Треваньян. Санкция Айгер

   До вершины оставалось менее трех тысяч футов, когда один из немцев скис окончательно, деморализованный горной болезнью и холодом, пробиравшим до костей. “Зачем?” — спрашивал он. — “Не все ли равно?” Все поняли, что он имеет в виду. С технической точки зрения Аконкагуа настолько неинтересна, что служит не столько вехой в карьере альпиниста, сколько явным признанием того скрытого желания смерти, которое гонит в горы многих из скалолазов.
   Но чтобы какая-то горка, даже самая расстервозная, остановила Биг-Бена! А Джонатан и подумать не мог отпустить Бена к вершине одного. И было решено, что немцы останутся там, где были, и постараются обустроить лагерь получше к тому моменту, когда новая штурмовая группа спустится вниз, теряя последние силы.
   Следующие полторы тысячи футов стоили Бену и Джонатану целого дня, при этом они потеряли половину провизии, да и сами чуть не сорвались.
   На другой день их остановила гроза. Огни святого Эльма искрились на кончиках ледорубов. Одеревеневшими пальцами они вцепились в края брезентового тента — единственной их защиты от завывающего ветра. Ткань раздувалась и хлопала на ветру, издавая звуки, похожие на пистолетные выстрелы. Она извивалась и рвалась из онемевших рук, как разъяренное раненое животное, полное жажды мщенья.
   С наступлением ночи гроза прекратилась, и им пришлось ногами выбивать брезент из рук, начисто утративших способность разжиматься. Терпению Джонатана пришел конец. Он объявил Бену, что утром они идут вниз.
   Бен сжал зубы. Бессильные слезы текли из уголков глаз и замерзали на щетинистых скулах. “Чер-рт! — всхлипывал он. — Черт бы побрал эту долбаную горку!” Потом он совсем психанул, бросился на гору с ледорубом и начал терзать ее и крушить, пока от усталости и разреженного воздуха не рухнул, задыхаясь, в снег. Джонатан поднял его и помог доковылять до их жалкого укрытия. К наступлению ночи они окопались, насколько хватило сил. Ветер стонал, но гроза притаилась в засаде, и они смогли немного отдохнуть.
   — Знаешь, старик, в чем дело? — в кромешной тьме спросил Биг-Бен. Он успокоился, только зубами лязгал от холода, и от этого в его голосе слышались угрожающе-психопатические нотки. — Старею я, Джон. Это уж точно моя последняя горка. И будь я проклят, если эта старая сука меня одолеет. Ты понимаешь?
   В темноте Джонатан нашел и крепко пожал руку Бена.
   Через четверть часа Бен спокойно и уверенно сказал:
   — Попробуем завтра, да?
   — Хорошо, — ответил Джонатан. Но он не верил, что все будет хорошо.
   Рассвет принес с собой отвратительную погоду, и Джонатан оставил последнюю слабую надежду на покорение вершины. Теперь он думал исключительно о том, как бы спуститься вниз живыми.
   Около полудня распогодилось, и они выкопались из своей норы. Не успел Джонатан изложить свои доводы в пользу того, что им следует вернуться, как Бен решительно устремился наверх. Ничего не оставалось, как только последовать за ним.
   Спустя шесть часов они были на вершине. Последний этап. Джонатан помнит крайне смутно. Шаг за шагом они продирались сквозь заветренную корку льда, по пояс проваливаясь в лавиноопасном снегу, слепо и тупо карабкаясь вверх, спотыкаясь, скользя, сосредоточив все силы разума на том, чтобы сделать очередной шаг.
   И вот они на вершине. Но в кружении густых перистых облаков даже на расстоянии нескольких шагов ничего не было видно.
   — О черт, и пейзажа-то никакого! — сердито проворчал Бен. Потом он начал возиться с завязками своих наружных полиэтиленовых штанов, потом скинул штаны. После недолгой борьбы с шерстяными лыжными брюками он освободился и от них, выпрямился — и выразил свое презрение к Аконкагуа древним и весьма красноречивым способом.
