Страница:
Но Сергеич ухватил её за рукав куртки. Он как-то криво презрительно улыбался, глаза неестественно яркие, блестящие, будто только что пару стаканов засадил. Маргарита Алексеевна хотела выдернуть руку, но хозяин вцепился в ткань куртки бульдожьей хваткой.
– Не уехала? – Сергеич выпустил изо рта облако свежего водочного перегара. – И правильно. Умная ты. Слышь, что говорю. Вечером ты жди. Приду. Соскучился за день-то.
– Пустите, вы… Пусти…
Но Сергей Сергеевич не отпускал. Вытянув шею, приблизил губы к самому её уху.
– У меня подагра шалит. А ты пожалеешь. Ведь пожалеешь?
В приливе нежности Сергеич хотел погладить её ладонью по волосам. Маргарита Алексеевна что есть силы рванула локоть на себя, высвободилась. Побежала к дому, едва не потеряв на бегу сапожки, прыгая через ступеньку, взлетела на крыльцо. Проскочив сени, закрыла дверь в свою комнату, повернула ключ в замке. Взяла подготовленный гвоздь, глубоко вбила его в стену из круглых тесаных бревен. Рядом вбила другой гвоздь.
В несколько ударов молотка загнула торчащие из стены гвозди. Взяла кусок веревки, завязала крепкий узел на дверной ручке, замотала веревку вокруг гвоздей, сделала ещё несколько узлов. Повернула ключ, подергала дверь и осталась довольна своим изобретением и работой. Снова заперла замок, положила молоток в ящик. Задернув занавески, села у стола, чувствуя, как дрожит правая нога.
Без десяти одиннадцать в сенях заскрипели половицы. Маргарита Алексеевна услышала тихие шаги под дверью. Сергеич долго дергал ручку двери с другой стороны.
– Слышь, не дури, – громко прошептал Сергей Сергеевич. – Не дури, тебе говорю.
Не услышав ответа, стал копаться в замке гнутым гвоздиком, стараясь повернуть и вытолкнуть торчащий с другой стороны ключ. Маргарита Алексеевна, сжавшись на стуле, наблюдала, как ключ зашевелился, сделал пол-оборота вокруг своей оси. Упал на пол.
Сергей Сергеевич вставил в скважину свой ключ, щелкнул замок. Натянулась двойная веревка, но дверь не открылась. Сергей Сергеевич с остервенением задергал ручку.
Кажется, гвозди вот-вот погнуться или веревка лопнет.
– Открывай, – прохрипел он. – Слышь, открывай. Сука проклятая, открой дверь. Хуже будет.
Маргарита Алексеевна молчала. Она почувствовала, как ладони сделались холодными и влажными, а губы потеряв чувствительность, сжались в ниточку. Она вновь испытала приступ странной предательской слабости.
– Через окно залезу, мать твою, – Сергей Сергеевич ударил по двери ногой. – И топор с собой возьму. Винегрет из тебя покрошить. Лучше пусти по-хорошему. Что б тебя… Блядина…
Сердце забилось часто, тяжелыми неровными толчками. Наверное, сейчас Сергеич просунет в образовавшуюся щель длинный кухонный нож, перережет веревки. Если он войдет в комнату… Лучше об этом не думать. Но если он все-таки окажется по эту сторону порога, Маргарита вряд ли найдет в себе силы для борьбы. Не сможет ничего сделать. Мысли, вялые и беспомощные, едва шевелись в голове.
– Открывай, гадина… Потаскуха…
Сергеич снова пнул дверь.
И вдруг тишина… За несколько секунд что-то изменилось с другой стороны двери. Нутряным металлическим звоном загудело корыто, подвешенное к стене. Упала какая-то деревяшка, Маргарита Алексеевна услышала неразборчивый женский шепот. Видимо, проснулась старуха хозяйка, выглянула в сени, застала своего мужика возле двери квартирантки. И увела его за собой в комнату от греха подальше.
Да уж, в неловком положении настигла мужа супруга. Но Сергеич дядька не промах. Наверняка, предусмотрел такой вариант, заранее придумал какое-то спасительное вранье. Мол, дрова в поленице перекладывал, замок чинил или что-то из этой оперы.
Маргарита Алексеевна вздохнула. Слава богу. С плеч словно гора свалилась. Она плеснула в воды, взяла чашку со стола, поднесла к пересохшим губам. Руки мелко дрожали. Ладно, слабость пройдет. Хотя бы сегодняшнюю ночь можно прожить относительно спокойно, не боясь этого грязного ублюдка.
А что будет завтра? Не известно. Маргарита Алексеевна сжала ладонями голову.
По прибытии на место предполагалось разделиться на четыре поисковых группы, которые пойдут в том направлении, которое взяли зэки. Группы будут двигаться параллельным курсом на расстоянии полукилометра одна от другой. Таким образом, местность прочешут, как гребенкой. Солдаты отборные здоровяки, собаки свежие, отдохнувшие, значит, смогут двигаться быстро, непрерывно. Отдыхать пять минут каждый час, начиная со второго часа пути. По расчетам Ткаченко, беглецов нагонят приблизительно через двенадцать часов, к вечеру. В худшем случае, к ночи. Дольше погоня, как ни крути, не затянется.
До деревни Прошкино, в окрестностях которой браконьер Смуров обнаружил пепелище костра, рыбью чешую и чьи-то следы, по здешним меркам рукой подать, километров сто с гаком. Это если добирались по прямой, а не проселками, не объездными путями. Если не повторять маршрут беглых зэков. Возглавивший операцию Ткаченко дал команду выезжать на трассу и жать на всю железку.
Через несколько часов грузовики въехали в Прошкино. Там захватили участкового инспектора, взявшегося показать, где обнаружены следы. По бездорожью до места добирались более часа. Наконец, машины остановились у болота, берега которого покрывала серая прошлогодняя осока. Ткаченко приказал солдатам выгружаться, открыть сухие пайки, перекусить и ждать его приказов. Ожидание не затянулось надолго.
Участковый инспектор, раздвигая руками сухие ветки, полез в заросли. Ткаченко в сопровождении капитана Аксаева, проводников с собаками проследовали за ним, внимательно осмотрел пепелища костра. Присев на корточки, кум вытащил вмерзший в грязь мелкий клочок обгоревшей бумаги, из которой, видимо, скручивали «козью ножку».
– Наш контингент, – Ткаченко поднял голову и подмигнул Аксаеву.
– Точно, наши, – согласился капитан. – Промысловики народ зажиточный. Они курят покупные сигареты, а не самокрутки.
