Каширин топтался на месте, не зная, чем утешить своего молодого товарища.
– Не переживай, – сказал Каширин. – Ну, убил ты скупщика краденого скота. Не самого лучшего человека на земле.
– Да, не лучшего человека, – повторил, как эхо, Рогожкин.
– Я уверен, он был еще тот говнюк, – сказал Каширин. – Я бы при жизни с этим казахом рядом срать не сел. А ты так переживаешь.
– Переживаю...
Рогожкин поднял голову. В его глазах стояли слезы. Каширин присел к столу, протянул руку и потеребил Рогожкина по волосам.
– Скоро все кончится, – сказал Каширин. – Мы уедем отсюда навсегда. Оставим на память старику агроному пару банок консервов и свое грязное белье. Пусть донашивает и радуется.
– Да, скорее бы все кончилось, – Рогожкин раздавил недокуренную папиросу о каблук ботинка.
* * *
Глава фирмы "Орфей" Яков Семенович Гецман последние двое суток не находил себе места. Транспорт из двух "Уралов" и "Жигули", сопровождавшие грузовики, исчезли неизвестно куда.
От своего человека в Гецман получил сообщение, что все в ажуре, машины видели на выезде из Самары. Грузовики остановили для досмотра сотрудники дорожно-постовой службы, проверили документы, в кузова не заглядывали. Машины двигались к Оренбургу и благополучно туда доехали. Воронцов и Гуж из Оренбурга связались по межгороду с Гецманом, доложили, что они на подъезде к границе с Казахстаном. Возможно, к утру будут на таможне. Оттуда через знакомого офицера снова свяжутся с Гецманом. И все...
Прошло двое суток. Других известий не поступало.
Гецман утешал себя тем, что оренбургские степи не Москва, оттуда не так просто дозвониться. И потом, грузовики не новые, случись поломка, даже пустяковая, можно надолго залипнуть на каком-нибудь проселке. Да мало ли обстоятельств, которые не учтешь, не предвидишь. Все это так, но душу не отпускала тревога.
Уже завтра люди, которые встречают груз в пригороде Чимкента, будут на месте. А встречать им нечего. Разумеется, они будут ждать день, другой, третий... А потом получатели груза вынырнут в Москве и зададут Гецману неприятные вопросы. Чем крыть? Я не знаю, куда подевались грузовики, но они обязательно найдутся. Даю слово... Слово кого: джентльмена, бизнесмена, честного человека? Эти неграмотные чурки и таких выражений не знают. Нет, это не серьезно, просто детский лепет. Хорошо бы грузовики действительно нашлись.
В два часа дня Гецман вышел из офиса, сел в автомобиль и велел водителю ехать в Красногорский район, на дачу своего ближайшего друга и делового партнера Романа Марковича Уманского. Дача это не кабинет, не кабак, там можно спокойно поговорить, отвести душу, не опасаясь накинутой гэбешниками прослушки.
Уманский пожилой человек с большими деньгами и длинным острым языком. Он любит трепаться, не задумываясь о последствиях. Его художественный свист не всем нравится, но Уманского терпят, потому что у него деньги и связи.
Гецман отпустил машину у ворот дачи, наказав водителю вернуться за ним через пару часов. Автомобиль укатил, а Гецман прошел через калитку. Кивнул охраннику, похожему на отожравшегося бульдога. Сходство с собакой дополнялось тем, что охранник, нес вахту в будке, похожей на собачью конуру.
Скинув пальто на руки прислуге, Гецман прошел в большую комнату. Уманский, только что плотно отобедавший, сидел в любимом кресле у камина. На дне зажатого в руке стакана плескалась сорокоградусная микстура двадцатилетней выдержки.
Гецман потряс жилистую руку Уманского, не стал отказываться от коньяка. Он сел во второе кресло, менее удобное, чем хозяйское, маленькое, протянул ноги к камину. Глотнув коньяка, коротко поделился с компаньоном невеселыми мыслями.
