Страница:
К вечеру перестаешь искать смысл в электронных надписях. Но, когда от горизонта на тебя медленно наезжает очередное табло, принимая бессмысленную игру слов воззваний к братьям и сестрам, мысленно подыгрываешь автору. И свет электрических лампочек как бы выводит будущий шедевр эпистолярного жанра: «Товарищи водители! Российские ученые-микробиологи вывели новую породу инфузории туфельки! Месячник гордости за них продлится до…».
Эх, кабы не очередь, пролетели бы, не заметив, мимо. И какой такой радостью наполнялись бы тогда наши сердца?
15 мая. Полдень. На воротах 7го отдела ДПС на спецтрассе столичной ГАИ в будке сидит сержант с автоматом. Нападать на него никто не собирается, однако смельчак все равно держит «прихожан» на мушке и тщательно изучает паспорт всяк сюда входящего. Очередной клиент вдруг смущается: «У меня, товарищ сержант, нет паспорта – на обмен отдал». Сержант: «Тогда права давай!» – «Права-то как раз ваши и задержали, есть только времянка». – «А времянка без паспорта недействительна! – отрезает сержант. – Отойдите и не мешайте!»
Беспаспортная личность разворачивается и безропотно уходит прочь.
Один из очередников пытается вступиться: «Между прочим любой гражданин имеет право беспрепятственного входа в правоохранительные органы. Как с паспортом, так и без оного. Почитайте Закон «О милиции»…». Другой, не менее подкованный, из чувства коллективизма замечает с виноватой улыбкой: «Товарищ сержант, проверять паспорта у нас вы можете, как гласит тот же закон, только если у вас есть информация о том, что мы преступники». Третий, обуреваемый стадным инстинктом, распоясывается совсем: «А может быть, я с заявлением пришел! И дежурная часть обязана в любое время дня и ночи принять мое заявление независимо от наличия у меня паспорта! Или, по-вашему, выходит, я не могу явиться в ГАИ и сообщить об автокатастрофе с тремя трупами только потому, что у меня нет паспорта? И не могу по той же причине подать заявление о том, что в мою машину въехал «КамАЗ» и скрылся? Что ж получается: нет паспорта – нет и дела?».
Стойкий до той минуты оловянный сержант, теряя самообладание, просовывает в окошко раскрасневшуюся физиономию: «Да вы че?! У нас тут оружие хранится! А такие, как вы, по дороге из группы разбора прихватят парочку автоматов – и поминай, как звали. Умники, едреныть».
Очередь замолкает в попытке переварить сильный аргумент. И делает вывод, что оружие в ГАИ охраняется крайне безалаберно. И – о ужас! – доступно каждому. А пронести его мимо этого часового проще простого! Да и пропажу, выходит, удастся обнаружить далеко не сразу, а этак через пару дней. Вот тогда-то и потребуется книга регистрации «прихожан», обивавших намедни гаишные пороги.
«Да нет же, – светятся лукавой улыбкой глаза дяди в старомодном костюме. – Какому это бандиту придет в голову шастать по милицейским кабинетам в поисках автомата и спрашивать у каждого встречного: «Вы случайно не знаете, где тут складировано оружие?» Куда проще это самое оружие отобрать у придорожного милиционера на улице. Или прямо здесь же, у этого сержанта».
Крайний в очереди, смиренный юноша, боясь быть услышанным, бурчит себе под нос: «А в районные ОВД, где оружия, надо понимать, ничуть не меньше, пускают без паспорта и даже фамилию не спрашивают…».
Да нет же, товарищи-граждане. Под вымыслом об особенном положении ГИБДД скрывается вполне реальная низменная цель: отсортировать из очереди лишних – скандальных, нахрапистых, жалующихся и задающих ненужные вопросы. Одним словом, мешающих трудиться.
К счастью, не в каждом подразделении столичной автоинспекции властвует паспортный режим. Он существует только там, где начальники, как декабристы, по выражению старика Ленина, страшно далеки от народа.
На расстояние той самой очереди.
ВЗГЛЯД ЯПОНЦА: ГДЕ УЗКО, ТАМ И РВЕТСЯ
СПАСИТЕ ПРЕЗИДЕНТА! ЕГО АВТОМОБИЛЬ В ОПАСНОСТИ!
Эх, кабы не очередь, пролетели бы, не заметив, мимо. И какой такой радостью наполнялись бы тогда наши сердца?
15 мая. Полдень. На воротах 7го отдела ДПС на спецтрассе столичной ГАИ в будке сидит сержант с автоматом. Нападать на него никто не собирается, однако смельчак все равно держит «прихожан» на мушке и тщательно изучает паспорт всяк сюда входящего. Очередной клиент вдруг смущается: «У меня, товарищ сержант, нет паспорта – на обмен отдал». Сержант: «Тогда права давай!» – «Права-то как раз ваши и задержали, есть только времянка». – «А времянка без паспорта недействительна! – отрезает сержант. – Отойдите и не мешайте!»
Беспаспортная личность разворачивается и безропотно уходит прочь.
Один из очередников пытается вступиться: «Между прочим любой гражданин имеет право беспрепятственного входа в правоохранительные органы. Как с паспортом, так и без оного. Почитайте Закон «О милиции»…». Другой, не менее подкованный, из чувства коллективизма замечает с виноватой улыбкой: «Товарищ сержант, проверять паспорта у нас вы можете, как гласит тот же закон, только если у вас есть информация о том, что мы преступники». Третий, обуреваемый стадным инстинктом, распоясывается совсем: «А может быть, я с заявлением пришел! И дежурная часть обязана в любое время дня и ночи принять мое заявление независимо от наличия у меня паспорта! Или, по-вашему, выходит, я не могу явиться в ГАИ и сообщить об автокатастрофе с тремя трупами только потому, что у меня нет паспорта? И не могу по той же причине подать заявление о том, что в мою машину въехал «КамАЗ» и скрылся? Что ж получается: нет паспорта – нет и дела?».
Стойкий до той минуты оловянный сержант, теряя самообладание, просовывает в окошко раскрасневшуюся физиономию: «Да вы че?! У нас тут оружие хранится! А такие, как вы, по дороге из группы разбора прихватят парочку автоматов – и поминай, как звали. Умники, едреныть».
