Здесь собралось очень много народа. Неподалёку стоял бульдозер, возле него Абдушукуров совещался с колхозниками.
Через полчаса Абдушукуров объявил, что ломать могилу будут не бульдозером, а просто разберут кетменями.
На землю упал первый кирпич. Ничего страшного не случилось: земля не провалилась, небо не раскололось.
Кирпич за кирпичом разобрали куполообразное надгробие. Перед глазами присутствующих появилось небольшое углубление в середине гробницы. В нём лежали какие-то кости и череп…
Толпа некоторое время поражённо молчала, разглядывая останки святого, потом все вдруг разом заговорили и начался спор.
— Это ведь останки лошади! — кричали одни.
— Нет, это кости осла! — возражали другие. Вы не представляете, что дальше было. Люди кричали, что это позор, что столько лет какие-то мошенники морочили людям головы, божились, что теперь никто не будет верить в аллаха.
А народу всё прибывало и прибывало. Даже из соседнего района приехали на машинах и велосипедах. Кто-то дёрнул меня за рукав. Оглянулся — бабушка. Накинула на голову старый отцовский чапан и тоже явилась полюбоваться на «останки святого».
— Что ты здесь делаешь, Хашим? — спросила она тихо.
— Святому поклониться пришёл, — ответил я смеясь.
Бабушка молча отошла в сторону.
— Это дело надо прояснить до конца, товарищи! — закричал пожилой колхозник, поднявшись на каменные ступени гробницы. — У меня есть предложение. В горах, недалеко отсюда, живёт стотридцатичетырёхлетний старец. Дедом Кабулом его зовут. При встречах он всегда смеётся, говорит:
«Ну как поживаете, поклоняющиеся ослу?» Видать, этот старец знал, что в гробнице зарыт обыкновенный осёл…
— Надо привезти старика, пусть расскажет нам правду!
— Надо послать за ним машину. Сейчас же! — закричали все.
— Вы знакомы с этим стариком, вот вы и поезжайте за ним, — предложил Абдушукуров пожилому колхознику.
Тот сел в «газик» и укатил в горы.
Скоро он вернулся. Деда Кабула вывели под руки на возвышенность у могилы.
— Старость — не радость, дети мои… — начал он, тяжело дыша, — дайте немного отдышаться… А дело вы сделали, вижу, доброе… — Он кинул взгляд на гробницу и продолжал более бодрым голосом: — Было это давным-давно, дети мои. Уж теперь и не припомню, сколько лет тому назад. То ли сто лет, то ли больше прошло — не помню, но было мне тогда лет восемь… Неподалёку отсюда жил одинокий старик Рахим-дровосек. Ничего у него не было, кроме единственного осла. Развозил он на нём дрова по кишлакам, тем и кормился, бедняга. Но бедного человека, известно, на каждом шагу несчастья подстерегают. Спускался как-то Рахим с гор, и вдруг вот на этом самом месте осёл оскользнулся, упал и сломал себе хребет. Горевал старик очень. Потом с почестями похоронил осла, а могилу обложил невысокой стеной. В это время с гор спустились какие-то незнакомые люди. «Не уставать вам, дедушка, — сказали они. — Кто здесь почивает, мир его праху?» — «Кормилец мой, — ответил старик плача. — Двадцать лет кормил меня, родимый. И похоронил я его сегодня, святого длинноухого».
Пожалели путники старика, дали ему несколько монет и пошли своей дорогой. А старик остался здесь, потому что идти ему было некуда, негде достать кусок хлеба… Вскоре он умер, а к могиле пристроился шейх Азизхан. Он подновил гробницу. Насадил вокруг тополя и чинары, объявил, что здесь похоронен святой Узункулак, мученик во имя аллаха…
Народ тогда был тёмный, верил во всё, что обещало ему счастье, пусть хоть на том свете. Вот и стали люди стекаться к «святейшей» могиле на поклонение, надеясь молитвами облегчить свою участь. Азизхан был жесток и могущественен. Уничтожил он всех, кто осмеливался сказать, что здесь покоятся кости обыкновенного осла. Со временем всё забылось, стёрлось из памяти… Эгей, дети мои, немало повидали эти камни, на которых мы сейчас стоим. И ишаны творили здесь свои чёрные дела, и басмачи гуляли с оголёнными саблями…
Все слушали рассказ деда Кабула с большим вниманием. И будто не старый дед говорил, а сама история…
И ЛИСТЬЯ АПЛОДИРОВАЛИ ЕМУ
Часть третья
Большое угощение
Звени, мой звонок, звени!
Через полчаса Абдушукуров объявил, что ломать могилу будут не бульдозером, а просто разберут кетменями.
На землю упал первый кирпич. Ничего страшного не случилось: земля не провалилась, небо не раскололось.
Кирпич за кирпичом разобрали куполообразное надгробие. Перед глазами присутствующих появилось небольшое углубление в середине гробницы. В нём лежали какие-то кости и череп…
Толпа некоторое время поражённо молчала, разглядывая останки святого, потом все вдруг разом заговорили и начался спор.
— Это ведь останки лошади! — кричали одни.
— Нет, это кости осла! — возражали другие. Вы не представляете, что дальше было. Люди кричали, что это позор, что столько лет какие-то мошенники морочили людям головы, божились, что теперь никто не будет верить в аллаха.
А народу всё прибывало и прибывало. Даже из соседнего района приехали на машинах и велосипедах. Кто-то дёрнул меня за рукав. Оглянулся — бабушка. Накинула на голову старый отцовский чапан и тоже явилась полюбоваться на «останки святого».
— Что ты здесь делаешь, Хашим? — спросила она тихо.
— Святому поклониться пришёл, — ответил я смеясь.
Бабушка молча отошла в сторону.
— Это дело надо прояснить до конца, товарищи! — закричал пожилой колхозник, поднявшись на каменные ступени гробницы. — У меня есть предложение. В горах, недалеко отсюда, живёт стотридцатичетырёхлетний старец. Дедом Кабулом его зовут. При встречах он всегда смеётся, говорит:
«Ну как поживаете, поклоняющиеся ослу?» Видать, этот старец знал, что в гробнице зарыт обыкновенный осёл…
— Надо привезти старика, пусть расскажет нам правду!
— Надо послать за ним машину. Сейчас же! — закричали все.
— Вы знакомы с этим стариком, вот вы и поезжайте за ним, — предложил Абдушукуров пожилому колхознику.
Тот сел в «газик» и укатил в горы.
Скоро он вернулся. Деда Кабула вывели под руки на возвышенность у могилы.
