Тропин Борис. Заносы

Тыща

   Как бы то ни было, несмотря ни на какие заносы друг мой продолжает успешно работать в своем институте, воспитывать дочек, интересоваться всем, что происходит в стране, и отражать действительность.
   Зимой они получили трехкомнатную квартиру на двенадцатом этаже в огромном блестящем снаружи доме на окраине.
   Еще лифт не был включен, а они уже начали перевозить вещи. Нелегко их было таскать на двенадцатый этаж!
   Сразу же по переезду обрисовались серьезные хозяйственные проблемы – большую квартиру надо было заполнять мебелью. Юра озабоченно покрутил головой, осваивая новые пространства обитания: в эту комнату – диван, в эту – стол, на кухню… На кухню гарнитур надо целиком.
   – Тыща нужна! – подвел итог финансовым прикидкам. – Сейчас некогда. Летом привезу, – пообещал жене.
   Не успел стаять снег, как рядом с большим и блестящим на солнце домом на берегу крохотного пруда Юра застолбил маленький участок земли и вместе с дочками, чтобы приучать их к труду, начал обработку неприученной к плодородию городской земли. Не прошло и недели, как рядом появились другие огородики. Тянутся наши люди к земле. С наступлением тепла Юра с дочками засадили свой огородик редиской, картошкой, морковкой, луком и даже тремя помидорами. По вечерам чинно втроем сначала с маленькой лопаткой, а потом тяпкой отправлялись на сельхозработы. Юля, чтобы их подзадорить, демонстрировала недоверие к гипотетическим результатам сельхоззатеи, но в душе была счастлива и только боялась сглазить наметившуюся стабилизацию семейной жизни. А когда девчата, сияя радостными глазами, положили на кухонный стол первый пучок редиски – ну что, не верила?! – чуть ни заплакала.
   В июле Юра отвез дочек к теще на Кавказ, а сам бросился догонять стройотряд из аспирантов института, где раньше учился. Народ в стройотряде оказался серьезным, и уже через месяц с небольшим Юра, рассовав по карманам тысячу, выехал из Красноярска в Москву. Во время пути он, естественно, был душой компании, потом душой вагона, а потом и душой всего поезда, даже с машинистом и его помощниками познакомился. Вместе с белокурой попутчицей он благополучно прибыл в столицу Белоруссии город-герой Минск. Три дня обретался в Минске, подружился с братом попутчицы, моряком, и вместе с ним уехал в Ленинград. Из Ленинграда тоже с моряком, но уже другим оказался в Одессе. Там пробыл всего один день. Другой моряк отбыл в загранплаванье, а Юру не пустили. Пришлось менять курс. И что удивительно – одесский поезд оказался самым правильным во всем МПС!
   Похудевший и почерневший от тяжелого физического труда, солнца и прочих испытаний Юра явился домой. На нем была почти новая тельняшка, но тысяча не отягощала карманов.
   Жена влепила ему звонкую пощечину и сама же заплакала – за что мне такая доля! Юра вздохнул, помолчал, обнял вздрагивающие плечи.
   – Ну, что ты расстраиваешься! Да заработаю я эту вонючую тыщу! Главное же, все живы-здоровы!

Мезозойская весть

   Полмесяца он был со всех сторон положительным. Примерно работал в своем институте, вместе с женой ходил на лекции, выставки и в театры. В конце лета Юля поехала к матери за детьми, оставив своему вновь благоверному энную сумму на питание. Но странная эта сумма, как голубиная стая, замахав крылами, тут же снялась и улетела вслед за ней. Потеряв из вида умчавшийся на Кавказ поезд, растерянно закружила над Гольяново и растворилась в безоблачном небе, а вместо нее на лоджию громоздко опустилось нечто большое, непонятное и доселе невиданное.
   Юра сам человек удивительный, поэтому давно ничему не удивляется. Чрезвычайно начитан, много знает, а в своем понимании действительности далеко обогнал не только официальные газеты и журналы, но также нашу теневую и западную о нас мысли.
