Страница:
Климов, ошарашенный и подавленный, отвечал сбивчиво, путался в словах, перескакивал с одного на другое. Да, он провел ночь в гостиничном номере. Да, это он пригласил девушку. Да, они с Леной познакомились в ресторане. Да, да, да… Но он не убивал. «Хорошо, – сказал Сердюков. – На сегодня достаточно».
Следователь оказался не вредным мужиком, он разрешил Климову позвонить жене.
Маргарита, вопреки ожиданиям, не захлебывалась слезами, её голос в отличие от голоса мужа, не дрожал, был твердым и спокойным: «Я все знаю. Подробности мне рассказал Островский. Да, он разговаривал с каким-то чином из городской прокуратуры. Островский велел передать, что адвокатом у тебя будет лучший в Москве специалист по уголовному праву. Мы сделаем все, что в человеческих силах. Вытащим тебя из этого… Из этой истории». «Прости меня, Рита», – Климов вдруг испугался, что сам разрыдается.
Сердюков придвинул Климову бумагу, попросил расписаться. Протокол допроса свидетеля, – прочитал Климов печатную надпись наверху первой страницы. «Значит, я всего-навсего свидетель?» – спросил он. «Всего-навсего», – подтвердил Сердюков, не расположенный к долгому разговору. «Да, тяжелые времена наступили», – вздохнул Климов и подмахнул бумажку. «Ошибаешься, – поправил Сердюков. – Для тебя тяжелые времена ещё не наступали. Но ждать осталось не долго».
Вскоре выяснилось, что следователь был прав.
Коридорами Климова провели на прежнее место, в пустую камеру в подвальном помещении. Повернулся ключ в замке, лязгнула задвижка. Климов мучился неизвестностью, каждый час, каждую минуту ожидая вызова на следующий допрос, но его не трогали три долгих дня.
За это время он успокоился, сотню раз обдумал свое положение, насколько мог, восстановил в памяти события того злосчастного вечера. Кроме того, у Климова появился сосед, опустившийся на самое дно жизни, потерявший человеческое обличие мужик, пытавшийся разбросать по городским помойкам фрагменты тела убитой им жены.
Сокамерник оказался немытым, на редкость вонючим существом в поросли чирьев и прыщей. Вены на его руках и ногах напоминали решето. Мужик больше отмалчивался, чесал голову и конечности или выпрашивал сигареты, которые передала Рита. Климов решил, что убийцу бомжа подсадили к нему, чтобы окончательно отравить и без того тусклое существование. В присутствии соседа он потерял сон.
Может, поэтому Климов так обрадовался, когда следователь Сердюков выбрал для второго допроса ночное время.
«Вечером в номер принесли две бутылки шампанского, – заявил Климов. – Наутро на столе не было ни бутылок, ни стаканов». «Ну, и что?» – спросил Сердюков. Следователь, как и во время первой встречи, выглядел устало, всем своим видом давая понять, что в данную минуту он озабочен какими-то посторонними, далекими от убийства проблемами.
«Мне что– то подмешали в шампанское, ввели шприцем через пробку, -заволновался Климов. – Пару ампул однопроцентного глазного клофелина или ещё какую-то дрянь. Пробки на бутылках были натуральными, а не пластмассовыми. В таких не остается дырочек от иглы».
«Может, тебя ещё в роддоме подменили? – улыбнулся Сердюков. – Да будет тебе известно: все убийцы говорят одно и то же. Мне подмешали какую-то дрянь: клофелин, тизерцин, реланиум. Ничего не видел, ничего не помню, заснул, отрубился. Хоть бы ты что-то новое придумал. Все-таки высшее образование имеешь». «Так назначьте мне анализ крови», – попросил Климов. «Какой ещё анализ, когда прошло почти пять дней? – ответил Сердюков. – Клофелин держится в крови два-три дня». «Почему же вы сразу не взяли анализ?» – застонал Климов.
«Я тебя отчитываться не обязан», – если Сердюков и понял, что прокололся, то виду не показал. «Но есть же ещё официант, который принес шампанское. Он обслуживал наш столик, – вспомнил Климов. – Вызовите его».
«Да пошел ты на хер, умник, со своими советами, – разозлился Сердюков. – Елене Меркиной сделали вскрытие, взяли пробы крови. Сегодня у меня на руках есть заключение судебно-медицинской экспертизы. Так вот, эксперты провели химический анализ и не обнаружили в крови убитой токсических веществ. Не было никакого клофелина. Ну, что теперь скажешь, умник?»
«Эта шлюха не пила шампанского, – ответил Климов. – Я выпил два стакана. Потому что было жарко». «Меркина не шлюха, – ответил Сердюков. – Девушка из хорошей еврейской семьи. Она училась в финансовом институте. Перешла на третий курс».
Климов не придумал лучшего возражения: «А что, в финансовом институте разве не учатся шлюхи еврейской национальности?» «Заткнись, – сказал Сердюков. – Я расскажу тебе, как все было на самом деле. А ты поправишь, если я ошибусь в мелочах».
Когда Сердюков начал свое повествование, Климов почувствовал, что сердце начало стучать с перебоями, через раз, а кровь замедлила свое течение в жилах.
Оказывается, по версии Сердюкова, Климов в тот проклятый вечер принес в своем портфеле на дружескую вечеринку охотничий нож и капроновую бельевую веревку. В гостиничном номере между Леной Меркиной и Климовым вспыхнула скоротечная ссора. Климов затаил обиду, дождался, когда девушка заснет, набросил удавку ей на шею. Душить человека руками можно хоть четверть часа – и не добиться результата, но при сдавливании сонных артерий веревкой кровь мгновенно перестает поступать в мозг, и смерть наступает через полторы минуты после сдавливания шеи.
Меркина спала и не была готова к активному сопротивлению, поэтому план преступника сработал – все прошло тихо. Никто из соседей не слышал криков или звуков борьбы в соседнем номере. Климов задушил девушку насмерть, но полной уверенности, что Елена мертва, все-таки не было. Тогда он взял нож, перерезал уже мертвой девушке горло и пищевод.
Этот вывод подтверждают эксперты: Меркина умерла от асфиксии, а не от ножевых ран. В руках следствия неопровержимые прямые доказательства вины Климова. Охотничий нож, которым была нанесена рана, и та самая удавка найдены оперативниками под кроватью.
