— Они только не знали, что в дело вмешается профессор Сальва, — заметил нунций.
— И особенно того, что князь Ринальдо будет предупрежден кардиналом Бонино, получившим сведения от отца Строба во время исповеди, — дополнил Адриен.
В этот момент слуги в ливреях и белых перчатках бросились к двери, в которой показалась красная сутана его преосвященства кардинала Бонино, который явно вернул себе былую самоуверенность. Его благородное, массивное лицо напоминало собравшимся, что перед ними один из самых влиятельных князей церкви. Все встали в почтительном приветствии.
— Прошу садиться, господа, — сказал кардинал по-французски. — Я зашел просто так, чтобы немного побыть в вашей компании. Заодно хотелось бы выразить вам мою благодарность. Но хотелось бы также, чтобы вы оказали мне милость. Сказать какую? Так вот, я хотел бы присутствовать при окончании перевода этого манускрипта, решительно являющегося довольно любопытным сокровищем!
— Как угодно вашему преосвященству, — ответил нунций. — Я с большой охотой продолжу переводить, тем более что манускрипт этот довольно причудливый, отступающий от нормы, в котором чувствуется особая нечестивость.
— Это ничего, — сказал кардинал. — Видите ли, есть тексты, привлекающие своим цинизмом. По крайней мере они вскрывают точки зрения, знать которые нам не мешало бы… Но мы заперты здесь, как в крепости. Неплохо бы время от времени выходить подышать свежим воздухом.
— Отравленный воздух, ваше преосвященство! — воскликнул нунций, покосившись на Сальва.
— Ничего, наденем маски, — нашелся Бонино. Его предложение вызвало смешок присутствующих.
А кардинал, подмигнув, изрек:
— Larvatus prodeo[22], не правда ли?
ГЛАВА XXIV,
«Выйдя из геенны, Сильвестр поспешил высвободить душу своего отца. Но она не умела летать. В бессильном порыве помахав своими слабенькими крылышками, душа Марскона упала на землю.
— Сын мой, не надо было приходить за мной. Видишь, я не способен покинуть землю, где родился.
— Ты можешь это, — убежденно произнес Сильвестр. — Думай о мягкой теплоте Рая, где жена твоя Сабинелла с радостью ждет тебя.
— Я не перенесу ее взгляда. Я был так непримирим с нею. Сможет ли она простить такое преступление?
— Небо простило тебя. Ты был обманут Сатаной. Лети же! Войди в свою обитель.
Душа попыталась взлететь, но усилия ее были такими жалкими, что, казалось, ей и в самом деле не удастся это сделать. Тут послышался скрипучий голос с дерева — то заговорил попугай Гермоген:
— Басофон, не знаю, что ты замышляешь, но раз уж речь зашла о тепле и покое, я смог бы перенести туда эту душу, столь слабенькую, что она не в состоянии махать крыльями. Так я докажу тебе, неверующему поклоннику назареянина, что последователи Великого Гермеса могут быть настоящими посредниками между Небом и Землей.
— А почему бы и нет! — обрадовался Сильвестр. — Душенька моего отца, взбирайся на спину этой птицы. И ничего не бойся: мы скоро встретимся в обители вечного света.
Сказано — сделано. Попугай немного присел, чтобы душа смогла залезть к нему на спину. Когда она удобно устроилась, он взлетел. А Сабинелла тем временем следила, как ее сын спускался в преисподнюю, и очень боялась, что больше не увидит его. Каково же было ее счастье, когда она узнала, что Сильвестр освободил душу Марсиона! Заметив, что Гермоген несет ее на своей спине к Небу, она поспешила к Марии, Святой Матери.
— Вот приближается к Вратам Вечного Блаженства тот, кто был моим палачом! Это он сделал меня мученицей и дал мне вечное счастье. Надо бы с радостью встретить его.
— Пошлем ангелов ему навстречу. Попугай не знает дороги. Как бы он не унес твоего Марсиона на Олимп!
— Боже упаси! — обеспокоенно вскричала Сабинелла.
— Не дрожи, — с улыбкой ободрила ее Мария.
И она повелела отряду ангелов лететь к границе Третьего Неба и ждать там душу губернатора…»
На этом месте магистра Караколли прервали. Дверь зала тихо отворилась, и все увидели смиренно входящего каноника Тортелли с красным от смущения лицом.
— О ваше преосвященство, монсеньор, господа, прошу простить меня… Я не знал… Я не думал…
— Входите, Тортелли, — сказал кардинал Бонино. — Мы рады видеть вас.
Опустив глаза, каноник медленно прошел по комнате. Затем порывисто упал на колени перед кардиналом и с горячностью поцеловал его перстень.
— Говорите, Тортелли. Смелее. И встаньте, прошу вас. Каноник не поднимался. Голос его слышался будто из-под стола.
— Я полагаю, что в папке… той, которую обнаружил профессор Сальва и которую открыл магистр Караколли… О, я думал, что поступаю правильно, видите ли… Я считал, что там лежит гнусный документ. Потому я взял его и унес. Но это оказалась всего-навсего легенда «Чудо святого Коломбана»…
— А что бы вы сделали с манускриптом, если бы он оказался «Басофоном 666»? — спросил Сальва.
Тортелли одним прыжком поднялся и горящими глазами уставился на профессора.
— Я бы уничтожил его! Будьте уверены, я бы его уничтожил! Негоже, чтобы такая гадость донесла до нас дьявольские волны.
— Мы отдадим «Чудо святого Коломбана» Бетхему, — сказал Сальва. — Он наверняка найдет там другой интересный источник информации.
— Который нужно будет сразу же передать святому отцу, — быстро вставил нунций.
— Монсеньор, — повернулся к нему кардинал, — продолжайте, пожалуйста. История эта очаровательна. Маленькая душа верхом на попугае… Уморительно! А вы, Тортелли, присоединяйтесь. Здесь нет ничего, что покоробило бы вашу совесть. Nil admirari[23], не правда ли?
После этой цитаты из Горация, произнесенной вместо благословения, каноник присел к краешку стола. Деликатно кашлянув и прочистив горло, нунций Караколли продолжил…
«А набожный Сильвестр пустился в путь к Фессалоникам, куда добрался через три недели. Там он сел на корабль, который, пройдя Мессинским проливом, доставил его в Рим. Во время этого плавания он обратил в веру Христову всех пассажиров и экипаж, за исключением капитана, упрямого галла, божившегося только Тевтоном.
