Страница:
— За «Гангом»… — неохотно признался Клим. — Ты их давно «вел»?
— Вели. Только ничего за ними нету.
— Пустые они, подтвердил Серж. — Но очень серьезные. Понимаешь?
— Денег ты, конечно, не достал, — продолжил Игорь, вытаскивая у Клима из-за пояса «ТТ». — А игрушку взял, чтобы обменять ее на товар. Так?
Клим ничего не ответил, лишь сверкнул глазами.
— Знаешь, чем все это должно было закончиться?
— Еще неизвестно.
— Вас бы с Ингой рядышком положили. Ну, ничего, поехали, сейчас сам посмотришь.
Остановились они возле «Ганга», Серж остался в «джипе», а Игорь с Климом вышли.
— Пойдем! — произнес Хмурый. Но двинулся он не к новостройке, а к жилому высотному дому. Поднялись на лифте на последний этаж, затем выбрались по чердачной лестнице на крышу.
— Обзор-то какой! — вздохнул Игорь, поворачиваясь вокруг себя. Отсюда действительно было отлично видно — особенно весь незавершенный «цикл» строящихся зданий: выкопанные под фундамент огромные ямы с пиками арматур, бетонные плиты, кладки, вагончик-бытовку, бегающую вдоль забора собаку. Правда, быстро темнело.
— Это ничего! — угадал Игорь. — У меня бинокль с ночным видением, — и вытащил его из-под куртки.
— Ты приготовился основательно, — сказал Клим.
— Так я же тебя знаю, — ответил тот. — Тебе надо наглядно показать, чтобы убедился. Как в театре. Занимай кресло в партере, — он подвинул ногой валявшийся тут же колченогий стул.
Направив бинокль, Игорь стал внимательно изучать местность. Все было вроде спокойно, но затем начались кое-какие передвижения. Прошло полчаса. Клим также несколько раз прикладывался к окулярам. В начале одиннадцатого возле котлована выросла фигура Шиманова. Потом к нему присоединился и Глотов.
— А двое других — за кладкой, — сказал Игорь. — Тебе бы так или иначе, не повезло. К тому же… вас бы всех накрыли.
Он передал бинокль Климу. От забора — тенью шли трое, почти сливаясь с бетонными плитами.
— Я в этом не сомневался, — произнес Игорь. — Отличная работа. Жаль, в пустую. Хотя… возьмут с пушками. А хотели, наверняка, с трупом.
— С чьим?
Кононов взглянул на него, но ничего не ответил.
Завершительная сцена операции, которую проводил сам Воронов, началась и закончилась стремительно, где-то около одиннадцати часов. Надоело ждать Клима и стало понятно, что он вообще не придет. И Шиманова с Глотовым и еще двоих повязали чисто, без шума, двумя группами. Сейчас все они лежали лицом вниз, не дергаясь, принимая грязевые ванны — от нервов. В карманы оперативников перекочевали отнятые «пушки».
— А никакого героина-то и нет, — сказал недовольный Воронов.
— И Клима тоже, — добавил майор Мголоблишвили. — Чего это он не пришел?
— Сказать тебе? — Воронов покрутил головой, а казалось, что он вертит носом, принюхивается. — Я знаю. Его Хмурый перехватил. Вот так-то. На сто процентов. А теперь сидит где-нибудь, и смотрит на нас, дураков, и посмеивается. Умный нам попался противник, Отар. Уважать надо.
— Уважим, — согласился Мголоблишвили, вскинув голову.
Одного поразили снайперским выстрелом с сорока метров, когда он выходил с дискотеки, другого изрешетили на берегу озера, третьего взорвали вместе с женой и тещей, кто-то вообще исчез бесследно. Один из старых рецидивистов, «вор в законе», жаловался муровцам: «Молодые пришли, без понятия, наглые, жестокие, борзые. Я полжизни у хозяина провел, никогда не гнулся, мне любая пересылка — родной дом, а они ко мне без всякого уважения». Обидно было не только ему. Еще и случайным прохожим или членам семей, которые гибли в этой «необъявленной» войне. Но, судя по всему, время воров-бессеребренников оставалось в прошлом. Теперь «коронами» венчали не только за заслуги, которых у многих-то и не было, а за деньги, за связи, чтобы «продвинуть» своего. Прежние воры не имели права жениться, заводить семью, работать, служить в армии, жить в собственном доме. Нынешние авторитеты ломали старую систему напрочь. Появились и виллы, и особняки за границей, и многомиллионные счета в банках. Но убивали не только лидеров. И нормальных бизнесменов, которые хотели жить по закону, и журналистов, проявивших особую прыть или напавших на какой-то след, и банкиров, сидящих в бункерах, и политиков, лоббирующих те или иные интересы. Убивали и сами политики: некий депутат Госдумы, «водочный принц», застрелил из автомата двоих, продолжая оставаться «неприкосновенным», как жрец в Индии. Ни один человек, даже самый незначительный, не был застрахован от того, что на улице ему не проломят голову, а в подъезде не всадят тесак в грудь. Даже в обычных дворовых драках стало привычным: «Я тебя сейчас замочу!» Теперь старались не бить, а убить до смерти. Такое время — психическое. Когда в стране беспредел сверху до низу, жизнь человеческая не стоит и ломаного гроша.