Собаки, обнюхали пепелище костра и стали поглядывать на проводников в ожидании команды. Ткаченко вернулся к группе солдат, уже дожевавших сухой паек, сделал последний инструктаж. Через минуту, разбившись на пятерки, тронулись в путь. Собаки лаяли и рвали поводки.
Глава третья
– Не уехала? – Сергеич выпустил изо рта облако свежего водочного перегара. – И правильно. Умная ты. Слышь, что говорю. Вечером ты жди. Приду. Соскучился за день-то.
– Пустите, вы… Пусти…
Но Сергей Сергеевич не отпускал. Вытянув шею, приблизил губы к самому её уху.
– У меня подагра шалит. А ты пожалеешь. Ведь пожалеешь?
В приливе нежности Сергеич хотел погладить её ладонью по волосам. Маргарита Алексеевна что есть силы рванула локоть на себя, высвободилась. Побежала к дому, едва не потеряв на бегу сапожки, прыгая через ступеньку, взлетела на крыльцо. Проскочив сени, закрыла дверь в свою комнату, повернула ключ в замке. Взяла подготовленный гвоздь, глубоко вбила его в стену из круглых тесаных бревен. Рядом вбила другой гвоздь.
В несколько ударов молотка загнула торчащие из стены гвозди. Взяла кусок веревки, завязала крепкий узел на дверной ручке, замотала веревку вокруг гвоздей, сделала ещё несколько узлов. Повернула ключ, подергала дверь и осталась довольна своим изобретением и работой. Снова заперла замок, положила молоток в ящик. Задернув занавески, села у стола, чувствуя, как дрожит правая нога.
Без десяти одиннадцать в сенях заскрипели половицы. Маргарита Алексеевна услышала тихие шаги под дверью. Сергеич долго дергал ручку двери с другой стороны.
– Слышь, не дури, – громко прошептал Сергей Сергеевич. – Не дури, тебе говорю.
Не услышав ответа, стал копаться в замке гнутым гвоздиком, стараясь повернуть и вытолкнуть торчащий с другой стороны ключ. Маргарита Алексеевна, сжавшись на стуле, наблюдала, как ключ зашевелился, сделал пол-оборота вокруг своей оси. Упал на пол.
Сергей Сергеевич вставил в скважину свой ключ, щелкнул замок. Натянулась двойная веревка, но дверь не открылась. Сергей Сергеевич с остервенением задергал ручку.
Кажется, гвозди вот-вот погнуться или веревка лопнет.
– Открывай, – прохрипел он. – Слышь, открывай. Сука проклятая, открой дверь. Хуже будет.
Маргарита Алексеевна молчала. Она почувствовала, как ладони сделались холодными и влажными, а губы потеряв чувствительность, сжались в ниточку. Она вновь испытала приступ странной предательской слабости.
– Через окно залезу, мать твою, – Сергей Сергеевич ударил по двери ногой. – И топор с собой возьму. Винегрет из тебя покрошить. Лучше пусти по-хорошему. Что б тебя… Блядина…
Сердце забилось часто, тяжелыми неровными толчками. Наверное, сейчас Сергеич просунет в образовавшуюся щель длинный кухонный нож, перережет веревки. Если он войдет в комнату… Лучше об этом не думать. Но если он все-таки окажется по эту сторону порога, Маргарита вряд ли найдет в себе силы для борьбы. Не сможет ничего сделать. Мысли, вялые и беспомощные, едва шевелись в голове.
– Открывай, гадина… Потаскуха…
Сергеич снова пнул дверь.
И вдруг тишина… За несколько секунд что-то изменилось с другой стороны двери. Нутряным металлическим звоном загудело корыто, подвешенное к стене. Упала какая-то деревяшка, Маргарита Алексеевна услышала неразборчивый женский шепот. Видимо, проснулась старуха хозяйка, выглянула в сени, застала своего мужика возле двери квартирантки. И увела его за собой в комнату от греха подальше.
Да уж, в неловком положении настигла мужа супруга. Но Сергеич дядька не промах. Наверняка, предусмотрел такой вариант, заранее придумал какое-то спасительное вранье. Мол, дрова в поленице перекладывал, замок чинил или что-то из этой оперы.
Маргарита Алексеевна вздохнула. Слава богу. С плеч словно гора свалилась. Она плеснула в воды, взяла чашку со стола, поднесла к пересохшим губам. Руки мелко дрожали. Ладно, слабость пройдет. Хотя бы сегодняшнюю ночь можно прожить относительно спокойно, не боясь этого грязного ублюдка.
А что будет завтра? Не известно. Маргарита Алексеевна сжала ладонями голову.
* * *
На этот раз на поиски беглецов с зоны отправился не один, а четыре грузовика. В каждой машине находились три солдата, офицер, а также радист и проводник с собакой. Ткаченко взял с собой капитана Аксаева.По прибытии на место предполагалось разделиться на четыре поисковых группы, которые пойдут в том направлении, которое взяли зэки. Группы будут двигаться параллельным курсом на расстоянии полукилометра одна от другой. Таким образом, местность прочешут, как гребенкой. Солдаты отборные здоровяки, собаки свежие, отдохнувшие, значит, смогут двигаться быстро, непрерывно. Отдыхать пять минут каждый час, начиная со второго часа пути. По расчетам Ткаченко, беглецов нагонят приблизительно через двенадцать часов, к вечеру. В худшем случае, к ночи. Дольше погоня, как ни крути, не затянется.
До деревни Прошкино, в окрестностях которой браконьер Смуров обнаружил пепелище костра, рыбью чешую и чьи-то следы, по здешним меркам рукой подать, километров сто с гаком. Это если добирались по прямой, а не проселками, не объездными путями. Если не повторять маршрут беглых зэков. Возглавивший операцию Ткаченко дал команду выезжать на трассу и жать на всю железку.
Через несколько часов грузовики въехали в Прошкино. Там захватили участкового инспектора, взявшегося показать, где обнаружены следы. По бездорожью до места добирались более часа. Наконец, машины остановились у болота, берега которого покрывала серая прошлогодняя осока. Ткаченко приказал солдатам выгружаться, открыть сухие пайки, перекусить и ждать его приказов. Ожидание не затянулось надолго.
Участковый инспектор, раздвигая руками сухие ветки, полез в заросли. Ткаченко в сопровождении капитана Аксаева, проводников с собаками проследовали за ним, внимательно осмотрел пепелища костра. Присев на корточки, кум вытащил вмерзший в грязь мелкий клочок обгоревшей бумаги, из которой, видимо, скручивали «козью ножку».
