Страница:
– Это слуховой аппарат. У меня плохо с этим делом. Точнее правое ухо не очень… Некоторые слова я понимаю, а некоторые…
– Эти слова ты обязательно поймешь и без своего чертового аппарата, – прошипел Билл и крепче ухватил Колчина за волосы, не давая шевелить головой. – Читай по губам: сейчас ты сдохнешь. Понял?
– Понял.
– Ну, а теперь медленно опусти руки, расстегни брючный ремень и ширинку. Сбрось штаны и трусы. А потом повернись ко мне задницей. И наклонись над ванной. Дернешься – и тебе крышка.
Вот же ирония судьбы. Выходит, что Колчин, основательно подготовившись к операции «Обелиск», выстроив собственную легенду, приезжает в Лондон только для того, чтобы его порезал первый встречный гомосексуалист. Обидно.
Еще обиднее, если этот педик сначала тебя поимеет и только потом, уже изнасилованному, униженному, перережет горло. Впрочем, только дыркой в сонной артерии дело не кончится. Агрессия геев всегда направлена на половые органы противника. В девяноста случаях из ста гомосексуалист не просто убивает. Он убивает дико, изуверски, непременно кастрирует жертву. И вот уже готовая картина стоит перед глазами. Труп Колчина плавает в ванне, в розовом компоте из крови и воды. Из раскрытого рта торчит кусок собственной плоти. А Билл… Сегодня он хорошо надерется на деньги, что вытащит из бумажника убитого. Весело проведет ночь, купив любовь какого-нибудь мальчишки.
Колчин медленно, чувствуя кожей нож, приставленный к горлу, опустил руки, потянул за язычок ремня. Одну за другой стал расстегивать пуговицы брюк. Билл дышал глубоко и часто, из носа текла соленая водичка. Руки были заняты и Билл слизывал сопли, проводя кончиком языка по верхней губе.
– Помоги мне немного, – прошептал Колчин. – Пожалуйста… Трусы… Они не снимаются. Резинка слишком тугая.
Билл вытащил лапу из волос Колчина, отступил на полшага. Он облизал верхнюю губу, опустив руку, дернул вниз трусы. Этого мгновения хватило Колчину, чтобы избежать расправы.
Он чуть отклонил корпус назад, уходя от ножа. Повернулся вокруг своей оси против часовой стрелки, предплечьем отбил руку с ножом. Ухватив запястье Билла, вывернул его так, что послышался костяной треск. Основанием правой ладони навернул противнику по носу. А коленом заехал в пах. Не ожидавший сопротивления Билл охнул, отлетел к противоположной стене. Нож вывалился из пальцев. Колчин ещё раз двинул его кулаком по зубам, схватил полотенце, накинул на шею Билла. Совершив перекрестное движение рук, стянул концы, сдавив шею полотенцем, словно удавкой.
– Ну что, любовничек, – прошептал Колчин, – теперь тебе хорошо? Ты словил кайф?
Билл хрипел, высовывая язык из окровавленного рта. Ноги подгибались, он попытался ударить противника коленом в пах. Но Колчин дернул концы полотенца верх и вниз. Поставив подножку, бросил Билла спиной на пол, рухнув на него, надавил коленом на грудь.
Через пару минут все закончилось. Билл с посиневшим лицом лежал на полу. На щеках ещё не высохли слезы боли. Он дышал неровно, пускал из раскрытого рта струйку пенной слюны, словно закусил выпитое виски куском яичного мыла, купленного у портье за сорок пенсов. Колчин остановил воду, льющуюся из крана, поднял с пола нож, сложил его и сунул в карман. Подтянув штаны, застегнул пуговицы и ремень. Подтянув рукава пиджака и рубашки, запустил руку в ванную, вытащил микрофон из воды. Вытер его полотенцем, потряс и вставил в ухо. Плохо дело. Тишина, как на кладбище, даже легкого шипенья не слышно, не то что человеческих голосов. Колчин бросил испорченный микрофон в унитаз и спустил воду.
Теперь одностороннюю связь с Донцовым можно установить только через радиоприемник, установленный в автомобиле и настроенный на частоту передающего устройства. Но сначала нужно немного подождать. Колчин вытащил из кармана и крутанул на пальце ключи от «ягуара», снова сел на бортик ванны, поставив подметку башмака на горло Билла. Слегка надавил ногой на шею, чтобы тот не пришел в себя раньше времени. Колчин выкурил сигарету, наблюдая за тем, как секундная стрелка наручных часов описывает круг за кругом. Все сроки вышли, теперь пора уходить.
Придушенный Билл зашевелился, раскинул руки по сторонам. Его синеватое лицо медленно наливалось красками жизни. Колчин встал, вышел в коридор, закрыв за собой дверь номера, оставил ключ в замке. Дошагав до стойки, остановился. Портье поднял голову и вопросительно посмотрел на клиента, покидающего только что оплаченный номер.
– Моему приятелю вдруг стало плохо, – сказал Колчин. – У него был припадок эпилепсии. Теперь худшее позади. Он пришел в себя. Не беспокойте его, пусть отдохнет. Через четверть часа он сам встанет на ноги и пойдет домой. О кей?
– Как скажете, – согласился поляк. – Сожалею, что это недоразумение испортило вам вечер.
– Что делать. Такова жизнь.
Колчин был настроен философски. Он уже спускался вниз по лестнице, перебирая ногами ступеньки.
Глава восьмая
– Эти слова ты обязательно поймешь и без своего чертового аппарата, – прошипел Билл и крепче ухватил Колчина за волосы, не давая шевелить головой. – Читай по губам: сейчас ты сдохнешь. Понял?
– Понял.
– Ну, а теперь медленно опусти руки, расстегни брючный ремень и ширинку. Сбрось штаны и трусы. А потом повернись ко мне задницей. И наклонись над ванной. Дернешься – и тебе крышка.
Вот же ирония судьбы. Выходит, что Колчин, основательно подготовившись к операции «Обелиск», выстроив собственную легенду, приезжает в Лондон только для того, чтобы его порезал первый встречный гомосексуалист. Обидно.
Еще обиднее, если этот педик сначала тебя поимеет и только потом, уже изнасилованному, униженному, перережет горло. Впрочем, только дыркой в сонной артерии дело не кончится. Агрессия геев всегда направлена на половые органы противника. В девяноста случаях из ста гомосексуалист не просто убивает. Он убивает дико, изуверски, непременно кастрирует жертву. И вот уже готовая картина стоит перед глазами. Труп Колчина плавает в ванне, в розовом компоте из крови и воды. Из раскрытого рта торчит кусок собственной плоти. А Билл… Сегодня он хорошо надерется на деньги, что вытащит из бумажника убитого. Весело проведет ночь, купив любовь какого-нибудь мальчишки.
