Тропин Борис. Заносы

   А у меня даже не по всем предметам оценки были. Но учителя, тем не менее, высоко ценили мои способности, удивляясь, как это можно прогулять целую четверть и получить неплохой аттестат. В институте мне тем более не до Ленина с Марксом было! Поэтому я даже представления не имею: можно от них с ума сойти или нет! Единственно, меня насторожила речь Ленина на съезде комсомола, где он обещал молодежи коммунизм уже при их жизни. Ура! Аплодисменты! Глаза горят, сердца стучат! Молодым всегда кажется, что они будут жить вечно. По крайней мере, очень долго. Но у нас столько не живут! Я даже подсчитал, сколько лет этим комсомольцам сейчас – не живут у нас столько!
   И вообще, нельзя нормальному человеку ходить путями официальной логики! Опасен этот путь! Потому на Руси испокон века люди другими путями ходят.
   А она была твердая отличница и привыкла подходить к явлениям не абы как, а во всеоружии знаний начальной, средней и высшей ступеней советского образования. Хорошая девчонка. С красным дипломом наперевес устремилась в большую жизнь, и вдруг – бац! – не сходится! Теория и практика вступили в вопиющее противоречие. Так что, может, действительно, лучше не знать того, что станет в жизни помехой!?
   Разобрались мы с Руслановым рассказом, время еще осталось – дали слово новенькому. И этот хрен прочел свой рассказ. Сидит, ждет, что мы скажем. Мы ему так и сказали – ахинея, мол, херр Александр! А я – кто за язык тянул – возьми да ляпни – особенно, мол, плох абзац, напомнил какой и добавил, не пожалев эмоций: «Просто чушь какая-то!» Володя Покровский головой кивает: да, мол, какой-то он натужный и неестественный.
   Хрен этот прямо расплылся в улыбке и вдруг объявляет:
   – А это, между прочим, цитата из «Капитала» Карла Маркса.
   И наступила тишина.
   Расходились без шуточек.
   – День какой-то, – говорю, – сюрреалистический. И на работе сегодня начальник какие-то странные вопросы задавал, и смотрел как-то подозрительно. Здесь ты, Илья, со своим Кафкой, а он все слушал. Потом, Юр, ты со сволочами трамвайными, а он рядом стоял, ухмылялся. Будто одно к одному все собралось!
   Илья хмурится, Володя раздумывает, Юра не унывает, а Руслану, ему все равно – он университетов не кончал и абзац этот злосчастный не критиковал. Он высказался в целом и кратко: «Весь рассказ – говно!»
   В метро хмуро попрощались.
   – Я вас предупреждала, – сказала Таня. – Классиков надо узнавать не только по бороде и лысине!

Руки чешутся!

   Пропал наш общий приятель Володя Покровский. Мы насторожились. Но он объявился. Звонит откуда-то и говорит в наш адрес нехорошие слова:
   – Сволочи вы все-таки! Человек уже две недели в больнице, ему жить, может, меньше месяца осталось, а вы даже не навестили никто!
   Нам стыдно. Звоним ему домой, успокаиваем жену, обещаем не забывать, навещать, помогать по мере сил…
   – А что такое?! – испуганный голос.
   – Ну как же, Володя в больнице, состояние оставляет желать лучшего… Вот звоним адрес узнать. Навестить хотим.
   – Ну да, – говорит, – в больнице. Но он же совершенно здоровый!
   – ?! А почему в больнице?!
   – Руки у него чешутся.
   Тут-то нам не по себе стало – влип Володька!
   – Наверно, своему зав отделом морду набил. Такой засранец! У Володьки на него давно руки чешутся, – предположил Юра.
   – А если, – говорю, – из-за того гада с цитатами Карла Маркса? Тогда вообще за весь семинар возьмутся! И моя очередь первая.
