Страница:
Уже к ноябрю нужно вернуть пятьдесят пять тысяч фунтов в «Барклайс», и это не считая процентов, которые накапали за последний год. Но есть ещё и другие долги, пусть мелкие, зато их много. Все подсчитать – выходит форменная астрономия. Но если сто тысяч фунтов осядут в кармане, считай, у Гойзмана больше нет долгов, нет проблем в жизни. «Я понимаю, это трудное решение, – сказал Дьяков. – Поэтому не настаиваю на немедленном ответе. Даю тебе двое срок на размышление. Если ты говоришь „нет“, я постараюсь решить все проблемы самостоятельно. Да, мне будет трудно. Но я сорву банк. Положу в карман сразу всю сумму».
«Предположим, я соглашусь, – ответил хозяин „Маленькой розы“. – Но не пройдет и пары дней, как полиция начнет поиски пропавших людей. Ниточка приведет в мою гостиницу. Насколько я знаю, английские тюрьмы лучше русских. Но все-таки это не санаторий с усиленным питанием. И у меня нет желания заканчивать жизнь в каменной клетке». Дьяков только рассмеялся. Послушать его, выходило, что исчезнувших людей никто не хватится. Ходаков якобы живет в Англии по подложному паспорту, под чужим именем. Он по натуре авантюрист одиночка, замкнутый отчужденный человек, который сторонится людей. У него масса врагов, но нет ни единого друга или близкого человека. О том, что Ходаков находится в Лондоне не знает никто, значит, его не станет искать полиция.
С Феллом ещё проще. Он хоть и является гражданином Великобритании, но в Лондоне проводит не более двух недель в году. Мотается по разным странам, выискивая добычу для очередной аферы, не обременен ни семьей, ни детьми. Провались он сквозь землю сегодня, завтра никто не вспомнит, что такой тип коптил небо. «Ты говоришь, что это скрытные люди, – не успокаивался Гойзман. – Но ведь ты как-то узнал о передаче денег, месте и времени встречи. Узнал, что замышляет Ходаков. Каким образом?» «Я слежу за этим человеком уже пару месяцев, – ответил гость. – Частная квартира, которую Ходаков снимет в Южном Лондоне, нашпигована моими „жучками“, я слушаю его телефон, просматриваю почтовые отправления. И вообще знаю о нем больше, чем Ходаков знает о себе. Поверь, если бы дело было опасным, сам не стал с ним связываться».
Гойзман немного успокоился, потому что ждал именно этих слов. Дьяков оставил номер своего мобильного телефона и ушел. А хозяин ещё долго пялился на закрытую дверь своего кабинета, словно хотел увидеть на её поверхности ответы на вопросы, которые жгли душу.
Просчитывая варианты, Гойзман провел бессонную ночь. Да, в прежней жизни в России он занимался кое-какими махинациями, даже мотал срок в лагере строго режима в республике Коми под Интой. Но то были аферы с фальшивыми долларами и ценными бумагами. Чистые дела, не запятнанные человеческой кровью. А здесь совсем другое. Однако, если рассуждать трезво, отбросив эмоции и страхи, предложение Дьякова – просто подарок судьбы. Если сейчас не поймать удачу, можно снова оказаться на обочине жизни без гроша в кармане, утонуть в болоте бедности. Продав «Маленькую розу», которая приносит не слишком большой, но верный доход, придется уезжать из Англии, потому что бизнесмену, пережившему банкротство, здесь трудно начать новое дело.
Но разве легче строить бизнес в Израиле? В сто раз труднее. Нет, там хлебные места давно распределены, на исторической родине Гойзману не дадут подняться выше уровня лоточного торговца. Жена рано или поздно поймет, что связала жизнь не с тем человеком, неудачником и тупицей, и брак рассыплется.
К утру он принял решение и тут же, не откладывая в долгий ящик, набрал номер телефона, который оставил Дьяков, назначил встречу на вечер. Предстояло обсудить детали будущей акции. Решили установить в восьмом номере миниатюрный видео объектив, провести кабель в кабинет хозяина, чтобы Дьяков мог наблюдать все, что происходит наверху: Гойзман с племянником заходят в номер и кончают постояльцев.
Десятого июня в одиннадцать вечера Фелл появился в ресторане. Гойзман занял место бармена, чтобы хорошенько разглядеть посетителя. Англичанин оказался высоким сухопарым мужчиной, седым, степенным. Он носил очки, был одет в серый скромный костюм и не производил впечатления человека, связанного с криминальными структурами. Около двенадцати ночи к столику Фелла подсел Ходаков, имевший при себе чемоданчик с номерными замками.
Коротко переговорив, мужчины встали, вышли на лестницу и поднялись на третий этаж. Старик портье, которого хозяин проинструктировал заранее, сказал, что свободным остался только восьмой номер, а все остальные заняты до утра. Фелл получил ключ, Ходаков рассчитался за постой.
Когда мужчины заперлись в номере, направился в свой кабинет. Скрытый объектив видео камеры установили над репродукцией картины, висевшей напротив шкафа. С этого места хорошо просматривалась двуспальная кровать и дверь в ванную комнату. Гости придвинули стулья к кровати, Ходаков раскрыл кейс, положил его на матрас. Фелл брал упаковки с банкнотами по двадцать и пятьдесят фунтов из чемодана, срывал с них обертку, считал и снова пересчитывал деньги. Эта процедура проходила в полной тишине. Фелл беззвучно шевелил губами. Ходаков не произнес ни слова, видимо, опасался, что его компаньон собьется со счета и станет по новой мусолить капусту.
Дьяков, заняв кресло хозяина, уставился на экран телевизора, пил пиво и ждал, когда дело закончится. И он уйдет их «Маленькой розы» богатым человеком. Племянник хозяина Миша Штейн, достал из подплечной кобуры «браунинг», проверил оружие. Гойзман вытащил из письменного стола свою пушку, передернул затвор, досылая патрон в патронник. В эту минуту на втором этаже в ресторане музыканты закончили перерыв. Гойзман с племянником вышли из кабинета, поднялись по служебной лестнице на второй этаж. «Спустись в кухню на первом этаже, – приказал хозяин портье поляку. – Там для тебя есть срочная работа». Старик подчинился. Гойзман взял запасной ключ от восьмого номера, прошел по коридору, попытался вставить ключ в замочную скважину, но не смог. Клиенты не вытащили из замка свой ключ.