Очередь замолкает в попытке переварить сильный аргумент. И делает вывод, что оружие в ГАИ охраняется крайне безалаберно. И – о ужас! – доступно каждому. А пронести его мимо этого часового проще простого! Да и пропажу, выходит, удастся обнаружить далеко не сразу, а этак через пару дней. Вот тогда-то и потребуется книга регистрации «прихожан», обивавших намедни гаишные пороги.
«Да нет же, – светятся лукавой улыбкой глаза дяди в старомодном костюме. – Какому это бандиту придет в голову шастать по милицейским кабинетам в поисках автомата и спрашивать у каждого встречного: «Вы случайно не знаете, где тут складировано оружие?» Куда проще это самое оружие отобрать у придорожного милиционера на улице. Или прямо здесь же, у этого сержанта».
Крайний в очереди, смиренный юноша, боясь быть услышанным, бурчит себе под нос: «А в районные ОВД, где оружия, надо понимать, ничуть не меньше, пускают без паспорта и даже фамилию не спрашивают…».
Да нет же, товарищи-граждане. Под вымыслом об особенном положении ГИБДД скрывается вполне реальная низменная цель: отсортировать из очереди лишних – скандальных, нахрапистых, жалующихся и задающих ненужные вопросы. Одним словом, мешающих трудиться.
К счастью, не в каждом подразделении столичной автоинспекции властвует паспортный режим. Он существует только там, где начальники, как декабристы, по выражению старика Ленина, страшно далеки от народа.
На расстояние той самой очереди.
ВЗГЛЯД ЯПОНЦА: ГДЕ УЗКО, ТАМ И РВЕТСЯ
Очаровательная японка улыбнулась во весь свой белозубый рот и на хорошем русском поинтересовалась: не за ними ли, мол, подали карету? «Оседланная» мною на правах кучера «карета» любезно приняла в свое чрево господина Токугава, его личного секретаря-переводчицу и немедля понесла их в сторону Москвы.
Японский гость, судя по всему, на российскую землю ступил впервые и потому в дороге проявлял живейший интерес ко всему непривычному: начиная от «мастеров спорта» на «девятках», выныривавших прямо из-под колес нашей машины, и кончая полчищем гаишников, коих в таком количестве одновременно он видел только в фильме «Полицейская академия». Вместе с любопытствующим гостем на нашу действительность смотрел «японскими глазами» и я.
Смотрел и диву давался…
На полпути к Москве мы нарвались на гаишную засаду: подчинившись взмаху жезла, встали у обочины в очередь за такими же – «тормознутыми», которые попали под руку по причине плановой, то есть – беспричинной проверки документов.
Пока розовощекий старшина (только старшина, но уже – розовощекий!) искал, к чему бы придраться в моих документах, его напарник у доставшейся ему жертвы уже нашел: водила-бомбила с «Москвича» вез непристегнутым папашу и непривязанным к детскому креслу юного отпрыска.
Отпущенные с миром, мгновенно (пока старшина не передумал) мы молча ретировались. А меня вдруг развезло:
– Дедуля на шесть сотен налетел! На половину пенсии…
Японец, ухватив налету оброненную мною мысль в исполнении переводчицы, напрягся: мол, за наплевательское отношение к ребенку всего чуть больше двадцати долларов?
– Увы, еще меньше… Переведите господину Токугава, – склонил я голову к переводчице, – что за непристегнутого папашу ростом два метра водителя «Москвича» оштрафуют на пятьсот рублей, а за перевозку худосочного детеныша без специального кресла – только на сто. Закон у нас такой: дети больше не стоят…
Японец, жадно ухватил мою мысль, переведенную на японский, и напрягся пуще прежнего. Издав звук что-то вроде «ошибка программы», он выкатил глаза. На его лице обнаружились признаки зависания мысли и потребности в перезагрузке мозгов…
Перед «Маяковской» мы уже зависли все вместе: традиционная пробка в центр едва не вынудила меня произнести «япона мать!», но я сдержался – как-никак за моей спиной сидел японский «отец».
Переводчица нервно смерила взглядом свои миниатюрные часики и почти взмолилась:
– Господину Токугаве через 15 минут надо быть в отеле. Может, развернемся и объедем?
– Нельзя, – обреченно выдохнул я. – У нас за разворот на полторы тысячи наказывают.
Переводчица вскинула остатки выщипанных бровей:
– Но ведь там, на трассе у аэропорта вы развернулись… И ничего!
– Видите ли, – назидательно начал я, – на автомагистрали разворот наказывается штрафом всего в 300 рублей. За такие деньги можно и рискнуть…
Господин Токугава подался вперед и с натянутой улыбкой попросил перевести:
– Правильно ли я понял, что, по мнению ваших полицейских, разворот в городе опаснее, чем на автостраде?
– Правильно, – поддержал я. – Наши законодатели так придумали: разворот в городе среди глухих пробок – это очень опасно, а за городом, где разрешенная скорость может достигать и 110 километров в час, – не очень… В пять раз дешевле стоит.
Японский гость что-то невнятно произнес, вынудив секретаршу переспросить. Переводу услышанное ею не поддалось…
На «Пушкинской» внимание японского гостя привлекли раскрасневшийся на воздухе гаишник, тыкавший пальцем в заляпанный грязью регистрационный знак, прилепленный к такому же грязному «Мерседесу». А рядом – разъяренный водитель, прыгавший возле инспектора с мятой купюрой в руках. Поодаль стоял второй такой же блюститель, принявшийся, видимо, окучивать водителя «Жигулей» за то, что на его «копейке» вовсе отсутствовали знаки.
Предвосхищая вопрос господина Токугавы, переводчица кивнула головой на мизансцену.
– Тут все просто, – со знанием дела подытожил я, – первого пытаются наказать на сто рублей за нечитаемые знаки, а второго, похоже, тысяч на пять за то, что знаки отсутствую вовсе.
С заднего сиденья японец подвинулся вперед: чего это вы, мол, там без меня?
