Тревор Уильям. Рассказы

застудил глаза. Может быть, тебе попробовать опторекс, чтоб глаза не
слезились?
- Да ладно, что там, не так уж это мне мешает.
- Нет-нет, это скверное дело, если глаза не в порядке. Этим не шутят.
Ты зайди в аптеку, Дэно, и купи опторекс. К нему дают и рюмочку, чтобы
промывать глаза.
Такая же история случилась у отца: глаза у него покраснели, даже
неприятно было смотреть. Она тогда съездила в городскую амбулаторию Риордана
и объяснила, в чем дело, и мистер Риордан посоветовал опторекс. Все это она
сообщила Дэно Райану, добавив, что с тех пор отец на глаза совсем не
жалуется. Дэно Райан выслушал ее и молча кивнул.
- А вам говорили, миссис Дуайр, про цементную фабрику в Килмолофе? -
спросил мистер Мэлони.
Миссис Дуайр, собиравшая в корзину пустые бутылки, утвердительно
наклонила голову.
- Да, - отвечала она, - разговоры о цементной фабрике идут, это просто
замечательная новость, давно такой не было.
- Килмолоф сам себя не узнает, - примкнул к обсуждению ее муж и тоже
начал собирать пустые бутылки.
- Да, дела здесь поправятся, это уж бессомненно, - снова подал голос
мистер Суэнтон, - я только что говорил, Джастин, на этом самом месте, что
нам прежде всего нужны рабочие места, чтобы на всех хватало.
- А что же янки, разве они... - снова начала Кэт Болджер, но мистер
Мэлони прервал ее:
- Что касается янки, Кэт, то они будут лишь заправлять делом на самом
верху, а может, и вообще только вложат капитал.
- Янки тебе не изловить! - хохотнул мистер Суэнтон. - Эти субчики
быстро бегают!
- Мало тебе отечественных холостяков? - добавил мистер Мэлони. Он тоже
фыркнул и, выбросив соломинку, опрокинул в рот бутылку с остатками лимонада.
Кэт Болджер сказала, чтобы он оставил свои советы при себе. Она подошла к
мужской уборной и заняла позицию перед дверью, не обменявшись ни словом с
Мэдж Даудинг, все еще там стоявшей.
- Ты приглядывай за Пучеглазым Хорганом, - предупредила мужа миссис
Дуайр, об этом она предупреждала его каждую субботу в один и тот же час,
зная, что Хорган пьет виски в уборной. В пьяном виде он становился самым
неуправляемым из всех холостяков.
- Послушай, Дэно, а ведь у меня осталось немножко этого опторекса, -
тихо промолвила Брайди. - Если хочешь, я принесу тебе в следующую субботу.
Ну, этого средства для глаз...
- Ах, да не хлопочи ты, Брайди!..
- Какие же хлопоты? Честное слово...
- Миссис Гриффин записала меня на проверку к доктору Криди. Вообще-то
мои старые гляделки совсем меня не беспокоят, только когда газету читаю или
в кино. Миссис Гриффин говорит, я их напрягаю, потому что не ношу очков.
Произнося эти слова, Дэно смотрел в сторону, и Брайди внезапно поняла,
что миссис Гриффин решила женить его на себе. Брайди поняла это безошибочно,
инстинктивно - миссис Гриффин намерена выйти замуж за Дэно Райана, потому
что, если он съедет, женившись на другой, трудно ей будет найти жильца,
который так относился бы к ее ненормальному сыну. Дэно станет отцом
ненормальному сыну миссис Гриффин, к которому и сейчас добр. Это так
понятно, ведь все шансы у миссис Гриффин, она его видит каждое утро и каждый
вечер, а не довольствуется субботними встречами в танцзале.
Брайди подумала о Патрике Грейди, снова увидела перед собой его бледное
узкое лицо. Сейчас она могла бы уже стать матерью четверых его детей, а
может быть и семи-восьми. Она могла бы жить в Уолверхэмптоне, по вечерам
ходить в кино, вместо того чтобы сидеть на ферме и ухаживать за увечным
стариком. Если бы не жестокие обстоятельства, не стояла бы она сейчас в
сельском танцзале, оплакивая женитьбу дорожного рабочего, которого и не
любит вовсе. На миг ей показалось, она и вправду сейчас расплачется от этих
нахлынувших мыслей о Патрике Грейди, что живет теперь в Уолверхэмптоне.