Миша Штейн отошел к противоположной стене, разбежался и врезался мускулистым плечом в дверь. Постояльцы не ожидали нападения и не смогли оказать достойного сопротивления. Гойзман бросился на Ходакова и трижды саданул его по затылку рукояткой пистолета. Штейн разбирался с Феллом: пару раз навернул ему по морде кулаком и оглушил ударом в височную часть головы. Как выяснилось позже, гости были совершенно безоружны, не имели при себе даже перочинных ножей. Через пару секунд Ходаков и Фелл валялись на полу. Грохнули четыре выстрела, которые заглушила музыка и крики пьяных посетителей ресторана.
Штейн стоял так, что спиной загораживал объектив. Поэтому Дьяков, сидевший у телевизора в хозяйском кабинете, не смог увидеть всего, что происходило в номере. На самом деле Гойзман пару раз выстрелил в матрас, а Штейн выпустил две пули в пол, застеленный синтетическим ковром. Дальнейшие события происходили так быстро, что не поддавались осмыслению.
Прихватив чемодан с деньгами, Гойзман выпустил племянника из номера и погасил свет. Вдвоем они спустились на второй этаж в кабинет хозяина. В шесть рук пересчитали деньги: ровно триста пятьдесят штук. Все без обмана. Дьяков засуетился, заспешил. Засунув свою долю в спортивную сумку, попрощался и уже поднялся, чтобы уходить, но хозяин влез с вопросом. «Разве ты не поможешь нам избавиться от трупов? Кажется, ты говорил, что знаешь несколько укромных мест, где можно спрятать тела». «Слушай, ты огреб такие бабки и ещё хочешь, чтобы я возился с падалью? Вырыл могилу и закопал трупы, этого ты хочешь? Прощай, пиши письма».
Гойзман с племянником, заперли сто штук в сейфе, снова поднялись в номер. Ходаков уже пришел в себя. Не зажигая света, он сидел на кровати, обхватив голову руками. Кровь из рассеченного пистолетной рукояткой затылка залила пиджак и белую рубашку. Фелл, подогнув колени к животу, лежал на заляпанном кровью ковре и постанывал, он ещё окончательно не очухался. Пленников обыскали, спустили в подвал, заперли в кладовой без окон, где в прежние времена разделывали мясные туши.
Когда Гойзман заглянул в документы запертых в подвале людей, он понял, что совершил нечто такое, о чем придется жалеть весь остаток дней. Фелл имел при себе пропуск в британское Министерство иностранных дел. При Ходакова был паспорт русского дипломата. «Господи, что я натворил? Во что я ввязался? Эти деньги… Эти люди… Они не занимаются благотворительностью. Русский дипломат передает англичанину крупную сумму наличными. Ясно, как божий день, что этот Фелл сотрудничал с иностранной разведкой», – Гойзман обхватил голову руками, вскочил из кресла и стал метаться по кабинету. Затем вытащил из тумбочки початую бутылку «Арарата» и, упав в кресло, присосался к горлышку.
Через полчаса часа он немного успокоился, набрал номер мобильного телефона Дьякова. Судя по сонному голосу, тот уже успел завалиться в койку.
«Ты кинул меня, – проорал в трубку Гойзман. – Повесил на меня все концы. При этих люди были документы. Они не какие-то мошенники, они большие шишки». «Что с того? – спокойно возразил Дьяков. – Доведи дело до конца. И все забудь». «Ты хотел натянуть меня, но сам утерся, – крикнул Гойзман. – Эти люди живы. Они спрятаны в надежном месте. Понял? Нам лучше встретиться и обсудить проблему. Чем скорее, тем лучше». «Ты блефуешь, – Дьяков наконец проснулся. – Я своими глазами видел, как этих парней замочили».
«Ты ни хрена не видел, – ответил Гойзман. – Ты слышал выстрелы. Обзор видеокамеры загораживала спина моего племянника. Затем ты увидел тела, лежавшие на полу. Через пять секунд свет в номере погас. Я говорю: эти люди живы. И они будут жить, пока ты расстаешься со мной. Ты добавишь мне ещё сто пятьдесят тысяч – это мои условия. Только тогда я закопаю твоих клиентов». «Не факай мне мозги, как говорят англичане, – пролаял в трубку Дьяков. – Слышь, жидовская морда, со мной эти фокусы не проходят. Ты полный дурак, идиот и олух».
Запикали гудки отбоя. Гойзман снова набрал номер, но никто не ответил. Трубку не снимали и на следующий день. Ясно, Дьяков смылся из города, возможно, уехал из страны.
Гойзман был настороже, он понимал, что продолжение разговора с Дьяковым рано или поздно состоится. Отпустить пленников нельзя, это погубит, уничтожит Гойзмана. Но можно получить большой куш. Чтобы как-то обезопасится, он приставил к себе телохранителя, племянника Мишу Штейна, умевшего ловко обращаться с оружием. Продержав пленников в подвале девять дней, их запихали в грузовой фургон и вывезли на одну из ферм в тридцати километрах от Лондона. Там работает управляющим родной брат Гойзмана Натан.
Перед отъездом Ходакову помяли бока резиновыми палками и заставили подписать два отпечатанных на машинке письма, адресованных в русское посольство легальному резиденту. Разумеется, любую подпись несложно подделать, и экспертиза с трудом отличит настоящий автограф от фальшивки, – в таких вещах Гойзман разбирался досконально. Поэтому Ходакову пришлось сделать приписки от руки, чтобы у русских не возникло сомнения в том, что письмо составлял именно он. Смысл послания известен. Бывший дипломат и разведчик просит не искать его, он якобы выбрал свободную жизнь, а в награду за безупречную службу оставляет себе деньги, которые должен был передать Ричарду Феллу. В качестве жеста доброй воли обещает не идти на сотрудничество со спецслужбами третьих стран.
Идея написать и отправить письма в посольство принадлежит Гойзману. Он стремился подстраховаться, ведь у русской разведки есть возможности дотянуться своей длинной рукой до бедного еврея и размазать его по стене тонким слоем. Но результат вышел неожиданный.
Прошло пару недель с тех пор, как первое письмо бросили в ящик, и Дьяков неожиданно объявился. Он позвонил по служебному телефону Гойзмана и сказал, что готов заплатить пятьдесят штук, если получит доказательство, что Ходаков и Фелл мертвы. «Я уже назначил цену и не стану торговаться. Если ты не заплатишь, я отпущу этих людей. Тебя грохнут сотрудники русских или английских спецслужб. А меня достанут нескоро, я уеду далеко и не оставлю адреса», – ответил Гойзман. Дьяков бросил трубку.
