Страница:
– В чем же разница этих слов? – спросил Вильгельм и удивился: как быстро скачут его мысли!
– Цезарь и все после него покоряли племена и народы острова, теснили их с благодатных земель. Они покоряли народы.
– Это так, – молвил Вильгельм, пытаясь ухватиться за идею Ланфранка, понять ее.
– Тебе может выпасть совсем другая задача.
– Какая?
– Завоевать Англию. Завоевать. Момент может наступить очень скоро.
– После смерти Эдуарда Исповедника?
– Он проживет еще долго.
– Воевать против него я не смогу.
– Ты не понял меня, Эдуард может прожить долго, но время это пролетит для тебя быстро, и когда настанет твой час, то…
– Я понял.
– Ты не должен тянуть со свадьбой.
– Опять Матильда! Неужели без нее никак нельзя.
– Без нее нельзя. И ты знаешь это лучше меня. Тебе, вероятнее всего, придется завоевывать Англию. К этому нужно готовиться основательно.
– В чем тут разница! Завоевать, покорить – победить, победить их всех надо в нескольких сражениях! Как то делал Цезарь и в Галлии, и в Британии.
– Нет. Племена в любую минуту могут выйти из повиновения. И тогда война. Так было в Англии после Цезаря. Восстание племен следовало одно за одним. Самое крупное из них вспыхнуло в 57 году по Рождеству Христову, почти тысячу лет назад.
– Ты можешь рассказать об этом?
– Мы сядем. Я устал с дороги.
Они сели за стол, разница в росте стала не столь заметной.
– Все началось в храме друидов. Я расскажу тебе.
БОАДИЦЕЯ
Небольшими колониями жили вокруг Лондония ветераны римской армии. Обитатели Альбиона по-разному относились к ним, терпели, старались не конфликтовать с заносчивыми, чванливыми бывшими вояками. Слишком уж сильны были римские легионы. Одержать победу над ними в открытом сражении не могло ни одно, даже самое могущественное племя. Но не только военная сила римлян пугала местных вождей, а сила другая – страшная. В середине I века нашей эры по всем закоулкам, провинциям и колониям Римской империи разнеслась весть о неслыханной жестокости императора Нерона, погубившего собственную мать Агриппину. Эта расправа с женщиной, с матерью, поразила и напугала всех.
Варварами называли римляне племена и народы, с которыми вели беспрестанные войны более семи веков. Суровыми, подчас жестокими могли показаться жителям Апеннин нравы и обычаи «варваров» – хотя бы тех, кого покорили они на Альбионе. Но император Нерон убил мать свою! Что за человек, что это за люди, что за город – Рим, если там происходит такое?!
Известие о злодеянии в столице империи буквально сковало волю Празутага, царя мужественного и сильного племени иценийцев, занимавших долину реки Темзы. Несколько дней Празутаг не мог прийти в себя. Затем во всеуслышание заявил, что назначает Нерона (вместе со своими дочерьми) наследниками огромного богатства. Что случилось с Празутагом? Почему он сделал это?
Все друзья и даже враги прекрасно знали этого бесстрашного воина, мудрого полководца. Не боялся он никого. Он даже богов не боялся. Он испугался Нерона, который подействовал на царя иценийцев, как злой колдун, как действует удав на кролика.
Празутаг надеялся, что хоть часть наследства император оставит его дочерям. Он не знал Нерона. Он не знал римлян.
Римские воины, почуяв слабинку, стали грабить и разорять владения иценийцев, как добычу. Для них не существовало преград, никакие душевные муки не тревожили их. Нерон убил мать – ему виднее, он император. Празутаг обмяк волей – надо пользоваться этим, пока не поздно. Царь иценийцев не успел защитить свой народ от жестокого врага, умер. Римские легионеры-ветераны совсем распоясались. Они нападали на поселения и города, врывались в дома. Их интересовало все: богатство, женщины всех возрастов – желательно познатнее. Почему? У каждого легионера-ветерана на этот вопрос имелся свой ответ, но иценийцев поведение вояк взбесило.
Боадицея, вдова Празутага, пыталась не впустить римлян в дом. Они уговаривать ее не стали. Взломали дверь, бросили царицу на широкую скамью, высекли ее плетками хлесткими за негостеприимство. Но этого им было мало.
– Где твои девки? – Легионерам хотелось знатных дам.
Боадицея не стонала, не дергалась от ударов визгливых плеток, молчала. И мечтала только об одном: чтобы дочерей не тронули эти нелюди.
– Где девки, говори! Не найдем – засечем! – рычали вспотевшие ветераны и стегали плетками по телу молчаливой царицы.
– Нашел! – в дом вбежал воин. – В храме они. Ха-ха!
– Ох-х, – горестно простонала царица, напомнила очумевшим от радости легионерам о себе.
– Вставай! С нами пойдешь! – скомандовал один из ветеранов.
Боадицея поднялась, пошла в окружении одичалых людей в храм. Там два друида у алтаря шептали заклинания, пытаясь отогнать беду, спасти от бесчестия дочерей Празутага – здесь же девушки сидели, думали о чем-то.
О чем думают дочери царей в возрасте добрачном? О свадьбах они думают, о женихах. Чаще всего они думают об этом, приятное это времяпрепровождение для дочерей владык, и не только владык, но и всех других, даже нищих отцов. И в этом все добрачного возраста девчонки удивительно похожи во всех уголках не только Римской державы, но и мира.
«Женихи», римская солдатня с жадными лицами, с нетерпением мужиков ветеранного возраста, с плетками в руках спешили в храм, к своим «невестам». Очень спешили римляне вступить в брак.
Широким шагом вошли они в храм: небольшое каменное помещение, тихое, с алтарем. Друидов, так и не доколдовавших, недозвавшихся своих богов, отбросили по одну сторону алтаря, «невест» несчастных, перепуганных, оставили на противоположной стороне; девушки там и сидели, дрожали, нетронутые пока. Потом была Боадицея. Иссеченная плетьми, в драной хламиде она смотрела с ужасом на робкий огонь алтаря. В глазах матери бился огонек кроваво-рыжий, билось одно только желание – броситься в огонь, сгореть в нем, не дожидаясь «свадьбы». Ей не дали броситься в огонь, ее передвинули к обомлевшим друидам.
И свадьба началась.
Что плохого сделала Боадицея в своей жизни? Зачем ей горе такое преподнесла судьба? Она дергалась в бессилии в крепких руках мужиков, ветераны устали бороться с ней, ударили ее в живот. Она охнула, упала на землю, завертелась змеей, пытаясь отвернуться, уткнулась в стену, в пол – ей не позволили:
– Смотри! А то убьем всех!!
