Тропин Борис. Заносы

   Новенький парнишка прочитал свой рассказ – розовый сюр. У главного героя – романтика и мечтателя вдруг вырастают крылья. Оно, вроде бы и хорошо – летать можно, да люди смеются. И герой решает от них избавиться. Пьяный хирург заносит инфекцию – герой гибнет.
   Весь семинар со смеха чуть ни надорвался – опоздал ты, парень – все кому надо, уже улетели!
   У нас раньше полоса такая была – придет новенький, обсудит рассказ про крылья и полетел. Обсудит и полетел. Прямо не лито, а аэропорт. А потом письма из Вены, Парижа, Израиля, США.
   – Да, – печально кивнул Александр Андреевич. – Это мы тоже давно прошли. Но уж если вам так нравится метафора, – неожиданно воодушевился, – если вас сюр увлекает, напишите о вороне!
   – А что в ней интересного? – мы удивились.
   – Она летает над Кремлем, питается такими салями, каких вы никогда не видели! Она замечает, как генеральный секретарь посмотрел на какого-то члена Политбюро. Она ловит обрывки разговоров, и отмечает с каким выражением лиц съезжаются и разъезжаются главы государств. Она держит свою когтистую лапу на пульсе нашего времени. Эх, друзья, серьезные времена на дворе!
   Увы, эта тема оказалась для нас непосильной.
   Юра же настолько увлекся традиционной религией, что даже стал нетерпим ко всему остальному, что было на него совсем непохоже. И знакомые у него появились жутко верующие и жутко православные.
   Две его знакомые Лариса и Вера и меня в церковь водили, наставляли, требовали покончить с даосским прошлым. А Лариса даже призывала пострадать за Веру. Не за подругу свою, а за православную с большой буквы Веру. И пострадать поскорее, а то, мол, поздно будет. Ну уж нет, думаю, чего-чего, а пострадать у нас никогда не поздно. К тому же у меня и работа тяжелая, и квартиры нет – я и так страдаю. Да крещеный ли я – они спохватились! А как же, обязательно, еще в несмышленом возрасте матерью комсомолкой тайком от отца коммуниста. И сам я теперь православный член КПСС с даосским уклоном, под прикрытием экзистенциализма, и от такой несовместимости тоже страдаю, как и миллионы других верующих разных конфессий коммунистов-атеистов.
   Они немного успокоились и повели меня послушать Антонова. Он читал «Житие Сергия Радонежского» подобно тому, как у нас на лито читают свои рассказы, только с большим чувством и время от времени прерываясь – вы только послушайте, как замечательно! – надеясь на соучастие в этом приобщении к забытым истокам. Но меня заранее предупредили, чтобы я чего не ляпнул, потому что у Михаила Ивановича сердце больное. И жизнь у него тяжелая. В заключении был, намекнули, но своих гонителей он, как истиный христианин, прощает.
   «Трудно жить одному в лесу! – подумалось. – Голодно. А надо еще и медведя подкармливать. Шатун что ли? Медведи зимой спят. – И еще подумалось, – в какие дебри ни уйдет святой человек, везде его и люди и звери отыщут, потому как святость в миру – явление экстраординарное».
   Смысл этих чтений был понятен – связать разрубленное время, традиции, восстановить преемственность культуры. Задача похвальная, но, боюсь, непосильная. Вместо этого устанавливалась явная связь коммунизма и православия. А может, просто проявлялась.
   Я тоже попытался связать кое-что кое с чем в крохотной зарисовке о Льве Николаевиче Толстом и даже обсудил её на семинаре, после чего меня запретили, правда, пока в рамках одного литературного объединения.
   И я перешел в другое.

Не слушаются!

   Граф Лев Николаевич Толстой написал «Войну и мир», «Анну Каренину», «Воскресенье» и стал великим русским писателем.