А способы и методы убийств становились все изощреннее. От инерционных стилетов и ножей морских пехотинцев — до арбалетов и ружей-гарпунов для подводного плавания; от старых надежных АКМ — до снайперских винтовок «М-21», принятых на вооружение в США; от диверсионных одноразовых пистолетов «Тарантул», маскируемых под сигаретную пачку, — до ультразвуковых свистков направленного действия; от универсальных токсичных ядов, не поддающихся судебной экспертизе — до пластиковых мин, принимающих любую форму и не оставляющих от «клиента» никаких следов. Конечно, без опытнейших специалистов, прошедших диверсионную подготовку на службе у государства, здесь было бы не обойтись. Но ни для кого больше и не было секретом, что бывшие офицеры, разведчики, подрывники, гебисты, милиционеры и другие служивые — шли косяками на содержание к авторитетам. И не только бывшие, но и действующие. Без их участия развернувшаяся война не смогла бы приобрести таких форм. А техническую поддержку оказывали воинские части, штабы, таможенники, политики, делящие преступные группировки на «свои» и «чужие». Даже главы государств из ближнего зарубежья опосредовано управляли своими криминальными соплеменниками, осевшими в Москве и по всей России. Но существовал ли на самом деле «Белый эскадрон», созданный из группы «честных ментов»? Кононов смеялся над этой легендой Корочкина, поскольку сам знал и курсантов милицейской школы, предлагавших поставить на «поток» любые заказы; видел и труп известного ереванского вора, застреленного действующим сотрудником ОВД; сталкивался в разговоре с операми, которые лично задерживали (по ошибке) своих сослуживцев, вкупе с братками. Тот же капитан Евсеев признавался ему, что в свободное время выполняет охранные функции у одного криминального авторитета. А один муровский сыщик, с которым позже у Игоря наладились хорошие отношения, так и сказал: «Никакого идейного отстрела нет и не было. Шла обычная работа, за деньги».
Вот только что-то не гладко вышло. Мовлад остался жив. В его машину влепили из «мухи» кумулятивным зарядом: он прожег «мерс» насквозь, как консервную банку, и грохнул в фундамент дома на Дербеневской набережной. «Террорист» не подрассчитал. Мовлад отделался легким испугом, а уже через три часа спешно покинул гостеприимную столицу.
— И на старуху бывает проруха, — заметил Сабуров.
В кадрах криминальной хроники, на следующей неделе, Кононову довелось увидеть этот «прошитый» «мерседес» и развороченную кладку дома, а потом под комментарий диктора пошли другие события.
«— …сейчас вы видите кадры с операцией по освобождению заложников из квартиры в центре Москвы. Проводил ее в прошлую субботу заместитель начальника РУОПа полковник Аршилов. Вот он стоит в коридоре, рядом с бойцами СОБРа. У заблокировавшего дверь террориста находятся две женщины. Кто они — нам неизвестно. Но фамилия хозяина уже выяснена. Это Клим Чернягин, фигура достаточно известная в криминальном мире. Требования террориста довольно сумбурны. Вот Аршилов ведет с ним переговоры по мобильному телефону. Пытается успокоить, войти в доверительный тон. Главное — наладить психологический контакт. Из-за двери слышится плач женщин. Стандартный набор требований: морфий, машина до аэропорта… Сейчас вы видите кадры, снятые другой камерой: с крыши дома оперативники спускают на веревке доставленные десять кубиков морфина. В окнах соседнего здания заняли свою позицию снайперы. Никому не известно, что может предпринять террорист, да еще находящийся в состоянии наркотического опьянения. Видимо, Аршилов сомневается, что Чернягина можно захватить живым: из квартиры уже раздавались выстрелы. Что ж, в таких случаях ведется огонь на поражение. В окне мелькают лица женщин. А вот и сам террорист… Вы видели, как это случилось…»
Да, Игорь увидел. Все было очень отчетливо. Сначала в окне показалась голова Клима, затем она дернулась — темная точка на лбу — и все. Затем он смотрел, как из квартиры выводят плачущих женщин. Одна из них — Лариса. Другая — кажется, Инга, подруга Клима. Вот дурак, допрыгался… А что тут поделаешь? Может быть, эта смерть — лучше, чем иссохшим от наркоты трупом на больничной койке? По крайней мере, сразу, без долгих мучений. Еще один друг, пусть и бывший, ушел.
Через несколько дней Кононов встретился с Ларисой.
— Расскажи, как там было?
— Как видел, по телеку. Только мы-то боялись, что он нас застрелит. Совсем чумовой стал, псих! И я дура — зачем-то поехала в гости. Думала, пожалеть бедненького. А знаешь, что он мне сказал, на последок, когда понял, что живым его все равно не выпустят?
— Ну, что? — Игорь представил себе бегающего по квартире Клима, палящего в потолок и стены, рвущего на себе одежду. На что он надеялся?
— Помнишь, когда тебя «сдали» руоповцам? Крот вышел на Клима, а тот все и устроил. Наверное, за наркоту. А может врал?
— Какая теперь разница? — пожал плечами Хмурый.
…Это было недавно, а как будто в другой жизни.
Вообще-то, резон в словах Каллистратыча был. Шла война в Чечне, а ее эмиссары продолжали ездить по российским городам, собирая дань на «воинов Аллаха». В Москве ничего не менялось — те же «звери», только чуть-чуть поутихшие, но дело свое криминальное делали. И нефть, и наркотики, и оружие, и русские девушки, сплавляемые за рубеж. И поддержка в высших государственных структурах. Но главное — неприкрытая оголтелая кампания в СМИ, где журналисты из кожи вон лезли, чтобы облить как можно больше всеми нечистотами российскую армию и представить чечей героями. Особенно отличались на НТВ, втыкая нож в спину всем русским солдатам. Спецкор Масюк ездила к полевым командирам и фотографировалась на фоне отрезанных голов. Роман Корочкин из «Свежей газеты» тоже побывал на чеченских позициях и сделал репортаж о храбром «полковнике» — известном криминальном авторитете Мовладе. С непременной фотографией, где он был запечатлен вместе с абреком, возле связанных пленных «первогодок». Много грязи и мерзости несла эта война.
Особую неприязнь вызывал мекающий, обсыпанный перхотью депутат-правозащитник, которого либеральные круги «тянули» в нобелевские лауреаты, да так и не вытянули. Он частил в Чечню, как в дом родной, держал постоянную связь по спутниковому телефону, шел на переговоры с окруженными российскими группами, предлагая сдаваться. «Рус, капут!» Где, в какой другой стране подобное было бы возможным? Все происходящее казалось фантасмагорией, но жизнь в России давно приобретала ирреальные черты. Победные наступления останавливались, загнанные в горы чечи получали передышку и довооружались. Все это делалось с ведома и согласия Кремля. Спустя полтора года мекающий «правозащитник», любитель горцев, влип как последний «лох» в «беспроигрышной лотерее», организованной Хмурым. Человек, которого умиленно называли «совестью России» погнался за дармовым призом, показав всю свою дутую «святость». Возле ВВЦ он с охотой принял из рук Проктора билетик, суливший телевизор «Сони». Депутату вежливо объяснили, что выигрыш он получит в том случае, если «переспорит на деньги» другого покупателя — с точно таким же призом. «Лохотрон» закрутился. Борец за свободу не сомневался, что окажется в масти. Назначает сумму, конкурент (Игорь-маленький) перекрывает. И так несколько раз. Азарт возрастает. Кто-то даже одалживает депутату деньги. Но выиграть в «лохотрон» нельзя. Вся сумма незаметно переходила к Игорю-маленькому, поэтому «правозащитник» мог прийти хоть с мешком купюр — проку бы не было. В итоге он оказался еще и должен около трех тысяч долларов.
