Вырулил на дорогу по направлению к селу, обратив внимание, что в домах изнутри захлопывают глухие ставни, дергая их за веревки. Каширин выжал газ, грузовик поехал по единственной улице вдоль села. Стрелка спидометра поползла вверх. Каширин переключил скорости. Двигатель заревел на высоких оборотах. Машина понеслась по улице, огромная, как океанский лайнер навесь как оказавшийся на суше.
Мощные листовые рессоры скрежетали на ухабах. "Урал" оставлял за собой высокий столб желтой пыли, которая не опускалась на землю. Из высокой кабины, как с капитанского мостика, Каширину стала видна двухскатная крыша дома Джабилова, крытая блестящим оцинкованным железом, бесконечной забор из блоков, высокие металлические ворота.
В потных окровавленных ладонях руль сделался неповоротливым и скользким. Казалось, теперь никакие силы не способны остановить грузовик.
* * *
Отступив от мертвого тела, Джабилов передал пистолет казаху, стоявшему за его спиной, подошел к Акимову. Глаза людоеда сузились в злом прищуре, казалось, эти прищуренные глазки налились кровью. Он размахнулся левой рукой и так ударил Акимова по зубам, что у того свет потемнел в глазах. На белую нательную рубаху людоеда брызнула кровь. Джабилов хотел ударить еще раз, но передумал. Потер ушибленные костяшки пальцев ладонью, усмехнулся:
– Вот видишь, ты рубашку мне испортил.
Джабилов внимательно вгляделся в лицо Акимова, заляпанное кровь, распухшее от побоев. Акимов выплюнул изо рта на землю выбитый зуб.
– У тебя очень прочная шкура, – сказал Джабилов. – Я натяну ее на даулпаз. Это казахский барабан. Буду на нем играть. Даулпаз хорошо звучит, если сделан из человеческой кожи.
Джабилов замолчал, подумал минуту и сказал:
– Но сперва я превращу тебя в собаку. До весны ты будешь жить вон в той конуре, что стоит возле дома. Прикую тебя цепью за шею к столбу. Ты забудешь, как ходить на двух ногах. Забудешь человеческий язык, станешь только лаять. Гав-гав-гав.
Джабилов расхохотался, отсмеявшись, продолжил:
– А если скажешь хоть одно слово, так исхожу плеткой, что с костей мясо сойдет. Ты захочешь сдохнуть, но я не дам тебе этого сделать. А Назаров... Он мой добрый друг. Ты хотел его увидеть, ты его увидишь. Он будет приходить ко мне в гости и испражняться на тебя. Я знаю: Назаров поджарил твою жену и детей. Всего-навсего поджарил. Но ты сдохнешь другой смертью. Долгой и мучительной.
Джабилов понравилась собственная затея. Он заливисто расхохотался, представляя, как Акимов холодными ночами будет выть в своей собачьей будке на подстилке из соломы. Как шустро станет приползать на карачках к крыльцу, ластиться, тереться щекой о ногу Джабилова, когда он, хозяин, утром спуститься вниз со ступенек. И даст своей собаке-человеку разведенной в воде костяной муки и объедки со стола своих слуг.
Акимов быстро исхудает, сделается грязным, обрастет шерстью, покроется чирьями от вшей и обморожений. Через пару недель собачьей жизни вконец одичает. Словом, и внешне станет напоминать шелудивого отвратительно пса. Разве что хвостом вилять не будет, потому что у этого русского ублюдка по недоразумению природы хвост не вырос. Воспитывать такое животное нужно плеткой и суковатым дрыном. С собакой, как с женщиной. Чем чаще ее лупишь, тем больше она тебя любит. Действительно, забавное будет зрелище: русский на цепи в будке.
Продолжая улыбаться, Джабилов подошел к Величко.
– Здоровый ты мужик, – Джабилов похлопал Величко по животу. – Для твоей туши нужен рефрижератор. Это хорошо, твоего мяса надолго хватит. Сам я падаль не жру. Твои дружки тебя съедят.