   Он помогал голодающим, любил детей, пахал землю и учил народ, как надо жить. Но народ так жить не хотел – паши да пиши! Это жизнь?! Не выпить, не закусить! Лев Николаевич был категорически против вина и мяса. Сам не пил, не ел и другим не велел – то есть не только учил, как некоторые, но и подавал пример собственным поведением. А народ все равно не слушался. В семье у Льва Николаевича тоже было не все гладко – домашние не всегда его понимали и не во всем слушались. С Церковью Лев Николаевич вообще рассорился в пух и прах. Попы его даже анафеме предали. Но и Ленин очень критиковал Толстого за непонимание классовой сути развития общества, и за «юродство во Христе». Но Толстой их не слушался, потому что даже Ленин Толстому не указ!
   Иван Алексеевич Бунин в свою очередь тоже сильно критиковал Ленина, но Ленин вождь мирового пролетариата и вообще никого не слушался, потому что понимал: главное – взять власть в свои руки! Тогда все будут слушаться, а кто засомневался – на Соловки! Поэтому Бунин, хоть и лауреат Нобелевской премии, все равно Ленину не указ.
   Видит Лев Николаевич – никто никого не слушается, пьют вино, едят мясо, безобразничают и собираются устроить революцию – разве можно с таким народом построить хорошую правильную жизнь, – расстроился, пошел, куда глаза глядят и умер.
   Партия тоже учит хорошему, но никто не слушается – разве можно, говорят, с такой Партией построить коммунизм! И в свою очередь все, кому не лень, учат Партию, какой надо быть и что делать. Совсем народ обнаглел, думает Партия и конечно же не слушается. И хотя Народ и Партия давно махнули друг на друга руками, и живут кто как может, в глаза друг друга хвалят и называют великими. В этом Народ и Партия едины.

Христос воскресе, дорогие товарищи!

   Партия призвала нас достойно встретить Первомай.
   – Это правильно! – воодушевился Юра. – Хорошо напомнили.
   – Что хорошего? – раздраженно завелся я. – Мне эти демонстрации уже остозвездили! Идешь как идиот с каким-нибудь дурацким лозунгом или портретом какого-нибудь мудака – люди на тебя смотрят и смеются!
   – Какая еще демонстрация?! – удивился Юра. – Я тебе про Пасху говорю! Встретить надо по-божески! А призывы, видишь, как раз накануне опубликованы! Все правильно. Им же неудобно призывать Пасху праздновать, а народ у нас и так все понимает.
   Слишком замысловато, подумалось, но я по сравнению с Юрой еще многого не понимаю. До сих пор удивляюсь тому, как резко он сменил религиозную ориентацию. Несколько раз допытывался о причинах, но вразумительного ответа так и не получил. А поскольку научно ущучить моего наставника в отношении птеродактиля не вышло, значит, и здесь может оказаться какой-то, неведомый мне смысл, и критиковать друга за такой поворит я не вправе. Юре лучше знать. Он имеет дело с невидимыми страшными силами, которые могут сделать нашу жизнь лучше или уничтожить ее вовсе. У нас любой верующим станет, обронил он как-то, рассказывая о светящемся радиоактивном озере. Жуть какая-то, а они, ничего, работают. Спирт помогает.
   В общем, решили мы откликнуться на призыв Партии и Правительства и Пасху – светлый праздник Воскресения Христова встретить по-божески и с коммунистическим огоньком.
   Начали встречать у Леши. Но когда мы к нему пришли, он уже встречал вместе со своей голубоглазой «домработницей». Потом «домработница» пошла домой, а мы трое отправились к старообрядцам на Преображенку. «Народ там солидный!» – похвалил Юра тамошних прихожан.