– Наш контингент, – Ткаченко поднял голову и подмигнул Аксаеву.
– Точно, наши, – согласился капитан. – Промысловики народ зажиточный. Они курят покупные сигареты, а не самокрутки.
Собаки, обнюхали пепелище костра и стали поглядывать на проводников в ожидании команды. Ткаченко вернулся к группе солдат, уже дожевавших сухой паек, сделал последний инструктаж. Через минуту, разбившись на пятерки, тронулись в путь. Собаки лаяли и рвали поводки.
Глава третья
В четырнадцать ноль ноль поисковые группы остановились, сделали короткий перекур и тронулись дальше. Как и следовало ожидать, сухое пространство быстро кончилось, впереди до горизонта простиралась заболоченная низина, поверхность которой была вогнута, словно блюдце. Проводник собаки предложил обойти низину сухим краем, но Ткаченко уперся.
– Только напрямик, – скомандовал он. – Вперед.
Кум возглавил поисковую группу номер один, которая взяла на себя крайний правый сектор поисков. Но чем дальше в лесотундру уходили солдаты и офицеры, тем больше крепли опасения Ткаченко, что они идут не в тот направлении.
Люди быстро теряли силы, под ногами хлюпало крошево изо льда и черной протухшей воды. На болоте солдаты сбились с темпа, но не жалея себя, шли так быстро, как только можно было идти. По прикидкам Ткаченко, за час покрывали примерно два километра, никак не больше.
Во время очередного пятиминутного привала, который провели на ногах, потому что в воду и грязь не присядешь, Ткаченко приказал радисту передать трем другим группам, чтобы взяли семь градусов на восток.
К исходу дня ничего кардинальным образом не изменилось, поисковики продолжали двигаться на северо-восток, шли болотами, снова выходили на сухое пространство и снова попадали на болото. Однако никаких примет, никаких новых следов, оставленных беглецами, так и не обнаружили. Далекое негреющее солнце стояло низко над горизонтом, заболоченная кочковатая равнина все не кончалась.
– Вперед, вперед, – подгонял солдат Ткаченко, с которого уже сошло семь потов. – Не останавливаться.
Пропустив вперед проводника с собакой, кум сломал сухую березку, сделал шест и вошел в новое болото, не обозначенное на военной карте. Здесь в прежние годы проводили промышленную вырубку леса. Их льда торчали высокие сухостойные деревца и еловые пни, оставшиеся от спиленных деревьев. Возле пней образовался толстый нарост мха, нижняя часть дернины находилась в воде.
Когда сапоги попадали на подводный мох, ноги глубоко уходили в торфяную подушку, пока не доставали твердого грунта. На поверхность поднимались черные пузыри, жидкая грязь под ногами пенилась, клокотала, словно хотела засосать в себя людей. Хотя стояла минусовая температура, лед попадался лишь местами, поверхность торфяного болота почему-то почти не промерзала. Стоячая гнилая вода отражала серое безжизненное, свободное от птиц небо, пни и сухие умершие деревца.
Ткаченко шел следом за проводником собаки, держа в руках полутораметровый шест, конец которого время от времени опускал в грязь. Свободной рукой на ходу снимал с головы ушанку, вытирал мокрый от пота лоб. На душе у кума было неспокойно. Временами казалось, что болотистая низменность никогда не кончится, что сутками предстоит месить сапогами вонючую жижу, спотыкаться на гнилых корнях, оставшихся от вырубленного леса, по колено проваливаться в сфагновые мхи.
Ближе к вечеру стало ясно, что первоначальный расчет провалился, беглецов быстро не возьмешь. Но тут болотистая низина неожиданно осталась позади, группы одна за другой стали выбираться на сухое место, заросшее прошлогодней осокой и мелким колючим кустарником. Ткаченко вздохнул с облегчением, остановился выплеснуть воду из сапог.
Оставалось пять минут до очередного привала, когда слева взвилась в небо зеленая ракета, оставившая за собой дымный серый след. Значит, случилось что-то чрезвычайное. Через пару минут ожила рация.
Солдату кинули толстую веревку, он сумел пропустить петлю через плечи, накинул на грудь. Но нога под водой попала между корней засевшего в глубине пня. Кость сломалась в двух местах: чуть ниже колена и в голени. Нижний перелом – открытый. Из-под лопнувшей кожи вылезли костяные обломки.
Да и спасатели немного перестарались, навалились разом на конец веревки, слишком резко и сильно дернули. Петля сжала и поломала пострадавшему солдату ребра. Первая помощь оказана, на ногу наложили резиновый жгут, кровотечение остановилось. Но рана сильно загрязнена.
Выслушав сообщение, Ткаченко разразился отборной матерщиной, но быстро остыл. Когда идешь на такое дело, потери среди личного состава, считай, неизбежны и вообще надо быть готовым к неприятностям.
– Спиртом его разотрите, – велел Ткаченко. – И внутрь дайте. Сволочь, автомат утопил.
Он приказал расформировать вторую поисковую группу. Капитану Аксаеву и проводнику с собакой присоединиться к ним, к первой группе. И ещё кум приказал соорудить носилки из шинели и подручных деревяшек, положить на них пострадавшего Кузьмина, двум другим солдатам и радисту из расформированной группы нести его обратно. До того места, где остались грузовики. На одной из машин ехать на зону, а не просить помощи у местного деревенского коновала.
Едва Ткаченко закончил отдавать команды, как в нескольких метрах от него, за ближними кустами ивы, тонко пронзительно завыла овчарка Петка.
Кум бросился вперед, натолкнулся грудью на прапорщика проводника, бледного, как смерть. Ткаченко не сразу понял, что произошло.
На желто– черной траве, залитой кровью, повизгивая, волчком крутилась раненая Петка. Собака прижимала морду то к заду, то к земле, перебирала лапами. Пятилась назад, бросалась вперед, вертелась на месте, разбрызгивая вокруг себя капли густой бурой жидкости. Теперь собака не выла, а издавала глубокие протяжные звуки, похожие на стоны безнадежно больного, умирающего человека.
– Проклятый капкан, – сказал проводник. – Сволочи, гады. Она в капкан мордой попала, товарищ майор.
– А ты куда смотрел? – плюнул Ткаченко. – Проводник называется.
Сделав несколько шагов вперед, кум присел под кустом ивы. Большой покрытый налетом ржавчины капкан казался почти неразличимым на прошлогодней траве. Ткаченко представил себе картину случившегося.