– Сейчас рано об этом говорить, – махнул рукой Уманский. – Куда пропали грузовики? Эта тема станет актуальной через день, даже через пару дней. Если они действительно пропали. Лучше подумай о хорошем. Подумай, сколько мы заработаем.
Гецман меланхолично кивал головой и смотрел на огонь. Слишком рано подсчитывать барыши. Может, лучше подсчитать убытки?
– Оружие резко возрастает в цене перед началом боевых действий в каком-нибудь регионе бывшего Союза, – говорил Уманский. – После окончания боевых действий оружие дешевеет. Так было всегда. И о том, что где-то начнутся боевые действия, заинтересованные лица знали заранее, рынок начинает лихорадить. Так, еще за полгода до начала войны в Абхазии, чеченские бандиты, которые делят с солнцевскими Южный порт, вдвое подняли сборы с торговцев автомобилями. Ну, это к слову.
Гецман решил возразить:
– В последнее время цены на оружие относительно стабильны.
– Но в Таджикистане боевые действия ведутся постоянно – это хороший рынок. Но их рынок имеет свою специфику, ее надо понимать. Например, в Москве укороченный Калашников "сучка", стоит дороже обычного в полтора раза. Потому что это городской вариант, такой автомат помещается в спортивной сумке. А для боевых действий больше подходит сорок седьмой Калашников. Или новый сотый. Там высоко котируются средства противовоздушной обороны. Ну, еще крупнокалиберные пулеметы, автоматы Калашникова с подствольными гранатометами, огнеметы "Шмель". Это товар первого сорта. И, разумеется, всегда в цене боеприпасы и взрывчатка.
Гецман достал блокнотик, сделал в нем пометку. Затем сходил к столу и плеснул из большого хрустального штофа в стакан коньяка.
– Я не говорю, что нельзя продать пистолеты, – говорил Уманский. – Можно. Но пистолеты это так, семечки. Но суть проблемы вот в чем. Покупать стволы и боеприпасы в Москве таджикам нет смысла, потому что здесь оружие дорогое. Калашников – 800 баксов, "ТТ" – 300. Это высокая цена. Для таджиков. Дешевле купить в Чечне или в Осетии. Но есть и другой вариант. Сейчас многие военные части меняют дислокацию. Во время переездов с места на место, часть оружия может, так сказать, потеряться. Ну, потом его спишут или как. Это не наша проблема. Поэтому мы и действуем через военных. Источник поступления оружия – надежный. О его происхождении скажу только одно – оружие пришло с севера.
– Главное – это безопасная транспортировка, – вставил Гецман. – Ну, для этого нужно иметь связи, каналы, прикрытие. Все это вы обеспечили.
Уманский, зацикленный на своих размышлениях, не слушал.
– Но опять же цена... Да, у военных она значительно ниже, чем в на черном рынке в Москве. Но сами таджики, повторяю, бедные. Тут и появился вариант, приемлемый для обеих сторон. Это бартер. Мы им оружие. Они нам героин. Сейчас Москва завалена героином, лично я знаю десяток мест, где дозу можно получить за бесплатно, на пробу. Но сам героин разный, попадается паршивого качества, много разбавленного дерьма. А у таджиков классный афганский героин. Его много, очень много. А цена смешная, копейки по московским меркам.
Якову Семеновичу хотелось сказать, что все это он и так знает наизусть. Что он лично участвовал в операции на всех ее этапах. Лично собирал грузовики в дорогу, сам перенянчил каждый ящик, каждую бочку с боеприпасами, каждый ствол. Но он деликатно молчал, давая Уманскому возможность поупражняться в словоблудии. Гецман смотрел на огонь в камине, но видел преисподнею. "Куда делись грузовики?" – спросил он самого себя. Ответа не было.
...Покидая теплый гостеприимный дом своего старшего друга Уманского, Гецман выключил спрятанный под пиджаком портативный диктофон.
