– А как же таможня?
– Ну, таможенный пост стоит посереди степи. По их же данным через таможню проходит только каждая сотая машина. Остальные – мимо. Ставить таможенный пост в степи, все равно, что ставить ворота, когда нет забора. И еще делать проезд через эти ворота платным. Ясно, что не всякий дурак поедет через платные ворота. Почему этими дураками должны быть именно мы?
– Что ж, попробуем проскочить на красный свет, – согласился Каширин.
Акимов закрыл подбородок ладонью и чихнул. Каширин взял фляжку, потряс ею. Воды только на донышке. Он смочил носовой платок, тщательно обтер лицо от пыли и песка. Затем включил в кабине свет, достал из сумки круглое зеркальце, взглянул в него и не узнал себя.
Из зеркальца на Каширина смотрело опухшее от недосыпу, искусанное мухами и слепнями чужое лицо. Эти мушиные укусы напоминали созревающие прыщи. Красноватые глаза кролика между отечных век, пегая неровная щетина на щеках. Неприятное лицо. Каширин бросил зеркальце в сумку.
Луна исчезла с неба. Над степью занимался серый рассвет. В этом мертвенном предутреннем свете стал проглядывать окружающий мир. Нижняя половина пространства – плоская степь, поросшая клочковатой травой. Другая, верхняя половина, – бесцветное небо. Линия горизонта просматривалась не четко. Ее туманил поднятый ветром песок.
– Надо где-то достать воды, – сказал Каширин.
– Я тоже об этом думаю, – кивнул Акимов. – С водой мы облажались. Не запаслись. В бардачке есть карта, но она очень старая. Не все населенные пункты на ней обозначены. А те, что обозначены, перестали существовать.
Каширин вытащил карту, стал ее вертеть на коленях, но так и не определил хотя бы приблизительное место нахождение грузовиков. Ясно, они уже в Казахстане. Но где именно?
– Рано или поздно мы натолкнемся на деревню или поселок, – сказал Акимов.
* * *
Вера Черенкова, прозванная в поселке Шваброй, проснулась ранним утром в своей койке совершенно голая.
Шваброй Веру прозвали в награду за безупречную пятилетнюю работу уборщицей в правлении колхоза "Заря Востока". Колхоз тот давно развалился, председателя посадили, члены правления разъехались неизвестно куда. Да и самого поселка, считай, больше нет. А вот обидное для относительно молодой и не слишком страшной женщины прозвище "Швабра" прилипло к Вере, как банный лист.
Не вставая, она потянулась рукой к столу, взяла ковшик с водой и напилась. Вера застонала. Голова будто налилась свинцом, боль брала начало в висках, пульсировала и распространялась дальше, на затылок и шею.
Швабра села на скрипучей койке, огляделась. На столе хлебные крошки, начисто вылизанные чьим-то языком жестянки из-под рыбных консервов, окурки папирос, чесночная шелуха. Среди этого разорения стоит гордость хозяйки – патефон, выпущенный на московском заводе более полувека назад. А ведь до сих пор машина на ходу. Но что это?
Вера охнула, сердце защемило. В углу комнаты валялись разбитые патефонные пластинки. Она уперла руки в бока: какой гад размолотил последние пластинки? Теперь слушать нечего. Вот ведь напасть.
И, как всегда, на утренний опохмел почти ничего не осталось. Два с половиной литра вылакали, сволочи. На дне оставленной на столе бутыли плескалась какая-то желтоватая муть. Вера взяла бутыль в руки, ласково, как берут малое дитя. Подняла кверху донышко, высосала из горла остатки, пару глотков забористой самогонки.
Затем она поднялась, нашла под койкой свою домашнюю одежду: мужские кальсоны на длинных завязках, солдатский ремень и полотняный бюстгальтер. Эти кальсоны оставил здесь прошлой зимой проезжий водила, которого ловкая Швабра сумела подпоить и обокрасть. Правда, те деньги в три дня пропили, но вот хоть кальсоны целы. Главное, вещь впору Швабре, ну, разве что, брючины длинноваты малость.