   Когда они спускались, чередуя стремительное глиссирование с нудной долбежкой ступеней, стараясь успеть засветло, но при этом не вызвать лавину, Джонатан заметил, что Бен ступает как-то неуклюже и неуверенно.
   — Что с тобой?
   — Ног под собой не чую, старик.
   — А когда в последний раз чуял?
   — Да вроде часа два уж.
   Джонатан отрыл в снегу мелкий окопчик и осторожно стащил с Бена ботинки. У того пальцы на ногах были белые и твердые, как слоновая кость. Четверть часа Джонатан держал окоченелые ноги Бена, прижав их к своей голой груди и прикрыв курткой. Когда в одну ступню стала возвращаться чувствительность, сменяя онемение приливами боли, Бен выл и грязно ругался. Но вторая ступня оставалась твердой и белой, и Джонатан понял, что своими мерами первой помощи ничего не добьется. Однако существовала большая опасность того, что новая гроза застигнет их на открытом месте. И они двинулись дальше.
   Немцы были просто великолепны. Когда покорители вершины, пошатываясь, приплелись в лагерь, они приняли Бена у Джонатана и чуть ли не на руках спустили его вниз. А Джонатан мог лишь ковылять сзади, как лошадь, страдающая запалом и к тому же полуослепшая от снега.
   Сидя в больнице Вальпараисо, подпираемый кучей подушек, Бен выглядел на редкость нелепо и как-то неуместно. В порядке светской беседы Джонатан обвинил его в симуляции — Бен, дескать, ни одной ночи не пропускает, чтобы не переспать с медсестрой.
   — Да мне, старик, на них и смотреть-то противно. Всякая, способная оттяпать человеку пальцы, пока он не смотрит, вполне может и кое-что другое оттяпать. Это было последнее упоминание об ампутированных пальцах на ноге. Оба знали, что больших восхождений у Бена уже не будет.
   Они не испытали ни подъема, ни гордости свершения, глядя на то, как за кормой корабля все дальше и дальше уплывает вершина Аконкагуа. Они не гордились победой, да и немцы не стыдились неудачи. Такая уж эта куча окаменевшего дерьма.
   Вернувшись в Штаты, Бен решил организовать небольшую школу скалолазания в том уголке Аризоны, где самой природой были в изобилии предоставлены все мыслимые трудности, с которыми может столкнуться альпинист на маршруте. Однако столь немного находилось людей, стремившихся пройти тот курс высшего спортивного мастерства, который предлагал Бен, что Джонатан диву давался, как ему только удается сводить концы с концами. Да, конечно, сам Джонатан и еще примерно двадцать опытных альпинистов взяли себе за правило регулярно наведываться в школу Бена, но это и было тем, чем казалось — благотворительностью. Неоднократные стычки с Беном, упорно отказывавшимся принимать плату за жилье и обучение, ставили Джонатана в неловкое положение, и он вообще перестал приезжать, тем более что новый дом и собрание картин целиком поглотили его.
   — Ага! — прокричал Бен, когда они плюхнулись на сиденья после особо зловредной колдобины. — Все же я отплатил этой старой суке!
   — А ты когда-нибудь задумывался, что было бы, если бы ты при этом заработал местное обморожение?
   Бен засмеялся.
   — И не говори! В резервации поднялся бы вой и стон, и толпы юных индианок все глаза бы выплакали. Вот так-то, старик!