   Однако, обнаружив у себя на лоджии не вот-то объяснимое явление, он в растерянности протер глаза.
   – Инь-те-ре-есно! – сказал.
   Непрямым путем приблизился к лоджии, потряс головой и уставился на странное нечто, неизвестно как оказавшееся в новом районе почти образцового коммунистического города.
   – Птеродактиль!? – изумленно полуспросил-полуконстатировал. – Но вы же, извините, уже… – снова протер глаза. – Точно, птеродактиль! – окончательно определил он явление и повеселел. Наконец-то в этой жизни, в этом городе, в этой стране начинается что-то новое, еще невиданное и жутко интересное, как у Булгакова.
   Удивительное явление вдруг, повернув свою фантастическую голову, пронзило Юру долгим мезозойским взглядом, от которого он как-то сразу сник.
   – Извини! – сказал озабоченно. – У меня все кончилось. – Левой рукой пошарил в воздухе – не нашел. Наморщил лоб, сосредоточился. Правой рукой неуверенно обнаружил в пространстве собственный затылок, почесал и обрадовался. – А мы бутылки сдадим! Сиди тут! – сказал гостю и замысловатыми виражами засновал по квартире, собирая пустые бутылки. Набрал рюкзак и две сумки, открыл дверь, помедлил, вернулся в большую комнату. – Не уходи никуда! Я сейчас, – и удалился под стеклянный перестук.
   Кстати, птеродактиль – это, если кто не знает, такое большое из далекого прошлого, но не то, что, скрываясь в водах озера Лох-Несс, людей дурит, а другое, с крыльями. Как огромная летучая мышь, только с длинным клювом и, как выяснилось, сильно пьющая.
   Вернувшийся с полными бутылками Юра обнаружил, что странное явление, неожиданно его посетившее, терпеливо дожидается на лоджии.
   – Молодец! – похвалил он и тут же хлопнул себя по лбу. – Да что ж это я! Извини! Проходите, пожалуйста!
   Они сразу подружились, и некоторое время птеродактиль жил в большой комнате. Вместе с другом они пили «Стрелецкую» и вели беседы о туманном прошлом и безрадостном будущем планеты, о третьей мировой войне и о том, что все беды человека оттого, что он, гомо сапиенс, – явление наполовину искусственное в отличие от прочих природных зверушек.
   – Бог создал и бросил! – пожаловался Юра, безнадежно махнув рукой. – Дальше, мол, сами. А что сами?! Вон, посмотри, что творится! Сами!
   Несмотря на то, что объем мозга у птеродактиля, как утверждают ученые, совсем небольшой, собеседником он оказался интересным. А уж про Юру и говорить нечего. Но даже и для него, продвинутого во всех отношениях человека, было в этой ситуации нечто непонятное и даже удивительное.
   Стояли теплые дни августа. Дверь на лоджию оставалась открытой. Они сидели на полу в большой комнате и не могли наговориться.
   – Я только вот что не пойму. Когда ты был, – Юра ткнул собеседника указательным пальцем в грудь, и тому пришлось, взмахнув крыльями, слегка попятиться, чтобы сохранить равновесие, – меня еще не было. Не было! – удивленно развел руками Юра. – А как же мы встретились?! Не сходится! Давай по-другому! Когда я, гомо сапиенс, появился в одна тыща… В одна тыща… Когда я появился? – Юра, наморщив лоб, взялся писать пальцем по паркету дату появления на свет гомо сапиенса. Нечаянно стал валиться на бок, но удержался. – Ну да. В 1951 году. Еще Сталин был жив. Иосиф Виссарионович. Но вас, извините, уже не летало! Потому что кранты! Нам сказали, что вы уже вымерли. А может, не вымерли? Может, где-нибудь летали? Или сидели? Ну, в смысле, ты меня понимаешь. Как увидят, кто полетел, – сразу сажают! А потом ищи-свищи! Нет и все. Вымерли! И ни одна сука не признается. Государственная тайна! Но я тоже не видел! И знакомые зэки ничего такого не рассказывали. Не понимаю: как же мы встретились!? Удивительно! Сидим, общаемся… Или это ты к нам прилетел, или это я у вас очутился? – Юра в растерянности посмотрел по сторонам. – В мезозое квартир ни у кого не было, тогда не давали, даже если я и был. И телевизор не работал, пока Вася ни починил. А сейчас работает…
   Оба сильно и надолго задумались. А потом пропали: птеродактиль насовсем, а Юра на неделю.