Слезам не было места в ее жизни на ферме - ни дома, ни в поле. Слезы были бы
роскошью, как цветы на посевах свеклы, как свежая побелка в кладовке.
Плакать в кухне, когда отец сидит рядом и слушает передачу "Ищем таланты",
было бы нечестно, несправедливо по отношению к нему: он, безногий, имел куда
больше права на слезы. Страдания его серьезнее, а между тем он все так же
добр к Брайди, так же тревожится за нее.
Здесь, в танцзале "Романтика", она чувствовала, как подступают к глазам
слезы, которым негоже было бы дать волю в присутствии отца. И ей хотелось
дать им волю, чтобы они струились по щекам, хотелось, чтобы ей сострадали: и
Дэно Райан, и все, кто ее окружал сейчас. Хотелось, чтобы все стояли вокруг
нее и слушали, и рассказывать им - про Патрика Греиди, что живет теперь в
Уолверхэмптоне, про то, как умерла мать и как идет с тех пор собственная ее
жизнь. Хотелось, чтобы Дэно Райан обнял ее за плечи и чтобы она могла
прильнуть головой к его руке. Чтобы он глядел ей в лицо, по-хорошему, как он
умеет, и гладил ее ладони своими загрубелыми пальцами дорожного рабочего.
Она могла бы проснуться в кровати рядом с ним и на миг вообразить, что это -
Патрик Грейди. Могла бы промывать ему глаза и верить, что любит его.
- Ну, за дело! - скомандовал мистер Мэлони и повел своих музыкантов к
инструментам.
- Передай отцу, что я о нем справлялся, - сказал, отходя, Дэно Райан.
Брайди улыбнулась ему и пообещала, словно ничего и не случилось, что
обязательно передаст.
Она танцевала с Тимом Дэли, потом снова с парнем, который собирался
эмигрировать. Видела, как стремительно кинулась Мэдж Даудинг к вышедшему из
уборной длиннорукому, перехватив его у Кэт Болджер. Кэт пригласил Пучеглазый
Хорган и, танцуя, стал уговаривать, чтобы она разрешила ему проехать часть
пути вместе. До него явно не доходило, что Кэт Болджер сейчас снедаема
ревностью к Мэдж Даудинг, танцевавшей с длинноруким своим кавалером - они
выделывали па квикстепа. Кэт было уже тоже далеко за тридцать.
- Ну-ка, малый, катись отсюда! - заявил Выпивоха Иген, вклиниваясь
между Брайди и ее молодым партнером. - Ступай домой к мамочке! - И он
обхватил Брайди, продолжая твердить, что она сегодня выглядит просто мирово.
- Слыхала про цементную фабрику? - тоже спросил он. - Вот повезло Килмолофу,
а?
Браиди была с этим согласна. Повторяя слова мистера Мэлони и мистера
Суэнтона, она сказала, что цементная фабрика даст работу жителям всей
округи.
- Можно я с тобой сегодня немного проеду, а, Брайди? - искательно
осведомился Выпивоха Иген, но она предпочла не расслышать вопроса.
- Ну же, Брайди, разве ты не моя подружка, ведь ты всегда была моей
подружкой! - продолжал Иген, но и на это, совсем уж несуразное, заявление
она ничего не ответила.
Настойчивый шепот его все звучал рядом: что он женился бы на ней хоть
завтра, да только мать не желает другой женщины в доме. Браиди сама знает,
напомнил он, каково это - заботиться о престарелых родителях, на помойку их
не выбросишь, чти отца и мать своих, правильно я говорю?..
Брайди шла в танце под "Звон колоколов", двигалась в лад с Выпивохой
Игеном и через его плечо смотрела, как Дэно Райан выбивает легкую дробь на
маленьком барабане. Да, миссис Гриффин заполучит его, хоть ей уже под
пятьдесят, хоть там и поглядеть не на что: расплывшаяся тетка с толстыми
руками и ногами. Миссис Гриффин сцапала Дэно, как та девчонка сцапала
когда-то Патрика Грейди.