Вера натянула подштанники, подвязала их солдатским ремнем, чтобы не свалились. Влезла в серый от грязи полотняный бюстгальтер и пошла к рукомойнику, приколоченному к стене в углу комнаты. Теперь, на ходу, Швабра, испытала острую боль в промежности. Широко расставляла ноги, она ковыляла, как старая гусыня.
– Похоже, меня вчера трахнули, – сказала Швабра самой себе. – Сильно поимели. Похоже, меня трахнул взвод солдат. Или целая рота? Или один сосед Махамбет за всех постарался?
Швабра мучительно соображала. Пожалуй, сосед так не сумеет. Махамбет хоть и кузнец, но больно мелкий мужичок. Казах в возрасте. И аппарат у него скромных размеров, не стойкий. А может, рядом с соседом пастух пристроился, помог? И еще инвалида агронома привели? Господи, спаси и помилуй. Только не этот инвалид.
Она сполоснула лицо, не обращая внимания, что помойное ведро под рукомойником полно зловонной пузырящейся жижи, готовой перелиться через край.
– Кто же меня трахнул? – Швабра запустила руку в кальсоны и почесала зад. – Кто?
Вопрос так и не был решен. Чтобы найти ответ, нужно восстановить всю картину вчерашних событий.
Днем Вера надела свое единственное платье, в котором еще не стыдно показаться на людях. Потому что платье не сверкает дырками и потертостями на заднице. Затем направилась в магазин, работавший в поселке по шесть часов два дня в неделю.
Продавщица отвлеклась на разговор с кокой-то старухой, и Швабре удалось стянуть с прилавка пару банок рыбных консервов. Полбуханки черного хлеба она купила на свои деньги, а консервы вынесла из магазина, сунув банки в безразмерные трусы. Затем она той же тропинкой вернулась домой.
А потом явился сосед казах, поселковый кузнец, и принес свой недельный заработок – четверть самогона. И началось, и понеслась... Что было дальше? Само собой, заводили патефон и крутили пять пластинок, что имелись в наличии. Что не разбили во время прошлой пьянки.
Кажется, были в доме и другие гости. Но кто они, эти гости? И куда подевались? Теперь уже не вспомнить. Кажется, был какой-то молодой парень. Из залетных шоферов.
Наверное, именно он вылакал на халяву не меньше литра самогонки, съел консервы. Он же, гад, и трахнул Веру. Аппарат у него длинный и толстый, как тракторный сцеп. Это запомнилось. А потом в благодарность размолотил ее пластинки. Сука. Найти бы того ублюдка и утюгом по рылу. Или вилы в бок воткнуть. А лучше, сразу колуном надвое развалить его дурную голову.
* * *
Павел Литвиненко в сопровождении трех помощников прибыл на таможенный пункт в то время, когда грузовики, которые он искал, уже пересекли границу.
Литвиненко велел водителю частнику ждать, выбрался из машины и осмотрелся по сторонам. Над степью занимался бледный рассвет. Таможенный терминал спал глубоким сном. Только дежурная смена из трех таможенников лениво досматривала кузов "ЗИЛа", следовавшего из транзитом из Туркменистана в Россию.
Два таможенника забрались в кузов, забитый виноградом и поздними грушами. Они топтались в кузове, лениво переставляя с места на место ящики с фруктами. Литвиненко коротко переговорил со старшим смены, сунул в его ладонь мятую купюру. Попросил заглянуть в журнал учета и регистрации, выяснить, проходили или нет в течение последних десяти часов в сторону Казахстана два "Урала".
Таможенник зашел в помещение терминала, вернулся через пять минут. Литвиненко был разочарован ответом. "Уралов" здесь не видели трое суток. За это время ни в ту, ни в другую сторону такие машины не проходили. Литвиненко вернулся к своим помощникам, сел на переднее сидение рядом с водителем.
– Тут ловить нечего, – сказал он. – "Уралы" здесь не ночевали. И вряд ли появятся.