— Надо платить, — мягко сказал Серж. Но депутат, проведший свою молодость в лагерях, сам знал, что платить «надо». Пришлось ему в сопровождении Петра и Длинного съездить домой и выложить проигранную сумму. Расстались почти дружески. Уже потом, прейдя в себя от своеобразного транса, посасывая в изумлении палец, правозащитник бегом отправился в милицию, где полдня составлял фотороботы. Но какой тут можно найти состав преступления? Обида у депутата была настолько сильной, что с трибуны Думы он поставил сам себя в глупейшее положение, рассказав про «русских бандитов с веснушками на лице», которые столь коварно и подло «кинули» почти нобелевского лауреата Можно сказать, что после этого случая на карьере политического деятеля был поставлен окончательный крест.
Кононов вспомнил об этом забавном эпизоде, как и о многих других — не столь веселых, а обыденных, не выделяющихся в череде иных, или горьких, трагических, о которых нельзя забыть, но к которым и не хотелось возвращаться. Что хотела узнать Лера, эта милая девушка, когда спрашивала его там, в деревушке под Серпуховом: «Кто ты? Как ты живешь, как жил прежде?» Разве можно и нужно об этом рассказывать? Можно ли отделить твою личную жизнь от того, что все эти годы происходило вокруг, в России? Даже если ты не принимал непосредственное участие в каких-то событиях, но они накладывали отпечаток на всех, протекали через твое сердце и душу. А смерть родителей, которые ушли, как две тени, друг за другом?.. Все прочее перед этим меркнет. И невозможно ответить.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Что за «де-фолт»?
— По-моему, это — полный… — по-русски отозвался Геннадий. И попал в самую точку. Августовский понедельник девяносто восьмого года отбросил Россию еще дальше назад, средний класс оказался практически уничтожен, народ стал беднее в пять-десять раз, банковская система и ГКО лопнули, а пронырливые демократы кинули теперь не только «чужих» (российское население), но и «своих» — тех, кто все время поддерживал их на Западе. Доигрались окончательно. Но «мастерство» не пропьешь: ни раскаяния, ни тени смущения, можно уважать.
— За такие фокусы отрывают башки, — заметил Игорь и уехал на день рождения к Людмиле Гриневой — еще одно событие, случившееся в этот понедельник; личного значения, но по-своему важное. Трудно определить, что важнее: землетрясение в городе или встреча с любимой женщиной, хотя Игорь и не мог понять — что их объединяет? Любовь — хитрый кроссворд, посложнее высшей математики или экономических законов, тот же «де-фолт» поджидает тебя за неожиданным поворотом. Их тянуло друг к другу, но после встречи в «Кратере» и проведенной затем ночи, они виделись всего два раза, на людях, — не было времени, мешали обстоятельства. Созванивались, но разговоры по телефону казались сухими, выхолощенными, словно они оба боялись, что их подслушивают. Просто не хотелось говорить, не видя лица. Но ведь они вообще не говорили о любви, будто не желая раскрыться. Трудно преодолеть себя, когда многое осталось позади и зачеркнуто. По крайней мере, ты заново учишься ходить. Это честнее, чем изображать из себя бегуна на длинные дистанции.
— Ты? — удивленно произнесла она, увидев его на пороге квартиры. — Я вещь не могла до тебя дозвониться двое суток! Как ты узнал?
Выглядела Людмила превосходно — в нарядном бежевом полуоткрытом платье, почти телесного цвета, и с синим блеском глаз. Лукавила или нет? Прекрасно знала, что он заедет, хотя бы на несколько минут. Из комнат доносились веселые голоса, музыка. Где-то еще более задорно лаяла собака. Отец Гриневой — бывшая номенклатурная шишка, а позже «консультант» зарубежной фирмы — подарил ей эту трехкомнатную квартиру, когда она вышла замуж. Муж со временем ушел в изгнание, квартира осталась. Все это было Кононову известно: сама рассказывала. Не сообщила только, какой породы у нее собака. А это было существенно, поскольку Игорь приготовил два подарка.
— Розы тебе, — произнес он, протягивая букет из двадцати девяти чайных бутонов. — А ошейник — песику.
Это был тот самый музыкально-фосфорицирующий ошейник, купленный им когда-то в Цюрихе — с колокольчиков, на сенбернара. Неизвестно, зачем он его захватил с собой? Собаку так и не завел, может, хоть сейчас пригодится? Оказалось — подвела порода. Выскочивший внезапно в коридор песик напоминал нечто среднее между маленьким крокодильчиком и зубной щеткой. Кто-то подхватил его подмышку и унес обратно.
— Какая прелесть! — искренно сказала Мила, радуясь, то ли цветам, то ли Игорю, то ли этому дурацкому ошейнику. Воспользовавшись тем, что они остались в коридоре одни, она на несколько секунд порывисто прильнула к нему, поцеловала, затем так же быстро отпрянула, поправляя прическу. Пойдем к гостям! — потянула его за руку.
Игорь рассчитывал пробыть здесь не более получаса, но вышло иначе. Гостей оказалось около двух с половиной десятков, самого разнообразного калибра, возраста и пола, включая средний, поскольку некоторые театральные деятели не принадлежали ни к мужчинам, ни к женщинам. Был тут и папа именинницы, неожиданно свалившийся в Москву откуда-то из Мюнхена и державшийся чуть отстранено, в тени. Он разговаривал с бородатым депутатом Госдумы, когда Мила представила ему Игоря, как «друга».
