Страница:
– У вас тут холодина, как в морге, – не удержался от замечания Зыков.
– Мы не жалуемся, – Сачков погладил ладонью голову, то ли хотел стереть с ушей и лысины пыль, то ли просто замерз. – Потому что жаловаться некому.
– Да-да, – нетерпеливо кивнул Зыков.
– Письменное экспертное заключение ещё не готово, – сказал Сачков. – Просто не успели составить и отпечатать. За бумагами приходите завтра к вечеру.
– Я, собственно, не за бумагами пришел, с бумагами ещё успеется – Зыков потер одна о другую холодные ладони. – Просто хотел понять, что с точки зрения эксперта происходило на даче Рыбакова, точнее, в его гараже, – Зыков подумал, что задал вопрос коряво, некорректно.
– С точки зрения эксперта там произошло убийство, с любой точки зрения – это убийство, – Сачков снисходительно усмехнулся. – Точнее говоря, вы хотите знать причину смерти Рыбакова.
– Вот именно, – закивал головой Зыков.
– Тут для следствия нет никаких сюрпризов, – Сачков покопался в ящике письменного стола и запыхтел папиросой. – Рыбаков был задушен куском ремня безопасности. Видимо, под рукой преступника не оказалось ничего более подходящего. Тогда он открыл дверцу стоявшей в гараже машины, срезал перочинным ножом ремень безопасности и воспользовался этим ремнем как орудием убийства. Вот, собственно, и все. Вы ведь были там, в этом гараже непосредственно после убийства?
– К сожалению, был, – глядя на пускающего дым эксперта, Зыков тоже вытащил сигареты из кармана. – Как я понял, Рыбакова перед тем, как задушить этим самым ремнем, они его… Они его пытали. Со знанием дела пытали, умеючи. Видимо, он не сказал своим мучителям того, что они хотели от него услышать.
– Почему не сказал? – Сачков пыхнул дымом. – Скорее всего, от него добились всего, чего хотели. Но оставлять человека в живых после того, что с ним сделали, ну, это, по меньшей мере, неразумно. Его никак нельзя было оставлять в живых, никак. Поэтому Рыбаков умер.
– Жена Рыбакова в момент убийства находилась в доме, но она ничего не слышала, ни криков мужа, ни подозрительных звуков, – сказал Зыков. – Правда, она мыла посуду и готовила обед в задней части дома, откуда гараж не виден. Дочь убитого дала довольно подробное описание одного из преступников, с которым она буквально столкнулась нос к носу, когда отправилась в магазин. На обочине возле забора стояла какая-то светлая иномарка. Дочь подумала, что к отцу приехал сослуживец или просто добрый знакомый. Девочке просто повезло, такое везение раз в жизни случается. Она никуда не торопилась и вернулась домой только часа через полтора, когда все было кончено. По её словам, в иномарке не было людей. Впрочем, стоит ли верить этой Тане? Она была так напугана, так подавлена убийством отца, удивительно, что смогла вспомнить и эти детали.
– Да, показания девчонки немногого стоят, – Сачков потушил папиросу в стеклянном стакане. – Убийц было, по крайней мере, двое, один человек не справился бы с таким делом. Судите сами, события в этом гараже развивались по следующему сценарию. Жертву сперва избили, на теле множество кровоподтеков и ссадин. Потом Рыбакову напихали в рот каких-то тряпок. Мы обнаружили в полости рта нитки от разной по качеству ткани и ещё следы какой-то смазки для автомобилей. Затем Рыбакову связали руки за спиной. Закрепили веревку на блоке под потолком и через блок стали тянуть вверх связанные руки. Если бы рот не свободен, жена услышала бы крики мужа, находись она хоть в погребе на другом конце этой деревни.
– Это сильная боль?
– Невыносимая, совершенно дикая, – Сачков поморщился. – Руки выворачиваются, кости вылезают из суставов, рвутся сухожилия. И эта боль не приводит к смерти, мало того, если тянуть за веревку медленно, не дергать за неё резко, то боль идет по нарастающей. А жертва даже не теряет сознания от болевого шока. Если бы Рыбаков что и знал, в эти минуты он рассказал бы своим мучителям все, что их интересовало. Преступники так не думали, или просто муки жертвы доставляли им удовольствие. Трудно сказать. Во всяком случае, они решили продолжить истязания.
Зыков не перебивал Сачкова вопросами, он с мрачным видом курил, стряхивая пепел в грязный стакан.
– Убийцы поставили на пол гаража пустую бутылку из-под шампанского, смазали её машинным маслом, – Сачков выудил из пачки новую папиросу. – Они стянули с Рыбакова брюки, бумажные кальсоны и трусы. Один или двое преступников медленно отпускали веревку, на которой был подвешен Рыбаков, ещё один убийца придерживал его за ноги. Короче, его посадили очком на бутылку из-под шампанского. У Рыбакова порвалась прямая кишка. Потом преступники вытащили тряпки изо рта своей жертвы, и задушили Рыбакова ремнем безопасности. Возможно, события происходили в несколько иной последовательности, чем я изложил, но сути дела это не меняет. Поэтому я могу утверждать, что преступников, по крайней мере, двое.
– Пожалуй, что так, – Зыков потушил о подметку ботинка окурок и бросил его в стакан. – Значит, в последний момент Рыбаков не оказал преступникам никакого сопротивления?
– Он был уже не форме. Он физически не имел возможности оказать сопротивления. Письменное заключение будет готово завтра, – повторил Сачков. – Милости прошу, приходите сами или пришлите кого-нибудь.
– Спасибо, я приду сам.
Зыков не собирался уходить, он удобнее устроился на стуле.
– Я хотел вот что спросить. Вам доставили голень мужской ноги, найденную пару-тройку дней назад. Это действительно бродячие собаки её покусали? Мне сейчас в голову пришла одна мысль: возможно, покойника перед смертью тоже пытали, травили собакой?
– Нет, укусы совсем свежие, а покойнику уже недельки две, – Сачков отрицательно помотал головой. – Так вот, совсем забыл. О подарке. Вам везет, без дураков. Мы сделали рентген голени, и сами удивились результату. Такое случается, но крайне редко. Оказалось, что покойник, в смысле, тогда ещё живой человек, ломал в голени ногу. Тут нет ничего примечательного. По одному этому признаку личность убитого все равно не установить. Необычна сама травма, это так называемый сложный вколоченный перелом, крайне редко такое встречается.
– Вколоченный перелом?