Литвиненко снова вышел из машины и долго нарезал круги. Теперь он понял: изначально было ошибкой переться сюда, на край земли, пытаясь поймать Каширина. Теперь нужно принять окончательное решение. Оставаться тут, в голой степи, ждать неизвестно чего... Этот вариант не грел душу. Значит, нужно возвращаться в Москву, искать концы там.
Выяснить, кто отправлял эти клятые грузовики, какой дорогой отправлял, где конечный пункт их маршрута. А там возможны варианты. Например, попробовать перехватить машины на полпути. Или дождаться их в конечной точке следования. Как поступить в такой ситуации?
Если в "Уралах" груз не контрабандный, они пройдут таможенную очистку. А если водители вдруг не захотят платить таможенный сбор, махнут через границу в объезд таможни? Через такую границу средь бела дня можно запросто провести стадо белых слонов – и никто ничего не заметит. А уж грузовикам проехать – раз плюнуть.
Литвиненко не чувствовал усталости после ночного перелета и долгой дороге в тесном салоне "Жигулей". Им овладел азарт охотника, идущего по следу раненой, уже близкой дичи. Казалось, он у цели нужно лишь сделать еще несколько шагов, еще шаг... Цель ускользала, но азарт не проходил.
Наконец, он принял решение. Два человека останутся здесь, будут ждать "Уралы" три дня. Дольше задерживаться нет смысла. Если грузовики появятся, Каширина не трогать. Выяснить у таможенников, куда по путевым листам идет груз. И тут же связаться с Литвиненко. А он отправляется в Москву. Если грузовики вышли из столицы, след остался. Остались люди, которые что-то знают.
Литвиненко сел в машину, объявил свое решение. Через пять минут "Жигули" мчались в обратном направлении, к Оренбургу.
* * *
В то время, когда Швабра вынашивала, живо представляла себе акт кровавой мести, в зоне видимости Каширина и Акимова появился какой-то поселок домов в тридцать. Это была центральная усадьба бывшего колхоза "Заря Востока", а ныне доживающая свой век захолустная дыра, населенная в основном брошенными и забытыми старухами.
– Вижу жилье, – сказал Акимов. – Сейчас наберем водички.
В машине, идущей следом, тоже увидели серые домишки, сложенные из самодельных блоков. Величко, томимый жаждой, сидел за рулем. Он радовался, что скоро напьется воды прямо из колодца. Такой студеной воды, чтобы зубы заломило.
– Что-то не видно колодца, – сказал он.
– Останови у крайнего дома, – ответил Рогожкин. – Я спрошу, где искать.
Вдоль поселка положили короткий отрезок асфальта, который весь истрескался и, занесенный песком, почти не был виден. Выехав на дорогу, Величко прибавил газу, обогнал грузовик Акимова.
...Где-то рядом послышался шум автомобильных двигателей. Видно, грузовик мимо катит, определила Вера. Припала к оконному стеклу, не мытому лет десять как. Только не грузовик, два грузовика. Здоровые машины. Давно таких не видела. Останавливаются возле ее покосившегося на сторону заборчика.
Из кабины первого грузовика выпрыгивает молодой парень, отодвигает калитку в сторону, идет по дорожке к крыльцу. Знакомая личность. И идет по-хозяйски, уверено. А, тот самый, что прошлой ночью ополовинил бутыль самогонки, сожрал рыбные консервы, трахнул Веру и перебил пластинки. Или не этот? Вроде этот.
Этот, этот, – убеждала себя Вера, разглядывая через стекло Рогожкина. И вот снова приперся, стыда нет. И еще дружков своих привез, халявщиков. Этот, точно этот, – продолжала уговаривать себя Швабра. Сволочь, кончилась для него халява. Вера взяла с загаженного стола длинный кухонный нож, недавно наточенный соседом кузнецом. Спрятала его за спину, шагнула к двери.
– Здравствуйте вам.