Он показал пальцем на Акимова и Рогожкина.
– Съедят, когда живот к спине прирастет. Ты плохо знаешь людей, если думаешь, что они не тронут твоего мяса. А мои ребята только расфасуют твою татуированную тушу. В погребе она долго пролежит. А если и испортиться – не беда. Тухлятину тоже можно жрать. Один из твоих друзей пока будет собакой. Другого я буду немножко трах-трах. Как говориться, буду его любить по-русски. А ты, тварь, мне не нужен. Не нужен ты мне, понял? Дай сюда.
Он протянул руку за пистолетом. Но услышал шум автомобильного двигателя, застыл на месте.
* * *
Каширин сжимал скользкий руль до боли в суставах. Грузовик мчался к закрытым металлическим воротам дома Джабилова. Впереди на дороге появился Курмангазы, в матерчатой куртке и белой шапке с назатыльником. Пару часов назад именно он встречал гостей людоеда. Теперь Курмангазы стоял на своем обычном посту, перед воротами хозяйского дома и с беспокойством смотрел на дорогу. Он понял, что-то пошло не так, как задумывалось.
Огромный "Урал" несся к дому хозяина, хотя условились, что машины останутся на прежнем месте. Грузовик все ближе, ближе... Курмангазы разглядел за ветровым стеклом перекошенную от злобы физиономию незнакомого мужчины. Голые плечи грудь, залитая кровью...
Что за человек? Тот, из компании этих смертников, что сдуру пришли в гости? Но почему он жив?
На раздумье оставалось несколько мгновений. Курмангазы не ушел с дороги, не спрятался, остался перед воротами. Он выхватил из-за пояса пистолет "ТТ", обхватил обеими руками рукоятку. Курмангазы решил спасти себя, прыгнуть в сторону, в придорожную канаву в самый последний момент. Когда пристрелит этого шакала водителя.
На то чтобы точно совместить целик с мушкой уже не хватило пары секунд. Курмангазы нажал спусковой крючок. Первая пуля попала в решетку радиатора. Вторая разбила габаритную фару. Остальные выстрелы были более точными. Пули прошили ветровое стекло справа от водительского места. Каширин видел перед радиатором человека с пистолетом, но даже не наклонился, даже не сморгнул глазами, когда пули прошили стекло.
– А-а-а, сука, – заорал Каширин диким голосом и сам не услышал своего крика. – А-а-а, мать твою.
Курмангазы успел выпустить шесть пуль из тех восьми, что находились в магазине. Бампер грузовика впечатал его тело в металлические ворота. От человека всего и осталась, что огромная кровавая клякса в белой шапке.
Створки из листового железа сорвало с массивных сварных петель и отбросило в сторону. Одна из створок отлетела метров на тридцать. Врезалась в стенку кашары для овец. От грохота железа заложило уши. Глиняная стена рассыпалась до основания. Над двором поднялся гриб коричневой пыли. Через проломленную стену во двор хлынул поток серых тонкорунных овец, голов пятьдесят или больше.
Грузовик, как огромный танк, ворвался во двор Джабилова. Автомобиль врезался в двухколесную арбу, разломав ее в щепки. Раскатились по сторонам колеса, заблеяли испуганные овцы.
Каширин крутанул руль в сторону, взяв направление на юрту. Кузовом задел осветительный столб, торчавший посередине двора. Столб затрещал в основании, вывернулся из земли. Толстый электрокабель лопнул, как гнилая нитка. Столб повалился на застекленную веранду дома, надвое разломал крышу. Лопнули стекла, вылетели оконные блоки. Из окна первого этажа выпрыгнули две женщины, бросились за дом.
Грузовик помчался к юрте. Из-за поднявшейся пыли Каширин плохо видел, что творится впереди. Только заметил, группа людей разлетелась перед приближающейся машиной, как стайка испуганных воробьев. Какой-то человек несколько раз выстрелил в машину. Пули пробили радиатор, над капотом поплыл серый пар. В зеркале заднего вида Каширин разглядел Акимова и Величко, бегущих неизвестно куда.