— Старость — не радость, дети мои… — начал он, тяжело дыша, — дайте немного отдышаться… А дело вы сделали, вижу, доброе… — Он кинул взгляд на гробницу и продолжал более бодрым голосом: — Было это давным-давно, дети мои. Уж теперь и не припомню, сколько лет тому назад. То ли сто лет, то ли больше прошло — не помню, но было мне тогда лет восемь… Неподалёку отсюда жил одинокий старик Рахим-дровосек. Ничего у него не было, кроме единственного осла. Развозил он на нём дрова по кишлакам, тем и кормился, бедняга. Но бедного человека, известно, на каждом шагу несчастья подстерегают. Спускался как-то Рахим с гор, и вдруг вот на этом самом месте осёл оскользнулся, упал и сломал себе хребет. Горевал старик очень. Потом с почестями похоронил осла, а могилу обложил невысокой стеной. В это время с гор спустились какие-то незнакомые люди. «Не уставать вам, дедушка, — сказали они. — Кто здесь почивает, мир его праху?» — «Кормилец мой, — ответил старик плача. — Двадцать лет кормил меня, родимый. И похоронил я его сегодня, святого длинноухого».
Пожалели путники старика, дали ему несколько монет и пошли своей дорогой. А старик остался здесь, потому что идти ему было некуда, негде достать кусок хлеба… Вскоре он умер, а к могиле пристроился шейх Азизхан. Он подновил гробницу. Насадил вокруг тополя и чинары, объявил, что здесь похоронен святой Узункулак, мученик во имя аллаха…
Народ тогда был тёмный, верил во всё, что обещало ему счастье, пусть хоть на том свете. Вот и стали люди стекаться к «святейшей» могиле на поклонение, надеясь молитвами облегчить свою участь. Азизхан был жесток и могущественен. Уничтожил он всех, кто осмеливался сказать, что здесь покоятся кости обыкновенного осла. Со временем всё забылось, стёрлось из памяти… Эгей, дети мои, немало повидали эти камни, на которых мы сейчас стоим. И ишаны творили здесь свои чёрные дела, и басмачи гуляли с оголёнными саблями…
Все слушали рассказ деда Кабула с большим вниманием. И будто не старый дед говорил, а сама история…
И ЛИСТЬЯ АПЛОДИРОВАЛИ ЕМУ
Вот и пошли мои дела на лад. Даже бабушка оставила меня в покое. Решила, наверно, что я достаточно перевоспитался. Это я понял сегодня, когда она, кряхтя, вылезла из постели на утреннюю молитву.
— Бабушка, может, мне тоже помолиться? — спросил я нарочно. — Я ведь научился у Янгока нескольким молитвам…
— Спи, сынок, спи, — ответила бабушка. — Довольно и того, что я, старая, шестьдесят лет поклонялась ослу. А молюсь я теперь так себе, для физ… физкультуры… так, что ли, говорят?!
В общем, бабушка оставила меня в покое. Только иногда попросит что-нибудь сделать по хозяйству или сбегать в магазин. Вот как сейчас, например. Послала за мылом. По дороге в сельмаг я встретил Закира. После той ночи, когда мы охотились на «дивов», я его не видел. На плече он тащил длинную неструганую доску.
— Что ж ты теперь будешь делать без муллы Янгока? — ухмыльнулся Закир, останавливаясь.
Никогда бы не подумал, что этот толстячок способен ехидничать.
— Пойду с тобой охотиться на дивов.
— Дудки! — сказал Закир и бросил доску на землю. — Я теперь на такое дело не пойду, дружище. Пустое баловство. И вообще буду подальше держаться от тебя. Ариф -это другое дело. Он помог мне в седьмой класс перейти. Я и русский сдал, и алгебру.
— Значит, ты теперь хорошо считаешь?
— Да, дружище, даже не представляешь, как я это делаю. Кабулов говорит, что из меня выйдет толк.
— Ага! А сколько будет, если я тебе дам пинка, два раза заеду по уху, трижды пройдусь кулаком по спине и всё это помножу на пять?
— Ты что, дружище, бить меня хочешь? — удивился Закир.
— Нет, но ты всё же посчитай…
— Всего будет… погоди, убери кулак — думать мешает… Всего будет… тридцать пинков, тумаков и кулаков…
— Молодец, правильно сосчитал. А куда ты несёшь это бревно?
— Это не бревно, а доска, — пояснил Закир с важностью и рассказал, что, после того как потерял деньги, Ариф раз думал покупать шкаф, а решил смастерить книжную полку своими руками. Оказывается, самодельная полка в тысячу раз лучше, чем какой-то там фабричный шкаф.
— Уж вы намастерите, представляю! — хмыкнул я.
— А что! Ариф знаешь какой мастер! И добрый очень. Он, например, уже составил список будущих читателей своей будущей библиотеки. Он и тебя записал. Говорит, если Хашимджан захочет — пусть берёт, читает интересные книги. Мы только малышам решили не давать книг. Знаешь ведь, попадётся им в руки книжка, так они сразу листки с картинками вырывают.
Я взялся за один конец доски.
— Пошли, оттащим это бревно на пару…
Ариф трудился вовсю. Весь двор был завален стружками, обрезками досок и разным инструментом. Нижняя часть полки, оказывается, уже готова.
— Кладите сюда, — приказал Ариф. Потом добавил: — И подметите двор. Скоро мама придёт…
— А почему ты не стругаешь доски? — поинтересовался я.
— Так лучше, — деловито ответил Ариф. — Когда доски шершавые, книги прочнее лежат, не падают на пол…
Мы с Закиром принялись убирать двор, а Ариф стал сколачивать другую часть полки.
Через час всё было готово, но я не стал дожидаться, когда Ариф разложит свои книги. Из-за дувала уже давно слышался сердитый голос моей бабушки: «И куда этот сорванец запропастился? Его бы за смертью посылать, а не за мылом!» Но я опять не дошёл до магазина. Сзади на велосипеде появился Мирабиддинходжа и спрыгнул на землю.
— Подожди, друг, мне с тобой посоветоваться надо! Ко мне уже обращаются даже за советами, ничего себе!
— О чём посоветоваться? — спросил я, напуская на себя важность. — Спрашивай, отвечу…
Мирабиддинходжа с таинственным видом оглянулся:
— Вначале поклянись, что никому не раскроешь мою тайну!
Я поклялся.
— Сегодня ночью я хочу убежать из дома, — сказал Мирабиддинходжа шёпотом.
— Посоветуй мне, как это лучше сделать. Ведь ты уже убегал однажды, опыт имеешь…
— А зачем тебе бежать-то?