   Вернулся он тихим и верующим. Но как человека неординарного его опять занесло.

Хорошая религия

   Из конторы цеха прибежал человек, сказал, что меня зовут к телефону. Странно. Этот номер есть только у пяти самых близких родственников и друзей и только для экстренной связи. Я даже сразу не понял, кто говорит. Тем более, Юля мне никогда не звонила. Поздоровавшись, без вступления она спросила тревожным ломким голосом:
   – Ты случайно не знаешь, даосы пьют или нет?
   – Кто-кто? – я не понял.
   – Ну, это религия такая – даосизм. Ее последователи пьют, или им не положено?
   – Так они же раньше были, в древности, и далеко на востоке. А у нас их, вроде, и не было никогда!
   – Теперь есть.
   Я сразу же решил познакомиться с живым даосом и получше узнать, что это за религия. И вовсе не любопытства ради. Шел 1981 год, и коммунистические динозавры уже начали вымирать один за другим. Осознав, что обещанного коммунизма – всего навалом, работать по четыре часа в день, суббота-воскресенье выходные – нам уже не дождаться, все поняли: будет что-то другое.
   Что?!
   Одни на этот вопрос беззастенчиво врали, другие застенчиво темнили, третьи говорили: мы люди маленькие, нам, татарам, все равно. Как бы то ни было, на горизонте вместо коммунизма уже маячило что-то новое, интересное и подозрительно несоциалистическое, а местами, я бы даже сказал, вообще антисоветское! И хотя прежние цели и лозунги никто не отменял и Партия по-прежнему считала себя «умом, честью и совестью нашей эпохи», что-то назревало. Из последних сил и наперекор всему Партия продолжала настаивать, что «наша цель – коммунизм». Эта надпись, когда-то светившаяся в темное время суток, ныне, словно скелет доисторического животного, огромными буквами-костями растянувшаяся по крыше длинного кирпичного дома на Можайском шоссе, вызывала лишь усмешку и недоумение. Мы шли мимо официальных призывов, планов, лозунгов и деклараций навстречу неизвестному. В то же время кое-кто всерьез полагал, что перемены у нас начнутся с новой религии.
   – Ну как, пьют? – осторожно спросил я у Юли, выпускавшей девчат погулять, и без звонка входя в квартиру.
   – Вроде, нет, – ответила она приглушенным голосом, наверное, чтобы не спугнуть такую положительную религию, и добавила еще тише: – Есть в ней что-то… Как бы это сказать? Стабилизирующее. По-моему, очень неплохая религия. Полезная для России.
   – Слава Богу, пусть и даосскому! Главное, человек пить бросил.
   Однако Бог, как оказалось, ни при чем – у даосов, как и у коммунистов, Бога нет. Но это Юра мне уже потом объяснил.
   Он сидел на полу в большой комнате и ничего не делал, что было на него совсем непохоже. Ни икон, ни свечей и вообще ничего религиозного, тем не менее, что-то необычное все же присутствовало.
   Как известно, чтобы жители первых и последних этажей не чувствовали себя униженными и оскорбленными, пол в их квартирах настелен паркетной доской, а не линолеумом, как у прочих, кому и так хорошо. В пространстве, переполненном солнечным сиянием и паркетным его отражением, сидящий на полу босой даос Юра выглядел и сам, как святой!