– Что, первый раз слышите? Это когда сломанные кости полностью совмещаются друг с другом и на ощупь невозможно определить, сломана нога или нет. Обязательно нужен рентген. Человек с вколоченным переломом запросто может неделю ходить на работу. Боль в сломанной ноге временами бывает сильной, но никаких видимых повреждений не усматривается. Даже отек не развивается, потому что связки, сосуды и мышечные волокна не повреждены отломками костей.
– Интересно, очень интересно, – Зыков перестал замечать холод. – Экспертиза может определить, когда именно, приблизительно хотя бы, покойник ломал ногу?
– Это можно определить, – кивнул Сачков. – Нужно исследовать костную мозоль, образовавшуюся на месте перелома – и я назову время, когда была получена травма. Плюс минус два года. Устраивает?
– Ну, вы меня просто наповал, на повал просто меня сразили, – Зыкову показалось, что на лбу выступили капли испарины. – А я начерно подготовил план оперативных и розыскных мероприятий, – он достал из кармана сложенный вчетверо листок и даже развернул его. – Хотел ещё раз прочесать местность, где нашли голень вдоль излучины реки Лопасни.
Сачков обнажил в улыбке желтые лошадиные зубы.
– Все это пустая трата времени. Что вы там найдете под снегом? Отмените все ваши мероприятия – это совет старшего товарища. Пока мы проводим экспертизу костной опухоли, точнее мозоли. Но не сидите сложа руки, не теряйте времени. Свяжитесь со всеми московскими травматологическими пунктами и выясните вот что. Не обращался ли туда в течение последних десяти лет человек с подобным переломом. Если погибший – москвич, а это, скорее всего так, то вы сможете установить его личность.
– Слишком просто все получается, – Зыков достал блокнот, сделал в нем пометки. – Представляете, сколько человек ежегодно получает в Москве подобные травмы?
– Очень даже хорошо представляю, – сказал Сачков. – Ежегодно в Москве правую голень ломают полторы тысячи человек. Не так уж много, правда? А сколько вколоченных переломов правой голени? Десяток, не больше. Так что, круг ваших поисков довольно узкий.
– Я не знаком с этой статистикой, – смущенно потупился Зыков. – Действительно, вы правы, вы совершенно правы.
– Поручите эту работу оперативным сотрудникам из управления внутренних дел, – продолжал Сачков. – Сами рутиной не занимайтесь. В городе сто сорок три травмпункта. Даже если наш клиент обращался с переломом в больницу, то уж долечивался точно в травмпункте. Чтобы сократить объем бесполезной работы, в больницы не звоните. Но это ещё не все, что я хотел вам сказать. Возможно, вы знаете, что в рентгеновских пленках или снимках, называйте, как хотите, содержится серебро. Поэтому их не хранят в больницах и травмпунктах, а сжигают, утилизируют, чтобы это серебро получить. Для этой цели, чтобы из пленок серебро извлекать, в Москве целая государственная организация существует. Но когда случай особенно интересный, вроде нашего, какой-нибудь сложный вколоченный перелом… Короче, такие снимки хранят годами. Их показывают на всяких медицинских симпозиумах, конференциях, их публикуют в журналах и книгах, на их основе диссертации пишут. Понимаете?
Зыков, не поднимая головы, что-то писал в блокноте.
– Вы хотите сказать, что рентгеновскую пленку с переломом убитого до сих пор не утилизировали, правильно?
– Совершенно верно, – лысая голова Сачкова сияла, словно натертая воском. – Пленку не утилизировали. А пленка эта – очень важное доказательство для следствия. Вот и попробуйте её достать. Вполне реальное дело, вполне. Но даже если пленку и сожгли, что маловероятно, в травматологических пунктах хранятся журналы с записями за последние годы. В них коротко описан характер травм, с которыми обращаются больные. Например: сложный перелом обеих костей голени. И, кроме того, в журналах указано число, когда больной обратился. Плюс анкетные данные. Фамилия, имя, отчество, адрес больного. Когда вы закончите эту работу, более или менее целостная картина будет у вас перед глазами. По крайней мере, установите личность убитого – а это уже половина дела.
– Вы мне очень помогли, Павел Петрович, – Зыков поставил закорючку в блокноте.
– Я работаю в этом подвале, в должности судебного эксперта так давно, что говорить неприлично. А вас я всего третий раз вижу, вы ведь совсем новый человек в областной прокуратуре? Сколько вам лет?
– Тридцать пять.
– Моему сыну сейчас было бы тридцать шесть, – сказал Сачков. – Он был старше вас на год. Три года назад его сбил пьяный водитель.
Зыков опустил глаза, не зная, что ответить Сачкову.
– Вы совсем недавно пришли в следственное управление областной прокуратуры?
– Меньше двух месяцев на этой должности. Но я не новичок, восемь лет работал в районе. Конечно, масштаб там не тот, но школа хорошая.
– Возможно, возможно, – закивал Сачков. – Просто коллеги на новом месте присматриваются к вам, ждут от вас подвигов. Немного везения – и убийца будет за решеткой уже недели через три, через месяц. Само собой, я никому не скажу, что давал вам советы по ведения следствия. Я пожилой человек, патологически не тщеславный, мне не нужны чужие лавры.
– Спасибо, – Зыков снова смутился. – С меня бутылка.
– Эту бутылку лучше сами выпейте, когда найдете убийцу, – ответил Сачков. – А вообще этот убийца, судя по всему, опытный человек. Он все предусмотрел. Расчленил труп, видимо, разбросал фрагменты в разных концах области. Все правильно сделал. Но он не мог знать, что у покойного такой сложный и редкий перелом. Убийца не мог этого учесть.
– Хорошо бы нам ещё и голову найти, – вставил Зыков.
– С этой выдающейся голенью, с этим переломом нам, чтобы установить личность убитого, и голова его не потребуется, – хихикнул Сачков и, давая понять, что разговор закончен, поднялся с кресла. – Зачем она, спрашивается, нужна, голова?
…Выйдя на улицу из зловонного сырого помещения судебного морга, Зыков глотнул чистого воздуха, показалось, от этого глотка даже немного закружилась голова. Он остановился, стал шарить по карманам в поисках сигарет и зажигалки. Зыков чувствовал, удача где-то рядом, она совсем близко. «Есть Бог на свете», – сказал себе Зыков, ещё не веря до конца в большую удачу. Он чувствовал, как внутри просыпается пьянящий охотничий азарт. «Есть Бог на свете, а Бог не фраер», – решил Зыков.
Глава одиннадцатая
– Мы не жалуемся, – Сачков погладил ладонью голову, то ли хотел стереть с ушей и лысины пыль, то ли просто замерз. – Потому что жаловаться некому.