Музыка умолкла, но Выпивоха Иген все не отпускал Брайди, пытаясь
прикоснуться лицом к ее лицу. Народ вокруг них свистел и хлопал в ладоши -
танцевальный вечер подходил к концу. Брайди пошла прочь от Выпивохи Игена,
уже твердо зная, что никогда больше не танцевать ей в зале "Романтика". Что
смехотворны ее старания окрутить пожилого дядю, работающего на ремонте дорог
в Совете графства, и сама она так же смешна, как Мэдж Даудинг, переплясавшая
свое время.
- Жду тебя снаружи, Кэт! - крикнул Пучеглазый Хорган, закурив и
двинувшись к выходу.
Длиннорукий (говорили, что руки у него вытянулись потому, что он вечно
таскает камни со своего участка) уже уехал. И все прочие быстро выбирались
на площадку. Мистер Дуайр расставлял по местам стулья.
В раздевалке девушки накидывали пальто и условливались встретиться
завтра на мессе. Мэдж Даудинг куда-то спешила.
- У тебя все о'кей, Брайди? - спросила Патти Бирн, и Брайди
подтвердила: да, все о'кей. С ласковой усмешкой она глядела на молоденькую
Патти Бирн: неужто наступит когда-нибудь день и она тоже станет посмешищем в
сельском танцзале?
- Ну, доброй всем ночи, - произнесла Брайди, выходя из раздевалки, и
девушки, все еще стрекотавшие там, тоже пожелали ей доброй ночи. Брайди
немного задержалась в зале. Мистер Дуайр наводил порядок: протирал и ставил
в ряд стулья, собирал пустые бутылки. Жена его мела пол.
- Доброй тебе ночи, Брайди! - сказал мистер Дуайр. И жена его
повторила:
- Доброй тебе ночи!
Чтобы стало виднее, Дуайры включили лишние лампочки. В резком свете
голубые стены выглядели грязновато: в жирных пятнах там, где мужчины
прислонялись к стене напомаженными головами, с нацарапанными именами и
инициалами, с изображениями пронзенных стрелою сердец. В беспощадном этом
свете тонуло слабенькое свечение хрустального плафона - оказалось, что по
всему плафону идут обычно невидимые трещины.
- И вам доброй ночи, - сказала Брайди супругам Дуайр. Потом прошла
через розовые двери и спустилась по трем бетонным ступенькам на усыпанную
гравием площадку. Еще толпились люди, беседовали, разбившись на группки,
стояли у своих велосипедов. Брайди увидела, что Мэдж Даудинг уезжает вместе
с Тимом Дэли. Молодой парень отъехал, усадив подругу на раму велосипеда.
Зачихали автомобильные моторы.
- Доброй ночи, Брайди! - бросил ей Дэно Райан.
- Доброй ночи, Дэно! - ответила она.
И зашагала по гравию к своему велосипеду. Где-то позади раздавался
голос мистера Мэлони, все повторявшего, что с какой стороны ни взгляни, а
цементная фабрика - великое дело для Килмолофа. Она услышала, как громко
хлопнула дверца машины, и поняла, что это машина мистера Мэлони, потому что
мистер Суэнтон, усевшись, всегда очень громко хлопал дверцей. Пока Брайди
шла к велосипеду, дверцы стукнули еще дважды, потом раздалось тарахтенье
мотора и зажглись фары. Брайди потрогала обе шины, проверяя, нет ли прокола.
Машина мистера Мэлони со скрежетом пересекла гравий, выехала на дорогу и
покатила бесшумно.
- Доброй ночи, Брайди! - прозвучал чей-то голос в темноте, и она
ответила, подталкивая велосипед к дороге.
- Можно я проеду с тобой немного? - спросил Выпивоха Иген.