Второй звонок раздался в последних числах августа, когда второе письмо дошло до русского посольства. Дьяков сказал: «Я готов дать пятьдесят штук вперед. Когда дело будет сделано, получишь ещё полтинник». Но Гойзман был тверд, он знал, что перехитрил Дьякова, и свои деньги так и так возьмет: «Сто пятьдесят. И бабки вперед». Дьяков ответил, что ему нужно посоветоваться и пропал на месяц с лишним. Видимо, он убил это время, выясняя, где находятся пленники, но ничего так и не вынюхал. Последний звонок был шестого октября. Дьяков сказал, что готов заплатить сто двадцать штук, это потолок, больше он не прибавит ни пенса. Половина вперед, остальное позже. Однако налички сейчас нет, чтобы собрать нужную сумму, придется подождать ещё неделю. Гойзман понял, что выше ста двадцать штук цену все равно не задрать. «Я согласен на сто двадцать, – ответил он. – И торопиться мне некуда. Подожду неделю». Больше Дьяков не звонил.
– Все, поехали, – Колчин нетерпеливо похлопал ладонью по баранке. – Остальное расскажешь на месте. Через полчаса твой брат должен…
– Клянусь, он не опоздает, – Гойзман прижал ладони к груди.
Глава девятая
«Предположим, я соглашусь, – ответил хозяин „Маленькой розы“. – Но не пройдет и пары дней, как полиция начнет поиски пропавших людей. Ниточка приведет в мою гостиницу. Насколько я знаю, английские тюрьмы лучше русских. Но все-таки это не санаторий с усиленным питанием. И у меня нет желания заканчивать жизнь в каменной клетке». Дьяков только рассмеялся. Послушать его, выходило, что исчезнувших людей никто не хватится. Ходаков якобы живет в Англии по подложному паспорту, под чужим именем. Он по натуре авантюрист одиночка, замкнутый отчужденный человек, который сторонится людей. У него масса врагов, но нет ни единого друга или близкого человека. О том, что Ходаков находится в Лондоне не знает никто, значит, его не станет искать полиция.
С Феллом ещё проще. Он хоть и является гражданином Великобритании, но в Лондоне проводит не более двух недель в году. Мотается по разным странам, выискивая добычу для очередной аферы, не обременен ни семьей, ни детьми. Провались он сквозь землю сегодня, завтра никто не вспомнит, что такой тип коптил небо. «Ты говоришь, что это скрытные люди, – не успокаивался Гойзман. – Но ведь ты как-то узнал о передаче денег, месте и времени встречи. Узнал, что замышляет Ходаков. Каким образом?» «Я слежу за этим человеком уже пару месяцев, – ответил гость. – Частная квартира, которую Ходаков снимет в Южном Лондоне, нашпигована моими „жучками“, я слушаю его телефон, просматриваю почтовые отправления. И вообще знаю о нем больше, чем Ходаков знает о себе. Поверь, если бы дело было опасным, сам не стал с ним связываться».
Гойзман немного успокоился, потому что ждал именно этих слов. Дьяков оставил номер своего мобильного телефона и ушел. А хозяин ещё долго пялился на закрытую дверь своего кабинета, словно хотел увидеть на её поверхности ответы на вопросы, которые жгли душу.
Просчитывая варианты, Гойзман провел бессонную ночь. Да, в прежней жизни в России он занимался кое-какими махинациями, даже мотал срок в лагере строго режима в республике Коми под Интой. Но то были аферы с фальшивыми долларами и ценными бумагами. Чистые дела, не запятнанные человеческой кровью. А здесь совсем другое. Однако, если рассуждать трезво, отбросив эмоции и страхи, предложение Дьякова – просто подарок судьбы. Если сейчас не поймать удачу, можно снова оказаться на обочине жизни без гроша в кармане, утонуть в болоте бедности. Продав «Маленькую розу», которая приносит не слишком большой, но верный доход, придется уезжать из Англии, потому что бизнесмену, пережившему банкротство, здесь трудно начать новое дело.
Но разве легче строить бизнес в Израиле? В сто раз труднее. Нет, там хлебные места давно распределены, на исторической родине Гойзману не дадут подняться выше уровня лоточного торговца. Жена рано или поздно поймет, что связала жизнь не с тем человеком, неудачником и тупицей, и брак рассыплется.
К утру он принял решение и тут же, не откладывая в долгий ящик, набрал номер телефона, который оставил Дьяков, назначил встречу на вечер. Предстояло обсудить детали будущей акции. Решили установить в восьмом номере миниатюрный видео объектив, провести кабель в кабинет хозяина, чтобы Дьяков мог наблюдать все, что происходит наверху: Гойзман с племянником заходят в номер и кончают постояльцев.
Десятого июня в одиннадцать вечера Фелл появился в ресторане. Гойзман занял место бармена, чтобы хорошенько разглядеть посетителя. Англичанин оказался высоким сухопарым мужчиной, седым, степенным. Он носил очки, был одет в серый скромный костюм и не производил впечатления человека, связанного с криминальными структурами. Около двенадцати ночи к столику Фелла подсел Ходаков, имевший при себе чемоданчик с номерными замками.
Коротко переговорив, мужчины встали, вышли на лестницу и поднялись на третий этаж. Старик портье, которого хозяин проинструктировал заранее, сказал, что свободным остался только восьмой номер, а все остальные заняты до утра. Фелл получил ключ, Ходаков рассчитался за постой.
Когда мужчины заперлись в номере, направился в свой кабинет. Скрытый объектив видео камеры установили над репродукцией картины, висевшей напротив шкафа. С этого места хорошо просматривалась двуспальная кровать и дверь в ванную комнату. Гости придвинули стулья к кровати, Ходаков раскрыл кейс, положил его на матрас. Фелл брал упаковки с банкнотами по двадцать и пятьдесят фунтов из чемодана, срывал с них обертку, считал и снова пересчитывал деньги. Эта процедура проходила в полной тишине. Фелл беззвучно шевелил губами. Ходаков не произнес ни слова, видимо, опасался, что его компаньон собьется со счета и станет по новой мусолить капусту.
Дьяков, заняв кресло хозяина, уставился на экран телевизора, пил пиво и ждал, когда дело закончится. И он уйдет их «Маленькой розы» богатым человеком. Племянник хозяина Миша Штейн, достал из подплечной кобуры «браунинг», проверил оружие. Гойзман вытащил из письменного стола свою пушку, передернул затвор, досылая патрон в патронник. В эту минуту на втором этаже в ресторане музыканты закончили перерыв. Гойзман с племянником вышли из кабинета, поднялись по служебной лестнице на второй этаж. «Спустись в кухню на первом этаже, – приказал хозяин портье поляку. – Там для тебя есть срочная работа». Старик подчинился. Гойзман взял запасной ключ от восьмого номера, прошел по коридору, попытался вставить ключ в замочную скважину, но не смог. Клиенты не вытащили из замка свой ключ.