– Да-да, – нетерпеливо кивнул Зыков.
– Письменное экспертное заключение ещё не готово, – сказал Сачков. – Просто не успели составить и отпечатать. За бумагами приходите завтра к вечеру.
– Я, собственно, не за бумагами пришел, с бумагами ещё успеется – Зыков потер одна о другую холодные ладони. – Просто хотел понять, что с точки зрения эксперта происходило на даче Рыбакова, точнее, в его гараже, – Зыков подумал, что задал вопрос коряво, некорректно.
– С точки зрения эксперта там произошло убийство, с любой точки зрения – это убийство, – Сачков снисходительно усмехнулся. – Точнее говоря, вы хотите знать причину смерти Рыбакова.
– Вот именно, – закивал головой Зыков.
– Тут для следствия нет никаких сюрпризов, – Сачков покопался в ящике письменного стола и запыхтел папиросой. – Рыбаков был задушен куском ремня безопасности. Видимо, под рукой преступника не оказалось ничего более подходящего. Тогда он открыл дверцу стоявшей в гараже машины, срезал перочинным ножом ремень безопасности и воспользовался этим ремнем как орудием убийства. Вот, собственно, и все. Вы ведь были там, в этом гараже непосредственно после убийства?
– К сожалению, был, – глядя на пускающего дым эксперта, Зыков тоже вытащил сигареты из кармана. – Как я понял, Рыбакова перед тем, как задушить этим самым ремнем, они его… Они его пытали. Со знанием дела пытали, умеючи. Видимо, он не сказал своим мучителям того, что они хотели от него услышать.
– Почему не сказал? – Сачков пыхнул дымом. – Скорее всего, от него добились всего, чего хотели. Но оставлять человека в живых после того, что с ним сделали, ну, это, по меньшей мере, неразумно. Его никак нельзя было оставлять в живых, никак. Поэтому Рыбаков умер.
– Жена Рыбакова в момент убийства находилась в доме, но она ничего не слышала, ни криков мужа, ни подозрительных звуков, – сказал Зыков. – Правда, она мыла посуду и готовила обед в задней части дома, откуда гараж не виден. Дочь убитого дала довольно подробное описание одного из преступников, с которым она буквально столкнулась нос к носу, когда отправилась в магазин. На обочине возле забора стояла какая-то светлая иномарка. Дочь подумала, что к отцу приехал сослуживец или просто добрый знакомый. Девочке просто повезло, такое везение раз в жизни случается. Она никуда не торопилась и вернулась домой только часа через полтора, когда все было кончено. По её словам, в иномарке не было людей. Впрочем, стоит ли верить этой Тане? Она была так напугана, так подавлена убийством отца, удивительно, что смогла вспомнить и эти детали.
– Да, показания девчонки немногого стоят, – Сачков потушил папиросу в стеклянном стакане. – Убийц было, по крайней мере, двое, один человек не справился бы с таким делом. Судите сами, события в этом гараже развивались по следующему сценарию. Жертву сперва избили, на теле множество кровоподтеков и ссадин. Потом Рыбакову напихали в рот каких-то тряпок. Мы обнаружили в полости рта нитки от разной по качеству ткани и ещё следы какой-то смазки для автомобилей. Затем Рыбакову связали руки за спиной. Закрепили веревку на блоке под потолком и через блок стали тянуть вверх связанные руки. Если бы рот не свободен, жена услышала бы крики мужа, находись она хоть в погребе на другом конце этой деревни.
– Это сильная боль?
– Невыносимая, совершенно дикая, – Сачков поморщился. – Руки выворачиваются, кости вылезают из суставов, рвутся сухожилия. И эта боль не приводит к смерти, мало того, если тянуть за веревку медленно, не дергать за неё резко, то боль идет по нарастающей. А жертва даже не теряет сознания от болевого шока. Если бы Рыбаков что и знал, в эти минуты он рассказал бы своим мучителям все, что их интересовало. Преступники так не думали, или просто муки жертвы доставляли им удовольствие. Трудно сказать. Во всяком случае, они решили продолжить истязания.
Зыков не перебивал Сачкова вопросами, он с мрачным видом курил, стряхивая пепел в грязный стакан.
– Убийцы поставили на пол гаража пустую бутылку из-под шампанского, смазали её машинным маслом, – Сачков выудил из пачки новую папиросу. – Они стянули с Рыбакова брюки, бумажные кальсоны и трусы. Один или двое преступников медленно отпускали веревку, на которой был подвешен Рыбаков, ещё один убийца придерживал его за ноги. Короче, его посадили очком на бутылку из-под шампанского. У Рыбакова порвалась прямая кишка. Потом преступники вытащили тряпки изо рта своей жертвы, и задушили Рыбакова ремнем безопасности. Возможно, события происходили в несколько иной последовательности, чем я изложил, но сути дела это не меняет. Поэтому я могу утверждать, что преступников, по крайней мере, двое.
– Пожалуй, что так, – Зыков потушил о подметку ботинка окурок и бросил его в стакан. – Значит, в последний момент Рыбаков не оказал преступникам никакого сопротивления?
– Он был уже не форме. Он физически не имел возможности оказать сопротивления. Письменное заключение будет готово завтра, – повторил Сачков. – Милости прошу, приходите сами или пришлите кого-нибудь.
– Спасибо, я приду сам.
Зыков не собирался уходить, он удобнее устроился на стуле.
– Я хотел вот что спросить. Вам доставили голень мужской ноги, найденную пару-тройку дней назад. Это действительно бродячие собаки её покусали? Мне сейчас в голову пришла одна мысль: возможно, покойника перед смертью тоже пытали, травили собакой?
– Нет, укусы совсем свежие, а покойнику уже недельки две, – Сачков отрицательно помотал головой. – Так вот, совсем забыл. О подарке. Вам везет, без дураков. Мы сделали рентген голени, и сами удивились результату. Такое случается, но крайне редко. Оказалось, что покойник, в смысле, тогда ещё живой человек, ломал в голени ногу. Тут нет ничего примечательного. По одному этому признаку личность убитого все равно не установить. Необычна сама травма, это так называемый сложный вколоченный перелом, крайне редко такое встречается.
– Вколоченный перелом?
– Что, первый раз слышите? Это когда сломанные кости полностью совмещаются друг с другом и на ощупь невозможно определить, сломана нога или нет. Обязательно нужен рентген. Человек с вколоченным переломом запросто может неделю ходить на работу. Боль в сломанной ноге временами бывает сильной, но никаких видимых повреждений не усматривается. Даже отек не развивается, потому что связки, сосуды и мышечные волокна не повреждены отломками костей.