Почти синхронно переводчица переложила на японский еще одну мою мысль:
– Видите ли… У нас бандиты нередко совершают разбои на машинах без номеров и с места преступления скрываются. Вычислить их потом невозможно. Вот потому-то и санкции такие суровые – 5 тысяч рублей за управление автомобилем без знаков или лишение права сидеть за рулем аж целых три месяца…
Японский верноподданный, переварив еще одну мысль, посмотрел на меня как на идиота… Переводчица сделала то же самое:
– Простите, но господин Токугава не понял: зачем бандитам снимать знаки и обрекать себя на лишение, если можно просто забрызгать знаки грязью? Ведь это дешевле, не правда ли?
– Правда, – тупо согласился я. – А теперь бандиты так и делают. Им это обходится в стольник. А те добропорядочные водители, которые знаки потеряли, или их просто украли те же бандиты, чаще всего лишаются прав за управление без знаков.
Японец как-то судорожно пожал плечами и попросил перевести:
– Выходит нелогично: нет знака – лишение, знак есть, но прочитать его невозможно, – только маленький штраф. А в чем между такими знаками разница? Ведь ни с тем, ни с другим скрывшийся автомобиль невозможно найти…
– Да ни в чем, – подтвердил я. – Но нашим так больше нравится. Я вам даже больше скажу, – распалился я, загоняя в заднее место квасной патриотизм, – за проезд на красный сигнал светофора штраф у нас в семь раз меньше, чем за отсутствие знаков на машине. Наши законотворцы считают, что отсутствующие, отвалившиеся на кочке знаки представляют собой в семь раз большую угрозу для водителей и пешеходов, чем выезд на перекресток под запрещающий сигнал светофора.
Японец откинулся на спинку, протер очки, будто уже не верил не только своим ушам, но и собственным глазам.
А я, победоносно констатировав полное поражение японского любителя подвергать анализу все услышанное и увиденное, аж до самых дверей гостиницы набрал в рот воды.
Выходя из машины, наследник из династии Токугава вежливо поклонился, изобразил на лице выражение подобное тому, с каким наши потомки когда-нибудь обнаружат восьмое чудо света, и в полном недоумении скрылся за дверью отеля.
Я же, провожая взглядом японца, в тихой душевной истерике напевал на свой манер известную частушку:
«Я не знаю, как у нас,
а у вас в Японии -
рикши в Кодекс посмотрели б -
ни хрена б не поняли…».
…Двумя неделями спустя японец производил впечатление человека, уже не слишком способного удивляться – за время пребывания в столице повидать ему довелось всяко-разное. А потому, завидев издали уже хорошо ему знакомую «карету», господин Токугава широко улыбнулся, как улыбаются старому другу. И удивился только тогда, когда за рулем неожиданно обнаружил… меня.
Уловив замешательство хозяина, белозубая секретарь-переводчица без обиняков пояснила:
– Господин Токугава никак не ожидал снова встретиться с вами… После ваших рассказов он уверен в том, что в вашей стране законодательство не позволяет продержаться за рулем более двух недель…
С надеждой на то, что мне повезет продержаться за рулем еще один лишний день, мы и отправились в аэропорт.
На проспекте, носящем имя чилийско-вьетнамского патриота, мы заняли место в пробке и терпеливо принялись ждать. Слабонервные же, морально не подготовленные к выполнению функции штопора, наезжая друг на друга, потянулись к прерывистой линии разметки, обозначавшей место, где можно развернуться и от катаклизма удрать.
Терпения не хватило лишь у владельца неопределенного цвета «Жигулей»: он нервно дернул с места и попер в обратном направлении, не доехав до пунктира.
– Этот попал, – сочувственно прошептал я.
Мой печальный прогноз сбылся: дежуривший в кустах гаишник (которому почему-то неудержимо захотелось подарить рулон туалетной бумаги) выскочил с насиженного места и бросился под колеса «Жигулей».
Японский гость, явно ожидавший вслед за этим погони и перестрелки, засуетился. Понимающая с полуслова секретарша, разглядывая ошарашенного водителя «Жигулей», перевела не озвученную мысль шефа:
– Преступник?
– Еще не преступник, – разъяснил я, – но уже нарушитель. Пересек «государственную границу» за один метр до разрешенного места.
– И что ему за это будет?
– Если дедушка-пенсионер, то отдаст свои похоронные – полторы тысячи рублей! – вырвалось у меня со дна души.
Японский гость наклонился вперед, злясь на секретаршу оттого, что самое интересное она всегда узнает раньше его.
– Господин Токугава спрашивает, что же такого серьезного совершил именно этот господин? Ведь здесь же все разворачиваются…
– Да, – согласился я, – но все попали в разрыв, а этот промахнулся. А, стало быть, по мнению гаишников, совершил очень опасное нарушение.
Переводчица посовещалась с шефом и учинила мне форменный допрос:
– Господин Токугава не понял: а чем разворот, совершенный через один метр, был бы менее опасен?
– Да ничем, – отрезал я. – Просто у нас принято считать, что через метр – не опасно. Опасно на метр раньше…
Потомок знаменитой японской династии с недоверием покосился на меня, полагая, видимо, что я нахально вру. И забился в угол.
На светофоре нашу машину облепили продавцы электронных баз данных, карт города и бланков рукописных доверенностей. Последний товар у предприимчивого японца вызвал наибольший интерес:
– Это ценные бумаги? – перевела его любопытствующую мысль секретарша.
– Не просто ценные, – улыбнулся я в душе, – им нет цены! Отсутствие такой грамоты обходится о-очень дорого… Недавно мой сосед – инвалид войны нацарапал от руки доверенность на две недели и отправил на своей машине внука в Чебоксары на похороны сестры. А машинка после похорон тоже приказала долго жить. Пока ремонтировал, из Чебоксар внучек выехал с доверенностью, просроченной на один день. Тут их и приняли гаишники: жену, маленькую дочь и его самого выкинули под проливной дождь, а машину отправили на стоянку. По рукописной доверенности машины у нас не возвращают – только по нотариальной. А дед не может напрячь нотариуса – паспорт утерян. Вот и пришлось старику-инвалиду брать костыли в руки и, стиснув зубы, срочно добираться на перекладных в Чебоксары за своим рыдваном лохматого года выпуска…
– Что есть «рыдваном»? – переспросила переводчица.
– А-а… Это убитая временем и дорогами, никому уже не нужная помой…, простите, машина.