   Они перевалили через небольшой холмик и стали спускаться по серпантину в долину, где расположилось хозяйство Бена, оставляя за собой пыльный шлейф. Посмотрев сверху на заведение Бена, Джонатан сильно удивился. Да, оно изменилось, это точно. Исчезла стайка скромных летних домиков, кучковавшихся вокруг кухни. Появился огромный бассейн с изумрудной водой, с трех сторон окруженный центральной частью и флигелями “охотничьего домика”, выстроенного в псевдоиндейском стиле. Нечто, напоминающее внутренний дворик, — патио — было испещрено белыми пятнами. То были люди в купальных костюмах, даже отдаленно не похожие на альпинистов. Между всем этим и той спартанской “школой скалолазов”, которая запомнилась Джонатану, никакого сравнения и быть не могло.
   — И давно все тут вот так? — спросил он, когда они катили вниз по крутой дороге.
   — Два года примерно. Нравится?
   — Впечатляет.
   Они промчались по усыпанной гравием автостоянке и стукнулись о бревно, обозначавшее собой границу стоянки, после чего “лендровер”, покачиваясь, остановился. Джонатан медленно выбрался и потянулся, чтобы все кости встали на место. Неподвижная земля под ногами доставляла ему истинное удовольствие.
   И только когда они уже сидели в тенистой прохладе бара, сосредоточив все внимание на вожделенных кружках пива, Джонатан улучил момент и повнимательней пригляделся к Бену. Каждая черточка в лице Бена дышала крепкой мужественностью — от густых, коротко подстриженных волос цвета чистого серебра до лица в целом, широкого, покрытого морщинами, словно высеченного скульптором из цельного гранита. Две глубокие борозды прорезали загорелые щеки, а сеть морщинок в уголках глаз напоминала фотографии дельты Нила, сделанные с воздуха.
   Когда они осушили первые кружки, Бен жестом показал бармену-индейцу, чтобы принес еще пару. Джонатан вспомнил легендарную любовь Бена к пиву, которая была предметом многочисленных комментариев и общего восторга альпинистской братии.
   — Очень шикарно, — оглядевшись, отвесил комплимент Джонатан.
   — Ага, становится похоже на то, что я как-нибудь перезимую.
   Низкой стеной из камня местной породы бар отделялся от площадки для отдыха, через которую, извиваясь, протекал искусственный ручей, обтекая столики, каждый из которых стоял на маленьком островке, соединенном с пешеходной дорожкой крутым каменным мостиком. Несколько пар в спортивных костюмах тихо разговаривали, склонившись над коктейлями со льдом и обрамлением из листьев, наслаждаясь кондиционированным воздухом и не обращая ни малейшего внимания на пресную музыку, льющуюся из вездесущих, но невидимых динамиков. На одном конце площадки стояла стеклянная стена, сквозь которую можно было видеть бассейн и купальщиков. Повсюду имели место вкрапления мужчин преуспевающего вида, с загаром, явно полученным от лежания на пляже. Иные из них сидели активно пьющими группками вокруг белых железных столиков, иные же, примостившись на краешках ярких плетеных шезлонгов и свесив животы между ног, изучали биржевые ведомости. Прочие бесцельно фланировали вдоль краев бассейна.
   Исполненные надежд юные дамы, развалясь, посиживали в шезлонгах. Большая часть сидела, поджав одну ножку и выставив вверх коленку, тем самым открывая на всеобщее обозрение кусочек ляжки. Солнечные очки были наведены на книги и журналы, но спрятанные за ними глаза вели интенсивную разведку.
   Бен посмотрел на Джонатана, прищурив свои голубые глаза, причем от их уголков побежали морщинки, и кивнул.
   — Да, действительно здорово, что ты приехал, старик. А то все эти пижоны мне до чертиков надоели. Как поживаешь-то? Все сам по себе?
   — Живой пока.
   — Как твоя шизанутая церковь?
   — Голову от дождя спасает.
   — И то ладно. — Он на секунду задумался. — Что же это за дела, Джон? Я получил эту самую телеграмму, а в ней сказано, чтобы я тебя принял и подготовил к восхождению. Оплатят, мол, все расходы. Что все это значит, старик? “Все расходы” — тут ведь можно черт-те сколько накрутить. Эти люди — друзья? Может, мне с ними полегче?