— Плохи мои дела, друг. — Мирабиддинходжа потёр глаза и повторил: — Плохи мои дела, очень плохи. Ты поклялся никому не говорить, и поэтому я открою тебе одну страшную тайну: недавно я видел дедушку Азраиля. Вначале он хотел убить меня, а потом раздумал, загнал в кувшин и побил немного для острастки. А наказывал он меня за то, что лгу. «Если ещё раз соврёшь, — сказал дедушка Азраиль на прощание, — непременно убью тебя!»
— Ну? — деланно удивился я.
— Ей-богу! Я старался не лгать. Да и мать больше не заставляла после того, как пришли больные и… — Мирабиддинходжа прыснул в кулак, но тут же стал серьёзным. — Теперь она снова хочет заставить меня лазить в кувшин и кричать «аминь». Говорит, раз нет Янгока, все пойдут к нам. — Мирабиддинходжа тяжело вздохнул, вытер кулаком слезы. — А я не хочу больше в кувшин лазить. И врать не хочу. Боюсь, опять явится дедушка Азраиль. Второй раз он мне не простит. Обязательно убьёт.
— Не огорчайся, друг, найдём выход.
— Мне теперь совсем жить не хочется, — продолжал Мирабиддинходжа, потягивая носом. — Дома мать ругает, а то и колотит чем попало, и в школе покоя нету… Я никому не говорил, что меня оставили на второй год… в шестом классе. Потому что все считают, что я пустоголовый. А мне знаешь как учиться хочется, и без двоек. А двоечником я стал из-за того, что сидел в кувшине и кричал «аминь». Помоги, друг, мне добрым советом, скажи, в какую сторону мне лучше бежать, где спрятаться, чтобы никто меня не нашёл. Никто, никто, как вот тебя… Ты же очень ловкий и добрый парень…
Знаете, иногда на меня такое находит, что я начинаю говорить очень красиво и убедительно, дальше уж некуда. Тогда все слушают разинув рты. Будто это и вовсе не Хашимджан говорит, а какой-нибудь лектор из района. За полчаса я легко отговорил Мирабиддинходжу убегать из дома, убедил, что это очень хорошо — ещё годик поучиться в шестом классе.
— Мы сядем с тобой на одну парту у окна. Будем крепко дружить, — говорил я с жаром. — Меня в этом году наверняка изберут старостой. Тогда я назначу тебя председателем санкомиссии. Потому что ты хороший парень. Вот увидишь, мы с тобой заживём душа в душу. А с матерью твоей я сам поговорю. Сегодня же. Не будет она больше заставлять тебя лазить в кувшин и кричать «аминь»! Будь спокоен!
— Ты настоящий друг, Хашимджан! — растроганно воскликнул Мирабиддинходжа.
— Значит, договорились. Дай руку, будущий председатель санитарной комиссии!
Я крепко пожал Мирабиддинходже руку, посадил его на велосипед и отправил домой. Потом пошёл своей дорогой.
Надо же когда-нибудь принести бабушке мыло! А насчёт того, как быть с тётушкой Сарохон, я не беспокоился. Посложнее дела бывали. И то всё кончалось благополучно. И теперь будет нормально. Ведь у меня есть волшебная шапочка. Моя дорогая, верная волшебная шапочка. И с нею мне не страшны никакие испытания!
Я шёл по пыльной кишлачной улице, и деревья, что растут вдоль арыка, кивали мне своими ветками и будто бы хлопали в ладоши: «Правильно, Хашимджан, правильно! Тебя испытаниями не испугать!»
— Бабушка, может, мне тоже помолиться? — спросил я нарочно. — Я ведь научился у Янгока нескольким молитвам…
— Спи, сынок, спи, — ответила бабушка. — Довольно и того, что я, старая, шестьдесят лет поклонялась ослу. А молюсь я теперь так себе, для физ… физкультуры… так, что ли, говорят?!
В общем, бабушка оставила меня в покое. Только иногда попросит что-нибудь сделать по хозяйству или сбегать в магазин. Вот как сейчас, например. Послала за мылом. По дороге в сельмаг я встретил Закира. После той ночи, когда мы охотились на «дивов», я его не видел. На плече он тащил длинную неструганую доску.
— Что ж ты теперь будешь делать без муллы Янгока? — ухмыльнулся Закир, останавливаясь.
Никогда бы не подумал, что этот толстячок способен ехидничать.
— Пойду с тобой охотиться на дивов.
— Дудки! — сказал Закир и бросил доску на землю. — Я теперь на такое дело не пойду, дружище. Пустое баловство. И вообще буду подальше держаться от тебя. Ариф -это другое дело. Он помог мне в седьмой класс перейти. Я и русский сдал, и алгебру.
— Значит, ты теперь хорошо считаешь?
— Да, дружище, даже не представляешь, как я это делаю. Кабулов говорит, что из меня выйдет толк.
— Ага! А сколько будет, если я тебе дам пинка, два раза заеду по уху, трижды пройдусь кулаком по спине и всё это помножу на пять?
— Ты что, дружище, бить меня хочешь? — удивился Закир.
— Нет, но ты всё же посчитай…
— Всего будет… погоди, убери кулак — думать мешает… Всего будет… тридцать пинков, тумаков и кулаков…
— Молодец, правильно сосчитал. А куда ты несёшь это бревно?
— Это не бревно, а доска, — пояснил Закир с важностью и рассказал, что, после того как потерял деньги, Ариф раз думал покупать шкаф, а решил смастерить книжную полку своими руками. Оказывается, самодельная полка в тысячу раз лучше, чем какой-то там фабричный шкаф.
— Уж вы намастерите, представляю! — хмыкнул я.
— А что! Ариф знаешь какой мастер! И добрый очень. Он, например, уже составил список будущих читателей своей будущей библиотеки. Он и тебя записал. Говорит, если Хашимджан захочет — пусть берёт, читает интересные книги. Мы только малышам решили не давать книг. Знаешь ведь, попадётся им в руки книжка, так они сразу листки с картинками вырывают.
Я взялся за один конец доски.
— Пошли, оттащим это бревно на пару…
Ариф трудился вовсю. Весь двор был завален стружками, обрезками досок и разным инструментом. Нижняя часть полки, оказывается, уже готова.
— Кладите сюда, — приказал Ариф. Потом добавил: — И подметите двор. Скоро мама придёт…
— А почему ты не стругаешь доски? — поинтересовался я.
— Так лучше, — деловито ответил Ариф. — Когда доски шершавые, книги прочнее лежат, не падают на пол…
Мы с Закиром принялись убирать двор, а Ариф стал сколачивать другую часть полки.
Через час всё было готово, но я не стал дожидаться, когда Ариф разложит свои книги. Из-за дувала уже давно слышался сердитый голос моей бабушки: «И куда этот сорванец запропастился? Его бы за смертью посылать, а не за мылом!» Но я опять не дошёл до магазина. Сзади на велосипеде появился Мирабиддинходжа и спрыгнул на землю.