От услышанного японец как пришибленный сгорбился, будто в Чебоксары на перекладных ехал не дед, а он сам. К тому же – по нашим ухабам и на велосипеде…
– Господин Токугава спрашивает, – очнулась от своих тягостных раздумий секретарша, – а рыдван был объявлен в розыск? Как будто украденный?
– Да нет же, – удивился я непонятливости японца. – Кому он нужен… Просто у нас заботятся о том, чтобы за рулем машины сидел только хозяин, то есть – дедушка, или хотя бы внук с доверенностью. Если доверенности у внука нет, предполагается, что он машину у деда вроде как украл. Даже если в действительности не украл. И даже если дедушка не просил милиционеров отбирать машину у внука, ее все равно отберут и отдадут только дедушке. Причем, пока она будет пару дней дожидаться дедушку на стоянке, за хранение набежит вся его пенсия. Игра у нас такая – в тимуровцев…
– А-а…, – радостно закивала головой секретарша, – муровцев знаю. Это уголовный розыск.
Господин Токугава нервным взглядом снял показания со своих золотых часов и в поисках «тимуровцев» огляделся по сторонам: мол, если и у нас машину отберут, в аэропорт, как пить дать, не успеем!
– Да вы не волнуйтесь, – искренне посоветовал я. – У меня все документы при себе: техпаспорт, временное разрешение, гражданский паспорт, страховка, путевой лист, талон техосмотра… Мне еще повезло, что я вас везу. Если б я перевозил колбасу или помидоры, был бы обязан иметь лицензионную карточку, санитарный паспорт и накладную на груз.
По мере поступления от секретарши обработанной ею информации, господин Токугава судорожно, как Вовка в тридевятом царстве, загибал пальцы. Найдя применение девяти перстам, он как-то растерянно взглянул на последний – неприкаянный… И по его лицу пронеслась крамольная мысль: «япона мать, а я ведь каждые выходные еду от Токио до Осаки без всяких документов, кроме прав! И ничего… Главное – не зарулить нечаянно в Россию».
На посту ДПС перед выездом из Москвы нас тормознул разухабистый сержант, которому, судя по веселому нраву, не доставало лишь ромашки на фуражке, да гармошки под мышкой.
– А как насчет дыхнуть?
– Опаздываю я, командир… Да и смысла нет – трезвый я…
– Так это ж надо обмыть…, – шепнул служивый.
В его карман из моего бумажника перекочевала тысячная купюра, отчего он тихонько взвизгнул и, напевая под нос «на обмывку едет молодой сержант…», удалился на пост.
Глазастая секретарша, узревшая сцену передачи денег, покраснела, словно бабки давала она, и как следователь по особо важным делам вперилась в меня сверлящим взглядом:
– Взятка?
Взятый с поличным я кивнул головой.
– Вы что-то нарушили?
– Мы могли опоздать в аэропорт, если б гаишник повез меня на медицинскую экспертизу.
– Но зачем платить? – не унималась переводчица-«следователь», – вы могли бы нанести визит к врачу после аэропорта!
– Дудки! – не выдержал я. – Даже если через час врач заявит, что я трезв, меня точно так же лишат прав, как если бы я ехал вусмерть пьяный!
Оправившийся от своих переживаний господин Токугава натянул на лицо дежурную улыбку, означавшую, скорее всего, возродившееся желание поговорить.
Сцена на посту ДПС в изложении переводчицы вызвала в его голове между семядолями искру, и он возбужденно попросил перевести: мол, правильно ли он понял, что трезвого тоже можно наказать?
– Еще и как! У нас так заведено, – признался я, подставляя Родину, – если вы не хотите доказывать, что ни в чем не виноваты, то вас накажут точно так же, как если бы вы на самом деле были виновны.
Японец снова отключился, словно от короткого замыкания у него вышибло пробки. И до самого аэропорта признаков жизни не подавал.
…Вылезая из машины на нетвердых ногах, предвкушая скорый отрыв от загадочной русской земли, наследник из династии Токугава с выражением лица Муму, сбежавшей от Герасима, по обыкновению вежливо поклонился и пустился прочь.
А миленькая секретарша, прежде чем хлопнуть дверью, задумчиво смерила меня оком приемщицы из комиссионного магазина и на прощанье пролепетала:
– Умом Россию не понять…
Я же, провожая «японскую делегацию» тоскливым взором, в порыве вернувшегося было на минуточку патриотизма, оскалился и выпалил ей вслед:
– Тогда пора, япона мать, Россию ж… понимать.
Японский гость, судя по всему, на российскую землю ступил впервые и потому в дороге проявлял живейший интерес ко всему непривычному: начиная от «мастеров спорта» на «девятках», выныривавших прямо из-под колес нашей машины, и кончая полчищем гаишников, коих в таком количестве одновременно он видел только в фильме «Полицейская академия». Вместе с любопытствующим гостем на нашу действительность смотрел «японскими глазами» и я.
Смотрел и диву давался…
На полпути к Москве мы нарвались на гаишную засаду: подчинившись взмаху жезла, встали у обочины в очередь за такими же – «тормознутыми», которые попали под руку по причине плановой, то есть – беспричинной проверки документов.
Пока розовощекий старшина (только старшина, но уже – розовощекий!) искал, к чему бы придраться в моих документах, его напарник у доставшейся ему жертвы уже нашел: водила-бомбила с «Москвича» вез непристегнутым папашу и непривязанным к детскому креслу юного отпрыска.
Отпущенные с миром, мгновенно (пока старшина не передумал) мы молча ретировались. А меня вдруг развезло:
– Дедуля на шесть сотен налетел! На половину пенсии…
Японец, ухватив налету оброненную мною мысль в исполнении переводчицы, напрягся: мол, за наплевательское отношение к ребенку всего чуть больше двадцати долларов?
– Увы, еще меньше… Переведите господину Токугава, – склонил я голову к переводчице, – что за непристегнутого папашу ростом два метра водителя «Москвича» оштрафуют на пятьсот рублей, а за перевозку худосочного детеныша без специального кресла – только на сто. Закон у нас такой: дети больше не стоят…
Японец, жадно ухватил мою мысль, переведенную на японский, и напрягся пуще прежнего. Издав звук что-то вроде «ошибка программы», он выкатил глаза. На его лице обнаружились признаки зависания мысли и потребности в перезагрузке мозгов…
Перед «Маяковской» мы уже зависли все вместе: традиционная пробка в центр едва не вынудила меня произнести «япона мать!», но я сдержался – как-никак за моей спиной сидел японский «отец».
