Страница:
Сходство генезисов империи Ахеменидов и Римской империи сомнения не вызывает. Различие же заключается в том, что эллинистическое универсальное государство выросло из одного источника – Рима, – который в борьбе за существование последовательно разрушал государства, тогда как в истории империи Ахеменидов можно обнаружить несколько равнозначных центров. Ахеменидская держава шла к становлению универсального государства не путем покорения соседей. Путь агрессии избрала Ассирия, однако, не выдержав бремени собственного милитаризма, пала, не завершив своей разрушительной работы. Так перед самым финалом трагедии главный герой погиб и его роль
[прим11].
Определив смутное время, которое предшествовало Ахеменидской империи, мы можем, наконец, идентифицировать общество, пережившее и смутное время, и Ахеменидскую империю, и эллинское вторжение, и Багдадский халифат Аббасидов, и вселенскую церковь ислама, и движение племен, последовавшее за падением Аббасидской империи в период междуцарствия, конец чему положило возникновение арабского и иранского обществ.
Прежде всего, можно заключить, что это общество не было тождественным тому, к которому принадлежали ассирийцы. В самом деле, культура ассирийцев не выдержала политического испытания. Ассирия закончила свой век, зайдя в тупик крайнего милитаризма.
Процесс мирного вытеснения ассирийской культуры, навязанной обществу силой, хорошо прослеживается в постепенной замене аккадского языка и клинописи арамейским языком и алфавитом [80]. Сами ассирийцы в последние годы империи использовали арамейский алфавит для письма на пергаменте в качестве дополнения к своей традиционной клинописи на камне или на глиняных табличках. Используя арамейский алфавит, они должны были использовать и арамейский язык [прим12]. Как бы то ни было, после разрушения ассирийского государства в краткий период жизни Нововавилонской империи [81], которая существовала в промежутке между падением ассирийского государства и возвышением Ахеменидской империи, арамейский язык, распространяясь, продолжал оказывать влияние как на родственный аккадский язык, так и на чуждую ему клинопись, которой пользовались аккадцы [прим13].
Аналогичный процесс можно обнаружить и в истории иранского языка, являющегося из тьмы веков как родной язык Ахеменидов и их земляков – персов и мидян [82]. Когда возникла проблема фиксации языка, который сам не развил письменности, иранцы ахеменидской эпохи приняли и клинопись, и арамейский алфавит, с тем чтобы запечатлевать слова родного языка как на камне, гак и на пергаменте. Клинописные надписи самих Ахеменидов – единственные памятники языка того времени. Во времена эллинского вторжения писания зороастрийской церкви, составленные на иранском диалекте, переписывались на пергаментные свитки арамейскими буквами, в результате чего в Иране, как и в Ираке, клинописные знаки стали вымирать и постепенно получил распространение арамейский язык. Арамейский язык нашел себе убежище в лоне иранского языка, несмотря на то, что иранский язык, будучи представителем индоевропейской семьи языков, не имеет точек соприкосновения с арамейским, и все же он помог арамейскому изгнать свой сестринский язык, аккадский. На пехлеви [прим14]некоторые иранские слова писались на арамейском алфавите фонетически, а другие представлялись с помощью соответствующих слов из арамейского языка. Предполагают, что эти арамейские слова использовались как идеограммы, которым фонетически соответствовали иранские синонимы. Однако на следующей ступени, когда пехлеви трансформировался в то, что мы называем персидским [прим15], через заимствование арабского алфавита – результат арабских завоеваний, – эти арабские заимствования, которые произносились так, как писались, стали в конце концов интегральными элементами живой речи.
Здесь мы наблюдаем эволюционное течение процесса. Элементы разных культур – сирийской и иранской – мирно, без борьбы самоутвердились и без заметных трений вступили в контакт. Процесс этот отразился в дошедших до нас языках и письменных документах. Можно обнаружить следы его и в зеркале религии. Так, смутное время вдохнуло свою жизнь не только в Заратустру, пророка Ирана, но и в современных ему пророков Израиля и Иудеи.
Анализируя ирано-сирийскую культуру, можем ли мы определить, чей вклад более значителен – сирийский или иранский? История религии не дает определенного ответа, но история литературы свидетельствует, что Сирия, а не Иран была доминирующим элементом, и если мы обратимся к более древним слоям истории, то обнаружим, что в период, предшествовавший смутному времени, в так называемый век роста, Ирана еще нет на карте мира, а в Сирии уже светит искра общественной жизни. В эпоху царя Соломона и его современника царя Хирама уже были открыты Атлантический и Индийский океаны и изобретен алфавит [83].
Итак, мы подошли наконец к той черте, на которой следует остановиться в поисках общества, ставшего отеческим исламскому. Наиболее точным именем искомого общества будет «сирийское».
