Страница:
Он навернул ногой жене в живот. Отступил на шаг, чтобы сделать замах пошире и ударил снова. По бедрам, по бедрам… Еще раз, еще…
На кухне долго и требовательно звонил телефон. Наверняка, Песков посидел в одиночестве и вспомнил что-то важное, ему не терпелось поделиться новой технологией вылизывания начальственных задниц или кого-то осудить за чрезмерное рвение.
Медников остановился, отступил на шаг.
Стоп, стоп… Что он делает? Эти доллары, этот паспорт, они того не стоят. Он ведь не допрос ведет. Он у себя дома, в своей квартире… Это его законная жена. Господи. Хорошо, что зазвонил телефон. Спокойно. Ничего страшного не произошло. Подумаешь, паспорт на чужое имя. Он разведчик, значит, ни в чем не должен отчитываться перед женой, мало ли какая служебная надобность возникла. А и после глубокого нокаута она ничего не вспомнит ни о паспорте, ни о тех деньгах. Тут нечего беспокоиться. Но как он мог так сорваться? Ведь ещё несколько таких ударов, и он забил бы Любу до смерти. Все, хватит, надо… Надо держать себя в руках, а не психовать, как истеричная сучка.
Дыша тяжело, словно паровоз, тянущий в гору состав с углем, Медников отступил в сторону. Черт, да что же такое с нервами….
Жена лежала на полу, поджав одну ногу к животу и выпрямив другую. Лицо залито кровью, от нового халата остались какие-то испачканные тряпки. Она не дышала, а хрюкала, шумно, с заметным усилием втягивая в себя воздух. Медников на ватных ногах прошел в ванную комнату, скинул забрызганный кровью халат и, скомкав его, засунул в стиральную машинку. А потом долго натирался мылом, смывая водой кровь, попавшую на руки и на лицо. Телефон продолжал надрываться. Откуда-то снизу из желудка поднимался столб тошноты, он сплюнул с раковину тягучую слюну, напоминавшую вкусом молоко, прогорклое, скисшее ещё неделю назад.
Вернувшись в кабинет, наклонился, поднял жену на руки и донес до спальни. Положил на кровать поверх одеяла, переворачивая с боку на бок, снял с неё кровавые тряпки, накрыл пледом с кресла. Люба заворочалась, провела ладонью по лицу. Она открыла глаза и стала смотреть на мужа, стоявшего возле кровати, будто хотела спросить, за что ей это мучение под названием человеческая жизнь, но так ничего и не спросила. В глазах Любы Медников разглядел такую ненависть, такое безграничное презрение, которого прежде не видел никогда. Холодок неизвестно откуда появившегося страха пробежал вверх по спине, от поясницы до самой шеи. Жена отвернулась, стала смотреть в черное не зашторенное окно. Она не шевелилась, просто лежала и смотрела в окно.
Он вышел, снова умылся, вернулся в кабинет и долго ползал по полу, собирая разлетевшиеся деньги. Несколько банкнот были порваны, на некоторых отпечатались кровавые брызги. Черт с ними.
В восемь утра придет нянька, которую он нанял. Можно завернуть её прямо с порога. Но, хочешь того или нет, придется поступить иначе, ведь завтра нельзя оставить Любу одну, иначе черт знает что будет. На её лице, груди, на бедрах к утру проявятся фиолетовые разводы синяков. Возможно, у жены трещина в ребре. Хотя синяки и ссадины заживают на ней быстрее, чем на беспородной собаке… Няньке он объяснит, что Люба накануне куда-то спрятала бутылку и, отхлебывая тайком, крепко напилась, когда он разговаривал по телефону с другом. А потом начался приступ буйства, она ругалась последними словами, скандалила так, что у нижних соседей на потолке дрожала люстра, рвалась в магазин за новой порцией спиртного. Он хотел её остановить. Он тоже человек, у него нервы, а не стальная проволока. Сорвался, не сдержался, поднял руку… Любы оступилась, неловко упала, ударилась о столик. Ну, и так далее. Потом муж волосы на себе рвал, выпрашивал извинения на коленях, но что толку.
Медников запер сейф, с мокрым полотенцем через плечо прошел в спальню, скинул с жены плед и долго стирал с её тела следы загустевший крови. Только во втором часу ночи, он вернулся в кабинет, расстелил диван и, отвернувшись к стене, попытался заснуть.
– Так жить нельзя, – сказал он вслух и рассмеялся нервным смехом. – Но я ведь живу.
Москва, Покровка, районная прокуратура.
19 октября.
Ирину Константиновну, вдову Максима Никольского, дипломата, покончившего с собой в конце прошлого месяца, вызвали в прокуратуру повесткой к часу дня. За последние недели Никольскую уже дважды тягали сюда, и следователь юрист второго класса Панфилов, пожилой мужчина, считавший дни до выхода на пенсию, задавал ей простые и очень тактичные вопросы, имеющие прямое или косвенное отношения к трагической кончине супруга.
На этот раз в знакомом кабинете вместо Панфилова, носившего синий форменный мундир, оказался средних лет мужчина в твидовом коричневом пиджаке, темных брюках и ярком галстуке, купленном явно не на вещевой барахолке. Одежда, вполне приличная, фирменная, возможно, этот пиджак и галстук могли поразить воображение какой-нибудь домохозяйки из провинции, но только не Ирину Константиновну, знавшую цену каждой тряпке, хоть мужской, хоть женской.
В кабинете временно хозяйничал подполковник внешней разведки Сергей Васильевич Беляев. Когда он открыл дверь, пропустив Никольскую в помещение, показал на стул, и прошелся взад-вперед вдоль подоконника, острая на глаз Ирина Константиновна заметила, что новый прокурор слегка прихрамывает на правую ногу, будто у него побаливает колено. Про себя она сразу решила, что этот человек, судя по его одежде и повадкам, занимал какой-то важный пост в ГУВД или даже Министерстве внутренних дел, разумеется, брал взятки и жил на широкую ногу, но вот проштрафился, даже получил травму, скорее всего, по пьяному делу, и теперь заброшен на бумажный фронт, в эту помойку, районную прокуратуру, разбираться с зависшими делами.
Беляев, заняв место за столом, не стал заполнять протокол допроса свидетеля, как это делал его предшественник. Только полистал записную книжку и поднял на посетительницу серые выразительные глаза, под этим взглядом Никольская, натура не слабая, волевая, вдруг испытала то ли робость, то ли страх. Мужчина, выдержал долгую паузу и, запоздало спохватившись, представился:
– Меня зовут Баранов Алексей Николаевич, – он развернул удостоверение и держал его перед носом Никольской так долго, чтобы та успела изучить «корочки». – Старший следователь районной прокуратуры.