Они покатили рядом, а когда добрались до подъема, где надо было слезать
с машин, Брайди обернулась назад, на далекие уже огни четырех разноцветных
ламп, украшающих фасад танцзала "Романтика". Они стали гаснуть у нее на
глазах одна за другой; Брайди представила себе мистера Дуайра, который
запирает на два висячих замка решетку перед входом в свое заведение. А жена,
наверное, уже сидит в машине на переднем сиденье и держит в руках жестяную
коробку с выручкой.
- Послушай, что скажу, Брайди, - начал Выпивоха Иген. - Ты сегодня
выглядишь - ну просто блеск! - Он вытащил из кармана свою бутылочку виски.
Вынул пробку, приложился и предложил выпить Брайди. Она взяла и отпила
глоток. - Действительно, почему бы тебе не выпить! - проговорил несколько
удивленный Иген: она еще никогда не пила в его компании. Вкус виски
показался Брайди неприятным, раньше она пробовала его лишь дважды, как
средство от зубной боли, ей и тогда не понравилось. - Да какой тебе от этого
вред? - продолжал Выпивоха Иген, видя, что Брайди снова подняла бутылочку ко
рту. Впрочем, бутылочку он тут же перехватил, испугавшись, как бы Брайди не
выпила и его долю.
Брайди смотрела на Игена: он тянул из горла куда более умело. Никогда
он не бросит пить, думала Брайди. Так и останется лентяем, будет
бездельничать на кухне с "Айриш пресс" на коленях. Ухнет все их сбережения
на подержанную машину для того только, чтобы объезжать городские пивнушки по
ярмарочным дням.
- Она нынче сильно сдала, - говорил тем временем Иген, это относилось к
его матери. - Больше двух лет не протянет, я так полагаю. - Он швырнул в
канаву пустую бутылку и зажег сигарету. Потом сказал: - Ее не станет,
Брайди, и я продам эту проклятую ферму со всеми потрохами. Все продам к
черту, и свиней, и рухлядь. - Помолчал, поднес сигарету ко рту, затянулся. -
А монеты, что выручу от продажи, я мог бы, слышь, Брайди, вложить в другое
хозяйство.
Они дошли до калитки в ограде, тянущейся вдоль поля с левой стороны, и
машинально прислонили к ней велосипеды; Иген перелез через калитку, и Брайди
за ним.
- Посидим тут, Брайди? - спросил он, как будто идея эта лишь сию минуту
пришла ему в голову, будто они залезли на чужое поле с какой-либо иной
целью. - Мы могли бы вложить эти денежки в твое хозяйство, как думаешь,
Брайди? - И правой рукой он обнял ее за плечи. - Поцелуемся? - Он целовал
ее, больно прикусив зубами. Умрет его мать, он продаст ферму и тут же
растранжирит все деньги в городе. И только тогда надумает жениться - ведь
понадобятся ему домашний очаг и женщина, чтобы стряпала пищу. Иген поцеловал
ее снова, губы у него были жаркие, потные щеки липли к ее лицу. - Иисусе, ну
и здорово ты целуешься! - пробормотал он.
Брайди поднялась и сказала, что ей пора домой, и они снова перелезли
через калитку.
- Лучше субботы ничего нет! - с чувством произнес Выпивоха Иген. -
Доброй тебе ночи, Брайди!
Он взобрался на велосипед и покатил вниз с холма, а Брайди еще
некоторое время вела свою машину в гору, потом тоже поехала. Сквозь ночную
темь катила она дорогой, по которой проезжала каждую субботу, год за годом,
и по которой больше никогда уже не поедет, ибо вышел ее срок и наступил тот
самый возраст. Теперь ей остается только одно - ожидание: придет день, и к
ней заявится Выпивоха Иген, потому что у него умерла мать. Отца Брайди к
тому времени тоже, наверное, уже не будет в живых. И Брайди станет женой
Выпивохи Игена, потому что жить на ферме совсем одной очень одиноко.


^TСложный характер^U

Перевод М. Зинде

На званом вечере Атридж ненароком подслушал, как одна дама, некто
миссис де Пол, сказала, что побаивается его. "До чего ж ядовитый язык! -
воскликнула она. - Прямо змея".