Идентифицировав отеческое общество, следует снова взглянуть на ислам как вселенскую церковь и одно из условий того, что сирийское общество стало отеческим иранскому и арабскому. Можно заметить любопытное различие между исламом и христианством, сделавшим в свою очередь эллинистическое общество отеческим западному и православному. Импульс, разбудивший творческие силы эллинистического мира, имел чужеродное происхождение – фактически это был сирийский источник. В противоположность этому источник творческой силы ислама не был чужеродным, он исходил из родного сирийского общества. Основатель ислама Мухаммед был вдохновлен иудаизмом, религией чисто сирийской, а затем его воодушевило несторианство – форма христианства с преобладанием сирийского элемента [84]. Последующее развитие ислама в сирийском обществе пришлось на период, когда элементы чуждой греческой культуры были сметены волной мусульманских завоеваний. Разумеется, такой великий институт, как вселенская церковь, никогда не бывает «чистокровным» но отношению к определенному обществу, ибо только какая-либо отдельно взятая община может остаться «чистокровной» по отношению к расе. В христианстве, например, можно вычленить эллинистические элементы, присущие греческим мистериям и греческой философии, которые послужили питательной средой для сирийской завязи. Ко времени, когда христианство достигло зрелости как институт эллинского пролетариата, образовался синкретизм между сирийским ядром и греческими вкраплениями. В исламе также можно выявить вкрапления элементов эллинизма в исходную сирийскую ткань, хотя и в меньшей степени, чем в христианстве. В широком историческом плане правильнее отметить противоположность между христианской вселенской церковью, берущей начало вне своего общества, и вселенской церковью ислама, взращенной на родной почве.
Наконец, прежде чем отправиться дальше, определим хотя бы приблизительно месторасположение родины иранского и арабского обществ в отношении к их отеческому обществу. Основная линия иранского общества, которую мы провели через зону, пролегающую от внутренних территорий Анатолии в районе Черноморского пролива через Азербайджан и Хорасан [85]до Бенгальского залива с заходом на северо-восток в бассейн Окса и Яксарта, оказалась на значительном удалении от отеческого сирийского общества. Если даже мы расширим наше видение ядра сирийского общества, включив в него родину мидян и персов на западной границе Иранского нагорья, то зона эта не достигнет земель, на которых зародилось иранское общество. С другой стороны, родина арабского общества в Сирии и Египте не только совпадает с родиной сирийского общества, но и включает ее полностью. И в этом пункте вновь просматривается некоторое сходство иранского общества с западным, а арабского – с православным.
Индское общество
Древнекитайское общество
Реликтовые общества
Минойское общество
Определив смутное время, которое предшествовало Ахеменидской империи, мы можем, наконец, идентифицировать общество, пережившее и смутное время, и Ахеменидскую империю, и эллинское вторжение, и Багдадский халифат Аббасидов, и вселенскую церковь ислама, и движение племен, последовавшее за падением Аббасидской империи в период междуцарствия, конец чему положило возникновение арабского и иранского обществ.
Прежде всего, можно заключить, что это общество не было тождественным тому, к которому принадлежали ассирийцы. В самом деле, культура ассирийцев не выдержала политического испытания. Ассирия закончила свой век, зайдя в тупик крайнего милитаризма.
Процесс мирного вытеснения ассирийской культуры, навязанной обществу силой, хорошо прослеживается в постепенной замене аккадского языка и клинописи арамейским языком и алфавитом [80]. Сами ассирийцы в последние годы империи использовали арамейский алфавит для письма на пергаменте в качестве дополнения к своей традиционной клинописи на камне или на глиняных табличках. Используя арамейский алфавит, они должны были использовать и арамейский язык [прим12]. Как бы то ни было, после разрушения ассирийского государства в краткий период жизни Нововавилонской империи [81], которая существовала в промежутке между падением ассирийского государства и возвышением Ахеменидской империи, арамейский язык, распространяясь, продолжал оказывать влияние как на родственный аккадский язык, так и на чуждую ему клинопись, которой пользовались аккадцы [прим13].
Аналогичный процесс можно обнаружить и в истории иранского языка, являющегося из тьмы веков как родной язык Ахеменидов и их земляков – персов и мидян [82]. Когда возникла проблема фиксации языка, который сам не развил письменности, иранцы ахеменидской эпохи приняли и клинопись, и арамейский алфавит, с тем чтобы запечатлевать слова родного языка как на камне, гак и на пергаменте. Клинописные надписи самих Ахеменидов – единственные памятники языка того времени. Во времена эллинского вторжения писания зороастрийской церкви, составленные на иранском диалекте, переписывались на пергаментные свитки арамейскими буквами, в результате чего в Иране, как и в Ираке, клинописные знаки стали вымирать и постепенно получил распространение арамейский язык. Арамейский язык нашел себе убежище в лоне иранского языка, несмотря на то, что иранский язык, будучи представителем индоевропейской семьи языков, не имеет точек соприкосновения с арамейским, и все же он помог арамейскому изгнать свой сестринский язык, аккадский. На пехлеви [прим14]некоторые иранские слова писались на арамейском алфавите фонетически, а другие представлялись с помощью соответствующих слов из арамейского языка. Предполагают, что эти арамейские слова использовались как идеограммы, которым фонетически соответствовали иранские синонимы. Однако на следующей ступени, когда пехлеви трансформировался в то, что мы называем персидским [прим15], через заимствование арабского алфавита – результат арабских завоеваний, – эти арабские заимствования, которые произносились так, как писались, стали в конце концов интегральными элементами живой речи.