Переводчица нервно смерила взглядом свои миниатюрные часики и почти взмолилась:
– Господину Токугаве через 15 минут надо быть в отеле. Может, развернемся и объедем?
– Нельзя, – обреченно выдохнул я. – У нас за разворот на полторы тысячи наказывают.
Переводчица вскинула остатки выщипанных бровей:
– Но ведь там, на трассе у аэропорта вы развернулись… И ничего!
– Видите ли, – назидательно начал я, – на автомагистрали разворот наказывается штрафом всего в 300 рублей. За такие деньги можно и рискнуть…
Господин Токугава подался вперед и с натянутой улыбкой попросил перевести:
– Правильно ли я понял, что, по мнению ваших полицейских, разворот в городе опаснее, чем на автостраде?
– Правильно, – поддержал я. – Наши законодатели так придумали: разворот в городе среди глухих пробок – это очень опасно, а за городом, где разрешенная скорость может достигать и 110 километров в час, – не очень… В пять раз дешевле стоит.
Японский гость что-то невнятно произнес, вынудив секретаршу переспросить. Переводу услышанное ею не поддалось…
На «Пушкинской» внимание японского гостя привлекли раскрасневшийся на воздухе гаишник, тыкавший пальцем в заляпанный грязью регистрационный знак, прилепленный к такому же грязному «Мерседесу». А рядом – разъяренный водитель, прыгавший возле инспектора с мятой купюрой в руках. Поодаль стоял второй такой же блюститель, принявшийся, видимо, окучивать водителя «Жигулей» за то, что на его «копейке» вовсе отсутствовали знаки.
Предвосхищая вопрос господина Токугавы, переводчица кивнула головой на мизансцену.
– Тут все просто, – со знанием дела подытожил я, – первого пытаются наказать на сто рублей за нечитаемые знаки, а второго, похоже, тысяч на пять за то, что знаки отсутствую вовсе.
С заднего сиденья японец подвинулся вперед: чего это вы, мол, там без меня?
Почти синхронно переводчица переложила на японский еще одну мою мысль:
– Видите ли… У нас бандиты нередко совершают разбои на машинах без номеров и с места преступления скрываются. Вычислить их потом невозможно. Вот потому-то и санкции такие суровые – 5 тысяч рублей за управление автомобилем без знаков или лишение права сидеть за рулем аж целых три месяца…
Японский верноподданный, переварив еще одну мысль, посмотрел на меня как на идиота… Переводчица сделала то же самое:
– Простите, но господин Токугава не понял: зачем бандитам снимать знаки и обрекать себя на лишение, если можно просто забрызгать знаки грязью? Ведь это дешевле, не правда ли?
– Правда, – тупо согласился я. – А теперь бандиты так и делают. Им это обходится в стольник. А те добропорядочные водители, которые знаки потеряли, или их просто украли те же бандиты, чаще всего лишаются прав за управление без знаков.
Японец как-то судорожно пожал плечами и попросил перевести:
– Выходит нелогично: нет знака – лишение, знак есть, но прочитать его невозможно, – только маленький штраф. А в чем между такими знаками разница? Ведь ни с тем, ни с другим скрывшийся автомобиль невозможно найти…
– Да ни в чем, – подтвердил я. – Но нашим так больше нравится. Я вам даже больше скажу, – распалился я, загоняя в заднее место квасной патриотизм, – за проезд на красный сигнал светофора штраф у нас в семь раз меньше, чем за отсутствие знаков на машине. Наши законотворцы считают, что отсутствующие, отвалившиеся на кочке знаки представляют собой в семь раз большую угрозу для водителей и пешеходов, чем выезд на перекресток под запрещающий сигнал светофора.
Японец откинулся на спинку, протер очки, будто уже не верил не только своим ушам, но и собственным глазам.
А я, победоносно констатировав полное поражение японского любителя подвергать анализу все услышанное и увиденное, аж до самых дверей гостиницы набрал в рот воды.
Выходя из машины, наследник из династии Токугава вежливо поклонился, изобразил на лице выражение подобное тому, с каким наши потомки когда-нибудь обнаружат восьмое чудо света, и в полном недоумении скрылся за дверью отеля.
Я же, провожая взглядом японца, в тихой душевной истерике напевал на свой манер известную частушку:
«Я не знаю, как у нас,
а у вас в Японии -
рикши в Кодекс посмотрели б -
ни хрена б не поняли…».
…Двумя неделями спустя японец производил впечатление человека, уже не слишком способного удивляться – за время пребывания в столице повидать ему довелось всяко-разное. А потому, завидев издали уже хорошо ему знакомую «карету», господин Токугава широко улыбнулся, как улыбаются старому другу. И удивился только тогда, когда за рулем неожиданно обнаружил… меня.
Уловив замешательство хозяина, белозубая секретарь-переводчица без обиняков пояснила:
– Господин Токугава никак не ожидал снова встретиться с вами… После ваших рассказов он уверен в том, что в вашей стране законодательство не позволяет продержаться за рулем более двух недель…
С надеждой на то, что мне повезет продержаться за рулем еще один лишний день, мы и отправились в аэропорт.
На проспекте, носящем имя чилийско-вьетнамского патриота, мы заняли место в пробке и терпеливо принялись ждать. Слабонервные же, морально не подготовленные к выполнению функции штопора, наезжая друг на друга, потянулись к прерывистой линии разметки, обозначавшей место, где можно развернуться и от катаклизма удрать.
Терпения не хватило лишь у владельца неопределенного цвета «Жигулей»: он нервно дернул с места и попер в обратном направлении, не доехав до пунктира.
– Этот попал, – сочувственно прошептал я.
Мой печальный прогноз сбылся: дежуривший в кустах гаишник (которому почему-то неудержимо захотелось подарить рулон туалетной бумаги) выскочил с насиженного места и бросился под колеса «Жигулей».
Японский гость, явно ожидавший вслед за этим погони и перестрелки, засуетился. Понимающая с полуслова секретарша, разглядывая ошарашенного водителя «Жигулей», перевела не озвученную мысль шефа:
– Преступник?