   Она там, на другом конце провода, или услышала что, или почувствовала, что мы ее как-то по-своему поняли, и тут же испуганно не своим голосом:
   – Нет-нет-нет! Мяса мы не едим, потому что вегетарианцы. Вино не пьем – нам нельзя. Все одобряем и поддерживаем. С руководством института у Володи отношения очень хорошие. Зав отделом его на руках носит. Володя совершенно здоров, но лежит не в психушке, а в очень хорошей больнице, куда просто так сразу и не попадешь. Просто у него руки чешутся, краснеют и струпьями покрываются. Псориаз. Болезнь не опасная, но лучше не запускать.
   У нас камень с плеч.
   – Точно, – Юра вспомнил, – он год в очереди стоял, чтобы в эту больницу попасть, а две недели полежал и затосковал. Надо навестить!
   Я предложил взять яблок, апельсинов…
   – Апельсинов нельзя! – отрезал Юра. – Категорически! Не понимаешь, что ли?
   Нельзя так нельзя. Взяли мы два «огнетушителя» портвейна розового, закуски и поехали в эту Компотню. Какое-то там производство – трубы, вонь, микроклимат специфический. Наверное, помогает бороться с псориазом.
   Предупрежденные о строгостях в хорошей больнице мы заблаговременно приняли меры предосторожности.
   – Что в сумке? – как-то уж очень строго и даже агрессивно спросила медсестра на входе.
   – Так, одна закуска, – небрежно бросил Юра.
   – Апельсинов нет, – честно сказал я.
   Но она, видно, не привыкла доверять людям. Поставила нашу сумку на стол и переворошила все свертки.
   Ищи лучше!
   – В девять часов закрываем, – предупредила.
   – Вот видишь, – сказал Юра, – а ты – апельсины!
   Володя нас встретил на лестнице. В выцветшей голубовато-серой пижаме, такой заброшенный и опрощенный, как Лев Толстой в чистом поле, только без плуга и без лошади. Обнялись. Рад он нам выше крыши. Повел к себе в палату. Восемь коек – ничего себе «хорошая больница»! Ночлежка какая-то!
   – Ну?! – окинул нас ласковым взглядом здоровый больной.
   – Да, мы вот тут тебе принесли, – Юра приподнял сумку и один за другим начал доставать свертки.
   – А-а?.. – удивленно вопросил Володя, когда все содержимое сумки оказалось на тумбочке.
   – Ну тебе же нельзя! – пожал плечами Юра.
   Володя грустно вздохнул и поник головой.
   – Ни капли! – подтвердил. – Даже пива. – И снова вздохнул: – Ну, как там, на семинаре? Какие новости?
   – Сейчас расскажем, – деловито бросил Юра, расстегнув плащ и доставая из-под ремня большую бутылку. – У вас стаканы есть?
   – Сейчас-сейчас! – ожил и засуетился Володя. – Так, один есть. Вот еще…
   Я достал вторую бутылку и тоже поставил на тумбочку.
   Мужик с дальней койки, все это время углубленно изучавший газету «Правда», вдруг подал голос:
   – У меня стаканы есть. Вот. Чистые. – И несет два стакана.
   – Мужики, вы нас, конечно, извините, – серьезно и проникновенно говорит Юра, – но вам лечиться надо, выздоравливать. Нас на этот счет жестко предупредили – ни капли! Никому! А мы тут за ваше здоровье…
   Мужик со своими стаканами остановился на полдороги. Володя огромными синими глазами объял нас со всех сторон и рот раскрыл.
   – Вы что?! – слабый голос его задрожал. – Издеваетесь?!
   Тихо опустился на кровать, не сводя с нас изумленного снизу вверх взгляда. У меня даже сердце екнуло – садист все-таки Юрка, я даже не знал, что он такой. Володя, нервно отбросив рукав пижамы, почесал левой рукой правую, опустил голову и медленно повел ею в одну сторону, в другую.
   – Нельзя так с интеллигентным человеком!
   А Юра, как с гуся вода, наливает вино в два стакана, на мужика – ноль внимания.