— Слышал я басни, которые вы рассказывали этим грекам и римлянам, — сказал кельт. — Вы и впрямь думаете, что нормальные люди клюнут на них? Вот вы утверждаете, что Бог един в трех лицах. А я считаю, что из всего населения мира, даже Вселенной, не составить одного Бога! Вы заявляете с наивной уверенностью, что ваш царь иудейский искупил народы, позволив приколотить себя к деревяшке, словно сову. Да я вам скажу, что люди в наших деревнях приколачивают к дверям любую пойманную ночную зверюшку и это еще никого не искупило. Ну а что до вашего Неба, то это вообще бред какой-то. Мы, галлы, знаем о нем лучше вас. Оно сделано из просвечивающих камней, собранных в свод, светящийся днем и затемненный ночью, в зависимости от Солнца, которое либо освещает его, либо засыпает, убаюканное Луною.
— Капитан, — ответил Сильвестр, — да вы прямо поэт. Вы забираетесь на деревья, чтобы рвать омелу. Но это растение произрастает из помета певчих дроздов. По его прозрачному листу вы читаете будущее. Но разве предсказание может родиться из птичьей гузки?
— Чужестранец, — сказал моряк, — вам, конечно, неизвестно, что произрастание есть высшая степень созидания. Мы, кельты, глубоко уважаем дерево. Не его ли сок отмеряет время? А вы, иудеи, вы пригвоздили вашего Бога к сухой перекладине.
— Ложь! — вскричал Сильвестр. — Крест — живое дерево, возрождающееся! Христос — это Феникс, навсегда восставший из пепла!
Капитан налил себе вина и продолжил:
— Я принадлежу к расе, которая ни во что не верит, боясь обмана. Я признаю, что ваша мешанина привлекательна, но разум отвергает ее. Греки обожают пустословов. Римляне копят идеи, чтобы превратить их в законы. Мы же, кельты, противопоставляем видимое невидимому, чтобы оставаться свободными. Свобода эта наша! А не свобода других…
— Хорошо, — согласился Сильвестр, — я уважаю ваше мнение. Но однажды оно изменится.
— Это меня сильно удивило бы, — произнес кельт, одним глотком осушая свой кубок. — В нас так развито чувство свободы, что мы постоянно боремся за нее друг с другом. Неужели мы согласимся с легендами, пришедшими с Востока? Они хороши для римских воинов, верящих в кровавого быка, в спасительный колос и в бога, разрубленного на куски. Чему может научить нас подобная чушь, когда мы достоверно знаем, что Луна брюхата Солнцем и рожает его одиннадцать раз в год?
Наконец судно причалило в римском порту. Едва ступив на пристань, Сильвестр оказался в гуще толпы, быстро шагавшей в одном направлении; люди поднимали кулаки и изрыгали ругательства. Это было похоже на бурный поток. Скоро стало известно, что все они направлялись на арену, где ждали казни иудеи, осмелившиеся покуситься на императора. Весть эта взбудоражила народ. Но особенно люди радовались, что увидят зрелище, в котором ужас соседствует с шутовством. Разве не смешно смотреть, как старики трясутся перед львиными пастями? Отчего бы не повеселиться, глядя, как обнаженных девушек бьют кнутами, прежде чем посадить их на кол или сжечь? Трубы известили весь Рим, и все сразу забросили свои повседневные дела. Только детей не допустили на этот праздник. Но зато возбужденные женщины немедленно устремились туда. Сильвестр наслышан был об этих римских развлечениях. А вот у греков не хватало бранных слов, когда они осуждали их. Вот почему он решил выбраться из толпы, когда вдруг одно происшествие заставило его отказаться от своего решения. По дороге он заметил группу из сотни мужчин и женщин, остановившихся перед какой-то лавочкой и начавших громить ее. Корзины с овощами оказались перевернутыми, кувшины и горшки — брошенными на землю и разбитыми. Несчастного же лавочника схватили двое здоровяков и с силой ударили его о стену, так что сейчас он лежал оглушенный.
Пораженный Сильвестр услышал последний крик этого человека: «Кристус!» Тут только он сообразил, что приговоренные к казни были верующими христианами, которых римляне не отличали от иудеев. Вместе с толпой он влился в просторный амфитеатр.
Трубы возвестили о прибытии властей. Императора не было в городе; под приветственные возгласы на почетные места сели его представители в официальных одеждах. Потом глашатай с рупором стал зачитывать список осужденных и приговор. Расслышать что-либо было трудно, так как шумела нетерпеливая толпа. Сильвестр понял лишь, что виновные заслужили самое жестокое наказание за покушение не только на жизнь императора, но и на жизни присягнувших жрецов.
Когда на арену ввели осужденных в окружении вооруженных солдат, возбуждение толпы достигло апогея. Однако среди обреченных были только старики, женщины и дети, некоторым из них не исполнилось и десяти лет. Сильвестр понял, что мужчин пока приберегали для смертельных гладиаторских битв. Сейчас на арене находилась сотня человек, и все они, казалось, вышли после долгого заточения. Они сгрудились вокруг почтенного седобородого старца и встали на колени. Старец, сложив руки и обратив глаза к небу, не переставая молился.
И тут ярость охватила набожного Сильвестра. Несмотря на тысячи римлян, окружавших его, он встал и, потрясая посохом, вскричал:
— Ради Иисуса Христа, Сына Божьего, пусть восторжествует справедливость во имя добра!
Дуновение Святого Духа долетело до Рима. Поднялся чудовищный ветер, обрушивший смерчи воды на амфитеатр. Молния ударила в ложу представителей власти; запылали ткани. Зрители в панике побежали кто куда, топча упавших. И вскоре ступени были устланы трупами. Лишь в центре арены осужденные продолжали бесстрашно взывать к Богу.
А все дело было в том, что дьяволы Люцифера и Сатаны смешались с римлянами. По приказу своих хозяев они ждали дыхания Святого Духа, чтобы начать действовать, сея ужас среди зрителей. В этот день в Аду приняли более тысячи душ, жаждавших крови праведников.
Осторожно спустившись по ступенькам, обойдя лежащие тела, Сильвестр вступил на песок арены и подошел к группе верующих.
— Вы свободны, — сказал он им.
— Как мы можем быть свободными, если наши мужья и сыновья все еще томятся в застенках? — спросила одна из женщин.