– Я уже догадалась, – усмехнулась Никольская. – Что вы старший.
Она положила на столик сумочку, открыла её, вытащила надушенный носовой платок, зная наперед, что скоро придется плакать.
– Поймите меня: мой любимый муж покончил с собой. Эта такая нелепая дикая смерть, такая потеря, для меня и моего ребенка, что мы до сих пор не можем придти в себя, оправиться от шока. Но память, память, что о Максиме. Это то самое…
– Что, то самое?
– Самое дорогое, что у меня осталось. Память – это святое. Но вместо того, чтобы помочь мне забыть эту страшную душевную боль, вы постоянно сыплете, как говориться, соль на раны. Вызываете меня сюда, донимаете вопросами. Ну, чем я могу помочь следствию?
Никольская говорила складно и уверенно, как по писанному, с эмоциональным надрывом, потому что точно такие фразы она уже повторяла старику Панфилову, который конфузился, чувствовал себя неловко, доставляя беспокойство достойной женщине, пережившей большую беду. Но, кажется, на Баранова эмоциональный монолог не возымел действия. Следователь высморкался в платок и, шумно прочистив нос, открыл папку и положил на стол несколько фотографий.
– Я пока ничего вам не сыплю, ни соль, ни перец, – сказал он. – А вот этот человек на фото, видимо, здорово помогает залечить душевные раны.
Беляев перевернул фотографии и придвинул их к Никольской.
– Посмотрите.
– Разве что из любопытства.
Никольская сжала губы. Фотографии сделаны неделю назад или около того. Вот она с приятелем Романом Карповым выходит из «Славянского базара», вот они стоят на тротуаре, вот ловят машину, залезают в салон. Интрижку с этим вылощенным молодым человеком из хорошей семьи, помощником секретаря посольства, Никольская завела ещё в Лондоне. Пару месяцев они не встречались, потому что Роман оставался в Англии. Летом, когда он вернулся, связь возобновилась.
– Ну и что? – Никольская растерялась, не зная, что ответить и нужно ли вообще что-то отвечать, впадать в унижение и оправдываться. – Это просто так… Наш знакомый, покойного мужа и мой. Мы вместе были в долгосрочной командировке. Он пригласил меня на ужин.
– Очень мило с его стороны, – усмехнулся Беляев. – Ужин. У меня есть и другие фотографии. Иного, так сказать, свойства. Они сделаны в пригородном мотеле на Рижском шоссе. Показать?
– Нет, те не надо. А в чем собственно, дело? Все мы люди. У всех есть слабости. Мужчина и женщина… Что тут криминального? И что вам от меня нужно? Вы за мной шпионите?
Никольская открыла сумочку, сунула обратно платок, решив, что он ей не понадобиться. Этого чертового следователя слезой не возьмешь.
Идея плотно поработать с вдовой покойного дипломата пришла в голову генерала Антипова, когда стали известны первые результаты расследования причин самоубийства. Настораживало несколько обстоятельств. Комплексная судебная экспертиза, назначенная Службой внешней разведки и проведенная лучшими московскими специалистами, сделала однозначный вывод: неизлечимой болезни, которая якобы стала причиной самоубийства, на самом деле не существовало. Никольский страдал ранней стадией простатита, но из-за такой чепухи не стреляются.
Второе: покойный дипломат после возвращения из загранкомандировки тратил денег куда больше, чем зарабатывал. Третье: СВР сделала Никольскому предложение о переходе на службу в разведку, от которого дипломат под разными предлогами уклонялся, тянул время. В быту он выглядел слишком возбужденным и взволнованным. Наконец, последнее. Когда Никольскому предложили перейти на работу в СВР, его, разумеется, прощупали, временно установили за ним наружное наблюдение.
Круг общения Никольского был не слишком широк. Однако за месяц до смерти он якобы случайно дважды встречался с мужчиной, личность которого установить не удалось. За Никольским наблюдали контрразведчики ФСБ, которые зафиксировали эти контакты с незнакомцем, но не придали им никакого значения. Первый раз мужчины увиделись в зале ожидания Казанского вокзала. Второй раз возле билетной кассы кинотеатра «Россия». Места для встреч выбраны удачно, вокруг много народа, а сам контакт между Никольским и незнакомцем продолжался не более десяти секунд. Тогда значения этим контактам не придали, мало ли кто с кем встречается. Но сейчас события виделись в ином свете.
Контрразведчики, следившие за Никольским, дали весьма общее описание неизвестного мужчины: широкоплечий, спортивного сложения, приплюснутый нос, возраст – около сорока или чуть больше. Носит серую куртку и кепку. Фотографий этого человека получить не удалось. Не исключено, что именно этот неустановленный мужчина звонил Никольскому из телефона-автомата за несколько минут до самоубийства.
Отец покойного дипломата ответственный работник Генштаба, который частенько работает дома с секретными документами. Теоретически доступ к секретным бумагам мог иметь и сын. Если все эти факты связать воедино, в отношении благонадежности Никольского возникают сомнения, которые нужно опровергнуть или подтвердить. И тут ключевой фигурой становилась вдова дипломата. Однако вести душевные беседы с работниками спецслужб у Ирины Константиновны, кажется, не было никаких резонов. Обломать и разговорить вдову поручили подполковнику Беляеву.
– Мы проверили ваши траты за последние месяцы, когда вы вернулись из Лондона, – Беляев глянул в блокнот. – Шуба песцовая. Шуба лисья. Костюмы, блузки, кофты из дорогих бутиков. Ну, и прочие мелочи жизни. Далее… Ремонт дачи, точнее, её капитальная перестройка. Обновление кровли, строительство летней веранды, фонтанчика. Эти работы проводила строительная фирма «Альт-Промсервис». У нас есть копии чеков, подрядного договора и сметы на строительство. Денег много набегает.
– Мой покойный муж в отличии, например, от вас, деятелей прокуратуры, хорошо зарабатывал. Не вылезал из заграницы.
– У меня все справки из бухгалтерии МИДа. Концы с концами не сходятся. Только на строительство дачи было потрачено…
– Я знаю, сколько было потрачено. И что? В чем вы меня обвиняете? Спросите любого жлоба, из тех, что настроили особняки на Рублевке: откуда, господа, деньги? Вы их честно заработали? Так сказать, в поте лица? Если уж вам припекло разбираться с дачными делами, возьмите за шкирку кого-нибудь с Рублевки и намотайте ему срок. В назидание остальным.
– Ну, если вы на этом очень настаиваете, так и поступим, – улыбнулся Беляев. – Но сейчас речь ни о господах с Рублевки. Речь о вас.