– Еще не преступник, – разъяснил я, – но уже нарушитель. Пересек «государственную границу» за один метр до разрешенного места.
– И что ему за это будет?
– Если дедушка-пенсионер, то отдаст свои похоронные – полторы тысячи рублей! – вырвалось у меня со дна души.
Японский гость наклонился вперед, злясь на секретаршу оттого, что самое интересное она всегда узнает раньше его.
– Господин Токугава спрашивает, что же такого серьезного совершил именно этот господин? Ведь здесь же все разворачиваются…
– Да, – согласился я, – но все попали в разрыв, а этот промахнулся. А, стало быть, по мнению гаишников, совершил очень опасное нарушение.
Переводчица посовещалась с шефом и учинила мне форменный допрос:
– Господин Токугава не понял: а чем разворот, совершенный через один метр, был бы менее опасен?
– Да ничем, – отрезал я. – Просто у нас принято считать, что через метр – не опасно. Опасно на метр раньше…
Потомок знаменитой японской династии с недоверием покосился на меня, полагая, видимо, что я нахально вру. И забился в угол.
На светофоре нашу машину облепили продавцы электронных баз данных, карт города и бланков рукописных доверенностей. Последний товар у предприимчивого японца вызвал наибольший интерес:
– Это ценные бумаги? – перевела его любопытствующую мысль секретарша.
– Не просто ценные, – улыбнулся я в душе, – им нет цены! Отсутствие такой грамоты обходится о-очень дорого… Недавно мой сосед – инвалид войны нацарапал от руки доверенность на две недели и отправил на своей машине внука в Чебоксары на похороны сестры. А машинка после похорон тоже приказала долго жить. Пока ремонтировал, из Чебоксар внучек выехал с доверенностью, просроченной на один день. Тут их и приняли гаишники: жену, маленькую дочь и его самого выкинули под проливной дождь, а машину отправили на стоянку. По рукописной доверенности машины у нас не возвращают – только по нотариальной. А дед не может напрячь нотариуса – паспорт утерян. Вот и пришлось старику-инвалиду брать костыли в руки и, стиснув зубы, срочно добираться на перекладных в Чебоксары за своим рыдваном лохматого года выпуска…
– Что есть «рыдваном»? – переспросила переводчица.
– А-а… Это убитая временем и дорогами, никому уже не нужная помой…, простите, машина.
От услышанного японец как пришибленный сгорбился, будто в Чебоксары на перекладных ехал не дед, а он сам. К тому же – по нашим ухабам и на велосипеде…
– Господин Токугава спрашивает, – очнулась от своих тягостных раздумий секретарша, – а рыдван был объявлен в розыск? Как будто украденный?
– Да нет же, – удивился я непонятливости японца. – Кому он нужен… Просто у нас заботятся о том, чтобы за рулем машины сидел только хозяин, то есть – дедушка, или хотя бы внук с доверенностью. Если доверенности у внука нет, предполагается, что он машину у деда вроде как украл. Даже если в действительности не украл. И даже если дедушка не просил милиционеров отбирать машину у внука, ее все равно отберут и отдадут только дедушке. Причем, пока она будет пару дней дожидаться дедушку на стоянке, за хранение набежит вся его пенсия. Игра у нас такая – в тимуровцев…
– А-а…, – радостно закивала головой секретарша, – муровцев знаю. Это уголовный розыск.
Господин Токугава нервным взглядом снял показания со своих золотых часов и в поисках «тимуровцев» огляделся по сторонам: мол, если и у нас машину отберут, в аэропорт, как пить дать, не успеем!
– Да вы не волнуйтесь, – искренне посоветовал я. – У меня все документы при себе: техпаспорт, временное разрешение, гражданский паспорт, страховка, путевой лист, талон техосмотра… Мне еще повезло, что я вас везу. Если б я перевозил колбасу или помидоры, был бы обязан иметь лицензионную карточку, санитарный паспорт и накладную на груз.
По мере поступления от секретарши обработанной ею информации, господин Токугава судорожно, как Вовка в тридевятом царстве, загибал пальцы. Найдя применение девяти перстам, он как-то растерянно взглянул на последний – неприкаянный… И по его лицу пронеслась крамольная мысль: «япона мать, а я ведь каждые выходные еду от Токио до Осаки без всяких документов, кроме прав! И ничего… Главное – не зарулить нечаянно в Россию».
На посту ДПС перед выездом из Москвы нас тормознул разухабистый сержант, которому, судя по веселому нраву, не доставало лишь ромашки на фуражке, да гармошки под мышкой.
– А как насчет дыхнуть?
– Опаздываю я, командир… Да и смысла нет – трезвый я…
– Так это ж надо обмыть…, – шепнул служивый.
В его карман из моего бумажника перекочевала тысячная купюра, отчего он тихонько взвизгнул и, напевая под нос «на обмывку едет молодой сержант…», удалился на пост.
Глазастая секретарша, узревшая сцену передачи денег, покраснела, словно бабки давала она, и как следователь по особо важным делам вперилась в меня сверлящим взглядом:
– Взятка?
Взятый с поличным я кивнул головой.
– Вы что-то нарушили?
– Мы могли опоздать в аэропорт, если б гаишник повез меня на медицинскую экспертизу.
– Но зачем платить? – не унималась переводчица-«следователь», – вы могли бы нанести визит к врачу после аэропорта!
– Дудки! – не выдержал я. – Даже если через час врач заявит, что я трезв, меня точно так же лишат прав, как если бы я ехал вусмерть пьяный!
Оправившийся от своих переживаний господин Токугава натянул на лицо дежурную улыбку, означавшую, скорее всего, возродившееся желание поговорить.
Сцена на посту ДПС в изложении переводчицы вызвала в его голове между семядолями искру, и он возбужденно попросил перевести: мол, правильно ли он понял, что трезвого тоже можно наказать?
– Еще и как! У нас так заведено, – признался я, подставляя Родину, – если вы не хотите доказывать, что ни в чем не виноваты, то вас накажут точно так же, как если бы вы на самом деле были виновны.
Японец снова отключился, словно от короткого замыкания у него вышибло пробки. И до самого аэропорта признаков жизни не подавал.