– Интересно, очень интересно, – Зыков перестал замечать холод. – Экспертиза может определить, когда именно, приблизительно хотя бы, покойник ломал ногу?
– Это можно определить, – кивнул Сачков. – Нужно исследовать костную мозоль, образовавшуюся на месте перелома – и я назову время, когда была получена травма. Плюс минус два года. Устраивает?
– Ну, вы меня просто наповал, на повал просто меня сразили, – Зыкову показалось, что на лбу выступили капли испарины. – А я начерно подготовил план оперативных и розыскных мероприятий, – он достал из кармана сложенный вчетверо листок и даже развернул его. – Хотел ещё раз прочесать местность, где нашли голень вдоль излучины реки Лопасни.
Сачков обнажил в улыбке желтые лошадиные зубы.
– Все это пустая трата времени. Что вы там найдете под снегом? Отмените все ваши мероприятия – это совет старшего товарища. Пока мы проводим экспертизу костной опухоли, точнее мозоли. Но не сидите сложа руки, не теряйте времени. Свяжитесь со всеми московскими травматологическими пунктами и выясните вот что. Не обращался ли туда в течение последних десяти лет человек с подобным переломом. Если погибший – москвич, а это, скорее всего так, то вы сможете установить его личность.
– Слишком просто все получается, – Зыков достал блокнот, сделал в нем пометки. – Представляете, сколько человек ежегодно получает в Москве подобные травмы?
– Очень даже хорошо представляю, – сказал Сачков. – Ежегодно в Москве правую голень ломают полторы тысячи человек. Не так уж много, правда? А сколько вколоченных переломов правой голени? Десяток, не больше. Так что, круг ваших поисков довольно узкий.
– Я не знаком с этой статистикой, – смущенно потупился Зыков. – Действительно, вы правы, вы совершенно правы.
– Поручите эту работу оперативным сотрудникам из управления внутренних дел, – продолжал Сачков. – Сами рутиной не занимайтесь. В городе сто сорок три травмпункта. Даже если наш клиент обращался с переломом в больницу, то уж долечивался точно в травмпункте. Чтобы сократить объем бесполезной работы, в больницы не звоните. Но это ещё не все, что я хотел вам сказать. Возможно, вы знаете, что в рентгеновских пленках или снимках, называйте, как хотите, содержится серебро. Поэтому их не хранят в больницах и травмпунктах, а сжигают, утилизируют, чтобы это серебро получить. Для этой цели, чтобы из пленок серебро извлекать, в Москве целая государственная организация существует. Но когда случай особенно интересный, вроде нашего, какой-нибудь сложный вколоченный перелом… Короче, такие снимки хранят годами. Их показывают на всяких медицинских симпозиумах, конференциях, их публикуют в журналах и книгах, на их основе диссертации пишут. Понимаете?
Зыков, не поднимая головы, что-то писал в блокноте.
– Вы хотите сказать, что рентгеновскую пленку с переломом убитого до сих пор не утилизировали, правильно?
– Совершенно верно, – лысая голова Сачкова сияла, словно натертая воском. – Пленку не утилизировали. А пленка эта – очень важное доказательство для следствия. Вот и попробуйте её достать. Вполне реальное дело, вполне. Но даже если пленку и сожгли, что маловероятно, в травматологических пунктах хранятся журналы с записями за последние годы. В них коротко описан характер травм, с которыми обращаются больные. Например: сложный перелом обеих костей голени. И, кроме того, в журналах указано число, когда больной обратился. Плюс анкетные данные. Фамилия, имя, отчество, адрес больного. Когда вы закончите эту работу, более или менее целостная картина будет у вас перед глазами. По крайней мере, установите личность убитого – а это уже половина дела.
– Вы мне очень помогли, Павел Петрович, – Зыков поставил закорючку в блокноте.
– Я работаю в этом подвале, в должности судебного эксперта так давно, что говорить неприлично. А вас я всего третий раз вижу, вы ведь совсем новый человек в областной прокуратуре? Сколько вам лет?
– Тридцать пять.
– Моему сыну сейчас было бы тридцать шесть, – сказал Сачков. – Он был старше вас на год. Три года назад его сбил пьяный водитель.
Зыков опустил глаза, не зная, что ответить Сачкову.
– Вы совсем недавно пришли в следственное управление областной прокуратуры?
– Меньше двух месяцев на этой должности. Но я не новичок, восемь лет работал в районе. Конечно, масштаб там не тот, но школа хорошая.
– Возможно, возможно, – закивал Сачков. – Просто коллеги на новом месте присматриваются к вам, ждут от вас подвигов. Немного везения – и убийца будет за решеткой уже недели через три, через месяц. Само собой, я никому не скажу, что давал вам советы по ведения следствия. Я пожилой человек, патологически не тщеславный, мне не нужны чужие лавры.
– Спасибо, – Зыков снова смутился. – С меня бутылка.
– Эту бутылку лучше сами выпейте, когда найдете убийцу, – ответил Сачков. – А вообще этот убийца, судя по всему, опытный человек. Он все предусмотрел. Расчленил труп, видимо, разбросал фрагменты в разных концах области. Все правильно сделал. Но он не мог знать, что у покойного такой сложный и редкий перелом. Убийца не мог этого учесть.
– Хорошо бы нам ещё и голову найти, – вставил Зыков.
– С этой выдающейся голенью, с этим переломом нам, чтобы установить личность убитого, и голова его не потребуется, – хихикнул Сачков и, давая понять, что разговор закончен, поднялся с кресла. – Зачем она, спрашивается, нужна, голова?
…Выйдя на улицу из зловонного сырого помещения судебного морга, Зыков глотнул чистого воздуха, показалось, от этого глотка даже немного закружилась голова. Он остановился, стал шарить по карманам в поисках сигарет и зажигалки. Зыков чувствовал, удача где-то рядом, она совсем близко. «Есть Бог на свете», – сказал себе Зыков, ещё не веря до конца в большую удачу. Он чувствовал, как внутри просыпается пьянящий охотничий азарт. «Есть Бог на свете, а Бог не фраер», – решил Зыков.
Глава одиннадцатая
Росляков явился в редакцию пораньше, чтобы разобраться с письмами читателей, по возможности ответить хоть на некоторые из них. А этих писем за две последние недели скопилось в столе десятка четыре, не меньше. Добравшись до рабочего места, он разложил перед собой несколько посланий и, выбрав то, что написанное разборчивым почерком, принялся за чтение.