   – Нам таких страстей тут про вас наговорили! – оживленно сообщает. – Если, мол, во время лечения глоток выпьешь – руки, ноги пухнуть начнут, потом кожа станет лопаться, а потом и вовсе капут. И ничего уже не поможет. Вино вступает в необратимую реакцию с лекарством, и спасения нет.
   – Навестили! – с тихой яростью выдохнул мужик и, вернувшись к своей койке, грохнул оба стакана на тумбочку. – Таких друзей – за х… да в музей! – буркнул себе под нос. Взял пачку «Беломора» и вышел из палаты.
   – Одним меньше, – констатировал Юра. – Давай его стакан!
   – Сейчас! – снова ожил Володя. – Только бутылки под кровать поставьте! – предупредил. – А то у нас строго. Сразу выгонят и больничный не дадут. На работе прогулы поставят и уволить могут.
   Убрали бутылки, сняли плащи, озираясь, как получше устроиться.
   – Да садитесь, куда хотите! – предлагает Володя. – На стул можно, на кровать. Псориаз – это же болезнь не заразная.
   – А какая? – спрашиваю на всякий случай.
   – Причины неизвестны, – пожимает плечами Володя. – Но считают, что из-за каких-то нарушений на нервной почве. Все болезни от нервов, как утверждает народная мудрость, кроме некоторых.
   – Ну ладно, за твое здоровье!
   Выпили, закусили – Володе не хуже. Продолжили – ему совсем хорошо. Обрадовался.
   – Здорово! – говорит. – Совсем руки не чешутся.
   – Странно это как-то, – размышляет вслух Юра, открывая вторую бутылку.
   – Что странно?
   – Мяса вы не едите, вина не пьете, линию Партии и Правительства одобряете. Так?
   – Ну-у… – замялся Володя.
   А Юра дальше:
   – С руководством института у тебя отношения хорошие. Этот, как его, Ершов на руках тебя носит. Чего же ты тогда волнуешься?! Чего нервничаешь? До псориаза себя довел! Что тебя так гнетет?
   Володя смущенно улыбнулся и начал защищать жену:
   – Она почему волнуется, – объяснил, – ее отец, мой тесть, несмотря на то, что известный ученый – о нем даже в Большой Советской Энциклопедии написано, был репрессирован. На ней это очень отразилось.
   – Ну, а ты-то чего нервничаешь?! – не унимается Юра. – Верной же дорогой идем! Или ты в чем-то сомневаешься?
   – Я не сомневаюсь. Но представь себе! Во вражеском окружении, преодолевая неимоверные трудности, отрывая у всех и каждого, мы строим прекрасное светлое будущее. Да, тяжело, где-то недоедаем, где-то перепиваем, но знаем, что впереди нас ждет новая жизнь. Тем временем комета Галлея уже летит к Земле. Что у нее на уме, никто не знает. И вот, только мы закончим строительство, вздохнем с облегчением и начнем жить по-людски, как на наше новенькое с иголочки светлое будущее – бац эта комета! И все накрылось! Все наши труды насмарку! От одной этой мысли мне не по себе становится. А ведь комета Галлея там не одна!
   – А почему она обязательно должна упасть на наше светлое будущее?
   – А как же! Закон бутерброда. Всегда маслом в морду!
   – Логично, – согласился Юра. – Выпьем за комету Галлея!
   – ?!
   – Чтоб она летала, – пояснил.
   – Чтоб летала! – поддержали мы тост и комету.
   Тут, странное дело, закуска кончилась, а вино еще осталось!
   – Жрать вы, что ли, сюда пришли!? – удивился больной.
   К счастью, в больнице как раз ужин начался. Володя сходил в столовую, принес свою порцию, и мы продолжили.
   – Всех прогрессивных ученых мира сейчас очень волнует будущее солнечной системы и всей нашей галактики, – поделился Володя своими и глобальными заботами. – А это вам не мясо в магазине!
   – Да уж, – согласились мы, – какое там мясо!