И девочки ее сначала дергались, сопротивлялись, получали удары по почкам, по спине. Хорошо они держали удары тренированных кулаков, сопротивлялись, пока не вспомнили легионеры, куда бить надо женщину, чтобы сломить ее волю. В грудь ударил ветеран свою невесту – старшую из дочерей. Она замерла на миг, потеряла дыхание, осмотрела плавным взглядом всех и смирилась. Свадьба так свадьба. Только чтобы в грудь не били – очень больно.
А мать кусала губы, мотала головой, ломала руки, а друиды что-то нервное шептали, а женихи меняли друг друга, и девочки, дочери царя Празутага – было им лет тринадцать, пятнадцать, шестнадцать – уже не вздрагивали, молча исполняли приказы, короткие, как смерть, и огонь алтаря спокойно шевелился, и ветераны, истосковавшиеся по дракам, по «свадьбам», дрожали по-лошадиному от удовольствия, и … все-таки свадьбе пришел конец, и выволокли всех «невест», Боадицею и друидов из алтаря, и подожгли его римские воины, «женихи» той жуткой свадьбы.
Огонь восстания вспыхнул мгновенно. Иценийцы забыли сковывавший их страх, бросились в бой. К ним присоединились тринобанты, другие народы туманного острова. Боадицея возглавила армию британцев, повела их на Камулодун, колонию легионеров-ветеранов. Они и раньше вели себя на чужой земле, как настоящие рабовладельцы. Но такого римляне не позволяли себе. Солдаты действующей армии потакали ветеранам во всем, надеясь, что на старости лет им тоже помогут те, кто заменит их в войске. Британцы терпели, молчали, копили злость. Накопили. «Свадьба» в храме царицы Боадицеи взбесила бриттов. Камулодун был взят сходу.
С ветеранами рассчитались, не церемонясь. Резали попавших в плен римлян без разбора, как баранов перед знатным пиром. Победа радовала. Армия восставших быстро росла. Свобода была близка. И не было жалости к врагу. В плен римлян не брали. Никаких пленных, никаких денег за спасение – только смерть, тем, кто сотворил на родной земле злодеяние, только свобода.
На пути у восставших встал девятый легион легата Петилия Цереалиса, но волна британцев смела с лица земли римлян. Боадицея с дочерьми носилась в колеснице по полю боя и всем видом своим, глазами, воспаленными местью, разжигала страсти у соотечественников. И опять только смерть, только смерть. Ни один пеший воин не вырвался из рук победителей. Лишь Петилий Цереалис с конницей улизнул от расправы. Ему повезло.
После короткого отдыха Боадицея направила армию на Лондиний, куда устремились с запада солдаты легата Светония. Трудно было римлянам пробиться сквозь взбудораженную восстанием страну, каждый день бой, каждая ночь полна тревог. Но Светонию, опытному военачальнику, удалось опередить восставших и первым прорваться в Лондиний.
Красивый был город.
Раскинулся он вдоль Темзы, окутал себя пышной зеленью, по утрам нахлобучивал роскошную шапку тумана, которая долго покоилась на его мохнатой голове. Тянулись в Лондиний купцы, ремесленники, прочий люд, отставные солдаты, неплохо жилось римлянам в британском городе!! Не хотелось им войны. Надеялись они на Светония, но тот, понимая, что слабоукрепленный город не удержать, решил сохранить воинов и оставил Лондиний.
Боадицея была тут как тут. Восставшие безжалостно разграбили город, резали римлян с той же свирепостью, но – об этом не говорят даже римские хронисты – до зверств, подобных учиненному ветеранами в храме Боадицеи, они не опускались. Видимо, находились они на той стадии варварства, которая еще не позволяла им совершать такое.
За Лондинием был Верулам, провинциальный богатый городок. И опять меч, огонь, виселицы, кровь – только смерть могла насытить восставших, только смерть. Они рвались к свободе, шалели от ее близости и били римлян, били безжалостно.
Светоний отступал, собирал по пути воинов, укреплял легионы. Десять тысяч бойцов собрал. Достаточно этого, чтобы разгромить армаду осатанелого врага, почуявшего свободу? Семьдесят тысяч человек уже убили британцы в городах и селениях, около сотни тысяч солдат, готовых умереть, но не покориться, преследовали римлян по пятам. Можно ли их победить?
Светоний вошел в долину, осмотрел местность и решил дать бой британцам, понимая, что дальнейшее отступление пагубно скажется на боевом духе римлян, не привыкших так долго отступать. Он выбрал хорошее место для битвы, построил небольшое свое войско: в центре поставил легионы, окружил их легковооруженными пехотинцами, на флангах – на покатых холмах – распределил конницу. Подошли британцы.
Боадицея с развевающимися на ветру волосами выехала на колеснице перед войском и крикнула соотечественникам, показывая им дочерей и тело свое, опозоренное лозами и плетками: «Нас всех ждут рабство и поругание! Мы должны победить!» Упрямо выгнутый стан, голос, зовущий драться, мстить, победить, сверкающие ненавистью глаза заражали воинов той магнетической силой, которая не раз сокрушала на пути все преграды. Воины кричали ей нетерпеливо: «Веди нас в бой! Мы победим!» И в густом многоголосом рокоте царица чувствовала победу.
Этот злобный рокот слышали римляне, перед которыми стоял спокойный и уверенный Светоний. Он видел буйную царицу, змеино развевающиеся волосы ее, ощущал неистовство, исходящее от обиженной царицы, от каждого британца, готового убивать в ненасытной мести всех – до последнего – римлянина. Он понимал, какую силу несет в себе оскорбленная душа каждого британца, к тому же одержавшего несколько важных побед. Очень опасен был враг.
Светоний смотрел в глаза воинов. Римляне с волнением смотрели на него. Никто больше не хотел отступать. Но как победить Боадицею? Волновались римляне. И лишь удивительное спокойствие и уверенность Светония рассеивала волнение. Полководец напомнил солдатам о главном преимуществе римского войска – о железной дисциплине строя, о твердости духа. Воины поняли его.
Британцы бросились в атаку. Они знали силу римлян, но никто в армии Боадицеи не думал, что десять тысяч пусть даже самых стойких солдат могут выдержать натиск стотысячного войска. С диким криком налетели они на легионы и вдруг отпрянули назад, осыпанные стрелами и дротиками.