Миша Штейн отошел к противоположной стене, разбежался и врезался мускулистым плечом в дверь. Постояльцы не ожидали нападения и не смогли оказать достойного сопротивления. Гойзман бросился на Ходакова и трижды саданул его по затылку рукояткой пистолета. Штейн разбирался с Феллом: пару раз навернул ему по морде кулаком и оглушил ударом в височную часть головы. Как выяснилось позже, гости были совершенно безоружны, не имели при себе даже перочинных ножей. Через пару секунд Ходаков и Фелл валялись на полу. Грохнули четыре выстрела, которые заглушила музыка и крики пьяных посетителей ресторана.
Штейн стоял так, что спиной загораживал объектив. Поэтому Дьяков, сидевший у телевизора в хозяйском кабинете, не смог увидеть всего, что происходило в номере. На самом деле Гойзман пару раз выстрелил в матрас, а Штейн выпустил две пули в пол, застеленный синтетическим ковром. Дальнейшие события происходили так быстро, что не поддавались осмыслению.
Прихватив чемодан с деньгами, Гойзман выпустил племянника из номера и погасил свет. Вдвоем они спустились на второй этаж в кабинет хозяина. В шесть рук пересчитали деньги: ровно триста пятьдесят штук. Все без обмана. Дьяков засуетился, заспешил. Засунув свою долю в спортивную сумку, попрощался и уже поднялся, чтобы уходить, но хозяин влез с вопросом. «Разве ты не поможешь нам избавиться от трупов? Кажется, ты говорил, что знаешь несколько укромных мест, где можно спрятать тела». «Слушай, ты огреб такие бабки и ещё хочешь, чтобы я возился с падалью? Вырыл могилу и закопал трупы, этого ты хочешь? Прощай, пиши письма».
Гойзман с племянником, заперли сто штук в сейфе, снова поднялись в номер. Ходаков уже пришел в себя. Не зажигая света, он сидел на кровати, обхватив голову руками. Кровь из рассеченного пистолетной рукояткой затылка залила пиджак и белую рубашку. Фелл, подогнув колени к животу, лежал на заляпанном кровью ковре и постанывал, он ещё окончательно не очухался. Пленников обыскали, спустили в подвал, заперли в кладовой без окон, где в прежние времена разделывали мясные туши.
Когда Гойзман заглянул в документы запертых в подвале людей, он понял, что совершил нечто такое, о чем придется жалеть весь остаток дней. Фелл имел при себе пропуск в британское Министерство иностранных дел. При Ходакова был паспорт русского дипломата. «Господи, что я натворил? Во что я ввязался? Эти деньги… Эти люди… Они не занимаются благотворительностью. Русский дипломат передает англичанину крупную сумму наличными. Ясно, как божий день, что этот Фелл сотрудничал с иностранной разведкой», – Гойзман обхватил голову руками, вскочил из кресла и стал метаться по кабинету. Затем вытащил из тумбочки початую бутылку «Арарата» и, упав в кресло, присосался к горлышку.
Через полчаса часа он немного успокоился, набрал номер мобильного телефона Дьякова. Судя по сонному голосу, тот уже успел завалиться в койку.
«Ты кинул меня, – проорал в трубку Гойзман. – Повесил на меня все концы. При этих люди были документы. Они не какие-то мошенники, они большие шишки». «Что с того? – спокойно возразил Дьяков. – Доведи дело до конца. И все забудь». «Ты хотел натянуть меня, но сам утерся, – крикнул Гойзман. – Эти люди живы. Они спрятаны в надежном месте. Понял? Нам лучше встретиться и обсудить проблему. Чем скорее, тем лучше». «Ты блефуешь, – Дьяков наконец проснулся. – Я своими глазами видел, как этих парней замочили».
«Ты ни хрена не видел, – ответил Гойзман. – Ты слышал выстрелы. Обзор видеокамеры загораживала спина моего племянника. Затем ты увидел тела, лежавшие на полу. Через пять секунд свет в номере погас. Я говорю: эти люди живы. И они будут жить, пока ты расстаешься со мной. Ты добавишь мне ещё сто пятьдесят тысяч – это мои условия. Только тогда я закопаю твоих клиентов». «Не факай мне мозги, как говорят англичане, – пролаял в трубку Дьяков. – Слышь, жидовская морда, со мной эти фокусы не проходят. Ты полный дурак, идиот и олух».
Запикали гудки отбоя. Гойзман снова набрал номер, но никто не ответил. Трубку не снимали и на следующий день. Ясно, Дьяков смылся из города, возможно, уехал из страны.
Гойзман был настороже, он понимал, что продолжение разговора с Дьяковым рано или поздно состоится. Отпустить пленников нельзя, это погубит, уничтожит Гойзмана. Но можно получить большой куш. Чтобы как-то обезопасится, он приставил к себе телохранителя, племянника Мишу Штейна, умевшего ловко обращаться с оружием. Продержав пленников в подвале девять дней, их запихали в грузовой фургон и вывезли на одну из ферм в тридцати километрах от Лондона. Там работает управляющим родной брат Гойзмана Натан.
Перед отъездом Ходакову помяли бока резиновыми палками и заставили подписать два отпечатанных на машинке письма, адресованных в русское посольство легальному резиденту. Разумеется, любую подпись несложно подделать, и экспертиза с трудом отличит настоящий автограф от фальшивки, – в таких вещах Гойзман разбирался досконально. Поэтому Ходакову пришлось сделать приписки от руки, чтобы у русских не возникло сомнения в том, что письмо составлял именно он. Смысл послания известен. Бывший дипломат и разведчик просит не искать его, он якобы выбрал свободную жизнь, а в награду за безупречную службу оставляет себе деньги, которые должен был передать Ричарду Феллу. В качестве жеста доброй воли обещает не идти на сотрудничество со спецслужбами третьих стран.
Идея написать и отправить письма в посольство принадлежит Гойзману. Он стремился подстраховаться, ведь у русской разведки есть возможности дотянуться своей длинной рукой до бедного еврея и размазать его по стене тонким слоем. Но результат вышел неожиданный.
Прошло пару недель с тех пор, как первое письмо бросили в ящик, и Дьяков неожиданно объявился. Он позвонил по служебному телефону Гойзмана и сказал, что готов заплатить пятьдесят штук, если получит доказательство, что Ходаков и Фелл мертвы. «Я уже назначил цену и не стану торговаться. Если ты не заплатишь, я отпущу этих людей. Тебя грохнут сотрудники русских или английских спецслужб. А меня достанут нескоро, я уеду далеко и не оставлю адреса», – ответил Гойзман. Дьяков бросил трубку.