— Подожди, друг, мне с тобой посоветоваться надо! Ко мне уже обращаются даже за советами, ничего себе!
— О чём посоветоваться? — спросил я, напуская на себя важность. — Спрашивай, отвечу…
Мирабиддинходжа с таинственным видом оглянулся:
— Вначале поклянись, что никому не раскроешь мою тайну!
Я поклялся.
— Сегодня ночью я хочу убежать из дома, — сказал Мирабиддинходжа шёпотом.
— Посоветуй мне, как это лучше сделать. Ведь ты уже убегал однажды, опыт имеешь…
— А зачем тебе бежать-то?
— Плохи мои дела, друг. — Мирабиддинходжа потёр глаза и повторил: — Плохи мои дела, очень плохи. Ты поклялся никому не говорить, и поэтому я открою тебе одну страшную тайну: недавно я видел дедушку Азраиля. Вначале он хотел убить меня, а потом раздумал, загнал в кувшин и побил немного для острастки. А наказывал он меня за то, что лгу. «Если ещё раз соврёшь, — сказал дедушка Азраиль на прощание, — непременно убью тебя!»
— Ну? — деланно удивился я.
— Ей-богу! Я старался не лгать. Да и мать больше не заставляла после того, как пришли больные и… — Мирабиддинходжа прыснул в кулак, но тут же стал серьёзным. — Теперь она снова хочет заставить меня лазить в кувшин и кричать «аминь». Говорит, раз нет Янгока, все пойдут к нам. — Мирабиддинходжа тяжело вздохнул, вытер кулаком слезы. — А я не хочу больше в кувшин лазить. И врать не хочу. Боюсь, опять явится дедушка Азраиль. Второй раз он мне не простит. Обязательно убьёт.
— Не огорчайся, друг, найдём выход.
— Мне теперь совсем жить не хочется, — продолжал Мирабиддинходжа, потягивая носом. — Дома мать ругает, а то и колотит чем попало, и в школе покоя нету… Я никому не говорил, что меня оставили на второй год… в шестом классе. Потому что все считают, что я пустоголовый. А мне знаешь как учиться хочется, и без двоек. А двоечником я стал из-за того, что сидел в кувшине и кричал «аминь». Помоги, друг, мне добрым советом, скажи, в какую сторону мне лучше бежать, где спрятаться, чтобы никто меня не нашёл. Никто, никто, как вот тебя… Ты же очень ловкий и добрый парень…
Знаете, иногда на меня такое находит, что я начинаю говорить очень красиво и убедительно, дальше уж некуда. Тогда все слушают разинув рты. Будто это и вовсе не Хашимджан говорит, а какой-нибудь лектор из района. За полчаса я легко отговорил Мирабиддинходжу убегать из дома, убедил, что это очень хорошо — ещё годик поучиться в шестом классе.
— Мы сядем с тобой на одну парту у окна. Будем крепко дружить, — говорил я с жаром. — Меня в этом году наверняка изберут старостой. Тогда я назначу тебя председателем санкомиссии. Потому что ты хороший парень. Вот увидишь, мы с тобой заживём душа в душу. А с матерью твоей я сам поговорю. Сегодня же. Не будет она больше заставлять тебя лазить в кувшин и кричать «аминь»! Будь спокоен!
— Ты настоящий друг, Хашимджан! — растроганно воскликнул Мирабиддинходжа.
— Значит, договорились. Дай руку, будущий председатель санитарной комиссии!
Я крепко пожал Мирабиддинходже руку, посадил его на велосипед и отправил домой. Потом пошёл своей дорогой.
Надо же когда-нибудь принести бабушке мыло! А насчёт того, как быть с тётушкой Сарохон, я не беспокоился. Посложнее дела бывали. И то всё кончалось благополучно. И теперь будет нормально. Ведь у меня есть волшебная шапочка. Моя дорогая, верная волшебная шапочка. И с нею мне не страшны никакие испытания!
Я шёл по пыльной кишлачной улице, и деревья, что растут вдоль арыка, кивали мне своими ветками и будто бы хлопали в ладоши: «Правильно, Хашимджан, правильно! Тебя испытаниями не испугать!»
Часть третья
У МЕНЯ МНОГО ДРУЗЕЙ
Большое угощение
Кажется, было двадцать шестое, нет, вру, двадцать седьмое августа… А может, и не двадцать седьмое… Но это неважно. Главное — стоял очень жаркий, душный день. Ну просто невозможно было дышать. На улицах кишлака ни души. Даже птицы попрятались. Арифова собачка влезла по горло в арык и глубоко и часто дышала, высунув красный язык. Листья деревьев точно вырезаны из жести, не шелохнутся. А нам духотища нипочём: наелись персиков из сада Мирзы-бобо, накупались в речке, пока не посинели, и теперь валялись на песке, грелись. Вдруг на горизонте появилась моя сестричка Донохон. Кричит что-то, руками размахивает.
— Ты не можешь подойти поближе? — крикнул я. — Чего надо?
Очень не хотелось вставать с тёпленького песочка.
— Я стесняюсь, вы все голые!
— Тогда кричи громче!
— Вас ищет новый учитель!
Мне лень было вставать, одеваться, тащиться куда-то, но заставил себя: надо! Дело стоит, наверное, того. Во дворе у нас, на сури, сидел учитель — парень лет двадцати — двадцати двух, высокий, худощавый. Чёрные блестящие волосы, лицо удлинённое, глаза большие, лоб высокий.
Как только я шагнул в калитку, учитель внимательно оглядел меня. С головы до пят. Я остановился поодаль (мало ли что он выкинет, этот новый учитель).
— Здрасте.
— Здравствуйте. Это вы будете Хашимджан? — Учитель положил на поднос гроздь винограда, соскочил с места и, протянув мне обе руки, представился.
Его звали Вахидом Салиевичем Салиевым, он совсем недавно окончил институт и вот приехал к нам в кишлак. Будет преподавать алгебру и математику. Три дня тому назад его назначили руководителем того самого шестого «Б» класса, в котором я буду учиться в этом году. (Надо сказать, новый учитель всё это доложил, почему-то глядя не на меня, а набабушку, которая взгромоздилась на сури тотчас, как только мы с Вахидом Салиевичем поздоровались.)
— Я уже ознакомился с личными делами учащихся, — продолжал учитель, всё так же глядя на бабушку, но не выпуская и моей руки. — И вот решил кое с кем из них повидаться, поговорить по душам.
— И очень правильно решили, милейший, — ласково одобрила бабушка.
Учитель сел на сури, свесив ноги, и снова принялся за виноград: за раз отправил в рот штук десять ягод.