— Вот, помяните мое слово, — сказал папа, будто продолжая начатую мысль: — Сейчас, после этого заявления, пойдет такой обвал — что там девяносто второй год! Американская депрессия. Гоббсовский закон борьбы все против всех. Хило не покажется.
— М-мнда-а — глубокомысленно изрек рыжебородый депутат. Ничего более умного он бы все равно не сказал.
Мила уже куда-то убежала. Игорь немного постоял с «прозорливым папой», покачиваясь на пятках и разглядывая шампанское в своем бокале, затем сунул его на поднос нанятому по сему случаю официанту с бабочкой и отошел: к нему направился Роман Корочкин. Игорь давно заметил журналиста, болтавшего в компании «золотой молодежи». Видимо, пользовался успехом. С той беседы в «Кратере» у них еще не было времени переговорить, но Игорь помнил о тех отношениях, которые связывали Милу и Романа. Хотя и не испытывал ревности не в этом дело. Журналист вызывал у него чувство иной настороженности, связанной с другой, еще неосознанной опасностью.
— Статью заканчиваю, — сказал Корочкин, по панибратски тряся его руку, но улыбаясь довольно кисло. — На днях отдам Бенедиктову. Хотите посмотреть?
— Нет. Зачем? У нас ведь свобода слова?
— Скорее, свобода речи. Каждый говорит что хочет, но думает насколько платят. Боюсь, что у меня будут большие неприятности из-за этой статьи.
— Так порвите. Никто не неволит.
— Ладно, была не была! — Роман залпом выпил свой бокал и выхватил с подноса другой. — А правда она красивая?
— Вы о ком?
Можно было не спрашивать: журналист глядел на Гриневу, мелькавшую среди гостей, а ее бежевое платье сливалось с цветом кожи, и оттого казалось, что она голая. Словно Маргарита в знаменитом романе на бале у сатаны. «Королева в восхищении!..» Роман хитро подмигнул Игорю и пошел прочь. Слегка пошатывался, видимо, было от чего. Одни гости исчезали, а другие появлялись, будто возникая из ничего, хотя периодически слышалась трель дверного звонка, соперничавшего с телефонным аппаратом. У Милы Гриневой в Москве была куча знакомых. В стометровой квартире, казалось, могли разместиться все. Как в камере Бутырской тюрьмы, если спать в три смены и стоять на одной пятке. Но неудобств здесь никто не испытывал каждый из присутствующих был предоставлен и самому себе, и всем остальным. К удивлению Кононова, он и сам встретил тут немало знакомых. Не считая тех, кто часто мелькал на экранах телевизоров. Певцы, модельеры, художники, артисты. В одной из комнат он обнаружил «своего» циркового диск-жокея из «Кратера», на сей раз не в блестящем костюме матадора, но тоже в чем-то неординарном, с золотыми пуговицами. Очевидно, Мила взяла восходящую звезду под свою опеку. Парень явно пользовался успехом у девушек, которые сновали возле него взад-вперед. Он зачем-то начал представлять каждую из них Кононову, но тот лишь замахал руками.
— Веселитесь без меня, — сказал Игорь. — Мне, к сожалению, пора. Если где-нибудь удастся встретить хозяйку — передавайте поклон.
— А вы меня не помните? — спросила вдруг одна из молодых женщин. Игорь внимательно посмотрел на нее. Светловолосая, гибкая. Морщинки вокруг глаз. Боже мой, как будто не случайно захватил с собой этот швейцарский ошейник, магнит что ли притягивает? Четыре года прошло.
— Света, — произнес он. — Рад приветствовать вас на родине.
— Я ведь давняя Милина подруга, — пояснила она, уводя Игоря в сторонку. — Только у нас по разному судьбы складывались. А со стриптизом покончено. Теперь я дама свободная и обеспеченная. Вот думаю, не удариться ли и мне в журналистику? С Гриневой ведь один институт кончали.
— Не знаю что и посоветовать, — развел руками Игорь. — Оставайтесь свободной — это труднее всего, но тогда вряд ли сохраните свою обеспеченность. Не слишком занудно высказываюсь?
— А вы и тогда, в Цюрихе, как-то сидели отдельно от всех, вдали. В себе. Поэтому я вас и запомнила. И еще того парня ну, молоденький такой, краснел очень. Смешно! Здоровый, а краснеет. Как же его звали? Он — с вами?
— Вели. Только ничего за ними нету.
— Пустые они, подтвердил Серж. — Но очень серьезные. Понимаешь?
— Денег ты, конечно, не достал, — продолжил Игорь, вытаскивая у Клима из-за пояса «ТТ». — А игрушку взял, чтобы обменять ее на товар. Так?
Клим ничего не ответил, лишь сверкнул глазами.
— Знаешь, чем все это должно было закончиться?
— Еще неизвестно.
— Вас бы с Ингой рядышком положили. Ну, ничего, поехали, сейчас сам посмотришь.
Остановились они возле «Ганга», Серж остался в «джипе», а Игорь с Климом вышли.
— Пойдем! — произнес Хмурый. Но двинулся он не к новостройке, а к жилому высотному дому. Поднялись на лифте на последний этаж, затем выбрались по чердачной лестнице на крышу.
— Обзор-то какой! — вздохнул Игорь, поворачиваясь вокруг себя. Отсюда действительно было отлично видно — особенно весь незавершенный «цикл» строящихся зданий: выкопанные под фундамент огромные ямы с пиками арматур, бетонные плиты, кладки, вагончик-бытовку, бегающую вдоль забора собаку. Правда, быстро темнело.
— Это ничего! — угадал Игорь. — У меня бинокль с ночным видением, — и вытащил его из-под куртки.
— Ты приготовился основательно, — сказал Клим.
— Так я же тебя знаю, — ответил тот. — Тебе надо наглядно показать, чтобы убедился. Как в театре. Занимай кресло в партере, — он подвинул ногой валявшийся тут же колченогий стул.
Направив бинокль, Игорь стал внимательно изучать местность. Все было вроде спокойно, но затем начались кое-какие передвижения. Прошло полчаса. Клим также несколько раз прикладывался к окулярам. В начале одиннадцатого возле котлована выросла фигура Шиманова. Потом к нему присоединился и Глотов.