«Вперед! За свободу!» – кричала царица, не догадываясь, что уже в первой схватке решилась ее участь, исход боя, судьба родины. Британцы с яростью подраненного зверя вновь ринулись на врага. Но не успели они приблизиться к легиону, как вновь были осыпаны градом стрел. Узкая долина и лес в тылу легионов, а так же холмы на флангах врага не дали британцам возможность окружить римлян, а Боадицея все кричала и кричала: «Вперед! За свободу!»
И в третьей попытке воины Альбиона накатились всесокрушающей волной на легион Светония. Но римляне вновь выстояли. Не сокрушила их волна, и тут же угасла ее мощь, откатилась она назад, бессильная, на погибель свою.
Светоний повел легион в атаку. Железным клином врезался он в строй британцев – да не строй то был, а густое месиво бегущих воинов. Конница римлян и легковооруженные пехотинцы спешили в бой, позабавиться. Бесформенная толпа обмякших душой и волей людей – режь-коли, сколько хочешь.
Боадицея устремилась в гущу битвы, но возница повернул колесницу, погнал коней подальше от ада боя, спас царицу, будто нуждалась она в спасении, поруганная, побитая. Зажатые узким горлом долины британцы не смогли вырваться на простор, продолжить борьбу, а римляне били и били их. Солдат били, женщин, стариков и детей – как недавно британцы в занятых ими городах, – били и били, – как всегда во всех битвах с непокорными народами, били римляне британцев, а Боадицея, метаясь в колеснице, на глазах дочерей своих, жрецов и телохранителей … выпила яд. Она не могла видеть родину, Британию, под пятою у римлян.
НЕЗАКОННОЕ РОЖДЕНИЕ
– Все-таки римляне завоевали Альбион! – воскликнул Вильгельм.
– Они покорили племена, обитавшие на юге острова, – вновь уточнил Ланфранк. – Это восстание многому научило римлян. Они стали более осторожными, силу применяли только в исключительных случаях.
– Почему же народы острова не выгнали их со своей земли? Почему не объединились в борьбе?
– Внутренне распри мешали сделать это. А римляне, между прочим, гасили огонь междоусобиц, и этим, надо признаться, делали полезное дело… Завоевать же остров им не удалось. Тебе нужно ехать к отцу Матильды. – Ланфранк поднялся, сказал: – Завтра утром я отправлюсь в Бек.
– Я хорошо отблагодарю тебя за оказанную помощь, – Вильгельм тоже поднялся, пошел нога в ногу с гостем на выход.
– Херлуин собрал в монастырской библиотеке много хороших книг, – словно вспомнил о чем-то важном Ланфранк. – В англо-саксонских хрониках все об этом сказано. Да поможет тебе Бог!
Что-то более прочное, чем размеры тела, чем все эти внешние призрачные признаки делают человека личностью, способной вершить великие дела, способной мыслить глобально, как во времени, так и в пространстве. Но что? Неуемное желание, перерастающее в жизненную потребность, которая, в свою очередь, заставляет человека постоянно искать, думать, работать, поднимать себя до уровня этого своего неуемного желания? Что, что делает человека личностью? Талант? Случайное стечение обстоятельств? Что еще?
Ланфранк возвращался в Бек в прекрасном настроении. Европа лежала под копытами его коня. Европа. Приор монастыря, разглядывая дорожную пыль, с гордостью вспоминал разговор свой с кардиналом Гильдебрандом и повторял про себя: «Вся Европа – это единый, живой организм, очень сложный. Он живет по определенным законам, мы их не знаем. Их знает Господь Бог. Нам известно пока лишь одно: здесь все связано, ни одно событие в какой-либо точке не происходит бесследно для Европы в целом, а, значит, для любой другой ее точки. Это мы уже поняли. Это надо помнить всегда. Этим можно управлять».
Любой человек имеет право думать, даже если ему запрещают заниматься этим по разным причинам. И нет на земле, и не было, и не будет такого человека, который отказался бы от этого права. Думают все. И многие при этом не мешают друг другу жить. И себе лично они не мешают жить. Просто – думают и радуются жизни. До тех пор, пока в голову не забредает мысль, подобная той, которая осенила Ланфранка: «Этим – то есть движением жизни огромного континента! – можно управлять». Подобные мысли, если их сразу же не выбросить из головы, мешают жить не только тем, к кому они забредают в голову, но и окружающим, и всем народам огромных регионов планеты.
Ланфранк был, пожалуй, единственным человеком в Европе, который в середине XI века мог мыслить так объемно – в пространстве и во времени. Ему, казалось, бесцельно разглядывавшему клубы пыли под копытами ленивого коня, оставалось совсем немного до еще более глобальной – планетарной идеи: Земля, планета в целом, есть живой организм, и все в нем взаимосвязано, скреплено законами Бога, и любой укол в той или иной точке пусть не сразу, но обязательно отзовется во всем организме…
Мог ли Ланфранк додуматься и до этой идеи? Вряд ли. Недаром его называли человеком меры. Он знал меру. Он не мог и не хотел «осваивать» гибким своим умом мировые пространства, скажем, от Ирландии и Исландии через всю Евразию вплоть до Японии и Бирмы. От острова до острова. Многое поразило бы Ланфранка, задумай он окинуть умом это пространство. Многое могло бы ему подсказать. Но он знал меру. Ему и Европы вполне хватало. Да и не родился еще тот человек на Земле, который произнесет приговором слова: «От моря до моря». Еще только дед того человека родился где-то в долинах рек Керулен и Орхон. И пройдет еще много сотен лет прежде, чем человечество рискнет сказать: «От острова до острова!» Так глобально в XI веке оно еще думать не хотело, не могло.
ОТ ОСТРОВА ДО ОСТРОВА
Ирландцы воевали с родственными кельтскими племенами на Альбионе. Остров за десять столетий испытал на себе удары трех могучих волн с материка: римлян, англосаксов, викингов (данов, норвегов).
Южная и Центральная Европа, с трудом отражая набеги «людей с Севера», вела долгую, многовековую войну в Средиземном море с арабами.
Рим, кроме этого, совсем переругался с Константинополем в вопросах веры – ничего хорошего грядущий раскол христианской церкви христианам дать не мог.
Арабы к XI веку ослабли, Багдадский халифат развалился, но в Малой Азии появилась новая мощная сила – турки-сельджуки.
Мусульмане вторглись в Индию. Индия воевала в том числе и с народами, обитавшими на Индокитайском полуострове, где племена и народы, выращивали неповторимые по красоте и очарованию деревья всемирного сада общечеловеческой цивилизации.