Видимо, слишком молодая и любопытная Петка подошла к капкану, хотела понюхать оставленный там кусочек старого жилистого мяса. Щелкнула пружина, капкан сработал, отрубил собаке вытянутую морду. Верхняя и нижняя челюсть Петки, соединенные сухожилиями и кожей, остались лежать на земле.
Ткаченко поднял капкан двумя руками, но фабричный номер и год выпуска оказались тщательно затерты напильником. За последнее время слишком много браконьеров развелось в лесотундре, а дичи, наоборот, здорово поубавилось. А капкан хороший, на крупного зверя рассчитал. Попадись в эту ловушку беглые зэки, кто-то из них отсюда на одной ноге ушел. Но досталось безответной собаке.
Ткаченко встал, широко размахнувшись, забросил капкан в заросли кустарника. Затем расстегнул кобуру. Приблизившись к собаке на расстояние шага, прикончил её выстрелом в ухо.
– Разрешите, могилу Петке выкопать, – шагнул к Ткаченко проводник. – Я вас догоню.
– Отставить могилу, – покачал головой кум. – Не до этого сейчас.
Проводник, понимавший, что спорить с кумом бесполезно, отступил.
– Перекур, – крикнул Ткаченко, чтобы все слышали. – Через пять минут идем дальше.
Однако пяти минут Аксаеву и проводнику с собакой не хватило, чтобы найти в зарослях группу майора Ткаченко. Пришлось дожидаться четверть часа. Наконец, затянувшийся перекур подошел к концу. По сухому месту пошли быстрее.
В шесть вечера первая группа вышла к реке Ижма, дальше шагали вдоль берега. Где-то через час собака остановилась и, опустив морду вниз, залаяла.
Пока подошел захромавший Ткаченко, проводник вместе с Аксаевым спустился с крутого откоса к реке, подняли наверх палатку, кое-какие носильные вещи, пакет с заплесневевшими сухарями.
Кум осмотрел добычу жадными глазами, приказал радисту связаться с начальником колонии Соболевым, доложить ему обстановку. Затем Ткаченко сел на землю, стянул сапоги и мокрые носки. Стал задумчиво разглядывать стертые ноги, покрытые розовыми скороспелыми волдырями.
– Может, костер развести? – предложил Аксаев. – Просушиться.
– Отставить костер, – помотал головой Ткаченко.
Кум подозвал к себе солдата, дал команду пустить красную ракету. Это сигнал общего сбора.
Настала пора сказать личному составу несколько добрых слов. Порой начальственное одобрение, простое человеческое внимание тонизирует лучше спирта. И еще: в людях должен проснуться охотничий азарт. Через полчаса три группы собрались берегу, люди сошлись полукругом. Ткаченко продемонстрировал солдатам и офицерам найденную палатку, потряс в воздухе грязным тряпьем, что Урманцев неосторожно вывалил из мешка.
– Мы у них на хвосте, потому что идем хорошо, – сказал кум. – Пять минут на то, чтобы подкрепиться. Затем снова разбиваемся на группы, по зеленой ракете идем дальше. Пятьдесят пять минут на ногах и пятиминутный перекур. Может, этой ночью возьмем их тепленькими. Может, утром. Потерпите. Теперь уж недолго осталось.
– Не завидую этим сволочам, – усмехнулся Аксаев.
– Я тоже, – согласился Ткаченко.
Климов замыкал шествие, и все больше отставал. Голова сделалась легкой и кружилась от слабости, а ноги, наоборот, потяжелели, еле двигались, руки безжизненно болтались вдоль туловища. Шея занемела, потеряла чувствительность, во рту накапливалась вязкая кислая слюна, Климов выталкивал слюну языком, но плевки почему-то попадали то на штаны, то на сапоги.
Цыганков, тащивший мешок, часто оборачивался назад, спрашивал:
– Ну, чего ты? Чего?
Климов не отвечал, ему казалось, что стоит только открыть рот, произнести несколько слов, как вместе с этими словами от него уйдут последние ещё нерастраченные силы. А сил этих и так-то осталось с наперсток. Ближе к ночи, вошли в низкорослые березовые заросли. Когда колкие твердые, как проволока, ветки стегнули Климова по лицу, он неожиданно потерял ориентировку в пространстве.
Небо поменялось местом с землей. Маленькое солнце оказалось под правым башмаком, а башмак на вечернем небе. Климов коротко вскрикнул, повалился на грудь, раскинув руки по сторонам. Ударился лбом о камень, поросший рыжим мхом, и даже не почувствовал боли.
Урманцев, услышав крик, оглянулся, заспешил обратно. Вместе с Цыганковым они перевернули Климова на спину, расстегнули пуговицы бушлата, подложили под голову мешок.
– Ничего, – прошептал Климов, едва двигая белыми губами. – Я уже в порядке. Все нормально.
– Ты можешь идти дальше? – спросил Урманцев.
Климов сел, привалившись спиной к стволу березы. Он старался побороть головокружение, но безуспешно: карликовые березы водили вокруг него хоровод. А земля качалась, как палуба попавшего в шторм корабля.
– Порядок, – ответил Климов. – Я могу идти.
– Все ясно, – вздохнул Урманцев.
Пришлось устраивать незапланированный привал. Урманцев развязал мешок, вытащил пакет сушеной каши и воблу. Цыганков в мгновение ока покидал пригоршни каши в рот, разорвал рыбешку на мелкие куски и проглотил не пережевывая. Климов, испытывал позывы тошноты, он отказался от еды, попросил только глоток воды. Урманцев отошел в сторону, нашел место, где лежал свежий подтаявший сверху снег. Вернувшись, он сунул в открытый рот Климова плоскую ледышку, похожую на сливочный пломбир.
Хорошо. Климов закрыл глаза, ощутив, как сладко тает во рту лед. Через минуту он открыл глаза и увидел в высоком небе зеленую ракету, волочившую за собой шлейф серого дыма. Климов, не поверив глазам, сморгнул, ракета продолжала висеть в небе.
– Что это? – он показал пальцем вверх.
Урманцев оглянулся, замер на месте и выругался.
– Ракета, – сказал он. – За нами погоня. На взгляд до них километров десять, а то и все пятнадцать.
– Похоже, кранты, – добавил Цыганков. – Похоже, не уйти нам.
Климов, оттолкнувшись ладонями от земли, поднялся на ноги. Слабость ещё не оставила его, но идти можно.
Урманцев вытащил из мешка кулек махорки, посыпал табаком землю. Цыганков забросил заметно похудевший мешок за спину, пошел первым, Климов за ним. Последним шагал Урманцев, на ходу посыпая следы махрой. Небо нахмурилось, подул северный ветер, нагоняя с реки холод и промозглую сырость. Полетели мокрые снежные хлопья, крупные, словно вырезанные из бумаги.