Колчин медленно, чувствуя кожей нож, приставленный к горлу, опустил руки, потянул за язычок ремня. Одну за другой стал расстегивать пуговицы брюк. Билл дышал глубоко и часто, из носа текла соленая водичка. Руки были заняты и Билл слизывал сопли, проводя кончиком языка по верхней губе.
– Помоги мне немного, – прошептал Колчин. – Пожалуйста… Трусы… Они не снимаются. Резинка слишком тугая.
Билл вытащил лапу из волос Колчина, отступил на полшага. Он облизал верхнюю губу, опустив руку, дернул вниз трусы. Этого мгновения хватило Колчину, чтобы избежать расправы.
Он чуть отклонил корпус назад, уходя от ножа. Повернулся вокруг своей оси против часовой стрелки, предплечьем отбил руку с ножом. Ухватив запястье Билла, вывернул его так, что послышался костяной треск. Основанием правой ладони навернул противнику по носу. А коленом заехал в пах. Не ожидавший сопротивления Билл охнул, отлетел к противоположной стене. Нож вывалился из пальцев. Колчин ещё раз двинул его кулаком по зубам, схватил полотенце, накинул на шею Билла. Совершив перекрестное движение рук, стянул концы, сдавив шею полотенцем, словно удавкой.
– Ну что, любовничек, – прошептал Колчин, – теперь тебе хорошо? Ты словил кайф?
Билл хрипел, высовывая язык из окровавленного рта. Ноги подгибались, он попытался ударить противника коленом в пах. Но Колчин дернул концы полотенца верх и вниз. Поставив подножку, бросил Билла спиной на пол, рухнув на него, надавил коленом на грудь.
Через пару минут все закончилось. Билл с посиневшим лицом лежал на полу. На щеках ещё не высохли слезы боли. Он дышал неровно, пускал из раскрытого рта струйку пенной слюны, словно закусил выпитое виски куском яичного мыла, купленного у портье за сорок пенсов. Колчин остановил воду, льющуюся из крана, поднял с пола нож, сложил его и сунул в карман. Подтянув штаны, застегнул пуговицы и ремень. Подтянув рукава пиджака и рубашки, запустил руку в ванную, вытащил микрофон из воды. Вытер его полотенцем, потряс и вставил в ухо. Плохо дело. Тишина, как на кладбище, даже легкого шипенья не слышно, не то что человеческих голосов. Колчин бросил испорченный микрофон в унитаз и спустил воду.
Теперь одностороннюю связь с Донцовым можно установить только через радиоприемник, установленный в автомобиле и настроенный на частоту передающего устройства. Но сначала нужно немного подождать. Колчин вытащил из кармана и крутанул на пальце ключи от «ягуара», снова сел на бортик ванны, поставив подметку башмака на горло Билла. Слегка надавил ногой на шею, чтобы тот не пришел в себя раньше времени. Колчин выкурил сигарету, наблюдая за тем, как секундная стрелка наручных часов описывает круг за кругом. Все сроки вышли, теперь пора уходить.
Придушенный Билл зашевелился, раскинул руки по сторонам. Его синеватое лицо медленно наливалось красками жизни. Колчин встал, вышел в коридор, закрыв за собой дверь номера, оставил ключ в замке. Дошагав до стойки, остановился. Портье поднял голову и вопросительно посмотрел на клиента, покидающего только что оплаченный номер.
– Моему приятелю вдруг стало плохо, – сказал Колчин. – У него был припадок эпилепсии. Теперь худшее позади. Он пришел в себя. Не беспокойте его, пусть отдохнет. Через четверть часа он сам встанет на ноги и пойдет домой. О кей?
– Как скажете, – согласился поляк. – Сожалею, что это недоразумение испортило вам вечер.
– Что делать. Такова жизнь.
Колчин был настроен философски. Он уже спускался вниз по лестнице, перебирая ногами ступеньки.
Глава восьмая
– Дело щекотливое, – повторил Донцов.
Он полез в карман, достал фотографию Ходакова и через стол протянул её Гойзману.
– Меня интересует судьба этого человека. Он русский дипломат, десятого июня побывал в вашем заведении. Встречался здесь с неким господином по имени Ричард Фелл. С тех пор о моем знакомом ни слуху, ни духу. А труп Фелла на днях обнаружили в получасе езды от вашей гостиницы.
Гойзман разглядывал фотографию пару секунд, не дольше. Он отрицательно помотал головой и вернул карточку.
– Первый раз его вижу.
– Не торопитесь. Посмотрите ещё раз.
– Повторяю: этого господина я никогда не видел, – Гойзман нахмурился. – Утром по телефону вы сказали, что хотите сделать мне деловое предложение. А вместо этого приносите какую-то фотографию. Вы ведь, кажется, хозяин магазина скобяных товаров, бизнесмен. Так написано в вашей визитке. Вы не детектив из Скотланд-Ярда, не частный сыщик. Поэтому не должны заниматься поисками пропавших людей. Кстати, из полиции ко мне никто не приходил.
– В Скотланд-Ярде не знают, что мой друг исчез именно в «Маленькой розе». Поэтому вас не беспокоили. Я знаю, что русского дипломата десять дней держали в вашем подвале. Затем куда-то увезли. Более того, на этой самой машинке, что стоит в углу кабинета были напечатаны письма, которые мой знакомый подписал, а вы отправили в русское посольство.
– Хватит, – Гойзман шлепнул по столу пухлой ладонью. – Я не хочу слушать этот бред. Достаточно того, что весь рабочий день меня окружают психованные идиоты. Так нет, ещё один появился. Если ваш приятель действительно пропал, почему бы вам не обратиться в полицию? Если забыли телефон, могу напомнить – три девятки.
– Вы сами знаете ответ на свой вопрос.
– Миша, – теперь хозяин обратился к телохранителю, сидевшему на стуле за спиной Донцова. – Проводи господина до выхода на улицу. У нас крутые лестницы, я не хочу, чтобы он поломал себе ноги. Или свернул шею.
– Подождите, – Донцов протестующе взмахнул рукой. – Информация – это товар. И я готов оплатить сведения.
Он расстегнул замки дипломата. На лице Гойзмана мелькнула тень душевной борьбы: это алчность вступила в непримиримую схватку с благоразумием и осторожностью. Хозяин в нерешительности покусывал нижнюю губу. Не плохо бы знать, о каких деньгах идет речь. Хоть ради спортивного интереса. Если сумма действительно крупная, возможны дальнейшие переговоры. На определенных условиях, разумеется. Хозяин знаком остановил уже привставшего со стула телохранителя, мол, пока оставайся на месте. Проводить гостя всегда успеем.