Сюда, в долину реки Иравади, после мучительных и долгих мытарств, которые продолжались в общей сложности более 1,5 тысяч лет, пришло из северо-западного Китая племя кочевников-скотоводов, не желающее жить по законам войн и человеческого сумасбродства. Бывшие пастухи осели в долине реки Иравади… Приняли-таки законы, от которых уходили их предки, основали в 1044 году Паганское царство, соседствующее с двумя воинственными и крупными государствами на севере: с Наньчжао и с Китаем.
Китай вел войны со всеми своими соседями. Покоя в Поднебесной после падения империи Тан не было. Наиболее опасными соперниками Китая в XI веке являлись государство Наньчжао, Тангутское царство или Си Ся, государство Ляо. Воевали воины Поднебесной и с корейцами.
В Японии же еще в X веке императоры постарались сделать все, чтобы оградить страну от мощного экономического, культурного и духовного давления со стороны могучего Восточного соседа.
На северных границах Поднебесной в долинах Орхона и Керулена, вспыхнула с новой силой межплеменная распря. Вскоре там родится Чингисхан, впервые в истории людей сказавший страшные слова: «От моря до моря».
На необозримых пространствах Дикой Степи, где еще совсем недавно хозяйничали тюрки (Восточный Тюркский каганат и Западный Тюркский каганат занимали территорию от Кореи до Арала) бродили бесчисленные кочевые племена, нагуливали стада свои и собственную силу.
В 1043 году Оару (Волгу) форсировали половцы, до этого долгое время обитавшие в Степных просторах Западной Сибири, вытеснили из Южнорусских степей печенегов. Надо заметить, что по этой самой реке Оаре уже две больших сотни лет (два раза по сто двадцать) торговали с арабами народы Восточной Европы, а так же «люди Севера». Печенеги отошли под давлением половцев на запад, на территорию Византийской империи, откуда победоносный Харальд сын Сигурда Свиньи возвращался на ладье, сочиняя «Висы радости», посвященные дочери Ярицлейва.
Он рвался на родину. Он приехал на родину, добился в Норвегии власти, много воевал в Свейском море, в том числе и с конунгами Дании.
А те воевали с англичанами.
А на западных границах Альбиона шла упорная борьба кельтских племен.
От острова до острова. Всюду – война, всюду распри. Лишь один остров на северо-западной окраине Европы пока не воевал. Исландия. Туда ушли недовольные державной политикой Харальда Прекрасноволосого норвежцы еще в IX веке. Они спасли себя и детей своих от внешних войн, сохранили в себе поэтическую душу предков, но и им не удалось избежать распрей и многих пороков, от которых они бежали с материка, как бежали в долину реки Иравади будущие основатели Паганского царства.
От острова до острова. От Исландии до Японии. Через всю Евразию. Такие похожие люди.
Огромный материк похож чем-то на странные весы. Южный пик Индостана, покоящийся на глыбе океана, и две обширные чаши – от острова до острова. И очень похожие люди – воины – поэты. Середина XI века.
Ланфранк, худой приор, с итальянским смуглым загаром, на ленивом коне, нехотя бредущем по мягкой пыльной дороге. И мысль его, объемная во времени и в пространстве, но сконцентрированная на одном человеке: на незаконнорожденном герцоге Нормандии.
«Нельзя крушить законы, данные Богом, – подумал осторожный Ланфранк. – Надо их использовать, Вильгельм должен завоевать Англию. В Европе такого человека найти трудно».
Вильгельм в это время крепко спал, как могут спать сильные люди могучей комплекции и доброго здоровья после крупной жизненной удачи: например, на охоте, на поле боя, в других подобных делах. Проснулся он в полдень.
За столом слуга доложил, что к отъезду все готово. Ел дюк Нормандии с аппетитом – он любил хорошо поесть. Затем вышел во двор замка: рыцари уже сидели на конях. Он любил это зрелище! Он любил силу. Юркий слуга держал коня. Тот, увидав хозяина, дружелюбно повел мордой. Хороший конь. По комплекции хозяина. Без лишних эффектов Вильгельм спокойно сел в седло, улыбнулся чему-то, и небольшой его отряд покинул замок. У Вильгельма начиналась новая жизнь.
Отца его, Роберта, не зря прозвали Дьяволом. Его поступки отличались даже в тот суровый век странной жестокостью, непредсказуемостью. Могучий воин, взрывной, диковатый (как и все потомки по мужской линии Хрольва Пешехода), он никому не прощал даже мелких ошибок, мстил с изощренностью, поражавшей всех. Даже на охоте был он свиреп и загадочен. Мог в любую минуту бросить все, отправиться домой – зачем, никто не знал. Нормандцы давно приняли христианство. Здесь, в Руане, в 1013-1014 годах крестился Олав, конунг Норвегии. Здесь строились церкви и монастыри. В Роберте же, христианине, оставалось еще очень много языческого, раскованного. Быть может, именно это противостояние двух могучих сил – христианского смирения и языческой непокорности – и являлось причиной всех его бед, всех «подвигов» Роберта Дьявола, который одновременно мог быть добрым и злым, верным другом и беспощадным мстителем…
С удачной охоты скакал он как-то лесным кривотропьем домой. Друзья скакали рядом. Лес дрожал под ударами копыт. Дикий гогот людских глоток пугал зверя и птицу, людей пугал. Мимо ручья скакали всадники. Роберт остановил коня. В ясной воде небольшой лесной речки полоскали белье молодые девушки: какого охотника оставит равнодушным эта картина!
Солнце веселилось брызгами; речка, извиваясь между кустами, играла прядями водорослей; по колено в воде, холода не боясь, стояли полоскальщицы; и белое белье, скрученное в толстые канаты, держали они у груди, поглядывая робко на обомлевшего дюка Нормандии, на застывших в ожидании всадников. Что скажет хозяин? Какая мысль взбредет ему в голову? Все молчали, ждали. Даже кони, приученные к дисциплине, а, лучше сказать, к дикой воле Роберта Дьявола, стояли статуями, боясь шевельнуть хвостами. Одна из полоскальщиц с высокоподвернутым подолом, поправила волосы, шагнула к берегу, на ходу сбросила подол, подол намок, прилип к икрам. Девушка вышла из воды, услышала осторожный, всех удививший голос дюка;
– Цезарь и все после него покоряли племена и народы острова, теснили их с благодатных земель. Они покоряли народы.