   Остатки грязного снега жались по темным углам, когда мы три друга, изрядно поддатые и с бутылками коньяка по карманам вывалились из лешиной квартиры на улицу. Что интересно, одежду у нас шьют так, что бутылка водки или коньяка во внутренний карман влезает и сидит, как будто там и была, а шампанское – нет, как ни пихай! Поэтому мы его тогда и не уважали. А когда идешь на праздник и в руках у тебя ни плаката, ни портрета, ни знамени, а в кармане полная бутылка, то и настроение праздничное, и мысли масштабные, и разговоры не о том, можно ли совместить мясо и коммунизм.
   Леша всегда был православным. Ни в экзистенциализм, ни к даосам его не заносило. И вообще, как я определил, заносы у него территориально-сексуального характера. В остальном он человек традиций.
   Интеллигентно беседуя мы потихоньку приближались к месту празднования. Несмотря на разные веры, взгляды, партийность и пристрастия все трое время от времени останавливались в укромном месте и, не спеша как солидные люди по несколько глотков попивали коньяк, причем обязательно с тостом, и шли дальше. На подходе Леша произнес последний тост:
   – Выпьем за летающего проповедника великой религии Даосизм – преддверия христианства! За птеродактиля!
   – Хоть здесь-то, – вздохнул Юра, кивая на церковь, – не кощунствуй! За Православие и Святую Троицу!
   Я расширил тост, предложив почтить всю мезозойскую культуру, Даосизм, Христианство, экзистенциализм, ну, и чтоб мне квартиру дали.
   Допив остатки коньяка мы покидали бутылки на клок грязного снега и вошли в церковь.
   Народу полно, и люди, действительно, в основном солидные, а поднос с пожертвованиями, торжественно плывший над головами, переполнен крупными купюрами. Время от времени он опорожнялся и снова плыл, и снова наполнялся. Мы, кстати, тоже бросили немного мелочи, вызывающе звякнувшей среди шелеста 10 и 25-рублевок. Несмотря на праздник, люди все были трезвыми. На наш взгляд. Какими были мы на их взгляд, сказать не берусь, но, похоже, последняя бутылка оказалась решающей, переполнившей чашу.
   В церкви той, надо сказать, нет электричества. И не потому что коммунисты ток отключили – старообрядцы – не положено. Повсюду свечи горят, и даже главная люстра как огромный подсвечник. Ближе к двенадцати ее опустили и служащие или как там они называются, стали менять сгоревшие свечи на новые. Интересно! Вслед за Юрой мы с Сашей протиснулись к люстре поближе и стали наблюдать. И вдруг вижу: наш главный верующий, раздвинув старообрядцев, протиснулся к люстре вплотную, вдохнул в себя побольше воздуха и стал изо всех сил задувать свечи, и догорающие и новые. Я сначала подумал, что чего-то не понимаю – новые-то зачем!? А потом стыдно стало. И Саше, наверное, тоже стыдно. Забыли, что у друга день рождения! Мы поспешили протиснуться к люстре и тоже начали старательно задувать свечи.
   Представить себе подобную ситуацию в обычной православной церкви, да еще где-нибудь в центре, да еще, если там главный поп – майор, а то и полковник КГБ – что бы с нами было?! Да и свечи там электрические. Но старообрядцы – я их после этого еще больше уважать стал – народ, действительно, солидный и серьезный. Мы даже ничего понять не успели. Смотрим: вокруг дома, над нами небо. Воздух свежий, прохладный. И тишина! Так хорошо стало нам с Юрой! А Саше не очень. В укромном уголке он проблевался и, почувствовав облегчение, отправился домой, заверив нас, что он уже в порядке и помнит, где живет. Мы тоже полюбовались звездами, и направились по ночной Москве к юриному дому, по пути аккуратно поджигая мусор во всех, попадавшихся по пути контейнерах. То есть поджигал Юра. Я сначала даже пытался его отговаривать, потом бросил. Бесполезно – пьяный человек, к тому же одержимый идеей. «Мусор надо сжигать! – бубнит. – Сделаем Москву образцово-показательным городом! Очистим ее от мусоров!» – бубнит и поджигает, бубнит и поджигает. Даже те контейнеры, которые совсем не по пути! Убежит с проспекта вглубь улицы или переулка и поджигает, а я – жди! И вообще, я заметил, отношение к милиции у него очень нехорошее. Может, потому что она его игнорируют, а ему для богатства опыта необходимо провести ночь в обезьяннике или 15 суток – с метлой на свежем воздухе, чтобы потом отразить и эту сторону действительности. Что интересного?!