Донцов поднял крышку чемоданчика. Схватил завернутый в газету кирпич. Не вставая со стула, резко развернулся. И шарахнул кирпичом по физиономии Штейна. Не ожидавший нападения телохранитель, не успел пальцем пошевелить, чтобы защитить себя. Он рухнул на пол так тяжело, что чернильный прибор на письменном столе жалобно звякнул металлической крышечкой, а графин с водой покачнулся. Гойзман, настроенный на продолжение спокойного разговора, а не на драку кирпичами, в ужасе раскрыл рот, но не решился пикнуть. Он забыл о пистолете «люгер», лежащим прямо перед ним, в выдвинутом ящике.
Донцов вскочил, занес кирпич над головой хозяина.
– Не дергайся, – рявкнул он, переходя с английского на русский язык. – И забудь думать про свою пушку.
Гойзман задвинул верхний ящик стола животом, выражая этим жестом свои дружелюбные намерения. Тихо заскулив, вжал голову в плечи и поднял вверх ладони, стремясь защитить лицо от сокрушительного удара. Донцов положил кирпич на стул, ещё хранивший тепло Штейна. Наклонился, сунул руку под пиджак лежащего на полу телохранителя, вытащил из подплечной кобуры пистолет. Поставил курок в положение боевого взвода. Сунул пушку по карман плаща.
– Твой племянник нам мешал.
Донцов показал пальцем на распростертое на полу тело. Племянник зашевелился, выбираясь из темноты глубокого нокаута, словно почувствовал, что говорят о нем. Подняв со стола графин, Донцов плеснул воду в лицо Штейна. Тот замычал, открыл глаза и охнул, получив в бок, под ребра, носком ботинка.
– Вставай, хватит валяться, как свинья, – сказал Донцов.
Штейн сел на полу, обхватил виски ладонями и, постанывая, стал раскачивать корпус из стороны в сторону.
– Собирайся, – Донцов глянул на Гойзмана. – Бери своего племянника за шкирку. Пойдете со мной. Мы вместе выйдем из этой клоаки на улицу через служебный вход. Сядем в машину. Поговорим на моей территории. Может, тогда у нас что-то получится.
– Хо-ха… Хорошо, – промямлил Гойзман.
– Если вздумаешь заорать, позвать на помощь кого-то из обслуги, знай, что твоя пуля в этом пистолете. Я редко промахиваюсь. А с близкого расстояния не мажу никогда.
Донцов захлопнул крышку кейса, взял со стола визитную карточку. Опустил правую руку в карман плаща, обхватив ладонью рифленую рукоятку «люгера», положил палец на спусковой крючок.
Из «Маленькой розы» вышли спокойно, не встретив в коридоре и на темной лестнице никого. Пересекли улицу.
Первым тащился племянник хозяина, он ставил ноги осторожно, словно ступал не по мостовой, а по минному полю. Голова, принявшая на себя удар кирпича, кружилась и болела, эта боль спускалась по спине, по пояснице и почему-то отдавала в левую ногу, сделавшуюся вялой и непослушной. Гойзман плелся следом, отставая на пару шагов.
Колчин, сидевший на водительском сидении «ягуара», при появлении гостей выбрался из салона и помог Гойзману устроиться на переднем кресле. Племянника затолкали на заднее сидение, Донцов сел рядом с ним. Машина сорвалась с места. Хозяин «Маленькой розы» меланхолично наблюдал, как за стеклом мелькали светофоры, перекрестки, трущобы Ист-Энда, грязные неосвещенные улицы, застроенные трехэтажными домами, заборы и помойки. Дождь заливал ветровое стекло, машина ехала быстро, Гойзман, как ни старался, не смог запомнить маршрута.
Когда «ягуар» заехал в трущобную часть английской столицы, где Гойзман ещё ни разу не бывал, настроение сделалось совсем тоскливым, перебороть эту тоску не хватало душевных сил. Казалось, что он больше никогда не ляжет в постель с молодой женой, красивой и горячей еврейкой, потому что погибнет сегодняшней ночью от пули. После смерти мужа Катя Бланш, женщина слишком непоседливая, жадная до приключений, перемены мест, наверняка не станет долго грустить о потери немолодого супруга. Снимет траурный платок, продаст драгоценности, полученные в подарок от Гойзмана. И свяжется с каким-нибудь прохвостом, нищим и молодым. Омерзительно молодым. Разделит супружеское ложе с альфонсом, который неделю-другую побалуется с Катей здесь, в Лондоне, а потом повезет её на испанские курорты, где поможет женщине спустить все деньги, вырученные за цацки с бриллиантами.
Парочка профукает все до последнего пени за месяц или полтора. А потом, когда хилый денежный ручеек совсем иссякнет, новый друг жены, чтобы немного заработать и продлить свое безбедное существование, продаст Катю Бланш в подпольный публичный дом, ведь официальная проституция в Испании запрещена законом.
Это последняя мысль окончательно доконала Гойзмана.
Он вспомнил, что в домах терпимости низкого пошиба есть что-то вроде планового задания, так сказать, валовых показателей, разнарядки. За вечер и ночь девочка должна обслужить десятка полтора моряков, торговцев с рынка и прочую шантрапу. Гойзман живо представил себе красавицу жену, обосновавшуюся в маленькой убогой комнате дома терпимости где-нибудь в портовом испанском городке. Стены, обклеенные порнографическими плакатами, окно, выходящее на помойку, тучи мух и грязь. Запах нищеты, человеческих экскрементов и венерических болезней.
А Катя, в прозрачной рубашке и чулочках сидит на продавленной железной койке, опустив глаза. Она ждет, когда клиент, какой-нибудь мелкий торговец, который ей годится в отцы, грязный испанец, весь заросший волосами, словно обезьяна, наконец закончит раздеваться. Спустит с себя несвежие кальсоны и справит удовольствие. Эта душераздирающая картина была такой зримой, что причинила физическую боль. Он смежил веки и тихо застонал.
Путешествие по ночным улицам закончилось через четверть часа или того быстрее. «Ягуар» остановился на каком-то пустыре.
– Теперь поговорим, – сказал Донцов, сидевший за спиной Гойзмана. – Ходаков убит?
Гойзман почувствовал кожей холодок ствола, приставленного к затылку.
– Он жив, – Гойзман облизал сухие губы.
– Где Ходаков?
– Я все расскажу, – Гойзман пустил слезу, но спохватился и быстро передумал плакать. Тут слезами никого не разжалобишь, только сырость разведешь. – Послушайте… Только давайте сразу договоримся…
– Где сейчас Ходаков? – Донцов больно ткнул в затылок дулом пистолета. – Отвечай. Иначе… У меня под сиденьем есть ещё один кирпич. Лично для тебя.
– Ваш друг в надежном месте, – Гойзман, спросив разрешения, вытащил сигареты. Руки дрожали, огонек зажигалки гас, удалось прикурить только с третьей попытки. – Это примерно в тридцати милях от Лондона.
– Где именно?