   – А я сначала подумал, что тебя замели из-за того гада с цитатами этого долбанного Маркса! – сказал я.
   – Карл Маркс ни при чем! Он теоретик, – строго заступился Юра за лохматого основоположника.
   – Этот парень явно провокатор, – сказал Володя. – Он, кстати, не появляется сейчас на семинаре?
   – Куда там! – хмыкнул я. – Сразу след простыл!
   Потом я поднял вопрос о рабочем классе, но Юра и Володя в один голос заявили, что рабочий класс, несмотря на все трудности быта и бытия, не сопьется, потому что в нем бродят мощные жизнеутверждающие силы, и поставили мне меня в пример. Но главная надежда, тут же подчеркнули, – это крестьянство. Корни любого общества – это люди земли. Я тут же поднял новый вопрос: у кого корни длинней и кустистей – у наших колхозников или у американских фермеров. Получился парадокс. Все трое пришли к выводу, что корни наших колхозников гораздо кустистее и длиннее, но зерно мы покупаем у американских фермеров! В чем дело? Этот вопрос мы не осилили, и Володя поднял новый – о наркомании. А я тут же – об индийском чае: куда он пропал и куда вообще все девается? И не связано ли исчезновение чая с ростом наркомании? Подошел уже знакомый мужик, мы, подобрев, налили ему полстакана, и он, не закусив, сразу поднял вопрос о правде. В смысле, где она, в конце концов, в газете «Правда», на Би Би Си или на небеси!? Ненароком перешли к евреям, но появился раздраженный мужик – ему уже ничего не осталось – и он сразу стал орать, что это все из-за них, и пусть они все катятся… Пришли еще два мужика с тяжелым вопросом о сельском хозяйстве – как его поднимать. Вопрос оказался непосильным для всей палаты. У Юры живот заболел, а у меня голова. Усталые от подъема тяжестей государственного масштаба мы посмотрели на часы – пол-одиннадцатого.
   – Ерунда! – сказал я. – Не может быть, чтоб не выпустили. Зачем мы им здесь!
   Попрощавшись с обеспокоенными до псориаза за будущее страны обитателями палаты, мы отправились к выходу.
   Дверь, через которую входили, закрыта. Попинали – не открывается. Из закутка медсестра появилась. Ничего. Симпатичная. На просьбу открыть дверь устроила форменный допрос: во сколько пришли, в какой палате были, кого навещали. Осталось только спросить, что мы пили. Так мы тебе и скажем! Но запах был.
   – В девять часов у нас все закрывается! – твердо сказала медсестра.
   – А нам что, ночевать здесь?
   – Это ваши проблемы.
   – Так вы что, нас не выпустите?! – мы даже удивились.
   – Нет.
   – Может, вы нас еще и лечить будете? – спросил я не без ехидства.
   – Понадобится – будем.
   Непростая это больница, ой, не простая!
   Подошли две женщины в пальто. Врачи, наверное, или медсестры дежурство закончили. Мы вплотную, увязались за ними, а не тут-то было. Медсестра в крик. Ей на выручку вторая бежит и сразу к телефону, да в милицию звонить. Такого оборота мы не ожидали.
   Выпустив одетых женщин, волшебницы в белых халатах – двери на ключ и ждут, грудью готовые отразить любое нападение. Им бы с такой выучкой заключенных сторожить, а не больных! Мы ретировались в темноту коридора, поднялись на марш по лестнице. А там Володя стоит и боится, что его выгонят за нарушение больничного режима. Бюллетень не дадут, на работе поставят прогулы и ни копейки не заплатят, да еще и выгнать могут. А дома жена с ребенком, ждет и тоже волнуется. И столько сразу страхов на Володю напало, что он весь зачесался! И вино уже не помогает. Я чувствовал – три бутылки надо было брать.
   – Не волнуйся! – говорит Юра. – Мы тебя не выдадим.
   – Даже если нас в милиции допрашивать будут, – подтвердил я.