На рукоятке ножа отпечатки пальцев Климова. Но это ещё не все. В портфеле Климова обнаружен двадцатисантиметровый обрезок той веревки, которой он задушил Меркину. А на его одежде микрочастицы капронового волокна, из которого изготовлена веревка.
Заключения экспертов готовы и подшиты к делу. У Климова ещё будет время ознакомиться с этими документами.
Совершив преступление, Климов, будучи сильно пьяным, завалился спать. Он не убийца со стажем, не отморозок. Это, так сказать, его первый, не слишком удачный опыт. Поэтому, проснувшись утром, он дал слабину: сначала не поверил своим глазам, а затем ужаснулся той картине, которую увидел: молодая девушка с выскочившим изо рта синим языком плавает в кровавой луже. Выскочил в коридор, напугал японского туриста и горничную.
«Так было дело?» – спросил Сердюков. «Я никого не убивал, – ответил Климов. – В моем портфеле не было ни удавки, ни ножа. И на кой черт мне обрезать конец удавки? Что веревка была коротка?»
«Ты можешь уйти в несознанку, – усмехнулся Сердюков. – Но от твоего признания уже почти ничего не зависит. Кроме, разумеется, длины лагерного срока. Доказательств, собранных следствием, на троих хватит. И ещё останется. Запомни: это прямые неоспоримые улики». «Но зачем мне брать нож и веревку на встречу с друзьями?» – спросил Климов. «Тебе виднее», – пожал плечами следователь. «А мотив, какой мотив убийства? – почти закричал Климов. – У меня же не было никакого мотива».
Сердюков грустно улыбнулся: «Тут я могу лишь догадываться. Скажем, ты разочаровал девушку в постели. Не оправдал ожиданий. Пострадавшая не лестно отозвалась о твоих мужских способностях. Этого достаточно, чтобы… Ну, убивают и за меньшее. Понимаешь? Кстати, как у тебя с потенцией?»
Сердюков достал из папки и положил перед Климовым какую-то бумажку: «Прочитай и распишись». Климов пробежал глазами постановление о привлечении его в качестве обвиняемого, подписанное прокурором. Он старался врубиться в смысл этой бумаги, но строчки запрыгали перед глазами, а буквы менялись местами.
«Следователь прокуратуры… Постановил: привлечь Климова Дмитрия Юрьевича в качестве обвиняемого по настоящему делу, предъявив ему обвинения в совершении преступления, предусмотренного ст. 105, частью первой УК РФ. Одновременно мне разъяснены права обвиняемого на предварительном следствии, предусмотренные статьей… Знать, в чем он обвиняется, давать объяснения по поводу предъявленного ему обвинения; знакомиться по окончании предварительного следствия со всеми материалами дела; иметь защитника…»
Климов так разволновался, что носом хлынула кровь.
Своего адвоката Климов увидел через неделю. Встреча состоялась в том же кабинете, где следователь Сердюков проводил допросы. Навстречу поднялся крепкого сложения человек, доброжелательно улыбнулся и стиснул руку Климова двумя пухлыми ладонями. Климов был знаком с адвокатом Михаилом Адамовичем Финкелем в прошлой вольной жизни. Последний раз они раскланялись на приеме в английском посольстве.
В течение следующих пятнадцати минут Климов окончательно понял, что дело его – совсем тухлое. Как объяснил адвокат, если бы женщину просто зарезали, нанесли единственную ножевую рану, оказавшуюся смертельной, можно было вести речь о несчастном случае, неосторожном убийстве или убийстве в состоянии аффекта. Но здесь просматривается некая система действий. Обрезок веревки в портфеле, нож…
Девушку хладнокровно задушили, и уже мертвой перерезали глотку. На всякий случай. Тут на поблажки рассчитывать не стоит.
«Я никого не убивал. Я не виновен», – Климов прижал руки к груди. Казалось, от того, поверит ли адвокат своему подзащитному, сейчас зависит сама жизнь Климова. «Но доказать невиновность будет чертовски сложно», – ответил Финкель. «Вам мало платят?» – спросил Климов. «Достаточно, – ушел от прямого ответа адвокат. – Но тут дело не в деньгах. На руках следствия все козыри. Нам нечем крыть».
«Что вы посоветуете?» – упал духом Климов.
«Мы сможем сыграть на чистосердечном признании и раскаянии, – ответил Финкель. – Сослуживцы дадут отличные характеристики. Судьи примут во внимание, что это первая ваша судимость. Кроме того, вы хороший семьянин». Последние слова адвокат произнес как-то неуверенно. «И что в сухом остатке?» – спросил Климов. «Вам сбросят два или три года, – развел руками Финкель. – Это, поверьте, не самый плохой вариант».
«Черт бы побрал вас и ваши советы. Вы адвокат, так делайте что-нибудь. А мне… Мне надо подумать», – Климов понял, что больше говорить не о чем. Через три дня Климова перевели из изолятора временного содержания в Бутырскую тюрьму. Признательных показаний Климов не дал.
…Климов проснулся от того, что кто-то тормошил его за плечо. Он открыл глаза и увидел, как колышется над ним брезентовый верх палатки. Урманцев сидел рядом и завязывал тесемки мешка.
– Надо идти, – сказал он. – Ты проспал почти три часа.
– Да, да, я готов.
Во сне Климов так замерз, что едва распрямил ноги. Он на карачках выбрался из палатки следом за Урманцевым. Испытывая боли в пояснице при каждом наклоне, стал выдергивать из земли колышки. Цыганков с мрачным видом сидел у потухшего костра и докуривал самокрутку. Похолодало, северный ветер набирал силу.
Четвертый час ночи, вечерняя заря сошлась с утренней зарей, над горизонтом висело далекое тусклое солнце.
Измучившись бессонницей, своими мыслями и недобрыми предчувствиями, Климова не усидела на месте, заперла с другой стороны дверь в свою комнату. Она вышла из дома в девять утра, на попутной машине доехала до центра поселка и зашла в магазин промышленных товаров. Обратно Маргарита Алексеевна вернулась с покупкой, транзисторным приемником на батарейках.
Нужно было купить радио хоть неделей раньше, а не бегать за новостями к хозяйке дома. И почему эта простая мысль только сейчас пришла в голову?
Климова настроила приемник на волну местной станции, прослушала информацию о выступлении в клубе заезжих артистов из Сыктывкара, о премьере нового фильма и сводку погоды. Других новостей не передали, дальше пошла музыка. Маргарита Алексеевна зачерпнула из ведра совок угля, бросила уголь в металлическую печку, развела огонь. Через полчаса она села к столу выпить чаю.