«Мой муж работает на заводе скоро как тридцать лет. Я мужу много раз говорила, что язык доведет его до беды, но он ничего не слушал». Росляков потер пальцами затылок, начинала побаливать голова, и продолжил чтение. «А на днях мой муж был избит при исполнении своих трудовых обязанностей. Был избит прямо у токарного станка. Совершили нападение на моего мужа мастер цеха Журиков, раскритикованный на профсоюзном собрании, и его заместитель Пыжов. Сейчас мой муж отлеживается на больничном листе». Прервавшись, Росляков перевернул страницы, глянул, длинное ли письмо. Оказалось длинное.
– Мой муж, мой муж, мой муж, – сказал вслух Росляков, встал из-за стола и подошел к подоконнику, на котором пылился и зарастал грязью графин с водой. До краев, наполнив стакан, он осушил его в три глотка и поморщился от затхлого запаха жидкости.
Росляков отошел от окна, сел за письменный стол, но письмо дочитывать не стал, решив: если все письма читать внимательно, а потом составлять ответы, тут работы хватит ещё на неделю. «Автору дан ответ по телефону», – написал он на прикрепленной к письму бумажке, именуемой паспортом. «Направление – в архив», – приписал он внизу и взялся за следующее послание, удручающе скучное, усеянное грамматическими ошибками. Автор письма, ныне пенсионер, бывший пожарный из какого-то рабочего поселка, рассуждал, каким видом индивидуальной трудовой деятельности выгоднее заняться и с чего начинать восхождение к блистательным высотам большого предпринимательства.
«У нас в поселке плохо с мылом, давно нет завоза в магазин, – писал бывший пожарник. То есть мыло на прилавках имеется, но все дорогое, простому человеку не по карману. А где хозяйке купить простое мыло для постирушки? Выходит, негде. Или только в Москве, но там набегаешься за простым-то мылом. Я тут все рассчитал на досуге и решил в редакцию писать. По результатам моих вычислений, выходит, что я смогу один, самостоятельно обеспечить весь наш поселок дешевым мылом для постирушек и других хозяйственных нужд. Любая хозяйка большое спасибо мне скажет. Тем более что чан большой у меня уже есть, я и формы деревянные уже заготовил. Только вот с разрешениями этими, с бумажками канитель одна. И ещё помощника у меня нет, чтобы в мое малое предприятие бездомных бродячих собак поставлял, сырье, то есть для мыла».
Росляков снова помассировал затылок пальцами, после такого забористого чтения голова начинала болеть всерьез. Покопавшись в столе, он нашел пузырек импортного аспирина и принял сразу две таблетки. Запив лекарство затхлой водой из графина, он списал письмо бывшего пожарника в архив и принялся за следующее.
– Сговорились они все что ли? – неизвестно кого спросил Росляков. – Из сумасшедшего дома все эти письма.
Совсем юный мальчик подробно описывал, как отчим издевался над его матерью, бил её по пьяной лавочке смертным боем, а, избив, даже тушил о женщину окурки. «Ответьте мне, пожалуйста, – писал мальчик, – почему люди такие злые? Мне это очень важно знать, почему люди такие злые. Хуже собак». Росляков потер лоб ладонью и всерьез задумался над вопросом. «Если б я сам знал, мальчик, почему люди такие злые», – сказал он вслух и снова задумался. Росляков отложил в сторону страничку из ученической тетрадки, исписанную старательным крупным подчерком. Со вздохом он снял со стопки верхнее письмо, пробежал глазами два первых абзаца. Занятно… Но тут дверь открылась, на пороге возник редактор по отделу социальных проблем Крошкин. Он позевывал и часто моргал мутными глазами.
– Что, с письмами разбираешься? – Крошкин опустился на стул. – Что-нибудь интересное есть?
– Да как сказать, я ведь только начал, – осторожно ответил Росляков, опасаясь, что начальник подбросит ему новую порцию писем. – Вот читаю.
– И о чем читаешь? – Крошкин зевнул.
– Сам не знаю о чем, – чистосердечно признался Росляков. – Вроде о сексе, но, кажется, дальше может выплыть и имущественная проблема. Вот послушайте: «После того, как сосед насильно совершил со мной половой акт, он закопал мои трусы у себя на огороде под кустом смородины. Все доказательства имеются на месте, приезжайте. Сейчас сосед собирается передвинуть забор на мою территорию».
– Списывай в архив эту ерунду, не трать время, – сказал Крошкин. – У меня для тебя ещё письма есть.
– Я с этим сегодня не управлюсь, – чуть не застонал Росляков.
Но Крошкин уже поднялся со стула.
Росляков взялся за новое письмо. «Когда в нашем доме поздней осенью отключали отопление, моя соседка, чтобы согреться, вставала ногами на края горящей плиты и пускала себе под юбку струю горячего воздуха», – прочитал Росляков и поморщился. «Тьфу, лучше бы эта соседка, чтобы согреться, мужика пускала», – подумал он и снова уткнулся в письмо. «Разумеется, все это плохо кончилось. Сейчас соседка в больнице с депрессией и ожогами нижних конечностей. И хорошо еще, что так все обошлось, могла бы и до смерти сгореть, когда юбка вспыхнула». Росляков оторвался от письма и потрогал горячий лоб ладонью. Он чувствовал, что от такого чтения заболевает. Кажется, в газету пишут одни нездоровые люди. «В архив», – написал он на паспорте письма и начал читать следующее послание.
На этот раз закончить чтение ему не дал Женька Курочкин. Появившись в комнате беззвучно, словно привидение, он склонился над столом. Росляков, наконец, поднял глаза.
– А, это ты, – сказал Росляков – Я и не узнал тебя с первого взгляда. Ты сильно изменился за эту ночь. Как-то постарел. Думал, ты до сих пор дрыхнешь на моем диване.
– Зашел просить прощения, – Курочкин снял очки и ощупал пальцами отечное лицо. – За то, что шумел ночью, и вообще. Что-то я завелся, сам не пойму с чего.
– Вот и я не пойму, – Росляков посмотрел на Курочкина сурово. – Шел бы ты к себе, отвернулся к окну и сидел тихо, а не бегал по чужим кабинетам, не светился. Видок у тебя ещё тот, дикий какой-то видок. Умойся что ли.
Росляков сунул в ладонь Курочкина мятную жвачку, и деликатно выпроводил посетителя из своей комнаты.
– Пьянству объявляю войну, – исчезая, заверил Женька. – Войну до последнего стакана.
– Бог в помощь.