— Понимаете, бабушка, я считаю, что учитель должен хорошо знать своих учеников, их родителей, обстановку в их семье. К тому же я живу один, делать мне почти что нечего.
— А где ваши родители, сынок? Отчего же вам не перевезти их сюда, к нам?
— В городе они живут. А виноград у вас отменный, бабушка.
— Ешьте на здоровье, милейший, ешьте. А вы женаты?
— Что-о вы, бабушка! Рано мне ещё.
— Тогда вот что я вам скажу, сынок… — Бабушка решительно скрестила руки на груди. — Грязное бельё вы должны непременно приносить мне. Я сама буду стирать. Время от времени я буду навещать вас, проверять, как вы питаетесь. Лишь бы… лишь бы вы наставили на путь истинный этого шалопая Хашимджана. Отец его работает сутки напролёт, даже во сне, и ничего другого знать не желает, кроме своего трактора, а мать — хоть у неё трое детей — целыми днями пропадает на ферме. Не мудрено, что сынок совсем от рук отбился, разболтался вконец. Вон, вон, глядите, встал за вашей спиной, подмигивает мне, кривляется…
— И вовсе я не кривляюсь! Просто в глаз соринка попала, — сказал я обиженно. Мне не понравилось, что родная бабушка говорит про меня плохое совсем чужому человеку.
К счастью, новый учитель, оказывается, в одном сродни моему папе: не слишком-то поддаётся внушению. Бабушка говорит, говорит, чернит меня вовсю, а он хоть бы что, уплетает виноград за обе щеки, блаженно покачивает головой, и все слова точно мимо.
Наконец Вахид Салиевич покончил с виноградом, отодвинул от себя пустую чашу, вытер рот.
— Ну-ка, Хашимджан, сядьте-ка поближе.
Я опустился на краешек сури. Бабушка зачем-то ушла в сад.
— Как у вас прошли каникулы?
— Неплохо. — Подумал немного, потом добавил: — Очень неплохо.
— Много книг прочли за лето?
— Ни одной, домулла [14].
— Ия! — удивился Вахид Салиевич. — Как это так — ни одной?
— Просто я не могу читать, — признался я. — Раскрываю книжку, ложусь читать — и тут же засыпаю. А то и сердце начинает болеть.
— Отчего же сердце болит? От чтения, что ли?
— Оттого, что я очень нервенный.
— Нервенный? А отчего, позвольте узнать, вы стали таким «нервенным»?
— Учителя очень много на дом задают. Вот я и стал нервенным… От перегрузок.
Учитель расхохотался, хлопая руками по коленям. Смеялся он во всё горло, закинув голову кверху. Его хохот распугал стаю воробьишек на крыше. Они рассыпались по двору, как чёрные упругие мячики.
«Ага, — подумал я, — значит, я понравился новому учителю, раз он так развеселился». И продолжал:
— Кроме того, сестрёнка моя Айшахон тоже нервенная, от меня заразилась. Есть у меня ещё одна сестрёнка, Донохон, вон она играет с кошкой возле очага, так она тоже нервенная.
— А она… а она отчего же стала… «нервенной»? Такая крохотуля…
— Она не крохотуля. Во втором классе учится. Нервенной она стала ещё в детском садике… Они там знаете как из-за игрушек дерутся. Вот и становятся нервенными.
— Об-бо, Хашимджан, да вы, оказывается, весельчак! Люблю таких людей!
— Вот-вот, за это самое бабушка хочет загнать меня в могилу. — Я решил немного поплакаться.
— Как так в могилу?
— А вот так. «Я, говорит, буду не я, если не сделаю из тебя человека». Человека она сделает, а куда денет меня?
Учитель не мигая уставился на меня, потом опять расхохотался. Смеялся, смеялся, вдруг нахмурился, глаза стали глубокими, серьёзными.
— Вы, Хашимджан, бабушку не обижайте, — проговорил он. — Если бы у меня была такая бабушка, я бы её на руках носил. Посмотрите, всё на вас чистенькое, выглаженное. Во дворе ни соринки, прибрано, аккуратно разложено. Ведь это её работа, верно я говорю? — Не дожидаясь моего ответа, будто и не сомневался, что я волей-неволей кивну головой, спросил: — Как у вас с учебниками, Хашимджан, всё готово?
— Всё готово, домулла.
— Принесите их сюда, проверим.
Я мигом слетал за своим новеньким блестящим портфелем. Оказалось, что кое-каких учебников всё же не хватает. Мы тотчас отправились в школу, где учитель достал мне нужные книги. Потом мы заглянули ещё к трём ребятам. Последним зашли к Акраму. Во дворе у него было полно разных животных и птиц, как в зоопарке. Учитель очень удивился и обрадовался этому. На обратном пути я спросил:
— Домулла, кого мы ещё сегодня навестим?
— Больше никого, — ответил Вахид Салиевич и пояснил: — Ребята, которых мы навестили, плохо учились в пятом классе. С ними я буду заниматься отдельно.
— Значит, вы и со мной будете отдельно заниматься?
— Да, вы же остались на второй год? Выходит, и с вами придётся заниматься.
Так разговаривая, мы подошли к беленькому учительскому домику. В прошлом году в нём жили Рябовы. Муж преподавал немецкий язык, а его русоволосая худенькая жена — русский. Я по обоим этим предметам понахватал двоек, так что всегда обходил этот дом стороной. Ну, а если всё же надо было пройти мимо, я смотрел в другую сторону. А Вахид Салиевич — представляете! — вдруг приглашает меня зайти в этот дом. Уж не знаю, как я поборол в себе страх, как шагнул за порог. А шагнул — так и застыл на месте истуканом. Вначале подумал, что я попал в библиотеку, так много здесь было книг. В шкафах, на столах, в нишах, на подоконниках, даже на стульях и на полу было видимо-невидимо больших и маленьких, ярких и тёмных, тонких и толстых книг.
— Всё это ваше? — изумился я.
— Нет, не всё, — ответил учитель, — часть книг Рябовых.
Я обратил внимание, что Вахид Салиевич сам говорит мало и всё меня выспрашивает. То про одно, то про другое, вконец замучил. Почему-де не люблю я алгебру, почему убежал из дому, с кем подрался да когда, почему бабуля моя решила отдать меня в ученики к мулле Янгоку, а есть ли ещё в кишлаке ребята, верующие в аллаха…
— А журналы тоже Рябовых? — поинтересовался я.
— Нет, это мои журналы. Если хотите — возьмите почитать. Потом принесёте.
— А шахматы тоже Рябовых?
— Нет, и шахматы мои. Поиграем?
— Я играю только в шашки.
— Ну так давайте сразимся в шашки. Но учтите, Хашимджан, я играю очень хорошо.