Второй звонок раздался в последних числах августа, когда второе письмо дошло до русского посольства. Дьяков сказал: «Я готов дать пятьдесят штук вперед. Когда дело будет сделано, получишь ещё полтинник». Но Гойзман был тверд, он знал, что перехитрил Дьякова, и свои деньги так и так возьмет: «Сто пятьдесят. И бабки вперед». Дьяков ответил, что ему нужно посоветоваться и пропал на месяц с лишним. Видимо, он убил это время, выясняя, где находятся пленники, но ничего так и не вынюхал. Последний звонок был шестого октября. Дьяков сказал, что готов заплатить сто двадцать штук, это потолок, больше он не прибавит ни пенса. Половина вперед, остальное позже. Однако налички сейчас нет, чтобы собрать нужную сумму, придется подождать ещё неделю. Гойзман понял, что выше ста двадцать штук цену все равно не задрать. «Я согласен на сто двадцать, – ответил он. – И торопиться мне некуда. Подожду неделю». Больше Дьяков не звонил.
– Все, поехали, – Колчин нетерпеливо похлопал ладонью по баранке. – Остальное расскажешь на месте. Через полчаса твой брат должен…
– Клянусь, он не опоздает, – Гойзман прижал ладони к груди.
Глава девятая
Лондон, район порта.
Попетляв по городской окраине, «ягуар», выбрался на освещенную дорогу, и снова углубились в темные лабиринты переулков и проездов. Жилых домов здесь не попадалось. По обочинам поднимались темные прямоугольники то ли производственных корпусов, то ли ангаров. Гойзман, переборовший страх, пришел в чувство и показывал Колчину дорогу, которую и днем-то найти, кажется, невозможно. В три с четвертью ночи машина заехала в какой-то безымянный тупик, разбитая дорога упиралась с железные ворота. Единственный целый фонарь, совсем дохлый, был укреплен на покосившимся столбе по эту сторону железного забора. Мигающая лампочка освещала асфальтовую площадку перед воротами, черные пятна луж, канаву, полную воды и ржавый остов автомобиля, оставленного здесь в незапамятные времена.
– Все, приехали, – Гойзман обернулся к племяннику. – Отпирай.
– Подожди, – Колчин посмотрел назад. – Слышь, только не забудь, что здесь твой дядя. Ты не хочешь, чтобы дяде сделали больно?
– Не хочу.
– Ты ведь его любишь? Не стесняйся, скажи дяде про свою любовь. Ему будет приятно именно сейчас услышать доброе слово. Ну же…
– Люблю, – буркнул Штейн.
– А как ты его любишь?
– Сильно.
– Если бы у меня был такой вот прекрасный племянник, я бы чувствовал себя счастливым человеком, – заметил Колчин. – Но у меня, к сожалению, нет племянника. Даже плохого.
Колчин сразу решил, что место выбрано довольно удачно. К воротам ведет единственная дорога. Значит, у Натана Гойзмана не будет шанса в последний момент передумать или, перепугавшись до смерти, смыться отсюда вместе с заложником. За последние десять минут, что они, свернув с освещенной трассы, кружили по портовому району, на дороге не встретился ни человек, ни машина. И это ещё один положительный момент. Однако не следует забывать, что местность совершенно незнакомая. И черт его знает, что творится за этими заборами, в складах, где не светится ни один огонек. Только чернеют темные квадраты окон. Значит, можно ждать любых сюрпризов.
Штейн выбрался из салона, поднял воротник пиджака. Перепрыгивая через лужи, подошел к воротам и долго возился с замком, изъеденным ржавчиной, гремел цепью, пока, наконец, не справился с делом. Петли заскрипели, запели тонкими кошачьими голосами. Штейн растворил створки, опустил железные костыли, чтобы ворота не закрыл разгулявшийся ветер. С последним костылем он копался слишком долго. Кажется, раздумывал, принимал трудное решение: а не забыть ли ему про то теплое сильное чувство, что связывает с дядей. Не пуститься ли, сломя голову, в темноту дождливой ночи. Бежать и бежать, куда глаза глядят. Мчаться дальше и дальше, пока хватит сил, пока дыхание не собьется на приступ удушья…
Заманчиво. И если бы не проклятый фонарь, не автомобильные фары, вырывающие его фигуру из темноты, можно было попытать счастья. Но пуля, она быстрее человека. Получить в спину пять грамм раскаленного свинца из собственного «браунинга»… Нет, эта перспектива не радовала. Штейн разогнулся и, ежась от холода, забиравшегося за воротник рубашки, поплелся обратно к машине. Он забрался на сидение, достал из кармана платок, протер лицо и мокрую лысину.
«Ягуар» въехал на территорию. За забором темнотища и грязь. Плоская двухэтажная коробка склада, на втором этаже оконные проемы, замурованные стеклянными блоками, наружная лестница в четыре пролета поднимается на крышу. Машина, совершив круг, развернулся передком к воротам, задним бампером к складу. Колчин выключил фары и габаритные огни. Донцов опустил стекло, раскрыл пачку сигарет и угостил Штейна, племянник оказался некурящим. С этой позиции весь короткий проезд, ведущий к раскрытым воротам, на двор склада, просматривался из конца в конец.
– Натану уже пора быть здесь, – Колчин посмотрел на переднюю панель, на светящийся циферблат часов. – Где же он?
– Сейчас приедет. Мой брат обязательный верный человек. Можно позвонить. У него с собой мобильный телефон.
– Не надо засорять эфир. Телефоны слушают те, кто должен их слушать.
– Как хотите.
– Не будем зря терять времени, – сказал Колчин. – Ответь на несколько вопросов. С какой целью убили Фелла? Ведь вы, кажется, хотели получить с Дьякова деньги за своего пленника? Мне нужна правда.
– Фелл сам во все виноват.
– Вот как? – удивился Колчин.
– Там, на ферме, англичанина содержали в отдельной комнате, в полуподвале. На окне решетка, железная дверь. Мы не хотели, чтобы ваши друзья общались друг с другом. Фелл уже немолодой человек, кроме тог, он близорук. Его единственные очки разбились, когда пленников перевозили из «Маленькой розы» к моему брату. И мы не ждали от Фелла никаких фокусов. А напрасно. В начале прошлой недели ночью он выломал решетку на окне, выдавил стекло, предварительно прилепив к нему мокрую газету. Ну, чтобы шума бьющегося стекла не услышал Натан, который спит на первом этаже, над арестантской комнатой. И тю-тю.
– Что тю-тю? – не понял Колчин.
