи, отчего твоя грудь не растет,
Ну хотя бы чуть-чуть?»
«Девицы у нас владеют мечом,
И нам привычна кольчуга.
Вот отчего не выросла грудь,
Не стала мягка и упруга.
Скажи мне, Сигне, начистоту,
Покуда мы вдвоем,
Есть ли кто-нибудь на земле,
Кто властвует в сердце твоем?»
«Нет никого на всей земле,
Кроме рыцаря одного.
Это Хавбор сын короля,
Но мне не видать его».
«Если Хавбор сын короля,
Назначен тебе судьбой,
О Сигне, повернись сюда,
Он рядом лежит с тобой».
«Если ты Хавбор сын короля,
Зачем я позор приму?
Зачем ты с ястребом на руке
Не едешь к отцу моему?»
«Как мне с ястребом на руке
Ехать к отцу твоему?
Он тут же повесить меня велит,
Я черную смерть приму».
«Молчи, о Хавбор мой, молчи,
Теперь недобрый час.
Злая служанка моя не спит,
Подслушивает нас».
«Если подслушивает она,
То ей придется туго.
Верный меч под подушкой моей
И черная кольчуга.
Кольчуга под подушкой моей
И верный острый меч.
Явись хоть сотня слуг короля,
Я честь сумею сберечь».
Сын короля и дочь короля
Легли, как муж с женой,
А злая служанка тихо ждала
У двери в их покой.
Злая служанка тихо ждала
У двери в их покой,
Она кольчугу и острый меч
Украла во тьме ночной
И тут же к Сиварду-королю
Отправилась в покой.
«Проснись, мой добрый господин,
Узнай о черном деле.
Хавбор-король и дочь твоя
Лежат в одной постели».
«Служанка, прикуси язык,
Не лги своему королю.
Еще и солнце не взойдет,
Я сжечь тебя повелю».
«Хавбор у дочери твоей,
Моя правдива речь.
Вот черная кольчуга его,
А вот его острый меч».
Сивард с постели разом вскочил,
Сколько хватило прыти.
«Вставайте, воины мои
Кольчуги надеть спешите!
Вставайте, воины мои,
Стяните туго ремни.
В замке Хавбор сын короля,
Ждите большой резни!»
Копья и пики уперлись в дверь,
Был тяжек их напор.
«Ты здесь, о Хавбор сын короля?
А ну, выходи на двор!»
Хавбор под подушкой искал
У правого плеча,
Но ни кольчуги не нашел,
Ни верного меча.
«Лишился я кольчуги моей,
Меча лишился тоже,
Но если жизнь придется отдать,
Отдам ее подороже».
Отважен Хавбор сын короля,
Крепка его рука.
Доской от ложа дрался он,
Пока не сломалась доска.
Кого ударит он ногой,
Тому не встать с земли.
Тридцать воинов короля
У двери Сигне легли.
Едва надели на него
железные оковы,
Хавбор их порвал, как траву,
Освободился снова.
Злая служанка да будет в аду,
На ум ей пришло сказать:
«Только волосом госпожи
Хавбора можно связать.
Волосом Сигне вяжите его
Хоть на один оборот.
Скорей разорвется сердце его,
Чем волос он разорвет».
Волосом Сигне связали его
На один оборот,
И Хавбор волоса не разорвал,
Умрет – а не порвет.
«Послушай, Сигне, любовь моя,
Меня схватили враги.
Когда увидишь, что я в петле,
Светлицу свою подожги».
«Хавбор, знай, что убийцам твоим
Я никогда не прощу.
Невестам их за нашу любовь
Я нынче же отомщу».
Хавбор к виселице подошел,
Врагам он молвил так:
«Повесьте прежде мой красный плащ,
И это будет знак.
Повесьте прежде мой красный плащ,
Он краснее огня.
Пусть женщины увидят его
И пожалеют меня».
Сигне увидела красный плащ
И сразу все поняла.
Она подожгла светлицу свою –
Пускай горит дотла.
Солому на крыше она подожгла,
Дала она пламени взвиться
И со служанками заперлась
В пылающей светлице.
Хавбор сказал, что хочет он
Подольше на мир посмотреть,
Он медлил, покуда светлица ее
Не стала жарко гореть.
«Теперь снимайте красный плащ,
Висеть недолго ему.
Тысячу жизней дайте мне –
Я ни одной не возьму».
Сивард-король спросил слугу,
Пробегавшего мимо:
«Что за костер такой горит,
Откуда столько дыма?»
Ему отвечал юный слуга
В печали и слезах:
«Сигне светлицу подожгла,
Неведом ей, видно, страх».
«Тушите, воины, пожар,
Не дайте Сигне сгореть!
Достаньте Хавбора из петли,
Не дайте ему умереть!»
Сигне мертвой они нашли
Среди обугленных тел.
Хавбора мертвым они нашли,
Дух его отлетел.
«О знать бы, как любила она,
Как Хавбор ее любил,
Даже ради Дании всей
Я их бы не погубил!»
Сигне – в огне, Хавбор – в петле
Нашли свой путь к могиле.
А злую служанку в тот же день
В землю живой зарыли.
Вам эту девушку не покорить.
 