– Это так, – молвил Вильгельм, пытаясь ухватиться за идею Ланфранка, понять ее.
– Тебе может выпасть совсем другая задача.
– Какая?
– Завоевать Англию. Завоевать. Момент может наступить очень скоро.
– После смерти Эдуарда Исповедника?
– Он проживет еще долго.
– Воевать против него я не смогу.
– Ты не понял меня, Эдуард может прожить долго, но время это пролетит для тебя быстро, и когда настанет твой час, то…
– Я понял.
– Ты не должен тянуть со свадьбой.
– Опять Матильда! Неужели без нее никак нельзя.
– Без нее нельзя. И ты знаешь это лучше меня. Тебе, вероятнее всего, придется завоевывать Англию. К этому нужно готовиться основательно.
– В чем тут разница! Завоевать, покорить – победить, победить их всех надо в нескольких сражениях! Как то делал Цезарь и в Галлии, и в Британии.
– Нет. Племена в любую минуту могут выйти из повиновения. И тогда война. Так было в Англии после Цезаря. Восстание племен следовало одно за одним. Самое крупное из них вспыхнуло в 57 году по Рождеству Христову, почти тысячу лет назад.
– Ты можешь рассказать об этом?
– Мы сядем. Я устал с дороги.
Они сели за стол, разница в росте стала не столь заметной.
– Все началось в храме друидов. Я расскажу тебе.
БОАДИЦЕЯ
Небольшими колониями жили вокруг Лондония ветераны римской армии. Обитатели Альбиона по-разному относились к ним, терпели, старались не конфликтовать с заносчивыми, чванливыми бывшими вояками. Слишком уж сильны были римские легионы. Одержать победу над ними в открытом сражении не могло ни одно, даже самое могущественное племя. Но не только военная сила римлян пугала местных вождей, а сила другая – страшная. В середине I века нашей эры по всем закоулкам, провинциям и колониям Римской империи разнеслась весть о неслыханной жестокости императора Нерона, погубившего собственную мать Агриппину. Эта расправа с женщиной, с матерью, поразила и напугала всех.
Варварами называли римляне племена и народы, с которыми вели беспрестанные войны более семи веков. Суровыми, подчас жестокими могли показаться жителям Апеннин нравы и обычаи «варваров» – хотя бы тех, кого покорили они на Альбионе. Но император Нерон убил мать свою! Что за человек, что это за люди, что за город – Рим, если там происходит такое?!
Известие о злодеянии в столице империи буквально сковало волю Празутага, царя мужественного и сильного племени иценийцев, занимавших долину реки Темзы. Несколько дней Празутаг не мог прийти в себя. Затем во всеуслышание заявил, что назначает Нерона (вместе со своими дочерьми) наследниками огромного богатства. Что случилось с Празутагом? Почему он сделал это?
Все друзья и даже враги прекрасно знали этого бесстрашного воина, мудрого полководца. Не боялся он никого. Он даже богов не боялся. Он испугался Нерона, который подействовал на царя иценийцев, как злой колдун, как действует удав на кролика.
Празутаг надеялся, что хоть часть наследства император оставит его дочерям. Он не знал Нерона. Он не знал римлян.
Римские воины, почуяв слабинку, стали грабить и разорять владения иценийцев, как добычу. Для них не существовало преград, никакие душевные муки не тревожили их. Нерон убил мать – ему виднее, он император. Празутаг обмяк волей – надо пользоваться этим, пока не поздно. Царь иценийцев не успел защитить свой народ от жестокого врага, умер. Римские легионеры-ветераны совсем распоясались. Они нападали на поселения и города, врывались в дома. Их интересовало все: богатство, женщины всех возрастов – желательно познатнее. Почему? У каждого легионера-ветерана на этот вопрос имелся свой ответ, но иценийцев поведение вояк взбесило.
Боадицея, вдова Празутага, пыталась не впустить римлян в дом. Они уговаривать ее не стали. Взломали дверь, бросили царицу на широкую скамью, высекли ее плетками хлесткими за негостеприимство. Но этого им было мало.
– Где твои девки? – Легионерам хотелось знатных дам.
Боадицея не стонала, не дергалась от ударов визгливых плеток, молчала. И мечтала только об одном: чтобы дочерей не тронули эти нелюди.
– Где девки, говори! Не найдем – засечем! – рычали вспотевшие ветераны и стегали плетками по телу молчаливой царицы.
– Нашел! – в дом вбежал воин. – В храме они. Ха-ха!
– Ох-х, – горестно простонала царица, напомнила очумевшим от радости легионерам о себе.
– Вставай! С нами пойдешь! – скомандовал один из ветеранов.
Боадицея поднялась, пошла в окружении одичалых людей в храм. Там два друида у алтаря шептали заклинания, пытаясь отогнать беду, спасти от бесчестия дочерей Празутага – здесь же девушки сидели, думали о чем-то.
О чем думают дочери царей в возрасте добрачном? О свадьбах они думают, о женихах. Чаще всего они думают об этом, приятное это времяпрепровождение для дочерей владык, и не только владык, но и всех других, даже нищих отцов. И в этом все добрачного возраста девчонки удивительно похожи во всех уголках не только Римской державы, но и мира.
«Женихи», римская солдатня с жадными лицами, с нетерпением мужиков ветеранного возраста, с плетками в руках спешили в храм, к своим «невестам». Очень спешили римляне вступить в брак.
Широким шагом вошли они в храм: небольшое каменное помещение, тихое, с алтарем. Друидов, так и не доколдовавших, недозвавшихся своих богов, отбросили по одну сторону алтаря, «невест» несчастных, перепуганных, оставили на противоположной стороне; девушки там и сидели, дрожали, нетронутые пока. Потом была Боадицея. Иссеченная плетьми, в драной хламиде она смотрела с ужасом на робкий огонь алтаря. В глазах матери бился огонек кроваво-рыжий, билось одно только желание – броситься в огонь, сгореть в нем, не дожидаясь «свадьбы». Ей не дали броситься в огонь, ее передвинули к обомлевшим друидам.
И свадьба началась.
Что плохого сделала Боадицея в своей жизни? Зачем ей горе такое преподнесла судьба? Она дергалась в бессилии в крепких руках мужиков, ветераны устали бороться с ней, ударили ее в живот. Она охнула, упала на землю, завертелась змеей, пытаясь отвернуться, уткнулась в стену, в пол – ей не позволили:
– Смотри! А то убьем всех!!
