Тухтабаев Худайберды. Волшебная шапка (с иллюстрациями)

   — Нельзя же так сразу валить человека, проговорил Акрам, вставая.
   — Начнём по-новому?
   Схватились по-новому. Акрам подступался ко мне и так и эдак, потом вдруг разжал руки и сказал:
   — Устал, видно, сегодня, борясь с волчонком. Мы с тобой продолжим завтра.

Дружба зверей

   — Что ты собираешься с ним делать? — спросил я, когда мы присели отдохнуть.
   — По правде сказать, сам ещё не знаю.
   — Ты когда-нибудь бывал в цирке?
   — Нет. Но видел в кино. А почему ты спрашиваешь?
   — Знаешь, когда я путешествовал по республике… — сказал и запнулся.
   Такие мечты вдруг нахлынули на меня, что голова кругом пошла. Вот мы приучаем волчонка и какого-нибудь щенка впрягаться в тележку, а погонщиком делаем котёнка или кролика, одеваем всех в яркие костюмчики и даём представление под названием «Дружба зверей». Народ валом валит на наше представление, мы ездим из кишлака в кишлак, из школы в школу, и всюду с неизменным успехом показываем свой номер. Слава о нас гремит по всему району, по всей области, а там, глядишь, и всамделишными артистами цирка становимся. Акрам-богатырь выступает со своим волком, а я — клоун, смешу публику… Само собой, учёбу мы не бросим…
   Акрам слушал меня с разинутым ртом.
   — Здо-ро-во! — прошептал Акрам, когда я кончил. — Просто здорово!
   — Здорово-то здорово, но трудностей будет тысячи.
   — Я трудностей не боюсь.
   — Тогда надо приниматься за дело.
   — С чего же мы начнём?
   — Перво-наперво надо соорудить тележку, чтоб волка и щенка можно было запрячь рядышком. А на тележке нужно устроить красивое сиденье для погонщика-кролика.
   Отец Акрама — ветеринар. Наверное, поэтому двор их кишмя кишел большими и маленькими собаками, белыми и чёрными кроликами, на деревьях висело множествоклеток с разными птицами. Дома никого не оказалось. Акрам объяснил, что его отец уехал в город сдавать экзамены, а мама, понятно, на работе. Так что лучших условий для дрессировки волчонка и не придумаешь. В сарае мы обнаружили старый велосипед, тотчас сняли с него колёса и принялись мастерить тележку. Толстая ивовая палка стала оглоблей. Но колёса почему-то не желали крутиться. Мы с Акрамом переглянулись.
   — Нашёл! — воскликнул вдруг Акрам. — Концы оси надо сточить так, чтобы колёса сидели свободно. Ещё это место мы смажем автолом.
   — Молодец, богатырь-волкодав! — похлопал я друга по плечу.
   К вечеру мы с горем пополам соорудили нечто похожее на тележку. Только мы хотели начать дрессировку, в калитку постучались.
   — Мама вернулась! — побледнел Акрам. — Оттащи тележку в сарай. Быстро! Потом беги на веранду, разложи учебники. Да шевелись ты!
   В калитку постучались громче.
   — Бегу, бегу! — крикнул Акрам и, еле волоча ноги, направился к калитке. И с запорами возился чуть ли не полчаса. За это время я успел выполнить все указания друга. Мама Акрама вбежала во двор испуганная. Видно, она недавно узнала, что её сын сразился с волком.
   — Слава богу, жив-невредим! — обняла она Акрама. — Покажи-ка мне своего волка… Ой, да он совсем маленький ещё!
   — Ничего, я его выращу.
   — По-моему, его лучше всего отпустить, сынок. Не приведи господь, как бы сама волчица не явилась за ним.
   — Не бойтесь, мама. Пока я есть, никакая волчица не осмелится сюда сунуться, — успокоил её Акрам.
   Инабат-апа подошла к веранде и остановилась, услышав мой голос. А я громко читал условие задачки по математике.