Казах в черном ватнике поднял руку с пистолетом и выпустил вслед машине всю обойму. Лопнул задний скат, кузов повело в сторону. Каширин вывернул руль. Стрелявший оказался под задними колесами. Каширин крутанул баранку в противоположном направлении и понял, что столкновения с забором не избежать. И ладно.
Грузовик вошел в глиняные блоки забора, как огромный снаряд. Каширин развернул машину, переключил передачи, грузовик снова набирал скорость. Врезался в забор, оставив после себя новую зияющую брешь.
* * *
Джабилов не понял ничего из того, что случилось за последние пару минут. Только что он собирался прикончить здорового русского ублюдка. Всадить в него пулю за пулей. Собирался насладиться этим драматическим действом, отвести душу. И вдруг...
Это не поддается ни названию, ни описанию. На его глазах в прах разлетелось благополучие налаженного устоявшегося быта. Огромный грузовик, управляемый голым окровавленным человеком, видимо, умалишенным, ворвался в его двор, как ураган. И подвел черту под прожитой жизнью.
Джабилов, словно сам обезумел, бросился спасать овец. Но тут же остановился, метнулся к дому. К разгромленному крыльцу. И снова остановился. Что он делает? Только что Джабилов своими глазами видел, как погиб Хайдаров, его ближайшего помощник и, возможно, единственный друг. Задние колеса грузовика превратили человека в грязно-бурое желе. И Джабилов хочет такой смерти?
Себя спасать нужно. Не овец, не дом, а себя самого. Джабилов заметался по двору, ища спасения. Но спасения не было.
Беспорядочно передвигаясь по двору, он в кровь изрезал босые ступни, поскользнулся на раздавленной овце, подвернул ногу. В эту секунду глиняный блок, вылетевший из забора, ударил Джабилова по голове. Тот упал, запутался в проводах электропроводки, как рыба в сетях. Он попытался встать, но понял, что сломал ногу в лодыжке.
Грузовик с простреленными скатами плохо слушался руля. Каширин подумал, что если не кончит дело сейчас же, возможно, не кончит его никогда. Какой-то лохматый человек плотного сложения, босой, в белой нательной рубахе и желтых подштанниках бегает по двору, как обезглавленная курица.
Каширин безошибочным внутренним чутьем определил, что это и есть местная слава и гордость. Людоед Джабилов. Каширин, вцепившись в непослушную баранку мертвой хваткой, взял направление на Джабилова. Но тот в успел отпрыгнуть в сторону из-под колес. Каширин раздавил десяток овец. Сделал круг по двору.
Грузовик сровнял с землей летнюю кухню. Разломал веранду, сшиб угол дома, сложенного им круглого леса. Обвалился угловой цоколь. Каширин остановился, подал машину задом. Буксовочный крюк, приваренный к раме, снес половину широкого крыльца. Сосновые венцы захрустели, как спички. Дом наклонился на сторону, готовый рухнуть на боковую стену. Каширин включил переднюю передачу.
Навесь откуда прилетевшие пули прошили передние скаты, лобовое стекло. Но Каширин даже ухом не повел. Он видел свою цель. Посередине двора, запутавшись в проводах, барахтался человек в желтых кальсонах. Машина снова ринулась вперед, как огромный раненый зверь.
Джабилов высвободил ноги из проводов. Он распластался на земле, виляя задом, пополз к разломанной кошаре. Он как пловец, выбрасывал руки вперед, стараясь цепляться пальцами за твердую студеную землю. Нет, так не выйдет. Надо подняться.
Грузовик приближался, он уже рядом... Джабилов привстал на колени и закрыл глаза. Бампер грузовика снес с плеч его лохматую голову.
Последний оставшийся в живых помощник Джабилова кинул на землю расстрелянный пистолет. Побежал, куда глаза глядят. Он обогнул покосившийся на бок дом, ринулся вперед и грудь в грудь столкнулся с Величко.