Здесь мы наблюдаем эволюционное течение процесса. Элементы разных культур – сирийской и иранской – мирно, без борьбы самоутвердились и без заметных трений вступили в контакт. Процесс этот отразился в дошедших до нас языках и письменных документах. Можно обнаружить следы его и в зеркале религии. Так, смутное время вдохнуло свою жизнь не только в Заратустру, пророка Ирана, но и в современных ему пророков Израиля и Иудеи.
Анализируя ирано-сирийскую культуру, можем ли мы определить, чей вклад более значителен – сирийский или иранский? История религии не дает определенного ответа, но история литературы свидетельствует, что Сирия, а не Иран была доминирующим элементом, и если мы обратимся к более древним слоям истории, то обнаружим, что в период, предшествовавший смутному времени, в так называемый век роста, Ирана еще нет на карте мира, а в Сирии уже светит искра общественной жизни. В эпоху царя Соломона и его современника царя Хирама уже были открыты Атлантический и Индийский океаны и изобретен алфавит [83].
Итак, мы подошли наконец к той черте, на которой следует остановиться в поисках общества, ставшего отеческим исламскому. Наиболее точным именем искомого общества будет «сирийское».
Идентифицировав отеческое общество, следует снова взглянуть на ислам как вселенскую церковь и одно из условий того, что сирийское общество стало отеческим иранскому и арабскому. Можно заметить любопытное различие между исламом и христианством, сделавшим в свою очередь эллинистическое общество отеческим западному и православному. Импульс, разбудивший творческие силы эллинистического мира, имел чужеродное происхождение – фактически это был сирийский источник. В противоположность этому источник творческой силы ислама не был чужеродным, он исходил из родного сирийского общества. Основатель ислама Мухаммед был вдохновлен иудаизмом, религией чисто сирийской, а затем его воодушевило несторианство – форма христианства с преобладанием сирийского элемента [84]. Последующее развитие ислама в сирийском обществе пришлось на период, когда элементы чуждой греческой культуры были сметены волной мусульманских завоеваний. Разумеется, такой великий институт, как вселенская церковь, никогда не бывает «чистокровным» но отношению к определенному обществу, ибо только какая-либо отдельно взятая община может остаться «чистокровной» по отношению к расе. В христианстве, например, можно вычленить эллинистические элементы, присущие греческим мистериям и греческой философии, которые послужили питательной средой для сирийской завязи. Ко времени, когда христианство достигло зрелости как институт эллинского пролетариата, образовался синкретизм между сирийским ядром и греческими вкраплениями. В исламе также можно выявить вкрапления элементов эллинизма в исходную сирийскую ткань, хотя и в меньшей степени, чем в христианстве. В широком историческом плане правильнее отметить противоположность между христианской вселенской церковью, берущей начало вне своего общества, и вселенской церковью ислама, взращенной на родной почве.
Наконец, прежде чем отправиться дальше, определим хотя бы приблизительно месторасположение родины иранского и арабского обществ в отношении к их отеческому обществу. Основная линия иранского общества, которую мы провели через зону, пролегающую от внутренних территорий Анатолии в районе Черноморского пролива через Азербайджан и Хорасан [85]до Бенгальского залива с заходом на северо-восток в бассейн Окса и Яксарта, оказалась на значительном удалении от отеческого сирийского общества. Если даже мы расширим наше видение ядра сирийского общества, включив в него родину мидян и персов на западной границе Иранского нагорья, то зона эта не достигнет земель, на которых зародилось иранское общество. С другой стороны, родина арабского общества в Сирии и Египте не только совпадает с родиной сирийского общества, но и включает ее полностью. И в этом пункте вновь просматривается некоторое сходство иранского общества с западным, а арабского – с православным.
Индское общество
Следующим живым обществом, которое мы рассмотрим, является индуистское общество, и здесь мы вновь должны вернуться назад в поисках признаков отеческого общества, находящегося за границами исторического горизонта. Универсальное государство в этом случае – империя Гуптов (375-475 гг. н.э.)
[86]. Вселенская церковь – это индуизм, который в эпоху Гуптов распространился по всей Индии, изгнав и заменив собой буддизм, доминировавший в течение почти семи веков на Индостанском полуострове – общей колыбели обеих религий. Движение племен, охватившее владения империи Гуптов к моменту ее падения, исходило от гуннов Евразийской степи
[87].
Обнаружение и идентификация общества, отеческого индуистскому, существенно облегчены предыдущим исследованием, в ходе которого мы проследили сыновнее родство исламского общества сирийскому. Исследование осложнялось наличием явления, выходящего из естественного порядка. Таким явлением было вторжение и последующее изгнание чужеродной силы вследствие коллизии между сирийским и эллинским обществами. Конфликтовало эллинское общество и с обществом, которое нам предстоит определить и назвать. Пока определим его как общество, отеческое индуистскому.