— А двое других — за кладкой, — сказал Игорь. — Тебе бы так или иначе, не повезло. К тому же… вас бы всех накрыли.
Он передал бинокль Климу. От забора — тенью шли трое, почти сливаясь с бетонными плитами.
— Я в этом не сомневался, — произнес Игорь. — Отличная работа. Жаль, в пустую. Хотя… возьмут с пушками. А хотели, наверняка, с трупом.
— С чьим?
Кононов взглянул на него, но ничего не ответил.
Завершительная сцена операции, которую проводил сам Воронов, началась и закончилась стремительно, где-то около одиннадцати часов. Надоело ждать Клима и стало понятно, что он вообще не придет. И Шиманова с Глотовым и еще двоих повязали чисто, без шума, двумя группами. Сейчас все они лежали лицом вниз, не дергаясь, принимая грязевые ванны — от нервов. В карманы оперативников перекочевали отнятые «пушки».
— А никакого героина-то и нет, — сказал недовольный Воронов.
— И Клима тоже, — добавил майор Мголоблишвили. — Чего это он не пришел?
— Сказать тебе? — Воронов покрутил головой, а казалось, что он вертит носом, принюхивается. — Я знаю. Его Хмурый перехватил. Вот так-то. На сто процентов. А теперь сидит где-нибудь, и смотрит на нас, дураков, и посмеивается. Умный нам попался противник, Отар. Уважать надо.
— Уважим, — согласился Мголоблишвили, вскинув голову.
5
Летом и осенью девяносто пятого на лидеров криминальных группировок напал какой-то мор. Не проходило недели, чтобы пресса не сообщала об очередном громком заказном убийстве. Тираж «Свежей газеты» Бенедиктова, где особливо стращал читателей леденящими душу подробностями Рома Корочкин, резко пополз вверх. Расписывая ужасы мафиозных разборок, журналист намекал на некий «Белый эскадрон», созданный якобы в недрах спецорганов, куда входили сотрудники милиции и ФСК, призванные вершить правый суд над преступниками. Как в Аргентине или Бразилии. Писаные законы-то не действуют. И читатели охотно поверили в существование карающей десницы. Появились легенды о стрелках-киллерах, неуловимых «Робин Гудах», бывших спецназовцах, стреляющих с обеих рук и ног, которых невозможно поймать, а если и схватывают, то они уходят из тюрьмы через открытые двери… Убийств было действительно много, и все они оставались «висяками».Одного поразили снайперским выстрелом с сорока метров, когда он выходил с дискотеки, другого изрешетили на берегу озера, третьего взорвали вместе с женой и тещей, кто-то вообще исчез бесследно. Один из старых рецидивистов, «вор в законе», жаловался муровцам: «Молодые пришли, без понятия, наглые, жестокие, борзые. Я полжизни у хозяина провел, никогда не гнулся, мне любая пересылка — родной дом, а они ко мне без всякого уважения». Обидно было не только ему. Еще и случайным прохожим или членам семей, которые гибли в этой «необъявленной» войне. Но, судя по всему, время воров-бессеребренников оставалось в прошлом. Теперь «коронами» венчали не только за заслуги, которых у многих-то и не было, а за деньги, за связи, чтобы «продвинуть» своего. Прежние воры не имели права жениться, заводить семью, работать, служить в армии, жить в собственном доме. Нынешние авторитеты ломали старую систему напрочь. Появились и виллы, и особняки за границей, и многомиллионные счета в банках. Но убивали не только лидеров. И нормальных бизнесменов, которые хотели жить по закону, и журналистов, проявивших особую прыть или напавших на какой-то след, и банкиров, сидящих в бункерах, и политиков, лоббирующих те или иные интересы. Убивали и сами политики: некий депутат Госдумы, «водочный принц», застрелил из автомата двоих, продолжая оставаться «неприкосновенным», как жрец в Индии. Ни один человек, даже самый незначительный, не был застрахован от того, что на улице ему не проломят голову, а в подъезде не всадят тесак в грудь. Даже в обычных дворовых драках стало привычным: «Я тебя сейчас замочу!» Теперь старались не бить, а убить до смерти. Такое время — психическое. Когда в стране беспредел сверху до низу, жизнь человеческая не стоит и ломаного гроша.
А способы и методы убийств становились все изощреннее. От инерционных стилетов и ножей морских пехотинцев — до арбалетов и ружей-гарпунов для подводного плавания; от старых надежных АКМ — до снайперских винтовок «М-21», принятых на вооружение в США; от диверсионных одноразовых пистолетов «Тарантул», маскируемых под сигаретную пачку, — до ультразвуковых свистков направленного действия; от универсальных токсичных ядов, не поддающихся судебной экспертизе — до пластиковых мин, принимающих любую форму и не оставляющих от «клиента» никаких следов. Конечно, без опытнейших специалистов, прошедших диверсионную подготовку на службе у государства, здесь было бы не обойтись. Но ни для кого больше и не было секретом, что бывшие офицеры, разведчики, подрывники, гебисты, милиционеры и другие служивые — шли косяками на содержание к авторитетам. И не только бывшие, но и действующие. Без их участия развернувшаяся война не смогла бы приобрести таких форм. А техническую поддержку оказывали воинские части, штабы, таможенники, политики, делящие преступные группировки на «свои» и «чужие». Даже главы государств из ближнего зарубежья опосредовано управляли своими криминальными соплеменниками, осевшими в Москве и по всей России. Но существовал ли на самом деле «Белый эскадрон», созданный из группы «честных ментов»? Кононов смеялся над этой легендой Корочкина, поскольку сам знал и курсантов милицейской школы, предлагавших поставить на «поток» любые заказы; видел и труп известного ереванского вора, застреленного действующим сотрудником ОВД; сталкивался в разговоре с операми, которые лично задерживали (по ошибке) своих сослуживцев, вкупе с братками. Тот же капитан Евсеев признавался ему, что в свободное время выполняет охранные функции у одного криминального авторитета. А один муровский сыщик, с которым позже у Игоря наладились хорошие отношения, так и сказал: «Никакого идейного отстрела нет и не было. Шла обычная работа, за деньги».