– Это недалеко от городка Стевенейдж. На подъезде к нему есть ферма, где разводят тонкорунных овец. Управляющий – мой старший брат Натан. И его отец, – Штейн обернулся и показал пальцем на племянника. – Ходакова держат в подвальном помещении, его хорошо кормят, даже газеты дают. Наконец, он здоров. И это главное.
В машине Гойзман почувствовал себя увереннее, спазмы страха, перехватывающие горло, отпустили. В голову не могло придти, что его кончат прямо здесь, в салоне «ягуара», пустив пулю в затылок или через сиденье. На милосердие или жалость своих похитителей он не рассчитывал. Но здравый смысл человека, умудренного жизненным опытом, знающим счет деньгам, говорил о том, что в дорогих машинах людей не мочат. Ведь кровью запросто перепачкаешь обивку сидений, приборный щиток. Да и пуля, выпущенная с близкого расстояния, может пройти тело навылет, пробьет лобовое стекло. Значит, от засвеченной машины, в которой совершено убийство, придется избавиться. А это хлопотно, опасно. И, главное, слишком дорого, бросать новый «ягуар».
– Я сейчас же отдам вашего друга. Мы поступим просто: поедем на ферму и заберем его. Но мне нужны гарантии…
– Гарантии? – переспроси Колчин. – Нормальному человеку позволено сделать в жизни одну большую ошибку. Две ошибки – это слишком много. Один промах ты уже совершил, когда похитил Ходакова и Фелла. Не ошибись повторно. Если сегодня же Ходаков не будет сидеть на этом кресле, сам знаешь, что случится.
– Господи… Да я же на вашей стороне, – Гойзман со страху чуть не проглотил окурок. – Я же говорю: поедем на ферму…
– Мы не сможем поехать на эту чертову ферму, – сказал Колчин.
Как-никак он работает под прикрытием корреспондента русского телеграфного агентства. Любой полицейский может остановить машину и проверить документы водителя и пассажиров. По здешним законам, русский журналист, выезжающий на расстояние двадцати пяти миль от Лондона, обязан получить нотарификацию, то есть разрешение на эту поездку в британском Министерстве иностранных дел. Для этого нужно подать письменную заявку, где должен быть указан подробный маршрут передвижения по стране, дороги, по которым собираешься ехать, отели или кемпинги, где хочешь останавливаться на ночлег.
Чиновники из Форин-офиса посоветуются с коллегами из контрразведки и спустя несколько дней после подачи заявки дадут ответ, положительный или отрицательный. Но сначала могут поговорить с журналистом по телефону, и задать какой-нибудь умный с их точки зрения вопрос. Например, почему корреспондент хочет поехать именно по этой дороге, а не по другой? Или с какой стати он решил заночевать в этой гостинице, а не в той, что расположена на соседней улице? Ответы должны быть наготове.
Это не пустая формальность, особенно если едешь на север, в сторону Шотландии, где находятся американские и английские военные базы. Можно не сомневаться, что сотрудники отряда полиции «спешиал бранч», которые работают по заданию контрразведки МИ-5, наведаются вечерком в гостиницу под благовидным предлогом, проверят, на месте ли русский журналист, как он себя чувствует. И, не дай бог, отклонился ли от маршрута, заночевать не в той гостинице, перекусить не в том ресторане. Если что не так, жди больших неприятностей. На самом высоком уровне.
Помчаться сейчас, в половине второго ночи, когда дорожная полиция удваивает меры безопасности, за пределы очерченного круга, чтобы забрать заложника, – глупая и очень опасная затея. Отправить на ферму одного Донцова – все равно, что отправить его на смерть.
– Мы не поедем туда, – Колчин тронул за плечо Гойзмана. – Ты позвонишь своему брату. Скажешь, чтобы он натянул штаны, погрузил Ходакова в фургон и привез его в квартал, где находится станция метро «Фаррингдон». Сможешь это сделать?
– Без проблем, – кивнул Гойзман. – Через полтора часа, через два часа максимум, ваш друг будет в Лондоне. Нужно только позвонить Натану. Всего один звонок.
Колчин вытащил из ящика для перчаток карту Лондона, развернул её, включил свет и показал место, куда следует доставить пленника.
– Нет, лучше назначить встречу в более спокойном месте, – с заднего сидения подал голос Штейн, до сей минуты хранивший умное молчание. Левая половина его физиономии отекла и опустилась вниз, лицо перекосило на одну сторону, от виска к нижней челюсти, расплывалась полоса фиолетового синяка.
– В районе «Фаррингдона» многолюдно даже ночью. Не нужно лишних осложнений. Ваша безопасность – это наша безопасность. Лучше встретиться в районе доков. Мы там знаем заброшенный склад, одно время, когда занимались поставкой апельсинов, мы снимали его. Там начали делать ремонт, но бросили, денег не было. А перед складом на огороженной территории что-то вроде пустыря, ключи от ворот у меня с собой. Это хорошее место, тихое. Натан знает, как добраться туда.
– Хорошо, – кивнул Колчин. – Покажи это место.
– Минутку, – Штейн долго водил пальцем по карте Лондона, пока не нашел где-то на самом её крае нужную точку. – Это здесь.
Колчин секунду раздумывал над предложением. Место действительно неплохое. Находится вдалеке от жилых кварталов и оживленных автомобильных трасс. Он вложил в ладонь Гойзмана мобильный телефон.
– Звони.
Гойзман набрал номер брата. Он молился о том, чтобы Натан не отключил на ночь телефон. Брат поднял трубку после двенадцатого гудка.
– Какого черта, – ответил Натан на приветствие брата. – Ты знаешь, сколько сейчас вре…
– Мне нужен человек из подвала, – Гойзман заговорил голосом с металлической ноткой. – Немедленно.
– Хорошо, – Натан неожиданно перешел с крика на шепот. – Как скажешь.
Разговор закончился через пять минут. Гойзман вернул трубку Колчину и вытер рукавом со лба бисеринки пота.
– У нас где-то полтора часа, – сказал Донцов. – Мы проведем это время с пользой. Послушаем твою историю. Как Ходаков оказался на овечьей ферме, в подвале? Говори.
– Я расскажу всю правду.
Лучик надежды забрезжил где-то далеко, на самом горизонте, спрятанном дождливой ночью и пеленой тяжелых туч. Теперь Гойзману казалось, что все не так уж плохо, у него есть шанс. Он перестал мучить себя сценами, нарисованными воображением: жена Катя в публичной постели. К чему этот мазохизм, ковыряние душевных ран, когда ничего плохого не случится? Он увидит супругу через несколько часов, под утро, когда вернется домой живым и здоровым. Правда, которую он расскажет, должна спасти жизнь.
Гойзман откашлялся в кулак и начал говорить.