— Пойдемте их освобождать, — призвал Сильвестр. Они направились к камерам, расположенным вокруг амфитеатра, и легко нашли ключи, которые надзиратели побросали во время бегства.
— Это чудо! — воскликнул седобородый старец. — С нами Бог. А ты, поднявший посох, чтобы оно произошло, кто ты?
— Я прибыл в Рим, чтобы увидеться с епископом Эваристой.
— Нашего отца арестовали вчера. Мы не знаем, где он.
— Я найду его, — заверил Сильвестр. — Мир Христа должен установиться в этом преступном городе, и, очищенный, он станет центром веры.
— Разве центр не в Иерусалиме? — удивился старец. — Именно там я получил крещение водой и духом. Мой старший брат встретил последователей Иисуса. Сам я еврей по рождению и верующий во Христа по духовному рождению.
— Иерусалим находится в нечестивых руках Рима, — объяснил Сильвестр. — Так что теперь Рим должен быть в святых руках Иерусалима.
Осужденные, больше ни о чем не беспокоясь, все вместе покинули амфитеатр. Когда они шли по городу, римляне при виде их падали на колени, говоря:
— Их любовь победила нашу ненависть. Слава их Богу!»
Кардинал Бонино попросил нунция прерваться, потом обратился к присутствующим:
— Сдается мне, что этот текст, чисто агиографический, прекрасно совпадает с приключениями Басофона, если только не связан с ними. Я выдвигаю гипотезу, что «Жизнеописание Гамалдона» могло бы быть одной из версий «Жизнеописания Сильвестра». А вы как думаете?
— Не исключено, что заключительная часть манускрипта является подлинной, — допустил отец Мореше. — Полагая, что всех мистифицирует, польский фальсификатор собрал воедино все недостающие отрывки. Можно сказать, все жизни мучеников схожи. Любопытно, однако, что здесь просматривается упорное желание редактора ловко обесценить значение церкви, представив ее извращающей первоначальное Слово Христа.
— Всегда существовала церковь бедных и церковь богатых, — заметил кардинал. — Вспомните, что сказал Господь по этому поводу: «…удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие». Когда я получил кардинальское облачение, то, в частности, подумал и об этом. Ведь никто не видел, как верблюд пролезает через игольное ушко, не правда ли? И значит, Иисус говорил о гордецах, отказывающихся признавать нищету, что есть непростительный грех против Духа. Таким образом, все, кто веками боролся с пышностью духовенства и против суетности, имели полное право думать, что поступают в соответствии с Евангелием.
Мысли Адриена витали в другом месте. Расследование он закончил. Верховному понтифику и главному раввину опасность больше не угрожала. «Жизнеописание» найдено. Никакой скандал уже не потрясет Ватикан. Оставалась Изиана, которую он не смог сохранить живой и которая после смерти не переставала преследовать его. «Никогда не верь тому, во что уверовал». В Индии один старый мудрец говорил ему нечто подобное: «Если ты встретишь Бога, убей его, потому что Бога нельзя встретить. Тот, кого ты встретил, — всего лишь самозванец». Став убежденным агностиком, отрицающим идолопоклонничество, Адриен тем не менее был озадачен, столкнувшись со Вселенской тайной. В своем блокноте он записал: «Вселенная — язык, на котором можно разговаривать, а не текст, который нужно расшифровывать». И однако что только он не испробовал, пытаясь войти в контакт с самой материей этого языка!
Он оставался для него непонятным, как какая-нибудь древняя клинопись.
Но магистр Караколли уже стал переводить.
Сильвестр увиделся с епископом Рима, потом с императором. Он устроил их встречу. Да, примирение с церковью состоится — чуть позднее… А пока что гонения прекратились. Ураган над городом взволновал горожан, увидевших в нем защиту, ниспосланную богами этим христианам, многие из которых, впрочем, были римлянами.
«Ладно, это всего лишь легенда, но она вскрыла истин больше, чем самые толстые исторические книги. Для внедрения религии Христа потребовались века. Она формировалась через ересь, соборы, догматические писания и тот вид безумия, который преобладает над разумом, ставя неизгладимую печать в сердце убеждения. Не эта ли история прошла через историю и изменила ее?» — все эти мысли толпились в голове Адриена, когда вдруг одно слово привлекло его внимание. Он внимательно прислушался к тому, что говорил нунций,
«Сабинелла, святая женщина, поняв, что ее дорогой сыночек стал не только светочем Фессалии, но папой христианства…»
Адриен поднялся.
— Хватит! — сказал он.
Нунций замолчал. Все лица повернулись к профессору. Тот спокойно закурил свою сигару и пояснил:
— Вымысел — вот в чем чудо! И оставьте его нетронутым, во всей его непорочности! Приключения Басофона привлекают лишь своей фантазией. Если вы постараетесь извлечь из них какой-либо урок, вы пропали! Прямо здесь ничего не говорится, но все сказано между строк; здесь проявляется живейшее и неудовлетворенное — а значит, осуществимое — желание к путешествию. Какое изумительное путешествие проделано умом, не так ли? И кто только все это написал?
— Дорогой профессор, — сказал кардинал Бонино, — есть голоса, идущие из такого далека, что никто не может вспомнить, чьи они. Они много раз просеяны. Именно это делает их такими обкатанными и наполненными жизненностью, которую мы в них ценим. Но что стоит за этим фасадом, какое нагромождение! Оно — выражение нас самих: парадокс. Я часто об этом думал. Очень уж мы обмельчали, а воображаем о себе невесть что.
— А Бог? Бог? — с тревогой вопросил каноник Тортелли.
— Мы созданы по Его подобию, не так ли? — тонко улыбнувшись, ответил прелат.
Затем он встал и подошел к Адриену Сальва:
— Вы скоро нас покинете. Ваша помощь оказалась неоценимой. Когда князь Ринальди и я выбрали вас, мы знали, что вы единственный, кто способен распутать этот клубок, одна ниточка которого тянулась в Польшу, другая — в Венецию, а еще — в Антиохию, Александрию, Эфес… А все вместе они находились в нескольких папках библиотеки Ватикана… Большая вам от нас благодарность.
Кардинал удалился величественным шагом, сопровождаемый каноником, который следовал за ним, семеня и подпрыгивая, словно воробей.
Магистр Караколли взял в руки манускрипт и произнес:
— Я спрячу его там, где его никто не найдет. Будем считать произошедшее сном.