6
Сентябрьским днем, в череде этих покушений произошло еще одно, на возвращавшегося в Москву Мовлада. Хмурый не имел к этому происшествию никакого отношения, поскольку его не только не было в то время в столице, но он даже понятия не имел о внезапном прибытии из Чечни своего давнего врага, повинного в смерти Стаса. Не то предпринял бы все усилия, чтобы не упустить и на сей раз этого человека. Мовлад приехал инкогнито, на короткий срок, то ли в качестве эмиссара Дудаева, то ли по своей личной инициативе. Назревали грозные события, хотя до войны в Чечне оставалось еще четыре месяца. Кто организовал покушение на Мовлада — можно было только гадать, но врагов у него существовало достаточно. Либо какая-то из криминальных группировок, либо задействованные спецы, прикрытые «службой». В состоявшейся затем на эту тему беседе Игоря с Сабуровым, тот, сам бывший «альфовец», склонялся к последнему варианту: что здесь не обошлось без ГРУ. Во-первых, потому что Мовлад уже не столько «авторитет», сколько фигура военно-политического значения, а выбить из-под ног дядюшки Джо одну из его подпорок — в свете надвигающихся событий — весьма и весьма стоит. А во-вторых, учитывая его криминальное прошлое, легко свалить эту смерть именно на криминальные разборки.Вот только что-то не гладко вышло. Мовлад остался жив. В его машину влепили из «мухи» кумулятивным зарядом: он прожег «мерс» насквозь, как консервную банку, и грохнул в фундамент дома на Дербеневской набережной. «Террорист» не подрассчитал. Мовлад отделался легким испугом, а уже через три часа спешно покинул гостеприимную столицу.
— И на старуху бывает проруха, — заметил Сабуров.
В кадрах криминальной хроники, на следующей неделе, Кононову довелось увидеть этот «прошитый» «мерседес» и развороченную кладку дома, а потом под комментарий диктора пошли другие события.
«— …сейчас вы видите кадры с операцией по освобождению заложников из квартиры в центре Москвы. Проводил ее в прошлую субботу заместитель начальника РУОПа полковник Аршилов. Вот он стоит в коридоре, рядом с бойцами СОБРа. У заблокировавшего дверь террориста находятся две женщины. Кто они — нам неизвестно. Но фамилия хозяина уже выяснена. Это Клим Чернягин, фигура достаточно известная в криминальном мире. Требования террориста довольно сумбурны. Вот Аршилов ведет с ним переговоры по мобильному телефону. Пытается успокоить, войти в доверительный тон. Главное — наладить психологический контакт. Из-за двери слышится плач женщин. Стандартный набор требований: морфий, машина до аэропорта… Сейчас вы видите кадры, снятые другой камерой: с крыши дома оперативники спускают на веревке доставленные десять кубиков морфина. В окнах соседнего здания заняли свою позицию снайперы. Никому не известно, что может предпринять террорист, да еще находящийся в состоянии наркотического опьянения. Видимо, Аршилов сомневается, что Чернягина можно захватить живым: из квартиры уже раздавались выстрелы. Что ж, в таких случаях ведется огонь на поражение. В окне мелькают лица женщин. А вот и сам террорист… Вы видели, как это случилось…»
Да, Игорь увидел. Все было очень отчетливо. Сначала в окне показалась голова Клима, затем она дернулась — темная точка на лбу — и все. Затем он смотрел, как из квартиры выводят плачущих женщин. Одна из них — Лариса. Другая — кажется, Инга, подруга Клима. Вот дурак, допрыгался… А что тут поделаешь? Может быть, эта смерть — лучше, чем иссохшим от наркоты трупом на больничной койке? По крайней мере, сразу, без долгих мучений. Еще один друг, пусть и бывший, ушел.
Через несколько дней Кононов встретился с Ларисой.
— Расскажи, как там было?
— Как видел, по телеку. Только мы-то боялись, что он нас застрелит. Совсем чумовой стал, псих! И я дура — зачем-то поехала в гости. Думала, пожалеть бедненького. А знаешь, что он мне сказал, на последок, когда понял, что живым его все равно не выпустят?
— Ну, что? — Игорь представил себе бегающего по квартире Клима, палящего в потолок и стены, рвущего на себе одежду. На что он надеялся?
— Помнишь, когда тебя «сдали» руоповцам? Крот вышел на Клима, а тот все и устроил. Наверное, за наркоту. А может врал?
— Какая теперь разница? — пожал плечами Хмурый.
…Это было недавно, а как будто в другой жизни.
7
Расчистить российские рынки от кавказских преступных группировок, а значит перекрыть и наркоканалы, Каллистратыч предлагал радикальным способом — в течение недели. Просто и понятно для каждого обывателя. Был бы сильный национальный лидер да государственная воля. Как? Первое: закрыть «прозрачные» границы, объявить жителей других республик «бесправными иностранцами» на территории России и обязать их покинуть ее пределы в течение 48-и часов. Второе: при неисполнении приказа № 1, разрешить гражданам России их отстрел по законам военного времени, как шпионов (отличившихся поощрять за счет тех квартир, которые они тут наприватизировали). Третье: всех их помощников, независимо от занимаемых постов судить по самым строгим статьям, вплоть до расстрела, а имущество конфисковать в пользу государства.Вообще-то, резон в словах Каллистратыча был. Шла война в Чечне, а ее эмиссары продолжали ездить по российским городам, собирая дань на «воинов Аллаха». В Москве ничего не менялось — те же «звери», только чуть-чуть поутихшие, но дело свое криминальное делали. И нефть, и наркотики, и оружие, и русские девушки, сплавляемые за рубеж. И поддержка в высших государственных структурах. Но главное — неприкрытая оголтелая кампания в СМИ, где журналисты из кожи вон лезли, чтобы облить как можно больше всеми нечистотами российскую армию и представить чечей героями. Особенно отличались на НТВ, втыкая нож в спину всем русским солдатам. Спецкор Масюк ездила к полевым командирам и фотографировалась на фоне отрезанных голов. Роман Корочкин из «Свежей газеты» тоже побывал на чеченских позициях и сделал репортаж о храбром «полковнике» — известном криминальном авторитете Мовладе. С непременной фотографией, где он был запечатлен вместе с абреком, возле связанных пленных «первогодок». Много грязи и мерзости несла эта война.