* * *
Гецман вернулся в свой офис вечером, задержался в приемной справиться у помощника, не было ли новостей. Тот отрицательно покачал головой и кивнул на мужчину, сидевшего у окна. Гецман повернул голову. Да, у посетителя запоминающаяся внешность: мордоворот с бритой наголо шишковатой башкой. Мужчина поднялся со стула:
– Я Литвиненко Пал Палыч. Насчет меня вал должен был позвонить...
Литвиненко назвал фамилию известного всей Москве адвоката.
– Ах, да, да. Как я мог забыть?
Гецман прижал руку ко лбу. Действительно с утра пораньше ему домой позвонил этот адвокат, совершенно бесцеремонный, отвязанный тип. Он просил, чтобы Гецман сегодня же встретился с одним деловым человеком, по фамилии Литвиненко. Якобы у этого Литвиненко имеется к Гецману важный разговор, все подробности при встрече, они не для телефона.
"Ну, пусть приходит в четыре", – проворчал Гецман. "Ты поговори с ним нормально, по-человечески, – сказал адвокат. – Я за него ручаюсь. Он очень хороший и порядочный человек". Естественно, адвокату верить нельзя. Ко всякому его слову надо приделывать знак минус, если говорит "хороший и порядочный человек", понимай наоборот. Тем более у Литвиненко на морде и бритой лысине написано, какой он хороший человек.
Адвокат водит дружбу с человеческими отбросами, защищает всякую мразь, отпетых ублюдков. И, главное, за всю свою жизнь он не сказал ни слова правды. Но и отмахнуться от его просьбы было не слишком этично, вообще неразумно. Как-никак известная личность и вообще...
Гецман пожал руку Литвиненко, выдавил из себя улыбку и даже извинился за то, что опоздал. Как некстати этот чертов посетитель, как не ко времени. Выгнать бы его пинком в зад, чтобы с лестницы летел и кашлял. Но Гецман дал обещание.
Он проводил Литвиненко в кабинет и был столь любезен, что разрешил ему курить. Посетитель развалился в кресле и начал с короткого лирического предисловия.
– О том, что я вам хочу сказать, известно одному мне, ну, еще двум-трем заинтересованным лицам, – заявил Литвиненко. – Я не хочу, чтобы эта история получила огласку. Чтобы это дерьмо всплыло. Вы знаете, я знаю. И хватит. Так вот, я представляю интересы фирмы "Меган". У нашей фирмы есть дочерний инвестиционный фонд "Горизонт". До недавнего времени этот фонд возглавлял некто Евгений Викторович Каширин. Мы ему доверяли, Каширин мог самостоятельно принимать важные решения. Другими словами, мог бесконтрольно распоряжаться нашими деньгами.
Гецман слушал посетителя не слишком внимательно. Даже не старался понять, чего от него хочет этот бритый фашист. Правда, фамилия Каширин показалась Гецману знакомой.
– Да, да, разумеется, – не к месту вставил он. – Доверяй, но проверяй.
– Короче, мы влетели на большие деньги. Каширин вошел в сговор еще с одним мошенником. Видимо, слил деньги в офшор. А потом удрал из Москвы в неизвестном направлении. Мы, естественно, предприняли меры, чтобы найти этого... Я не могу его даже человеком его назвать.
– Какое отношение все это имеет ко мне?
– Минутку терпения. Мы навели справки, кое-что выяснили. Ваша фирма направила в Казахстан пару автомобилей с каким-то грузом. Короче, Каширин каким-то образом попал в число ваших водителей.
Гецман забыл о посторонних мыслях. Теперь он настороженно вслушивался в каждое слово посетителя. Ни фига себе, заявка. Приходит человек с улицы, какой-то там знакомый знакомого, и заявляет, что ему известно нечто такое, что Гецман держал в строгой тайне. Оказывается, этот хмырь осведомленный человек. Слишком осведомленный в чужих делах. Да, паскудный денек выдался. И каких еще сюрпризов ждать?