Для начала выясним время эллинского вторжения в Индию. Мы ошибемся, если примем за начало вторжения индийскую кампанию Александра. Хотя историки справедливо считают этот поход блестящей военной операцией, тем не менее он не оставил заметного следа в истории культуры. В действительности эллинское проникновение в Индию началось при Деметрии, царе Бактрии, который приблизительно в 190 г. до н.э. пересек Гиндукуш, чтобы аннексировать индийские территории и присоединить их к своему царству [88]. Экспансия продолжалась вплоть до I в. н.э., но уже под эгидой правителей, которых поставляла Великая степь и которые, едва восприняв внешний лоск эллинской культуры, по сути своей оставались варварами. Эти «грекофильствующие» варвары хлынули в Индию двумя волнами: саки и парфяне пришли в последней четверти II в. до н.э., кушаны – в I в. н.э. [89]
Эллинское вмешательство во внутреннюю жизнь Индии прекратилось только перед самым созданием универсального государства Гуптов. По аналогии с историей эллинского вторжения в сирийское общество попробуем обнаружить в истории Индии еще одно универсальное государство, которое непосредственно предшествовало бы эллинскому вторжению в Индию и находилось к империи Гуптов в таком же отношении, в каком Ахеменидская империя находилась к Багдадскому халифату Аббасидов. Поиски эти заведут нас в глубь веков, в империю Маурьев, созданную Чандрагунтой в 323-322 гг. до н.э. и достигшую расцвета в III в. до н.э., во время правления Ашоки. Пала империя при узурпаторе Пушьямитре в 185 г. до н.э., т. е. через пять лет после вторжения в Индию Деметрия [90]. На историческом фоне империи Маурьев мы замечаем отблески смутного времени в знакомой форме: длинной череде междоусобных разрушительных войн, в которых участвовало множество местных государств.
А если обратить взор еще дальше вглубь, за начало смутного времени, то можно обнаружить век роста, о котором осталось свидетельство в Ведах [91]. Итак, мы идентифицировали общество, отеческое индуистскому. Назовем его «индским».
Вселенская церковь индуизма, посредством которой индское общество стало отеческим современному индуистскому обществу, напоминает ислам и отличается от христианства, так как истоки ее берут начало на местной почве. Без сомнения, в индуизме можно различить некоторые неиндские наслоения. Наиболее глубоким из них является поклонение божествам в иконической форме – черта, присущая индуизму, но которой не было в первоначальной религии Вед, равно как не было ее и в первоначальном буддизме. Поэтому можно предположить, что это заимствование из религии другого общества – вероятнее всего из эллинизма через влияние буддизма махаяны [92]. Однако основные различия между индуизмом и индской религией Вед – и эти различия поразительны – относятся к тем индуистским элементам, которые были заимствованы из буддизма – религии, представлявшей собой местную трансформацию индской религии Вед. Важнейшие элементы, которые отсутствуют в ведийской религии и являются индуистскими заимствованиями из буддизма, – это монашество и его философия [93].
Родиной индского общества, чему есть достаточно свидетельств, были долины Инда и Ганга. Отсюда общество распространилось по всему Индостанскому полуострову. Территория, которую занимало индское отеческое общество на закате своей истории, также не совпадает с пределами индуистского сыновнего общества. Последнее, заняв весь полуостров, устремилось затем через море на восток, в Индонезию и в Индокитай [94]. Таким образом, географическая удаленность индуистского общества от индского сравнима с удаленностью арабского общества от сирийского.
Обнаружение и идентификация общества, отеческого индуистскому, существенно облегчены предыдущим исследованием, в ходе которого мы проследили сыновнее родство исламского общества сирийскому. Исследование осложнялось наличием явления, выходящего из естественного порядка. Таким явлением было вторжение и последующее изгнание чужеродной силы вследствие коллизии между сирийским и эллинским обществами. Конфликтовало эллинское общество и с обществом, которое нам предстоит определить и назвать. Пока определим его как общество, отеческое индуистскому.
Для начала выясним время эллинского вторжения в Индию. Мы ошибемся, если примем за начало вторжения индийскую кампанию Александра. Хотя историки справедливо считают этот поход блестящей военной операцией, тем не менее он не оставил заметного следа в истории культуры. В действительности эллинское проникновение в Индию началось при Деметрии, царе Бактрии, который приблизительно в 190 г. до н.э. пересек Гиндукуш, чтобы аннексировать индийские территории и присоединить их к своему царству [88]. Экспансия продолжалась вплоть до I в. н.э., но уже под эгидой правителей, которых поставляла Великая степь и которые, едва восприняв внешний лоск эллинской культуры, по сути своей оставались варварами. Эти «грекофильствующие» варвары хлынули в Индию двумя волнами: саки и парфяне пришли в последней четверти II в. до н.э., кушаны – в I в. н.э. [89]
Эллинское вмешательство во внутреннюю жизнь Индии прекратилось только перед самым созданием универсального государства Гуптов. По аналогии с историей эллинского вторжения в сирийское общество попробуем обнаружить в истории Индии еще одно универсальное государство, которое непосредственно предшествовало бы эллинскому вторжению в Индию и находилось к империи Гуптов в таком же отношении, в каком Ахеменидская империя находилась к Багдадскому халифату Аббасидов. Поиски эти заведут нас в глубь веков, в империю Маурьев, созданную Чандрагунтой в 323-322 гг. до н.э. и достигшую расцвета в III в. до н.э., во время правления Ашоки. Пала империя при узурпаторе Пушьямитре в 185 г. до н.э., т. е. через пять лет после вторжения в Индию Деметрия [90]. На историческом фоне империи Маурьев мы замечаем отблески смутного времени в знакомой форме: длинной череде междоусобных разрушительных войн, в которых участвовало множество местных государств.