Через полчаса заросли березняка закончились. Цыганков остановился, дожидаясь, когда подойдут остальные.
– Смотрите, – он показал пальцем вперед.
На невысоком пригорке стояло несколько черных от старости домов, рубленных из ели и крытых тесом. Из трубы ближнего дома поднималось дымное облачко, тускло светились окна, но не электрическим светом. Видимо, в избе горела одна или несколько керосиновых ламп.
Собаки не лаяли, от человеческого жилья тянуло не теплом, а гнилым запустением, будто здесь вовсе и не люди живут, а семьи упырей. Климов смотрел на избы из-за плеча Цыганкова. Холодок неосознанного страха вдруг пробежал от шеи до самых пяток.
Климов повернулся к Урманцеву, тронул его за плечо.
– Обойдем стороной?
Урманцев в задумчивости поскреб пальцами заросший щетиной подбородок.
– Цыганков на разведку сходит.
– Почему опять я? – Цыганков выпучил глаза.
– Иди, не торгуйся, – поморщился Урманцев. – Некогда нам торговаться.
Цыганков сбросил на землю мешок, пригибаясь к земле, стал подниматься на пригорок. Он пролез под продольной перекладиной забора, никем не замеченный, прокрался к избе. Поставил стоймя высокое толстое полено, забрался на него ногами, заглянул в освещенное окно и пошатнулся, чуть не грохнулся вниз.
Посередине комнаты, точно под верхней балкой, стоял самодельный стол, покрытый плюшевой скатертью и застеленный сверху сухой соломой. На столе лежал бородатый мужик, совершенно голый, с костлявым синюшным лицом. С первого взгляда понятно – жмурик. К дальней стене прислонили струганную крышку гроба. Цыганков пригляделся. А крышка-то не простая, полностью вытесанная из колоды.
Над трупом стояли ещё три мужика, тоже бородатых. Один опустил нос в толстую книгу и, не отрываясь, нараспев бубнил молитву.
Тот, что помоложе, держал тазик, полный воды. Третий мужик, самый старый, седой, макал руку в воду и обтирал покойного тыльной стороной ладони. Закончив обмывание, старик достал из кармана штанов моток суровых ниток. Отрывая от мотка кусочки, перевязывал ими коленные суставы, локтевые сгибы, предплечья. Закончив с обмыванием и нитками, старик подошел к гробовой крышке, оторвал от неё щепку и этой щепкой принялся расчесывать волосы мертвеца.
Придя в себя после первого потрясения, Цыганков разглядел некоторые детали. Вход в комнату был загорожен самотканой холщовой простыней. Ни люстры, ни лампочки под потолком не было. По углам на лавках расставили керосиновые лампы, освещавшие комнату.
Старик достал из кармана красненький матерчатый пояс. Минуту постоял с закрытыми глазами, прошептал что-то себе под нос. Затем просунул руку под труп, повязал поясок на голое тело, но узла не сделал.
Покончив с этим делом, мужики приподняли труп, натянули на него штаны, носки и длинную рубаху. Подняли на стол гроб, переложили в него покойника, расставили и зажгли по углам гроба и на его середине шесть свечей. Повернули труп ногами к углу с иконами. Затем старик взял из рук молодого мужика церковную книгу и принялся читать пластырь. Простыню, закрывавшую дверь сняли, в комнату вошли четыре женщины и один мужик.
Цыганков спрыгнул с колоды, с ходу перемахнул низкий забор и побежал березовым зарослям.
– Тебя только за смертью посылать, – заскрипел зубами Урманцев, продрогший до костей.
Цыганков коротко пересказал только что виденные сцены и от себя добавил.
– Я чуть со страху в штаны не наложил.
– Это не для слабонервных, – кивнул Климов, к нему снова вернулась слабость, а голова шла кругом. Рот был полон кисловатой вязкой слюны. – Наложишь тут в штаны.
– Покойнику на голое тело пояс тряпичный надели, а суставы нитками обвязали, – вспомнил новые детали Цыганков. – А на ноги лапти, хотя сами в сапогах ходят. И щепкой волосы расчесывали. Короче, дурдом на выезде.
– Это староверы, раскольники, – сказал Урманцев. – Тут их странниками или бегунами называют.
– Почему бегунами? – спросил Цыганков.
– Потому что от любой власти они бегали на край света. А пояс у них на голое тело у них и при жизни положено носить. И мужикам и бабам. Никогда не снимают с себя, пока пояс тот на теле не истлеет. Когда провожают покойника в иной мир, надевают новый пояс. А суставы перевязывают суровыми нитками, чтобы нечистая сила не крутила руки и ноги.
– Тьфу, – плюнул Цыганков. – Надо дальше идти.
Урманцев отрицательно покачал головой
– А я вот что думаю, – он показал пальцем на Климова. – С ним от погони все равно не убежать. К завтрашнему утру нас достанут. Может, этих раскольников нам бог послал. Фраера к нашему брату сочувствия не имеют. А вот раскольники,они сами такие же, как мы.
– И что ты предлагаешь? – спросил Климов.
– Испытать судьбу, – ответил Урманцев. – Фартовый я ли так… Ждите меня здесь. Если свисну два раза, поднимайтесь наверх, к избе.
Урманцев пошел вперед, пролез под перекладину забора и почти скрылся за сараем, но потом возник на высоком крыльце. Снизу можно было разглядеть, как он стучится в дверь. Долго не открывали, наконец, на крыльцо выполз тот самый старик, читавший пластырь. Разговор оказался недолгим. Урманцев дважды коротко свистнул, махнул рукой.
Старик повел Климова в сарай, повернул завертку, открыл дверь, сколоченную из горбыля. Поставив керосиновую лампу на земляной пол, наклонился, словно хотел поднять вылезший из земли корешок или щепку. На самом деле то был вовсе не корешок, а ручка утопленного в земле люка.
– Спускайся вниз, – сказал старик. Голос у него оказался тонкий, дребезжащий. Говорил старик нараспев, растягивая гласные звуки, словно молитву читал. – Там и обожди.
Распахнув створку люка, он показал пальцем вниз, поднял лампу, освещая подвал. Климов подошел к краю, увидел деревянную лестницу, ведущую в темноту. Сделал несколько осторожных шагов. Старик сверху передал Климову лампу. Спустившись вниз, Климов огляделся по сторонам. В этом темном подвале Климов на минуту почувствовал себя заживо похороненным, но страхи быстро прошли.