Восьмого июня к нему в контору явился один человек по имени Юрий Ильич Дьяков, которого хозяин «Маленькой розы» знал ещё с той поры, когда жил в Москве. Познакомились они случайно лет восемь назад или около того. Дьяков судим. Ему лет сорок с гаком, раньше жил под Москвой, в Подольске. Среднего роста, физически крепкий, широкий перебитый нос боксера, глаза серые, над правой бровью заметный красноватый шрам в форме летящей птицы. По рассказам Дьякова, этот след ему оставил на зоне один недоумок урка, который неделей позже трагически погиб. Его утопили в яме с нечистотами.
Гойзману и в голову не могло придти, что под ручку с давним знакомым к нему пожаловала большая беда. Много лет назад Дьяков занимался какими-то темными делишками, тогда он не слишком преуспел, перебивался с хлеба на воду. Зато теперь, судя по прикиду, по перстню с крупным бриллиантом на безымянном пальце, оседлал удачу. Гойзман устроил Дьякова приличным ужином, даже распечатал бутылку пятизвездочного «Арарата», которую держал на черный день. Гость выпил самую малость. И заявил, что хочет сделать деловое предложение. Хозяин «Маленькой розы» был не слишком заинтригован. Последнее деловое предложение ему сделал в собственном ресторане пьяный гомосексуалист: предложил затрахать хозяина заведения до смерти, если тот выдаст ему двадцать пять фунтов или кредит в баре на эту же сумму.
Предложение Дьякова было куда интересней. Он сообщил, что десятого июня в гостинице один человек передаст другому крупную сумму, один из мужчин – выходец из России, аферист по имени Дмитрий Ходаков. На родине он сумел под гарантии одного предприятия мошенническим путем получить крупный банковский кредит. Целое состояние – триста пятьдесят тысяч фунтов наличными. И смылся с деньгами, вывез их сначала в Грецию, а позже в Англию. Когда Ходаков обосновался в Лондоне, он стал искать способы пристроить деньги, вложить их в какой-то более или менее честный бизнес, чтобы легализовать, отстирать наличку.
Помочь Ходакову вызвался местный проходимец по имени Ричард Фелл. Он берется вложить деньги в доходное дело и рассчитывает получить приличные комиссионные. Десятого июня эти люди уединятся в одном из номеров «Маленькой розы». «Почему они выбрали именно мою гостиницу?» – спросил Гойзман. «Ну, это простой вопрос, – ответил Дьяков. – В вашем заведении никто не обратит внимания на двух мужчин, которые на час-другой запрутся в номере. Портье решит, что два гомосексуалиста устроили любовное свидание. Кроме того, „Маленькая роза“ находится на отшибе от туристических маршрутов. Здесь не встретишь соотечественника из России, случайного знакомого, сюда не суется полиция. Короче говоря, место выбрано идеально. Можно бы лучше, да лучше не бывает».
По словам Дьякова, события должны развиваться следующим образом. Ходаков принесет деньги, Фелл их пересчитает по своему обыкновению два или три раза и накатает расписку. А дальше в дело вступает Гойзман. План, предложенный Дьяковым, был примитивным, совершенно топорным. Но к чему мудрить, искать сложные решения в простой ситуации? Когда встреча состоится, Ходаков и Фелл войдут в гостиничный номер, они, не подозревая того, окажутся в ловушке. Грязную работу должен выполнить Гойзман и его племянник. Затем, когда все будет кончено, следует дождаться ночи, того глухого времени суток, когда посетители гостиницы засыпают, а публика из кабака уже разойдется по домам.
Трупы, запечатанные в пластиковые мешки, по служебной лестнице спускают вниз к фургону, на котором Гойзман доставляет продукты с мясного рынка в ресторан. Тела заваливают свиными тушами. И вывозят за пределы Лондона. Закапывают останки на какой-нибудь пустоши или топят в болоте. Таких пустынных мест на примете у Дьякова немало.
«Просто так, ворваться в номер и убить двух мужчин? Которые ни о чем не подозревают?» – переспросил Гойзман. «Ворваться и убить, – кивнул Дьяков, выковыривая из зубов остатки бифштекса. – А затем забрать деньги и поделить. Или у тебя есть другие идеи?» Двести пятьдесят тысяч – доля Дьякова. Ведь он продумывает весь план и, главное, он дает наколку, то есть сообщает точное место и время передачи денег. Меньшая часть суммы, сто тысяч фунтов стерлингов, причитается Гойзману. И это поистине королевское вознаграждение. Потому что он всего-навсего исполнитель, мясник, а грязная работа ценится не слишком дорого.
«Пораскинь мозгами, сто тысяч фунтов, – сказал Дьяков. – Огромные деньги. Ведь твой бизнес на этих несчастных гомиках не приносит той прибыли, на которую ты рассчитывал, когда открывал дело. С этой публикой больше убытков и хлопот. Сто тысяч решат все финансовые проблемы». Складывалось впечатление, что московский знакомый очень неплохо осведомлен о делах Гойзмана. Наверняка знает, что хозяин «Маленькой розы» по уши в долгах, брал кредиты на ремонт «Маленькой розы», неудачно сыграл на фондовой бирже, открыл закусочную «Королевская лилия», которая прогорела через полгода… Наконец, Гойзман был слишком щедр, даже расточителен с молодой женой. Катя Бланш получала все, что хотела получить. А у Кати губа не дура, она любят дорогие вещи, драгоценности. Любовная страсть окончательно подорвала финансовое положение стареющего бизнесмена.
Он полез в карман, достал фотографию Ходакова и через стол протянул её Гойзману.
– Меня интересует судьба этого человека. Он русский дипломат, десятого июня побывал в вашем заведении. Встречался здесь с неким господином по имени Ричард Фелл. С тех пор о моем знакомом ни слуху, ни духу. А труп Фелла на днях обнаружили в получасе езды от вашей гостиницы.
Гойзман разглядывал фотографию пару секунд, не дольше. Он отрицательно помотал головой и вернул карточку.
– Первый раз его вижу.
– Не торопитесь. Посмотрите ещё раз.
– Повторяю: этого господина я никогда не видел, – Гойзман нахмурился. – Утром по телефону вы сказали, что хотите сделать мне деловое предложение. А вместо этого приносите какую-то фотографию. Вы ведь, кажется, хозяин магазина скобяных товаров, бизнесмен. Так написано в вашей визитке. Вы не детектив из Скотланд-Ярда, не частный сыщик. Поэтому не должны заниматься поисками пропавших людей. Кстати, из полиции ко мне никто не приходил.
– В Скотланд-Ярде не знают, что мой друг исчез именно в «Маленькой розе». Поэтому вас не беспокоили. Я знаю, что русского дипломата десять дней держали в вашем подвале. Затем куда-то увезли. Более того, на этой самой машинке, что стоит в углу кабинета были напечатаны письма, которые мой знакомый подписал, а вы отправили в русское посольство.