Казах отступил на шаг. Но Величко уже сграбастал противника за воротник куртки, приподнял над землей, каменной пятерней сжал горло.
Глава двадцатая
Солнце, зловеще багровое, словно пропитавшееся пролитой кровью, свалилось за разрушенный забор усадьбы Джабилова.
Вторую половину дня Каширин отдыхал. Он, временно потерявший дееспособность, отлеживался в спальной на широченной кровати людоеда, страдал от безделья и разглядывал отражение в круглом зеркале, укрепленном на потолке. Еще та картина. Каширин видел себя, раздетого до трусов, распластавшегося на белоснежных крахмальных простынях.
Не человек, а грязная скотина. Он видел бурые пятна на груди, свежую повязку на плече, замотанную бинтами ногу, лохматую голову, морду, заросшую густой щетиной. Встреть его сейчас кто из столичных знакомых, не узнал бы. А если и узнал, отшатнулся, как от вшивого бомжа. Впрочем, кто Каширин теперь? Он и есть потерявший человеческое обличие бомж. Хуже, он убийца...
Каширина быстро уставал пробиваться сквозь частокол мыслей, уставал смотреть в зеркало, закрывал глаза и проваливался в темное забытье. Через несколько минут он, разбуженный чьей-то ходьбой, разговором, снова приходил в себя и видел все ту же картину: грязный, залитый кровью человек валяется на чистой кровати. Каширин снова закрывал глаза, но заснуть не давали какие-то шумы и шорохи.
* * *
Тем временем Акимов и Величко поливали соленым потом твердую, как бетон, землю, копая братскую могилу на заднем дворе покосившегося дома. Работали без охоты и здоровой злости. Поэтому и могила получилась не слишком глубокой, неряшливой, больше напоминавшей силосную траншею. В траншею покидали раздавленных овец и погибших слуг Джабилова.
Величко за ноги приволок к яме обезглавленное тело людоеда, похожее на освежеванную телячью тушу. Ногой уперся в толстый зад, обтянутый мокрыми шелковыми кальсонами, столкнул останки Джабилова вниз. Величко вытащил из-за уха две сигареты, одну протянул Акимову. Тот прикурил, подпер плечо лопатой, как костылем. Величко сел на землю, обратился к Рогожкину.
– Ну, скажи что-нибудь подходящее случаю. Ты специалист по таким вещам. Тары-бары, базары на похоронах.
– А мы пока курнем, – сказал Акимов. – Сегодня не самый легкий день в жизни.
За два с половиной часа работы это были первые слова Акимова. Он немного шепелявил, говорил неразборчиво. Никак не мог привыкнуть, что вместо верхних передних зубов у него торчат два острых неудобных осколка, к которым больно прикасаться языком. Разбитые губы одеревенели от побоев, плохо слушались.
Рогожкин пребывал в относительно бодром настроении. Он филонил, не желая копать землю, часто отлучался якобы по нужде, якобы понос прохватил. Во время одной из таких отлучек он спустился в подвал дома, нашел под лестницей ящик коньяка двадцатилетней выдержки и вынес одну из бутылок наверх. Непьющий Джабилов держал коньяк для почетных гостей. Припрятав бутылку в большой комнате за креслом, Рогожкин время от времени тайком прикладывался к горлышку.
Пить в открытую, когда другие ишачат, казалось ему неудобным. Ополовинив бутылку, он после долгих размышлений пришел к неожиданному выводу, что он, Рогожкин, все еще жив и неплохо себя чувствует. В отличии, скажем, от Джабилова.
– Так ты скажешь чего-нибудь? – снова спросил Величко.
Рогожкин, осознавший важность момента, откашлялся в кулак. Не каждый день он хоронит знаменитых, как народные артисты, людоедов.
– Разумеется, скажу. А как же? Не воспользоваться таким случаем глупо с моей стороны. Сегодня окочурился самый уважаемый человек в здешних местах. Джабилов думал, что ему сто лет намерено. Потому что он, мать его, людоед. Но сегодня фортуна играла в нашей команде. Поэтому он там, в яме, а мы здесь. Вот и все, что я хотел сказать.