– Только напрямик, – скомандовал он. – Вперед.
Кум возглавил поисковую группу номер один, которая взяла на себя крайний правый сектор поисков. Но чем дальше в лесотундру уходили солдаты и офицеры, тем больше крепли опасения Ткаченко, что они идут не в тот направлении.
Люди быстро теряли силы, под ногами хлюпало крошево изо льда и черной протухшей воды. На болоте солдаты сбились с темпа, но не жалея себя, шли так быстро, как только можно было идти. По прикидкам Ткаченко, за час покрывали примерно два километра, никак не больше.
Во время очередного пятиминутного привала, который провели на ногах, потому что в воду и грязь не присядешь, Ткаченко приказал радисту передать трем другим группам, чтобы взяли семь градусов на восток.
К исходу дня ничего кардинальным образом не изменилось, поисковики продолжали двигаться на северо-восток, шли болотами, снова выходили на сухое пространство и снова попадали на болото. Однако никаких примет, никаких новых следов, оставленных беглецами, так и не обнаружили. Далекое негреющее солнце стояло низко над горизонтом, заболоченная кочковатая равнина все не кончалась.
– Вперед, вперед, – подгонял солдат Ткаченко, с которого уже сошло семь потов. – Не останавливаться.
Пропустив вперед проводника с собакой, кум сломал сухую березку, сделал шест и вошел в новое болото, не обозначенное на военной карте. Здесь в прежние годы проводили промышленную вырубку леса. Их льда торчали высокие сухостойные деревца и еловые пни, оставшиеся от спиленных деревьев. Возле пней образовался толстый нарост мха, нижняя часть дернины находилась в воде.
Когда сапоги попадали на подводный мох, ноги глубоко уходили в торфяную подушку, пока не доставали твердого грунта. На поверхность поднимались черные пузыри, жидкая грязь под ногами пенилась, клокотала, словно хотела засосать в себя людей. Хотя стояла минусовая температура, лед попадался лишь местами, поверхность торфяного болота почему-то почти не промерзала. Стоячая гнилая вода отражала серое безжизненное, свободное от птиц небо, пни и сухие умершие деревца.
Ткаченко шел следом за проводником собаки, держа в руках полутораметровый шест, конец которого время от времени опускал в грязь. Свободной рукой на ходу снимал с головы ушанку, вытирал мокрый от пота лоб. На душе у кума было неспокойно. Временами казалось, что болотистая низменность никогда не кончится, что сутками предстоит месить сапогами вонючую жижу, спотыкаться на гнилых корнях, оставшихся от вырубленного леса, по колено проваливаться в сфагновые мхи.
Ближе к вечеру стало ясно, что первоначальный расчет провалился, беглецов быстро не возьмешь. Но тут болотистая низина неожиданно осталась позади, группы одна за другой стали выбираться на сухое место, заросшее прошлогодней осокой и мелким колючим кустарником. Ткаченко вздохнул с облегчением, остановился выплеснуть воду из сапог.
Оставалось пять минут до очередного привала, когда слева взвилась в небо зеленая ракета, оставившая за собой дымный серый след. Значит, случилось что-то чрезвычайное. Через пару минут ожила рация.
* * *
Из группы, которую вел капитан Аксаев, передали, что есть первая потеря. Сержант Кузьмин, замыкавший цепочку, провалился в глубокую вымоину, ушел с головой в ил и болотную воду. Но невероятным усилием выбрался на поверхность, скинул с себя сначала автомат, затем тяжелую шинель, тащившую ко дну. Сумел продержаться на плаву. Слава богу, человек жив.Солдату кинули толстую веревку, он сумел пропустить петлю через плечи, накинул на грудь. Но нога под водой попала между корней засевшего в глубине пня. Кость сломалась в двух местах: чуть ниже колена и в голени. Нижний перелом – открытый. Из-под лопнувшей кожи вылезли костяные обломки.
Да и спасатели немного перестарались, навалились разом на конец веревки, слишком резко и сильно дернули. Петля сжала и поломала пострадавшему солдату ребра. Первая помощь оказана, на ногу наложили резиновый жгут, кровотечение остановилось. Но рана сильно загрязнена.
Выслушав сообщение, Ткаченко разразился отборной матерщиной, но быстро остыл. Когда идешь на такое дело, потери среди личного состава, считай, неизбежны и вообще надо быть готовым к неприятностям.
– Спиртом его разотрите, – велел Ткаченко. – И внутрь дайте. Сволочь, автомат утопил.
Он приказал расформировать вторую поисковую группу. Капитану Аксаеву и проводнику с собакой присоединиться к ним, к первой группе. И ещё кум приказал соорудить носилки из шинели и подручных деревяшек, положить на них пострадавшего Кузьмина, двум другим солдатам и радисту из расформированной группы нести его обратно. До того места, где остались грузовики. На одной из машин ехать на зону, а не просить помощи у местного деревенского коновала.
Едва Ткаченко закончил отдавать команды, как в нескольких метрах от него, за ближними кустами ивы, тонко пронзительно завыла овчарка Петка.
Кум бросился вперед, натолкнулся грудью на прапорщика проводника, бледного, как смерть. Ткаченко не сразу понял, что произошло.
На желто– черной траве, залитой кровью, повизгивая, волчком крутилась раненая Петка. Собака прижимала морду то к заду, то к земле, перебирала лапами. Пятилась назад, бросалась вперед, вертелась на месте, разбрызгивая вокруг себя капли густой бурой жидкости. Теперь собака не выла, а издавала глубокие протяжные звуки, похожие на стоны безнадежно больного, умирающего человека.
– Проклятый капкан, – сказал проводник. – Сволочи, гады. Она в капкан мордой попала, товарищ майор.
– А ты куда смотрел? – плюнул Ткаченко. – Проводник называется.
Сделав несколько шагов вперед, кум присел под кустом ивы. Большой покрытый налетом ржавчины капкан казался почти неразличимым на прошлогодней траве. Ткаченко представил себе картину случившегося.
Видимо, слишком молодая и любопытная Петка подошла к капкану, хотела понюхать оставленный там кусочек старого жилистого мяса. Щелкнула пружина, капкан сработал, отрубил собаке вытянутую морду. Верхняя и нижняя челюсть Петки, соединенные сухожилиями и кожей, остались лежать на земле.
Ткаченко поднял капкан двумя руками, но фабричный номер и год выпуска оказались тщательно затерты напильником. За последнее время слишком много браконьеров развелось в лесотундре, а дичи, наоборот, здорово поубавилось. А капкан хороший, на крупного зверя рассчитал. Попадись в эту ловушку беглые зэки, кто-то из них отсюда на одной ноге ушел. Но досталось безответной собаке.