Уйдя, Мореше и Сальва отправились в «Антико кафе греко», где заказали сабайон. На смену грозам предшествующих дней пришла очень теплая весенняя погода. Римлянки в легких юбочках порхали по площади под лукавыми взглядами мужчин, сидевших за столиками террас. Басофон тоже любил эти волнующе-пугающие создания — женщин. Что до Мореше, то любовь к женщинам ему заменило изучение раннего христианства, но кто может знать скрытые пружины человека, который к тому же является членом Ордена Христа? Что же касается Адриена, то все женщины, с которыми он был близок, и те немногие, которых он любил, не смогли заставить его забыть рану, нанесенную вечно юной Изианой не только его сердцу, но и сознанию.
С тяжестью на душе он вернулся в свой номер и лег в постель, но сразу заснуть ему не удалось. В голову полезли старые дела, которыми он занимался всю жизнь. Это был калейдоскоп, где прачка-китаец из Нью-Йорка и чревовещатель Ампуз смешались с убийцей «трех лун» и фокусником Глекуншем. Сестры Бертье шагали рядом с сумасшедшим пианистом с Карибских островов, а террорист Карлос небрежной походкой шел за молодым Анри, у которого имен было не меньше, чем звезд на небе. А лица остальных профессор уже успел позабыть.
И вдруг из этой движущейся вереницы возник Басофон. Таким, каким Сальва представлял его, когда слушал перевод: коренастый, крепко сбитый, с гордым, слегка насмешливым лицом, с взлохмаченными волосами. В руке он держал посох Иосифа и приближался развинченной походкой. Подойдя к Адриену, он остановился.
— Ну и как? — спросил он.
— Что — ну и как? — переспросил Сальва, немного раздраженный вызывающим тоном юноши.
— Почему ты не захотел услышать конец моей истории?
— Потому что он мне известен. Под именем Александра ты сменишь Эваристу на кафедре собора Святого Петра.
— И ты веришь в эту легенду?
— Я ничему не верю. Это конец твоим приключениям, вот и все.
Басофон пожал плечами. Он так пристально, пронизывающе смотрел на профессора, что тот не выдержал и отвернулся.
— Дьявольщина! — вскричал светоч Фессалии. — Тебя следовало бы угостить этим посохом, если бы ты осмелился поверить подобному вздору! Неужели ты воображаешь, что я уселся бы на трон, когда мне предстоит привести к Богу столько народа? Я отказался от предложенной мне чести. Впрочем, все это проделки Люцифера или Сатаны, уж и не знаю. Они хотели сделать из меня чучело! На самом деле я вернулся в Фессалию. Представь себе, там начали делать святилища из камня. Нужно было покончить с таким предательством!
Сальва не смог удержаться от смеха.
— Ты чего хихикаешь?
— Потому что, как ты смог убедиться, сейчас все церкви каменные. Соборы…
— Знаю. Со второго века человечество сильно изменилось. Но хватит болтать. Я пришел за тобой.
— За мной?
— Разумеется. Твое время пришло. Тебе не интересно узнать, как все обстоит по другую сторону?
— Другой стороны не существует.
— В каком-то смысле это так. Здесь или там, какая разница? Гарантирую, удивишься ты здорово. Дай мне руку.
— Но ведь ты сон.
— Дай мне твою руку!
Сальва стало это забавлять. Надо же случиться такому сну! Он протянул с кровати руку. Басофон схватил ее и, несмотря на немалые габариты профессора, легко выдернул его из постели. Когда Сальва очутился на ногах, сын Сабинеллы сказал:
— Надо бы тебе одеться.
Адриен повиновался. Решительно сон этот походил на реальность, на самую разнузданную фантазию. Он оделся, причесался перед зеркалом, но совсем забыл обуться. Басофон напомнил ему об этом. Наконец Адриен был готов.
— Куда ты меня поведешь?
— Увидишь. Ты боишься?
— Можно ли бояться иллюзий? Я сплю, не так ли?
— Открой дверь.
Адриен открыл дверь комнаты. Но она выходила не в коридор, а на широкий, залитый солнцем луг. Это чудесное место Сальва вскоре узнал: перед ним был парк замка Сассенаж, где он в детстве проводил каникулы. Тогда частенько устраивались небольшие пикники на зеленой травке. Впрочем, и сейчас ему показалось, что он увидел свою мать, сидящую в тени под деревом. На ней было белое платье с кружевами, которое она обычно носила. Когда он подошел, мать повернулась к нему. И тут только он понял, что это была не мать, а Изиана. Она улыбалась ему.
— Оставляю тебя здесь, — сказал Басофон. — Дорога ей хорошо знакома.
Действительно, девушка грациозно встала и, смеясь, взяла Адриена за руку.
— Что ты хотела сказать перед тем, как броситься в реку…
— «Non creder mai a quel che credi»?
— Именно.
— Все намного чудеснее, чем тебе кажется. Я прыгаю в воду, а ты винишь себя. Разве ты меня узнал в морге? Как видишь, я здесь, в саду твоего детства. Я ждала тебя.
— А теперь я могу поверить глазам своим?
— Видеть — не значит верить. Да, видеть надо, но надо и чувствовать. Пойдем… Следуй за мной и смотри.
Они приблизились к замку. Спрятавшись за деревом, за ними наблюдал отец Мореше. Потом он повернулся к нунцию и кардиналу, уже час стоявшим рядом, и спокойно сказал:
— Не знаю, удастся ли ему когда-нибудь разгадать самую последнюю тайну.
— О, я верю в него, — убежденно отозвался Караколли. — Это всего лишь эффект предчувствия…
«Эффект предчувствия»… Сальва разом проснулся. Нашарил рукой выключатель ночника в изголовье. Включил. Привидевшийся ему сон был настолько реальным, что он с черным юмором спросил себя, жив ли он еще. Спать расхотелось. Он встал, оделся, причесался перед зеркалом. Лицо показалось ему поблекшим. Опять забыл обуться! Тяжело сев на край кровати, Сальва сунул ноги в туфли. Потом поискал в карманах пиджака сигару. Не нашел. Запас их был заботливо сложен в чемодане, который он всегда закрывал на ключ. Куда же он его дел, этот ключик? Никак не мог вспомнить, и эта деталь, кстати, показалась ему смехотворной. Он сейчас пойдет в город. Наверняка придет к берегу Тибра, к месту, где все для него началось. Открыл дверь, выходящую в коридор…
Перед ним расстилался широкий, залитый солнцем луг.