Величко выплюнул окурок. Он вытянул вперед руку и задрал кверху большой палец:
– Хорошо сбацал. Я бы сам лучше не смог. Все правильно: он там, сука, тухнет. А мы здесь, землю топчем. Хотя лично моей заслуге в его смерти нет.
Акимов сходил на окраину села, к оставленному грузовику, подогнал его к дому. Тело Галима завернули в брезент и положили в кузов.
– Давай похороним Галима здесь, – предложил Величко. – Какого хрена возить его труп за тридевять земель? И он ведь мусульманин. Его тело положено обернуть тканью и похоронить до захода солнца. В сидячем положении.
Акимов покачал головой.
– Казах, не значит мусульманин. Галим не верил в Бога. Пусть мать увидит сына в последний раз. Хоть и мертвого.
– Из-за него мы сами чуть не подохли, – сказал Величко. – Схороним его здесь.
– Нет. Галим хотел, как лучше. Помочь хотел, его вины тут нет.
– Все хотели, как лучше, – проворчал Величко. – Все хотели помочь. А мы имеем то, что имеем.
* * *
В сумерках вернулись две вдовы людоеда, прятавшиеся у соседей. Женщины в темном узком коридоре натолкнулись на Рогожкина. Вежливый молодой человек обложил вдов матом.
После этого испуганные насмерть женщины заперлись в маленькой комнате на первом этаже и сидели там, не издавая ни единого звука. Рогожкин продолжал плутать по большому дому, открывая двери ударами ноги и освещая дорогу электрическим фонариком. Рогожкин прикидывал, в каком месте Джабилов мог прятать свои сбережения и ценности.
Акимов долго копался во дворе, сматывая спутанные разорванные провода. Затем нашел в сарае и запустил генератор. Дом осветился электрическим светом. Однако и свет не помог Рогожкину в его поисках. Ни сейфа, ни тайника обнаружить не нашлось. Прикончив остатки коньяка, Рогожкин снова спустился в подвал, набил карманы изюмом, вытащил из ящика новую бутылку.
Он вошел в спальню, придвинул стул к кровати, на которой лежал Каширин. Утопив пробку перочинным ножом, протянул бутылку Каширину. Тот сделал из горлышка пару добрых глотков, вытер губы ладонью.
– Уже лучше, – сказал Каширин. – Я поспал немного.
– А мы похоронили этих псов, – ответил Рогожкин. – А потом я искал в доме тайники людоеда. Ни хрена такого. Какие-то серебряные кинжалы, амулеты и прочее говно. А денег нет. Правда, я нашел целый ящик порнографических журналов. Хочешь посмотреть?
– Нет, спасибо, – покачал головой Каширин. – Лучше расскажи что-нибудь. Ну, про себя. Что хочешь.
– Про себя я уже все рассказал. А фото невесты я демонстрировал?
Рогожкин и спьяну помнил, что уже показывал Каширину фотографию Светки. Но решил лишний взгляд на полуголую девицу в красном купальнике с блесками и в головном уборе из серебряных перьев больному мужчине не помешает. Это как глоток кислорода. Поднимает и окрыляет.
Рогожкин выудил из кармана потертое портмоне, вытащил из него карточку, долго держал ее перед носом Каширина. Убрав Светкину фотографию, достал фотографию матери. Она сидела на диване, рядом с ней пристроился отчим Сергей Степанович.
– Это моя мать, – сказал Рогожкин. – А это ее муж.
Мать в шелковом халате из искусственного шелка с вышитыми на нем крупными цветами и синей цаплей выглядела на все сто. Женщина просто цвела и пахла. Хоть снова замуж выдавай. А отчим, напротив, выглядел, как мешком прибитый. С перепоя, что ли снимался? Сидел, вжав голову в плечи, ссутулив спину. Казался мелким и совсем дохлым.