– Чем я могу помочь? – голос Гецмана дрогнул от волнения.
– Мне надо знать, под каким камнем искать эту змею? Где найти Каширина?
– А мне надо знать: откуда у вас эта информация?
– Мы вышли на парня по фамилии Рогожкин, который пригласил Каширина в эту компанию. Довожу до вашего сведения, что этот Рогожкин находится в оперативной разработке ментов. Его подозревают в угоне автомобиля. И в убийстве владельца этой тачки. Каширин тоже под следствием, под подпиской о невыезде. И эти подонки ведут машины с вашим грузом.
– Водителей набирал не я, – сказал Гецман. – Точнее, грузовиками должны были управлять совсем другие люди. Другие водители. Но они ехали в одной машине, возвращались со свадьбы, попали в аварию. Теперь вот в больнице. Эти водители... Они случайные люди. Их набирал мой завхоз. В авральном порядке. По контракту я должен был поставить в Казахстан солярку...
– Характер груза меня не интересует, – сказал Литвиненко. – Меня интересует только Каширин. Поймите, я не останусь в долгу. Услуга за услугу.
Гецман встал из кресла, прошелся по комнате. Он чувствовал себя совершенно ошарашенным, он не мог продолжить разговор.
– Боюсь, не смогу помочь, – сказал он. – Я не знаю, где сейчас находятся машины. Оренбург они проехали. А дальше... Надеюсь, какая-то неисправность. Мелкая поломка. Грузовики не иголка, найдутся. Оставьте свои координаты. Как только...
– Как только, так сразу перезвоните. Прошу вас.
Гецман обещал позвонить, как только появятся новости. Литвиненко написал на визитной карточке номер своего мобильного телефона, положил ее на стол. Пожав ватную руку Гецмана, вышел из кабинета.
Глава пятнадцатая
К вечеру стало ясно, что других перекупщиков сегодня ждать бесполезно. Или приедут завтра или вообще не явятся. Рогожкин нес дежурство на чердаке. Каширин устроился в комнате. Накрывшись старым ватником, дремал на матрасе, брошенным у двери на земляной пол.
Сон привиделся такой сладкий, что пробуждение казалось невозможным. Даже не сон, совсем близкие воспоминания. Каширин у своего приятеля, известного художника, только что открывшего собственную ультра модную галерею. Закончилась торжественная часть мероприятия. Все слова сказаны, красноречие иссякло. Наступает то, ради чего все собрались. Пышный фуршет, под который художник отдал самый просторный зал, стены которого украсил лучшими своими работами.
На этот огонек слетелся весь московский бомонд. Вокруг Каширина собралось столько звездных личностей, что кажется, ты не живешь, а листаешь иллюстрированный журнал. Певцы, фотомодели, актеры, гомосеки, дикторы с телевидения. И даже кинорежиссер, сам себя объявивший культовым режиссером.
Публика паршивая, выпендрежная, глубоко чуждая деловому человеку. Но можно получить удовольствие и в этой компании. Каширин искал и нашел собеседника под стать себе, директора крупной финансовой компании Хохлова.
Они заняли удобное местечко, затеяли разговор о делах, потому что ни о чем другом говорить не умели. Впрочем, слова не имеют значения. Два мужчины стоят у праздничного стола и, как умеют, наслаждаются жизнью. Пробуют закуски, пьют шампанское, разглядывают шлюх в дорогих вечерних платьях, норковых палантинах и бриллиантах. Но вдруг Каширин замечает, что шампанское в бокале слегка горчит.
Он делает жест официанту, просит новый бокал "Дон Периньон". Каширин подцепляет вилкой лоснящийся золотым жирком кусочек семги, подносит рыбу ко рту. И не может проглотить, кусок не лезет в горло. Семга попахивает то ли коровьем навозом, то ли человеческими экскрементами. Запах такой резкий, явственный, отвратительный, что Каширина начинает поташнивать. "Нет, эту тухлятину невозможно есть", – он стряхивает семгу с вилки.