– Господи… Это просто смешно, в наше-то время, когда воруют даже не вагонами, а железнодорожными составами, интересоваться происхождением жалких копеек, потраченных на ремонт дачи. Смешно и дико.
– Значит, посмеемся вместе.
– Почему вы разговариваете со мной, вдовой, в этом хамском тоне?
– Тон обычный. У нас появились основания подозревать покойного Никольского в контактах с одной из иностранных разведок. Вы нам поможете восстановить реальную картину событий. Вспомните всех людей, с кем он встречался здесь в Москве, кто ему звонил. Короче, мы должны знать все, что знаете вы.
Никольская сделала большие глаза.
– Максима? Подозревают в связи с иностранной разведкой? Вы с ума сошли. Вам лечиться надо. Вы совершенно больной человек. Я сейчас же уйду. Это провокация. Как вы смеете? Со мной так… С вдовой…
Беляев вытащил из кармана и крутанул на пальце ключ от двери.
– Я буду задавать вопросы. Вы ответите. Протокола не будет. Если сумеете нам помочь, избежите больших неприятностей. Например, официального следствия и возможного судебного преследования. Мало того, ваше имущество, вклады в двух банках мы не тронем. Вы сможете вести ту жизнь, к которой привыкли. Если же вы упретесь, до окончания следствия на ваше имущество будет наложен арест. Вы не смоете продать даже ту шубку, что купили в день смерти мужа.
– Вы что же, меня шантажируете? Предлагаете сделку? Или…
– Понимайте как хотите. Свое предложение я вам ясно изложил.
– По закону я имею права не давать показаний против близкого родственника, – Никольская по кошачьи прищурила глаза. – И вообще, раз разговор принял такой оборот, я не стану отвечать на вопросы без адвоката. И в присутствии адвоката тоже не стану. Потому что не дура. Существует презумпция невиновности. Я не должна доказывать, что мой муж не преступник.
– От вас этого никто не требует.
– Я могу позвонить адвокату? Прямо сейчас?
– Разумеется, – кивнул Беляев. – Но вам не вредно знать такую вещь. Информация, которую я вам сообщил, может покинуть пределы этого кабинета. Вы приведете адвоката. Я допущу служебную халатность. Ну, память может любого человека подвести. Вот возьму да и забуду в общественном транспорте папку с фотографиями и кое-какими личными записями. У меня больная нога, поэтому я езжу до дома автобусом. Как знать, в чьи руки та папка попадет? Это тяжкий проступок. Я наверняка получу выговор, меня даже лишат премии в размере месячного оклада. И поделом. И правильно. Так мне и надо.
Беляев убрал фотографии в папку и постучал по ней пальцами.
– Потому что такие папки нельзя бросать, где попало. Особенно в автобусах.
Никольская снова вытащили из сумки платочек, глаза туманили искренние слезы.
– В Москве полно желтых газет, которые желают получить такую клубничку, – продолжал Беляев. – А уж попади к ним эта папка, бесстыжие газетчики дополнят факты самыми дикими домыслами. Как вам заголовок на первой полосе: «Распутную жену дипломата, погибшего при загадочных обстоятельствах, подозревают в шпионаже». Этот звучит. Но можно и похлеще. Я вам сочувствую, потому ваша жизнь может превратиться в настоящий кошмар. Но уехать, скрыться с глаз людских, чтобы на улице не показывали пальцем, вы не сможете. Я с вас подписку возьму.
Ирина Константиновна разрыдалась.
…Тягостный разговор закончился к восьми вечера. Никольская знала не так уж много, чтобы серьезно облегчить работу Беляева. Она сообщила, что деньги у мужа действительно водились, но источник их происхождения остается загадкой. После возвращения из Лондона муж в свободное время встречался со многими людьми. Никольская составила список из двенадцати имен. Однажды в самом начале лета к ним на квартиру пришел человек лет сорока, представившийся Юрием. Максима не было дома, мужчина ждал его на кухне около получаса, отказавшись от чая, молча пялился в окно.
За это время Никольская хорошо рассмотрела гостя. Широкоплечий, тяжелая челюсть, русые волосы зачесаны на затылок, небольшие лобные залысины. Над правой бровью шрам, напоминающий летящую птицу. Когда Максим вернулся, мужчины заперлись в его кабинете и проговорили четверть часа. После чего Юрий ушел, а Максим долго расхаживал по кабинету, отказался от ужина. Когда жена спросила, кто приходил, муж, отличавшийся душевным тактом и деликатностью, ответил: «А это не твое собачье дело, дура. Вообще забудь, что ты его видела. Если хочешь… То есть, если не хочешь…» Запутавшись в словах, он замолчал, заперся в кабинете и не вышел оттуда до утра. Через неделю муж затеял ремонт дачи, а Ирина купила шикарную мебель в гостиную.
– Теперь я могу идти? – спросила Никольская. – Если вы меня не отпустите, я упаду в обморок.
– Отпущу, но позже. Сейчас мы проедем в одно место, машина ждет внизу. Там вас покормят. А потом вы поработаете с нашими специалистами. Составите портрет Юрия, который к вам в гости заходил. Это очень важно, что вы его хорошо запомнили.
– А куда ехать?
– Это тут рядом. На Лубянку.
Никольская положила в рот мятную таблетку. Показалось, что она и вправду свалится в обморок. И уже никогда не очнется.
Часть вторая: Слабая струнка
Глава первая
На кухне долго и требовательно звонил телефон. Наверняка, Песков посидел в одиночестве и вспомнил что-то важное, ему не терпелось поделиться новой технологией вылизывания начальственных задниц или кого-то осудить за чрезмерное рвение.
Медников остановился, отступил на шаг.
Стоп, стоп… Что он делает? Эти доллары, этот паспорт, они того не стоят. Он ведь не допрос ведет. Он у себя дома, в своей квартире… Это его законная жена. Господи. Хорошо, что зазвонил телефон. Спокойно. Ничего страшного не произошло. Подумаешь, паспорт на чужое имя. Он разведчик, значит, ни в чем не должен отчитываться перед женой, мало ли какая служебная надобность возникла. А и после глубокого нокаута она ничего не вспомнит ни о паспорте, ни о тех деньгах. Тут нечего беспокоиться. Но как он мог так сорваться? Ведь ещё несколько таких ударов, и он забил бы Любу до смерти. Все, хватит, надо… Надо держать себя в руках, а не психовать, как истеричная сучка.
Дыша тяжело, словно паровоз, тянущий в гору состав с углем, Медников отступил в сторону. Черт, да что же такое с нервами….