   Путь неблизкий, мы и не спешили. Шли по проспекту и поджигали. А на перекрестке стоял милиционер. Но мы его не видели. Крупный парень с честным провинциальным лицом, добросовестно относящийся к своим обязанностям, неожиданно вышел из темноты.
   – Документы, пожалуйста!
   Документов, конечно, не было, а запах, конечно, был. Причем на весь проспект.
   – Почему поджигаем? – строго спросил милиционер.
   – Мы?!
   – Да, вы!
   – Не-е! – замотали мы головами.
   – А это что? – милиционер кивнул вдоль проспекта, и мы оглянулись на пройденный путь.
   Безбрежная синяя ночь над огромным спящим городом, и вереница пылающих костров, длинной цепочкой уходящая к горизонту.
   Было в этом что-то выходящее за рамки реализма, созвучное христианской мистике – то ли светящийся путь Спасителя, вернувшегося на Землю своим вторым пришествием, то ли… Ближние яркие огни плавно переходили в дальние слабо мерцающие и уже в дым совсем далеко. Чистый свет апрельских звезд и красновато-мерцающе-дымящий наших костров – нет, это скорее походило на земной путь сатаны.
   – Красиво! – сказал удивленный Юра. – Это ж надо, что делают, а! Кто это интересно?
   – Да здесь кроме вас ни одного человека нет! – повел головой по сторонам милиционер. – Я за вами давно наблюдаю. – и уставился на меня.
   – Да у меня даже спичек нет! – я со всей откровенностью хлопнул обеими ладонями по карманам. – Я курить бросил.
   – А у него? – милиционер перевел взгляд на Юру.
   – А у меня откуда?! Я тоже бросаю, – и с неподходящей случаю откровенностью повторил мой жест.
   Веселым пасхальным звоном в полу-пустом коробке красноречиво громыхнули спички.
   – Это ж надо! – удивился Юра. – Кто мне их подсунул?
   Милиционер удовлетворенно кивнул.
   – Ваши белые плащи за пять километров видны, – сказал и вызвал по рации патрульную машину.
   Как же мне это не понравилось! А Юра – хоть бы хны! Ни малейшего беспокойства. В предвкушении нового приключения он с удовольствием и без всякого приглашения сам открыл дверь и полез в подъехавший милицейский УАЗик. Меня даже зло взяло.
   – Мусор поджигали, – объявил постовой наше преступление.
   В машине Юра устроился поудобней и заухмылялся. Это уже было слишком! Он будто радовался, что так получилось. Но не до такой же степени он пьян?! Я разозлился не на шутку. Представить только! Люди с высшим образованием: у одного двое детей, серьезная работа в закрытом институте, другой – член Партии, читает лекции коммунистам и шефствует над пьяницами, – темной ночью в пьяном виде бродили по Москве и поджигали мусор, за что и были арестованы! Как я своим подшефным в глаза смотреть буду!? Они после этого совсем сопьются! На мне же ответственность! И за пьяниц, и за количество железобетона, и за создание материальной базы и за коммунистов, которые хотят во что бы то ни стало разобраться, от кого произошел человек!
   Но делать нечего, злой как черт я полез за Юрой, тем более милиционеры начали поторапливать. Только сел, засвиристела рация. Главный о чем-то с кем-то переговорил и, очевидно, получив известие о более серьезном нарушении порядка, обернулся.
   – Ладно, вылезайте! – сказал. – Повезло вам.