Из окна было видно, как на заднем дворе копошится муж хозяйки Сергей Сергеевич, получивший отгул в своей котельной. Натянув на себя латаный ватник и облезлую шапку, он создавал видимость бурной работы, лазил в подклет, перекладывал с места на место какие-то черные деревяшки и подпирал прямой забор не струганными жердинами. Наконец, Сергей Сергеевич перестал мозолить глаза, куда-то исчез.
А через минуту в дверь постучали. Не дожидаясь ответа, Сергей Сергеевич, уже скинувший ватник и шапку, переступил порог.
– Чайком пробавляетесь? – вежливо спросил он и присел к столу. – Жидкий какой завариваете. Понимаю, цвет лица и все остальное для мужа бережете. Ух ты, приемник купили. Зачем же было тратиться, у меня же есть радио. Спросили бы.
– Ну, зачем я вас стану лишний раз беспокоить, дядя Сережа? – с усилием улыбнулась Климова.
– Какое уж тут беспокойство? Кстати, в семь утра по радио передают сводку происшествий из управления внутренних дел. Сегодня как раз говорили, будто вчера вечером беглых зэков прищучили на вокзале в Ухте. Хотели сесть на поезд, ну, тут облаву устроили. Одного насмерть пристрелили, другого повязали. Такие вот дела.
Вероятно, в эту секунду Маргарита Алексеевна переменилась в лице, перед глазами потемнело. Она сжала под столом кулаки, затем обхватила пальцами сиденье стула, чтобы не упасть.
– А почему, почему вы мне это рассказываете? – спросила Климова.
– Да так, к слову пришлось, – заерзал на стуле Сергей Сергеевич. – Просто интересное сообщение. И старуха моя говорила, что промеж вас вышел разговор о том побеге. Будто вы переживали сильно.
Свою жену Сергей Сергеевич называл при Климовой не иначе как «старуха» и, произнося это слово, кривил губы в презрительной улыбке.
– Что мне о чужих людях переживать?
– Вот и я так думаю: что о чужих-то людях вспоминать? – отозвался хозяин. – Когда я чалился в санатории, у нас два хмыря в говновозке бежали. Такая, знаете ли, машина с цистерной и толстой кишкой сзади. Так они, пролезли через люк перед тем, как в цистерну дерьмо стали закачивать. Натянули на себя целлофановые мешки, герметичные. В мешки вделаны трубочки. Через эти трубочки дышали.
– И что, удался побег? – спросила Климова. Собрав всю силу воли, она изобразила человеческую заинтересованность.
– Им не повезло. Но по дороге у машины мотор сломался. Водитель долго возился, чинил. А мужики в цистерне тем временем задохнулись. Там воздуха почти не было. Полна коробочка. Стали дерьмо спускать – не идет. Нога одного из трупов пролезла в кишку, забила выход. Ну, понятно, заглянули в цистерну, а ребята те давно откинулись.
– Надо же, – покачала головой Климова.
Сергей Сергеевич поднялся, снял с фуфайки пушинку.
– Ладно, пойду я. А то сообщение про беглых зэков, чтобы вы знали, будут повторять по радио в одиннадцать утра.
Пятясь задом и продолжая улыбаться, Сергей Сергеевич выкатился из комнаты и закрыл за собой дверь.
Но ведь хозяйка говорила: в том побеге участвовало пять человек, не двое. И почему, какими судьбами Урманцев вместе с её мужем оказались на вокзале в Ухте? Нет, это не они. Сердце немного отпустило. Но тут же кольнуло снова.
Маргарита Алексеевна поднялась со стула, заперла дверь изнутри. Подошла к плите, распахнув дверцы кухонной полки, стала смотреть на жестяные банки с крупой, расставленные снизу. Кажется, вот эта банка с гречкой стояла не в левом, а в правом углу. Точно, кто-то двигал банки. У Климовой прекрасная зрительная память. Но, может, именно сегодня она что-то перепутала? Она расстелила на самодельном разделочном столике газету, сняла с полки жестянку с пшеном, высыпала крупу.
На дне в целлофановом пакете лежали новые паспорта для мужа и Урманцева, в другом пакете стопка сто долларовых купюр. Слава Богу, документы не пропали. Пересчитала деньги, все на месте. Только вот… Паспорт Димы лежал сверху, а паспорт Урманцева снизу, а сейчас наоборот. Значит, кто-то побывал в комнате Маргариты Алексеевны в её отсутствие. Побывал и покопался тут без особой спешки, обшарил все углы, даже залез в банки с крупой. Когда же это случилось?
Она перепрятала паспорта из-под матраса в банку три дня назад, наивно решив, что жестянка – надежный тайник. В течение этих трех суток она отлучалась из дома в магазинчик, что по соседству. Выходила буквально на четверть часа. А здесь копались основательно, крупу из банок высыпали. Значит, комнату обыскивали сегодняшним утром, когда она ездила в центр за радиоприемником. Ключ от комнаты есть только у Климовой, так уговорились с хозяйкой, когда договаривались об аренде комнаты.
Что же это за напасть? Кто же мог здесь побывать?
Маргарита Алексеевна ссыпала крупу обратно в банку, спрятала паспорта на прежнее место, под матрас. Сергей Сергеевич наверняка сделал себе дубликат ключа. Его работа, больше некому.
Не случайно же он завернул к ней в комнату с этим скользким разговором. Что на уме у этого черта, чего он добивается? А может, Сергей Сергеевич уже поставил милицию в известность о своей находке? И беглых зэков, если они каким-то чудом и дойдут сюда, ждет засада.
Вряд ли он способен на такую подлость. Ведь сам прошел через ад лагерей. Не станет закладывать беглецов. Но откуда знать, что за жизнь вел за колючей проволокой дядя Сережа, может, он каждый день бегал отмечаться к куму. Как бы то ни было, теперь хорошего не жди. Не знаешь, с какой стороны получишь нож в спину.
А может, поговорить с мужиком на чистоту, денег ему сунуть? Этот не сознается, что лазил по комнате квартирантки, копался в белье и заглядывал в банки. Не из того теста сделан. Самый благоразумный выход в её положении – немедленно сжечь в печке паспорта. И уехать. Сегодня же уехать. Если мужа не спасет, хоть сама не сядет.
Маргарита Алексеевна провела полдня в тяжелых раздумьях, под вечер окончательно уговорила себя уезжать. Но не двинулась с места.