Жена лежала на полу, поджав одну ногу к животу и выпрямив другую. Лицо залито кровью, от нового халата остались какие-то испачканные тряпки. Она не дышала, а хрюкала, шумно, с заметным усилием втягивая в себя воздух. Медников на ватных ногах прошел в ванную комнату, скинул забрызганный кровью халат и, скомкав его, засунул в стиральную машинку. А потом долго натирался мылом, смывая водой кровь, попавшую на руки и на лицо. Телефон продолжал надрываться. Откуда-то снизу из желудка поднимался столб тошноты, он сплюнул с раковину тягучую слюну, напоминавшую вкусом молоко, прогорклое, скисшее ещё неделю назад.
Вернувшись в кабинет, наклонился, поднял жену на руки и донес до спальни. Положил на кровать поверх одеяла, переворачивая с боку на бок, снял с неё кровавые тряпки, накрыл пледом с кресла. Люба заворочалась, провела ладонью по лицу. Она открыла глаза и стала смотреть на мужа, стоявшего возле кровати, будто хотела спросить, за что ей это мучение под названием человеческая жизнь, но так ничего и не спросила. В глазах Любы Медников разглядел такую ненависть, такое безграничное презрение, которого прежде не видел никогда. Холодок неизвестно откуда появившегося страха пробежал вверх по спине, от поясницы до самой шеи. Жена отвернулась, стала смотреть в черное не зашторенное окно. Она не шевелилась, просто лежала и смотрела в окно.
Он вышел, снова умылся, вернулся в кабинет и долго ползал по полу, собирая разлетевшиеся деньги. Несколько банкнот были порваны, на некоторых отпечатались кровавые брызги. Черт с ними.
В восемь утра придет нянька, которую он нанял. Можно завернуть её прямо с порога. Но, хочешь того или нет, придется поступить иначе, ведь завтра нельзя оставить Любу одну, иначе черт знает что будет. На её лице, груди, на бедрах к утру проявятся фиолетовые разводы синяков. Возможно, у жены трещина в ребре. Хотя синяки и ссадины заживают на ней быстрее, чем на беспородной собаке… Няньке он объяснит, что Люба накануне куда-то спрятала бутылку и, отхлебывая тайком, крепко напилась, когда он разговаривал по телефону с другом. А потом начался приступ буйства, она ругалась последними словами, скандалила так, что у нижних соседей на потолке дрожала люстра, рвалась в магазин за новой порцией спиртного. Он хотел её остановить. Он тоже человек, у него нервы, а не стальная проволока. Сорвался, не сдержался, поднял руку… Любы оступилась, неловко упала, ударилась о столик. Ну, и так далее. Потом муж волосы на себе рвал, выпрашивал извинения на коленях, но что толку.
Медников запер сейф, с мокрым полотенцем через плечо прошел в спальню, скинул с жены плед и долго стирал с её тела следы загустевший крови. Только во втором часу ночи, он вернулся в кабинет, расстелил диван и, отвернувшись к стене, попытался заснуть.
– Так жить нельзя, – сказал он вслух и рассмеялся нервным смехом. – Но я ведь живу.
Москва, Покровка, районная прокуратура.
19 октября.
Ирину Константиновну, вдову Максима Никольского, дипломата, покончившего с собой в конце прошлого месяца, вызвали в прокуратуру повесткой к часу дня. За последние недели Никольскую уже дважды тягали сюда, и следователь юрист второго класса Панфилов, пожилой мужчина, считавший дни до выхода на пенсию, задавал ей простые и очень тактичные вопросы, имеющие прямое или косвенное отношения к трагической кончине супруга.
На этот раз в знакомом кабинете вместо Панфилова, носившего синий форменный мундир, оказался средних лет мужчина в твидовом коричневом пиджаке, темных брюках и ярком галстуке, купленном явно не на вещевой барахолке. Одежда, вполне приличная, фирменная, возможно, этот пиджак и галстук могли поразить воображение какой-нибудь домохозяйки из провинции, но только не Ирину Константиновну, знавшую цену каждой тряпке, хоть мужской, хоть женской.
В кабинете временно хозяйничал подполковник внешней разведки Сергей Васильевич Беляев. Когда он открыл дверь, пропустив Никольскую в помещение, показал на стул, и прошелся взад-вперед вдоль подоконника, острая на глаз Ирина Константиновна заметила, что новый прокурор слегка прихрамывает на правую ногу, будто у него побаливает колено. Про себя она сразу решила, что этот человек, судя по его одежде и повадкам, занимал какой-то важный пост в ГУВД или даже Министерстве внутренних дел, разумеется, брал взятки и жил на широкую ногу, но вот проштрафился, даже получил травму, скорее всего, по пьяному делу, и теперь заброшен на бумажный фронт, в эту помойку, районную прокуратуру, разбираться с зависшими делами.
Беляев, заняв место за столом, не стал заполнять протокол допроса свидетеля, как это делал его предшественник. Только полистал записную книжку и поднял на посетительницу серые выразительные глаза, под этим взглядом Никольская, натура не слабая, волевая, вдруг испытала то ли робость, то ли страх. Мужчина, выдержал долгую паузу и, запоздало спохватившись, представился:
– Меня зовут Баранов Алексей Николаевич, – он развернул удостоверение и держал его перед носом Никольской так долго, чтобы та успела изучить «корочки». – Старший следователь районной прокуратуры.
– Я уже догадалась, – усмехнулась Никольская. – Что вы старший.
Она положила на столик сумочку, открыла её, вытащила надушенный носовой платок, зная наперед, что скоро придется плакать.
– Поймите меня: мой любимый муж покончил с собой. Эта такая нелепая дикая смерть, такая потеря, для меня и моего ребенка, что мы до сих пор не можем придти в себя, оправиться от шока. Но память, память, что о Максиме. Это то самое…
– Что, то самое?
– Самое дорогое, что у меня осталось. Память – это святое. Но вместо того, чтобы помочь мне забыть эту страшную душевную боль, вы постоянно сыплете, как говориться, соль на раны. Вызываете меня сюда, донимаете вопросами. Ну, чем я могу помочь следствию?
Никольская говорила складно и уверенно, как по писанному, с эмоциональным надрывом, потому что точно такие фразы она уже повторяла старику Панфилову, который конфузился, чувствовал себя неловко, доставляя беспокойство достойной женщине, пережившей большую беду. Но, кажется, на Баранова эмоциональный монолог не возымел действия. Следователь высморкался в платок и, шумно прочистив нос, открыл папку и положил на стол несколько фотографий.