— И особенно того, что князь Ринальдо будет предупрежден кардиналом Бонино, получившим сведения от отца Строба во время исповеди, — дополнил Адриен.
В этот момент слуги в ливреях и белых перчатках бросились к двери, в которой показалась красная сутана его преосвященства кардинала Бонино, который явно вернул себе былую самоуверенность. Его благородное, массивное лицо напоминало собравшимся, что перед ними один из самых влиятельных князей церкви. Все встали в почтительном приветствии.
— Прошу садиться, господа, — сказал кардинал по-французски. — Я зашел просто так, чтобы немного побыть в вашей компании. Заодно хотелось бы выразить вам мою благодарность. Но хотелось бы также, чтобы вы оказали мне милость. Сказать какую? Так вот, я хотел бы присутствовать при окончании перевода этого манускрипта, решительно являющегося довольно любопытным сокровищем!
— Как угодно вашему преосвященству, — ответил нунций. — Я с большой охотой продолжу переводить, тем более что манускрипт этот довольно причудливый, отступающий от нормы, в котором чувствуется особая нечестивость.
— Это ничего, — сказал кардинал. — Видите ли, есть тексты, привлекающие своим цинизмом. По крайней мере они вскрывают точки зрения, знать которые нам не мешало бы… Но мы заперты здесь, как в крепости. Неплохо бы время от времени выходить подышать свежим воздухом.
— Отравленный воздух, ваше преосвященство! — воскликнул нунций, покосившись на Сальва.
— Ничего, наденем маски, — нашелся Бонино. Его предложение вызвало смешок присутствующих.
А кардинал, подмигнув, изрек:
— Larvatus prodeo[22], не правда ли?
ГЛАВА XXIV,
в которой Сильвестр прибывает в Рим, а Сальва решает приостановить чтение «Жизнеописания», и что из этого последовало
«Выйдя из геенны, Сильвестр поспешил высвободить душу своего отца. Но она не умела летать. В бессильном порыве помахав своими слабенькими крылышками, душа Марскона упала на землю.
— Сын мой, не надо было приходить за мной. Видишь, я не способен покинуть землю, где родился.
— Ты можешь это, — убежденно произнес Сильвестр. — Думай о мягкой теплоте Рая, где жена твоя Сабинелла с радостью ждет тебя.
— Я не перенесу ее взгляда. Я был так непримирим с нею. Сможет ли она простить такое преступление?
— Небо простило тебя. Ты был обманут Сатаной. Лети же! Войди в свою обитель.
Душа попыталась взлететь, но усилия ее были такими жалкими, что, казалось, ей и в самом деле не удастся это сделать. Тут послышался скрипучий голос с дерева — то заговорил попугай Гермоген:
— Басофон, не знаю, что ты замышляешь, но раз уж речь зашла о тепле и покое, я смог бы перенести туда эту душу, столь слабенькую, что она не в состоянии махать крыльями. Так я докажу тебе, неверующему поклоннику назареянина, что последователи Великого Гермеса могут быть настоящими посредниками между Небом и Землей.
— А почему бы и нет! — обрадовался Сильвестр. — Душенька моего отца, взбирайся на спину этой птицы. И ничего не бойся: мы скоро встретимся в обители вечного света.
Сказано — сделано. Попугай немного присел, чтобы душа смогла залезть к нему на спину. Когда она удобно устроилась, он взлетел. А Сабинелла тем временем следила, как ее сын спускался в преисподнюю, и очень боялась, что больше не увидит его. Каково же было ее счастье, когда она узнала, что Сильвестр освободил душу Марсиона! Заметив, что Гермоген несет ее на своей спине к Небу, она поспешила к Марии, Святой Матери.
— Вот приближается к Вратам Вечного Блаженства тот, кто был моим палачом! Это он сделал меня мученицей и дал мне вечное счастье. Надо бы с радостью встретить его.
— Пошлем ангелов ему навстречу. Попугай не знает дороги. Как бы он не унес твоего Марсиона на Олимп!
— Боже упаси! — обеспокоенно вскричала Сабинелла.
— Не дрожи, — с улыбкой ободрила ее Мария.
И она повелела отряду ангелов лететь к границе Третьего Неба и ждать там душу губернатора…»
На этом месте магистра Караколли прервали. Дверь зала тихо отворилась, и все увидели смиренно входящего каноника Тортелли с красным от смущения лицом.
— О ваше преосвященство, монсеньор, господа, прошу простить меня… Я не знал… Я не думал…
— Входите, Тортелли, — сказал кардинал Бонино. — Мы рады видеть вас.
Опустив глаза, каноник медленно прошел по комнате. Затем порывисто упал на колени перед кардиналом и с горячностью поцеловал его перстень.
— Говорите, Тортелли. Смелее. И встаньте, прошу вас. Каноник не поднимался. Голос его слышался будто из-под стола.
— Я полагаю, что в папке… той, которую обнаружил профессор Сальва и которую открыл магистр Караколли… О, я думал, что поступаю правильно, видите ли… Я считал, что там лежит гнусный документ. Потому я взял его и унес. Но это оказалась всего-навсего легенда «Чудо святого Коломбана»…
— А что бы вы сделали с манускриптом, если бы он оказался «Басофоном 666»? — спросил Сальва.
Тортелли одним прыжком поднялся и горящими глазами уставился на профессора.
— Я бы уничтожил его! Будьте уверены, я бы его уничтожил! Негоже, чтобы такая гадость донесла до нас дьявольские волны.
— Мы отдадим «Чудо святого Коломбана» Бетхему, — сказал Сальва. — Он наверняка найдет там другой интересный источник информации.
— Который нужно будет сразу же передать святому отцу, — быстро вставил нунций.
— Монсеньор, — повернулся к нему кардинал, — продолжайте, пожалуйста. История эта очаровательна. Маленькая душа верхом на попугае… Уморительно! А вы, Тортелли, присоединяйтесь. Здесь нет ничего, что покоробило бы вашу совесть. Nil admirari[23], не правда ли?
После этой цитаты из Горация, произнесенной вместо благословения, каноник присел к краешку стола. Деликатно кашлянув и прочистив горло, нунций Караколли продолжил…
«А набожный Сильвестр пустился в путь к Фессалоникам, куда добрался через три недели. Там он сел на корабль, который, пройдя Мессинским проливом, доставил его в Рим. Во время этого плавания он обратил в веру Христову всех пассажиров и экипаж, за исключением капитана, упрямого галла, божившегося только Тевтоном.