Рогожкину почему-то захотелось сказать про отчима теплое слово. Только он никак не мог придумать, что хорошего сказать про отчима. Наконец, вспомнил.
– Сергей Степанович хорошо на гитаре играет. И вообще... Этому человеку я многим обязан в жизни. Просто очень многим.
Рогожкин спрятал карточку в портмоне.
– Чем, например, ты ему обязан? – заинтересовался Каширин.
– Ну, многим. Например, он научил меня играть в шашки. Давай я тебе свет погашу?
– Погаси, – сказал Каширин. – Но разбуди меня через пару часов. Надо будет наложить новую сухую повязку.
– Хорошо. Я бутылку на тумбочке оставил. Выпей еще.
Рогожкин выключил свет, вышел из комнаты.
* * *
Послонявшись по комнатам, он снова решил спуститься в подвал, осмотреть его как следует. Нашарив выключатель электрической лампочки, освещавший подвал, Рогожкин врубил свет. Заскрипели под башмаками ступеньки деревянной лестницы, ведущий вниз. Спустившись, Рогожкин огляделся.
Стены выложены красным кирпичом. Просторный подвал заставлен пыльными полками и антресолями со всяким хламом. Старый велосипед без колес, банная шайка, каркас люстры... Под лестницей уже хорошо известный ящик с коньяком, несколько мешков сушеных фруктов, полупустые корзины с овощами. Где-то тут наверняка и есть людоедский тайник. Рогожкин прошел в темную вглубь погреба, наткнулся на металлическую дверь.
Рогожкин отодвинул засов, толкнул дверь от себя. Пискнули ржавые петли. В лицо пахнуло сыростью, тяжелым застоявшимся воздухом. Переступив порог, Рогожкин пошарил рукой по стене, нащупал выключатель. Вспыхнула яркая лампочка. Комнатенка оказалась довольно тесной, словно каменный мешок. Искать тут тайник – пусто дело. Теперь ясно, для каких целей Джабилов использовал каморку в подвале.
Посередине каморки стояло корыто, дно которого покрывала толстая корка засохшей крови. С потолка свешивались несколько толстых цепей, увенчанных острыми трехгранными крюками разной величины. В углу валялась ножовка, молоток, разделочный нож, медицинский скальпель. На инструментах кровавая ржавчина. А что это в темном углу? Шприцы, полиэтиленовые пакетики, щипцы для удаления зубов. Точно такие Рогожкин видел у стоматолога.
А это что? Похоже на свернувшуюся кольцом змею. Рогожкин нагнулся, поднял не ядовитую гадюку, а русую девичью косу. На ее тонком конце белел шелковый бант. Он пощупал косу пальцами: тугая, волосы красивые, с серебристым отливом. Такая коса была у Светки до того времени, пока она не устроилась в кордебалет.
– О, бля, – Рогожкин качнулся.
Только сейчас он сообразил, что пол в каморке земляной, а не бетонный, как в другой части погреба, за дверью. Но земля не плотная, не утоптанная ногами, а совсем рыхлая, пружинящий под ботинками. Будто пол совсем недавно перекопали лопатами. Видимо здесь, под этим полом, за тонким слоем земли, Джабилов прятал останки своих жертв. Чтобы долго не канителиться, не таскать кровавые обрубки наверх.
Рогожкин втянул в себя воздух, явственно услышал запах тления, гниющей человеческой плоти. Вот тебе и клад, вот тебе и тайник с валютой. Рогожкин решил, что блевонет, если немедленно не уберется отсюда. Он бросил девичью косу на пол.
Через минуту Рогожкин вышел на свежий воздух, развел во дворе костер. Из палки, пустой консервной жестянки, битума и ветоши смастерил смоляной факел. Рогожкин глотнул коньяка, сунул за пояс пистолет. Он зажег от костра факел, нещадно чадивший, и отправился в пешее путешествие по аулу. Пошатываясь, Рогожкин добрел до середины темной, как могила, улицы минуту постоял в задумчивости, решая, куда бы повернуть.