Окружающие дамы и господа оборачиваются, шепчутся. Каширин начинает кашлять взахлеб. Чувствуя неловкость момента, к нему подходит художник, виновник торжества. Но поздно. Тошнотворные запахи становятся все крепче. Хозяин галереи что-то говорит, но Каширин не слышит слов. Он борется с физиологической потребностью блевонуть на стол с закусками.
Каширин сгибается пополам, хрипит. Ему нечем дышать. Дамы в норковых палантинах разлетаются в стороны, как испуганные бабочки.
...Он открыл глаза, перевернулся с боку на спину. Полумрак. Низкий закопченный потолок. На веревке, протянутой вдоль стены, болтаются ароматные дедовы портянки, век не стираные, черные от грязи. Слышен чей-то шепот. "Боже мой, где я?" – спросил себя Каширин. "Где я, и как сюда попал?" – он протер глаза кулаками. Сон кончился, но отвратительные запахи остались.
На земляном полу перед лицом Каширина стояли галоши деда Степана Матвеевича. В эти галоши старик обувался, когда шел на улицу справлять большую нужду. Видно, в темноте вляпался в дерьмо и притащил его в дом на своих галошах. Обувку поставил под самым носом спящего Каширина.
Так недолго и задохнуться, – решил Каширин. Воздух в комнате был спертый, пропитанный запахами немытых человеческих тел, нездоровых газов, которые перли из старика, как из поганой трубы.
Вдохнешь эти ароматы, и хочется прополоскать рот. Запахи штрафной лазарета, где лежат солдаты, страдающие желудочными болезнями, в сравнении с этими духом – чистый озон. Воздух весеннего леса.
* * *
Каширин вскочил с матраса, резво подбежал к окну и распахнул форточку. Потянуло ветерком. На столе потрескивала, оплывала сальная свеча. Дед скреб ножом и бросал в кастрюлю с водой картофелины, мелкие, как грецкие орехи. Напротив него Галим, зашедший на огонек, от нечего делать тасовал засаленную колоду карт.
– Проснулись? – спросил он.
Каширин показал пальцем на заляпанные рыжим дерьмом дедовы галоши. Помахал ладонью перед носом.
– От такого проснешься.
Галим рассмеялся. Каширин сел к столу, чтобы избавиться от навязчивых запахов, достал из пачки сигарету, прикурил от свечи. Болели бока, будто Каширин спал не на матрасе, а на заборе. Галим был рад, что проснулся человек, с которым можно переброситься парой умных слов. Собственно, ради этого он и пришел сюда.
– А я зашел вас проведать, – сказал он. – Возможно, другие перекупщики не приедут. Назаров мог договориться, что отдаст угнанный скот в одни руки. Вот и приехал один человек.
– А почем при нем не нашли денег?
– Перекупщики люди осторожные. Они бояться бандитов, бояться продавцов. Наверняка он спрятал деньги где-то поблизости, в степи, в тайнике. Теперь деньги не найдешь.
– Жалко деньги, – вставил слово дед. – Ой, жалко.
Каширину не было жалко чужих денег. Ближе к вечеру казаха перекупщика и его водителя схоронили в одной могиле на огороде старика. "Ниву", на которой они приехали, заперли и оставили стоять на том же месте. Расчет простой. Когда Назаров появится, первым делом начнет искать, где остановился покупатель. Пойдет в дом к старухе, а там... Короче, там все и кончится.
– Вы друг Акимова? – спросил Галим.
– Я в этой компании человек чужой, случайный, – сказал Каширин. – В Москве меня не ждет ничего, кроме больших неприятностей. Поэтому я здесь.
– Чем вы занимались в Москве?