   — Ни в коем случае. Никакие они не друзья. Сдери с них все, что можно. Посели меня в самый дорогой номер, а всю собственную еду и выпивку смело включай в мой счет.
   — Ну и ну! Вот здорово! Черт меня побери, я же целый бал устрою за их счет. Эй! Кстати, о горах. Меня пригласили в базовые для какой-то группы, которая хочет лезть на Айгер. Как тебе это?
   — Замечательно. — Джонатан знал, что следующее его высказывание вызовет недоумение, и постарался подпустить его как бы невзначай. — Кстати, именно к этому восхождению я и приехал сюда готовиться.
   Он выждал, какая будет реакция. Улыбка Бена откровенно увяла, и он с удивлением уставился на Джонатана.
   — Разыгрываешь?
   — Нет.
   — А со Скотти что стряслось?
   — Попал в аварию.
   — Вот бедолага! Впрочем, при такой езде он сам на это напрашивался. — Бен на мгновение переключился на общение с пивом. — Как же они тебя-то выбрали?
   — Не знаю. Может, классу добирают — команда-то малоизвестная.
   — Иди ты! Кончай заливать, старик.
   — Если честно — даже не знаю, почему выбрали меня.
   — Но ты пойдешь?
   — Угадал.
   Девица в предельно сокращенном бикини скрипнула еще не просохшими трусиками по табуретке, через одну от Джонатана, который никак не отреагировал на ее автоматическую приветственную улыбку.
   — Давай-ка отсюда, зайчик, — сказал Бен, шлепнув ее по попке. Она хихикнула и пошла обратно к бассейну.
   — И что, часто тут в горки ходят?
   — Да сам иногда выбираюсь по мелочам, так, от нечего делать. Кстати, эта часть моего бизнеса давно захирела. Сам можешь убедиться — мои клиенты не в горки лазают, а совсем в другое кое-что. — Он потянулся через стойку, достал еще бутылку пива. — Давай, Джон. Пойдем потолкуем.
   Они осторожно прошли по дорожкам площадки, через мостик, на самый уединенный островок.
   Отмахнувшись от официанта, Бен принялся медленно посасывать пиво, явно собираясь с мыслями. Потом он тщательно протер столик ладонью.
   — Тебе сейчас... э-э-э... сколько? Тридцать пять?
   — Тридцать семь.
   — Да-а. — Бен устремил взор через площадку в сторону бассейна, посчитал, что его аргумент принят к сведению.
   — Я знаю, что ты думаешь, Бен. Но пойти я должен.
   — Ты же бывал на Айгере. Дважды, если мне память не изменяет.
   — Да.
   — Тогда тебе все ясно.
   — Да.
   Бен обреченно вздохнул, потом, как и подобает другу, сменил тон:
   — Ладно, это твое дело. Восхождение будет через полтора месяца. Тебе надо будет съездить в Швейцарию и попрактиковаться на месте, а перед тем еще немного отдохнуть, после того как я тут с тобой закончу. Здесь ты себе сколько времени кладешь на втяжку?
   — Недели три-четыре.
   Бен кивнул.
   — Ну, хоть по крайней мере, жиру не нагулял. Но придется тебе, старик, попотеть. Как ноги?
   — От ширинки до пола достают. Это все, что можно сказать в их пользу.
   — Угу. Ладно. Наслаждайся пивом, Джон. Для тебя его больше не будет. Неделю, как минимум.
   Джонатан медленно допил пиво.

АРИЗОНА, 16 — 27 ИЮНЯ

   Настойчивый скрежет дверного замка нахально вторгся в сюжет джонатановых сновидений, потом разбил его крепкий сон вдребезги, и сквозь трещины потоком хлынула явь в ее местном варианте. Он прошаркал к двери, царапнул по ней, и дверь открылась. Одновременно оба глаза Джонатан раскрыть не сумел. Навалившись на косяк, он стоял, повесив голову, а тем временем индеец-коридорный бодро пожелал ему доброго утра и сообщил, что мистер Боумен распорядился удостовериться, что доктор Хэмлок уже проснулся.