Росляков плотно уселся на стуле, решив не отрываться от чтения ни при каких обстоятельствах, распечатал пачку сигарет, собираясь с мыслями, но тут зазвенел телефон. Оказалось, звонила Марина, пропавшая неизвестно куда.
– Ты прости, – голос Марины был таким, будто она всерьез чем-то расстроена. – В прошлый раз по телефону наговорила тебе всякой чепухи. Не обращай внимания и близко к сердцу не принимай.
– Я и не принимаю, – Росляков достал из верхнего ящика залежавшуюся покрытую белым налетом шоколадку, с усилием надкусил её. – Даже внимания не обращаю на такие пустяки, – шоколад оказался пресным, совершенно безвкусным.
– Ты что, завтракаешь? – спросила Марина.
– Угадала, яичницу ем, – Росляков бросил надкусанную шоколадку в мусорную корзину. – Мы тут вместе с редактором отдела по случаю приобрели керогаз, почти новый. Поставил его в своем кабинете, Крошкин сковородку из дома принес, а я кастрюлю. Готовлю иногда яичницу, суп варю из концентратов. Начальнику гороховый нравится. Завтракаем и обедаем прямо на рабочем месте. Удобно, а главное, дешево. Заходи сегодня ко мне на работу. Я как раз солянку готовлю. Останешься довольна.
– Особой домовитости за тобой никогда не замечалось, – голос Марины становился сердитым. – Я хочу тебя попросить вот о чем. Найди время, чтобы встретиться с одним моим хорошим знакомым. Поэтом. Как бы тебе это объяснить…
– Что, новый поклонник? Не потерплю.
– Оставь свои шутки, – голос Марины сделался жалобным. – Он очень хороший человек. Просто редкостный. Недавно выпустил свой первый сборник лирических стихов.
– А зачем мне встречаться с твоим знакомым, да ещё вдобавок поэтом? – Росляков прикурил сигарету. – Досуг мне есть с кем провести, а твой поэт не лучшая компания.
– Просто это он хочет с тобой поговорить, вернее, я хочу, чтобы ты с ним поговорил, – интонации Марины, что случалось крайне редко, сделались просительными. – Хотя бы завтра. Нужно, чтобы ты написал рецензию на его книгу. Или сделал с ним интервью. Стихи сейчас плохо расходятся, а творческий человек нуждается в поддержке. Понял?
– Ничего себя, – Росляков покачал головой. – Значит, он будет валяться на диване, плевать в потолок и сочинять в свое удовольствие стишки. А мне читай эту мутотень, да ещё рецензии строчи, так?
– Какая же ты неблагодарная свинья. Сколько раз я тебе деньги одалживала без отдачи, в лепешку расшибалась…
– Хорошо-хорошо, – моментально сдался страдающий мигренью Росляков.
Марина, видимо, воспаряла духом. Попрощавшись, она положила трубку. Росляков, к которому с головной болью вернулось самое муторное настроение, снова попытался приняться за письма. Он уже снял с верха стопки новое письмо, но тут дверь приоткрылась, и в кабинет просунулась голова отца.
– Это ты? – удивился Росляков.
– Нет, не я, – Виктор Васильевич с первого взгляда оценил состояние сына, он прошел в кабинет, но даже не присел на стул. – Надо бы пошептаться. Но только не здесь. Ты обедал? Вот и хорошо, я тоже ещё не обедал.
– Зачем мне тебя стеснять? Смотрю, ты все работаешь, все трудишься, – отец с меланхолическим видом жевал сосиску. – Нравится тебе твоя работа?
– Ну, как тебе сказать, – Росляков отвел глаза в сторону, смотреть на медленно жующего, слюнявящего сосиску отца почему-то было неприятно. – Я ведь ничего другого делать не умею.
– Многие люди говорят себе: я занимаюсь этим делом, потому что ничего другого в жизни делать просто не умею. Дурацкое утверждение. Оно погубило многих неплохих людей, способных. На самом деле человек способен заниматься очень разными вещами, не той ерундой, которой научился в институте. Я туманно выражаюсь. И вообще не то время выбрал для разговоров за жизнь.
– Да нет, какая разница, когда об этом говорить, – Росляков проглотил ложку салата, сделал из стакана глоток пива. – Я работаю, мне здесь совсем неплохо платят. Хватает на выпивку, и даже копейки остаются на закуску.
– Понятно, – отец почему-то все никак не мог справиться с сосиской. – Значит, жизнь удалась?
Росляков задумался. Себе он старался таких вопросов не задавать, отвечать отцу искренне не хотелось. Толстые витринные стекла кафе запотели изнутри, они сочились влагой, улица с автомобилями и пешеходами стала почти неразличимой, она текла рекой за этими стеклами, унося неизвестно куда своим серым потоком короткий зимний день.
– Моя жизнь, наверное, ещё не состоялась, – сказал Росляков. – И вообще иногда мне кажется, что она никогда не состоится. Не знаю почему, но иногда мне кажется, что жизнь уйдет вот так, день за днем. Просочится, как вода сквозь пальцы, но так и не состоится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Я не в смысле карьеры… А все как-то – мимо, – Росляков не зная, как точно выразить свою мысль, щелкнул пальцами. – На всех фронтах – мимо. Ты меня понимаешь?
– Как бы там ни было, в твоей колоде ещё много козырей, – отец покончил с сосиской. – Все можно изменить, исправить. Банальность, но все в жизни зависит от тебя самого.
– Мне почему-то кажется, что лично от меня в жизни вообще ничего не зависит. Кажется, что я самому себе даже не принадлежу. За меня все время кто-то принимает решения. Ну, начальство, женщины… А я так, какой-то обмылок в их скользких руках.
– Ты уж скажешь, обмылок, – отец улыбнулся.
– У меня сейчас сложный период в жизни. А этот кошмар, ну, все эти события, это самоубийство Овечкина и так далее, они просто выбили меня из колеи. Я вспоминаю обо всем этом и содрогаюсь от ужаса. Мне иногда кажется, что это случилось вовсе не со мной. Похоже на раздвоение личности. И ещё кажется, что эта история никогда не кончится, а если и кончится, то обязательно чем-то кошмарным. Я не могу ни на чем сосредоточиться, ни на работе, ни на своих мыслях, ни на чем. Живу, как сплю. Мне кажется, что меня засасывает какая-то трясина, кажется, что я тону. И при этом не могу сопротивляться, не могу ничего сделать для себя самого, для своего спасения. Понимаешь? С тобой было что-то похожее?