   Ульв нашел верное слово. Все, кто слышали балладу, одобрительно зашумели, стали просить скальда прочитать свои собственные висы. А Харальд негромко сказал:
   – Ты, Халльдор, очень похож на моих братьев. Но я их люблю.
   Халльдор промолчал. Ульв улыбнулся, вздохнул. Небо на востоке стало медленно отдаляться, темнея. На север плыла галера Харальда, в столицу Гардарики, где правил конунг Ярицлейв.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ХАРАЛЬДА В СКАНДИНАВИЮ

   «Мужественным нужно быть не по принуждению, а потому, что это прекрасно».

Аристотель. Древнегреческий философ. IV в. до н. э.

   «Себя познай и нрав времени».

Эсхил. Древнегреческий драматург. VI-V вв. до н. э.

 

 
   Конунг Ярицлейв выполнил все условия договора: он выдал дочь Эллисив замуж за вождя верингов (здесь их называли варягами), сохранил все богатства Харальда, выделил богатое приданое. И пир был на свадьбе.
   И всю зиму дружина Харальда отдыхала, пировала, воины радовались зиме и снегу, нескончаемому веселью, щедрому гостеприимству. Хорошо – отдыхать, веселиться, не думать ни о чем – хорошо.
   Несколько лет назад, еще до битвы при Стикластадире, Ярицлейв предлагал гостившему у него Олаву богатые земли в своей стране. Конунг Норвегии, проигравший войну Кнуту Могучему и вынужденный бежать из родной страны, не принял дар, не остался в стране Ярицлейва, отправился в Норвегию и погиб там в жестокой битве.
   Харальду, своему зятю, Ярицлейв даже не пытался предлагать что-либо подобное. Он знал, что юного вождя – победителя – ждут великие дела. Он так же знал, что Харальд ни за что на свете не останется в Гардарики, в любой другой стране. Он рвался на родину. Конунг Гардарики рассказал ему о сложившейся на Варяжском^[2] море положении после смерти Кнута Могучего.
   Последний разговор между ними состоялся весной, еще неровной на тепло и холод, когда корабли Харальда готовы были к отплытию на Запад.
   – Тебе будет трудно осуществить задуманное, – сказал Ярицлейв. – Магнуса не зря назвали Добрым. У него много союзников и в Дании, и в Норвегии, и в Швеции, и даже в Англии. Помни об этом.
   – Шведский конунг Свейн сын Ульва не союзник Магнусу, ты же сам говорил, – упрямо ответил Харальд, не желая понять главную мысль тестя.
   – Я говорю о Магнусе Добром, – повторил Ярицлейв.
   – Если он не отдаст мою долю наследства, я буду воевать с ним. Я бил сильных, злых и добрых. Магнус не сильнее и не добрее их.
   – На поле сражения. Но у него другая сила. Его прозвал добрым твой народ.
   Ярицлейв посмотрел на Харальда, умолк, словно бы вспоминая о чем-то, не менее важном, чем все обсуждаемые ими проблемы. Красавец-воин стоял перед ним, переминаясь с ноги на ногу. Светлые волосы до плеч теребил весенний ветер; глаза нетерпеливо, но несуетно осматривали знакомые пейзажи, знатных и простых людей, собравшихся проводить в далекий путь гостя и его жену Эллисив, воинов Харальда.
   Харальд долго ждал этого часа, торопил время. Зима была веселая, бурная, гуленная. Ярицлейв и его жена Ингигерд сделали все, чтобы молодые не замечали времени, чтобы эта светлая морозная зима в Гардарики оставила у них в памяти только доброе, радостное. И вот настал час расставания. Последние минуты. Харальд изменился в лице, мягче стал его неспокойный взгляд. Он сказал:
   – С добрыми воевать труднее, ты прав… – и, наконец, сменил тему. – Я буду беречь Эллисив, как ты берег верность мне, нашему договору. В этом мире я таких верных людей не встречал. Будь спокоен за дочь свою. Она – моя жена.
   – Мир большой, – вставил Ярицлейв, и в голосе его стало больше покоя, меньше тревоги.
   Но когда корабли Харальда отплыли от берега, когда через несколько долгих минут исчезли они за мягким поворотом реки, конунг русов сказал жене:
   – Трудный он выбрал путь.
   И вздохнул, не скрывая печали и чисто стариковского недоверия к делам и мечтам молодых.
   – А ты говорил, что он – суровый, – вспомнила давнишний спор Ингигерд, но муж не стал ей отвечать, даже не вздохнул от раздражения, будто бы не слышал ее реплики: лишь глянул он на жену свою голубоглазую и сказал ровным голосом мудреца:
   – Пора домой. Ветер свеж.
   То было в Альдейгьюборге^[3]. Корабли Харальда взяли курс на запад, в Швецию, в Сигтуну.
   Быстрый ветер не спорил с волной – кто сильней? – не тревожил глубины морские, не трепал паруса, гнал, гнал на запад корабли Харальда, победителя, истосковавшегося, как и вся его дружина, по родной земле, по суровой красоте северного края, по причудливым извивам берегов, по тихой воде фьордов, куда тянется душа любого скандинава, потому что здесь, во фьордах, так затейливо и грустно соприкасаются две частицы одной души: морской и земной. Душа, душа! Она увлекала людей в мир мечтаний и грез, и творили они, люди фьордов, мир троллей и эльфов, привидений и водяных, русалок и карликов, колдунов и валькирий, оборотней… Душа, душа! Ее так трудно описать миром слов, линий, фигур, даже самых изощренных, сложных. Но она манит, она зовет к себе, она требует: познай меня; познав, облегчишь себе путь. Эта странная логика (в ней есть печать лукавства) с запредельных времен очаровывала человека, он познавал, он искал способы и средства познания и фиксации познания – самопознания. Он нашел их здесь, в стране фьордов, – в самых удивительных фантастических образах. Вот – оборотень. Что это такое? Это – одна из граней души человеческой. Утром он человек, нежный, как вода в жаркий полдень, днем он суров в трудах и заботах, вечером… он какой-то другой, ночью он может быть волком. Ночь для души – вершина самопознания. Не та ночь, когда солнце спать улеглось в своей опочивальне за мягким овалом гор на западе, когда люд, подчинясь законам солнца, закрывает, усталый, глаза в своих дворцах, домах, избушках и землянках, а та ночь, которая, растревожив беспрерывной чередой дел и бед, забот и споров род человеческий, предоставляет людям искусительную возможность доброму потребовать добро свое, слабому стать берсерком, сильному – взять в руки меч, злому – прилечь на плечо верной подруги и разрыдаться, нежному – топить в море крови таких же, как и он… Ночь души.
   Отсюда, из страны фьордов, жестким веером расходилась по странам Европы, Азии, Африки, Америки волна войн. Здесь же бил неповторимо чудесный источник поэтического вдохновения, источник мыслей, чувств, звуков…

 
Счастлив славой, вывел
Ты струг с красным грузом,
Вез казну златую,
Харальд князь из Гардов.
Ветер клонил студеный
Коней рой. В Сигтуну
По свирепым тропам
Выдр спешил ты, княже.
 

   Сказал вису Валгард с Поля, скальд, когда корабли Харальда, словно почувствовав резными своими носами близость земли, устремились к берегам Швеции.