– Я был финансистом. У одних богатых людей брал деньги, отдавал их в пользование другим богатым людям. В свободное время посещал разные компании, светские тусовки. В присутствии женщин употреблял слова "ликвидность" и "менеджмент". Поэтому слыл остроумным человеком. И еще: у меня были деньги. Были, да сплыли.
– Значит, вы многого добились в жизни?
– Не многого, но кое-чего. И не потому что подставлял всяким педикам из начальства свой зад. И не потому что, сосал у больших людей. Я сделал себя сам. И потерял все тоже по своей вине. А вы долго тут учительствовали?
– Почти всю жизнь, – сказал Галим. – Теперь мне живется тяжелее, чем другим.
– Почему тяжелее?
– Я учился в Москве, в педагогическом институте. Я видел другую жизнь, хорошую. Мне есть, с чем сравнивать. Вот оттого мне и хуже других. Раньше здесь была все по-другому. Потом не стало работы. Люди ушили, потому что человеку здесь больше нечего делать. Сюда пришли разорение и нищета. Средневековье.
– Понятно, – кивнул Каширин. – Я хочу знать, что тут происходит. Скажите, этот Назаров, кто он такой? Что он за буй с горы?
– Раньше он был оператором насосной станции. Теперь известный всей округе бандит. У него свои люди, которые угоняют скот из России. Теперь это выгодный промысел.
– Я спрашивал Акимова, что за личные счеты между ним и этим Назаровым. Акимов неприятно говорить об этом. А мне нужно знать, ради чего все это? Кровь... Хоть вы мне объясните.
– Да тут рассказывать особенно нечего. Назаров вырезал всю семью Акимова.
– Как это так, "вырезал"? Взял и вырезал?
Дед бросил чистить картошку. Видно, и ему хотелось послушать рассказ.
– Эта история не сегодня началась, – сказал Галим. – И разворачивалась она у меня на глазах...
* * *
Акимов служил в армии рядом с Алма-Атой. После службы не стал возвращаться в Москву, нашел невесту казашку, но той запретили выходить за русского. Тогда Акимов окончил землеустроительный техникум. Попал по распределению в то село, где сожгли закусочную, работал бригадиром мелиораторов. Женился на Гале, русской, заместителе колхозного бухгалтера.
К моменту, когда стряслась беда, у них уже подросли двое мальчишек. Старшему Вадиму было восемь, младшему Саше шесть.
Стояло лето, такое жаркое, душное, что все ходили как чумные от этой жары. Может, именно жара сыграла злую шутку, превратила людей в скотов. Все началось с такого пустяка, что он и разговора не стоит. Акимова вызвали в Актюбинск, на какое-то республиканское совещание. В это время к Гале из Мартука приехал ее младший брат Сергей. Галя с братом сидела в правлении колхоза. Тут на машине подъехал Назаров.
Он месяц назад купил "Жигули". Новая машина в здешних местах и в те времена большая редкость. Назаров зашел в правление, он торопился к своему другу, который собирался жениться на следующей неделе. Назаров оставил ключи от машины, попросил Сергея отогнать "Жигули" во двор школы, если он сам не вернется через час.
Что произошло потом, теперь уж мало кто вспомнит.
Сергей ждал Назарова в правлении почти три часа. Под вечер отогнал машину, куда тот просил, на школьный двор. Когда Назаров, уже выпивший, пришел забрать "Жигули", на них не хватало задних колес. Назаров пришел в ярость и отправился в дом Акимова разбираться, кто снял колеса с новой машины. Назаров был не слишком пьян, он бывал и хуже.
Возможно, дело решилось бы миром. Назаров немного остыл, успокоился. Но после разговора с Сергеем, он вернулся в свою компанию, добавил еще, и еще...
Было уже совсем темно, когда Назаров с приятелями решили снова выяснить, куда укатились колеса. Это была жаркая безветренная ночь. Очень страшная. Степь, пропитавшаяся дневным зноем, ночью дышала, отдавая накопленное тепло. Встала бордовая луна, и не единого, даже легкого, дуновения ветра.