— Я тоже не слабо, домулла. Расставили фигурки на доске, началииграть. Играю, а думаю совсем о другом. Никто ещё не обращался со мной так, как Вахид Салиевич. Все только упрекали: «Ты никогда не станешь человеком, озорник ты и шалопай!» А новый учитель и Хашимджаном меня зовёт, и на «вы» обращается, и специально домой пришёл повидаться со мной, теперь вот и в шашки играет!
— Домулла, как вы считаете: стану я когда-нибудь человеком или нет? — спросил я неожиданно для самого себя.
— А кто в этом сомневается? — удивился учитель.
— Да все, — махнул я рукой.
— Я уверен, что они глубоко заблуждаются, — проговорил учитель и молниеносно «съел» у меня три фигурки. — Погодите, они ещё сами со стыдом узнают, как глубоко заблуждались. Ходите.
Я пошёл. А что толку? И ходить было нечего. Проиграл. И так сдавался я подряд четыре раза. Определённо мне не везло в тот день. Но я готов был проиграть ещё четыре раза, лишь бы доволен остался мой уважаемый Вахид Салиевич. Потому что, если честно признаться, я в него по-настоящему влюбился.
— Полить двор водичкой? — Я вскочил на ноги.
Учитель покачал головой.
— Двор я сам поливаю, не то совсем обленюсь, Хашимджан, если мою работу будете делать вы.
— Тогда, может быть, принести вам немного Катыка [15]? Знаете, какой катык заквашивает моя бабушка? Чистая сметана!
— Спасибо, Хашимджан, я не очень жалую катык.
— Тогда я вам приволоку ведро винограда, точно такого, какой вы сегодня ели. Он же вам понравился!
— Спасибо, если захочется винограду, сам заскочу к вам. Кстати, и с бабулей вашей поговорю, душу отведу. Чудесная у вас бабушка, Хашимджан…
Когда я уходил, Вахид Салиевич дал мне целую кипу иллюстрированных журналов. «Полистайте, картинки посмотрите, если будет время», — сказал он при этом. Я обрадовался не знаю как. Потому что очень люблю смотреть картинки в журналах и читать подписи.
Бабушка глазам своим не поверила (даже рукавом протёрла), когда заметила у меня под мышкой журналы.
— Это что, книжки? — воскликнула она. — Неужто теперь читать станешь?
— Стану, — сказал я. — Буду читать, пока вы не загнали меня в могилу.
— Шалопай ты мой маленький… Подойди сюда, давай обнимемся и забудем старое!
После того как мы от души пообнимались, я собрал на сури сестрёнок с бабушкой и давай показывать им картинки и громко, без запинки, читать подписи. Все были очень рады. Даже умница, примерная ученица Айшахон и та не могла скрыть радости.
Она, верно, думала: «Наконец-то брат мой образумился. Теперь он будет хорошо учиться, выполнять все работы по дому и оставит меня в покое!» Я, само собой, разуверять её не стал. Кто знает, может, она окажется права?
Вечером, за ужином, уплетая за обе щеки вкуснейший ширгурунч [16], я вспомнил о новом учителе, и, поверите ли, сразу потерял аппетит. Бедняжка Вахид Салиевич, сидит небось в пустом доме посреди тысяч книг один-одинёшенек, быть может, ходит из угла в угол как неприкаянный или мучается с керосинкой, чтобы сварить себе что-нибудь, а несчастная керосинка и не думает загораться!
— Мама, ширгурунча больше не осталось? — спросил я.
— Папе вот оставила. Ещё хочешь?
— Нет, надо учителю отнести.
— Положи полную косу [17], невестушка! — тотчас встряла в разговор бабушка. — Да полей хорошенько топлёным маслом. Удивительно приятный молодой человек, этот новый учитель. Передай ему, Хашимджан, пусть почаще заходит к нам.
Через минуту, завернув чашу в полотенце, я пулей летел к новому учителю. Примчался и вижу: в кастрюле Вахида Салиевича булькает шурпа, а сам он сидит листает книгу. Ну примерно размером с целый стол! Увидев меня, он не особенно обрадовался, но и не очень удивился.
— Да не нужно было стараться, Хашимджан. Я ведь приготовил себе ужин, — коротко сказал он.
Уходя домой, я оглядел учительский двор. И понимаете, обидно мне стало очень. С тех пор как Рябовы уехали, двор не поливали, и он превратился в настоящую пустыню. Цветы на клумбах завяли, трава на грядках выгорела, нижние листья яблонь повысыхали, ветки поникли. Страшное запустение кругом. И я решил сегодня же ночью полить огород, обрадовать своего любимого учителя.
Сказано — сделано. Как только бабушка уснула, я взял большущий кетмень и зашагал к реке. По дороге я перекрыл все отводы и арычки, по которым вода идёт в чужие огороды. Теперь она пойдёт прямёхонько в учительский двор. Пустил воду. Я здорово поработал, теперь можно было посидеть малость на травке, отдохнуть на берегу реки. Сам не знаю, как уснул.
Проснулся на заре… Глянул на бегущую по арыку воду и пулей понёсся к дому учителя. Но было уже поздно. Двор Вахида Салиевича давным-давно затопило. Бедный учитель стоял по колени в воде и не знал, как справиться с наводнением.
— Кетмень вам не нужен? — крикнул я издали. А что я мог ещё предложить?
— Давайте его сюда, Хашимджан, давайте скорее! — обрадовался Вахид Салиевич.
Мы с ним вместе до утра боролись со стихийным бедствием.
— Ты не можешь подойти поближе? — крикнул я. — Чего надо?
Очень не хотелось вставать с тёпленького песочка.
— Я стесняюсь, вы все голые!
— Тогда кричи громче!
— Вас ищет новый учитель!
Мне лень было вставать, одеваться, тащиться куда-то, но заставил себя: надо! Дело стоит, наверное, того. Во дворе у нас, на сури, сидел учитель — парень лет двадцати — двадцати двух, высокий, худощавый. Чёрные блестящие волосы, лицо удлинённое, глаза большие, лоб высокий.
Как только я шагнул в калитку, учитель внимательно оглядел меня. С головы до пят. Я остановился поодаль (мало ли что он выкинет, этот новый учитель).
— Здрасте.
— Здравствуйте. Это вы будете Хашимджан? — Учитель положил на поднос гроздь винограда, соскочил с места и, протянув мне обе руки, представился.
Его звали Вахидом Салиевичем Салиевым, он совсем недавно окончил институт и вот приехал к нам в кишлак. Будет преподавать алгебру и математику. Три дня тому назад его назначили руководителем того самого шестого «Б» класса, в котором я буду учиться в этом году. (Надо сказать, новый учитель всё это доложил, почему-то глядя не на меня, а набабушку, которая взгромоздилась на сури тотчас, как только мы с Вахидом Салиевичем поздоровались.)