   – Даже если эти сумасшедшие нам по стакану спирта нальют, – добавил Юра.
   – Спасибо, ребята! – благодарным голосом говорит Володя, а сам дальше боится и чешется.
   Не знаю, заразная это болезнь или нет, от нервов она или от чего другого, только чувствую, у меня тоже псориаз начинается. Руки чешутся! И на этих теток, и на эти порядки, и вообще!..
   – Юр, – спрашиваю, – а у тебя руки не чешутся?
   – Еще как! – говорит. – Я железно обещал Юльке дома сегодня быть!
   Нехорошая больница! Странная. Пациенты нервные, медсестры сумасшедшие, а милиция уже в пути! А зачем нам милиция? Приедут, сцапают, увидят, что у нас руки чешутся на нервной почве… И сдадут на лечение.
   – Другой выход есть? – спрашиваю.
   – Выход-то есть, – печально отвечает Володя. – Только там на двери толстая цепь и замок здоровенный.
   В детстве, юности и потом матушка мне говорила: «Кем бы ты ни стал, сынок, в последствии, сначала нужно освоить хотя бы одну рабочую профессию». Я освоил три. Юра – тот вообще на все руки мастер, к тому же у него складной нож оказался. Володя раздобыл где-то отвертку и плоскогубцы. С этими инструментами мы выставили внутреннюю раму между первым и вторым этажами, открыли внешнюю. Прохладный воздух специфическим ароматом дохнул в лицо. Я влез на подоконник. Высоковато!
   – А может, мы чего-то не поняли? – говорю. – Может, они что другое имели в виду? А сначала просто обиделись, что мы им апельсинов не принесли? И женщины, вроде, ничего…
   – Какие женщины?! – ужаснулся Володя. – Вы их не знаете! Это звери, а не женщины!
   И потолкал нас одного за другим в окно.

Время не подходящее…

   Партия нас сплотила. Мы с Мишкой сдружились еще больше и решили провернуть одно дело.
   Слезает он как-то с крана, физиономия серьезная – а обычно хитрая, и говорит:
   – Я высоко сижу, далеко гляжу…
   – Ну и как, – спрашиваю, – коммунизм близко? Ты первый должен увидеть.
   Мишка подмигнул и многозначительно поднял указательный палец.
   – Вот об этом как раз и разговор! Нечего ждать милостей! Все в наших руках! – И снова серьезно: – Значит, так. На крыше полно рубероида. Он там уже больше месяца лежит никому не нужный. Портится, пропадает. Это бесхозяйственность! – наморщил лоб, вспоминая слово. – Вопящая бесхозяйственность! Вот! Так нельзя! Я правильно говорю?
   – Безусловно! – подтверждаю. – Об этом и на партсобрании вопрос стоял.
   – А дальше еще правильней будет стоять, – пообещал Мишка. – Слушай сюда! Чтобы он не портился и не пропадал, мы сделаем так: сбросим его с крыши, спрячем на складе, а на следующий день отправим в Белоруссию.
   – А зачем мы его туда отправим?! – удивляюсь. – И как?
   – Шо ты как маленький?! – Мишка удивился. – Я тебе рекомендацию давал, думал, ты соображаешь! Наши едут туда картошку убирать. Уже разнарядка пришла на двенадцать машин. Я с Сашкой договорюсь, он возьмет наш рубероид и там кому-нибудь продаст. В деревне же это необходимая вещь! Крышу где покрыть, навес какой сделать… Мало ли чего. А деньги на троих поделим. Ну как?
   – Я бардак не люблю, – отвечаю. – Рубероид, действительно, уже полтора месяца там гниет под дождем, под солнцем. Вороны весь засрали! Пропадает совершенно без пользы – яркий образец, как ты правильно сказал, вопящей бесхозяйственности! С этим надо бороться! И кто, как не мы, коммунисты!..
   – Во! – Мишка поднял указательный палец. – Не зря мы тебя в Партию приняли. Я им сразу сказал – это наш человек!