– Я пока ничего вам не сыплю, ни соль, ни перец, – сказал он. – А вот этот человек на фото, видимо, здорово помогает залечить душевные раны.
Беляев перевернул фотографии и придвинул их к Никольской.
– Посмотрите.
– Разве что из любопытства.
Никольская сжала губы. Фотографии сделаны неделю назад или около того. Вот она с приятелем Романом Карповым выходит из «Славянского базара», вот они стоят на тротуаре, вот ловят машину, залезают в салон. Интрижку с этим вылощенным молодым человеком из хорошей семьи, помощником секретаря посольства, Никольская завела ещё в Лондоне. Пару месяцев они не встречались, потому что Роман оставался в Англии. Летом, когда он вернулся, связь возобновилась.
– Ну и что? – Никольская растерялась, не зная, что ответить и нужно ли вообще что-то отвечать, впадать в унижение и оправдываться. – Это просто так… Наш знакомый, покойного мужа и мой. Мы вместе были в долгосрочной командировке. Он пригласил меня на ужин.
– Очень мило с его стороны, – усмехнулся Беляев. – Ужин. У меня есть и другие фотографии. Иного, так сказать, свойства. Они сделаны в пригородном мотеле на Рижском шоссе. Показать?
– Нет, те не надо. А в чем собственно, дело? Все мы люди. У всех есть слабости. Мужчина и женщина… Что тут криминального? И что вам от меня нужно? Вы за мной шпионите?
Никольская открыла сумочку, сунула обратно платок, решив, что он ей не понадобиться. Этого чертового следователя слезой не возьмешь.
Идея плотно поработать с вдовой покойного дипломата пришла в голову генерала Антипова, когда стали известны первые результаты расследования причин самоубийства. Настораживало несколько обстоятельств. Комплексная судебная экспертиза, назначенная Службой внешней разведки и проведенная лучшими московскими специалистами, сделала однозначный вывод: неизлечимой болезни, которая якобы стала причиной самоубийства, на самом деле не существовало. Никольский страдал ранней стадией простатита, но из-за такой чепухи не стреляются.
Второе: покойный дипломат после возвращения из загранкомандировки тратил денег куда больше, чем зарабатывал. Третье: СВР сделала Никольскому предложение о переходе на службу в разведку, от которого дипломат под разными предлогами уклонялся, тянул время. В быту он выглядел слишком возбужденным и взволнованным. Наконец, последнее. Когда Никольскому предложили перейти на работу в СВР, его, разумеется, прощупали, временно установили за ним наружное наблюдение.
Круг общения Никольского был не слишком широк. Однако за месяц до смерти он якобы случайно дважды встречался с мужчиной, личность которого установить не удалось. За Никольским наблюдали контрразведчики ФСБ, которые зафиксировали эти контакты с незнакомцем, но не придали им никакого значения. Первый раз мужчины увиделись в зале ожидания Казанского вокзала. Второй раз возле билетной кассы кинотеатра «Россия». Места для встреч выбраны удачно, вокруг много народа, а сам контакт между Никольским и незнакомцем продолжался не более десяти секунд. Тогда значения этим контактам не придали, мало ли кто с кем встречается. Но сейчас события виделись в ином свете.
Контрразведчики, следившие за Никольским, дали весьма общее описание неизвестного мужчины: широкоплечий, спортивного сложения, приплюснутый нос, возраст – около сорока или чуть больше. Носит серую куртку и кепку. Фотографий этого человека получить не удалось. Не исключено, что именно этот неустановленный мужчина звонил Никольскому из телефона-автомата за несколько минут до самоубийства.
Отец покойного дипломата ответственный работник Генштаба, который частенько работает дома с секретными документами. Теоретически доступ к секретным бумагам мог иметь и сын. Если все эти факты связать воедино, в отношении благонадежности Никольского возникают сомнения, которые нужно опровергнуть или подтвердить. И тут ключевой фигурой становилась вдова дипломата. Однако вести душевные беседы с работниками спецслужб у Ирины Константиновны, кажется, не было никаких резонов. Обломать и разговорить вдову поручили подполковнику Беляеву.
– Мы проверили ваши траты за последние месяцы, когда вы вернулись из Лондона, – Беляев глянул в блокнот. – Шуба песцовая. Шуба лисья. Костюмы, блузки, кофты из дорогих бутиков. Ну, и прочие мелочи жизни. Далее… Ремонт дачи, точнее, её капитальная перестройка. Обновление кровли, строительство летней веранды, фонтанчика. Эти работы проводила строительная фирма «Альт-Промсервис». У нас есть копии чеков, подрядного договора и сметы на строительство. Денег много набегает.
– Мой покойный муж в отличии, например, от вас, деятелей прокуратуры, хорошо зарабатывал. Не вылезал из заграницы.
– У меня все справки из бухгалтерии МИДа. Концы с концами не сходятся. Только на строительство дачи было потрачено…
– Я знаю, сколько было потрачено. И что? В чем вы меня обвиняете? Спросите любого жлоба, из тех, что настроили особняки на Рублевке: откуда, господа, деньги? Вы их честно заработали? Так сказать, в поте лица? Если уж вам припекло разбираться с дачными делами, возьмите за шкирку кого-нибудь с Рублевки и намотайте ему срок. В назидание остальным.
– Ну, если вы на этом очень настаиваете, так и поступим, – улыбнулся Беляев. – Но сейчас речь ни о господах с Рублевки. Речь о вас.
– Господи… Это просто смешно, в наше-то время, когда воруют даже не вагонами, а железнодорожными составами, интересоваться происхождением жалких копеек, потраченных на ремонт дачи. Смешно и дико.
– Значит, посмеемся вместе.
– Почему вы разговариваете со мной, вдовой, в этом хамском тоне?
– Тон обычный. У нас появились основания подозревать покойного Никольского в контактах с одной из иностранных разведок. Вы нам поможете восстановить реальную картину событий. Вспомните всех людей, с кем он встречался здесь в Москве, кто ему звонил. Короче, мы должны знать все, что знаете вы.
Никольская сделала большие глаза.
– Максима? Подозревают в связи с иностранной разведкой? Вы с ума сошли. Вам лечиться надо. Вы совершенно больной человек. Я сейчас же уйду. Это провокация. Как вы смеете? Со мной так… С вдовой…
Беляев вытащил из кармана и крутанул на пальце ключ от двери.
– Я буду задавать вопросы. Вы ответите. Протокола не будет. Если сумеете нам помочь, избежите больших неприятностей. Например, официального следствия и возможного судебного преследования. Мало того, ваше имущество, вклады в двух банках мы не тронем. Вы сможете вести ту жизнь, к которой привыкли. Если же вы упретесь, до окончания следствия на ваше имущество будет наложен арест. Вы не смоете продать даже ту шубку, что купили в день смерти мужа.