   — Ой, кто это у нас? — удивилась она.
   — Это Хашим, сын Кузыбая-ака, вместе занимаемся, — представил меня Акрам.
   Я чинно встал с места и поздоровался, приложив руку к груди.
   — Ассаламу алейкум, тётушка! Не уставать вам!
   — Спасибо, сынок.
   — Вот мы сидели тут, готовили уроки, — кивнул я на книжки. Я боялся, как бы взгляд тётушки Инабат не упал на дверь сарая: оттуда торчали оглобли нашей тележки. Впопыхах я плохо прикрыл дверь.
   — Мама, мы хотим с Хашимджаном дый день вместе заниматься, можно? — спросил Акрам.
   — Можно, если баловаться не будете.
   — Нет, нет, что ты! — замахал руками Акрам.
   После этого мы отвели волчонка в сарай, посадили в пустующую железную клетку, а дверцу заперли на замок. На ужин бросили ему кусок свежего мяса и расстались до завтра (правда, мы ещё тщательно замаскировали свою цирковую тележку).
   Думаю, нет смысла скрывать, что на другой день мы с Акрамом сидели на уроках как на иголках, а с последнего сбежали.
   Волчонок спал, распластавшись на полу клетки. Но он сразу учуял наше появление, вскочил на ноги, ощерился и зарычал.
   — Не спеши, мой жеребёночек, сейчас мы тебя запряжём! — ласково заговорил Акрам.
   «Жеребёночек» норовил укусить нас, поэтому пришлось надеть на него вчерашний намордник. Потом мы с грехом пополам привязали его по одну сторону оглобли, небольшую дворняжку по кличке Мард, что значит «Храбрец», надо было привязать с другой стороны. Но едва Храбрец увидел волчонка, как поджал хвост, заскулил и стал порываться бежать.
   — Завяжем ему глаза, — предложил я. — Тогда он не будет видеть волка и перестанет бояться.
   — Не выйдет, — возразил Акрам. — Собаки за семь вёрст чуют волка.
   — А если заткнуть ему нос ватой?
   — Тогда он задохнётся.
   В этот момент волчонок рванулся, порвал верёвку и молнией кинулся на Марда. Хорошо, что мы надели на него намордник, а то он наверняка сожрал бы бедного Храбреца. Но наш Храбрец ловко увернулся и забился в свою конуру.
   Наверное, мы целый час провозились, прежде чем снова запрягли «лошадок» в тележку (на голову им мы надели мешки). Но лошадки не пожелали даже шагу ступить. Пришлось опять ломать голову, как научить их таскать тележку.
   — Давай попробуем запрячь порознь, — предложил я.

   Поскольку дворняжку мы считали умнеедикого волчонка, решили начинать с Храбреца, но он оказался таким слабаком, что не мог даже сдвинуть тележку с места. Тогда я опять придумал: запрячь рядом с дворняжкой самого Акрама. Тот не возражал. Наконец тележка покатила по двору. Но разве это скорость? Акрам ковылял на четвереньках, и погонять его не было ну никакой возможности.
   — Хватит, все коленки ободрал… — заявил Акрам, сделав с Мардом два круга по двору.
   Я распряг его, теперь вместо дворняжки запрягли волчонка, а место Акрама занял я сам. Надо сказать, что такого бестолкового животного, как волк, я ещё не встречал: ни разу по-человечески не пошёл вперёд. Мы с ним два раза опрокинули тележку.
   — Кончай, надоело! — потерял терпение Акрам.
   — Погоди, съезжу-ка я ему разок по башке. — Очень разозлил меня этот бестолковый волчонок. Но чтобы вовсе не испортить дела, я не тронул его.
   Мы ещё раз запрягли Марда и волчонка вместе. В руках мы держали по прутику, при каждой попытке «лошадок» ринуться в сторону, вразумляли их прутом. Акрам командовал дворняжкой, а я своим бестолковым волчонком.
   К вечеру Мард и волчонок еле волочили ноги, но так и не привыкли к своим обязанностям.