Он вышиб ногой первую попавшуюся калитку.
Оказавшись во дворе чужого дома, долго стучал кулаком в ставни. Никто не отозвался. Хозяева затихли где-то в глубине дома. Рогожкин погрозил неизвестно кому горящим факелом, поднялся на крыльцо, стал барабанить кулаком в запертую дверь. Тишина. Рогожкин стал стучать в дверь ногой. Хозяин, видимо, понял, что незваный гость просто так не уйдет. Он подошел к двери с другой стороны.
– Кто там? – спросил казах хозяин придушенным голосом.
Про себя он решил, что на крыльцо дома пожаловала большая беда. А то и сама смерть.
– Тут живут друзья людоеда? – заорал Рогожкин.
– Тута нет никого, – проблеял хозяин с другой стороны. – Нету.
– Все равно открывай, – буйствовал Рогожкин – Буду ваши задницы поджаривать. Открывай, тварь такая. Открывай, паскуда.
Дальше один мат. Хозяин сбегал в комнату, шепнул младшему брату и молодой жене, чтобы пряталась в погребе. А если негодяй с факелом подожжет дом, пусть выбираются через заднее окно и бегут в степь. Хозяин вернулся продолжать опасные переговоры. Поднатужившись, он придвинул к двери неподъемный сундук. Достал топор, на случай ближнего боя.
Но Рогожкин решил, что просто так он не уйдет. Он спустился с крыльца, положил на землю факел. Подпрыгнул и повис на оконной ставне, как обезьяна. Ставня заскрипела, погнулись, вылетели заржавевшие гвозди. Оставшись в руках Рогожкина, оторвалась от оконного блока. Рогожкин приземлился на зад, отбросил ставню в сторону. По плоской стене до высокого окна можно добраться только протрезвев. Он вернулся на крыльцо.
– Ты там? – спросил Рогожкин хозяина дома.
– Я там, – ответил казах.
– Тогда открывай, сволочь.
– Не открою, – отозвался хозяин.
Рогожкин двинул по двери ногой. Армейским ботинком он уже расколошматил в щепки низ хлипкой двери, уже готовой сорваться с петель. Вытащил из-за пояса бутылку коньяка, глотнул и запустил посудиной об стену. Бутылка взорвалась, как осколочная граната. Затем выхватил пистолет и трижды выстрелил в воздух. Хозяин все не открывал. Рогожкин готовился к решительному штурму неизвестного, но явно враждебного жилища.
– Ну, ты выйдешь или нет? – надрывался Рогожкин. – Или зажигаю на хрен твою хибару.
– Зачем зажигать? Тут нету никого. Мы ничего такого не делали. Зачем зажигать?
– А я говорю, выходи. У, гида.
Казах про себя уже решил, что участь его определена. Этой темной безлунной ночью он умрет в страшных нечеловеческих муках. В лучшем случае сгорит в огне или падет от бандитских пуль. К выстрелам и отчаянным воплям Рогожкина, затаясь по темным углам и замирая сердцами, прислушивались все жители аула.
Но дело кончилось довольно мирно, без огня и крови. На шум прибежали Акимов и Величко.
– А, это вы, – обрадовался Рогожкин. – Помощь пришла. Сейчас вместе навалимся. Все, ублюдок, хана тебе.
Рогожкин стукнул кулаком в дверь. Акимов и Величко переглянулись. Рогожкин пьяно усмехнулся, развернулся, чтобы в последний раз врезать ногой по треснувшей двери. Но не рассчитал сил, упал на крыльцо. Акимов выхватил из его руки пистолет. Подхватив Рогожкина за руки и за ноги, молодого человека потащили в темноту.
* * *
Литвиненко и компания пересекли границу с Казахстаном ранним утром. А к вечеру группа из девяти человек прибыла в поселок агрокомбината имени Алтынсарина. Три белых "Нивы", собравших на себе пыль степных дорог, остановились возле дома сельского учителя Галима Мусперова. Из машин вышли девять мужчин, прошли во двор учителя.