Что правда, то правда, признался Атридж без всякого раскаянья, только
слово "язвительный", по его мнению, подошло бы тут больше, чем "ядовитый".
Ничего не поделаешь, если он с беспощадной ясностью видит пороки окружающих
и не особенно интересуется их достоинствами.
Однако беспощаден он не только к другим: на свои недостатки он тоже не
закрывает глаза, собственные же достоинства кажутся ему скучнее скучного.
Он, к примеру, предупредителен и щедр с теми, кого выбрал в друзья, но иначе
и быть не может. Он во всем чистоплотен, но какая уж тут личная заслуга,
если это черта характера. Он следит за одеждой, он человек культурный -
любит Веласкеса, без ума от оперы, особенно от опер Вагнера. Тут, правда,
есть чем гордиться - хороший вкус он выпестовал в себе сам.
Атриджу стукнуло пятьдесят, у него были седые волосы, он носил очки в
изящной бесцветной оправе и, поскольку с возрастом лицо у него стало чуть
более полное и розовое, чем хотелось бы, старался худеть: такой порок, как
тщеславие, был ему явно не чужд.
Когда-то Атридж попробовал жениться. В 1952 году скончались его
родители, отец - в феврале, мать - в ноябре. Единственный ребенок в семье,
он всегда жил вместе с ними и, не вынеся одиночества после их смерти - так
ему, во всяком случае, тогда казалось, - год спустя женился на некоей Бернис
Голдер. Этот горемычный брак просуществовал всего три месяца. "Мерзкий
старый сухарь!" - заорала как-то жена во время медового месяца в Сиене, а
Атридж подлил масла в огонь, заметив, что пусть мерзкий, пусть сухарь,
ладно, но почему это старый? "Ты сроду не был молодым, - ответила она чуть
спокойнее. - С детства - старый сухарь". Ему хотелось объяснить ей, что все
это неправда, что просто у него сложный характер. Она и слушать не стала.
Теперь Атридж жил один, вполне безбедно существуя на доходы с акций,
доставшихся ему от родителей. У него была квартира на пятом этаже большого
дома, он сам себе готовил и гордился обедами, которые устраивал для
небольшого круга знакомых. Квартиру он отделал по своему вкусу. Теплые
кирпичные тона прихожей, голубой итальянский кафель в ванной, по-мужски
строгая спальня. Гостиная же, знал Атридж, давала представление о потаенных
качествах его души, том темном и таинственном, чего он и сам толком не знал
и о чем лишь мог догадываться. По вощеному дубовому паркету разбросаны
египетские коврики - алые, черные, коричневые. Пришлось долго экономить:
первый был куплен в 1959 году, и потом Атридж каждый раз ухитрялся
откладывать январские и февральские дивиденты Англоамериканской телеграфной
компании, пока год назад не приобрел последний.
Стены обиты бледно-голубой гессенской тканью - прекрасный фон для
четырех крошечных набросков Веласкеса, рисунка Тулуз-Лотрека, рисунка Дега и
двух этюдов углем школы Микеланджело. Рядом с софой - тумбочка, подлинный
шератон {Стиль мебели, отличающийся прямыми линиями и изяществом пропорций,
изобретен Томасом Шератоном (1751-1806).}, стол в стиле эпохи Регентства,
позолоченный, с мраморным верхом столешницы (от него Атридж уже почти решил
отделаться) и несколько стаффордширских статуэток. В интерьере комнаты
чувствовалась драма, отражавшая, как он считал, драматизм потаенных уголков
его души, скрытых сторон его сложного характера.
Однажды в конце ноября Атридж сидел в своей гостиной и холодно, резко
говорил в трубку кремового телефона:
- Я плохой помощник в беде.
Женщина на другом конце провода, миссис Матара, живущая в квартире над
ним, казалось, не слушала.
- Случилось ужасное, - повторила она взволнованно и вдруг, добавив, что
сейчас спустится к нему, бросила трубку.