   – Лучше уж медитация, чем вино, – шепнула Юля.
   Я тоже сел на пол, но ноги у меня не сложились, как надо. Стало ясно, что для медитации я еще не созрел. Неудивительно, Юра всегда всех опережал.
   – Так что это за религия такая, и чем она тебе понравилась? Годится она для нашего светлого будущего или как?
   – Это не совсем, чтобы религия… – ответил Юра.
   – Ну, философия.
   – И не совсем философия.
   – Пояснее можно?
   – В каждой религии есть Бог, в философии – четкие понятия, определения. И там, и там – разные направления и споры между ними. В даосизме никто никому ничего не доказывает. Здесь не принято лапшу на уши вешать.
   – Но у них же должны быть какие-то свои попы, гуру, шаманы или как их там? Нельзя же без начальника!
   – У каждого свой путь. Каждый сам себе начальник. Есть традиции, тексты… То, что помогает приобщиться к Дао.
   – Дао – это путь, насколько я знаю.
   – Что такое Дао, не знает никто. Но для даосов, конфуцианцев и буддистов это нечто всеобъемлющее и сокровенное. Дао выше религий.
   – А кто все начал? Откуда это пошло?
   – Жили-были разные царства-государства, – спокойно, словно для своих дочек сказку, начал Юра. – В каждом свои порядки, свой уклад, своя религия. И всем казалось, что так было и будет всегда. Но Земля неожиданно и непонятно обретает мощный духовный импульс. В разных местах появляются новые мысли, идеи. В мир приходят удивительные личности. Библейский пророк Исайя проповедует веру в Яхве и предсказывает рождение Христа, Сиддхартха Шакьямуни учит, что жизнь полна страданий и изменить это невозможно, но есть пути преодоления, Конфуций создает стройную систему добродетелей. Проповедуют Заратустра, Махавира, Пифагор и много других менее известных и тех, чьи имена мы уже никогда не узнаем. Рождаются новые учения, религии. Тоже чего-то выясняют, спорят, морды друг другу бьют. И вот в эту круговерть и сумятицу неспешно верхом на быке въезжает старый мудрец Лао-Цзы. Смотрит он на всю эту заварушку и думает: «А стоит ли суетиться, увеличивая и без того нелегкое бремя страданий? Не лучше ли жить в маленькой уютной стране, в тихой деревне и работать на своей земле. Слышать лай собаки соседа, что живет через дорогу, крик его петуха, и достаточно. А в гости можно и не ходить». Лао-Цзы был хранителем секретных архивов царства Чжоу, где прожил долгое время. Он не делал карьеры, не стремился наверх, расталкивая локтями других. Но, знакомясь с документами, увидел вопиющие противоречия тайной и явной сторон жизни, увидел, какие беды происходят от неистовства человеческих желаний. Тогда-то и снизошло на него божественное откровение – чувство сопричастности всего существующего Великому Пути. Шаг влево, шаг вправо – утрата этого чувства. Наставник – Природа. Отдалился от нее – сбился с пути, одичал в ней – утратил движение. Это едино и для государства, и для человека. Когда Лао-Цзы увидел, что царство Чжоу подошло к своей гибели и ничего уже не изменить, он покинул его, оставив начальнику пограничной стражи книгу, которая и стала основой нового учения. Куда он отправился и где окончил свой путь, никто не знает.
   – Я думал, даосизм в Индии возник, – с сожалением протянул я, – а ты, оказывается, с хунвейбинами связался!
   – Дао вечно и всеобъемлюще. Еще и Земли не было. Из каких-то газов, космической пыли начала формироваться новая планета. Все это сошлось и завертелось в космическом вихре. Появились материки, океаны, растительность, животные, человек. И все идет именно так, а не иначе, в соответствии с неким предназначением, отклониться от которого – гибель. Наша планета своим рождением и развитием вписалась в общую гармонию мироздания. Люди тоже внутри этого священного процесса. У человека в нем не место, не ниша и не хата с краю, а Путь! Если он человек, который звучит гордо. Камню, дереву, зверю не нужно знать о Дао – оно и так в них и они в нем. Но человек – явление другого ряда. У него есть выбор. А это и гибель, и спасение. Возможность выбора становится проклятием, если утрачена сопричастность с великой гармонией мироздания. «Дай мне узнать сияние Великого Пути, – говорят даосы, – и научи, как идти по нему! Страшусь лишь отклониться».