— Я уже ознакомился с личными делами учащихся, — продолжал учитель, всё так же глядя на бабушку, но не выпуская и моей руки. — И вот решил кое с кем из них повидаться, поговорить по душам.
— И очень правильно решили, милейший, — ласково одобрила бабушка.
Учитель сел на сури, свесив ноги, и снова принялся за виноград: за раз отправил в рот штук десять ягод.
— Понимаете, бабушка, я считаю, что учитель должен хорошо знать своих учеников, их родителей, обстановку в их семье. К тому же я живу один, делать мне почти что нечего.
— А где ваши родители, сынок? Отчего же вам не перевезти их сюда, к нам?
— В городе они живут. А виноград у вас отменный, бабушка.
— Ешьте на здоровье, милейший, ешьте. А вы женаты?
— Что-о вы, бабушка! Рано мне ещё.
— Тогда вот что я вам скажу, сынок… — Бабушка решительно скрестила руки на груди. — Грязное бельё вы должны непременно приносить мне. Я сама буду стирать. Время от времени я буду навещать вас, проверять, как вы питаетесь. Лишь бы… лишь бы вы наставили на путь истинный этого шалопая Хашимджана. Отец его работает сутки напролёт, даже во сне, и ничего другого знать не желает, кроме своего трактора, а мать — хоть у неё трое детей — целыми днями пропадает на ферме. Не мудрено, что сынок совсем от рук отбился, разболтался вконец. Вон, вон, глядите, встал за вашей спиной, подмигивает мне, кривляется…
— И вовсе я не кривляюсь! Просто в глаз соринка попала, — сказал я обиженно. Мне не понравилось, что родная бабушка говорит про меня плохое совсем чужому человеку.
К счастью, новый учитель, оказывается, в одном сродни моему папе: не слишком-то поддаётся внушению. Бабушка говорит, говорит, чернит меня вовсю, а он хоть бы что, уплетает виноград за обе щеки, блаженно покачивает головой, и все слова точно мимо.
Наконец Вахид Салиевич покончил с виноградом, отодвинул от себя пустую чашу, вытер рот.
— Ну-ка, Хашимджан, сядьте-ка поближе.
Я опустился на краешек сури. Бабушка зачем-то ушла в сад.
— Как у вас прошли каникулы?
— Неплохо. — Подумал немного, потом добавил: — Очень неплохо.
— Много книг прочли за лето?
— Ни одной, домулла [14].
— Ия! — удивился Вахид Салиевич. — Как это так — ни одной?
— Просто я не могу читать, — признался я. — Раскрываю книжку, ложусь читать — и тут же засыпаю. А то и сердце начинает болеть.
— Отчего же сердце болит? От чтения, что ли?
— Оттого, что я очень нервенный.
— Нервенный? А отчего, позвольте узнать, вы стали таким «нервенным»?
— Учителя очень много на дом задают. Вот я и стал нервенным… От перегрузок.
Учитель расхохотался, хлопая руками по коленям. Смеялся он во всё горло, закинув голову кверху. Его хохот распугал стаю воробьишек на крыше. Они рассыпались по двору, как чёрные упругие мячики.
«Ага, — подумал я, — значит, я понравился новому учителю, раз он так развеселился». И продолжал:
— Кроме того, сестрёнка моя Айшахон тоже нервенная, от меня заразилась. Есть у меня ещё одна сестрёнка, Донохон, вон она играет с кошкой возле очага, так она тоже нервенная.
— А она… а она отчего же стала… «нервенной»? Такая крохотуля…
— Она не крохотуля. Во втором классе учится. Нервенной она стала ещё в детском садике… Они там знаете как из-за игрушек дерутся. Вот и становятся нервенными.
— Об-бо, Хашимджан, да вы, оказывается, весельчак! Люблю таких людей!
— Вот-вот, за это самое бабушка хочет загнать меня в могилу. — Я решил немного поплакаться.
— Как так в могилу?
— А вот так. «Я, говорит, буду не я, если не сделаю из тебя человека». Человека она сделает, а куда денет меня?
Учитель не мигая уставился на меня, потом опять расхохотался. Смеялся, смеялся, вдруг нахмурился, глаза стали глубокими, серьёзными.
— Вы, Хашимджан, бабушку не обижайте, — проговорил он. — Если бы у меня была такая бабушка, я бы её на руках носил. Посмотрите, всё на вас чистенькое, выглаженное. Во дворе ни соринки, прибрано, аккуратно разложено. Ведь это её работа, верно я говорю? — Не дожидаясь моего ответа, будто и не сомневался, что я волей-неволей кивну головой, спросил: — Как у вас с учебниками, Хашимджан, всё готово?
— Всё готово, домулла.
— Принесите их сюда, проверим.
Я мигом слетал за своим новеньким блестящим портфелем. Оказалось, что кое-каких учебников всё же не хватает. Мы тотчас отправились в школу, где учитель достал мне нужные книги. Потом мы заглянули ещё к трём ребятам. Последним зашли к Акраму. Во дворе у него было полно разных животных и птиц, как в зоопарке. Учитель очень удивился и обрадовался этому. На обратном пути я спросил:
— Домулла, кого мы ещё сегодня навестим?
— Больше никого, — ответил Вахид Салиевич и пояснил: — Ребята, которых мы навестили, плохо учились в пятом классе. С ними я буду заниматься отдельно.
— Значит, вы и со мной будете отдельно заниматься?
— Да, вы же остались на второй год? Выходит, и с вами придётся заниматься.
Так разговаривая, мы подошли к беленькому учительскому домику. В прошлом году в нём жили Рябовы. Муж преподавал немецкий язык, а его русоволосая худенькая жена — русский. Я по обоим этим предметам понахватал двоек, так что всегда обходил этот дом стороной. Ну, а если всё же надо было пройти мимо, я смотрел в другую сторону. А Вахид Салиевич — представляете! — вдруг приглашает меня зайти в этот дом. Уж не знаю, как я поборол в себе страх, как шагнул за порог. А шагнул — так и застыл на месте истуканом. Вначале подумал, что я попал в библиотеку, так много здесь было книг. В шкафах, на столах, в нишах, на подоконниках, даже на стульях и на полу было видимо-невидимо больших и маленьких, ярких и тёмных, тонких и толстых книг.
— Всё это ваше? — изумился я.
— Нет, не всё, — ответил учитель, — часть книг Рябовых.