– Вы что же, меня шантажируете? Предлагаете сделку? Или…
– Понимайте как хотите. Свое предложение я вам ясно изложил.
– По закону я имею права не давать показаний против близкого родственника, – Никольская по кошачьи прищурила глаза. – И вообще, раз разговор принял такой оборот, я не стану отвечать на вопросы без адвоката. И в присутствии адвоката тоже не стану. Потому что не дура. Существует презумпция невиновности. Я не должна доказывать, что мой муж не преступник.
– От вас этого никто не требует.
– Я могу позвонить адвокату? Прямо сейчас?
– Разумеется, – кивнул Беляев. – Но вам не вредно знать такую вещь. Информация, которую я вам сообщил, может покинуть пределы этого кабинета. Вы приведете адвоката. Я допущу служебную халатность. Ну, память может любого человека подвести. Вот возьму да и забуду в общественном транспорте папку с фотографиями и кое-какими личными записями. У меня больная нога, поэтому я езжу до дома автобусом. Как знать, в чьи руки та папка попадет? Это тяжкий проступок. Я наверняка получу выговор, меня даже лишат премии в размере месячного оклада. И поделом. И правильно. Так мне и надо.
Беляев убрал фотографии в папку и постучал по ней пальцами.
– Потому что такие папки нельзя бросать, где попало. Особенно в автобусах.
Никольская снова вытащили из сумки платочек, глаза туманили искренние слезы.
– В Москве полно желтых газет, которые желают получить такую клубничку, – продолжал Беляев. – А уж попади к ним эта папка, бесстыжие газетчики дополнят факты самыми дикими домыслами. Как вам заголовок на первой полосе: «Распутную жену дипломата, погибшего при загадочных обстоятельствах, подозревают в шпионаже». Этот звучит. Но можно и похлеще. Я вам сочувствую, потому ваша жизнь может превратиться в настоящий кошмар. Но уехать, скрыться с глаз людских, чтобы на улице не показывали пальцем, вы не сможете. Я с вас подписку возьму.
Ирина Константиновна разрыдалась.
…Тягостный разговор закончился к восьми вечера. Никольская знала не так уж много, чтобы серьезно облегчить работу Беляева. Она сообщила, что деньги у мужа действительно водились, но источник их происхождения остается загадкой. После возвращения из Лондона муж в свободное время встречался со многими людьми. Никольская составила список из двенадцати имен. Однажды в самом начале лета к ним на квартиру пришел человек лет сорока, представившийся Юрием. Максима не было дома, мужчина ждал его на кухне около получаса, отказавшись от чая, молча пялился в окно.
За это время Никольская хорошо рассмотрела гостя. Широкоплечий, тяжелая челюсть, русые волосы зачесаны на затылок, небольшие лобные залысины. Над правой бровью шрам, напоминающий летящую птицу. Когда Максим вернулся, мужчины заперлись в его кабинете и проговорили четверть часа. После чего Юрий ушел, а Максим долго расхаживал по кабинету, отказался от ужина. Когда жена спросила, кто приходил, муж, отличавшийся душевным тактом и деликатностью, ответил: «А это не твое собачье дело, дура. Вообще забудь, что ты его видела. Если хочешь… То есть, если не хочешь…» Запутавшись в словах, он замолчал, заперся в кабинете и не вышел оттуда до утра. Через неделю муж затеял ремонт дачи, а Ирина купила шикарную мебель в гостиную.
– Теперь я могу идти? – спросила Никольская. – Если вы меня не отпустите, я упаду в обморок.
– Отпущу, но позже. Сейчас мы проедем в одно место, машина ждет внизу. Там вас покормят. А потом вы поработаете с нашими специалистами. Составите портрет Юрия, который к вам в гости заходил. Это очень важно, что вы его хорошо запомнили.
– А куда ехать?
– Это тут рядом. На Лубянку.
Никольская положила в рот мятную таблетку. Показалось, что она и вправду свалится в обморок. И уже никогда не очнется.
Часть вторая: Слабая струнка
Глава первая
Лондон, район Кенсингтона. 19 октября.
Полуторачасовая пешая экскурсия, которую проводила Джейн Уильямс, называлась «Любимое место отдыха лондонцев», она начиналась ровно в полдень возле входа в Гайд-парк и заканчивалась возле статуи Ахиллеса. Стоило это удовольствие четыре фунта с каждого экскурсанта старше двенадцати лет. Заказывать билет через фирму «Смарт и Смарт» или Бюро лондонского туризма не обязательно, нужно просто явиться на место с деньгами.
Зарядивший с раннего утра мелкий дождь, кончился часа полтора назад, но желающих совершить в высшей степени увлекательное путешествие по Гайд-парку набралось немного, чуть больше десятка человек, в основном американские пенсионеры, путешествующие по Европе. С Темзы дум сырой ветер, он разогнал низкие тучи, выглянули голубые просветы неба.
Старики, одетые в утепленные плащи и шерстяные куртки, жались друг другу, словно испуганные овечки, ведомые на убой. Колчин взял билет и, присоединившись к группе, стал разглядывать гида Джейн Уильямс. Это была миловидная женщина лед тридцати, среднего роста, смуглолицая с карими глазами, одетая в сине-зеленое пальто в шотландскую клетку. Уильямс оказалась нефотогенична, на цветной карточке, подаренной Ходакову, она выглядела старше своих лет, и, главное, была лишена того обаяния, которое присуще ей в жизни. Уильямс начала экскурсию с рассказа о триумфальной арке, монументальном сооружении из мрамора, которые его создатели замыслили как ворота в Букингемский дворец. Возведенные почти два столетия назад, ворота по недосмотру архитектора оказались слишком узкими для проезда королевских карет.
– Арку решили не ломать, а передвинули на это место, – сказала Уильямс. – Сооружение очень напоминает триумфальную арку Константина в Риме. И не случайно, потому что именно её архитектор взял за образец, когда…
Старики громко, заглушая экскурсовода, переговаривались друг с другом. Их мало интересовала какая-то доисторическая арка, архитектурный плагиат, слишком узкий и слишком помпезный. Среди этой публики Колчин чувствовал себя неуютно. Единственным относительно молодым человеком в группе оказался мужчина в плаще защитного цвета и серой кепке, высокий и худой. Он слушал экскурсовода невнимательно и часто косил взглядом на Колчина. Скорее всего, этот тип работает на контрразведку, он на британском жаргоне так называемый «сторож», который ведет русских дипломатов или журналистов.