И девочки ее сначала дергались, сопротивлялись, получали удары по почкам, по спине. Хорошо они держали удары тренированных кулаков, сопротивлялись, пока не вспомнили легионеры, куда бить надо женщину, чтобы сломить ее волю. В грудь ударил ветеран свою невесту – старшую из дочерей. Она замерла на миг, потеряла дыхание, осмотрела плавным взглядом всех и смирилась. Свадьба так свадьба. Только чтобы в грудь не били – очень больно.
А мать кусала губы, мотала головой, ломала руки, а друиды что-то нервное шептали, а женихи меняли друг друга, и девочки, дочери царя Празутага – было им лет тринадцать, пятнадцать, шестнадцать – уже не вздрагивали, молча исполняли приказы, короткие, как смерть, и огонь алтаря спокойно шевелился, и ветераны, истосковавшиеся по дракам, по «свадьбам», дрожали по-лошадиному от удовольствия, и … все-таки свадьбе пришел конец, и выволокли всех «невест», Боадицею и друидов из алтаря, и подожгли его римские воины, «женихи» той жуткой свадьбы.
Огонь восстания вспыхнул мгновенно. Иценийцы забыли сковывавший их страх, бросились в бой. К ним присоединились тринобанты, другие народы туманного острова. Боадицея возглавила армию британцев, повела их на Камулодун, колонию легионеров-ветеранов. Они и раньше вели себя на чужой земле, как настоящие рабовладельцы. Но такого римляне не позволяли себе. Солдаты действующей армии потакали ветеранам во всем, надеясь, что на старости лет им тоже помогут те, кто заменит их в войске. Британцы терпели, молчали, копили злость. Накопили. «Свадьба» в храме царицы Боадицеи взбесила бриттов. Камулодун был взят сходу.
С ветеранами рассчитались, не церемонясь. Резали попавших в плен римлян без разбора, как баранов перед знатным пиром. Победа радовала. Армия восставших быстро росла. Свобода была близка. И не было жалости к врагу. В плен римлян не брали. Никаких пленных, никаких денег за спасение – только смерть, тем, кто сотворил на родной земле злодеяние, только свобода.
На пути у восставших встал девятый легион легата Петилия Цереалиса, но волна британцев смела с лица земли римлян. Боадицея с дочерьми носилась в колеснице по полю боя и всем видом своим, глазами, воспаленными местью, разжигала страсти у соотечественников. И опять только смерть, только смерть. Ни один пеший воин не вырвался из рук победителей. Лишь Петилий Цереалис с конницей улизнул от расправы. Ему повезло.
После короткого отдыха Боадицея направила армию на Лондиний, куда устремились с запада солдаты легата Светония. Трудно было римлянам пробиться сквозь взбудораженную восстанием страну, каждый день бой, каждая ночь полна тревог. Но Светонию, опытному военачальнику, удалось опередить восставших и первым прорваться в Лондиний.
Красивый был город.
Раскинулся он вдоль Темзы, окутал себя пышной зеленью, по утрам нахлобучивал роскошную шапку тумана, которая долго покоилась на его мохнатой голове. Тянулись в Лондиний купцы, ремесленники, прочий люд, отставные солдаты, неплохо жилось римлянам в британском городе!! Не хотелось им войны. Надеялись они на Светония, но тот, понимая, что слабоукрепленный город не удержать, решил сохранить воинов и оставил Лондиний.
Боадицея была тут как тут. Восставшие безжалостно разграбили город, резали римлян с той же свирепостью, но – об этом не говорят даже римские хронисты – до зверств, подобных учиненному ветеранами в храме Боадицеи, они не опускались. Видимо, находились они на той стадии варварства, которая еще не позволяла им совершать такое.
За Лондинием был Верулам, провинциальный богатый городок. И опять меч, огонь, виселицы, кровь – только смерть могла насытить восставших, только смерть. Они рвались к свободе, шалели от ее близости и били римлян, били безжалостно.
Светоний отступал, собирал по пути воинов, укреплял легионы. Десять тысяч бойцов собрал. Достаточно этого, чтобы разгромить армаду осатанелого врага, почуявшего свободу? Семьдесят тысяч человек уже убили британцы в городах и селениях, около сотни тысяч солдат, готовых умереть, но не покориться, преследовали римлян по пятам. Можно ли их победить?
Светоний вошел в долину, осмотрел местность и решил дать бой британцам, понимая, что дальнейшее отступление пагубно скажется на боевом духе римлян, не привыкших так долго отступать. Он выбрал хорошее место для битвы, построил небольшое свое войско: в центре поставил легионы, окружил их легковооруженными пехотинцами, на флангах – на покатых холмах – распределил конницу. Подошли британцы.
Боадицея с развевающимися на ветру волосами выехала на колеснице перед войском и крикнула соотечественникам, показывая им дочерей и тело свое, опозоренное лозами и плетками: «Нас всех ждут рабство и поругание! Мы должны победить!» Упрямо выгнутый стан, голос, зовущий драться, мстить, победить, сверкающие ненавистью глаза заражали воинов той магнетической силой, которая не раз сокрушала на пути все преграды. Воины кричали ей нетерпеливо: «Веди нас в бой! Мы победим!» И в густом многоголосом рокоте царица чувствовала победу.
Этот злобный рокот слышали римляне, перед которыми стоял спокойный и уверенный Светоний. Он видел буйную царицу, змеино развевающиеся волосы ее, ощущал неистовство, исходящее от обиженной царицы, от каждого британца, готового убивать в ненасытной мести всех – до последнего – римлянина. Он понимал, какую силу несет в себе оскорбленная душа каждого британца, к тому же одержавшего несколько важных побед. Очень опасен был враг.
Светоний смотрел в глаза воинов. Римляне с волнением смотрели на него. Никто больше не хотел отступать. Но как победить Боадицею? Волновались римляне. И лишь удивительное спокойствие и уверенность Светония рассеивала волнение. Полководец напомнил солдатам о главном преимуществе римского войска – о железной дисциплине строя, о твердости духа. Воины поняли его.
Британцы бросились в атаку. Они знали силу римлян, но никто в армии Боадицеи не думал, что десять тысяч пусть даже самых стойких солдат могут выдержать натиск стотысячного войска. С диким криком налетели они на легионы и вдруг отпрянули назад, осыпанные стрелами и дротиками.
«Вперед! За свободу!» – кричала царица, не догадываясь, что уже в первой схватке решилась ее участь, исход боя, судьба родины. Британцы с яростью подраненного зверя вновь ринулись на врага. Но не успели они приблизиться к легиону, как вновь были осыпаны градом стрел. Узкая долина и лес в тылу легионов, а так же холмы на флангах врага не дали британцам возможность окружить римлян, а Боадицея все кричала и кричала: «Вперед! За свободу!»