   — Ктырщащас? — спросил Джонатан.
   — Простите, сэр?
   — Который... час?
   — Три тридцать, сэр.
   Джонатан вернулся в комнату и рухнул поперек кровати, бормоча про себя:
   — Этого не может быть.
   Но не успел он погрузиться в сон, как раздался телефонный звонок.
   — Уйди, — пробормотал он, не снимая трубки, но безжалостный телефон продолжал звонить. Джонатан затащил аппарат в постель и начал ощупывать его, не раскрывая глаз, пока не нащупал трубку.
   — Восстань и воссияй, старик!
   — Бен... х-р-р... — Он откашлялся. — За что ты меня так?
   — Завтрак через десять минут.
   — Нет.
   — Мне прислать кого-нибудь с ведром ледяной воды?
   — Если только хочешь от этого “кого-нибудь” избавиться навсегда.
   Бен расхохотался и повесил трубку. Джонатан выполз из постели и принялся ощупью пробираться куда-нибудь, пока счастливый случай не привел его в ванную, где он влез под холодный душ, под которым приходил в чувство, пока наконец не понял, что угроза получить увечье в результате падения несколько отдалилась.
 
   * * *
 
   Бен швырнул еще одну яичницу из двух яиц Джонатану на тарелку.
   — Наворачивай, старик. И бифштекс доешь.
   Они были одни в кухне охотничьего домика, в окружении сияющей и бесстрастной нержавейки. Голоса их отскакивали от стен, как в тюремном коридоре.
   Джонатан смотрел на яичницу, и к горлу подступала тошнота.
   — Бен, я ведь тебе никогда не врал, правда? Ей-богу, я убежден, что сейчас умру. А мне всегда хотелось умереть в собственной постели.
   — Давай-ка садись и жри дальше!
   Одно дело — затолкать пищу в рот, но проглотить — совсем другое.
   Бен продолжал болтать, совершенно не воспринимая исполненный ненависти взгляд Джонатана.
   — Я полночи не спал, детально разрабатывал план восхождения на Айгер. Все тяжелое снаряжение для команды я закупаю и везу с собой. Я и тебе закажу экипировку вместе с остальными. Но первые несколько дней вполне обойдешься джинсами и кроссовками. Мы начнем с простого. Это еще что? Ну-ка, допивай молоко!
   Бен прикончил банку пива и открыл новую. Пиво на завтрак — смотреть на это Джонатан уже просто не мог.
   — Горные ботинки по-прежнему в Испании заказываешь?
   Джонатан сонно кивнул и обнаружил, что последняя фаза этого движения очень привлекательна — он так и не поднял голову и попробовал заснуть.
   — Ясно. Оставь мне название фирмы и номер твоего счета. Сегодня же отобью им телеграмму. Ну давай! Время идет! Ешь!
   Двухминутный заезд на одну милю по открытой местности, поросшей травой, в кромешной тьме пробудил Джонатана полностью и окончательно.
   Три часа без передышки они карабкались вверх по крутой извилистой тропке на одном из склонов, окружающих плоскую низину, где расположился пансионат Бена. Пока они ковыляли наверх, настало утро, но румяная заря не вызвала у Джонатана прилива радости. Поначалу тропка была достаточно широкой, и Бен шел рядом, болтая без умолку. Легкая хромота из-за отсутствия пальцев была почти незаметна, разве что одной ногой Бен отталкивался от земли чуточку сильнее. Джонатан говорил мало — сопя, он продвигался вперед, все мысли и чувства его сосредоточились на боли в бедрах и икрах. На нем был специальный тренировочный рюкзак, весом в тридцать пять фунтов. Бену не хотелось, чтобы Джонатан привык подниматься налегке — на Айгере ничего подобного не предвиделось.