Назаров вместе с друзьями приехали на тракторе с прицепом к дому Акимова. Компания собралась человек из десяти, все местное отребье, шпана и воры, все сильно пьяные. Вломились в комнату, избили Сергея, отобрали у Галины охотничье ружье ее мужа. Сергей выпрыгнул из окошка, попытался убежать. Его застрелили в спину.
Теперь что-то нужно было делать со свидетелями убийства. Женой Акимова и его двумя мальчишками. Обыскали дом, но больше патронов к ружью не нашли. Тогда они затолкали Галину с детьми в прицеп. Жители соседних домов слышали крики о помощи и выстрелы, но никто и пальцем не пошевелил, никто не помог.
Женщина кричала так, что стекла в окнах дрожали. Но кому охота связываться с компанией пьяных ублюдков, к тому же вооруженных? Единственный на всю округу милиционер Урусбаев, участковый инспектор, весь тот вечер и ночь валялся пьяным в своем сарае.
Детей и женщину вывезли в лесопосадки, рядом с насосной станцией. Галине связали руки, ее держали в прицепе, а детей отвели к молоденьким деревцам на краю поля. Назаров вернулся, нацедил ведро бензина и снова ушел. А дальше Галина видела, как из лесопосадок выбежали два горящих факела, ее дети. Дети бежали к трактору...
Потом пришла ее очередь.
Бензина у убийц осталось только на донышке ведра. Они добавили немного солярки, решили, что для женщины и этого хватит. Короче, ее убили, но не до конца. Утром Галину обожженную, едва живую, нашили в лесопосадках. Рядом с трупами детей.
Акимова вызвали телеграммой. Когда он приехал, все участники этой истории успели протрезветь и разбежались из села. Галю долго лечили в районном центре. Акимов не отходил от ее кровати. Говорили, что ее надо вести в Москву, делать несколько пластических операций. Обещали, что вечерами Галя сможет выходить на улицу, и прохожие не будут от нее шарахаться. Только волосы на голове больше никогда не вырастут.
Но до пластической операции дело не дошло. Галя начала заговариваться, перестала узнавать мужа.
Из ожогового отделения городской больницы ее отправили в клинику для душевно больных. Там у Галины окончательно помутился разум, она перестала разговаривать с людьми. Целыми днями лежала на кровати, накрывшись одеялом с головой. Она боялась посмотреть на себя в зеркало. И люди боялись на нее смотреть.
В какой-то праздник в больнице устроили банный день, врач велел Галине помыться после того, помоются другие больные. Она осталась одна в банном отделении, села в теплую ванну и вскрыла вены осколком стекла.
Акимов похоронил жену в райцентре. Потом вернулся в село и полусмерти избил участкового инспектора Урусбаева, который проспал все на свете. От побоев милиционер оглох на оба уха.
Состоялся суд. Акимов за нанесение тяжких телесных представителю власти получил всего лишь пятерочку, хотя мог схлопотать все восемь, а то и двенадцать. Судейские учли смягчающие обстоятельства. В колонии Акимов боялся только одного: Назаров погибнет раньше, чем они с ним встретятся.
Спустя год в Карубутаке за драку в вокзальном ресторане задержали Назарова и двух его приятелей, что были с ним той ночью. В убийства детей и мужчины взял на себя друг Назарова, психически больной наркоман по кличке Гиря. Его приговорили к исключительной мере. Назаров получил три года исправительных работ за недонесение об убийстве, но вышел на волю уже через год. Акимов отсидел от звонка до звонка.
Он вернулся в село. Но за эти годы много изменилось. Колхоз развалился, люди разъехались. Самого Акимова мало кто помнил. Назаров тоже не сидел на месте. Он пытался найти удачу в больших городах. Его след потерялся. Акимов пытался искать Назарова. Но нашел только одного из его приятелей. Тот пьянствовал в Баскудуке, а когда просыхал, трудился счетоводом в заготовительной конторе.