«Мой муж работает на заводе скоро как тридцать лет. Я мужу много раз говорила, что язык доведет его до беды, но он ничего не слушал». Росляков потер пальцами затылок, начинала побаливать голова, и продолжил чтение. «А на днях мой муж был избит при исполнении своих трудовых обязанностей. Был избит прямо у токарного станка. Совершили нападение на моего мужа мастер цеха Журиков, раскритикованный на профсоюзном собрании, и его заместитель Пыжов. Сейчас мой муж отлеживается на больничном листе». Прервавшись, Росляков перевернул страницы, глянул, длинное ли письмо. Оказалось длинное.
– Мой муж, мой муж, мой муж, – сказал вслух Росляков, встал из-за стола и подошел к подоконнику, на котором пылился и зарастал грязью графин с водой. До краев, наполнив стакан, он осушил его в три глотка и поморщился от затхлого запаха жидкости.
Росляков отошел от окна, сел за письменный стол, но письмо дочитывать не стал, решив: если все письма читать внимательно, а потом составлять ответы, тут работы хватит ещё на неделю. «Автору дан ответ по телефону», – написал он на прикрепленной к письму бумажке, именуемой паспортом. «Направление – в архив», – приписал он внизу и взялся за следующее послание, удручающе скучное, усеянное грамматическими ошибками. Автор письма, ныне пенсионер, бывший пожарный из какого-то рабочего поселка, рассуждал, каким видом индивидуальной трудовой деятельности выгоднее заняться и с чего начинать восхождение к блистательным высотам большого предпринимательства.
«У нас в поселке плохо с мылом, давно нет завоза в магазин, – писал бывший пожарник. То есть мыло на прилавках имеется, но все дорогое, простому человеку не по карману. А где хозяйке купить простое мыло для постирушки? Выходит, негде. Или только в Москве, но там набегаешься за простым-то мылом. Я тут все рассчитал на досуге и решил в редакцию писать. По результатам моих вычислений, выходит, что я смогу один, самостоятельно обеспечить весь наш поселок дешевым мылом для постирушек и других хозяйственных нужд. Любая хозяйка большое спасибо мне скажет. Тем более что чан большой у меня уже есть, я и формы деревянные уже заготовил. Только вот с разрешениями этими, с бумажками канитель одна. И ещё помощника у меня нет, чтобы в мое малое предприятие бездомных бродячих собак поставлял, сырье, то есть для мыла».
Росляков снова помассировал затылок пальцами, после такого забористого чтения голова начинала болеть всерьез. Покопавшись в столе, он нашел пузырек импортного аспирина и принял сразу две таблетки. Запив лекарство затхлой водой из графина, он списал письмо бывшего пожарника в архив и принялся за следующее.
– Сговорились они все что ли? – неизвестно кого спросил Росляков. – Из сумасшедшего дома все эти письма.
Совсем юный мальчик подробно описывал, как отчим издевался над его матерью, бил её по пьяной лавочке смертным боем, а, избив, даже тушил о женщину окурки. «Ответьте мне, пожалуйста, – писал мальчик, – почему люди такие злые? Мне это очень важно знать, почему люди такие злые. Хуже собак». Росляков потер лоб ладонью и всерьез задумался над вопросом. «Если б я сам знал, мальчик, почему люди такие злые», – сказал он вслух и снова задумался. Росляков отложил в сторону страничку из ученической тетрадки, исписанную старательным крупным подчерком. Со вздохом он снял со стопки верхнее письмо, пробежал глазами два первых абзаца. Занятно… Но тут дверь открылась, на пороге возник редактор по отделу социальных проблем Крошкин. Он позевывал и часто моргал мутными глазами.
– Что, с письмами разбираешься? – Крошкин опустился на стул. – Что-нибудь интересное есть?
– Да как сказать, я ведь только начал, – осторожно ответил Росляков, опасаясь, что начальник подбросит ему новую порцию писем. – Вот читаю.
– И о чем читаешь? – Крошкин зевнул.
– Сам не знаю о чем, – чистосердечно признался Росляков. – Вроде о сексе, но, кажется, дальше может выплыть и имущественная проблема. Вот послушайте: «После того, как сосед насильно совершил со мной половой акт, он закопал мои трусы у себя на огороде под кустом смородины. Все доказательства имеются на месте, приезжайте. Сейчас сосед собирается передвинуть забор на мою территорию».
– Списывай в архив эту ерунду, не трать время, – сказал Крошкин. – У меня для тебя ещё письма есть.
– Я с этим сегодня не управлюсь, – чуть не застонал Росляков.
Но Крошкин уже поднялся со стула.
Росляков взялся за новое письмо. «Когда в нашем доме поздней осенью отключали отопление, моя соседка, чтобы согреться, вставала ногами на края горящей плиты и пускала себе под юбку струю горячего воздуха», – прочитал Росляков и поморщился. «Тьфу, лучше бы эта соседка, чтобы согреться, мужика пускала», – подумал он и снова уткнулся в письмо. «Разумеется, все это плохо кончилось. Сейчас соседка в больнице с депрессией и ожогами нижних конечностей. И хорошо еще, что так все обошлось, могла бы и до смерти сгореть, когда юбка вспыхнула». Росляков оторвался от письма и потрогал горячий лоб ладонью. Он чувствовал, что от такого чтения заболевает. Кажется, в газету пишут одни нездоровые люди. «В архив», – написал он на паспорте письма и начал читать следующее послание.
На этот раз закончить чтение ему не дал Женька Курочкин. Появившись в комнате беззвучно, словно привидение, он склонился над столом. Росляков, наконец, поднял глаза.
– А, это ты, – сказал Росляков – Я и не узнал тебя с первого взгляда. Ты сильно изменился за эту ночь. Как-то постарел. Думал, ты до сих пор дрыхнешь на моем диване.
– Зашел просить прощения, – Курочкин снял очки и ощупал пальцами отечное лицо. – За то, что шумел ночью, и вообще. Что-то я завелся, сам не пойму с чего.
– Вот и я не пойму, – Росляков посмотрел на Курочкина сурово. – Шел бы ты к себе, отвернулся к окну и сидел тихо, а не бегал по чужим кабинетам, не светился. Видок у тебя ещё тот, дикий какой-то видок. Умойся что ли.
Росляков сунул в ладонь Курочкина мятную жвачку, и деликатно выпроводил посетителя из своей комнаты.
– Пьянству объявляю войну, – исчезая, заверил Женька. – Войну до последнего стакана.
– Бог в помощь.
Росляков плотно уселся на стуле, решив не отрываться от чтения ни при каких обстоятельствах, распечатал пачку сигарет, собираясь с мыслями, но тут зазвенел телефон. Оказалось, звонила Марина, пропавшая неизвестно куда.