Ткаченко встал, широко размахнувшись, забросил капкан в заросли кустарника. Затем расстегнул кобуру. Приблизившись к собаке на расстояние шага, прикончил её выстрелом в ухо.
– Разрешите, могилу Петке выкопать, – шагнул к Ткаченко проводник. – Я вас догоню.
– Отставить могилу, – покачал головой кум. – Не до этого сейчас.
Проводник, понимавший, что спорить с кумом бесполезно, отступил.
– Перекур, – крикнул Ткаченко, чтобы все слышали. – Через пять минут идем дальше.
Однако пяти минут Аксаеву и проводнику с собакой не хватило, чтобы найти в зарослях группу майора Ткаченко. Пришлось дожидаться четверть часа. Наконец, затянувшийся перекур подошел к концу. По сухому месту пошли быстрее.
В шесть вечера первая группа вышла к реке Ижма, дальше шагали вдоль берега. Где-то через час собака остановилась и, опустив морду вниз, залаяла.
Пока подошел захромавший Ткаченко, проводник вместе с Аксаевым спустился с крутого откоса к реке, подняли наверх палатку, кое-какие носильные вещи, пакет с заплесневевшими сухарями.
Кум осмотрел добычу жадными глазами, приказал радисту связаться с начальником колонии Соболевым, доложить ему обстановку. Затем Ткаченко сел на землю, стянул сапоги и мокрые носки. Стал задумчиво разглядывать стертые ноги, покрытые розовыми скороспелыми волдырями.
– Может, костер развести? – предложил Аксаев. – Просушиться.
– Отставить костер, – помотал головой Ткаченко.
Кум подозвал к себе солдата, дал команду пустить красную ракету. Это сигнал общего сбора.
Настала пора сказать личному составу несколько добрых слов. Порой начальственное одобрение, простое человеческое внимание тонизирует лучше спирта. И еще: в людях должен проснуться охотничий азарт. Через полчаса три группы собрались берегу, люди сошлись полукругом. Ткаченко продемонстрировал солдатам и офицерам найденную палатку, потряс в воздухе грязным тряпьем, что Урманцев неосторожно вывалил из мешка.
– Мы у них на хвосте, потому что идем хорошо, – сказал кум. – Пять минут на то, чтобы подкрепиться. Затем снова разбиваемся на группы, по зеленой ракете идем дальше. Пятьдесят пять минут на ногах и пятиминутный перекур. Может, этой ночью возьмем их тепленькими. Может, утром. Потерпите. Теперь уж недолго осталось.
– Не завидую этим сволочам, – усмехнулся Аксаев.
– Я тоже, – согласился Ткаченко.
* * *
Урманцев не рискнул идти вдоль реки. Место голое, берег хорошо просматривается со всех сторон. Куда безопаснее отвернуть в сторону, двигаясь параллельным реке курсом.Климов замыкал шествие, и все больше отставал. Голова сделалась легкой и кружилась от слабости, а ноги, наоборот, потяжелели, еле двигались, руки безжизненно болтались вдоль туловища. Шея занемела, потеряла чувствительность, во рту накапливалась вязкая кислая слюна, Климов выталкивал слюну языком, но плевки почему-то попадали то на штаны, то на сапоги.
Цыганков, тащивший мешок, часто оборачивался назад, спрашивал:
– Ну, чего ты? Чего?
Климов не отвечал, ему казалось, что стоит только открыть рот, произнести несколько слов, как вместе с этими словами от него уйдут последние ещё нерастраченные силы. А сил этих и так-то осталось с наперсток. Ближе к ночи, вошли в низкорослые березовые заросли. Когда колкие твердые, как проволока, ветки стегнули Климова по лицу, он неожиданно потерял ориентировку в пространстве.
Небо поменялось местом с землей. Маленькое солнце оказалось под правым башмаком, а башмак на вечернем небе. Климов коротко вскрикнул, повалился на грудь, раскинув руки по сторонам. Ударился лбом о камень, поросший рыжим мхом, и даже не почувствовал боли.
Урманцев, услышав крик, оглянулся, заспешил обратно. Вместе с Цыганковым они перевернули Климова на спину, расстегнули пуговицы бушлата, подложили под голову мешок.
– Ничего, – прошептал Климов, едва двигая белыми губами. – Я уже в порядке. Все нормально.
– Ты можешь идти дальше? – спросил Урманцев.
Климов сел, привалившись спиной к стволу березы. Он старался побороть головокружение, но безуспешно: карликовые березы водили вокруг него хоровод. А земля качалась, как палуба попавшего в шторм корабля.
– Порядок, – ответил Климов. – Я могу идти.
– Все ясно, – вздохнул Урманцев.
Пришлось устраивать незапланированный привал. Урманцев развязал мешок, вытащил пакет сушеной каши и воблу. Цыганков в мгновение ока покидал пригоршни каши в рот, разорвал рыбешку на мелкие куски и проглотил не пережевывая. Климов, испытывал позывы тошноты, он отказался от еды, попросил только глоток воды. Урманцев отошел в сторону, нашел место, где лежал свежий подтаявший сверху снег. Вернувшись, он сунул в открытый рот Климова плоскую ледышку, похожую на сливочный пломбир.
Хорошо. Климов закрыл глаза, ощутив, как сладко тает во рту лед. Через минуту он открыл глаза и увидел в высоком небе зеленую ракету, волочившую за собой шлейф серого дыма. Климов, не поверив глазам, сморгнул, ракета продолжала висеть в небе.
– Что это? – он показал пальцем вверх.
Урманцев оглянулся, замер на месте и выругался.
– Ракета, – сказал он. – За нами погоня. На взгляд до них километров десять, а то и все пятнадцать.
– Похоже, кранты, – добавил Цыганков. – Похоже, не уйти нам.
Климов, оттолкнувшись ладонями от земли, поднялся на ноги. Слабость ещё не оставила его, но идти можно.
Урманцев вытащил из мешка кулек махорки, посыпал табаком землю. Цыганков забросил заметно похудевший мешок за спину, пошел первым, Климов за ним. Последним шагал Урманцев, на ходу посыпая следы махрой. Небо нахмурилось, подул северный ветер, нагоняя с реки холод и промозглую сырость. Полетели мокрые снежные хлопья, крупные, словно вырезанные из бумаги.
Через полчаса заросли березняка закончились. Цыганков остановился, дожидаясь, когда подойдут остальные.
– Смотрите, – он показал пальцем вперед.