Я обратил внимание, что Вахид Салиевич сам говорит мало и всё меня выспрашивает. То про одно, то про другое, вконец замучил. Почему-де не люблю я алгебру, почему убежал из дому, с кем подрался да когда, почему бабуля моя решила отдать меня в ученики к мулле Янгоку, а есть ли ещё в кишлаке ребята, верующие в аллаха…
— А журналы тоже Рябовых? — поинтересовался я.
— Нет, это мои журналы. Если хотите — возьмите почитать. Потом принесёте.
— А шахматы тоже Рябовых?
— Нет, и шахматы мои. Поиграем?
— Я играю только в шашки.
— Ну так давайте сразимся в шашки. Но учтите, Хашимджан, я играю очень хорошо.
— Я тоже не слабо, домулла. Расставили фигурки на доске, началииграть. Играю, а думаю совсем о другом. Никто ещё не обращался со мной так, как Вахид Салиевич. Все только упрекали: «Ты никогда не станешь человеком, озорник ты и шалопай!» А новый учитель и Хашимджаном меня зовёт, и на «вы» обращается, и специально домой пришёл повидаться со мной, теперь вот и в шашки играет!
— Домулла, как вы считаете: стану я когда-нибудь человеком или нет? — спросил я неожиданно для самого себя.
— А кто в этом сомневается? — удивился учитель.
— Да все, — махнул я рукой.
— Я уверен, что они глубоко заблуждаются, — проговорил учитель и молниеносно «съел» у меня три фигурки. — Погодите, они ещё сами со стыдом узнают, как глубоко заблуждались. Ходите.
Я пошёл. А что толку? И ходить было нечего. Проиграл. И так сдавался я подряд четыре раза. Определённо мне не везло в тот день. Но я готов был проиграть ещё четыре раза, лишь бы доволен остался мой уважаемый Вахид Салиевич. Потому что, если честно признаться, я в него по-настоящему влюбился.
— Полить двор водичкой? — Я вскочил на ноги.
Учитель покачал головой.
— Двор я сам поливаю, не то совсем обленюсь, Хашимджан, если мою работу будете делать вы.
— Тогда, может быть, принести вам немного Катыка [15]? Знаете, какой катык заквашивает моя бабушка? Чистая сметана!
— Спасибо, Хашимджан, я не очень жалую катык.
— Тогда я вам приволоку ведро винограда, точно такого, какой вы сегодня ели. Он же вам понравился!
— Спасибо, если захочется винограду, сам заскочу к вам. Кстати, и с бабулей вашей поговорю, душу отведу. Чудесная у вас бабушка, Хашимджан…
Когда я уходил, Вахид Салиевич дал мне целую кипу иллюстрированных журналов. «Полистайте, картинки посмотрите, если будет время», — сказал он при этом. Я обрадовался не знаю как. Потому что очень люблю смотреть картинки в журналах и читать подписи.
Бабушка глазам своим не поверила (даже рукавом протёрла), когда заметила у меня под мышкой журналы.
— Это что, книжки? — воскликнула она. — Неужто теперь читать станешь?
— Стану, — сказал я. — Буду читать, пока вы не загнали меня в могилу.
— Шалопай ты мой маленький… Подойди сюда, давай обнимемся и забудем старое!
После того как мы от души пообнимались, я собрал на сури сестрёнок с бабушкой и давай показывать им картинки и громко, без запинки, читать подписи. Все были очень рады. Даже умница, примерная ученица Айшахон и та не могла скрыть радости.
Она, верно, думала: «Наконец-то брат мой образумился. Теперь он будет хорошо учиться, выполнять все работы по дому и оставит меня в покое!» Я, само собой, разуверять её не стал. Кто знает, может, она окажется права?
Вечером, за ужином, уплетая за обе щеки вкуснейший ширгурунч [16], я вспомнил о новом учителе, и, поверите ли, сразу потерял аппетит. Бедняжка Вахид Салиевич, сидит небось в пустом доме посреди тысяч книг один-одинёшенек, быть может, ходит из угла в угол как неприкаянный или мучается с керосинкой, чтобы сварить себе что-нибудь, а несчастная керосинка и не думает загораться!
— Мама, ширгурунча больше не осталось? — спросил я.
— Папе вот оставила. Ещё хочешь?
— Нет, надо учителю отнести.
— Положи полную косу [17], невестушка! — тотчас встряла в разговор бабушка. — Да полей хорошенько топлёным маслом. Удивительно приятный молодой человек, этот новый учитель. Передай ему, Хашимджан, пусть почаще заходит к нам.
Через минуту, завернув чашу в полотенце, я пулей летел к новому учителю. Примчался и вижу: в кастрюле Вахида Салиевича булькает шурпа, а сам он сидит листает книгу. Ну примерно размером с целый стол! Увидев меня, он не особенно обрадовался, но и не очень удивился.
— Да не нужно было стараться, Хашимджан. Я ведь приготовил себе ужин, — коротко сказал он.
Уходя домой, я оглядел учительский двор. И понимаете, обидно мне стало очень. С тех пор как Рябовы уехали, двор не поливали, и он превратился в настоящую пустыню. Цветы на клумбах завяли, трава на грядках выгорела, нижние листья яблонь повысыхали, ветки поникли. Страшное запустение кругом. И я решил сегодня же ночью полить огород, обрадовать своего любимого учителя.
Сказано — сделано. Как только бабушка уснула, я взял большущий кетмень и зашагал к реке. По дороге я перекрыл все отводы и арычки, по которым вода идёт в чужие огороды. Теперь она пойдёт прямёхонько в учительский двор. Пустил воду. Я здорово поработал, теперь можно было посидеть малость на травке, отдохнуть на берегу реки. Сам не знаю, как уснул.
Проснулся на заре… Глянул на бегущую по арыку воду и пулей понёсся к дому учителя. Но было уже поздно. Двор Вахида Салиевича давным-давно затопило. Бедный учитель стоял по колени в воде и не знал, как справиться с наводнением.
— Кетмень вам не нужен? — крикнул я издали. А что я мог ещё предложить?
— Давайте его сюда, Хашимджан, давайте скорее! — обрадовался Вахид Салиевич.
Мы с ним вместе до утра боролись со стихийным бедствием.
Звени, мой звонок, звени!
В ночь на первое сентября я почти не сомкнул глаз. Думы одолевали всякие. Приятные и тревожные, глупые и толковые, — сами знаете, какие мысли обычно лезут в мою голову. Думал, думал и незаметно уснул. Уснул, а мысли, с какими ворочался в постели, прямиком, оказывается, перенеслись в сон. И вот вижу, будто Атаджан Азизович собрал учащихся всей округи и гоняется за мной, чтобы вручить мне «Похвальную грамоту», а я, чудак человек, отказываюсь, убегаю прочь. Наконец поймали они меня. Учитель протягивает мне грамоту, а ребята хлопают, и я вместе с ними.