— Слышал я басни, которые вы рассказывали этим грекам и римлянам, — сказал кельт. — Вы и впрямь думаете, что нормальные люди клюнут на них? Вот вы утверждаете, что Бог един в трех лицах. А я считаю, что из всего населения мира, даже Вселенной, не составить одного Бога! Вы заявляете с наивной уверенностью, что ваш царь иудейский искупил народы, позволив приколотить себя к деревяшке, словно сову. Да я вам скажу, что люди в наших деревнях приколачивают к дверям любую пойманную ночную зверюшку и это еще никого не искупило. Ну а что до вашего Неба, то это вообще бред какой-то. Мы, галлы, знаем о нем лучше вас. Оно сделано из просвечивающих камней, собранных в свод, светящийся днем и затемненный ночью, в зависимости от Солнца, которое либо освещает его, либо засыпает, убаюканное Луною.
— Капитан, — ответил Сильвестр, — да вы прямо поэт. Вы забираетесь на деревья, чтобы рвать омелу. Но это растение произрастает из помета певчих дроздов. По его прозрачному листу вы читаете будущее. Но разве предсказание может родиться из птичьей гузки?
— Чужестранец, — сказал моряк, — вам, конечно, неизвестно, что произрастание есть высшая степень созидания. Мы, кельты, глубоко уважаем дерево. Не его ли сок отмеряет время? А вы, иудеи, вы пригвоздили вашего Бога к сухой перекладине.
— Ложь! — вскричал Сильвестр. — Крест — живое дерево, возрождающееся! Христос — это Феникс, навсегда восставший из пепла!
Капитан налил себе вина и продолжил:
— Я принадлежу к расе, которая ни во что не верит, боясь обмана. Я признаю, что ваша мешанина привлекательна, но разум отвергает ее. Греки обожают пустословов. Римляне копят идеи, чтобы превратить их в законы. Мы же, кельты, противопоставляем видимое невидимому, чтобы оставаться свободными. Свобода эта наша! А не свобода других…
— Хорошо, — согласился Сильвестр, — я уважаю ваше мнение. Но однажды оно изменится.
— Это меня сильно удивило бы, — произнес кельт, одним глотком осушая свой кубок. — В нас так развито чувство свободы, что мы постоянно боремся за нее друг с другом. Неужели мы согласимся с легендами, пришедшими с Востока? Они хороши для римских воинов, верящих в кровавого быка, в спасительный колос и в бога, разрубленного на куски. Чему может научить нас подобная чушь, когда мы достоверно знаем, что Луна брюхата Солнцем и рожает его одиннадцать раз в год?
Наконец судно причалило в римском порту. Едва ступив на пристань, Сильвестр оказался в гуще толпы, быстро шагавшей в одном направлении; люди поднимали кулаки и изрыгали ругательства. Это было похоже на бурный поток. Скоро стало известно, что все они направлялись на арену, где ждали казни иудеи, осмелившиеся покуситься на императора. Весть эта взбудоражила народ. Но особенно люди радовались, что увидят зрелище, в котором ужас соседствует с шутовством. Разве не смешно смотреть, как старики трясутся перед львиными пастями? Отчего бы не повеселиться, глядя, как обнаженных девушек бьют кнутами, прежде чем посадить их на кол или сжечь? Трубы известили весь Рим, и все сразу забросили свои повседневные дела. Только детей не допустили на этот праздник. Но зато возбужденные женщины немедленно устремились туда. Сильвестр наслышан был об этих римских развлечениях. А вот у греков не хватало бранных слов, когда они осуждали их. Вот почему он решил выбраться из толпы, когда вдруг одно происшествие заставило его отказаться от своего решения. По дороге он заметил группу из сотни мужчин и женщин, остановившихся перед какой-то лавочкой и начавших громить ее. Корзины с овощами оказались перевернутыми, кувшины и горшки — брошенными на землю и разбитыми. Несчастного же лавочника схватили двое здоровяков и с силой ударили его о стену, так что сейчас он лежал оглушенный.
Пораженный Сильвестр услышал последний крик этого человека: «Кристус!» Тут только он сообразил, что приговоренные к казни были верующими христианами, которых римляне не отличали от иудеев. Вместе с толпой он влился в просторный амфитеатр.
Трубы возвестили о прибытии властей. Императора не было в городе; под приветственные возгласы на почетные места сели его представители в официальных одеждах. Потом глашатай с рупором стал зачитывать список осужденных и приговор. Расслышать что-либо было трудно, так как шумела нетерпеливая толпа. Сильвестр понял лишь, что виновные заслужили самое жестокое наказание за покушение не только на жизнь императора, но и на жизни присягнувших жрецов.
Когда на арену ввели осужденных в окружении вооруженных солдат, возбуждение толпы достигло апогея. Однако среди обреченных были только старики, женщины и дети, некоторым из них не исполнилось и десяти лет. Сильвестр понял, что мужчин пока приберегали для смертельных гладиаторских битв. Сейчас на арене находилась сотня человек, и все они, казалось, вышли после долгого заточения. Они сгрудились вокруг почтенного седобородого старца и встали на колени. Старец, сложив руки и обратив глаза к небу, не переставая молился.
И тут ярость охватила набожного Сильвестра. Несмотря на тысячи римлян, окружавших его, он встал и, потрясая посохом, вскричал:
— Ради Иисуса Христа, Сына Божьего, пусть восторжествует справедливость во имя добра!
Дуновение Святого Духа долетело до Рима. Поднялся чудовищный ветер, обрушивший смерчи воды на амфитеатр. Молния ударила в ложу представителей власти; запылали ткани. Зрители в панике побежали кто куда, топча упавших. И вскоре ступени были устланы трупами. Лишь в центре арены осужденные продолжали бесстрашно взывать к Богу.
А все дело было в том, что дьяволы Люцифера и Сатаны смешались с римлянами. По приказу своих хозяев они ждали дыхания Святого Духа, чтобы начать действовать, сея ужас среди зрителей. В этот день в Аду приняли более тысячи душ, жаждавших крови праведников.
Осторожно спустившись по ступенькам, обойдя лежащие тела, Сильвестр вступил на песок арены и подошел к группе верующих.
— Вы свободны, — сказал он им.
— Как мы можем быть свободными, если наши мужья и сыновья все еще томятся в застенках? — спросила одна из женщин.