   — Завтра я к тебе не приду, Акрам, — сказал я в отчаянии.
   — Это почему же? — испугался мой друг.
   — Надоела мне эта возня.
   — Да что ты! Это ведь только начало, а самое интересное впереди. Вот погоди, мы с тобой ещё выступим в школе с «Дружбой зверей». Все ребята от зависти лопнут!
   Наутро только я собрался с сестрёнками в школу, гляжу, вбегает Акрам. Раскраснелся, запыхался.
   — Хорошо, что я тебя дома застал! Можно тебя на пару слов?
   — Говори.
   — Давай пропустим сегодня первый урок. На немецкий ведь можно не ходить.
   Акрам был прав. Учительница немецкого языка у нас новенькая. Ни перекличек не делает, ни двоек не ставит. Спросит, кто приготовил уроки, с теми и занимается. Раз так, значит, мы со спокойной совестью можем прогулять первый урок.
   Я так быстро согласился с приятелемпотому, что за ночь у меня родилась идея. И я поспешил поделиться ею с Акрамом.
   — Честь и хвала твоему уму, приятель! — завопил он и довольно чувствительно двинул меня по спине.
   Вот до чего я додумался. Мы впрягаем нашего Марда в тележку, бросаем перед ним кусок мяса. Храбрец, само собой, трусит к мясу, проглатывает. Мы кидаем ему ещё кусок. Мард сметает и его. Всё это видит голодный с утра волчонок и начинает понимать, как себя вести.
   Надо сказать, что мы кое-чего добились.
   Волчонок, видя, что какая-то несчастная дворняжка на его глазах лопает кусок за куском, рассвирепел, стал щёлкать зубами и повизгивать. Мы поскорее привязали его к тележке. Волчонок так ринулся к куску мяса, что я еле догнал его. Мы с ним дали три круга по двору.
   — Теперь запряжём обоих, — предложил Акрам, дрожа от возбуждения.
   Звери раза три-четыре проволокли тележку по двору (конечно, не без нашей помощи). Дело было сделано. Вы бы видели, как мы ликовали, будущие артисты цирка: обнимались, целовались, поздравляли друг друга, точно в самом деле уже выступили на арене цирка.
   В тот день, разумеется, мы пропустили не только первый урок, немецкий, а все шесть. На другой и третий дрессировка тоже отняла у нас почти всё время. К концу недели волчонок и дворняжка свободно катили тележку туда, куда мы указывали. Это ли не победа!
   — А теперь нам надо справить цирковую одежду.
   Сказано — сделано. Мы сшили из мешковины длинные рубахи и широкие шаровары. Чтобы они походили на одежду настоящих циркачей, разрисовали их чернильными полосами. Так как я должен был выступать в роли клоуна, то изготовил себе островерхую картонную шапку и ярко раскрасил её. Потом левую сторону лица вымазал мукой, а правую — чернилами. Акрам придирчиво осмотрел меня и сказал, что получилось здорово: меня совсем не узнать.
   — Вот и хорошо, что не узнать, — обрадовался я, — а то какой же ты артист, если тебя будет узнавать каждый встречный-поперечный!
   Мы решили ещё немного поработать со зверями, чтобы они привыкли к нашему новому обличью. Мы направились к урючине, к стволу которой привязали волчонка. Первым неладное заметил Акрам.
   — Ия, где же он?
   На земле валялся обрывок верёвки. Волчонка же и след простыл. Мы кинулись в сад, куда была открыта калитка со двора. Но разве волчонок будет сидеть в открытом на все четыре стороны саду и дожидаться тебя!
   — Всё кончено! — вскрикнул Акрам, чуть не плача. — Столько старались, столько бились! Ах, неблагодарный волк!..
   — Не расстраивайся, друг. Захочет отведать крольчатины — как миленький вернётся, сам увидишь, — успокаивал я его.
   У нас совсем опустились руки. Какой интерес запрягать в тележку смиренную дворняжку?! Я потихоньку отправился домой. Акрам проводил меня грустным взглядом.