   Около восьми Бен посмотрел наверх вдоль тропки и махнул рукой. Кто-то сидел в глубокой тени скалы, явно их дожидаясь.
   — Я, пожалуй, пойду назад, старик.
   — Ну слава Богу!
   — К тебе это не относится. Тебе работать надо. Дальше тебя поведет Джордж Хотфорт.
   — Человек, сидевший у скалы, спускался к ним навстречу.
   — Это же девушка! — изумился Джонатан.
   — Ага, это и до тебя многие замечали. Ну вот, Джордж, — сказал Бен молодой индианке, подошедшей к ним. — Это вот Джонатан Хэмлок, мой старый приятель-скалолаз. Джон, познакомься с Джордж Хотфорт. Теперь слушай, Джордж, походи-ка с ним еще эдак пару часиков, а потом спусти его вниз к обеду.
   Девушка кивнула и смерила Джонатана высокомерным и презрительным взглядом.
   — Ну пока, старик.
   Бен повернулся и пошагал по тропке вниз.
   Джонатан смотрел, как он уходит, и в душе его разгоралась лютая ненависть. Затем он обернулся к девушке.
   — Знаете, не стоит исполнять все, что он вам велит. Используйте свой шанс свести счеты с бледнолицым.
   Девушка посмотрела на него. На ее широком лице не было и тени выражения.
   — Джорджетт? — отважился он спросить.
   Она резко повела головой и направилась в гору. Ее сильные длинные ноги безо всяких усилий подминали под себя тропку.
   — Может, Джорджианна? — Он обиженно поплелся вслед за ней.
   Всякий раз, уйдя вперед, она останавливалась и, прислонившись к камню, спокойно наблюдала за его стараниями. Но как только он приближался на расстояние, достаточное для того, чтобы полюбоваться приятными выпуклостями, прикрытыми хлопковой рубашкой, она отталкивалась от камня и шла дальше широким четким шагом, ритмично покачивая бедрами. Даже на таком крутом подъеме ее голеностопу хватало подвижности, чтобы ступать на всю ступню, как ходят проводники в Альпах. У Джонатана же икры были скованы и напряжены; он, в основном, шел на носках, и каждый шаг был для него крайне чувствителен.
   Тропка стала еще круче, и под ним начали подкашиваться ноги, из-за чего он время от времени терял равновесие. И всякий раз, когда это случалось, он смотрел вверх и встречал ее взгляд, полный безучастного презрения.
   Пот, стекая с волос, застил ему глаза. Он слышал, как в барабанные перепонки колотится пульс. Лямки рюкзака натерли ему плечи. Теперь он дышал исключительно ртом, и губы у него распухли и запеклись.
   Он утер пот с глаз и посмотрел ей вслед. Прямо перед ним выросла отвесная стена футов в тридцать. В засохшей глине, из которой она состояла, имелись лишь крошечные трещинки и выбоины, за которые можно было зацепиться руками или ногами. Она стояла наверху и смотрела на него. Он решительно замотал головой и уселся на тропу.
   — Ну не-ет. Нет! Нет и нет!
   Но после пары минут молчания, прерываемого лишь далеким щебетом жаворонка, он обернулся и увидел, что она даже не пошевельнулась и все так же безучастно смотрит на него. Лицо у нее было гладкое, как бы припудренное, на нем не было и следа испарины. И за это он ее ненавидел.
   — Ладно же, Джордж! Твоя взяла.
   Испытывая боль везде, где только можно, он когтями проложил себе путь наверх по отвесному склону. Когда он вскарабкался на поверхность, он улыбнулся ей, ожидая хоть какой-то похвалы. Вместо этого она ловко обошла вокруг него, не приблизившись к нему и на три фута, и направилась в обратный путь, к пансионату. Он смотрел, как она легко проскользила вниз по склону и пошла вниз по тропке.