– Хватит, – Гойзман шлепнул по столу пухлой ладонью. – Я не хочу слушать этот бред. Достаточно того, что весь рабочий день меня окружают психованные идиоты. Так нет, ещё один появился. Если ваш приятель действительно пропал, почему бы вам не обратиться в полицию? Если забыли телефон, могу напомнить – три девятки.
– Вы сами знаете ответ на свой вопрос.
– Миша, – теперь хозяин обратился к телохранителю, сидевшему на стуле за спиной Донцова. – Проводи господина до выхода на улицу. У нас крутые лестницы, я не хочу, чтобы он поломал себе ноги. Или свернул шею.
– Подождите, – Донцов протестующе взмахнул рукой. – Информация – это товар. И я готов оплатить сведения.
Он расстегнул замки дипломата. На лице Гойзмана мелькнула тень душевной борьбы: это алчность вступила в непримиримую схватку с благоразумием и осторожностью. Хозяин в нерешительности покусывал нижнюю губу. Не плохо бы знать, о каких деньгах идет речь. Хоть ради спортивного интереса. Если сумма действительно крупная, возможны дальнейшие переговоры. На определенных условиях, разумеется. Хозяин знаком остановил уже привставшего со стула телохранителя, мол, пока оставайся на месте. Проводить гостя всегда успеем.
Донцов поднял крышку чемоданчика. Схватил завернутый в газету кирпич. Не вставая со стула, резко развернулся. И шарахнул кирпичом по физиономии Штейна. Не ожидавший нападения телохранитель, не успел пальцем пошевелить, чтобы защитить себя. Он рухнул на пол так тяжело, что чернильный прибор на письменном столе жалобно звякнул металлической крышечкой, а графин с водой покачнулся. Гойзман, настроенный на продолжение спокойного разговора, а не на драку кирпичами, в ужасе раскрыл рот, но не решился пикнуть. Он забыл о пистолете «люгер», лежащим прямо перед ним, в выдвинутом ящике.
Донцов вскочил, занес кирпич над головой хозяина.
– Не дергайся, – рявкнул он, переходя с английского на русский язык. – И забудь думать про свою пушку.
Гойзман задвинул верхний ящик стола животом, выражая этим жестом свои дружелюбные намерения. Тихо заскулив, вжал голову в плечи и поднял вверх ладони, стремясь защитить лицо от сокрушительного удара. Донцов положил кирпич на стул, ещё хранивший тепло Штейна. Наклонился, сунул руку под пиджак лежащего на полу телохранителя, вытащил из подплечной кобуры пистолет. Поставил курок в положение боевого взвода. Сунул пушку по карман плаща.
– Твой племянник нам мешал.
Донцов показал пальцем на распростертое на полу тело. Племянник зашевелился, выбираясь из темноты глубокого нокаута, словно почувствовал, что говорят о нем. Подняв со стола графин, Донцов плеснул воду в лицо Штейна. Тот замычал, открыл глаза и охнул, получив в бок, под ребра, носком ботинка.
– Вставай, хватит валяться, как свинья, – сказал Донцов.
Штейн сел на полу, обхватил виски ладонями и, постанывая, стал раскачивать корпус из стороны в сторону.
– Собирайся, – Донцов глянул на Гойзмана. – Бери своего племянника за шкирку. Пойдете со мной. Мы вместе выйдем из этой клоаки на улицу через служебный вход. Сядем в машину. Поговорим на моей территории. Может, тогда у нас что-то получится.
– Хо-ха… Хорошо, – промямлил Гойзман.
– Если вздумаешь заорать, позвать на помощь кого-то из обслуги, знай, что твоя пуля в этом пистолете. Я редко промахиваюсь. А с близкого расстояния не мажу никогда.
Донцов захлопнул крышку кейса, взял со стола визитную карточку. Опустил правую руку в карман плаща, обхватив ладонью рифленую рукоятку «люгера», положил палец на спусковой крючок.
Из «Маленькой розы» вышли спокойно, не встретив в коридоре и на темной лестнице никого. Пересекли улицу.
Первым тащился племянник хозяина, он ставил ноги осторожно, словно ступал не по мостовой, а по минному полю. Голова, принявшая на себя удар кирпича, кружилась и болела, эта боль спускалась по спине, по пояснице и почему-то отдавала в левую ногу, сделавшуюся вялой и непослушной. Гойзман плелся следом, отставая на пару шагов.
Колчин, сидевший на водительском сидении «ягуара», при появлении гостей выбрался из салона и помог Гойзману устроиться на переднем кресле. Племянника затолкали на заднее сидение, Донцов сел рядом с ним. Машина сорвалась с места. Хозяин «Маленькой розы» меланхолично наблюдал, как за стеклом мелькали светофоры, перекрестки, трущобы Ист-Энда, грязные неосвещенные улицы, застроенные трехэтажными домами, заборы и помойки. Дождь заливал ветровое стекло, машина ехала быстро, Гойзман, как ни старался, не смог запомнить маршрута.
Когда «ягуар» заехал в трущобную часть английской столицы, где Гойзман ещё ни разу не бывал, настроение сделалось совсем тоскливым, перебороть эту тоску не хватало душевных сил. Казалось, что он больше никогда не ляжет в постель с молодой женой, красивой и горячей еврейкой, потому что погибнет сегодняшней ночью от пули. После смерти мужа Катя Бланш, женщина слишком непоседливая, жадная до приключений, перемены мест, наверняка не станет долго грустить о потери немолодого супруга. Снимет траурный платок, продаст драгоценности, полученные в подарок от Гойзмана. И свяжется с каким-нибудь прохвостом, нищим и молодым. Омерзительно молодым. Разделит супружеское ложе с альфонсом, который неделю-другую побалуется с Катей здесь, в Лондоне, а потом повезет её на испанские курорты, где поможет женщине спустить все деньги, вырученные за цацки с бриллиантами.
Парочка профукает все до последнего пени за месяц или полтора. А потом, когда хилый денежный ручеек совсем иссякнет, новый друг жены, чтобы немного заработать и продлить свое безбедное существование, продаст Катю Бланш в подпольный публичный дом, ведь официальная проституция в Испании запрещена законом.
Это последняя мысль окончательно доконала Гойзмана.
Он вспомнил, что в домах терпимости низкого пошиба есть что-то вроде планового задания, так сказать, валовых показателей, разнарядки. За вечер и ночь девочка должна обслужить десятка полтора моряков, торговцев с рынка и прочую шантрапу. Гойзман живо представил себе красавицу жену, обосновавшуюся в маленькой убогой комнате дома терпимости где-нибудь в портовом испанском городке. Стены, обклеенные порнографическими плакатами, окно, выходящее на помойку, тучи мух и грязь. Запах нищеты, человеческих экскрементов и венерических болезней.