И в третьей попытке воины Альбиона накатились всесокрушающей волной на легион Светония. Но римляне вновь выстояли. Не сокрушила их волна, и тут же угасла ее мощь, откатилась она назад, бессильная, на погибель свою.
Светоний повел легион в атаку. Железным клином врезался он в строй британцев – да не строй то был, а густое месиво бегущих воинов. Конница римлян и легковооруженные пехотинцы спешили в бой, позабавиться. Бесформенная толпа обмякших душой и волей людей – режь-коли, сколько хочешь.
Боадицея устремилась в гущу битвы, но возница повернул колесницу, погнал коней подальше от ада боя, спас царицу, будто нуждалась она в спасении, поруганная, побитая. Зажатые узким горлом долины британцы не смогли вырваться на простор, продолжить борьбу, а римляне били и били их. Солдат били, женщин, стариков и детей – как недавно британцы в занятых ими городах, – били и били, – как всегда во всех битвах с непокорными народами, били римляне британцев, а Боадицея, метаясь в колеснице, на глазах дочерей своих, жрецов и телохранителей … выпила яд. Она не могла видеть родину, Британию, под пятою у римлян.
НЕЗАКОННОЕ РОЖДЕНИЕ
«Незнатные являются основой для знатных, а низкое – основание для высокого. Поэтому знать и государи сами называют себя «одинокими», «сирыми», «несчастливыми». Это происходит от того, что они не рассматривают незнатных, как свою основу».
Лао цзы «Дао дэ цзин». Древний Китай, V-IV вв. до н. э.
«Лучшее принадлежит всем».
Луций Анней Сенека. Римский политический деятель, философ. I в. до н. э.
– Все-таки римляне завоевали Альбион! – воскликнул Вильгельм.
– Они покорили племена, обитавшие на юге острова, – вновь уточнил Ланфранк. – Это восстание многому научило римлян. Они стали более осторожными, силу применяли только в исключительных случаях.
– Почему же народы острова не выгнали их со своей земли? Почему не объединились в борьбе?
– Внутренне распри мешали сделать это. А римляне, между прочим, гасили огонь междоусобиц, и этим, надо признаться, делали полезное дело… Завоевать же остров им не удалось. Тебе нужно ехать к отцу Матильды. – Ланфранк поднялся, сказал: – Завтра утром я отправлюсь в Бек.
– Я хорошо отблагодарю тебя за оказанную помощь, – Вильгельм тоже поднялся, пошел нога в ногу с гостем на выход.
– Херлуин собрал в монастырской библиотеке много хороших книг, – словно вспомнил о чем-то важном Ланфранк. – В англо-саксонских хрониках все об этом сказано. Да поможет тебе Бог!
Что-то более прочное, чем размеры тела, чем все эти внешние призрачные признаки делают человека личностью, способной вершить великие дела, способной мыслить глобально, как во времени, так и в пространстве. Но что? Неуемное желание, перерастающее в жизненную потребность, которая, в свою очередь, заставляет человека постоянно искать, думать, работать, поднимать себя до уровня этого своего неуемного желания? Что, что делает человека личностью? Талант? Случайное стечение обстоятельств? Что еще?
Ланфранк возвращался в Бек в прекрасном настроении. Европа лежала под копытами его коня. Европа. Приор монастыря, разглядывая дорожную пыль, с гордостью вспоминал разговор свой с кардиналом Гильдебрандом и повторял про себя: «Вся Европа – это единый, живой организм, очень сложный. Он живет по определенным законам, мы их не знаем. Их знает Господь Бог. Нам известно пока лишь одно: здесь все связано, ни одно событие в какой-либо точке не происходит бесследно для Европы в целом, а, значит, для любой другой ее точки. Это мы уже поняли. Это надо помнить всегда. Этим можно управлять».
Любой человек имеет право думать, даже если ему запрещают заниматься этим по разным причинам. И нет на земле, и не было, и не будет такого человека, который отказался бы от этого права. Думают все. И многие при этом не мешают друг другу жить. И себе лично они не мешают жить. Просто – думают и радуются жизни. До тех пор, пока в голову не забредает мысль, подобная той, которая осенила Ланфранка: «Этим – то есть движением жизни огромного континента! – можно управлять». Подобные мысли, если их сразу же не выбросить из головы, мешают жить не только тем, к кому они забредают в голову, но и окружающим, и всем народам огромных регионов планеты.
Ланфранк был, пожалуй, единственным человеком в Европе, который в середине XI века мог мыслить так объемно – в пространстве и во времени. Ему, казалось, бесцельно разглядывавшему клубы пыли под копытами ленивого коня, оставалось совсем немного до еще более глобальной – планетарной идеи: Земля, планета в целом, есть живой организм, и все в нем взаимосвязано, скреплено законами Бога, и любой укол в той или иной точке пусть не сразу, но обязательно отзовется во всем организме…
Мог ли Ланфранк додуматься и до этой идеи? Вряд ли. Недаром его называли человеком меры. Он знал меру. Он не мог и не хотел «осваивать» гибким своим умом мировые пространства, скажем, от Ирландии и Исландии через всю Евразию вплоть до Японии и Бирмы. От острова до острова. Многое поразило бы Ланфранка, задумай он окинуть умом это пространство. Многое могло бы ему подсказать. Но он знал меру. Ему и Европы вполне хватало. Да и не родился еще тот человек на Земле, который произнесет приговором слова: «От моря до моря». Еще только дед того человека родился где-то в долинах рек Керулен и Орхон. И пройдет еще много сотен лет прежде, чем человечество рискнет сказать: «От острова до острова!» Так глобально в XI веке оно еще думать не хотело, не могло.
ОТ ОСТРОВА ДО ОСТРОВА
Ирландцы воевали с родственными кельтскими племенами на Альбионе. Остров за десять столетий испытал на себе удары трех могучих волн с материка: римлян, англосаксов, викингов (данов, норвегов).
Южная и Центральная Европа, с трудом отражая набеги «людей с Севера», вела долгую, многовековую войну в Средиземном море с арабами.
Рим, кроме этого, совсем переругался с Константинополем в вопросах веры – ничего хорошего грядущий раскол христианской церкви христианам дать не мог.
Арабы к XI веку ослабли, Багдадский халифат развалился, но в Малой Азии появилась новая мощная сила – турки-сельджуки.