Рогожкин переступил порог, остановился рядом с рукомойником. Увидев нестарую женщину в кальсонах и солдатском ремне, он на секунду забыл о своем вопросе.
– Здорово, – сказала Швабра. – Давно не виделись.
– Давно, – машинально повторил Рогожкин.
Словом "давно" он подтвердил худшие догадки Швабры. Точно, этот самый, – решила она. Швабра кокетливо подтянула кальсоны.
– Мне бы водички, – сказал Рогожкин. – В радиаторы залить. И попить.
– Водички? – Вера улыбнулась змеиной улыбкой. – Это можно. А патефон послушать не хочешь?
Вера приблизилась к Рогожкину на расстояние метра. Кровь закипала в ее жилах. Какую же надо иметь наглость, чтобы припереться в дом, где ты нагадил нынче ночью. Поимел хозяйку, как паршивую овцу. Даже "спасибо" не сказал. И еще пластинки грохнул. Водички ему. Швабра до боли в суставах сжала рукоятку ножа.
– На фиг патефон, – сказал Рогожкин.
Сказал и едва успел увернуться от ножа, дернулся к двери. Вера взмахнула рукой. Лезвие пропело возле самого горла Рогожкина. Швабра отвела руку для нового, прицельного удара.
– Ты чего? – выпучил глаза Рогожкин.
Отвечать на вопрос Швабра не собиралась.
За секунду Рогожкин сумел оценить ситуацию. Резко выставил вперед левое предплечье, правой открытой ладонью ударил хозяйку по носу. От неожиданной боли, Швабра вскрикнула, выронила нож.
– Убивают, люди, убивают, – заорала Швабра так громко, что у Рогожкина заложило уши. – Помогите, убивают. У-би-ва-ют.
– Сука, заткнись, – прошипел Рогожкин.
– Убивают, люди, – прокричала Швабра поставленным еще в самодеятельности голосом. – Режут. Убивают.
– Кого же тут убивают, тварь? – Рогожкина трясло от злости. – Тут же меня убивают. Не тебя.
Швабра провела передислокацию. Отступила задом в противоположный от рукомойника угол, к газовой плите, схватила чугунную сковородку. И снова остервенело бросилась в атаку. Взмахнув своим орудием над головой, она уже была готова обрушить удар на непокрытую голову Рогожкина, но тот наклонился, нырнул ей под руку. Оказавшись сзади хозяйки, кинулся ей на спину, сделал удушающий захват.
Но жилистая Швабра, хоть и выронила сковородку, сумела извернуться. Впилась зубами в плечо Рогожкина. Он заорал от боли, ослабил хватку. Швабра развернулась лицом к противнику. Одной рукой вцепилась ему в волосы и выдрала клок. Справа съездила Рогожкина кулаком в глаз.
– Убивают, люди, – прокричала Швабра. – По-мо-ги-те.
* * *
На выручку соседки через огород уже спешил кузнец Махамбет с топором в руке. Ему на перерез бежал Величко, но шустрый кузнец ускользнул. Сломав забор, Махамбет вбежал на участок Швабры, с воинственным гортанным криком бросился к крыльцу.
Рогожкину тоже хотелось заорать во всю глотку. Уточнить, что убивают в доме именно его, а не Швабру. Но он не крикнул.
Он, не чувствуя боли, бросился на женщину в кальсонах, как бык на красную тряпку. Попытался схватить Веру за горло, но та, словно намазанная маслом, снова выскользнула из рук. Подняла ногу, пнула Рогожкина костистой коленкой в живот.
– Убивают, – крикнула Швабра и плюнула в лицо Рогожкина.
Он ответил ударом по лицу. Борцовским приемом подсек Швабре ноги. Та рухнула на пол. Попыталась схватить валявшийся рядом нож, но Рогожкин вовремя отфутболил нож под кровать.
Швабра встала на карачки и поползла за ножом. Рогожкин упал ей на спину. Оглянулся, схватил сковородку и ее днищем навернул хозяйку по затылку. Швабра взбрыкнула левой ногой и лишилась чувств.