А Катя, в прозрачной рубашке и чулочках сидит на продавленной железной койке, опустив глаза. Она ждет, когда клиент, какой-нибудь мелкий торговец, который ей годится в отцы, грязный испанец, весь заросший волосами, словно обезьяна, наконец закончит раздеваться. Спустит с себя несвежие кальсоны и справит удовольствие. Эта душераздирающая картина была такой зримой, что причинила физическую боль. Он смежил веки и тихо застонал.
Путешествие по ночным улицам закончилось через четверть часа или того быстрее. «Ягуар» остановился на каком-то пустыре.
– Теперь поговорим, – сказал Донцов, сидевший за спиной Гойзмана. – Ходаков убит?
Гойзман почувствовал кожей холодок ствола, приставленного к затылку.
– Он жив, – Гойзман облизал сухие губы.
– Где Ходаков?
– Я все расскажу, – Гойзман пустил слезу, но спохватился и быстро передумал плакать. Тут слезами никого не разжалобишь, только сырость разведешь. – Послушайте… Только давайте сразу договоримся…
– Где сейчас Ходаков? – Донцов больно ткнул в затылок дулом пистолета. – Отвечай. Иначе… У меня под сиденьем есть ещё один кирпич. Лично для тебя.
– Ваш друг в надежном месте, – Гойзман, спросив разрешения, вытащил сигареты. Руки дрожали, огонек зажигалки гас, удалось прикурить только с третьей попытки. – Это примерно в тридцати милях от Лондона.
– Где именно?
– Это недалеко от городка Стевенейдж. На подъезде к нему есть ферма, где разводят тонкорунных овец. Управляющий – мой старший брат Натан. И его отец, – Штейн обернулся и показал пальцем на племянника. – Ходакова держат в подвальном помещении, его хорошо кормят, даже газеты дают. Наконец, он здоров. И это главное.
В машине Гойзман почувствовал себя увереннее, спазмы страха, перехватывающие горло, отпустили. В голову не могло придти, что его кончат прямо здесь, в салоне «ягуара», пустив пулю в затылок или через сиденье. На милосердие или жалость своих похитителей он не рассчитывал. Но здравый смысл человека, умудренного жизненным опытом, знающим счет деньгам, говорил о том, что в дорогих машинах людей не мочат. Ведь кровью запросто перепачкаешь обивку сидений, приборный щиток. Да и пуля, выпущенная с близкого расстояния, может пройти тело навылет, пробьет лобовое стекло. Значит, от засвеченной машины, в которой совершено убийство, придется избавиться. А это хлопотно, опасно. И, главное, слишком дорого, бросать новый «ягуар».
– Я сейчас же отдам вашего друга. Мы поступим просто: поедем на ферму и заберем его. Но мне нужны гарантии…
– Гарантии? – переспроси Колчин. – Нормальному человеку позволено сделать в жизни одну большую ошибку. Две ошибки – это слишком много. Один промах ты уже совершил, когда похитил Ходакова и Фелла. Не ошибись повторно. Если сегодня же Ходаков не будет сидеть на этом кресле, сам знаешь, что случится.
– Господи… Да я же на вашей стороне, – Гойзман со страху чуть не проглотил окурок. – Я же говорю: поедем на ферму…
– Мы не сможем поехать на эту чертову ферму, – сказал Колчин.
Как-никак он работает под прикрытием корреспондента русского телеграфного агентства. Любой полицейский может остановить машину и проверить документы водителя и пассажиров. По здешним законам, русский журналист, выезжающий на расстояние двадцати пяти миль от Лондона, обязан получить нотарификацию, то есть разрешение на эту поездку в британском Министерстве иностранных дел. Для этого нужно подать письменную заявку, где должен быть указан подробный маршрут передвижения по стране, дороги, по которым собираешься ехать, отели или кемпинги, где хочешь останавливаться на ночлег.
Чиновники из Форин-офиса посоветуются с коллегами из контрразведки и спустя несколько дней после подачи заявки дадут ответ, положительный или отрицательный. Но сначала могут поговорить с журналистом по телефону, и задать какой-нибудь умный с их точки зрения вопрос. Например, почему корреспондент хочет поехать именно по этой дороге, а не по другой? Или с какой стати он решил заночевать в этой гостинице, а не в той, что расположена на соседней улице? Ответы должны быть наготове.
Это не пустая формальность, особенно если едешь на север, в сторону Шотландии, где находятся американские и английские военные базы. Можно не сомневаться, что сотрудники отряда полиции «спешиал бранч», которые работают по заданию контрразведки МИ-5, наведаются вечерком в гостиницу под благовидным предлогом, проверят, на месте ли русский журналист, как он себя чувствует. И, не дай бог, отклонился ли от маршрута, заночевать не в той гостинице, перекусить не в том ресторане. Если что не так, жди больших неприятностей. На самом высоком уровне.
Помчаться сейчас, в половине второго ночи, когда дорожная полиция удваивает меры безопасности, за пределы очерченного круга, чтобы забрать заложника, – глупая и очень опасная затея. Отправить на ферму одного Донцова – все равно, что отправить его на смерть.
– Мы не поедем туда, – Колчин тронул за плечо Гойзмана. – Ты позвонишь своему брату. Скажешь, чтобы он натянул штаны, погрузил Ходакова в фургон и привез его в квартал, где находится станция метро «Фаррингдон». Сможешь это сделать?
– Без проблем, – кивнул Гойзман. – Через полтора часа, через два часа максимум, ваш друг будет в Лондоне. Нужно только позвонить Натану. Всего один звонок.
Колчин вытащил из ящика для перчаток карту Лондона, развернул её, включил свет и показал место, куда следует доставить пленника.
– Нет, лучше назначить встречу в более спокойном месте, – с заднего сидения подал голос Штейн, до сей минуты хранивший умное молчание. Левая половина его физиономии отекла и опустилась вниз, лицо перекосило на одну сторону, от виска к нижней челюсти, расплывалась полоса фиолетового синяка.
– В районе «Фаррингдона» многолюдно даже ночью. Не нужно лишних осложнений. Ваша безопасность – это наша безопасность. Лучше встретиться в районе доков. Мы там знаем заброшенный склад, одно время, когда занимались поставкой апельсинов, мы снимали его. Там начали делать ремонт, но бросили, денег не было. А перед складом на огороженной территории что-то вроде пустыря, ключи от ворот у меня с собой. Это хорошее место, тихое. Натан знает, как добраться туда.
– Хорошо, – кивнул Колчин. – Покажи это место.
– Минутку, – Штейн долго водил пальцем по карте Лондона, пока не нашел где-то на самом её крае нужную точку. – Это здесь.
Колчин секунду раздумывал над предложением. Место действительно неплохое. Находится вдалеке от жилых кварталов и оживленных автомобильных трасс. Он вложил в ладонь Гойзмана мобильный телефон.
– Звони.