   Беда, говорят, одна не приходит. Я открыл калитку, шагнул во двор и остановился как вкопанный. На сури под виноградником сидели папа, Вахид Салиевич и наш вожатый Закирджан-ака, который невзлюбил меня ещё с незапамятных времён. Я не знал: то ли повернуться и дать стрекача, то ли подойти к ним. Бежать я не мог, потому что они уже увидели меня, а подойти, значит, признаться, что прогулял целую неделю.
   Будь что будет, решил я, и смело направился к сури. Папа, Вахид Салиевич и Закирджан-ака поднялись с сури и глядели на меня с каким-то удивлением, чуть ли не со страхом.
   — Здравствуйте, добрый вечер! — приветствовал я честную компанию.
   — Ия? Хашимджан, так это ты, сынок? — вымолвил папа.
   — Вы меня не узнали, папа? — удивился я и только теперь вспомнил, что на мне этот дурацкий цирковой костюм, а лицо размалёвано. Вот опозорился, вот ведь влип!
   — Как не узнать, очень даже узнал, — проговорил папа с угрозой в голосе. — Иди отмойся. — И махнул рукой. Это могло означать только одно: «Потом поговорим!»

И у меня есть друзья

   Я разделся и обнаружил, что правое плечо у меня и локоть ободраны, побагровели и вспухли. Я вспомнил, что третьего дня волчонок цапнул меня за руку, но тогда я и не обратил на это внимания. Теперь я почувствовал ломоту и озноб во всём теле. Вот ведь как мы увлеклись дрессировкой! Несмотря на плохое состояние, я всё же вышел к гостям.
   — Теперь другое дело! — удовлетворённо воскликнул Вахид Салиевич, оглядев меня. — Садитесь поближе, Хашимджан, и расскажите нам, где вы были, что делали.
   — И почему неделями не изволите появляться в школе, — вежливо добавил мой «любимый» вожатый.
   — В школе? — повторил я, как попугай.
   — Да, в школе! — угрожающе подтвердил папа.
   Э-э, дело оборачивается неважно. Не зря, конечно, они собрались. Втроём, наверное, и обсудили, и осудили, и наказание мне придумали.
   — Я болею, — сказал я слабым голосом. — Вот, поглядите руку, если не верите, пожалуйста!
   Я скинул рубаху.
   — Что с твоей рукой? — спросил Вахид Салиевич, участливо вскакивая с места. — Да она у тебя опухла и посинела!..
   Мой дорогой учитель так перепугался, так бережно взял мою руку, что я чуть не расплакался. Не он ли первым поверил, что я смогу стать человеком, не он ли подбадривал меня, заботился, а сегодня пожертвовал своим временем, чтобы проведать меня. Можно обманывать такого человека? Нет, конечно.
   — Меня покусал волчонок… — проговорил я, поднимая голову. И всё рассказал от начала до конца.
   — Жалко, что он убежал, — пожалел Вахид Салиевич, внимательно выслушав меня. — Вместе бы взялись за дело, глядишь, и добились бы каких-то успехов. А сейчас, выходит, ни волчонка, ни представления…
   Глядя, как убивается учитель, я до того пожалел, что занялись дрессировкой втайне от него, что слёзы сами собой полились из глаз.
   — Занимаешься разной чепухой… — проговорил отец с горечью. — Когда, интересно, ты наберёшься ума-разума!
   Я молчал. А что было ответить?
   Папа, Вахид Салиевич и мой «любимый» вожатый сидели в саду до позднего вечера. Бабушка готовила им плов, я носил чай. А Айша и Доно — хитрые! — сели у окна и делали вид, что готовят уроки. Мол, поглядите, товарищи, какие мы примерные и добросовестные. А сами небось или про наряды шепчутся, или пытаются подслушать, о чём разговаривают взрослые. А речь шла не о таких уж интересных вещах: у директора школы Атаджана Азизова корова объелась жмыха и сдохла, в этом году богатый урожай хлопка, шестиклассники Саддиниса и Хамрокул круглые отличники.