А если обратить взор еще дальше вглубь, за начало смутного времени, то можно обнаружить век роста, о котором осталось свидетельство в Ведах [91]. Итак, мы идентифицировали общество, отеческое индуистскому. Назовем его «индским».
Вселенская церковь индуизма, посредством которой индское общество стало отеческим современному индуистскому обществу, напоминает ислам и отличается от христианства, так как истоки ее берут начало на местной почве. Без сомнения, в индуизме можно различить некоторые неиндские наслоения. Наиболее глубоким из них является поклонение божествам в иконической форме – черта, присущая индуизму, но которой не было в первоначальной религии Вед, равно как не было ее и в первоначальном буддизме. Поэтому можно предположить, что это заимствование из религии другого общества – вероятнее всего из эллинизма через влияние буддизма махаяны [92]. Однако основные различия между индуизмом и индской религией Вед – и эти различия поразительны – относятся к тем индуистским элементам, которые были заимствованы из буддизма – религии, представлявшей собой местную трансформацию индской религии Вед. Важнейшие элементы, которые отсутствуют в ведийской религии и являются индуистскими заимствованиями из буддизма, – это монашество и его философия [93].
Родиной индского общества, чему есть достаточно свидетельств, были долины Инда и Ганга. Отсюда общество распространилось по всему Индостанскому полуострову. Территория, которую занимало индское отеческое общество на закате своей истории, также не совпадает с пределами индуистского сыновнего общества. Последнее, заняв весь полуостров, устремилось затем через море на восток, в Индонезию и в Индокитай [94]. Таким образом, географическая удаленность индуистского общества от индского сравнима с удаленностью арабского общества от сирийского.
Древнекитайское общество
Нам остается исследовать общество, исторически предшествовавшее еще одному из живых обществ. Прародина его – Дальний Восток. И здесь нетрудно выявить типические признаки. Универсальное государство – империя, созданная Цинь Шихуанди в 221 г. до н.э. и существовавшая под началом династий, известных как Старшая и Младшая Хань, в течение четырех веков
[95]. Вселенская церковь – это махаяна, разновидность буддизма. Движение племен – набеги кочевников Великой степи, начавшиеся после падения универсального государства
[96]. Междуцарствие, предшествовавшее возникновению современного дальневосточного общества, наступило по крайней мере за столетие до начала движения племен. Универсальное государство развалилось к 172 г. н.э., хотя Младшая Хань продолжала влачить существование до 221 г. Период междуцарствия – это полвека бессилия, затем полвека раздробленности и междоусобиц, раздиравших местные государства-преемники, вошедшие в историю как «троецарствие», и, наконец, век варварских государств-преемников, совпавший с периодом промежуточного воссоединения Западной Цзинь
[97].
Если бросить ретроспективный взгляд на предшественников универсального государства, созданного Цинь Шихуанди. легко заметить черты смутного времени. Эти следы остались даже в самом названии «чжаньго», т.е. «борющиеся царства», которым китайские историки определяют период с 479 г. до н.э. (смерть Конфуция [98]) до 221 г. до н .э.(принятие титула Шихуаиди «первый властелин мира» циньским царем Чженом). Победа Цинь над Ци завершила долгий процесс разрушительных войн между множеством местных государств и способствовала объединению их в одно универсальное государство. Пламя милитаризма, разгоревшееся в постконфуцианскую эпоху, вспыхнуло задолго до того, как философ обратился к осмыслению дел человеческих. Уже в 546 г. до н.э. состоялась конференция по разоружению, на которой было представлено четырнадцать стран [99]. Отголоски этих процессов можно почувствовать в мирском консерватизме Конфуция и отстраненном квиетизме Лаоцзы [100]. Оба мыслителя понимали, что в истории их общества век роста остался далеко позади. Как же назвать это общество, на прошлое которого один мудрец смотрел благоговейно, подобно Эпиметею, а другой, подобно христианину, упорно отворачивался от него, как от града погибели? Условно это общество можно назвать «древнекитайским».
Теперь заметим, что махаяна – церковь, через которую древнекитайское общество стало отеческим современному дальневосточному обществу, – напоминает христианскую и отличается от ислама и индуизма тем, что источник жизни ее не был местного происхождения. Христианство возникло в пустынях Сирии и было занесено на эллинистическую ночву насильственно депортированными сирийцами, ставшими внутренним пролетариатом эллинистического общества. Махаяна появилась на индских просторах, принадлежавших сначала греческим царям Бактрии, потом «грекофильствующим» кушанам, но зародилась она в бассейне реки Тарима в провинциях Кушанской империи до того, как эти провинции были завоеваны и аннексированы китайским универсальным государством Младшей Хань в конце I в. н.э. [101]. Отсюда пошло распространение махаяны, религии, охватившей все китайское общество и особенно популярной среди внутреннего пролетариата его.