– Он бежал через окно. Возможно, побег оказался бы удачным, потому что в ту ночь брат не выпустил собак. Но Фелл слишком плохо видел без очков. В темноте он наткнулся на сарай, где держат овец, те заблеяли, залаяли цепные псы. Брат проснулся, побежал в подвал и увидел, что решетки на окне нет. Он надел плащ, взял ружье и пустил по следу овчарку. Ваш друг успел дойти до границы фермы, стал перелезать забор. Тут его догнал мой брат. Фелл запаниковал, неловко свалился с забора вниз. Он сломал ногу в голени. Перелом со смещением, неприятная вещь. А брат, не разобравшись, что к чему, под горячую руку врезал ему прикладом ружья по ребрам и по зубам. Впрочем, побои – это мелочи. Главное – сломанная голень.
– Вы боялись показать Фелла доктору?
– Точно, – кивнул Гойзман. – А нога с каждым днем, с каждым часом выглядел все хуже и хуже. Развился сильный отек, стали заметны первые признаки гангрены. Пальцы потемнели, икроножная мышца посинела и раздулась, как тот фонарный столб. Мой брат неплохо знаком с ветеринарией. Он пытался помочь: поставить кость на место, наложить шины. Но, кажется, только хуже сделал. Фелл кричал ночи напролет, у него поднялась температура. Я спускался в подвал в тот последний вечер, когда Фелл был ещё жив. Он выглядел ужасно. Не мог ни лежать, ни сидеть. Он отказывался от еды, не хотел говорить, только кашлял и стонал. Можно было попробовать ампутировать ему ногу прямо там, в подвале. Но брат за это не взялся. Сказал, что шансов на успех все равно ни хрена нет. Надо было что-то делать.
– И вы решили…
– А что нам оставалось? Закапывать труп где-нибудь лесу расковано. Могилу могли разрыть собаки или грызуны. Не этой осенью, так следующей весной. Даже если обезобразить тело топором или кувалдой, даже сжечь в костре, не существует гарантий, что в случае обнаружения останков их не опознают. Если спецслужбы возьмутся за дело всерьез, веревочка потянется к моему брату, ко мне… Разве нет?
– Пожалуй, – кивнул Колчин. – Чиновники Форин-офиса и сотрудники английских спецслужб сдают пробы ДНК, которые затем хранятся в их личных делах. Как бы ни изуродовали труп, будьте уверены, что его идентифицируют.
– Вот видите, я прав, – неизвестно чему обрадовался Гойзман. – Мы вкололи Феллу сильное обезболивающее и десять кубиков «регипнола», чтобы поспал дорогой до Лондона. Довезли до пустыря в трущобном районе, связали «ласточкой», прикрутили веревкой ноги к шее. Это почерк уличных бандитов, которые там орудуют. Постояли, покурили, пока он… Ну, вы понимаете. Мы все рассчитали верно: в газетах писали, что Фелл стал жертвой банды цветных подростков. Такова версия следствия.
– Кто связывал Фелла и надевал петлю на шею?
Глубоко вздыхая, Гойзман долго молчал. Не хотелось становиться Иудой, продающим родного человека. Но лгать, брать на себя вину за убийство, совершенное чужими руками, пусть даже руками родного брата, – это не годится, ни в одни ворота не лезет.
– Я не слышу ответа, – сзади Донцов ткнул Гойзмана в шею пистолетом.
Но тот не успел ничего сказать. Сверкнули фары фургона, поворачивающего в тупик. Гойзман вздохнул с облегчением. Едет Натан. Брат верен себе, не обманул, не струсил, не сбежал. И опоздал всего на несколько минут. Бежевый фургон въехал в ворота, остановился метрах в двадцати от «ягуара». Колчин, как было условленно, дважды мигнул фарами. Сидевший за рулем Натан поступил так, как его проинструктировали во время телефонной беседы. Он остался сидеть на водительском месте, выключил фары, но не погасил габаритные огни.
Колчин повернулся, дал инструкции Штейну: сейчас он пойдет к своему отцу, скажет, что все нормально, никто не сердится на него за опоздание. Пусть Натан не волнуется и не делает глупостей, пытаясь силой освободить брата. Ничего хорошего из этой затеи не выйдет, только кровь прольется. Даже если он привез с собой охотничье ружье, пусть не вздумает взять его в руки. Колчин выйдет из машины и махнет рукой. По этому знаку Ходакова выгружают из фургона и отпускают.
В то время, когда русский дипломат пойдет к «ягуару», Штейн и его отец должны неподвижно стоять возле переднего бампера своей машины, оставаясь в зоне прямой видимости. Руки нельзя прятать их за спину или опускать в карманы. Все действия производить медленно. В противном случае огонь будет открыт без предупреждения. Как только Ходаков займет заднее сидение, Гойзмана освободят. Он выйдет из «ягуара», дошагает до фургона. И счастливая семья сможет спокойно уехать.
Колчин наклонился, достал из-под сидения пистолет «глок».
– Знаешь, что это за пушка? – спросил он.
– Знаю, – кивнул Штейн.
– Давайте по-другому, – Гойзман набрался мужества, чтобы затеять торг. – Мой брат отпустит вашего друга. А вы отпустите меня. Все происходит одновременно. А то вы получаете своего друга, а я остаюсь… Остаюсь у вас в гостях.
– Заткнись, – оборвал Колчин. – Сегодня не базарный день.
– Нет, я настаиваю. Иначе ничего не получится. Лучше пришейте меня прямо сейчас. Прямо здесь. Если у вас честные намерения, поступите так, как я говорю. Ходаков идет к вам, а я – к брату.
Гойзман снова заволновался, заерзал на сидении. Беспокойными пальцами он теребил лацканы пиджака. Его голос, меняя тембр, звучал то низко, то высоко. На лбы выступила горячая испарина, а шелковая подкладка брюк прилипла к ляжкам. Казалось, что он выторговывает не какие-то выгодные условия обмена, а собственную жизнь, ни больше, ни меньше.
– Только так. Иначе я не согласен. Иначе…
– Тебя не спрашивают. Заткнись и не борзей. Ты не в том положении.
Колчин для убедительности приставил ствол пистолета к коленке Гойзмана. Но этот жест не произвел должного впечатления.
– Я сказал: иначе не получится. Будет или по-моему, или никак.
– Черт с тобой, – сдался Колчин. – Вы отпускаете Ходакова. Мы освобождаем этого… Этот мусор. Продукт одноразовой любви двух ублюдков.
Гойзман вздохнул и вытер ладонью лоб. Он не услышал обидных слов, он победил.
Штейн распахнул заднюю дверцу, вышел из салона. Он неторопливо брел к фургону, глядя себе под ноги. Грязь и черные лужи отливали антрацитной синевой, дождь не унимался. Было скользко, Штейн боялся повалиться носом в грязь, боялся сделать неосторожное движение, которое будет неверно истолковано. Он остановился возле кабины, стал что-то объяснять отцу, сидевшему за рулем. Разговор продолжался две-три минуты. Штейн старший спрыгнул на землю.