Мусульмане вторглись в Индию. Индия воевала в том числе и с народами, обитавшими на Индокитайском полуострове, где племена и народы, выращивали неповторимые по красоте и очарованию деревья всемирного сада общечеловеческой цивилизации.
Сюда, в долину реки Иравади, после мучительных и долгих мытарств, которые продолжались в общей сложности более 1,5 тысяч лет, пришло из северо-западного Китая племя кочевников-скотоводов, не желающее жить по законам войн и человеческого сумасбродства. Бывшие пастухи осели в долине реки Иравади… Приняли-таки законы, от которых уходили их предки, основали в 1044 году Паганское царство, соседствующее с двумя воинственными и крупными государствами на севере: с Наньчжао и с Китаем.
Китай вел войны со всеми своими соседями. Покоя в Поднебесной после падения империи Тан не было. Наиболее опасными соперниками Китая в XI веке являлись государство Наньчжао, Тангутское царство или Си Ся, государство Ляо. Воевали воины Поднебесной и с корейцами.
В Японии же еще в X веке императоры постарались сделать все, чтобы оградить страну от мощного экономического, культурного и духовного давления со стороны могучего Восточного соседа.
На северных границах Поднебесной в долинах Орхона и Керулена, вспыхнула с новой силой межплеменная распря. Вскоре там родится Чингисхан, впервые в истории людей сказавший страшные слова: «От моря до моря».
На необозримых пространствах Дикой Степи, где еще совсем недавно хозяйничали тюрки (Восточный Тюркский каганат и Западный Тюркский каганат занимали территорию от Кореи до Арала) бродили бесчисленные кочевые племена, нагуливали стада свои и собственную силу.
В 1043 году Оару (Волгу) форсировали половцы, до этого долгое время обитавшие в Степных просторах Западной Сибири, вытеснили из Южнорусских степей печенегов. Надо заметить, что по этой самой реке Оаре уже две больших сотни лет (два раза по сто двадцать) торговали с арабами народы Восточной Европы, а так же «люди Севера». Печенеги отошли под давлением половцев на запад, на территорию Византийской империи, откуда победоносный Харальд сын Сигурда Свиньи возвращался на ладье, сочиняя «Висы радости», посвященные дочери Ярицлейва.
Он рвался на родину. Он приехал на родину, добился в Норвегии власти, много воевал в Свейском море, в том числе и с конунгами Дании.
А те воевали с англичанами.
А на западных границах Альбиона шла упорная борьба кельтских племен.
От острова до острова. Всюду – война, всюду распри. Лишь один остров на северо-западной окраине Европы пока не воевал. Исландия. Туда ушли недовольные державной политикой Харальда Прекрасноволосого норвежцы еще в IX веке. Они спасли себя и детей своих от внешних войн, сохранили в себе поэтическую душу предков, но и им не удалось избежать распрей и многих пороков, от которых они бежали с материка, как бежали в долину реки Иравади будущие основатели Паганского царства.
От острова до острова. От Исландии до Японии. Через всю Евразию. Такие похожие люди.
Огромный материк похож чем-то на странные весы. Южный пик Индостана, покоящийся на глыбе океана, и две обширные чаши – от острова до острова. И очень похожие люди – воины – поэты. Середина XI века.
Ланфранк, худой приор, с итальянским смуглым загаром, на ленивом коне, нехотя бредущем по мягкой пыльной дороге. И мысль его, объемная во времени и в пространстве, но сконцентрированная на одном человеке: на незаконнорожденном герцоге Нормандии.
«Нельзя крушить законы, данные Богом, – подумал осторожный Ланфранк. – Надо их использовать, Вильгельм должен завоевать Англию. В Европе такого человека найти трудно».
Вильгельм в это время крепко спал, как могут спать сильные люди могучей комплекции и доброго здоровья после крупной жизненной удачи: например, на охоте, на поле боя, в других подобных делах. Проснулся он в полдень.
За столом слуга доложил, что к отъезду все готово. Ел дюк Нормандии с аппетитом – он любил хорошо поесть. Затем вышел во двор замка: рыцари уже сидели на конях. Он любил это зрелище! Он любил силу. Юркий слуга держал коня. Тот, увидав хозяина, дружелюбно повел мордой. Хороший конь. По комплекции хозяина. Без лишних эффектов Вильгельм спокойно сел в седло, улыбнулся чему-то, и небольшой его отряд покинул замок. У Вильгельма начиналась новая жизнь.
Отца его, Роберта, не зря прозвали Дьяволом. Его поступки отличались даже в тот суровый век странной жестокостью, непредсказуемостью. Могучий воин, взрывной, диковатый (как и все потомки по мужской линии Хрольва Пешехода), он никому не прощал даже мелких ошибок, мстил с изощренностью, поражавшей всех. Даже на охоте был он свиреп и загадочен. Мог в любую минуту бросить все, отправиться домой – зачем, никто не знал. Нормандцы давно приняли христианство. Здесь, в Руане, в 1013-1014 годах крестился Олав, конунг Норвегии. Здесь строились церкви и монастыри. В Роберте же, христианине, оставалось еще очень много языческого, раскованного. Быть может, именно это противостояние двух могучих сил – христианского смирения и языческой непокорности – и являлось причиной всех его бед, всех «подвигов» Роберта Дьявола, который одновременно мог быть добрым и злым, верным другом и беспощадным мстителем…
С удачной охоты скакал он как-то лесным кривотропьем домой. Друзья скакали рядом. Лес дрожал под ударами копыт. Дикий гогот людских глоток пугал зверя и птицу, людей пугал. Мимо ручья скакали всадники. Роберт остановил коня. В ясной воде небольшой лесной речки полоскали белье молодые девушки: какого охотника оставит равнодушным эта картина!
Солнце веселилось брызгами; речка, извиваясь между кустами, играла прядями водорослей; по колено в воде, холода не боясь, стояли полоскальщицы; и белое белье, скрученное в толстые канаты, держали они у груди, поглядывая робко на обомлевшего дюка Нормандии, на застывших в ожидании всадников. Что скажет хозяин? Какая мысль взбредет ему в голову? Все молчали, ждали. Даже кони, приученные к дисциплине, а, лучше сказать, к дикой воле Роберта Дьявола, стояли статуями, боясь шевельнуть хвостами. Одна из полоскальщиц с высокоподвернутым подолом, поправила волосы, шагнула к берегу, на ходу сбросила подол, подол намок, прилип к икрам. Девушка вышла из воды, услышала осторожный, всех удививший голос дюка;