– Ты прости, – голос Марины был таким, будто она всерьез чем-то расстроена. – В прошлый раз по телефону наговорила тебе всякой чепухи. Не обращай внимания и близко к сердцу не принимай.
– Я и не принимаю, – Росляков достал из верхнего ящика залежавшуюся покрытую белым налетом шоколадку, с усилием надкусил её. – Даже внимания не обращаю на такие пустяки, – шоколад оказался пресным, совершенно безвкусным.
– Ты что, завтракаешь? – спросила Марина.
– Угадала, яичницу ем, – Росляков бросил надкусанную шоколадку в мусорную корзину. – Мы тут вместе с редактором отдела по случаю приобрели керогаз, почти новый. Поставил его в своем кабинете, Крошкин сковородку из дома принес, а я кастрюлю. Готовлю иногда яичницу, суп варю из концентратов. Начальнику гороховый нравится. Завтракаем и обедаем прямо на рабочем месте. Удобно, а главное, дешево. Заходи сегодня ко мне на работу. Я как раз солянку готовлю. Останешься довольна.
– Особой домовитости за тобой никогда не замечалось, – голос Марины становился сердитым. – Я хочу тебя попросить вот о чем. Найди время, чтобы встретиться с одним моим хорошим знакомым. Поэтом. Как бы тебе это объяснить…
– Что, новый поклонник? Не потерплю.
– Оставь свои шутки, – голос Марины сделался жалобным. – Он очень хороший человек. Просто редкостный. Недавно выпустил свой первый сборник лирических стихов.
– А зачем мне встречаться с твоим знакомым, да ещё вдобавок поэтом? – Росляков прикурил сигарету. – Досуг мне есть с кем провести, а твой поэт не лучшая компания.
– Просто это он хочет с тобой поговорить, вернее, я хочу, чтобы ты с ним поговорил, – интонации Марины, что случалось крайне редко, сделались просительными. – Хотя бы завтра. Нужно, чтобы ты написал рецензию на его книгу. Или сделал с ним интервью. Стихи сейчас плохо расходятся, а творческий человек нуждается в поддержке. Понял?
– Ничего себя, – Росляков покачал головой. – Значит, он будет валяться на диване, плевать в потолок и сочинять в свое удовольствие стишки. А мне читай эту мутотень, да ещё рецензии строчи, так?
– Какая же ты неблагодарная свинья. Сколько раз я тебе деньги одалживала без отдачи, в лепешку расшибалась…
– Хорошо-хорошо, – моментально сдался страдающий мигренью Росляков.
Марина, видимо, воспаряла духом. Попрощавшись, она положила трубку. Росляков, к которому с головной болью вернулось самое муторное настроение, снова попытался приняться за письма. Он уже снял с верха стопки новое письмо, но тут дверь приоткрылась, и в кабинет просунулась голова отца.
– Это ты? – удивился Росляков.
– Нет, не я, – Виктор Васильевич с первого взгляда оценил состояние сына, он прошел в кабинет, но даже не присел на стул. – Надо бы пошептаться. Но только не здесь. Ты обедал? Вот и хорошо, я тоже ещё не обедал.
* * * *
– Так ты, отец, так и не надумал переехать ко мне? – Росляков съел кусочек селедки, какой-то безвкусной, пресной.– Зачем мне тебя стеснять? Смотрю, ты все работаешь, все трудишься, – отец с меланхолическим видом жевал сосиску. – Нравится тебе твоя работа?
– Ну, как тебе сказать, – Росляков отвел глаза в сторону, смотреть на медленно жующего, слюнявящего сосиску отца почему-то было неприятно. – Я ведь ничего другого делать не умею.
– Многие люди говорят себе: я занимаюсь этим делом, потому что ничего другого в жизни делать просто не умею. Дурацкое утверждение. Оно погубило многих неплохих людей, способных. На самом деле человек способен заниматься очень разными вещами, не той ерундой, которой научился в институте. Я туманно выражаюсь. И вообще не то время выбрал для разговоров за жизнь.
– Да нет, какая разница, когда об этом говорить, – Росляков проглотил ложку салата, сделал из стакана глоток пива. – Я работаю, мне здесь совсем неплохо платят. Хватает на выпивку, и даже копейки остаются на закуску.
– Понятно, – отец почему-то все никак не мог справиться с сосиской. – Значит, жизнь удалась?
Росляков задумался. Себе он старался таких вопросов не задавать, отвечать отцу искренне не хотелось. Толстые витринные стекла кафе запотели изнутри, они сочились влагой, улица с автомобилями и пешеходами стала почти неразличимой, она текла рекой за этими стеклами, унося неизвестно куда своим серым потоком короткий зимний день.
– Моя жизнь, наверное, ещё не состоялась, – сказал Росляков. – И вообще иногда мне кажется, что она никогда не состоится. Не знаю почему, но иногда мне кажется, что жизнь уйдет вот так, день за днем. Просочится, как вода сквозь пальцы, но так и не состоится. Ты понимаешь, что я имею в виду? Я не в смысле карьеры… А все как-то – мимо, – Росляков не зная, как точно выразить свою мысль, щелкнул пальцами. – На всех фронтах – мимо. Ты меня понимаешь?
– Как бы там ни было, в твоей колоде ещё много козырей, – отец покончил с сосиской. – Все можно изменить, исправить. Банальность, но все в жизни зависит от тебя самого.
– Мне почему-то кажется, что лично от меня в жизни вообще ничего не зависит. Кажется, что я самому себе даже не принадлежу. За меня все время кто-то принимает решения. Ну, начальство, женщины… А я так, какой-то обмылок в их скользких руках.
– Ты уж скажешь, обмылок, – отец улыбнулся.
– У меня сейчас сложный период в жизни. А этот кошмар, ну, все эти события, это самоубийство Овечкина и так далее, они просто выбили меня из колеи. Я вспоминаю обо всем этом и содрогаюсь от ужаса. Мне иногда кажется, что это случилось вовсе не со мной. Похоже на раздвоение личности. И ещё кажется, что эта история никогда не кончится, а если и кончится, то обязательно чем-то кошмарным. Я не могу ни на чем сосредоточиться, ни на работе, ни на своих мыслях, ни на чем. Живу, как сплю. Мне кажется, что меня засасывает какая-то трясина, кажется, что я тону. И при этом не могу сопротивляться, не могу ничего сделать для себя самого, для своего спасения. Понимаешь? С тобой было что-то похожее?