В комнату ввалился кузнец. Махамбет увидел незнакомого молодого человека, который сидел на спине соседки и, кажется, собирался ее насиловать. Махамбет шагнул вперед и поднял над головой топор. Беззащитный Рогожкин лишь зажмурился и вжал голову в плечи.
Махамбет прицелился, сделал еще шаг вперед. Но занесенный топор успел перехватить ввалившийся в комнату Величко. Он вывернул руку кузнеца так, что тот взвыл от боли. Топор упал на пол. Величко развернул к себе низкорослого кузнеца. Врезал ему по морде.
Одной рукой схватил за брючный ремень, другой сграбастал за шкирку. Величко поднял кузнеца, развернулся всем корпусом и выбросил Мухамбета в окно. Проломив щуплым телом полусгнившую раму, выбив стекла, кузнец птицей вылетел на улицу. Упал на землю и больше не встал.
В комнату вбежал, застыл у порога Акимов с охотничьем ружьем наперевес. Он вопросительно посмотрел на Рогожкина, женщину в кальсонах, валявшуюся поперек комнаты. Кальсоны сползли с Веры, обнажился бледный зад, не слишком аппетитный.
Рогожкин встал со спины Швабры, отряхнул колени от налипшей грязи.
– Тьфу, мать ее, сумасшедшая попалась, – сказал Рогожкин. – Я вхожу. А она на меня с ножом.
– А чего же она орала: убивают? – спросил Акимов.
Рогожкин все не мог остыть после драки.
– Говорю же тронутая баба. Просто сука бешенная.
– Кстати, колодец на другой стороне поселка, – сказал Акимов. – Зря вы тут остановились.
Он покачал головой и вышел на улицу. Величко рассматривал синяк, быстро расплывавшийся под глазом Рогожкина.
– Мы несем первые потери, – сказал Величко. – Но шрамы красят мужчину. Поздравляю тебя с боевым крещением.
– Вот же, попил водички.
Швабра, приходя в себя, зашевелилась, задвигалась на полу. Всхлипнула, оттолкнувшись ладонями от пола, села. Потерла ладонью затылок. Рогожкин попятился к двери.
– Пошли отсюда скорее, – сказал он. – А то она мне в ногу зубами вцепится. Потом от бешенства придется уколы делать.
Они вышли из комнаты, спустилась с крыльца. Кузнец тоже очухался. Он сидел под окном, вытирал кровь, сочившуюся из разбитых губ. Хлопнули дверцы грузовиков. Машины продолжили путь.
Глава двенадцатая
После полудня погода резко изменилась. Стало темнее, степь поменяла цвет, сделалась не желтой, а серой. Холодный ветер сдул остатки затяжной теплой осени, задержавшейся в этих краях, пригнал с востока низкие снеговые тучи. Солнце скрылось надолго, возможно, до будущей весны.
Грузовики несколько часов без остановки шли по едва приметной грунтовой дороге. В два часа остановились на обед. Выбравшись из кабин, люди отошли метров на двадцать от дороги, расстелили на траве одеяла. Выложили харчи, расселись на мягком.
Рогожкин дорогой прижимал к разбитому глазу холодный молоток. Побывав в шаге от смерти, он заново пережил вслух все утренние приключения. Не уставал демонстрировать царапины на руках и глубокий укус на плече, оставленный острыми зубами Швабры. И всякий раз прибавлял к рассказу новую живописную деталь.
– Когда я повалил ее на пол и прибил сковородкой, рассмотрел такую вещь, – говорил Рогожкин. – В волосах этой бабы, на затылке, вши копошатся. Наверняка, у нее букет всех мыслимых болезней. Плюс сифилис. Укуси она меня в голое тело, а не через рубашку, даже не знаю... Наверняка заразила бы, сука бешенная. И куда бы потом я делся, с сифилисом? Невеста дала бы мне отставку. На хрена ей жених сифилитик?
– Слушай, дай пожрать, – сказал Величко. – Можешь ты потом, после обеда, рассказать всю эту херомудию? О вшах и сифилисе?