Но разговор получился натянутым, будто Соболев разговаривал не с давним приятелем, а бездушным чиновником, которого встретил первый раз в жизни.
Крылов почему-то отказался от водки, дескать, устал с дороги и вообще нездоровиться. Отказался и остановиться на постой у старого приятеля, мол, члены комиссии неправильно поймут, если к тебе перееду, а не вместе с ними останусь. Он выслушал Соболева молча, ответил как-то по казенному. Мол, рапорт в министерстве читали, но организационных выводов пока не делали.
Тут многое будет зависеть от того, сумеет ли Соболев в короткий срок задержать беглецов. Двое пойманы, один живым, другой мертвым, но этого мало, нужно найти остальных.
Если все получится, считай, он, Соболев, родился под счастливой звездой, неприятностей не будет, сохраняются все шансы на скорый перевод в Москву. Если зэков не поймают, обижаться не на кого, разве что на самого себя. Плюс ко всем не неприятностям этот военнослужащий Балабанов, который наложил на себя руки.
– Не я ведь его голову в петлю сунул, – покачал головой Соболев. – У меня таких Балабановых – тысяча рыл. Почему я должен отвечать за каждого висельника?
Крылов свел брови на переносице, судя по хмурому выражению лица, эту точку зрения он не разделял.
– Понимаешь, лично мне этот перевод в Москву нужен, как боль в животе, – зашел с другого конца Соболев. – Я не за себя хлопочу. Дочь серьезно болеет. У неё астма, а этот климат её просто добивает. Врач говорит: ещё два-три года такой жизни – и у Нади откроется туберкулез. Или что похуже.
– Печально, – вздохнул Крылов.
– И жене тут все обрыдло, – продолжил Соболев. – Эта зона, этот поселок.
Крылов усмехнулся и только развел руками, словно хотел сказать: старик, как ты наивен, как ученица ПТУ с первым номером лифчика. Та бережет свою драгоценную девственность, которая на самом деле никому не нужна, вздыхает у окна и ждет мифического принца. А ты давишь мне на слезные железы и ждешь перевода в Москву. Не стыдно?
Вслух Крылов сказал иные слова, впрочем, близкие по смыслу.
– Ты же знаешь, выгораживать тебя, рискуя собственной задницей, никто не станет. У моего сына тоже проблемы со здоровьем, так я же не прошу на этом основании улучшить мои квартирные условия. Поймай этих придурков и тогда…
– Делаю все, что могу, – вздохнул Соболев.
– Значит, не все, если они до сих пор на свободе. Комиссия будет работать в твоем хозяйстве ещё трое суток. Ты должен уложиться. И, кстати, напиши докладную записку следующего содержания: что ты, как начальник колонии собираешься предпринять, чтобы впредь побеги не повторялись. Ну, твои идеи и все такое.
Ясно, Крылов не хочет подставляться. А вдруг кто из сослуживцев даст сигнал начальству. Кляузники непременно вспомнят прошлое, что Крылов и Соболев старые друзья, вместе учились в Высшей школе МВД. Разумеется, слов «друг» или «дружба» в анонимке не будет. Зачем пачкать святые понятия? Напишут «собутыльник», не дружили, а «пьянствовали в школе МВД». Вот же блядская жизнь…
Соболев проводил Крылова до казенного домика в центре поселка, где на постой разместилась комиссия, пожелал хорошо отдохнуть и удалился. Он шагал к зоне и медленно наливался злостью.
В коридоре административного корпуса навстречу попался начальник культурно-воспитательной части майор Берман. Начальник КВЧ увязался за Соболевым, зашел в его кабинет и стал рассказывать, что артисты из зэков только что закончили последнюю репетицию и готовы вечером выступить перед высокой московской комиссией. После концерта, по традиции, небольшое застолье в узком кругу. Столы накрывают, два лучших повара стараются, как могут.
Берман всю почти всю жизнь провел на севере, заработал множество болезней, звание майора и полный рот золотых зубов. Когда начальник КВЧ улыбался, а улыбался он часто и охотно, во рту у него словно загоралась стосвечовая лампочка. Такой улыбочкой можно полярной ночью комнату осветить. Да что там комнату – целую улицу.
Соболев слушал доклад невнимательно.
– Меню ужина следующее, – Берман улыбнулся, достал из кармана листок. – На закуску салаты, холодное мясо, заливная рыба, селедочка, икорка. Желающие могут поесть суп…
Соболев неожиданно оборвал Бермана.
– Суп кандей из семи мудей.
Берман поднял удивленные глаза, поняв, что начальник не в настроении, и перестал улыбаться.
– Разрешите зайти позже?
– Да, заходи позже, – кивнул Соболев.
Что у этого Бермана на уме? Белиберда всякая: суп, салат, артисты. А тут судьба решается. Если бы на зоне все было идеально и до полного блеска не хватало только селедки, икорки и выдающихся выступлений лагерных активистов, членов художественной самодеятельности, – это одно дело. Но когда весь в дерьме и не знаешь, как отмыться, тут уж не до самодеятельности и не до супа.
Глава девятая
Следователь оказался не вредным мужиком, он разрешил Климову позвонить жене.
Маргарита, вопреки ожиданиям, не захлебывалась слезами, её голос в отличие от голоса мужа, не дрожал, был твердым и спокойным: «Я все знаю. Подробности мне рассказал Островский. Да, он разговаривал с каким-то чином из городской прокуратуры. Островский велел передать, что адвокатом у тебя будет лучший в Москве специалист по уголовному праву. Мы сделаем все, что в человеческих силах. Вытащим тебя из этого… Из этой истории». «Прости меня, Рита», – Климов вдруг испугался, что сам разрыдается.
Сердюков придвинул Климову бумагу, попросил расписаться. Протокол допроса свидетеля, – прочитал Климов печатную надпись наверху первой страницы. «Значит, я всего-навсего свидетель?» – спросил он. «Всего-навсего», – подтвердил Сердюков, не расположенный к долгому разговору. «Да, тяжелые времена наступили», – вздохнул Климов и подмахнул бумажку. «Ошибаешься, – поправил Сердюков. – Для тебя тяжелые времена ещё не наступали. Но ждать осталось не долго».
Вскоре выяснилось, что следователь был прав.
Коридорами Климова провели на прежнее место, в пустую камеру в подвальном помещении. Повернулся ключ в замке, лязгнула задвижка. Климов мучился неизвестностью, каждый час, каждую минуту ожидая вызова на следующий допрос, но его не трогали три долгих дня.