— Пойдемте их освобождать, — призвал Сильвестр. Они направились к камерам, расположенным вокруг амфитеатра, и легко нашли ключи, которые надзиратели побросали во время бегства.
— Это чудо! — воскликнул седобородый старец. — С нами Бог. А ты, поднявший посох, чтобы оно произошло, кто ты?
— Я прибыл в Рим, чтобы увидеться с епископом Эваристой.
— Нашего отца арестовали вчера. Мы не знаем, где он.
— Я найду его, — заверил Сильвестр. — Мир Христа должен установиться в этом преступном городе, и, очищенный, он станет центром веры.
— Разве центр не в Иерусалиме? — удивился старец. — Именно там я получил крещение водой и духом. Мой старший брат встретил последователей Иисуса. Сам я еврей по рождению и верующий во Христа по духовному рождению.
— Иерусалим находится в нечестивых руках Рима, — объяснил Сильвестр. — Так что теперь Рим должен быть в святых руках Иерусалима.
Осужденные, больше ни о чем не беспокоясь, все вместе покинули амфитеатр. Когда они шли по городу, римляне при виде их падали на колени, говоря:
— Их любовь победила нашу ненависть. Слава их Богу!»
Кардинал Бонино попросил нунция прерваться, потом обратился к присутствующим:
— Сдается мне, что этот текст, чисто агиографический, прекрасно совпадает с приключениями Басофона, если только не связан с ними. Я выдвигаю гипотезу, что «Жизнеописание Гамалдона» могло бы быть одной из версий «Жизнеописания Сильвестра». А вы как думаете?
— Не исключено, что заключительная часть манускрипта является подлинной, — допустил отец Мореше. — Полагая, что всех мистифицирует, польский фальсификатор собрал воедино все недостающие отрывки. Можно сказать, все жизни мучеников схожи. Любопытно, однако, что здесь просматривается упорное желание редактора ловко обесценить значение церкви, представив ее извращающей первоначальное Слово Христа.
— Всегда существовала церковь бедных и церковь богатых, — заметил кардинал. — Вспомните, что сказал Господь по этому поводу: «…удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие». Когда я получил кардинальское облачение, то, в частности, подумал и об этом. Ведь никто не видел, как верблюд пролезает через игольное ушко, не правда ли? И значит, Иисус говорил о гордецах, отказывающихся признавать нищету, что есть непростительный грех против Духа. Таким образом, все, кто веками боролся с пышностью духовенства и против суетности, имели полное право думать, что поступают в соответствии с Евангелием.
Мысли Адриена витали в другом месте. Расследование он закончил. Верховному понтифику и главному раввину опасность больше не угрожала. «Жизнеописание» найдено. Никакой скандал уже не потрясет Ватикан. Оставалась Изиана, которую он не смог сохранить живой и которая после смерти не переставала преследовать его. «Никогда не верь тому, во что уверовал». В Индии один старый мудрец говорил ему нечто подобное: «Если ты встретишь Бога, убей его, потому что Бога нельзя встретить. Тот, кого ты встретил, — всего лишь самозванец». Став убежденным агностиком, отрицающим идолопоклонничество, Адриен тем не менее был озадачен, столкнувшись со Вселенской тайной. В своем блокноте он записал: «Вселенная — язык, на котором можно разговаривать, а не текст, который нужно расшифровывать». И однако что только он не испробовал, пытаясь войти в контакт с самой материей этого языка!
Он оставался для него непонятным, как какая-нибудь древняя клинопись.
Но магистр Караколли уже стал переводить.
Сильвестр увиделся с епископом Рима, потом с императором. Он устроил их встречу. Да, примирение с церковью состоится — чуть позднее… А пока что гонения прекратились. Ураган над городом взволновал горожан, увидевших в нем защиту, ниспосланную богами этим христианам, многие из которых, впрочем, были римлянами.
«Ладно, это всего лишь легенда, но она вскрыла истин больше, чем самые толстые исторические книги. Для внедрения религии Христа потребовались века. Она формировалась через ересь, соборы, догматические писания и тот вид безумия, который преобладает над разумом, ставя неизгладимую печать в сердце убеждения. Не эта ли история прошла через историю и изменила ее?» — все эти мысли толпились в голове Адриена, когда вдруг одно слово привлекло его внимание. Он внимательно прислушался к тому, что говорил нунций,
«Сабинелла, святая женщина, поняв, что ее дорогой сыночек стал не только светочем Фессалии, но папой христианства…»
Адриен поднялся.
— Хватит! — сказал он.
Нунций замолчал. Все лица повернулись к профессору. Тот спокойно закурил свою сигару и пояснил:
— Вымысел — вот в чем чудо! И оставьте его нетронутым, во всей его непорочности! Приключения Басофона привлекают лишь своей фантазией. Если вы постараетесь извлечь из них какой-либо урок, вы пропали! Прямо здесь ничего не говорится, но все сказано между строк; здесь проявляется живейшее и неудовлетворенное — а значит, осуществимое — желание к путешествию. Какое изумительное путешествие проделано умом, не так ли? И кто только все это написал?
— Дорогой профессор, — сказал кардинал Бонино, — есть голоса, идущие из такого далека, что никто не может вспомнить, чьи они. Они много раз просеяны. Именно это делает их такими обкатанными и наполненными жизненностью, которую мы в них ценим. Но что стоит за этим фасадом, какое нагромождение! Оно — выражение нас самих: парадокс. Я часто об этом думал. Очень уж мы обмельчали, а воображаем о себе невесть что.
— А Бог? Бог? — с тревогой вопросил каноник Тортелли.
— Мы созданы по Его подобию, не так ли? — тонко улыбнувшись, ответил прелат.
Затем он встал и подошел к Адриену Сальва:
— Вы скоро нас покинете. Ваша помощь оказалась неоценимой. Когда князь Ринальди и я выбрали вас, мы знали, что вы единственный, кто способен распутать этот клубок, одна ниточка которого тянулась в Польшу, другая — в Венецию, а еще — в Антиохию, Александрию, Эфес… А все вместе они находились в нескольких папках библиотеки Ватикана… Большая вам от нас благодарность.
Кардинал удалился величественным шагом, сопровождаемый каноником, который следовал за ним, семеня и подпрыгивая, словно воробей.
Магистр Караколли взял в руки манускрипт и произнес:
— Я спрячу его там, где его никто не найдет. Будем считать произошедшее сном.