Гойзман набрал номер брата. Он молился о том, чтобы Натан не отключил на ночь телефон. Брат поднял трубку после двенадцатого гудка.
– Какого черта, – ответил Натан на приветствие брата. – Ты знаешь, сколько сейчас вре…
– Мне нужен человек из подвала, – Гойзман заговорил голосом с металлической ноткой. – Немедленно.
– Хорошо, – Натан неожиданно перешел с крика на шепот. – Как скажешь.
Разговор закончился через пять минут. Гойзман вернул трубку Колчину и вытер рукавом со лба бисеринки пота.
– У нас где-то полтора часа, – сказал Донцов. – Мы проведем это время с пользой. Послушаем твою историю. Как Ходаков оказался на овечьей ферме, в подвале? Говори.
– Я расскажу всю правду.
Лучик надежды забрезжил где-то далеко, на самом горизонте, спрятанном дождливой ночью и пеленой тяжелых туч. Теперь Гойзману казалось, что все не так уж плохо, у него есть шанс. Он перестал мучить себя сценами, нарисованными воображением: жена Катя в публичной постели. К чему этот мазохизм, ковыряние душевных ран, когда ничего плохого не случится? Он увидит супругу через несколько часов, под утро, когда вернется домой живым и здоровым. Правда, которую он расскажет, должна спасти жизнь.
Гойзман откашлялся в кулак и начал говорить.
Восьмого июня к нему в контору явился один человек по имени Юрий Ильич Дьяков, которого хозяин «Маленькой розы» знал ещё с той поры, когда жил в Москве. Познакомились они случайно лет восемь назад или около того. Дьяков судим. Ему лет сорок с гаком, раньше жил под Москвой, в Подольске. Среднего роста, физически крепкий, широкий перебитый нос боксера, глаза серые, над правой бровью заметный красноватый шрам в форме летящей птицы. По рассказам Дьякова, этот след ему оставил на зоне один недоумок урка, который неделей позже трагически погиб. Его утопили в яме с нечистотами.
Гойзману и в голову не могло придти, что под ручку с давним знакомым к нему пожаловала большая беда. Много лет назад Дьяков занимался какими-то темными делишками, тогда он не слишком преуспел, перебивался с хлеба на воду. Зато теперь, судя по прикиду, по перстню с крупным бриллиантом на безымянном пальце, оседлал удачу. Гойзман устроил Дьякова приличным ужином, даже распечатал бутылку пятизвездочного «Арарата», которую держал на черный день. Гость выпил самую малость. И заявил, что хочет сделать деловое предложение. Хозяин «Маленькой розы» был не слишком заинтригован. Последнее деловое предложение ему сделал в собственном ресторане пьяный гомосексуалист: предложил затрахать хозяина заведения до смерти, если тот выдаст ему двадцать пять фунтов или кредит в баре на эту же сумму.
Предложение Дьякова было куда интересней. Он сообщил, что десятого июня в гостинице один человек передаст другому крупную сумму, один из мужчин – выходец из России, аферист по имени Дмитрий Ходаков. На родине он сумел под гарантии одного предприятия мошенническим путем получить крупный банковский кредит. Целое состояние – триста пятьдесят тысяч фунтов наличными. И смылся с деньгами, вывез их сначала в Грецию, а позже в Англию. Когда Ходаков обосновался в Лондоне, он стал искать способы пристроить деньги, вложить их в какой-то более или менее честный бизнес, чтобы легализовать, отстирать наличку.
Помочь Ходакову вызвался местный проходимец по имени Ричард Фелл. Он берется вложить деньги в доходное дело и рассчитывает получить приличные комиссионные. Десятого июня эти люди уединятся в одном из номеров «Маленькой розы». «Почему они выбрали именно мою гостиницу?» – спросил Гойзман. «Ну, это простой вопрос, – ответил Дьяков. – В вашем заведении никто не обратит внимания на двух мужчин, которые на час-другой запрутся в номере. Портье решит, что два гомосексуалиста устроили любовное свидание. Кроме того, „Маленькая роза“ находится на отшибе от туристических маршрутов. Здесь не встретишь соотечественника из России, случайного знакомого, сюда не суется полиция. Короче говоря, место выбрано идеально. Можно бы лучше, да лучше не бывает».
По словам Дьякова, события должны развиваться следующим образом. Ходаков принесет деньги, Фелл их пересчитает по своему обыкновению два или три раза и накатает расписку. А дальше в дело вступает Гойзман. План, предложенный Дьяковым, был примитивным, совершенно топорным. Но к чему мудрить, искать сложные решения в простой ситуации? Когда встреча состоится, Ходаков и Фелл войдут в гостиничный номер, они, не подозревая того, окажутся в ловушке. Грязную работу должен выполнить Гойзман и его племянник. Затем, когда все будет кончено, следует дождаться ночи, того глухого времени суток, когда посетители гостиницы засыпают, а публика из кабака уже разойдется по домам.
Трупы, запечатанные в пластиковые мешки, по служебной лестнице спускают вниз к фургону, на котором Гойзман доставляет продукты с мясного рынка в ресторан. Тела заваливают свиными тушами. И вывозят за пределы Лондона. Закапывают останки на какой-нибудь пустоши или топят в болоте. Таких пустынных мест на примете у Дьякова немало.
«Просто так, ворваться в номер и убить двух мужчин? Которые ни о чем не подозревают?» – переспросил Гойзман. «Ворваться и убить, – кивнул Дьяков, выковыривая из зубов остатки бифштекса. – А затем забрать деньги и поделить. Или у тебя есть другие идеи?» Двести пятьдесят тысяч – доля Дьякова. Ведь он продумывает весь план и, главное, он дает наколку, то есть сообщает точное место и время передачи денег. Меньшая часть суммы, сто тысяч фунтов стерлингов, причитается Гойзману. И это поистине королевское вознаграждение. Потому что он всего-навсего исполнитель, мясник, а грязная работа ценится не слишком дорого.
«Пораскинь мозгами, сто тысяч фунтов, – сказал Дьяков. – Огромные деньги. Ведь твой бизнес на этих несчастных гомиках не приносит той прибыли, на которую ты рассчитывал, когда открывал дело. С этой публикой больше убытков и хлопот. Сто тысяч решат все финансовые проблемы». Складывалось впечатление, что московский знакомый очень неплохо осведомлен о делах Гойзмана. Наверняка знает, что хозяин «Маленькой розы» по уши в долгах, брал кредиты на ремонт «Маленькой розы», неудачно сыграл на фондовой бирже, открыл закусочную «Королевская лилия», которая прогорела через полгода… Наконец, Гойзман был слишком щедр, даже расточителен с молодой женой. Катя Бланш получала все, что хотела получить. А у Кати губа не дура, она любят дорогие вещи, драгоценности. Любовная страсть окончательно подорвала финансовое положение стареющего бизнесмена.