   — Так неужели эта Саддиниса у вас круглая отличница? — удивился папа.
   — Ещё бы! — проговорил довольный Вахид Салиевич. — Она уроки учит на неделю раньше.
   — Не может быть! Такая малюсенькая девочка?
   — Ну и что, если малюсенькая! Эта девочка любого мальчика за пояс заткнёт.
   Вот заладили! Ведь я знаю, что ради меня затеян этот разговор, ну так сразу и начинали бы, чем ходить вокруг да около. Но вот бабушка принесла глиняный кумган с водой, я полил гостям на руки, после чего они засобирались домой. А мне от этого стало хуже вдвойне, лучше б уж поругали, пожурили, постыдили за прогулы, за плохие отметки.
   — Вахид Салиевич, что же вы молчите? — не вытерпел я наконец.
   — А что мне говорить? — удивился учитель.
   — Но я ведь столько прогулял!..
   — Да, но я вижу, что вы сами жалеете об этом. Сами себя наказываете. Зачем же мне ещё ругать вас?
   — Я больше не пропущу ни одного урока.
   — А вот это вы зря, Хашимджан. Не дело давать клятву, которую не сдержишь.
   — Думаете, я не умею держать слово?
   — Не знаю. Я этого не видел.
   — Хорошо, теперь увидите. Вот торжественно клянусь перед вами, папой, Закиромака, бабушкой, сестрёнками…
   — Э, бросьте вы эти торжественные клятвы! — махнул рукой Вахид Салиевич и отвернулся от меня.
   Я был готов броситься на землю, биться головой о камни, рвать на себе волосы. Я потерял последнего человека, который мне верил! Я пошёл в дом. Почему-то земля убегала из-под ног, к горлу подступала тошнота. Чтобы не упасть, я ухватился за перила веранды.
   — Что с тобой, сынок? — подбежала ко мне мама. — Тебе нездоровится?
   — Что-то голова кружится…
   — Да у тебя жар! Кузыбай, поди-ка сюда! — испуганно окликнула она папу, уводя меня в дом.
   Градусник показывал 39. И температура всё поднималась. Я это чувствовал по тому, как ломило суставы, волнами накатывал жар. Смутно помню, как мама привела медсестру Сабиру-апа, как та кипятила в блестящей металлической коробке толстые, как колья, шприцы. Потом, видно, температура моя поднялась ещё выше, и я потерял сознание.
   Не знаю, сколько времени я был в беспамятстве. Открыв глаза, я обнаружил, что лежу в своей комнате. Белоснежные подушка и простыня, атласное одеяло. На улице, точно разъярённый волк, завывает ветер. Бросает в стёкла песок, колотит ветками деревьев. У изголовья сидит мама, поминутно вытирает глаза.
   — Воды, — прошептал я, еле шевеля спёкшимися губами.
   — Ой, верблюжонок мой, очнулся? — Мама нагнулась ко мне, поцеловала в лоб, потом позвала папу.
   Он появился не один, а вместе с тем доктором, который недавно оперировал Донохон.
   — Я же говорил, что он очнётся, как только спадёт жар. Ну молодцом, Хашимджан, молодцом! — Доктор потрогал мой лоб. — Ну как, молодой человек, болит голова?
   — Побаливает.
   — Ничего, к вечеру пройдёт. Завтра можно будет вставать с постели, а послезавтра — смело отправляться охотиться на волков.
   — Кузыбай, надо бы сообщить Вахиду Салиевичу, что Хашимджан пришёл в себя, — проговорила мама. — Волновался очень, бедняга.
   — А что, мама, Вахид Салиевич… Вахид Салиевич знает, что я заболел?
   — Он уже трижды приходил узнать, как ты себя чувствуешь. Так он тебя любит.