…Вылезая из машины на нетвердых ногах, предвкушая скорый отрыв от загадочной русской земли, наследник из династии Токугава с выражением лица Муму, сбежавшей от Герасима, по обыкновению вежливо поклонился и пустился прочь.
А миленькая секретарша, прежде чем хлопнуть дверью, задумчиво смерила меня оком приемщицы из комиссионного магазина и на прощанье пролепетала:
– Умом Россию не понять…
Я же, провожая «японскую делегацию» тоскливым взором, в порыве вернувшегося было на минуточку патриотизма, оскалился и выпалил ей вслед:
– Тогда пора, япона мать, Россию ж… понимать.
СПАСИТЕ ПРЕЗИДЕНТА! ЕГО АВТОМОБИЛЬ В ОПАСНОСТИ!
Твердое намерение затемнить стекла своих автомобилей, по данным опроса столичных водителей, имеют более 43 процентов сидящих за рулем. Однако из-за возможных по этой причине конфликтов с органами ГИБДД от идеи «замаскироваться» отказываются.
Наиболее упорные, между тем, занимают круговую оборону – безудержно клеят на все стекла любую пленку, вплоть до «пуленепробиваемой», исправно платят за это штрафы и придерживаются мысли: «Тонированные стекла того стоят…».
Среди основных причин, вызывающих желание спрятаться за темными окнами автомобилей, называются, как правило, четыре.
Во-первых, безопасность. Поскольку постороннему глазу останется недоступным все, что забыто в машине, не каждому воришке взбредет в голову залезать в поисках добычи на авось. Да и разбить такое стекло ему будет сложнее, ибо оно способно выдержать удар, соответствующий удару камнем.
Кроме того, стекла с качественными пленками поглощают солнечные блики, устраняют весьма неприятный эффект зеркала, приглушают ослепляющий свет фар встречных машин, не разлетаются при аварии осколками по салону, а удерживаются на пленке.
Во-вторых, эстетика. В салоне далеко не каждого автомобиля царит порядок, и не каждый водитель жаждет, чтобы окружающие сочли его неряхой.
Мало того, не каждому по нутру ощущать себя в машине, как в аквариуме: у светофоров пассажиры рядом вставших машин с любопытством разглядывают друг друга, словно декоративных рыбок. А влюбленные, которым, извините, негде, в таком аквариуме лишаются порой единственной возможности уединиться…
В-третьих, экономия. Фирменная тонировка отражает почти сто процентов ультрафиолетовых и семьдесят процентов тепловых лучей, тем самым предохраняя салон от выгорания.
В-четвертых, здоровье. Летом пленка избавляет пассажиров от солнечного удара, а зимой работает с точностью до наоборот – легко задерживает в салоне почти третью часть тепла!
Напрашивается совершенно очевидный вывод: тонировать не только можно, но даже необходимо!
Замученная трудовыми успехами Трудовая партия Северной Кореи еще совсем недавно запрещала своим согражданам вешать в квартирах на окна шторы и даже тюль – партийный вождь товарищ Ким Ир Сен, а за ним и Ким Чен Ир говаривали: «У народа от партии не должно быть секретов». Их и не было: жители каждого дома могли с предельной точностью подсчитать, когда у их соседей в доме напротив родится очередное чадо.
Российские апологеты северокорейских идей чучхе от ГИБДД в чужие квартиры залезть не сумели – не их территория, но забрались с ногами в чужой автомобиль: на чрезмерно тонированные стекла они… наложили вето.
В приложения к Правилам дорожного движения они протащили положение о том, что дополнительные покрытия, ухудшающие прозрачность стекол автомобиля, являются достаточным основанием для запрещения его эксплуатации.
Бесспорно: автомобиль с абсолютно черными стеклами, особенно ветровым и передними боковыми, может представлять повышенную опасность по вполне понятным причинам: рулить приходится вслепую.
Так же бесспорно и другое: затемненные стекла автомобиля, расположенные вне поля зрения водителя, при условии, что ветровое и стекла передних дверей абсолютно или относительно прозрачные, опасности не представляют.
После длительной борьбы со здравым смыслом последний все же победил: когда российский рынок оказался едва ли не завален иномарками, не имевшими у себя на родине аналогичных табу, в ГОСТ на стекла была внесена самая революционная поправка: ветровое стекло должно иметь светопропускную способность не менее 75 процентов, стекла передних боковых дверей – не менее 70, стекла задней полусферы автомобиля могут иметь любое светопропускание при наличии исправных боковых зеркал.
Однако автовладельцы, однажды вкусившие всю прелесть чрезмерного, сверх норм ГОСТа затемнения стекол, и не желающие отказываться от такого (впрочем, весьма спорного) удовольствия, с некоторых пор перед прохождением техосмотра вынуждены снимать пленку, а, получив заветный талон, тонировать стекла вновь. Особо коварные проделывают эту процедуру сразу же за воротами поста – на глазах у сотрудников ГИБДД.
Логика обывателя, таким образом, неизбежно приводит к выводу: стекла, затемненные в пределах разумного (что не всегда совпадает с ГОСТом), это хорошо.
Логика милиционеров же сводится к обратному: «Это плохо, ведь не видно, что вы везете в салоне – оружие или террористов».
Возразим пугливым защитникам граждан. Во-первых, на морде не каждого террориста нацарапано гвоздем, что он террорист. Во-вторых, трудно представить главаря Нской группировки, который на утреннем инструктаже перед разборками заявит пацанам: «Стекла тонировать нельзя, значит, пулеметы на стрелку не повезем. Вооружимся граблями и лопатами!» И в-третьих, намеренно заляпанные грязью стекла вряд ли подпадают под запрет, ибо трудно квалифицировать такое как нанесение на стекла видимость еще хуже…
В защиту теории о ярко выраженной опасности затемненных стекол придорожные милиционеры толкают еще один довод: водитель должен видеть не только первый движущийся впереди него автомобиль, но и следующий. Якобы для того, чтобы вовремя узнать: где-то там впереди кто-то уже начал тормозить.
Не угадали! Не будет опытный водитель вглядываться далеко вперед через стекла битком набитого «Запорожца», кричать его пассажирам: «Пригнитесь – ни хрена не видно!», ибо из виду может запросто упустить вполне реальную опасность – колдобину, знак о подстерегающей опасности или детей на дороге. Со всеми вытекающими последствиями.