За это время он успокоился, сотню раз обдумал свое положение, насколько мог, восстановил в памяти события того злосчастного вечера. Кроме того, у Климова появился сосед, опустившийся на самое дно жизни, потерявший человеческое обличие мужик, пытавшийся разбросать по городским помойкам фрагменты тела убитой им жены.
Сокамерник оказался немытым, на редкость вонючим существом в поросли чирьев и прыщей. Вены на его руках и ногах напоминали решето. Мужик больше отмалчивался, чесал голову и конечности или выпрашивал сигареты, которые передала Рита. Климов решил, что убийцу бомжа подсадили к нему, чтобы окончательно отравить и без того тусклое существование. В присутствии соседа он потерял сон.
Может, поэтому Климов так обрадовался, когда следователь Сердюков выбрал для второго допроса ночное время.
«Вечером в номер принесли две бутылки шампанского, – заявил Климов. – Наутро на столе не было ни бутылок, ни стаканов». «Ну, и что?» – спросил Сердюков. Следователь, как и во время первой встречи, выглядел устало, всем своим видом давая понять, что в данную минуту он озабочен какими-то посторонними, далекими от убийства проблемами.
«Мне что– то подмешали в шампанское, ввели шприцем через пробку, -заволновался Климов. – Пару ампул однопроцентного глазного клофелина или ещё какую-то дрянь. Пробки на бутылках были натуральными, а не пластмассовыми. В таких не остается дырочек от иглы».
«Может, тебя ещё в роддоме подменили? – улыбнулся Сердюков. – Да будет тебе известно: все убийцы говорят одно и то же. Мне подмешали какую-то дрянь: клофелин, тизерцин, реланиум. Ничего не видел, ничего не помню, заснул, отрубился. Хоть бы ты что-то новое придумал. Все-таки высшее образование имеешь». «Так назначьте мне анализ крови», – попросил Климов. «Какой ещё анализ, когда прошло почти пять дней? – ответил Сердюков. – Клофелин держится в крови два-три дня». «Почему же вы сразу не взяли анализ?» – застонал Климов.
«Я тебя отчитываться не обязан», – если Сердюков и понял, что прокололся, то виду не показал. «Но есть же ещё официант, который принес шампанское. Он обслуживал наш столик, – вспомнил Климов. – Вызовите его».
«Да пошел ты на хер, умник, со своими советами, – разозлился Сердюков. – Елене Меркиной сделали вскрытие, взяли пробы крови. Сегодня у меня на руках есть заключение судебно-медицинской экспертизы. Так вот, эксперты провели химический анализ и не обнаружили в крови убитой токсических веществ. Не было никакого клофелина. Ну, что теперь скажешь, умник?»
«Эта шлюха не пила шампанского, – ответил Климов. – Я выпил два стакана. Потому что было жарко». «Меркина не шлюха, – ответил Сердюков. – Девушка из хорошей еврейской семьи. Она училась в финансовом институте. Перешла на третий курс».
Климов не придумал лучшего возражения: «А что, в финансовом институте разве не учатся шлюхи еврейской национальности?» «Заткнись, – сказал Сердюков. – Я расскажу тебе, как все было на самом деле. А ты поправишь, если я ошибусь в мелочах».
Когда Сердюков начал свое повествование, Климов почувствовал, что сердце начало стучать с перебоями, через раз, а кровь замедлила свое течение в жилах.
Оказывается, по версии Сердюкова, Климов в тот проклятый вечер принес в своем портфеле на дружескую вечеринку охотничий нож и капроновую бельевую веревку. В гостиничном номере между Леной Меркиной и Климовым вспыхнула скоротечная ссора. Климов затаил обиду, дождался, когда девушка заснет, набросил удавку ей на шею. Душить человека руками можно хоть четверть часа – и не добиться результата, но при сдавливании сонных артерий веревкой кровь мгновенно перестает поступать в мозг, и смерть наступает через полторы минуты после сдавливания шеи.
Меркина спала и не была готова к активному сопротивлению, поэтому план преступника сработал – все прошло тихо. Никто из соседей не слышал криков или звуков борьбы в соседнем номере. Климов задушил девушку насмерть, но полной уверенности, что Елена мертва, все-таки не было. Тогда он взял нож, перерезал уже мертвой девушке горло и пищевод.
Этот вывод подтверждают эксперты: Меркина умерла от асфиксии, а не от ножевых ран. В руках следствия неопровержимые прямые доказательства вины Климова. Охотничий нож, которым была нанесена рана, и та самая удавка найдены оперативниками под кроватью.
На рукоятке ножа отпечатки пальцев Климова. Но это ещё не все. В портфеле Климова обнаружен двадцатисантиметровый обрезок той веревки, которой он задушил Меркину. А на его одежде микрочастицы капронового волокна, из которого изготовлена веревка.
Заключения экспертов готовы и подшиты к делу. У Климова ещё будет время ознакомиться с этими документами.
Совершив преступление, Климов, будучи сильно пьяным, завалился спать. Он не убийца со стажем, не отморозок. Это, так сказать, его первый, не слишком удачный опыт. Поэтому, проснувшись утром, он дал слабину: сначала не поверил своим глазам, а затем ужаснулся той картине, которую увидел: молодая девушка с выскочившим изо рта синим языком плавает в кровавой луже. Выскочил в коридор, напугал японского туриста и горничную.
«Так было дело?» – спросил Сердюков. «Я никого не убивал, – ответил Климов. – В моем портфеле не было ни удавки, ни ножа. И на кой черт мне обрезать конец удавки? Что веревка была коротка?»
«Ты можешь уйти в несознанку, – усмехнулся Сердюков. – Но от твоего признания уже почти ничего не зависит. Кроме, разумеется, длины лагерного срока. Доказательств, собранных следствием, на троих хватит. И ещё останется. Запомни: это прямые неоспоримые улики». «Но зачем мне брать нож и веревку на встречу с друзьями?» – спросил Климов. «Тебе виднее», – пожал плечами следователь. «А мотив, какой мотив убийства? – почти закричал Климов. – У меня же не было никакого мотива».
Сердюков грустно улыбнулся: «Тут я могу лишь догадываться. Скажем, ты разочаровал девушку в постели. Не оправдал ожиданий. Пострадавшая не лестно отозвалась о твоих мужских способностях. Этого достаточно, чтобы… Ну, убивают и за меньшее. Понимаешь? Кстати, как у тебя с потенцией?»