По здешним законам, контрразведчики не имеют права самостоятельно осуществлять наблюдение за подозрительными иностранцами, поэтому эту задачу перепоручают сыщикам из особого отдела Скотланд-Ярда. Эти ребята поднаторели в своем деле и ведут объект, не попадаясь ему на глаза. Видимо, данных на Колчина как на русского шпиона у англичан нет, поэтому к нему приставили какого-то приготовишку, оторваться от которого можно даже без велосипеда. На своих двоих. Однако на этот раз избавляться от «хвоста» нет смысла. Ну, пошел русский журналист, впервые приехавший в Лондон, на экскурсию. В такую-то погоду. Объяснимый, заслуживающий уважения поступок.
Старики, ведомые гидом, спустились в подземный переход, вышли на поверхность и оказались у знаменитого Уголка ораторов, где по воскресеньям любой придурок, умеющий связать пару слов, может высказаться по любой проблеме, получая в награду внимание слушателей.
– В 1872-м году парламентом принял закон, разрешающий свободу собраний и выступлений. И вскоре здесь, на этом самом месте, стали возникать стихийные встречи ораторов…
Стихийными собраниями, свободой высказать собственное мнение американцев удивить труднее, чем мраморными воротами. Пенсионеры не скрывали улыбок, видимо, решили, что напрасно теряют здесь время. А мужчина, приглядывающий за русским журналистом, заскучал. Колчин, одетый слишком легко для пешей прогулки, переступал с ноги на ногу и потирал ладони.
Донцову удалось разыскать Джейн Уильямс довольно быстро. Для начал он перелопатил телефонный справочник, нашел более десятка женщин одного с Уильямс возраста. Оставалось увидеть каждую из кандидаток и отобрать одну единственную. Задача не из трудных, но требует времени. Донцову повезло с пятой попытки.
Вчера днем Колчин получил более или менее полную ориентировку на эту женщину. В биографии нет ничего особо примечательного. Отец Уильямс англичанин, в прошлом моряк торгового флота, владел магазином табачных изделий, но незадолго до смерти потерял все деньги на биржевых спекуляциях, его бизнес прогорел, мужчина скончался в муниципальной больницы от рака печени. Мать, подданная Португалии, жива и здорова до сих пор, с покойным отцом Джейн состоит в разводе двенадцать лет. Живет в Лиссабоне, замужем за зеленщиком.
Джейн Уильямс закончила в Лондоне бесплатную государственную школу, потому что родители жили скромно, оплатить учебу дочери в «паблик скул», частной школе для девочек с интернатом, не хватило средств. Позднее училась в каком-то провинциальном португальском колледже, получила степень бакалавра истории, владеет русским и немецким языками. Затем снова перебралась в Англию, сменила множество мест работы и профессий, пока не устроилась в экскурсионную фирму «Смарт и Смарт», где трудится уже третий год. Была замужем, но семейная жизнь продолжалась всего полтора года и закончилась тихим разводом. С тех пор Джейн одинока, постоянного ухажера, видимо, нет.
Где и при каких обстоятельствах познакомилась с Ходаковым пока не ясно. Но фирма «Смарт и Смарт» предоставляет переводчиков для обслуживания политических дискуссий и бизнес совещаний, не исключено, что случай свел Джейн и русского дипломата на одном из таких мероприятий.
– Этот парк любимое место отдыха горожан, – рассказывал Уильямс. – Как видите, и в октябре трава зеленая, по газонам можно ходить, здесь возле Длинного или Круглого пруда, очень живописные места. Разрешено устраивать семейные пикники. Лондонцы приходят сюда с детьми, чтобы вместе провести время.
Колчин смотрел на зеленый влажный газон, бронзовую статую сказочного Питера Пэна, но не увидел ни единого горожанина с детьми или без них, рискнувшего провести в любимом месте отдыха хотя бы десять минут, не то что целый день. Непогода разогнала бездомных по трущобам, а влюбленные парочки по дешевым кинотеатрам. Колчин подумал, что в Лондоне есть места куда интереснее Гайд-парка, и экскурсии есть увлекательные. Молодые американцы предпочитают острые ощущения, блуждая по местам преступлений знаменитых лондонских убийц, того же Джека Потрошителя. Люди средних лет выбирают развлекаловку со стриптизами в Сохо.
А Колчину, пожалуй, подошла бы «пивная» экскурсия, например, по аристократическим пабам района Майфер или Хамстэда, где, переходя из заведения в заведение, мешая светлое пиво с темным, запивая это дело виски, к вечеру можно хорошо нагрузиться. Словом, провести время с пользой и не без удовольствия. Но ему достался этот мокрый холодный парк. Отодвинув плечом старушку в очках, он шагнул к экскурсоводу и задал первый же вопрос, что пришел на ум.
– Простите, а правда ли, что Кенсингтонский дворец был куплен королевской семьей всего за восемнадцать тысяч гиней?
Колчину широко распахнул плащ, чтобы Уильямс увидела карточку аккредитации, пришпиленную на лацкан пиджака, и поняла, что вопрос задает русский журналист. На карточке имелась фотография Колчина, был указано имя из его легенды, Валерий Авдеев. Экскурсовод должна запомнить его, чтобы при следующей встрече не шарахалась в сторону, решив, что стала объектом сексуального домогательства какого-то маньяка. Уильямс задержала взгляд на карточке. Ее лицо сделалось напряженным, почти испуганным. Пауза затягивалась.
Полуторачасовая пешая экскурсия, которую проводила Джейн Уильямс, называлась «Любимое место отдыха лондонцев», она начиналась ровно в полдень возле входа в Гайд-парк и заканчивалась возле статуи Ахиллеса. Стоило это удовольствие четыре фунта с каждого экскурсанта старше двенадцати лет. Заказывать билет через фирму «Смарт и Смарт» или Бюро лондонского туризма не обязательно, нужно просто явиться на место с деньгами.
Зарядивший с раннего утра мелкий дождь, кончился часа полтора назад, но желающих совершить в высшей степени увлекательное путешествие по Гайд-парку набралось немного, чуть больше десятка человек, в основном американские пенсионеры, путешествующие по Европе. С Темзы дум сырой ветер, он разогнал низкие тучи, выглянули голубые просветы неба.