На невысоком пригорке стояло несколько черных от старости домов, рубленных из ели и крытых тесом. Из трубы ближнего дома поднималось дымное облачко, тускло светились окна, но не электрическим светом. Видимо, в избе горела одна или несколько керосиновых ламп.
Собаки не лаяли, от человеческого жилья тянуло не теплом, а гнилым запустением, будто здесь вовсе и не люди живут, а семьи упырей. Климов смотрел на избы из-за плеча Цыганкова. Холодок неосознанного страха вдруг пробежал от шеи до самых пяток.
Климов повернулся к Урманцеву, тронул его за плечо.
– Обойдем стороной?
Урманцев в задумчивости поскреб пальцами заросший щетиной подбородок.
– Цыганков на разведку сходит.
– Почему опять я? – Цыганков выпучил глаза.
– Иди, не торгуйся, – поморщился Урманцев. – Некогда нам торговаться.
Цыганков сбросил на землю мешок, пригибаясь к земле, стал подниматься на пригорок. Он пролез под продольной перекладиной забора, никем не замеченный, прокрался к избе. Поставил стоймя высокое толстое полено, забрался на него ногами, заглянул в освещенное окно и пошатнулся, чуть не грохнулся вниз.
Посередине комнаты, точно под верхней балкой, стоял самодельный стол, покрытый плюшевой скатертью и застеленный сверху сухой соломой. На столе лежал бородатый мужик, совершенно голый, с костлявым синюшным лицом. С первого взгляда понятно – жмурик. К дальней стене прислонили струганную крышку гроба. Цыганков пригляделся. А крышка-то не простая, полностью вытесанная из колоды.
Над трупом стояли ещё три мужика, тоже бородатых. Один опустил нос в толстую книгу и, не отрываясь, нараспев бубнил молитву.
Тот, что помоложе, держал тазик, полный воды. Третий мужик, самый старый, седой, макал руку в воду и обтирал покойного тыльной стороной ладони. Закончив обмывание, старик достал из кармана штанов моток суровых ниток. Отрывая от мотка кусочки, перевязывал ими коленные суставы, локтевые сгибы, предплечья. Закончив с обмыванием и нитками, старик подошел к гробовой крышке, оторвал от неё щепку и этой щепкой принялся расчесывать волосы мертвеца.
Придя в себя после первого потрясения, Цыганков разглядел некоторые детали. Вход в комнату был загорожен самотканой холщовой простыней. Ни люстры, ни лампочки под потолком не было. По углам на лавках расставили керосиновые лампы, освещавшие комнату.
Старик достал из кармана красненький матерчатый пояс. Минуту постоял с закрытыми глазами, прошептал что-то себе под нос. Затем просунул руку под труп, повязал поясок на голое тело, но узла не сделал.
Покончив с этим делом, мужики приподняли труп, натянули на него штаны, носки и длинную рубаху. Подняли на стол гроб, переложили в него покойника, расставили и зажгли по углам гроба и на его середине шесть свечей. Повернули труп ногами к углу с иконами. Затем старик взял из рук молодого мужика церковную книгу и принялся читать пластырь. Простыню, закрывавшую дверь сняли, в комнату вошли четыре женщины и один мужик.
Цыганков спрыгнул с колоды, с ходу перемахнул низкий забор и побежал березовым зарослям.
– Тебя только за смертью посылать, – заскрипел зубами Урманцев, продрогший до костей.
Цыганков коротко пересказал только что виденные сцены и от себя добавил.
– Я чуть со страху в штаны не наложил.
– Это не для слабонервных, – кивнул Климов, к нему снова вернулась слабость, а голова шла кругом. Рот был полон кисловатой вязкой слюны. – Наложишь тут в штаны.
– Покойнику на голое тело пояс тряпичный надели, а суставы нитками обвязали, – вспомнил новые детали Цыганков. – А на ноги лапти, хотя сами в сапогах ходят. И щепкой волосы расчесывали. Короче, дурдом на выезде.
– Это староверы, раскольники, – сказал Урманцев. – Тут их странниками или бегунами называют.
– Почему бегунами? – спросил Цыганков.
– Потому что от любой власти они бегали на край света. А пояс у них на голое тело у них и при жизни положено носить. И мужикам и бабам. Никогда не снимают с себя, пока пояс тот на теле не истлеет. Когда провожают покойника в иной мир, надевают новый пояс. А суставы перевязывают суровыми нитками, чтобы нечистая сила не крутила руки и ноги.
– Тьфу, – плюнул Цыганков. – Надо дальше идти.
Урманцев отрицательно покачал головой
– А я вот что думаю, – он показал пальцем на Климова. – С ним от погони все равно не убежать. К завтрашнему утру нас достанут. Может, этих раскольников нам бог послал. Фраера к нашему брату сочувствия не имеют. А вот раскольники,они сами такие же, как мы.
– И что ты предлагаешь? – спросил Климов.
– Испытать судьбу, – ответил Урманцев. – Фартовый я ли так… Ждите меня здесь. Если свисну два раза, поднимайтесь наверх, к избе.
Урманцев пошел вперед, пролез под перекладину забора и почти скрылся за сараем, но потом возник на высоком крыльце. Снизу можно было разглядеть, как он стучится в дверь. Долго не открывали, наконец, на крыльцо выполз тот самый старик, читавший пластырь. Разговор оказался недолгим. Урманцев дважды коротко свистнул, махнул рукой.
* * *
Климов израсходовал последние силы, взбираясь на пригорок. Урманцев со стариком, одетым в короткий полушубок и державшим в руке керосиновую лампу, уже спустились с крыльца. Хозяин не о чем не спросил Климова, только рукой к себе поманил, мол, шагай за мной.Старик повел Климова в сарай, повернул завертку, открыл дверь, сколоченную из горбыля. Поставив керосиновую лампу на земляной пол, наклонился, словно хотел поднять вылезший из земли корешок или щепку. На самом деле то был вовсе не корешок, а ручка утопленного в земле люка.
– Спускайся вниз, – сказал старик. Голос у него оказался тонкий, дребезжащий. Говорил старик нараспев, растягивая гласные звуки, словно молитву читал. – Там и обожди.
Распахнув створку люка, он показал пальцем вниз, поднял лампу, освещая подвал. Климов подошел к краю, увидел деревянную лестницу, ведущую в темноту. Сделал несколько осторожных шагов. Старик сверху передал Климову лампу. Спустившись вниз, Климов огляделся по сторонам. В этом темном подвале Климов на минуту почувствовал себя заживо похороненным, но страхи быстро прошли.