   – Ну, а этот здесь при чем?! – я сделал глупую физиономию, а руками изобразил движение крыльев. – Он же вымер давно! Его живьем никто не видел!
   – Радиацию тоже никто не видел, а у нас уже третий на тот свет собирается.
   – Где «у вас»?
   – Где-где! – передразнил. – Где голова на бороде. Я тебе говорил.
   Но от меня так просто не отделаешься, потому что я, как Борис Леонидович Пастернак, – во всем нам хочется дойти до самой сути.
   Что это было?! Эманация, трансформация, галлюцинация или объективная реальность?! Во всей Москве, если я не ошибаюсь, только два птеродактиля: один в Зоологическом музее, другой в Дарвиновском. Но оба уже давно не летают.
   – Вот вы на полу сидели, – спрашиваю с подвохом, – ему хвост не мешал?
   – Нет у птеродактилей хвостов! Не бывает!
   – Юр, – не отступаю, – только без обиды! Просто интересно. Он был один или с розовым слоном?
   Юра вздохнул.
   – Один, – хмуро сказал. – Ни розовых слонов, ни зеленых чертей с ним не было. Я сам поразился, когда его увидел. И состояние какое-то странное… Да и не пьяный я был.
   – Еще вопрос. Только не обижайся! Я просто уточнить. На каком языке вы разговаривали?
   – Я сказал, что мы общались. Я на великом и могучем… – Юра задумался. – Так мне казалось, по крайней мере. Но он понимал меня раньше, чем я успевал договорить. Может, телепатия. Но он тоже время от времени издавал какие-то необычные звуки. Резкие и, я бы сказал, малоприятные. Но они меня как-то вздергивали. Сразу не до шуток становилось. Смотрю на него, как завороженный, в голове броуновское движение, может, думаю, времена сместились!? Может, если в самом деле все развивается по спирали и представить это в виде пружины, то получится, что две точки на разных витках будут гораздо ближе друг к другу, чем две точки на одном витке, но диаметрально противоположные. Может, по неизвестным причинам произошло сжатие этой спирали и взаимопроникновение каких-то фрагментов.
   – Обожди! Он «Стрелецкую» пил из стакана или из горла?
   Юра задумался.
   – Не очень помню. По-моему, и так и так.
   Путь логики снова оказался ошибочным. Так же упорен был мой знакомый Эдик, с которым мы вместе на комбинате работали. Допился до умопомрачения. Жена приходит, а он шваброй по люстре колотит и орет:
   – А ну слезай, кому говорю!
   Она:
   – Что ты делаешь?! Ты же люстру разобьешь!
   – А как их еще выгонишь?!
   – Уже всю совесть растерял – до зеленых чертей допился!
   – Какие зеленые, какие черти?! – возмутился Эдик. – Бомжи на люстре сидят, не видишь?! Сама дверь открытой оставила – они и пришли! Хочешь, чтоб квартиру обчистили?!
   И вроде бы даже какая-то логика в этом присутствует, потому как, если оставить дверь открытой, действительно могут быть неприятности. Она его и решила этой логикой ударить – как же, мол, бомжи могут уместиться на люстре, соображаешь, что говоришь?!
   – Ты что, вообще уже ничего не видишь?! – заорал Эдик. – Надень очки! Это же маленькие, – развел ладони сантиметров на пятьдесят, – бомжики! Помогай, чего стоишь!
   А Эдик – он, пьяный, агрессивный.