   Я вылетел как пробка, но совершенно трезвый. Юра вылезал медленно и неохотно. Физиономия – будто ему праздник испортили. Да еще и бубнил недовольным голосом что-то вроде – вот, мол, наша милиция – даже забрать как следует не может!
   До дома добрались уже без приключений, попили зверобою и улеглись.
   Утром просыпаюсь – мысль! Одна, но настырная.
   – Юр, – спрашиваю, – когда у тебя день рождения?
   Для раннего утра, да на дурную голову вопрос, может, и не простой. Юра честно попытался вспомнить, но ответил приблизительно:
   – Ну… это… Осенью. А что?
   Меня снова зло взяло.
   – Какого же ты хрена тогда свечи задувал?!
   Он почесал затылок, вспоминая.
   – Да это я просто… Посмотреть, как они отреагируют.
   – Зачем?
   – Ну-у, интересно же.
   – И как они отреагировали?
   – А ты что, не помнишь?
   – Нет.
   Юра наморщил лоб, подумал, вздохнул.
   – У меня этот момент тоже как-то выпал из памяти.
   Шел я по утреннему – Христос Воскресе! – городу и недоумевал. Ну как так можно?! На полном серьезе, с неподдельным воодушевлением говорить о христианстве, восхищаться духовными подвигами исихастов, с нравоучительным видом рассказывать о православных подвижниках – и с пьяной мордой в храм Божий?! Да еще и свечи задувать! Ну, ладно, я – в церковь не хожу, креститься не умею, а потом, я еще и коммунист, и немного даос. И дул не так сильно. Ну, а он-то?!
   Не понимаю!

Эти странные встречи…

   Он вышел неожиданно из-за угла торгового центра. В серой неброской, но модной то ли куртке, то ли плаще. Пространства для маневра не было. Я настороженно поздоровался. Он сдержанно кивнул в ответ.
   – С работы? – спросил, демонстративно посмотрев на часы.
   – Из булочной, – я взглядом указал на пакет с четвертинкой Бородинского и куском вареной колбасы. – Потом в магазин зашел.
   – Сегодня разве не работаете?
   – В ночь.
   – Весь завод так?
   – Да. У нас три смены.
   – И во сколько ночная смена начинается?
   – В двенадцать.
   – А заканчивается?
   – Пол-восьмого.
   – И так всю неделю?
   – Да.
   – А потом? Какой у вас график?
   – Неделя в ночь, неделя – вечер, неделя с утра.
   – Чем в свободное время занимаетесь?
   – Да так, ничего особенного. В кино хожу. На выставки иногда.
   Я покорно стою перед ним и добросовестно отвечаю на вопросы о работе, опуская железный занавес, за которым часы моего, если это можно назвать, досуга. Нехватало еще, чтобы к Юре прицепились или к Лешке. И в то же время надо дать им понять, что я ничего не скрываю и скрывать не собираюсь, что я чист и прозрачен, как стекло перед Пасхой в окне у хорошей хозяйки, и очень их боюсь. Так сильно, что не буду расклеивать антиправительственные листовки на стенах домов, не буду выходить с протестным плакатом, не буду распространять антисоветскую литературу и вообще не буду делать ничего, что касается неусыпных забот их конторы.
   Ни о чем не беспокойтесь, «дорогие товарищи», человек я для вас совершенно ненужный. Более того, можете поставить себе галку – после нашей с вами профилактической беседы я изо всех сил стараюсь вести себя как добропорядочный гражданин, вовремя преодолевший собственные заблуждения и растленное влияние Запада. Вы, действительно, меня подкорректировали. И в своих отчетах можете смело записать – «перевоспитан». Со своей стороны искренне желаю вам получить за меня премию.