Акимов, которому рассказы Рогожкина не мешали есть, поднял голову, долго смотрел на небо и, наконец, выдал прогноз:
– Завтра снег пойдет, – сказал он.
Каширин нашел в себе силы спасти пропадающие котлеты, купленные еще под Куйбышевым. Эти котлеты хоть и приобрели за последние сутки пугающий зеленоватый оттенок, оказались вполне съедобными.
– Сколько нам еще ехать? – спросил Каширин.
– Километров восемьдесят по прямой, – ответил Акимов. – По дороге, разумеется, дольше. До главной усадьбы бывшего колхоза "Завет Ильича". Теперь эта шарашка называется "Агрокомбинат имени Ибрагима Алтынсарина". Назаров осел там.
– Откуда вы знаете, что именно там? – спросил Каширин.
– Письмо получил от одного хорошего человека. Назаров живет в поселке этого агрокомбината. Бабу себе завел и овцу. Наверное, когда возвращается домой пьяный, путает их. Правда, тому письму уже месяца три. Если Назаров на месте, я все кончу сегодня же вечером. И мы повернем обратно. Как договорились.
– У вас есть план? – не отстал Каширин.
– У меня есть ружье под сиденьем, – усмехнулся Акимов. – Я просто приеду и разряжу оба ствола этому сраному ублюдку в рожу. Вот весь мой план.
* * *
Под вечер подъехали к населенному пункту, больше похожий не на казахский аул, а на захудалую русскую деревеньку. На высоком столбе прибили щит из листового железа. Надпись на щите напоминала путникам, что попали они не абы куда, а именно в "Агрокомбинат имени Алтынсарина".
За околицей на пригорке вытянулись серые постройки с рядом темных окон, пустующие коровники голов на двести каждый. На крыше ближнего к дороге коровника светился дырами выгоревший на солнце, потерявший цвет матерчатый плакат: "Миру – мир". Безлошадный старик чабан перегонял с места на место исхудавшего до костей черного быка. Понурив рогатую голову, бык плелся за пастухом, как безродная собачонка.
Вышедшая на дорогу женщина в грязно-белом фартуке, видимо, доярка, проводила грузовики равнодушным взглядом. Три парнишки, гонявших в овраге полевую мышь, бросили свое занятие, стали бегом преследовать машины. Мальчишки бежали долго, с ожесточенным немым упорством, пока не отстали, не потерялись в дорожной пыли.
Сам агрокомбинатовский поселок, видимо, был возведен по проекту архитектора, который в прежние времена строил концлагеря. Домишки выстроились в шеренгу вдоль дороги. Они, кое-как слепленные из глинобитных блоков, похожие друг на друга, как близнецы, навевали мертвенную скуку. В каждом по четыре окна на все стороны, двухскатные рубероидовые крыши, крошечные палисадники, в которых ничего не растет. В сгустившихся сумерках дорога ели видна, а в окнах ни огонька.
Сидевший за рулем Каширин сбросил скорость до двадцати километров. При виде этих хибар его настроение опустилось ниже нулевого градуса. Он подумал, что ничего хорошего нынешним вечером не случится. Только плохое.
Где-то впереди, за поворотом улицы, на высоком столбе горела единственная лампочка. На эту лампочку, как на свет путеводной звезды, решил ехать Каширин.
– Вы бывали тут раньше? – спросил он Акимова.
Акимов кивнул головой.
– Дорогу спрашивать не будем. А то еще влипнем в историю, как утром. Поселок большой. Но каждые два дома из трех пустуют. На площади есть закусочная и клуб. Там и остановимся.
– А почему тут все окна темные?
– Мне писали, электричества нет, – сказал Акимов. – То есть, дают на час или на два. Но не каждый день.
Каширин показал пальцем на освещенный столб.
– А как же та лампочка горит?