Это был высокий плотный мужчина с седыми усами, одетый в длинную куртку цвета хаки с накладными карманами, на ногах высокие ботинки армейского образца. Козырек кепки, косо сидевшей на голове, закрывает лоб чуть ли не до бровей так, что черты лица невозможно разглядеть. Штейн, звеня ключами, как колокольчиком, пошел открывать грузовой отсек фургона. Сын остался стоять там, где стоял, держа руки на виду, чуть растопыренными по сторонам.
Попетляв по городской окраине, «ягуар», выбрался на освещенную дорогу, и снова углубились в темные лабиринты переулков и проездов. Жилых домов здесь не попадалось. По обочинам поднимались темные прямоугольники то ли производственных корпусов, то ли ангаров. Гойзман, переборовший страх, пришел в чувство и показывал Колчину дорогу, которую и днем-то найти, кажется, невозможно. В три с четвертью ночи машина заехала в какой-то безымянный тупик, разбитая дорога упиралась с железные ворота. Единственный целый фонарь, совсем дохлый, был укреплен на покосившимся столбе по эту сторону железного забора. Мигающая лампочка освещала асфальтовую площадку перед воротами, черные пятна луж, канаву, полную воды и ржавый остов автомобиля, оставленного здесь в незапамятные времена.
– Все, приехали, – Гойзман обернулся к племяннику. – Отпирай.
– Подожди, – Колчин посмотрел назад. – Слышь, только не забудь, что здесь твой дядя. Ты не хочешь, чтобы дяде сделали больно?
– Не хочу.
– Ты ведь его любишь? Не стесняйся, скажи дяде про свою любовь. Ему будет приятно именно сейчас услышать доброе слово. Ну же…
– Люблю, – буркнул Штейн.
– А как ты его любишь?
– Сильно.
– Если бы у меня был такой вот прекрасный племянник, я бы чувствовал себя счастливым человеком, – заметил Колчин. – Но у меня, к сожалению, нет племянника. Даже плохого.
Колчин сразу решил, что место выбрано довольно удачно. К воротам ведет единственная дорога. Значит, у Натана Гойзмана не будет шанса в последний момент передумать или, перепугавшись до смерти, смыться отсюда вместе с заложником. За последние десять минут, что они, свернув с освещенной трассы, кружили по портовому району, на дороге не встретился ни человек, ни машина. И это ещё один положительный момент. Однако не следует забывать, что местность совершенно незнакомая. И черт его знает, что творится за этими заборами, в складах, где не светится ни один огонек. Только чернеют темные квадраты окон. Значит, можно ждать любых сюрпризов.
Штейн выбрался из салона, поднял воротник пиджака. Перепрыгивая через лужи, подошел к воротам и долго возился с замком, изъеденным ржавчиной, гремел цепью, пока, наконец, не справился с делом. Петли заскрипели, запели тонкими кошачьими голосами. Штейн растворил створки, опустил железные костыли, чтобы ворота не закрыл разгулявшийся ветер. С последним костылем он копался слишком долго. Кажется, раздумывал, принимал трудное решение: а не забыть ли ему про то теплое сильное чувство, что связывает с дядей. Не пуститься ли, сломя голову, в темноту дождливой ночи. Бежать и бежать, куда глаза глядят. Мчаться дальше и дальше, пока хватит сил, пока дыхание не собьется на приступ удушья…
Заманчиво. И если бы не проклятый фонарь, не автомобильные фары, вырывающие его фигуру из темноты, можно было попытать счастья. Но пуля, она быстрее человека. Получить в спину пять грамм раскаленного свинца из собственного «браунинга»… Нет, эта перспектива не радовала. Штейн разогнулся и, ежась от холода, забиравшегося за воротник рубашки, поплелся обратно к машине. Он забрался на сидение, достал из кармана платок, протер лицо и мокрую лысину.
«Ягуар» въехал на территорию. За забором темнотища и грязь. Плоская двухэтажная коробка склада, на втором этаже оконные проемы, замурованные стеклянными блоками, наружная лестница в четыре пролета поднимается на крышу. Машина, совершив круг, развернулся передком к воротам, задним бампером к складу. Колчин выключил фары и габаритные огни. Донцов опустил стекло, раскрыл пачку сигарет и угостил Штейна, племянник оказался некурящим. С этой позиции весь короткий проезд, ведущий к раскрытым воротам, на двор склада, просматривался из конца в конец.
– Натану уже пора быть здесь, – Колчин посмотрел на переднюю панель, на светящийся циферблат часов. – Где же он?
– Сейчас приедет. Мой брат обязательный верный человек. Можно позвонить. У него с собой мобильный телефон.
– Не надо засорять эфир. Телефоны слушают те, кто должен их слушать.
– Как хотите.
– Не будем зря терять времени, – сказал Колчин. – Ответь на несколько вопросов. С какой целью убили Фелла? Ведь вы, кажется, хотели получить с Дьякова деньги за своего пленника? Мне нужна правда.
– Фелл сам во все виноват.
– Вот как? – удивился Колчин.
– Там, на ферме, англичанина содержали в отдельной комнате, в полуподвале. На окне решетка, железная дверь. Мы не хотели, чтобы ваши друзья общались друг с другом. Фелл уже немолодой человек, кроме тог, он близорук. Его единственные очки разбились, когда пленников перевозили из «Маленькой розы» к моему брату. И мы не ждали от Фелла никаких фокусов. А напрасно. В начале прошлой недели ночью он выломал решетку на окне, выдавил стекло, предварительно прилепив к нему мокрую газету. Ну, чтобы шума бьющегося стекла не услышал Натан, который спит на первом этаже, над арестантской комнатой. И тю-тю.
– Что тю-тю? – не понял Колчин.
– Он бежал через окно. Возможно, побег оказался бы удачным, потому что в ту ночь брат не выпустил собак. Но Фелл слишком плохо видел без очков. В темноте он наткнулся на сарай, где держат овец, те заблеяли, залаяли цепные псы. Брат проснулся, побежал в подвал и увидел, что решетки на окне нет. Он надел плащ, взял ружье и пустил по следу овчарку. Ваш друг успел дойти до границы фермы, стал перелезать забор. Тут его догнал мой брат. Фелл запаниковал, неловко свалился с забора вниз. Он сломал ногу в голени. Перелом со смещением, неприятная вещь. А брат, не разобравшись, что к чему, под горячую руку врезал ему прикладом ружья по ребрам и по зубам. Впрочем, побои – это мелочи. Главное – сломанная голень.
– Вы боялись показать Фелла доктору?