   Договорились. Мишка в цех убежал. Коля подходит и начинает нас, коммунистов, критиковать. Коле можно – у него сын в школе КГБ учится.
   – Вот вы, коммунисты, об экономии говорите! Это экономия? – показывает на какие-то упакованные железяки, неизвестно сколько лежащие у стены цеха. – Новое оборудование купили. Третий год лежит на улице – поржавело все! А за него, наверно, деньги плочены и немалые! Крышу крыли – рубероида в три раза больше, чем надо, привезли! Лежит теперь, гниет! Это правильно?! Куда же вы, коммунисты, смотрите?! Вы бороться должны с бесхозяйственностью! А вы только «ля-ля» на своих собраниях! Так и будет лежать, пока ни сгниет!
   Раньше я бы поразводил руками, согласился с Колей, пожал плечами – а что, мол, мы можем, если начальники не шевелятся. А теперь уж так не могу. На мне ответственность.
   – Ну, почему, – говорю, – сгниет? Заберут.
   – Кто заберет?
   – Ну-у, кому надо, тот и заберет.
   – Начальники себе по дачам растащат или продадут! Когда только этот бардак кончится?!
   Коля махнул рукой и ушел.
   Нет, думаю, начальники не успеют. Вопрос с рубероидом мы решим. А вот что с оборудованием делать, ума не приложу! Оно, и правда, ржаветь уже начало. Еще немного и товарный вид потеряет. У меня на Бескудниковском комбинате есть знакомые. Может, им толкнуть? Сколько, интересно, за него запросить можно? А то продешевишь, и будет мучительно больно за недооплаченные усилия.
   С понедельника, в ночь, смена выдалась очень напряженной. Разгрузили телеги и за дело. Двери цеха завязали проволокой, чтоб никого не угробить нечаянно. Мишка, привычный к высоте, залез на крышу цеха и стал сбрасывать оттуда рулоны рубероида. Я внизу их хватал, тащил на склад и прятал между высокими рядами блоков. Из цеха кто-то пытался выйти, орал, ругался, но Ваня, стоя у дверей, покуривал и успокаивал негодующих:
   – Не волнуйтесь! Скоро откроем. А щас опасно. По балде получишь! Хе-хе. Для вас же стараюсь. У нас бригада передовая – нам людей жалко.
   Утром погрузили рубероид в «зилок», и поехал он в Белоруссию. А вернется теперь не скоро.
   Но не зря Мишка передовиком считается. Есть у него хозяйская жилка. И коммунист он не простой – в президиуме как-то сидел рядом с самой Валентиной Яковлевной Чистяковой, первым секретарем нашего райкома. Но и меня он не зря рекомендовал. Партия на меня оказала благотворное влияние. Перестал я ее критиковать. Серьезнее стал, и хозяйская жилка начала проявляться. А то уж, думал, совсем ее у меня нет. И вообще, человек все-таки должен быть хозяином на своей земле, на своем заводе.
   На работу мы теперь приходим – уже не до болтовни: обойдем склад, осмотрим все внимательно хозяйским глазом, где тут чего у нас без пользы пропадает. Во, блоки – по шестьдесят рублей штука, металл: проволока, швеллер, уголки – все нужное, полезное, в хозяйстве пригодится. Надо только знать – что, куда, кому и почем.
   Не успел я решить вопрос с оборудованием, Мишка снова пришел на работу серьезный и озабоченный.
   – Договорился с мужиками, – объявил. – Там на пустыре вояки себе гаражи строят. Кооператив организовали. Мы им толкнем эти ВИУ и перекрытия. Это тебе не рубероид! Вот так коммунизм и приближается! – засмеялся. – Они из кирпича хотели. Я им – вы что, говорю, из блоков в три раза дешевле выйдет! Конечно, мол, а где взять? Где-где – у тети Мани!..