Особую неприязнь вызывал мекающий, обсыпанный перхотью депутат-правозащитник, которого либеральные круги «тянули» в нобелевские лауреаты, да так и не вытянули. Он частил в Чечню, как в дом родной, держал постоянную связь по спутниковому телефону, шел на переговоры с окруженными российскими группами, предлагая сдаваться. «Рус, капут!» Где, в какой другой стране подобное было бы возможным? Все происходящее казалось фантасмагорией, но жизнь в России давно приобретала ирреальные черты. Победные наступления останавливались, загнанные в горы чечи получали передышку и довооружались. Все это делалось с ведома и согласия Кремля. Спустя полтора года мекающий «правозащитник», любитель горцев, влип как последний «лох» в «беспроигрышной лотерее», организованной Хмурым. Человек, которого умиленно называли «совестью России» погнался за дармовым призом, показав всю свою дутую «святость». Возле ВВЦ он с охотой принял из рук Проктора билетик, суливший телевизор «Сони». Депутату вежливо объяснили, что выигрыш он получит в том случае, если «переспорит на деньги» другого покупателя — с точно таким же призом. «Лохотрон» закрутился. Борец за свободу не сомневался, что окажется в масти. Назначает сумму, конкурент (Игорь-маленький) перекрывает. И так несколько раз. Азарт возрастает. Кто-то даже одалживает депутату деньги. Но выиграть в «лохотрон» нельзя. Вся сумма незаметно переходила к Игорю-маленькому, поэтому «правозащитник» мог прийти хоть с мешком купюр — проку бы не было. В итоге он оказался еще и должен около трех тысяч долларов.
— Надо платить, — мягко сказал Серж. Но депутат, проведший свою молодость в лагерях, сам знал, что платить «надо». Пришлось ему в сопровождении Петра и Длинного съездить домой и выложить проигранную сумму. Расстались почти дружески. Уже потом, прейдя в себя от своеобразного транса, посасывая в изумлении палец, правозащитник бегом отправился в милицию, где полдня составлял фотороботы. Но какой тут можно найти состав преступления? Обида у депутата была настолько сильной, что с трибуны Думы он поставил сам себя в глупейшее положение, рассказав про «русских бандитов с веснушками на лице», которые столь коварно и подло «кинули» почти нобелевского лауреата Можно сказать, что после этого случая на карьере политического деятеля был поставлен окончательный крест.
Кононов вспомнил об этом забавном эпизоде, как и о многих других — не столь веселых, а обыденных, не выделяющихся в череде иных, или горьких, трагических, о которых нельзя забыть, но к которым и не хотелось возвращаться. Что хотела узнать Лера, эта милая девушка, когда спрашивала его там, в деревушке под Серпуховом: «Кто ты? Как ты живешь, как жил прежде?» Разве можно и нужно об этом рассказывать? Можно ли отделить твою личную жизнь от того, что все эти годы происходило вокруг, в России? Даже если ты не принимал непосредственное участие в каких-то событиях, но они накладывали отпечаток на всех, протекали через твое сердце и душу. А смерть родителей, которые ушли, как две тени, друг за другом?.. Все прочее перед этим меркнет. И невозможно ответить.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Семнадцатого августа маленький премьер-сайентолог все еще огромной страны с холодной улыбкой на устах объявил о ее фактическом банкротстве всего через два дня после того, как Президент в очередной раз дал всенародную клятву: «Девальвации не будет, я — в отпуске!» Гром грянул, но еще мало кто мог предположить, что самые кошмарные сны «с ягодками» впереди. И даже ставшее модным словечко «де-фолт» пока воспринималось с иронией, как новое заклинание либеральных реформаторов. Не всякий ученый муж-академик взялся бы растолковать его значение, не порывшись предварительно в экономическом словаре. Простительно было и Кононову спросить об этом у Большакова — уж больно тот сам внешне походил на этого премьера-Кириенку:— Что за «де-фолт»?
— По-моему, это — полный… — по-русски отозвался Геннадий. И попал в самую точку. Августовский понедельник девяносто восьмого года отбросил Россию еще дальше назад, средний класс оказался практически уничтожен, народ стал беднее в пять-десять раз, банковская система и ГКО лопнули, а пронырливые демократы кинули теперь не только «чужих» (российское население), но и «своих» — тех, кто все время поддерживал их на Западе. Доигрались окончательно. Но «мастерство» не пропьешь: ни раскаяния, ни тени смущения, можно уважать.
— За такие фокусы отрывают башки, — заметил Игорь и уехал на день рождения к Людмиле Гриневой — еще одно событие, случившееся в этот понедельник; личного значения, но по-своему важное. Трудно определить, что важнее: землетрясение в городе или встреча с любимой женщиной, хотя Игорь и не мог понять — что их объединяет? Любовь — хитрый кроссворд, посложнее высшей математики или экономических законов, тот же «де-фолт» поджидает тебя за неожиданным поворотом. Их тянуло друг к другу, но после встречи в «Кратере» и проведенной затем ночи, они виделись всего два раза, на людях, — не было времени, мешали обстоятельства. Созванивались, но разговоры по телефону казались сухими, выхолощенными, словно они оба боялись, что их подслушивают. Просто не хотелось говорить, не видя лица. Но ведь они вообще не говорили о любви, будто не желая раскрыться. Трудно преодолеть себя, когда многое осталось позади и зачеркнуто. По крайней мере, ты заново учишься ходить. Это честнее, чем изображать из себя бегуна на длинные дистанции.
— Ты? — удивленно произнесла она, увидев его на пороге квартиры. — Я вещь не могла до тебя дозвониться двое суток! Как ты узнал?