* * *
Климов обхватил голову руками. В эту минуту хотелось выхватить из-под себя табурет и запустить его в голову следователя. Но ничего тяжелее пачки сигарет под рукой не оказалось. Табурет привинчен к полу, телефонный аппарат, массивная мраморная пепельница намертво прикреплены к столу. И даже сам стол, который с места не сдвинешь, тоже к чему-то приклеен, прикручен, привинчен.Сердюков достал из папки и положил перед Климовым какую-то бумажку: «Прочитай и распишись». Климов пробежал глазами постановление о привлечении его в качестве обвиняемого, подписанное прокурором. Он старался врубиться в смысл этой бумаги, но строчки запрыгали перед глазами, а буквы менялись местами.
«Следователь прокуратуры… Постановил: привлечь Климова Дмитрия Юрьевича в качестве обвиняемого по настоящему делу, предъявив ему обвинения в совершении преступления, предусмотренного ст. 105, частью первой УК РФ. Одновременно мне разъяснены права обвиняемого на предварительном следствии, предусмотренные статьей… Знать, в чем он обвиняется, давать объяснения по поводу предъявленного ему обвинения; знакомиться по окончании предварительного следствия со всеми материалами дела; иметь защитника…»
Климов так разволновался, что носом хлынула кровь.
Своего адвоката Климов увидел через неделю. Встреча состоялась в том же кабинете, где следователь Сердюков проводил допросы. Навстречу поднялся крепкого сложения человек, доброжелательно улыбнулся и стиснул руку Климова двумя пухлыми ладонями. Климов был знаком с адвокатом Михаилом Адамовичем Финкелем в прошлой вольной жизни. Последний раз они раскланялись на приеме в английском посольстве.
В течение следующих пятнадцати минут Климов окончательно понял, что дело его – совсем тухлое. Как объяснил адвокат, если бы женщину просто зарезали, нанесли единственную ножевую рану, оказавшуюся смертельной, можно было вести речь о несчастном случае, неосторожном убийстве или убийстве в состоянии аффекта. Но здесь просматривается некая система действий. Обрезок веревки в портфеле, нож…
Девушку хладнокровно задушили, и уже мертвой перерезали глотку. На всякий случай. Тут на поблажки рассчитывать не стоит.
«Я никого не убивал. Я не виновен», – Климов прижал руки к груди. Казалось, от того, поверит ли адвокат своему подзащитному, сейчас зависит сама жизнь Климова. «Но доказать невиновность будет чертовски сложно», – ответил Финкель. «Вам мало платят?» – спросил Климов. «Достаточно, – ушел от прямого ответа адвокат. – Но тут дело не в деньгах. На руках следствия все козыри. Нам нечем крыть».
«Что вы посоветуете?» – упал духом Климов.
«Мы сможем сыграть на чистосердечном признании и раскаянии, – ответил Финкель. – Сослуживцы дадут отличные характеристики. Судьи примут во внимание, что это первая ваша судимость. Кроме того, вы хороший семьянин». Последние слова адвокат произнес как-то неуверенно. «И что в сухом остатке?» – спросил Климов. «Вам сбросят два или три года, – развел руками Финкель. – Это, поверьте, не самый плохой вариант».
«Черт бы побрал вас и ваши советы. Вы адвокат, так делайте что-нибудь. А мне… Мне надо подумать», – Климов понял, что больше говорить не о чем. Через три дня Климова перевели из изолятора временного содержания в Бутырскую тюрьму. Признательных показаний Климов не дал.
…Климов проснулся от того, что кто-то тормошил его за плечо. Он открыл глаза и увидел, как колышется над ним брезентовый верх палатки. Урманцев сидел рядом и завязывал тесемки мешка.
– Надо идти, – сказал он. – Ты проспал почти три часа.
– Да, да, я готов.
Во сне Климов так замерз, что едва распрямил ноги. Он на карачках выбрался из палатки следом за Урманцевым. Испытывая боли в пояснице при каждом наклоне, стал выдергивать из земли колышки. Цыганков с мрачным видом сидел у потухшего костра и докуривал самокрутку. Похолодало, северный ветер набирал силу.
Четвертый час ночи, вечерняя заря сошлась с утренней зарей, над горизонтом висело далекое тусклое солнце.
* * *
Маргарита Алексеевна провела ещё одну бессонную ночь, сидя у окна и разглядывая плоское поле и тропинку. Ни муж, ни Урманцев не появились. Уже под утро она легла на кровать и долго обдумывала положение. По уговору она должна сегодня же уехать из Ижмы. Но если она это сделает, последний малый шанс на спасение мужа будет потерян.Измучившись бессонницей, своими мыслями и недобрыми предчувствиями, Климова не усидела на месте, заперла с другой стороны дверь в свою комнату. Она вышла из дома в девять утра, на попутной машине доехала до центра поселка и зашла в магазин промышленных товаров. Обратно Маргарита Алексеевна вернулась с покупкой, транзисторным приемником на батарейках.
Нужно было купить радио хоть неделей раньше, а не бегать за новостями к хозяйке дома. И почему эта простая мысль только сейчас пришла в голову?
Климова настроила приемник на волну местной станции, прослушала информацию о выступлении в клубе заезжих артистов из Сыктывкара, о премьере нового фильма и сводку погоды. Других новостей не передали, дальше пошла музыка. Маргарита Алексеевна зачерпнула из ведра совок угля, бросила уголь в металлическую печку, развела огонь. Через полчаса она села к столу выпить чаю.
Из окна было видно, как на заднем дворе копошится муж хозяйки Сергей Сергеевич, получивший отгул в своей котельной. Натянув на себя латаный ватник и облезлую шапку, он создавал видимость бурной работы, лазил в подклет, перекладывал с места на место какие-то черные деревяшки и подпирал прямой забор не струганными жердинами. Наконец, Сергей Сергеевич перестал мозолить глаза, куда-то исчез.
А через минуту в дверь постучали. Не дожидаясь ответа, Сергей Сергеевич, уже скинувший ватник и шапку, переступил порог.
– Чайком пробавляетесь? – вежливо спросил он и присел к столу. – Жидкий какой завариваете. Понимаю, цвет лица и все остальное для мужа бережете. Ух ты, приемник купили. Зачем же было тратиться, у меня же есть радио. Спросили бы.
– Ну, зачем я вас стану лишний раз беспокоить, дядя Сережа? – с усилием улыбнулась Климова.