– У них генератор есть на два киловатта. Хватает мощности, чтобы кино в клубе пускать и освещать забегаловку. Кстати, эта закусочная не для проезжих водителей. В счет зарплаты там кормят колхозников. Но нам будут рады. Мы, в отличие от здешних работяг, можем рассчитаться живыми деньгами.
За поворотом домики расступились. Каширин увидел круглую безлюдную площадь, посередине которой стоял длинный одноэтажный барак с зашторенными окнами. Ясно, это клуб. Напротив клуба другое здание, сложенное из бруса, недавно отштукатуренное и покрашенное нежной розовой краской. Все шесть окон светятся. Над крыльцом жестяной гнутый козырек и косо приколоченная вывеска "Закусочная".
– Знаете, где дом вашего Назарова?
– В другом конце поселка. Там живет его любовница. Но все вечерами он торчит в этом сортире, – Акимов показал пальцем на закусочную.
Вторым грузовиком управлял Рогожкин. Вид горящих лапочек, освещенных окон и косенькой вывески над крыльцом привел его в полный восторг.
– Вот где очаги культуры, вот она, настоящая жизнь, – радовался он. – Только людей почему-то не видно. Кстати, где все люди? Пообедали в закусочной, отравились и скоропостижно померли?
Величко разглядел афишу, приклеенную на двери клуба.
– В клубе кино, – отозвался он. – Все пошли смотреть фильм. Тут люди не избалованы зрелищами. Ну, телевизором и другими удовольствиями. Если уж привезли кино, идут смотреть.
Проехав площадь, грузовики остановились с другой ее стороны. Акимов велел Каширину быть наготове, не глушить мотор. Покопавшись под сидением, Акимов вытащил ружье, коробку с патронами. Разорвав коробку, зарядил двустволку, остальные патроны рассовал по карманам брюк. Затем сунул руку под куртку, достал из подплечной кобуры пистолет. Осмотрев его, отправил на прежнее место.
* * *
Акимов вылез из кабины, захлопнул дверцу, спрыгнул с подножки. Внизу его уже поджидал Величко. Акимов протянул Величко ружье, вытащил из кармана горсть патронов.
– В патронах не картечь, – сказал он. – А круглые пули.
Акимов осмотрелся по сторонам: ни души. Только холодный ветер поднял и гоняет по площади тучи пыли, сухую траву и бумажный мусор. Где-то рядом, за утлыми заборчиками, за ближними домами, захлебываются лаем собаки.
За клубом надрывно трещит движок генератора. В клубе действительно крутят како-то иностранный фильм со стрельбой и взрывами. И на площади можно услышать иностранную речь, немного отстающий голос переводчика, пистолетную пальбу. Затем взрыв, крики и снова иностранная речь.
Акимов с Величко дошли до закусочной, встали под окном. Акимов заглянул внутрь.
Большая комната заставлена металлическими столами с белым пластиковым верхом. С потолка свешиваются три лампочки в запыленных стеклянных колпаках, напоминающих перевернутые стаканы. В закусочной не слишком светло. Но кое-что можно разглядеть. Народу немного. Видимо, здесь всегда так.
За столиком в дальнем углу разговаривают трое мужчин. Русский, мужик средних лет в кожаной куртке, неопределенного возраста казах. Они сидят лицом к окну. Третий друг, здоровый детина в сером свитере домашней вязки, устроился к окну спиной. На столе две бутылки водки, какая-то закуска на тарелках. Разговор не слишком оживленный. Посреди комнаты сидят два казаха, эти молча ковыряются в тарелках. У дверей, положив на стол бородатую растрепанную голову, спит старик. В окошко раздачи высунула круглое сморщенное лицо старая казашка. Видимо, интересно послушать разговор посетителей.
Верхнего света казашке не хватало. Старуха поставила перед собой горящую керосиновую лампу. Эта лампа давала больше копоти, чем огня, стекло сделалось черным, огонек померк. Но подавальщицу это обстоятельство не смущало. Старуха и дед, спящий за столиком у дверей, не в счет. Итак, в забегаловке всего пять мужчин. Оружия не видно.