Родина древнекитайского общества находилась в бассейне Желтой реки. Позже оно распространилось и на бассейн Янцзы. Бассейны обеих рек стали родиной сыновнего дальневосточного общества, которое распространилось на юго-восток вплоть до океанского побережья Китая, а на северо-востоке – до Кореи и Японии [102]. Таким образом, территориально дальневосточное общество отстоит от отеческого древнекитайского не столь далеко, как, например, западное от эллинского или иранское от сирийского. Здесь ближе аналогия с арабским обществом или с индуистским.
Если бросить ретроспективный взгляд на предшественников универсального государства, созданного Цинь Шихуанди. легко заметить черты смутного времени. Эти следы остались даже в самом названии «чжаньго», т.е. «борющиеся царства», которым китайские историки определяют период с 479 г. до н.э. (смерть Конфуция [98]) до 221 г. до н .э.(принятие титула Шихуаиди «первый властелин мира» циньским царем Чженом). Победа Цинь над Ци завершила долгий процесс разрушительных войн между множеством местных государств и способствовала объединению их в одно универсальное государство. Пламя милитаризма, разгоревшееся в постконфуцианскую эпоху, вспыхнуло задолго до того, как философ обратился к осмыслению дел человеческих. Уже в 546 г. до н.э. состоялась конференция по разоружению, на которой было представлено четырнадцать стран [99]. Отголоски этих процессов можно почувствовать в мирском консерватизме Конфуция и отстраненном квиетизме Лаоцзы [100]. Оба мыслителя понимали, что в истории их общества век роста остался далеко позади. Как же назвать это общество, на прошлое которого один мудрец смотрел благоговейно, подобно Эпиметею, а другой, подобно христианину, упорно отворачивался от него, как от града погибели? Условно это общество можно назвать «древнекитайским».
Теперь заметим, что махаяна – церковь, через которую древнекитайское общество стало отеческим современному дальневосточному обществу, – напоминает христианскую и отличается от ислама и индуизма тем, что источник жизни ее не был местного происхождения. Христианство возникло в пустынях Сирии и было занесено на эллинистическую ночву насильственно депортированными сирийцами, ставшими внутренним пролетариатом эллинистического общества. Махаяна появилась на индских просторах, принадлежавших сначала греческим царям Бактрии, потом «грекофильствующим» кушанам, но зародилась она в бассейне реки Тарима в провинциях Кушанской империи до того, как эти провинции были завоеваны и аннексированы китайским универсальным государством Младшей Хань в конце I в. н.э. [101]. Отсюда пошло распространение махаяны, религии, охватившей все китайское общество и особенно популярной среди внутреннего пролетариата его.
Родина древнекитайского общества находилась в бассейне Желтой реки. Позже оно распространилось и на бассейн Янцзы. Бассейны обеих рек стали родиной сыновнего дальневосточного общества, которое распространилось на юго-восток вплоть до океанского побережья Китая, а на северо-востоке – до Кореи и Японии [102]. Таким образом, территориально дальневосточное общество отстоит от отеческого древнекитайского не столь далеко, как, например, западное от эллинского или иранское от сирийского. Здесь ближе аналогия с арабским обществом или с индуистским.
Реликтовые общества
Данные, полученные нами в результате исследования сыновне-отеческих связей в истории, позволяют идентифицировать не только живые, но и мертвые общества, о которых до нас дошли лишь отдельные археологические свидетельства.
Иудеи и парсы – реликты сирийского общества эпохи Ахеменидской империи, нормальная жизнь которой была неожиданно и насильственно прервана походами Александра Великого и, как следствие, засильем эллинизма. Монофизиты и несториане – продукт реакции сирийского общества на это чужеродное вторжение в ситуации, когда внутренний пролетариат покоренного общества был достаточно силен, чтобы оказать сопротивление и избежать полной ассимиляции, но не настолько силен, чтобы изгнать чужеродный элемент полностью. Несторианская и монофизитская ереси – это последовательный протест против синкретизма и адаптации, которые несло в себе христианство. Несторианство и монофизитство – это попытки удержать религию сирийского происхождения как фамильную черту сирийского наследия. Однако христианство к V в. н.э. было настолько пропитано эллинистическими влияниями, что не могло уже служить эффективным средством в борьбе с эллинизмом. Поэтому несторианское и монофизитское движения были обречены на поражение. Изгнание эллинизма из сирийского мира и создание собственной религии, созвучной исканиями сирийского внутреннего пролетариата, – таковы были роль и задача ислама – «тоталитарной» сирийской религии, антиэллинской по своему духу.
Ламаистская махаяна Тибета и Монголии в чем-то соответствует несторианству и монофизитству, будучи примером бессильной, незрелой реакции. Ламаистская, или тантрическая, форма махаяны [103]– это отголосок тщетного усилия повернуть развитие религии вспять, попытка обратиться к первоначальной индской религии. Тантрическая махаяна была половинчатой, а поэтому неудачной преемницей индуизма – «тоталитарной» индской религии, из которой внутренний пролетариат индского общества создал свою вселенскую церковь.