Шел дождь, и хотя была только половина четвертого, на город уже
спускались сумерки. Перед тем как раздался звонок, Атридж разглядывал из
окна улицу. Он смотрел, как уныло сыплет дождь, как зажигаются в других
квартирах окна, как дворник метет у подъезда мокрые листья. Услышав телефон,
он подумал, что звонит старая миссис Харкот-Иген, с которой он был дружен.
Через пару недель они вместе собирались в Персеполь, и, хотя билеты и номера
в гостинице они, конечно же, давно заказали, необходимо было обговорить
кое-какие мелочи. Поэтому он крайне удивился, когда к нему обратился по
имени чей-то незнакомый голос. С миссис Матара он лишь пару раз
раскланивался в лифте - они с мужем всего год назад переехали в этот дом.
- Бога ради, простите меня, - сказала миссис Матара, когда он открыл
дверь.
Атридж нехотя пригласил ее войти, и она, зная расположение комнат,
поскольку жила в точно такой же квартире, сразу же направилась в гостиную.
- Ужасно не хотелось вас утруждать, только я... я на самом деле ума не
приложу, к кому обратиться.
Говорила она торопливо, возбужденно, и он, вздыхая, пошел за ней,
решив, что, как только услышит, в чем дело, напомнит ей про дворника,
Чемберлена - его для того и держат, чтобы помогал жильцам. Судя по всему,
это одна из тех дамочек, которые только и делают, что без конца досаждают
соседям. Как это он ее сразу не раскусил, еще при встречах в лифте?
По возрасту, подумал Атридж, она приблизительно его ровесница,
маленькая, худенькая, брюнетка, хотя кто ее знает - волосы явно крашеные.
Видимо - еврейка, решил он, тогда и экспансивность понятна; да и черты лица
явно еврейские, и фамилия иностранная. У ее мужа - они тоже сталкивались в
лифте - подслеповатые глаза; скорее всего, сказал себе Атридж, какой-нибудь
портной. Выходцы из Австрии, рискнул он предположить, а может быть, из
Польши. По-английски, правда, она говорит бегло, но акцент все же
чувствуется. Нет, людишки явно не первый сорт, так ведь евреи редко бывают
благородных кровей. Его бывшая жена, к примеру.
Миссис Матара присела на краешек кресла, за которое пятнадцать лет
назад он отдал девяносто гиней. Тоже несомненный шератон - высокая спинка,
изящные подлокотники, инкрустированные орехом. Кресло, конечно, было
перетянуто и обито новой материей - полоска четырех разных оттенков
розового.
- У меня в квартире, - сказала она, - произошла страшная, чудовищная
вещь.
Видно, погас свет. Не закрывается кран. Засорился мусоропровод. А какую
суету подняла его бывшая жена, когда во время медового месяца по собственной
глупости сломала электрические бигуди. Ну и вид у нее был с этими
пластмассовыми штуковинами в волосах! Сплошной восторг!
- Я на самом деле ничего не умею чинить, - сказал он. - Для этого,
знаете ли, у нас есть Чемберлен.
Она покачала головой. Маленькая, словно птичка, вроде перепелки или
хилого воробья. Вот-вот, воробышек, еврейский воробышек, подумал он,
довольный своим сравнением. В пальчиках зажат маленький платок. Она подняла
его к лицу, промокнула глаза, сначала один, потом другой, и вдруг сказала,
что у нее в квартире умер человек.
- О господи!
- Ужасно! - запричитала она. - Боже, до чего ужасно!
Он налил ей бренди из георгианского графина, который три года назад
подарила ему к рождеству миссис Харкот-Иген. Она подарила тогда два графина
- в знак признательности за его, как она выразилась, доброту во время их
поездки на Сицилию. Щедрый дар, если учесть, что графины - фамильная
ценность, а он ничего такого и не сделал, разве что читал вслух
"Нортенгерское аббатство" Джейн Остен, когда у нее расстроился желудок.
Умер явно не мистер Матара, подумал Атридж. Какая же женщина скажет про
мужа "человек"? Видимо, со стремянки свалился мойщик окон. Атридж ясно
представил себе эту стремянку, а на полу под ней - скорченное тело в белом
халате. Даже увидел внутренним взором, как миссис Матара наклоняется, чтобы
проверить, жив ли мойщик.