Старики, одетые в утепленные плащи и шерстяные куртки, жались друг другу, словно испуганные овечки, ведомые на убой. Колчин взял билет и, присоединившись к группе, стал разглядывать гида Джейн Уильямс. Это была миловидная женщина лед тридцати, среднего роста, смуглолицая с карими глазами, одетая в сине-зеленое пальто в шотландскую клетку. Уильямс оказалась нефотогенична, на цветной карточке, подаренной Ходакову, она выглядела старше своих лет, и, главное, была лишена того обаяния, которое присуще ей в жизни. Уильямс начала экскурсию с рассказа о триумфальной арке, монументальном сооружении из мрамора, которые его создатели замыслили как ворота в Букингемский дворец. Возведенные почти два столетия назад, ворота по недосмотру архитектора оказались слишком узкими для проезда королевских карет.
– Арку решили не ломать, а передвинули на это место, – сказала Уильямс. – Сооружение очень напоминает триумфальную арку Константина в Риме. И не случайно, потому что именно её архитектор взял за образец, когда…
Старики громко, заглушая экскурсовода, переговаривались друг с другом. Их мало интересовала какая-то доисторическая арка, архитектурный плагиат, слишком узкий и слишком помпезный. Среди этой публики Колчин чувствовал себя неуютно. Единственным относительно молодым человеком в группе оказался мужчина в плаще защитного цвета и серой кепке, высокий и худой. Он слушал экскурсовода невнимательно и часто косил взглядом на Колчина. Скорее всего, этот тип работает на контрразведку, он на британском жаргоне так называемый «сторож», который ведет русских дипломатов или журналистов.
По здешним законам, контрразведчики не имеют права самостоятельно осуществлять наблюдение за подозрительными иностранцами, поэтому эту задачу перепоручают сыщикам из особого отдела Скотланд-Ярда. Эти ребята поднаторели в своем деле и ведут объект, не попадаясь ему на глаза. Видимо, данных на Колчина как на русского шпиона у англичан нет, поэтому к нему приставили какого-то приготовишку, оторваться от которого можно даже без велосипеда. На своих двоих. Однако на этот раз избавляться от «хвоста» нет смысла. Ну, пошел русский журналист, впервые приехавший в Лондон, на экскурсию. В такую-то погоду. Объяснимый, заслуживающий уважения поступок.
Старики, ведомые гидом, спустились в подземный переход, вышли на поверхность и оказались у знаменитого Уголка ораторов, где по воскресеньям любой придурок, умеющий связать пару слов, может высказаться по любой проблеме, получая в награду внимание слушателей.
– В 1872-м году парламентом принял закон, разрешающий свободу собраний и выступлений. И вскоре здесь, на этом самом месте, стали возникать стихийные встречи ораторов…
Стихийными собраниями, свободой высказать собственное мнение американцев удивить труднее, чем мраморными воротами. Пенсионеры не скрывали улыбок, видимо, решили, что напрасно теряют здесь время. А мужчина, приглядывающий за русским журналистом, заскучал. Колчин, одетый слишком легко для пешей прогулки, переступал с ноги на ногу и потирал ладони.
Донцову удалось разыскать Джейн Уильямс довольно быстро. Для начал он перелопатил телефонный справочник, нашел более десятка женщин одного с Уильямс возраста. Оставалось увидеть каждую из кандидаток и отобрать одну единственную. Задача не из трудных, но требует времени. Донцову повезло с пятой попытки.
Вчера днем Колчин получил более или менее полную ориентировку на эту женщину. В биографии нет ничего особо примечательного. Отец Уильямс англичанин, в прошлом моряк торгового флота, владел магазином табачных изделий, но незадолго до смерти потерял все деньги на биржевых спекуляциях, его бизнес прогорел, мужчина скончался в муниципальной больницы от рака печени. Мать, подданная Португалии, жива и здорова до сих пор, с покойным отцом Джейн состоит в разводе двенадцать лет. Живет в Лиссабоне, замужем за зеленщиком.
Джейн Уильямс закончила в Лондоне бесплатную государственную школу, потому что родители жили скромно, оплатить учебу дочери в «паблик скул», частной школе для девочек с интернатом, не хватило средств. Позднее училась в каком-то провинциальном португальском колледже, получила степень бакалавра истории, владеет русским и немецким языками. Затем снова перебралась в Англию, сменила множество мест работы и профессий, пока не устроилась в экскурсионную фирму «Смарт и Смарт», где трудится уже третий год. Была замужем, но семейная жизнь продолжалась всего полтора года и закончилась тихим разводом. С тех пор Джейн одинока, постоянного ухажера, видимо, нет.
Где и при каких обстоятельствах познакомилась с Ходаковым пока не ясно. Но фирма «Смарт и Смарт» предоставляет переводчиков для обслуживания политических дискуссий и бизнес совещаний, не исключено, что случай свел Джейн и русского дипломата на одном из таких мероприятий.
– Этот парк любимое место отдыха горожан, – рассказывал Уильямс. – Как видите, и в октябре трава зеленая, по газонам можно ходить, здесь возле Длинного или Круглого пруда, очень живописные места. Разрешено устраивать семейные пикники. Лондонцы приходят сюда с детьми, чтобы вместе провести время.
Колчин смотрел на зеленый влажный газон, бронзовую статую сказочного Питера Пэна, но не увидел ни единого горожанина с детьми или без них, рискнувшего провести в любимом месте отдыха хотя бы десять минут, не то что целый день. Непогода разогнала бездомных по трущобам, а влюбленные парочки по дешевым кинотеатрам. Колчин подумал, что в Лондоне есть места куда интереснее Гайд-парка, и экскурсии есть увлекательные. Молодые американцы предпочитают острые ощущения, блуждая по местам преступлений знаменитых лондонских убийц, того же Джека Потрошителя. Люди средних лет выбирают развлекаловку со стриптизами в Сохо.
А Колчину, пожалуй, подошла бы «пивная» экскурсия, например, по аристократическим пабам района Майфер или Хамстэда, где, переходя из заведения в заведение, мешая светлое пиво с темным, запивая это дело виски, к вечеру можно хорошо нагрузиться. Словом, провести время с пользой и не без удовольствия. Но ему достался этот мокрый холодный парк. Отодвинув плечом старушку в очках, он шагнул к экскурсоводу и задал первый же вопрос, что пришел на ум.
– Простите, а правда ли, что Кенсингтонский дворец был куплен королевской семьей всего за восемнадцать тысяч гиней?
Колчину широко распахнул плащ, чтобы Уильямс увидела карточку аккредитации, пришпиленную на лацкан пиджака, и поняла, что вопрос задает русский журналист. На карточке имелась фотография Колчина, был указано имя из его легенды, Валерий Авдеев. Экскурсовод должна запомнить его, чтобы при следующей встрече не шарахалась в сторону, решив, что стала объектом сексуального домогательства какого-то маньяка. Уильямс задержала взгляд на карточке. Ее лицо сделалось напряженным, почти испуганным. Пауза затягивалась.