   — Джордж Хотфорт, ты — дикарка. Я просто счастлив, что мы отобрали у вас вашу землю!
   Уже внизу, в саду камней, он проглотил неимоверный обед с сосредоточенностью, которой позавидовал бы дзеновский неофит. Еще раньше он умылся и переоделся, и теперь снова начал чувствовать себя человеком, хотя ноги и плечи выражали свой протест неутихающей ноющей болью. Бен сидел напротив него, поглощая пищу с присущей ему энергией, а чтобы еда лучше проходила, огромными глотками прихлебывал пиво. Пиво вызывало зависть Джонатана. Джордж покинула его в нескольких сотнях ярдов от пансионата и возвратилась на тропу, не сказав ни слова.
   — Как тебе Джордж? — спросил Бен, тыкая себе в физиономию салфеткой.
   — Золотой человек. Такая дружелюбная, человечная. И потрясающая мастерица вести разговор.
   — Да, жаль только, что ходок из нее никудышный, — подхватил Бен с отеческой гордостью.
   Джонатан признал, что, к сожалению, это так.
   — Она мне помогает — “втягивает” тех немногих альпинистов, которые по старой памяти еще приезжают учиться и тренироваться.
   — Теперь мне ясно, почему это дело у тебя заглохло. Кстати, как ее зовут на самом деле?
   — Ее на самом деле зовут Джордж.
   — И как это случилось?
   — Назвали в честь матери.
   — Понятно.
   Бен внимательно посмотрел в лицо Джонатану, пытаясь подобрать такие слова, которые бы убедили того отказаться наконец от затеи лезть на Айгер.
   — Ломает немного?
   — Немного. Я этот марш-бросок на всю жизнь запомню. Но я готов уже завтра снова приступить к работе.
   — Завтра? Черта с два! Все это было только для разгона. Обратно пойдешь через час.
   Джонатан стал возражать.
   — Заткнись и послушай старика. — Широкое лицо Бена пошло складками вокруг глаз, и он заговорил серьезно:
   — Джон, ты уже не мальчик. А Айгер — распросучья горка. Если бы я только мог, я заставил бы тебя отказаться от этой дури.
   — Не сможешь.
   — Почему?
   — Уж поверь на слово.
   — Ладно. По-моему, ты свихнулся, но раз уж ты так решительно настроен туда забраться, то я, лопни мои кишки, должен удостовериться, что ты в самой наилучшей форме. Потому что если ты до нее не дотянешь, то на тех скалах от тебя, скорее всего, останется мокрое место. И это не только ради тебя одного. Я же руководитель этого восхождения. Я отвечаю за всех. И мне вовсе не улыбается, чтобы упрямый глупый старик — ты, то есть, — совершенно неготовый к восхождению, испортил все дело. — Затяжным глотком пива Бен поставил точку в этой тираде. — А теперь поплавай немного в бассейне, полежи-позагорай, на баб поглазей. Я распоряжусь, чтобы тебя вызвали, когда надо будет.
   Джонатан сделал так, как ему велели. От нечего делать он принялся прикидывать на глазок и сопоставлять сексуальные достоинства многочисленных юных дам вокруг бассейна, и уже вошел во вкус этой игры, но тут подошел официант и сказал ему, что время отдыха истекло.
   Бен снова прошел с ним полпути по тропке, потом поручил его заботам Джордж, которая погнала его и дальше, и быстрей, чем утром. Джонатан несколько раз заговаривал с ней, но так и не сумел пробиться сквозь броню ее полнейшей безучастности, не говоря уж о том, чтобы услышать от нее хоть слово. Уже в сумерках она, как и днем, покинула его, и он, прихрамывая, добрел до своего “люкса”. Приняв душ, он свалился в постель, страстно желая поскорее заснуть. Но тут пришел Биг-Бен и не дал ему воспользоваться этой лазейкой.