   Спускаюсь я от Ивана с пятого этажа. Дверь в Эдикову квартиру нараспашку. Заглянул, а они вдвоем: один со шваброй, а другая с лыжной палкой – бомжиков по квартире гоняют. У меня и глаза на лоб.
   – Соня, – говорю, – ну а ты-то чего?!
   Она палку бросила, заплакала и на кухню ушла. А Эдик на меня набросился:
   – Помогай, чего стоишь! Они меня уже задолбали, сволочи!
   Я стою, как дурак, и не знаю, что делать.
   – Бери палку! Чего ждешь?! – орет Эдик. – А то вы все больно умные! Как лампочку, выключатель – Эдик, дай! А как Эдику помочь – х…!
   Неловко мне стало. Я, и правда, лампочку у него недавно брал. И вообще, Эдик мужик хороший, когда трезвый, и поможет всегда. Ладно, думаю, черт с ним. Взял палку, окружили мы их и начали к выходу теснить, а они шнырь-шнырь в разные стороны. Мы опять. А никак. Мы снова…
   – Быстрей! – кричит Эдик. – Окружай их!
   Нет, думаю, так дело не пойдет. Это весь день их гонять – не выгнать. Надо брать инициативу в свои руки, а когда Эдик пойдет на поводу, сделать вид, что бомжики выскочили из квартиры.
   И взялся я за них всерьез.
   Иван тем временем пошел за хлебом. Спускается по лестнице – у Эдика дверь открыта, в квартире шум-гам-тарарам. Заглянул – я с лыжной палкой бомжиков гоняю, да так натурально, а Эдик мне помогает. Иван рот разинул, уставился на меня – ни хрена себе наставник!
   – Ты ж, ето… Только что тверезый был!?
   Зло меня взяло. Бросил палку.
   – Эдик, – говорю, – уж лучше зеленых чертей гонять! Те хоть слушаются. А бомжиков лучше дустом!
   Так что логика здесь не поможет. Логика тем и слаба, что, если хотя бы в одном месте сбой, все валится.
   Общаться с даосом без подготовки оказалось трудно. А сидеть на полу, пусть и не в позе «лотоса», тоже неудобно. Я встал и подошел к лоджии. Микрорайон жил своей обычной жизнью. Шумели машины, торопились люди, дети играли на спортивной площадке. В чистом небе кружили ласточки, пониже над землей носились воробьи. Вороны тяжело пролетали и грузно плюхались у брошенной кем-то булки. Голуби, галки… Птеродактилей не летало. Если он действительно был, то куда сплыл?!
   В доме напротив на лоджию седьмого этажа вышла обнаженная девушка. Загорелая, с великолепной фигуркой, и волосы, как мне нравится, и движения – обалдеть!.. Да-а… Вот вам и религия, и философия, и все остальное вместе взятое!
   – Что это ты там увидел? – заинтересовалась Юля, заглянув в комнату, и сразу поняла. – Это лимитчицы! – предупредила. – Там у них общежитие. Они так женихов ловят.
   Я вернулся к Юре.
   – И что, он действительно сказал, что будет третья мировая война?
   – Что-то вроде этого…
   – Юр, ну ты рассуди здраво! – взмолился я. – Откуда ему это знать, если он явился из далекого прошлого?! Пусть он стоумный, пусть даже пророк! Разве мыслимо провидеть сквозь такой массив времени?! Он же совершенно не в курсе нашей международной обстановки!
   – А может, он не из прошлого! – отстраненно пожал плечами Юра.
   – А откуда?!
   – Из настоящего. Или из будущего. А потом, может, и не война. Это я так понял. «Волны людские прокатятся по Земле вслед за солнцем весенним» – что это может значить? Хрен его знает! В общем, какие-то катаклизмы.
   – Это он так сказал?
   – Это у меня так отложилось, – Юра постучал по своей голове.
   – Точно, китайцы нападут! Я их давно подозреваю.
   – Ничего не известно. Все в движении, все меняется.
   – Только у нас тишь да гладь.