– Какое уж тут беспокойство? Кстати, в семь утра по радио передают сводку происшествий из управления внутренних дел. Сегодня как раз говорили, будто вчера вечером беглых зэков прищучили на вокзале в Ухте. Хотели сесть на поезд, ну, тут облаву устроили. Одного насмерть пристрелили, другого повязали. Такие вот дела.
Вероятно, в эту секунду Маргарита Алексеевна переменилась в лице, перед глазами потемнело. Она сжала под столом кулаки, затем обхватила пальцами сиденье стула, чтобы не упасть.
– А почему, почему вы мне это рассказываете? – спросила Климова.
– Да так, к слову пришлось, – заерзал на стуле Сергей Сергеевич. – Просто интересное сообщение. И старуха моя говорила, что промеж вас вышел разговор о том побеге. Будто вы переживали сильно.
Свою жену Сергей Сергеевич называл при Климовой не иначе как «старуха» и, произнося это слово, кривил губы в презрительной улыбке.
– Что мне о чужих людях переживать?
– Вот и я так думаю: что о чужих-то людях вспоминать? – отозвался хозяин. – Когда я чалился в санатории, у нас два хмыря в говновозке бежали. Такая, знаете ли, машина с цистерной и толстой кишкой сзади. Так они, пролезли через люк перед тем, как в цистерну дерьмо стали закачивать. Натянули на себя целлофановые мешки, герметичные. В мешки вделаны трубочки. Через эти трубочки дышали.
– И что, удался побег? – спросила Климова. Собрав всю силу воли, она изобразила человеческую заинтересованность.
– Им не повезло. Но по дороге у машины мотор сломался. Водитель долго возился, чинил. А мужики в цистерне тем временем задохнулись. Там воздуха почти не было. Полна коробочка. Стали дерьмо спускать – не идет. Нога одного из трупов пролезла в кишку, забила выход. Ну, понятно, заглянули в цистерну, а ребята те давно откинулись.
– Надо же, – покачала головой Климова.
Сергей Сергеевич поднялся, снял с фуфайки пушинку.
– Ладно, пойду я. А то сообщение про беглых зэков, чтобы вы знали, будут повторять по радио в одиннадцать утра.
Пятясь задом и продолжая улыбаться, Сергей Сергеевич выкатился из комнаты и закрыл за собой дверь.
* * *
Маргарита Алексеевна откинулась на спинку стула, закрыла глаза, руки повисли вдоль туловища. Одного поймали… Одного застрелили… Кого застрелили, Урманцева или Диму?Но ведь хозяйка говорила: в том побеге участвовало пять человек, не двое. И почему, какими судьбами Урманцев вместе с её мужем оказались на вокзале в Ухте? Нет, это не они. Сердце немного отпустило. Но тут же кольнуло снова.
Маргарита Алексеевна поднялась со стула, заперла дверь изнутри. Подошла к плите, распахнув дверцы кухонной полки, стала смотреть на жестяные банки с крупой, расставленные снизу. Кажется, вот эта банка с гречкой стояла не в левом, а в правом углу. Точно, кто-то двигал банки. У Климовой прекрасная зрительная память. Но, может, именно сегодня она что-то перепутала? Она расстелила на самодельном разделочном столике газету, сняла с полки жестянку с пшеном, высыпала крупу.
На дне в целлофановом пакете лежали новые паспорта для мужа и Урманцева, в другом пакете стопка сто долларовых купюр. Слава Богу, документы не пропали. Пересчитала деньги, все на месте. Только вот… Паспорт Димы лежал сверху, а паспорт Урманцева снизу, а сейчас наоборот. Значит, кто-то побывал в комнате Маргариты Алексеевны в её отсутствие. Побывал и покопался тут без особой спешки, обшарил все углы, даже залез в банки с крупой. Когда же это случилось?
Она перепрятала паспорта из-под матраса в банку три дня назад, наивно решив, что жестянка – надежный тайник. В течение этих трех суток она отлучалась из дома в магазинчик, что по соседству. Выходила буквально на четверть часа. А здесь копались основательно, крупу из банок высыпали. Значит, комнату обыскивали сегодняшним утром, когда она ездила в центр за радиоприемником. Ключ от комнаты есть только у Климовой, так уговорились с хозяйкой, когда договаривались об аренде комнаты.
Что же это за напасть? Кто же мог здесь побывать?
Маргарита Алексеевна ссыпала крупу обратно в банку, спрятала паспорта на прежнее место, под матрас. Сергей Сергеевич наверняка сделал себе дубликат ключа. Его работа, больше некому.
Не случайно же он завернул к ней в комнату с этим скользким разговором. Что на уме у этого черта, чего он добивается? А может, Сергей Сергеевич уже поставил милицию в известность о своей находке? И беглых зэков, если они каким-то чудом и дойдут сюда, ждет засада.
Вряд ли он способен на такую подлость. Ведь сам прошел через ад лагерей. Не станет закладывать беглецов. Но откуда знать, что за жизнь вел за колючей проволокой дядя Сережа, может, он каждый день бегал отмечаться к куму. Как бы то ни было, теперь хорошего не жди. Не знаешь, с какой стороны получишь нож в спину.
А может, поговорить с мужиком на чистоту, денег ему сунуть? Этот не сознается, что лазил по комнате квартирантки, копался в белье и заглядывал в банки. Не из того теста сделан. Самый благоразумный выход в её положении – немедленно сжечь в печке паспорта. И уехать. Сегодня же уехать. Если мужа не спасет, хоть сама не сядет.
Маргарита Алексеевна провела полдня в тяжелых раздумьях, под вечер окончательно уговорила себя уезжать. Но не двинулась с места.
* * *
Комиссия из Москвы, возглавляемая полковником Крыловым, приехала на зону сутками раньше, чем её ожидали. Весь день начальник колонии Соболев провел в хлопотах. Нужно было встречать людей, размещать на временное жительство в поселке. После обеда удалось выкроить свободную минуту, затащить Крылова в свой дом, чтобы перекинуться с ним парой слов.Но разговор получился натянутым, будто Соболев разговаривал не с давним приятелем, а бездушным чиновником, которого встретил первый раз в жизни.
Крылов почему-то отказался от водки, дескать, устал с дороги и вообще нездоровиться. Отказался и остановиться на постой у старого приятеля, мол, члены комиссии неправильно поймут, если к тебе перееду, а не вместе с ними останусь. Он выслушал Соболева молча, ответил как-то по казенному. Мол, рапорт в министерстве читали, но организационных выводов пока не делали.