Эти реликты не ведут нас к прояснению и идентификации каких-либо других обществ того же вида, но они позволяют рассмотреть ошибки, деформации и стратификации, которые происходят при столкновении двух или более обществ. Ниже мы рассмотрим этот аспект «социальной геологии» более подробно.
Иудеи и парсы – реликты сирийского общества эпохи Ахеменидской империи, нормальная жизнь которой была неожиданно и насильственно прервана походами Александра Великого и, как следствие, засильем эллинизма. Монофизиты и несториане – продукт реакции сирийского общества на это чужеродное вторжение в ситуации, когда внутренний пролетариат покоренного общества был достаточно силен, чтобы оказать сопротивление и избежать полной ассимиляции, но не настолько силен, чтобы изгнать чужеродный элемент полностью. Несторианская и монофизитская ереси – это последовательный протест против синкретизма и адаптации, которые несло в себе христианство. Несторианство и монофизитство – это попытки удержать религию сирийского происхождения как фамильную черту сирийского наследия. Однако христианство к V в. н.э. было настолько пропитано эллинистическими влияниями, что не могло уже служить эффективным средством в борьбе с эллинизмом. Поэтому несторианское и монофизитское движения были обречены на поражение. Изгнание эллинизма из сирийского мира и создание собственной религии, созвучной исканиями сирийского внутреннего пролетариата, – таковы были роль и задача ислама – «тоталитарной» сирийской религии, антиэллинской по своему духу.
Ламаистская махаяна Тибета и Монголии в чем-то соответствует несторианству и монофизитству, будучи примером бессильной, незрелой реакции. Ламаистская, или тантрическая, форма махаяны [103]– это отголосок тщетного усилия повернуть развитие религии вспять, попытка обратиться к первоначальной индской религии. Тантрическая махаяна была половинчатой, а поэтому неудачной преемницей индуизма – «тоталитарной» индской религии, из которой внутренний пролетариат индского общества создал свою вселенскую церковь.
Эти реликты не ведут нас к прояснению и идентификации каких-либо других обществ того же вида, но они позволяют рассмотреть ошибки, деформации и стратификации, которые происходят при столкновении двух или более обществ. Ниже мы рассмотрим этот аспект «социальной геологии» более подробно.
Минойское общество
Обратимся к мертвым обществам, которые мы ранее идентифицировали с помощью ряда признаков, выявленных на основании анализа обществ живых. Если попытаться рассмотреть исторические основания какого-либо не существующего ныне общества, то можно обнаружить в более древних слоях все те же типические признаки, что указывая на наличие у исследуемого нами уже умершего общества исторического предшественника.
Так, позади эллинского общества обнаруживаются признаки общества еще более древнего. Морская держава, контролировавшая со своей базы на Крите Эгейское море, вполне соответствует понятию «универсальное государство». За Критом в эллинской традиции закрепилось название «талассократия (морское владычество) Миноса» [104]. Это общество оставило по себе память в виде дворцов в Кноссе и Фесте, которые были обнаружены в начале XX в. западными археологами. Через призму памятников древнегреческой литературы, «Илиады» и «Одиссеи», можно различить неясные следы движения племен. Эти поэмы создают впечатление позднейшего свода или квинтэссенции некогда существовавшего эпического цикла, который складывался вокруг двух сюжетов: «Осада Трои» и «Семеро против Фив». Окончательную форму, ту, в которой поэмы дошли до нас, они получили не позднее VI в. до н.э. как результат длительного литературного процесса [105]Однако движение племен, которое сквозь века вдохновило поэзию Гомера, известно также и из официальных египетских документов эпохи Нового царства. И хотя эти документы не относятся непосредственно к тем событиям, которые описывает Гомер, они, тем не менее, дают картину исторической ситуации, где события такого рода вполне могли иметь место и которая полностью подтверждается археологическими свидетельствами. Движение племен началось вторжением варваров – ахейцев и им подобных – с европейских берегов Эгейского моря. Стихия варварского нашествия преодолела сопротивление критских «талассократов». Разрушенные варварами критские дворцы – материальные свидетельства эпохи, которую археологи называют «поздний Миной II» [106]. Движение племен достигло своего апогея в эпоху Нового царства [107], когда на Египет и империю Хатти [прим16] [108]в Анатолии двинулась людская лавина с побережья Эгейского моря и с островов, Хетты были сметены этой лавиной. Египтяне уцелели, с тем чтобы в будущем слагать легенды о своем былом процветании.
Ученые единодушно считают, что разрушение критских дворцов приходится приблизительно на 1400 г. до н.э. Египетские источники позволяют нам датировать наиболее сильные конвульсии движения племен приблизительно 1230-1220 гг. до н.э. и 1200-1190 гг. до н.э. Таким образом, можно считать период с 1425 по 1125 г. до н.э. периодом междуцарствия, которое началось с исчезновением раннего общества в бассейне Эгейского моря и завершилось появлением его эллинского преемника [109].