Но даже если признать эту нелепость истиной, следуя милицейской логике, необходимо запретить трейлеры, тракторы, грузовики, пожарные автомобили и кареты «Скорой помощи», ибо они уж точно – не стеклянные. Или, на худой конец, их продырявить.
А заодно и поставить к стенке каждого водителя, который на морду лица водрузил солнцезащитные очки со светопропускной способностью меньше чем…
Наиболее упорные, между тем, занимают круговую оборону – безудержно клеят на все стекла любую пленку, вплоть до «пуленепробиваемой», исправно платят за это штрафы и придерживаются мысли: «Тонированные стекла того стоят…».
Среди основных причин, вызывающих желание спрятаться за темными окнами автомобилей, называются, как правило, четыре.
Во-первых, безопасность. Поскольку постороннему глазу останется недоступным все, что забыто в машине, не каждому воришке взбредет в голову залезать в поисках добычи на авось. Да и разбить такое стекло ему будет сложнее, ибо оно способно выдержать удар, соответствующий удару камнем.
Кроме того, стекла с качественными пленками поглощают солнечные блики, устраняют весьма неприятный эффект зеркала, приглушают ослепляющий свет фар встречных машин, не разлетаются при аварии осколками по салону, а удерживаются на пленке.
Во-вторых, эстетика. В салоне далеко не каждого автомобиля царит порядок, и не каждый водитель жаждет, чтобы окружающие сочли его неряхой.
Мало того, не каждому по нутру ощущать себя в машине, как в аквариуме: у светофоров пассажиры рядом вставших машин с любопытством разглядывают друг друга, словно декоративных рыбок. А влюбленные, которым, извините, негде, в таком аквариуме лишаются порой единственной возможности уединиться…
В-третьих, экономия. Фирменная тонировка отражает почти сто процентов ультрафиолетовых и семьдесят процентов тепловых лучей, тем самым предохраняя салон от выгорания.
В-четвертых, здоровье. Летом пленка избавляет пассажиров от солнечного удара, а зимой работает с точностью до наоборот – легко задерживает в салоне почти третью часть тепла!
Напрашивается совершенно очевидный вывод: тонировать не только можно, но даже необходимо!
Замученная трудовыми успехами Трудовая партия Северной Кореи еще совсем недавно запрещала своим согражданам вешать в квартирах на окна шторы и даже тюль – партийный вождь товарищ Ким Ир Сен, а за ним и Ким Чен Ир говаривали: «У народа от партии не должно быть секретов». Их и не было: жители каждого дома могли с предельной точностью подсчитать, когда у их соседей в доме напротив родится очередное чадо.
Российские апологеты северокорейских идей чучхе от ГИБДД в чужие квартиры залезть не сумели – не их территория, но забрались с ногами в чужой автомобиль: на чрезмерно тонированные стекла они… наложили вето.
В приложения к Правилам дорожного движения они протащили положение о том, что дополнительные покрытия, ухудшающие прозрачность стекол автомобиля, являются достаточным основанием для запрещения его эксплуатации.
Бесспорно: автомобиль с абсолютно черными стеклами, особенно ветровым и передними боковыми, может представлять повышенную опасность по вполне понятным причинам: рулить приходится вслепую.
Так же бесспорно и другое: затемненные стекла автомобиля, расположенные вне поля зрения водителя, при условии, что ветровое и стекла передних дверей абсолютно или относительно прозрачные, опасности не представляют.
После длительной борьбы со здравым смыслом последний все же победил: когда российский рынок оказался едва ли не завален иномарками, не имевшими у себя на родине аналогичных табу, в ГОСТ на стекла была внесена самая революционная поправка: ветровое стекло должно иметь светопропускную способность не менее 75 процентов, стекла передних боковых дверей – не менее 70, стекла задней полусферы автомобиля могут иметь любое светопропускание при наличии исправных боковых зеркал.
Однако автовладельцы, однажды вкусившие всю прелесть чрезмерного, сверх норм ГОСТа затемнения стекол, и не желающие отказываться от такого (впрочем, весьма спорного) удовольствия, с некоторых пор перед прохождением техосмотра вынуждены снимать пленку, а, получив заветный талон, тонировать стекла вновь. Особо коварные проделывают эту процедуру сразу же за воротами поста – на глазах у сотрудников ГИБДД.
Логика обывателя, таким образом, неизбежно приводит к выводу: стекла, затемненные в пределах разумного (что не всегда совпадает с ГОСТом), это хорошо.
Логика милиционеров же сводится к обратному: «Это плохо, ведь не видно, что вы везете в салоне – оружие или террористов».
Возразим пугливым защитникам граждан. Во-первых, на морде не каждого террориста нацарапано гвоздем, что он террорист. Во-вторых, трудно представить главаря Нской группировки, который на утреннем инструктаже перед разборками заявит пацанам: «Стекла тонировать нельзя, значит, пулеметы на стрелку не повезем. Вооружимся граблями и лопатами!» И в-третьих, намеренно заляпанные грязью стекла вряд ли подпадают под запрет, ибо трудно квалифицировать такое как нанесение на стекла видимость еще хуже…
В защиту теории о ярко выраженной опасности затемненных стекол придорожные милиционеры толкают еще один довод: водитель должен видеть не только первый движущийся впереди него автомобиль, но и следующий. Якобы для того, чтобы вовремя узнать: где-то там впереди кто-то уже начал тормозить.
Не угадали! Не будет опытный водитель вглядываться далеко вперед через стекла битком набитого «Запорожца», кричать его пассажирам: «Пригнитесь – ни хрена не видно!», ибо из виду может запросто упустить вполне реальную опасность – колдобину, знак о подстерегающей опасности или детей на дороге. Со всеми вытекающими последствиями.
Но даже если признать эту нелепость истиной, следуя милицейской логике, необходимо запретить трейлеры, тракторы, грузовики, пожарные автомобили и кареты «Скорой помощи», ибо они уж точно – не стеклянные. Или, на худой конец, их продырявить.
А заодно и поставить к стенке каждого водителя, который на морду лица водрузил солнцезащитные очки со светопропускной способностью меньше чем…