Тут многое будет зависеть от того, сумеет ли Соболев в короткий срок задержать беглецов. Двое пойманы, один живым, другой мертвым, но этого мало, нужно найти остальных.
Если все получится, считай, он, Соболев, родился под счастливой звездой, неприятностей не будет, сохраняются все шансы на скорый перевод в Москву. Если зэков не поймают, обижаться не на кого, разве что на самого себя. Плюс ко всем не неприятностям этот военнослужащий Балабанов, который наложил на себя руки.
– Не я ведь его голову в петлю сунул, – покачал головой Соболев. – У меня таких Балабановых – тысяча рыл. Почему я должен отвечать за каждого висельника?
Крылов свел брови на переносице, судя по хмурому выражению лица, эту точку зрения он не разделял.
– Понимаешь, лично мне этот перевод в Москву нужен, как боль в животе, – зашел с другого конца Соболев. – Я не за себя хлопочу. Дочь серьезно болеет. У неё астма, а этот климат её просто добивает. Врач говорит: ещё два-три года такой жизни – и у Нади откроется туберкулез. Или что похуже.
– Печально, – вздохнул Крылов.
– И жене тут все обрыдло, – продолжил Соболев. – Эта зона, этот поселок.
Крылов усмехнулся и только развел руками, словно хотел сказать: старик, как ты наивен, как ученица ПТУ с первым номером лифчика. Та бережет свою драгоценную девственность, которая на самом деле никому не нужна, вздыхает у окна и ждет мифического принца. А ты давишь мне на слезные железы и ждешь перевода в Москву. Не стыдно?
Вслух Крылов сказал иные слова, впрочем, близкие по смыслу.
– Ты же знаешь, выгораживать тебя, рискуя собственной задницей, никто не станет. У моего сына тоже проблемы со здоровьем, так я же не прошу на этом основании улучшить мои квартирные условия. Поймай этих придурков и тогда…
– Делаю все, что могу, – вздохнул Соболев.
– Значит, не все, если они до сих пор на свободе. Комиссия будет работать в твоем хозяйстве ещё трое суток. Ты должен уложиться. И, кстати, напиши докладную записку следующего содержания: что ты, как начальник колонии собираешься предпринять, чтобы впредь побеги не повторялись. Ну, твои идеи и все такое.
Ясно, Крылов не хочет подставляться. А вдруг кто из сослуживцев даст сигнал начальству. Кляузники непременно вспомнят прошлое, что Крылов и Соболев старые друзья, вместе учились в Высшей школе МВД. Разумеется, слов «друг» или «дружба» в анонимке не будет. Зачем пачкать святые понятия? Напишут «собутыльник», не дружили, а «пьянствовали в школе МВД». Вот же блядская жизнь…
Соболев проводил Крылова до казенного домика в центре поселка, где на постой разместилась комиссия, пожелал хорошо отдохнуть и удалился. Он шагал к зоне и медленно наливался злостью.
В коридоре административного корпуса навстречу попался начальник культурно-воспитательной части майор Берман. Начальник КВЧ увязался за Соболевым, зашел в его кабинет и стал рассказывать, что артисты из зэков только что закончили последнюю репетицию и готовы вечером выступить перед высокой московской комиссией. После концерта, по традиции, небольшое застолье в узком кругу. Столы накрывают, два лучших повара стараются, как могут.
Берман всю почти всю жизнь провел на севере, заработал множество болезней, звание майора и полный рот золотых зубов. Когда начальник КВЧ улыбался, а улыбался он часто и охотно, во рту у него словно загоралась стосвечовая лампочка. Такой улыбочкой можно полярной ночью комнату осветить. Да что там комнату – целую улицу.
Соболев слушал доклад невнимательно.
– Меню ужина следующее, – Берман улыбнулся, достал из кармана листок. – На закуску салаты, холодное мясо, заливная рыба, селедочка, икорка. Желающие могут поесть суп…
Соболев неожиданно оборвал Бермана.
– Суп кандей из семи мудей.
Берман поднял удивленные глаза, поняв, что начальник не в настроении, и перестал улыбаться.
– Разрешите зайти позже?
– Да, заходи позже, – кивнул Соболев.
Что у этого Бермана на уме? Белиберда всякая: суп, салат, артисты. А тут судьба решается. Если бы на зоне все было идеально и до полного блеска не хватало только селедки, икорки и выдающихся выступлений лагерных активистов, членов художественной самодеятельности, – это одно дело. Но когда весь в дерьме и не знаешь, как отмыться, тут уж не до самодеятельности и не до супа.
Глава девятая
Соболев спустился в подвал, кивнул офицеру, дежурившему под лестницей. Прошагал в дальней конец коридора, вошел в кабинет, где часом раньше к допросу Лудника приступил сам майор Ткаченко.
Кум сидел за письменным столом, на котором уже разложили большую военную карту. Ассистировал куму изрядно уставший за последние сутки Аксаев. Капитан скромно пристроился на табурете рядом с Лудником и через узкий прищур глаз разглядывал зэка, как обреченную на мучительную смерть подопытную крысу. Словно про себя прикидывал, какую кость сломать Луднику на закуску, а какую оставить на десерт.
Павел Сергеевич по своему обыкновению приказал подчиненным не обращать на него внимания и работать дальше, занял свой стул у стены, закурил сигарету. Он решил, что пробудет здесь хоть до семи часов, до того времени, на которое назначен концерт самодеятельных плясунов, и во что бы то ни стало уйдет из подвала с хорошим настроением. Потому что Лудник непременно расскажет правду, расставит все точки, даже если сдохнет на этом самом стуле от побоев или от инфаркта.
Кум сидел за письменным столом, на котором уже разложили большую военную карту. Ассистировал куму изрядно уставший за последние сутки Аксаев. Капитан скромно пристроился на табурете рядом с Лудником и через узкий прищур глаз разглядывал зэка, как обреченную на мучительную смерть подопытную крысу. Словно про себя прикидывал, какую кость сломать Луднику на закуску, а какую оставить на десерт.
Павел Сергеевич по своему обыкновению приказал подчиненным не обращать на него внимания и работать дальше, занял свой стул у стены, закурил сигарету. Он решил, что пробудет здесь хоть до семи часов, до того времени, на которое назначен концерт самодеятельных плясунов, и во что бы то ни стало уйдет из подвала с хорошим настроением. Потому что Лудник непременно расскажет правду, расставит все точки, даже если сдохнет на этом самом стуле от побоев или от инфаркта.