Выглядела Людмила превосходно — в нарядном бежевом полуоткрытом платье, почти телесного цвета, и с синим блеском глаз. Лукавила или нет? Прекрасно знала, что он заедет, хотя бы на несколько минут. Из комнат доносились веселые голоса, музыка. Где-то еще более задорно лаяла собака. Отец Гриневой — бывшая номенклатурная шишка, а позже «консультант» зарубежной фирмы — подарил ей эту трехкомнатную квартиру, когда она вышла замуж. Муж со временем ушел в изгнание, квартира осталась. Все это было Кононову известно: сама рассказывала. Не сообщила только, какой породы у нее собака. А это было существенно, поскольку Игорь приготовил два подарка.
— Розы тебе, — произнес он, протягивая букет из двадцати девяти чайных бутонов. — А ошейник — песику.
Это был тот самый музыкально-фосфорицирующий ошейник, купленный им когда-то в Цюрихе — с колокольчиков, на сенбернара. Неизвестно, зачем он его захватил с собой? Собаку так и не завел, может, хоть сейчас пригодится? Оказалось — подвела порода. Выскочивший внезапно в коридор песик напоминал нечто среднее между маленьким крокодильчиком и зубной щеткой. Кто-то подхватил его подмышку и унес обратно.
— Какая прелесть! — искренно сказала Мила, радуясь, то ли цветам, то ли Игорю, то ли этому дурацкому ошейнику. Воспользовавшись тем, что они остались в коридоре одни, она на несколько секунд порывисто прильнула к нему, поцеловала, затем так же быстро отпрянула, поправляя прическу. Пойдем к гостям! — потянула его за руку.
Игорь рассчитывал пробыть здесь не более получаса, но вышло иначе. Гостей оказалось около двух с половиной десятков, самого разнообразного калибра, возраста и пола, включая средний, поскольку некоторые театральные деятели не принадлежали ни к мужчинам, ни к женщинам. Был тут и папа именинницы, неожиданно свалившийся в Москву откуда-то из Мюнхена и державшийся чуть отстранено, в тени. Он разговаривал с бородатым депутатом Госдумы, когда Мила представила ему Игоря, как «друга».
— Вот, помяните мое слово, — сказал папа, будто продолжая начатую мысль: — Сейчас, после этого заявления, пойдет такой обвал — что там девяносто второй год! Американская депрессия. Гоббсовский закон борьбы все против всех. Хило не покажется.
— М-мнда-а — глубокомысленно изрек рыжебородый депутат. Ничего более умного он бы все равно не сказал.
Мила уже куда-то убежала. Игорь немного постоял с «прозорливым папой», покачиваясь на пятках и разглядывая шампанское в своем бокале, затем сунул его на поднос нанятому по сему случаю официанту с бабочкой и отошел: к нему направился Роман Корочкин. Игорь давно заметил журналиста, болтавшего в компании «золотой молодежи». Видимо, пользовался успехом. С той беседы в «Кратере» у них еще не было времени переговорить, но Игорь помнил о тех отношениях, которые связывали Милу и Романа. Хотя и не испытывал ревности не в этом дело. Журналист вызывал у него чувство иной настороженности, связанной с другой, еще неосознанной опасностью.
— Статью заканчиваю, — сказал Корочкин, по панибратски тряся его руку, но улыбаясь довольно кисло. — На днях отдам Бенедиктову. Хотите посмотреть?
— Нет. Зачем? У нас ведь свобода слова?
— Скорее, свобода речи. Каждый говорит что хочет, но думает насколько платят. Боюсь, что у меня будут большие неприятности из-за этой статьи.
— Так порвите. Никто не неволит.
— Ладно, была не была! — Роман залпом выпил свой бокал и выхватил с подноса другой. — А правда она красивая?
— Вы о ком?
Можно было не спрашивать: журналист глядел на Гриневу, мелькавшую среди гостей, а ее бежевое платье сливалось с цветом кожи, и оттого казалось, что она голая. Словно Маргарита в знаменитом романе на бале у сатаны. «Королева в восхищении!..» Роман хитро подмигнул Игорю и пошел прочь. Слегка пошатывался, видимо, было от чего. Одни гости исчезали, а другие появлялись, будто возникая из ничего, хотя периодически слышалась трель дверного звонка, соперничавшего с телефонным аппаратом. У Милы Гриневой в Москве была куча знакомых. В стометровой квартире, казалось, могли разместиться все. Как в камере Бутырской тюрьмы, если спать в три смены и стоять на одной пятке. Но неудобств здесь никто не испытывал каждый из присутствующих был предоставлен и самому себе, и всем остальным. К удивлению Кононова, он и сам встретил тут немало знакомых. Не считая тех, кто часто мелькал на экранах телевизоров. Певцы, модельеры, художники, артисты. В одной из комнат он обнаружил «своего» циркового диск-жокея из «Кратера», на сей раз не в блестящем костюме матадора, но тоже в чем-то неординарном, с золотыми пуговицами. Очевидно, Мила взяла восходящую звезду под свою опеку. Парень явно пользовался успехом у девушек, которые сновали возле него взад-вперед. Он зачем-то начал представлять каждую из них Кононову, но тот лишь замахал руками.
— Веселитесь без меня, — сказал Игорь. — Мне, к сожалению, пора. Если где-нибудь удастся встретить хозяйку — передавайте поклон.
— А вы меня не помните? — спросила вдруг одна из молодых женщин. Игорь внимательно посмотрел на нее. Светловолосая, гибкая. Морщинки вокруг глаз. Боже мой, как будто не случайно захватил с собой этот швейцарский ошейник, магнит что ли притягивает? Четыре года прошло.
— Света, — произнес он. — Рад приветствовать вас на родине.
— Я ведь давняя Милина подруга, — пояснила она, уводя Игоря в сторонку. — Только у нас по разному судьбы складывались. А со стриптизом покончено. Теперь я дама свободная и обеспеченная. Вот думаю, не удариться ли и мне в журналистику? С Гриневой ведь один институт кончали.
— Не знаю что и посоветовать, — развел руками Игорь. — Оставайтесь свободной — это труднее всего, но тогда вряд ли сохраните свою обеспеченность. Не слишком занудно высказываюсь?
— А вы и тогда, в Цюрихе, как-то сидели отдельно от всех, вдали. В себе. Поэтому я вас и запомнила. И еще того парня ну, молоденький такой, краснел очень. Смешно! Здоровый, а краснеет. Как же его звали? Он — с вами?