   Он корректно кивает, завершая беседу, и мы расходимся, каждый в свою сторону. А я лихорадочно соображаю, случайна эта встреча или нет. За последнее время я ничего такого по их ведомству не натворил. Скорее всего он просто обедал в кафе. И вид у него такой – послеобеденный. Случайность? Или все-таки что-то ляпнул нечаянно, а кто-то опять настучал? Наверное, все-таки случайность. Мы оба обедаем в торговом центре, только я в столовой, а он в кафе. Но я еще и на работу хожу этой дорогой. Спонтанная профилактика все же лучше, чем являться по повестке. И все равно, не нравятся мне эти встречи.
   Но снова мы встретились у торгового центра. И снова он подробно спрашивал – уточнял график моей работы и свободного времени. В кино хожу, снова отвечал я. Два года уже там не был.
   – А как с квартирой? – вдруг он спросил. – Не получили еще?
   – Нет.
   – Обещают?
   Мне уже давно никто ничего не обещает. На родном комбинате начальство вовсю торгует жильем, но таких денег у меня нет. Однако потихоньку надеюсь заработать. Коплю на взятку. Но это не его дело.
   – Да, – киваю, – обещают.
   – И какие перспективы?
   – Трудно сказать.
   – Может вам лучше уехать? Под Можайском свиноферма есть. Прогрессивное производство. Люди требуются. Общежитие дают.
   – Меня там никто не ждет, – отвечаю сдержанно.
   «Какое твое собачье дело, гаденыш! – кипит мой разум возмущенный. – Вы мне еще будете жизнь планировать, захребетники! Вы, гады, живете в квартирах, которые я строю. Хотите, что бы я еще и кормил вас!»
   Но волю чувствам давать нельзя. Я вне закона. Уже который год. Живу не там, где прописан, а прописан там, где меня вообще никто никогда не видел. С их подачи и у милиции найдутся ко мне вопросы.
   Затянувшееся межсезонье. Будто все времена года свалялись в грязновато-серое, вязкое месиво, в котором трудно двигаться, знобит и в тело проникает гнилая промозглость. Нескончаемое безвременье – слипшиеся зимо-лето-осени. И ни одной весны! И никакого кино! И руки опускаются от усталости и безнадеги. Все пути перекрыты и воздуха не хватает! Как в той лодке, под страшными километрами черной воды и арктических льдов – «We all live in a devilish submarine»! И выхода нет.
   Нет и выбора.
   Но не смотря ни на что, идет отчаянный поиск нездешнего света в темно-буром пространстве. Мы даже не листья, мы водоросли, которые пытаются выработать хлорофилл, чтобы жизнь не засохла! Каждый случайный фотон как подарок судьбы. Трудно ему пробиться в глубины безмолвия. Столько лет в этом красном кровавом, что давно уже побурело, потемнело и не пропускает живого света!
   Поиск продолжается в условиях плохой видимости и повышенного давления.
   Словно в волшебной сказке прозвучал властный голос: «Поди туда, не знаю, куда! Принеси то, не знаю, что!»
   Двигаю контроллеры крана, или цепляю-отцепляю тяжелые блоки, читаю лекции коммунистам или перевоспитываю пьяниц, обсуждаю свои или чужие творения на лито, поиск продолжается. И слава богу, я не один. Словно локаторы в поисках внеземных цивилизаций мы пытаемся ощутить и зафиксировать никому неведомые импульсы Вселенной и передать их во времени и пространстве, даже не пытаясь узнать, кому и зачем. Закон Природы! И никакие старые придурки со всеми своими холуями не смогут этого остановить! Редкие глотки воздуха – наши семинары и книги, которых нет ни в магазинах, ни в библиотеках, но которые в рукописях, многократно сожженных и запрещенных, ходят в нашей подводной среде.
   Эволюция продолжается!
   Несколько человек из нашего лито собрались пообщаться у Тани, большого знатока приоритетов и Марксизма-Ленинизма.