Уйдя, Мореше и Сальва отправились в «Антико кафе греко», где заказали сабайон. На смену грозам предшествующих дней пришла очень теплая весенняя погода. Римлянки в легких юбочках порхали по площади под лукавыми взглядами мужчин, сидевших за столиками террас. Басофон тоже любил эти волнующе-пугающие создания — женщин. Что до Мореше, то любовь к женщинам ему заменило изучение раннего христианства, но кто может знать скрытые пружины человека, который к тому же является членом Ордена Христа? Что же касается Адриена, то все женщины, с которыми он был близок, и те немногие, которых он любил, не смогли заставить его забыть рану, нанесенную вечно юной Изианой не только его сердцу, но и сознанию.
С тяжестью на душе он вернулся в свой номер и лег в постель, но сразу заснуть ему не удалось. В голову полезли старые дела, которыми он занимался всю жизнь. Это был калейдоскоп, где прачка-китаец из Нью-Йорка и чревовещатель Ампуз смешались с убийцей «трех лун» и фокусником Глекуншем. Сестры Бертье шагали рядом с сумасшедшим пианистом с Карибских островов, а террорист Карлос небрежной походкой шел за молодым Анри, у которого имен было не меньше, чем звезд на небе. А лица остальных профессор уже успел позабыть.
И вдруг из этой движущейся вереницы возник Басофон. Таким, каким Сальва представлял его, когда слушал перевод: коренастый, крепко сбитый, с гордым, слегка насмешливым лицом, с взлохмаченными волосами. В руке он держал посох Иосифа и приближался развинченной походкой. Подойдя к Адриену, он остановился.
— Ну и как? — спросил он.
— Что — ну и как? — переспросил Сальва, немного раздраженный вызывающим тоном юноши.
— Почему ты не захотел услышать конец моей истории?
— Потому что он мне известен. Под именем Александра ты сменишь Эваристу на кафедре собора Святого Петра.
— И ты веришь в эту легенду?
— Я ничему не верю. Это конец твоим приключениям, вот и все.
Басофон пожал плечами. Он так пристально, пронизывающе смотрел на профессора, что тот не выдержал и отвернулся.
— Дьявольщина! — вскричал светоч Фессалии. — Тебя следовало бы угостить этим посохом, если бы ты осмелился поверить подобному вздору! Неужели ты воображаешь, что я уселся бы на трон, когда мне предстоит привести к Богу столько народа? Я отказался от предложенной мне чести. Впрочем, все это проделки Люцифера или Сатаны, уж и не знаю. Они хотели сделать из меня чучело! На самом деле я вернулся в Фессалию. Представь себе, там начали делать святилища из камня. Нужно было покончить с таким предательством!
Сальва не смог удержаться от смеха.
— Ты чего хихикаешь?
— Потому что, как ты смог убедиться, сейчас все церкви каменные. Соборы…
— Знаю. Со второго века человечество сильно изменилось. Но хватит болтать. Я пришел за тобой.
— За мной?
— Разумеется. Твое время пришло. Тебе не интересно узнать, как все обстоит по другую сторону?
— Другой стороны не существует.
— В каком-то смысле это так. Здесь или там, какая разница? Гарантирую, удивишься ты здорово. Дай мне руку.
— Но ведь ты сон.
— Дай мне твою руку!
Сальва стало это забавлять. Надо же случиться такому сну! Он протянул с кровати руку. Басофон схватил ее и, несмотря на немалые габариты профессора, легко выдернул его из постели. Когда Сальва очутился на ногах, сын Сабинеллы сказал:
— Надо бы тебе одеться.
Адриен повиновался. Решительно сон этот походил на реальность, на самую разнузданную фантазию. Он оделся, причесался перед зеркалом, но совсем забыл обуться. Басофон напомнил ему об этом. Наконец Адриен был готов.
— Куда ты меня поведешь?
— Увидишь. Ты боишься?
— Можно ли бояться иллюзий? Я сплю, не так ли?
— Открой дверь.
Адриен открыл дверь комнаты. Но она выходила не в коридор, а на широкий, залитый солнцем луг. Это чудесное место Сальва вскоре узнал: перед ним был парк замка Сассенаж, где он в детстве проводил каникулы. Тогда частенько устраивались небольшие пикники на зеленой травке. Впрочем, и сейчас ему показалось, что он увидел свою мать, сидящую в тени под деревом. На ней было белое платье с кружевами, которое она обычно носила. Когда он подошел, мать повернулась к нему. И тут только он понял, что это была не мать, а Изиана. Она улыбалась ему.
— Оставляю тебя здесь, — сказал Басофон. — Дорога ей хорошо знакома.
Действительно, девушка грациозно встала и, смеясь, взяла Адриена за руку.
— Что ты хотела сказать перед тем, как броситься в реку…
— «Non creder mai a quel che credi»?
— Именно.
— Все намного чудеснее, чем тебе кажется. Я прыгаю в воду, а ты винишь себя. Разве ты меня узнал в морге? Как видишь, я здесь, в саду твоего детства. Я ждала тебя.
— А теперь я могу поверить глазам своим?
— Видеть — не значит верить. Да, видеть надо, но надо и чувствовать. Пойдем… Следуй за мной и смотри.
Они приблизились к замку. Спрятавшись за деревом, за ними наблюдал отец Мореше. Потом он повернулся к нунцию и кардиналу, уже час стоявшим рядом, и спокойно сказал:
— Не знаю, удастся ли ему когда-нибудь разгадать самую последнюю тайну.
— О, я верю в него, — убежденно отозвался Караколли. — Это всего лишь эффект предчувствия…
«Эффект предчувствия»… Сальва разом проснулся. Нашарил рукой выключатель ночника в изголовье. Включил. Привидевшийся ему сон был настолько реальным, что он с черным юмором спросил себя, жив ли он еще. Спать расхотелось. Он встал, оделся, причесался перед зеркалом. Лицо показалось ему поблекшим. Опять забыл обуться! Тяжело сев на край кровати, Сальва сунул ноги в туфли. Потом поискал в карманах пиджака сигару. Не нашел. Запас их был заботливо сложен в чемодане, который он всегда закрывал на ключ. Куда же он его дел, этот ключик? Никак не мог вспомнить, и эта деталь, кстати, показалась ему смехотворной. Он сейчас пойдет в город. Наверняка придет к берегу Тибра, к месту, где все для него началось. Открыл дверь, выходящую в коридор…
Перед ним расстилался широкий, залитый солнцем луг.