- Выпейте-ка, - сказал он и сунул ей в правую руку бокал, молясь, чтобы
она его не уронила.
Миссис Матара и не думала его ронять. Выпив бренди, она, к удивлению
Атриджа, протянула бокал, требуя добавки.
- Если бы вы только согласились! - воскликнула она, и он, наливая
вторую порцию, понял, что, задумавшись о Сицилии и графинах, не слышал, как
она о чем-то попросила. - Вы можете сказать, что он ваш приятель.
Этот человек, продолжала она, умер от сердечного приступа. Труп в ее
квартире грозит большими неприятностями. У них был роман, который начался
пять лет назад. И пошли подробности: они познакомились на вечеринке у
каких-то Мортонов, а он женат, и какой смысл причинять его супруге боль, да
и ее собственного мужа не стоит расстраивать, незачем ему все это знать. Она
встала и направилась к графину. Этот человек, добавила она, умер в той самой
кровати, где они спят с мужем.
- Я бы не пришла к вам - видит бог, никогда бы не пришла, но ведь
отчаянное положение. - Голос у нее сделался визгливым. Вот-вот сорвется в
истерике. Щеки на скулах от бренди закраснелись. Из глаз полились слезы, но
она их больше не вытирала. Они катились и катились по красным пятнам на
щеках, размазывая тушь для ресниц и пудру. - Я просидела рядом с ним целую
вечность, - сказала она, - так мне, во всяком случае, показалось. Сидела и
смотрела на него. Мы оба были совсем голые.
- О господи!
- Но я ничего не чувствовала. Я ведь его не любила. Только и думала -
надо же такому случиться!
Атридж решил, что и ему пора глотнуть бренди. До чего же миссис Матара
похожа на его бывшую жену - и даже не тем, что еврейка, не своей
бесцеремонностью, а тем, что эдак спокойненько упомянула: были, мол, в чем
мать родила. Во
время медового месяца в Сиене жена разгуливала по спальне нагишом.
"Твоя беда, - говорила она, - что обнаженные тебе по душе только на
картинах".
- Вы можете сказать, что он ваш приятель, - повторила миссис Матара.
Она хотела, чтобы он поднялся с ней в ее квартиру и помог одеть мертвеца. А
потом (во имя человеколюбия) они перенесут его куда-нибудь в другое место.
В ярости и отвращении он замотал головой. В мозгу вертелись гнусные
картины. Голый труп на кровати. Они с миссис Матара напяливают на него
одежду, им трудно, потому что уже началось окоченение.
- Боже, что мне делать? - рыдала она.
- Надо позвонить доктору, миссис Матара.
- А на кой черт он нужен, этот доктор? Мертвого не воскресишь.
- Положено, чтобы...
- Нет, только подумайте, мы себе спокойно перекусываем - омлет, салат,
pouilly fuisse {Белое сухое бургундское (франц.).}. В общем, как обычно,
вдруг - раз, и его нет.
- Мне кажется, вы сказали...
- Да что тут непонятного... "Чудесно, дорогая, просто чудесно", -
говорит он и вдруг валится. Я не сразу сообразила, что к чему. Я имею в
виду, откуда мне было знать, что он умер. Повалился там или развалился.
Обычное дело после постели...
- Мне не хотелось бы выслушивать...
- О, черт! - завопила она, потом встала и снова пошла к графину.
Шпильки у нее выпали, волосы растрепались. Губная помада смазалась и
запачкала подбородок. До чего отталкивающее зрелище, подумал Атридж.
- Ничем не могу вам помочь, - заявил он как можно тверже. - Разве что
позвонить врачу...
- Да хватит вам про врача.
- Нет, не могу я вам помочь с вашим приятелем, миссис Матара.
- Я только и прошу: помогите одеть его. Он тяжелый, одной мне не
справиться.
- Извините, миссис Матара.
- Только одеть и свезти сюда. Лифт всего в двух метрах от...
- Вы просите невозможного.
С изрядной порцией бренди в бокале она подошла к нему вплотную и хищно,
как ему показалось, склонилась. Пахнуло духами и еще каким-то другим