   – Значит, будет сразу большой облом.
   – Революция? – спросил я осторожно.
   Юра пожал плечами.
   – Откуда я знаю!
   Тихий и солнечный стоял август. И день был замечательный. И кто бы что ни пророчил, не верилось ни в третью мировую войну, ни в глобальные катаклизмы, ни в новую революцию. Даже надежды на то, что мясо появится, уже не было.
   Ни во что не верилось!
   Дети пришли с улицы. Младшая – веретено – влетела в комнату и стала носиться от стены к стене, размахивая руками, как крыльями.
   – У-у-у! Всех поклюю! Я теперьдактиль!
   – Птеродактиль! – строго поправила старшая.
   – Ну, сколько можно?! – прикрикнула Юля. – Марина, я тебя предупреждала!
   – Она первая начала, – отговорилась та.
   У Юли, как я выяснил, отношение к доисторическому пришельцу сложилось крайне негативное. Пусть, мол, только еще появится, пьянь мезозойская, живо получит шваброй по шнобелю! Она совершенно не связывала «хорошую стабилизирующую религию даосизм» с этим «летающим алкоголиком». Даже противопоставляла их. Мне же, наоборот, казалось, что связь прямая. Ей было все равно, реальный он или фантазия, эманация или галлюцинация – в квартиру больше не пущу, вот и все! Я же зациклился на том, как он мог прилететь, если давно вымер. С какой целью? И как это связано с даосизмом? А может, он шпион – голографическая картинка! И таким образом ЦРУ обрабатывает Юру. Вряд ли что у них получится. А может, Юра и сам медиум!? С давних пор люди общаются с разными божествами, святыми. Кому-то является Аллах, кому-то Христос, кому-то Дева Мария, что-то советуют или предупреждают. Кто-то общается с духами, кто-то – с нечистой силой. А Юра – с птеродактилем!
   На скамейке у дома подростки под гитару пели странную песню:

   Вспомним мезозойскую культуру.
   У костра сидели мы вдвоем.
   Ты мою изодранную шкуру, дорогая,
   Зашивала каменной иглой .

   Странно. Будто все мы – шестая часть суши, – отколовшись от общего времени, летим в прошлое, а поверх знакомых лозунгов и плакатов вдруг пробиваются нездешние пейзажи, проявляются непонятные иероглифы и даже вот – здравствуйте вам! – птеродактиль прилетел.
   И все же есть что-то привлекательное в этом даосизме. Какая-то природная естественность и непосредственность. И нет канонизированного христианством унижения человека перед Богом. А вот, что Бога нет – еще неизвестно, хорошо это или плохо. В наших специфических условиях между жерновами Востока и Запада оставаться без Бога или без коммунизма рискованно.
   «Если в жизненных ситуациях действуешь, исходя из собственной причастности к Великому Пути – отождествляешь себя с Путем.
   Если действуешь, исходя из потери – отождествляешь себя с потерей.
   Когда отождествляешь себя с Путем – то и Путь радуется, обретая тебя.
   Отождествляешь себя с потерей – радуется потеря.
   Если в тебе недостаточно веры, то и Бытие не верит в тебя».
   Заинтересовавшись этим учением, я узнал много интересного, но оказалось, что пить даосам вовсе не возбраняется.
   «Из далеких веков дошло предание о „Жизни ученого Пяти Ив“.
   Имя его утрачено, а прозвище осталось от пяти ив, которые росли перед его домом. Он мало говорил и не стремился к наживе и славе. Любил читать, но не искал заумных объяснений происходящему. Каждый раз, когда его озаряла новая идея и ему открывалась какая-нибудь тайна бытия, он приходил в восторг и устраивал праздник. Любил вино всей душой. Родные и друзья знали о его пристрастии и время от времени приглашали его в гости. А он как напьется – в сердце никаких забот. Уже и расходиться пора, и хозяева спать собираются, а ему все равно, оставаться или уходить. Таков был этот ученый Пяти Ив».