– Точно, – кивнул Гойзман. – А нога с каждым днем, с каждым часом выглядел все хуже и хуже. Развился сильный отек, стали заметны первые признаки гангрены. Пальцы потемнели, икроножная мышца посинела и раздулась, как тот фонарный столб. Мой брат неплохо знаком с ветеринарией. Он пытался помочь: поставить кость на место, наложить шины. Но, кажется, только хуже сделал. Фелл кричал ночи напролет, у него поднялась температура. Я спускался в подвал в тот последний вечер, когда Фелл был ещё жив. Он выглядел ужасно. Не мог ни лежать, ни сидеть. Он отказывался от еды, не хотел говорить, только кашлял и стонал. Можно было попробовать ампутировать ему ногу прямо там, в подвале. Но брат за это не взялся. Сказал, что шансов на успех все равно ни хрена нет. Надо было что-то делать.
– И вы решили…
– А что нам оставалось? Закапывать труп где-нибудь лесу расковано. Могилу могли разрыть собаки или грызуны. Не этой осенью, так следующей весной. Даже если обезобразить тело топором или кувалдой, даже сжечь в костре, не существует гарантий, что в случае обнаружения останков их не опознают. Если спецслужбы возьмутся за дело всерьез, веревочка потянется к моему брату, ко мне… Разве нет?
– Пожалуй, – кивнул Колчин. – Чиновники Форин-офиса и сотрудники английских спецслужб сдают пробы ДНК, которые затем хранятся в их личных делах. Как бы ни изуродовали труп, будьте уверены, что его идентифицируют.
– Вот видите, я прав, – неизвестно чему обрадовался Гойзман. – Мы вкололи Феллу сильное обезболивающее и десять кубиков «регипнола», чтобы поспал дорогой до Лондона. Довезли до пустыря в трущобном районе, связали «ласточкой», прикрутили веревкой ноги к шее. Это почерк уличных бандитов, которые там орудуют. Постояли, покурили, пока он… Ну, вы понимаете. Мы все рассчитали верно: в газетах писали, что Фелл стал жертвой банды цветных подростков. Такова версия следствия.
– Кто связывал Фелла и надевал петлю на шею?
Глубоко вздыхая, Гойзман долго молчал. Не хотелось становиться Иудой, продающим родного человека. Но лгать, брать на себя вину за убийство, совершенное чужими руками, пусть даже руками родного брата, – это не годится, ни в одни ворота не лезет.
– Я не слышу ответа, – сзади Донцов ткнул Гойзмана в шею пистолетом.
Но тот не успел ничего сказать. Сверкнули фары фургона, поворачивающего в тупик. Гойзман вздохнул с облегчением. Едет Натан. Брат верен себе, не обманул, не струсил, не сбежал. И опоздал всего на несколько минут. Бежевый фургон въехал в ворота, остановился метрах в двадцати от «ягуара». Колчин, как было условленно, дважды мигнул фарами. Сидевший за рулем Натан поступил так, как его проинструктировали во время телефонной беседы. Он остался сидеть на водительском месте, выключил фары, но не погасил габаритные огни.
Колчин повернулся, дал инструкции Штейну: сейчас он пойдет к своему отцу, скажет, что все нормально, никто не сердится на него за опоздание. Пусть Натан не волнуется и не делает глупостей, пытаясь силой освободить брата. Ничего хорошего из этой затеи не выйдет, только кровь прольется. Даже если он привез с собой охотничье ружье, пусть не вздумает взять его в руки. Колчин выйдет из машины и махнет рукой. По этому знаку Ходакова выгружают из фургона и отпускают.
В то время, когда русский дипломат пойдет к «ягуару», Штейн и его отец должны неподвижно стоять возле переднего бампера своей машины, оставаясь в зоне прямой видимости. Руки нельзя прятать их за спину или опускать в карманы. Все действия производить медленно. В противном случае огонь будет открыт без предупреждения. Как только Ходаков займет заднее сидение, Гойзмана освободят. Он выйдет из «ягуара», дошагает до фургона. И счастливая семья сможет спокойно уехать.
Колчин наклонился, достал из-под сидения пистолет «глок».
– Знаешь, что это за пушка? – спросил он.
– Знаю, – кивнул Штейн.
– Давайте по-другому, – Гойзман набрался мужества, чтобы затеять торг. – Мой брат отпустит вашего друга. А вы отпустите меня. Все происходит одновременно. А то вы получаете своего друга, а я остаюсь… Остаюсь у вас в гостях.
– Заткнись, – оборвал Колчин. – Сегодня не базарный день.
– Нет, я настаиваю. Иначе ничего не получится. Лучше пришейте меня прямо сейчас. Прямо здесь. Если у вас честные намерения, поступите так, как я говорю. Ходаков идет к вам, а я – к брату.
Гойзман снова заволновался, заерзал на сидении. Беспокойными пальцами он теребил лацканы пиджака. Его голос, меняя тембр, звучал то низко, то высоко. На лбы выступила горячая испарина, а шелковая подкладка брюк прилипла к ляжкам. Казалось, что он выторговывает не какие-то выгодные условия обмена, а собственную жизнь, ни больше, ни меньше.
– Только так. Иначе я не согласен. Иначе…
– Тебя не спрашивают. Заткнись и не борзей. Ты не в том положении.
Колчин для убедительности приставил ствол пистолета к коленке Гойзмана. Но этот жест не произвел должного впечатления.
– Я сказал: иначе не получится. Будет или по-моему, или никак.
– Черт с тобой, – сдался Колчин. – Вы отпускаете Ходакова. Мы освобождаем этого… Этот мусор. Продукт одноразовой любви двух ублюдков.
Гойзман вздохнул и вытер ладонью лоб. Он не услышал обидных слов, он победил.
Штейн распахнул заднюю дверцу, вышел из салона. Он неторопливо брел к фургону, глядя себе под ноги. Грязь и черные лужи отливали антрацитной синевой, дождь не унимался. Было скользко, Штейн боялся повалиться носом в грязь, боялся сделать неосторожное движение, которое будет неверно истолковано. Он остановился возле кабины, стал что-то объяснять отцу, сидевшему за рулем. Разговор продолжался две-три минуты. Штейн старший спрыгнул на землю.
Это был высокий плотный мужчина с седыми усами, одетый в длинную куртку цвета хаки с накладными карманами, на ногах высокие ботинки армейского образца. Козырек кепки, косо сидевшей на голове, закрывает лоб чуть ли не до бровей так, что черты лица невозможно разглядеть. Штейн, звеня ключами, как колокольчиком, пошел открывать грузовой отсек фургона. Сын остался стоять там, где стоял, держа руки на виду, чуть растопыренными по сторонам.