   На следующий день Мишка явился на работу на самосвале. На проходной что-то непонятное творится. Суматоха, люди незнакомые, проверка какая-то идет. Вахтер не пускает самосвал на территорию.
   – Да он со мной! – Мишка орет. – Ты что!? Открывай!
   – Миш, нельзя! – Федя ему строго. – У нас тут такое творится! Начальника вашего повязали!
   – Бойкова, что ли?!
   – Его! Он четыре блока толкнул в Перхушково! Судом дело пахнет!
   – Гони отсюда! – Мишка шоферу. – И побыстрей!
   А на заводе следствие завертелось. Отдел сбыта трясти начали, за Бойкова всерьез взялись. Но руководство комбината за него вступилось. Бойков работник хороший. Директор его ценит. Отстояли. Однако милиции пришлось отстегнуть пару блоков отступного – они там у себя тоже что-то строили.
   Но все равно, мы с Мишкой решили с коммерцией пока повременить.
   – Время не подходящее, – вздохнул Мишка с сожалением. – Подождем, пока эта суматоха утихнет.

Происхождение человека

   Несмотря на перебои с мясом и сложную международную обстановку всех нас очень беспокоил дарвинизм – обезьяно-человеческая теория. И это серьезно. Ну не хотели мы вести свою родословную от обезьян! Почему хотя бы в этом не предоставить людям свободу самоопределения?! Если материалисты настаивают – пусть считаются потомками обезьян. Но зачем всех в одну кучу мешать?! Человек с любой родословной должен иметь право на существование! Тем более, мифы разных народов рассказывают об этом совершенно по-разному.
   Так нет. Наш районный лектор, крупный мужчина с толстыми руками и ногами, рыжий и в очках – копия орангутана, выйдет иной раз и приседает перед домом. Это у него физкультура такая. Когда его вижу приседающего, всегда удивляюсь: почему такие здоровые мощные люди землю не пашут, металл не льют, железобетонные панели не формуют, а я такой хилый с таким большим ломом да здоровенной лопатой без конца план выполняю!? Не успеешь один выполнить – вот тебе новый еще больше!
   Мужик этот орангутанообразный читает лекции для районных коммунистов, и однажды в знак особого доверия и расположения духа по блату втихаря написал на доске мелком «57» и тут же стер.
   – Беспартийным мы другие цифры называем, – шепнул первым рядам.
   57 – это процент наших военных расходов от общего бюджета страны. Сумма немалая, и мы, рядовые коммунисты района, гордились тем, что нам ее доверили. Беспартийным активистам, я знаю, доверили только 51 %, а неактивистам – вообще ничего. Но им и не надо. С другой стороны, Юра мне рассказывал, что у них в институте его начальнику, разумеется, коммунисту, гораздо больше доверили – 65 %! Но и это еще не предел. Самым большим начальникам называют другое число – 79 %! И вообще, как сказал Юра, чем больше начальник, тем больше ему доверяют.
   Но и за 57 % спасибо!
   – Теперь вы понимаете, – говорит лектор, – почему у нас еще кое-где время от времени случаются проблемы с продовольствием?
   – Теперь понимаем, – закивал народ. – А сколько американцы тратят на вооружение?
   – Американцы, – говорит лектор, – пятьдесят восемь процентов. Они сейчас усиленно наращивают военное производство. Теперь вы понимаете?
   – Понимаем, – вздохнули рядовые коммунисты, убедившись, что дальше с мясом будет еще хуже.
   – Тем не менее, – подбодрил лектор взгрустнувший народ, – по некоторым позициям мы их все равно догоняем, даже несмотря на то, что у них потогонная система! Но не так быстро, как хотелось бы. Есть положительные сдвиги и в сельском хозяйстве.
   Удивительно! Почему наше сельское хозяйство постоянно куда-то сдвигается с магистрального пути поставок нам американского зерна. И как можно считать врагом страну, которая нас подкармливает?! Не дай Бог, начнется война и мы победим – с голоду же передохнем!