Пытаясь проследить историю этого раннего общества, обращаясь к его истокам, мы столкнемся с невероятными трудностями, в силу отсутствия каких бы то ни было письменных свидетельств. В распоряжении историков имеется, правда, несколько вариантов минойского письма, но расшифровать язык или языки, на которых написаны минойские документы, пока не удается [110]. В настоящее время мы полностью зависим от археологических находок, которым порой трудно дать адекватное объяснение. Кроме того, данные археологии не всегда могут помочь ответить на вопросы, которые ставит перед собой гуманитарная наука. Географическое расположение талассократии Миноса можно вывести из того факта, что материальная цивилизация, характерная для Крита, распространилась к концу XVII в. до н.э. через Эгейское море к Арголиде [111]и постепенно охватила весь Пелопоннес и Центральную Грецию. По настенным росписям в египетских гробницах первой половины XV в. до н.э. (века, закончившегося катастрофой), изображавшим посольство народа Кефтиу, можно сделать вывод о наличии в тот период широких дипломатических отношений. Одежда посланников и дары, по мнению археологов, характерны для жителей Крита периода позднего Миноя II. Если попытаться выяснить протяженность во времени талассократии, то, по-видимому, мы можем датировать ее начало временем возведения новых дворцов в Кноссе и Фесте, что имело место в начале среднего Миноя III. Черты кульминации более раннего смутного времени обнаруживаются в разрушении дворцов в конце среднего Миноя II, когда Крит сотрясала катастрофа
Так, позади эллинского общества обнаруживаются признаки общества еще более древнего. Морская держава, контролировавшая со своей базы на Крите Эгейское море, вполне соответствует понятию «универсальное государство». За Критом в эллинской традиции закрепилось название «талассократия (морское владычество) Миноса» [104]. Это общество оставило по себе память в виде дворцов в Кноссе и Фесте, которые были обнаружены в начале XX в. западными археологами. Через призму памятников древнегреческой литературы, «Илиады» и «Одиссеи», можно различить неясные следы движения племен. Эти поэмы создают впечатление позднейшего свода или квинтэссенции некогда существовавшего эпического цикла, который складывался вокруг двух сюжетов: «Осада Трои» и «Семеро против Фив». Окончательную форму, ту, в которой поэмы дошли до нас, они получили не позднее VI в. до н.э. как результат длительного литературного процесса [105]Однако движение племен, которое сквозь века вдохновило поэзию Гомера, известно также и из официальных египетских документов эпохи Нового царства. И хотя эти документы не относятся непосредственно к тем событиям, которые описывает Гомер, они, тем не менее, дают картину исторической ситуации, где события такого рода вполне могли иметь место и которая полностью подтверждается археологическими свидетельствами. Движение племен началось вторжением варваров – ахейцев и им подобных – с европейских берегов Эгейского моря. Стихия варварского нашествия преодолела сопротивление критских «талассократов». Разрушенные варварами критские дворцы – материальные свидетельства эпохи, которую археологи называют «поздний Миной II» [106]. Движение племен достигло своего апогея в эпоху Нового царства [107], когда на Египет и империю Хатти [прим16] [108]в Анатолии двинулась людская лавина с побережья Эгейского моря и с островов, Хетты были сметены этой лавиной. Египтяне уцелели, с тем чтобы в будущем слагать легенды о своем былом процветании.
Ученые единодушно считают, что разрушение критских дворцов приходится приблизительно на 1400 г. до н.э. Египетские источники позволяют нам датировать наиболее сильные конвульсии движения племен приблизительно 1230-1220 гг. до н.э. и 1200-1190 гг. до н.э. Таким образом, можно считать период с 1425 по 1125 г. до н.э. периодом междуцарствия, которое началось с исчезновением раннего общества в бассейне Эгейского моря и завершилось появлением его эллинского преемника [109].
Пытаясь проследить историю этого раннего общества, обращаясь к его истокам, мы столкнемся с невероятными трудностями, в силу отсутствия каких бы то ни было письменных свидетельств. В распоряжении историков имеется, правда, несколько вариантов минойского письма, но расшифровать язык или языки, на которых написаны минойские документы, пока не удается [110]. В настоящее время мы полностью зависим от археологических находок, которым порой трудно дать адекватное объяснение. Кроме того, данные археологии не всегда могут помочь ответить на вопросы, которые ставит перед собой гуманитарная наука. Географическое расположение талассократии Миноса можно вывести из того факта, что материальная цивилизация, характерная для Крита, распространилась к концу XVII в. до н.э. через Эгейское море к Арголиде [111]и постепенно охватила весь Пелопоннес и Центральную Грецию. По настенным росписям в египетских гробницах первой половины XV в. до н.э. (века, закончившегося катастрофой), изображавшим посольство народа Кефтиу, можно сделать вывод о наличии в тот период широких дипломатических отношений. Одежда посланников и дары, по мнению археологов, характерны для жителей Крита периода позднего Миноя II. Если попытаться выяснить протяженность во времени талассократии, то, по-видимому, мы можем датировать ее начало временем возведения новых дворцов в Кноссе и Фесте, что имело место в начале среднего Миноя III. Черты кульминации более раннего смутного времени обнаруживаются в разрушении дворцов в конце среднего Миноя II, когда Крит сотрясала катастрофа