   – Нынешние молодые литераторы какие-то очень робкие и пугливые. Потому и пишут: или заведомо в стол, чтобы никто не видел, или откровенную чушь и серятину, – раскритиковала нас танина мама. –
   Чего вы все боитесь?! Сейчас же не расстреливают! Да и сажают не на всю жизнь. Почему у вас такая гипертрофированная самоцензура?! Вы так скоро и говорить разучитесь!
   Критика справедливая. Но я не хочу, чтобы меня сажали! Не картошка я и не свекла! И пока никого не убил. А кого и ограбил, так это было давно. В молодости и по глупости. И всего два раза. Больше не буду.
   Нельзя меня сажать! Я исправился. А мои отражательные способности, если и вредные, все равно не востребованы и никого не интересуют. Зато я создаю материальные ценности, а их у нас хронически не хватает! Моя ценность для общества и относительная гарантия безопасности в этом и состоит. Я реальная надежда многих коренных и не очень москвичей на лучшую жизнь. Нас мало. На заводе не хватает рабочих рук! Какой нормальный человек пойдет работать на ЖБИ?! Только бывшие зэки, чтобы восстановить прописку, лимита, чтобы ее получить и заложники собственной мечты об отдельной квартире – договорники! Мы почти бескорыстны и абсолютно бесправны. Где еще Родина отыщет таких?! Нас беречь надо, а не сажать! Думаю, Контора со мной согласна. Потому и не сажают! Да и какой смысл? Условия не лучше, контингент не хуже. Когда устраивался, в отделе кадров разговорился с парнем. Он отсидел три года, пришел к нам на завод, поработал два месяца и увольнялся. «Не советую, – сказал по-дружески. – Через месяц сам уйдешь. В лагере и то легче».
   Я не ищу легких путей.
   Но, чтобы выжить, разделился на две ипостаси и сушествую как Российский двуглавый орел – в одной лапе крюк, в другой – авторучка, одна голова занята строительством, другая – отражением. А хвост один.
   Может быть, это выглядит как-то странно с моей стороны, несовременно и неинтеллигентно, может быть, я даже не прав, но я не хочу, чтобы меня сажали!
   Этим ребятам я откровенно признался – бороться ни с кем не собираюсь ни пером, ни шпагой. И это правда! Все, кто растопырился на пути прогресса, будут сметены потоком перемен! Мезозой на исходе – динозавры вымирают! Залетит иной раз какой, или заплывет сдуру в территориальные воды – удивит народ и обратно скорей, откуда взялся. Самому стыдно, что он такой, а сделать уже ничего не может – эволюция просвистела мимо! Я, спасибо Юре, стараюсь держаться в живом потоке, а если что и неправильно в моем методе отражения – это не нарочно. Поправить – пожалуйста! Но не сажать!
   Некоторые сами спешат пострадать в борьбе с режимом. Меня тоже приглашали. Пока не поздно, мол. Вольному – воля! Мазохисты, как и прочие, тоже имеют право на свой кусочек счастья. Но это не мой путь. Я даже не понимаю, почему нормальный человек должен страдать от своего государства!
   Потому что оно плохое, тоталитарное?
   Я не могу однозначно утверждать, что оно плохое. Какое есть. Не надо с ним связываться! Нормальный человек должен держать дистанцию! И вообще, лучше иметь дело с людьми, а не с государством. Я его покритиковал по молодости – оно стало ко мне придираться. Не трогал бы – не приставало! Сам виноват.
   «Государство нарушает права человека»?!
   Что за детский лепет! Какие в России у человека права?! У нас возможности! Или они есть, или их нет. Заслужил – есть, нет – нет. Влип – кричи громче: «Начальник, виноват, больше не буду!» – если не сильно. Влип сильно, ори изо всех сил: «Я в это время был совсем в другом месте, а в этом месте был совсем другой человек, и совсем в другое время! И вообще, меня постоянно с кем-то путают! Когда это безобразие прекратится?!»