   Я слабо улыбнулся, попытался пошутить:
   — Меня ведь, мама, нельзя не любить…
   Прежде чем уйти, доктор велел каждые три часа промывать мою рану раствором марганцовки, затем перевязывать, намазав какой-то вонючей мазью.
   А на улице ветер становился всё сильнее.
   В комнату вошла Айша. Она только что вернулась из школы: раскраснелась вся, на волосах подтаявшие снежинки.
   — Ака, Хашимджан-ака!
   — Чего тебе?
   — Ты не спишь?
   — Нет, сплю! — буркнул я.
   — У тебя же один глаз открытый, — рассмеялась Айша.
   — Я смотрю сон, поэтому он открытый. А то как же я увижу сон с закрытыми глазами?
   — А знаешь, ака, к тебе ребята собираются…
   — Какие ребята? — приподнял я голову.
   — Твои одноклассники. Хотят проведать тебя.
   Не успела она договорить, как в коридоре затопотало множество ног, послышался чейто громкий шёпот: «Давай, веди ты!» Емуответил другой голос: «Нет, первым ты!» Ктото хихикнул, кто-то ойкнул. Дверь распахнулась, но в комнату никто не входил, и возня в коридоре не прекращалась. Наконец появился Хамрокул. Рот до ушей, лицо сияет как медный начищенный таз.
   — Как ты себя чувствуешь, приятель? — спросил он.
   — Э, да я вижу, ты здоров как бык! — высунулся из-за его спины Мирабиддинходжа.
   Ответить ему я не успел: комната наполнилась ребятами. Они принесли букет подзамёрзших цветов, кулёк конфет и штук десять яблок. Положили всё это на стол и давай тормошить меня: кто щупает лоб, кто осматривает руку, а кто и пятки щекочет. Вопросы сыпались градом, я не успевал отвечать. Хорошо, что в это время появился Вахид Салиевич и навёл порядок — рассадил всех куда мог.
   — Теперь можно и поговорить с больным. Какое там поговорить! У меня что-тозастряло в горле, защипало в глазах, вот-вот заплачу.
   Не стану скрывать, я до глубины души переживал, что отстал от сверстников и очутился в чужом шестом «Б» классе, среди чужих ребят. Один из них казался мне хвастуном, другой — болтуном, третий — трусом. В класс этот я входил, как входит, наверное, птица в клетку. От тоски я готов был бежать куда глаза глядят. А ведь я, оказывается, здорово ошибался! И вовсе неплохие ребята мои новые одноклассники. Сам я хорош! Сам виноват во всех своих бедах!

   — Температура спала? — поинтересовался Абдусамат. Этот парень любит привязывать девочек косичками друг к другу.
   — Да, сейчас нормальная. Спасибо.
   — А что, не мог ты почитать над собой молитву, чтобы беду отвадить? — спросил Гияс. — Зря, что ли, учился у муллы Янгока?
   Ребята дружно засмеялись. Шахида, которая сидит за моей партой, кажется, почувствовала, что мне неловко, сама атаковала Гияса.
   — Хашим учился у муллы Янгока, чтобы проучить его. А ты зачем старался? Всё равно не научился ездить на быке!
   Хохот поднялся сильнее прежнего. Гияс вскочил с места, стал оправдываться.
   — Попробовали бы вы сами научиться ездить на таком быке! Он был такой высокий, что без лестницы не заберёшься ему на спину. Только начал подниматься, а он как шагнёт вперёд — я и брякнулся на землю вместе с лестницей.
   Вы не представляете, как мама обрадовалась приходу моих одноклассников!
   — Не думала, не гадала, что у моего непутёвого Хашима столько друзей-товарищей! Спасибо, детки, что решили проведать моего мальчика, спасибо вашим родителям, породившим таких милых детей, спасибо учителям, воспитавшим вас такими чуткими и добрыми!
   Она суетилась в комнате, что-то поправляла, доставала, но, не докончив начатое дело, спешила на кухню, потом опять появлялась, начинала делать совсем другое. Мама ни за что не согласилась отпустить ребят без угощения. И угостила на славу. Завалила стол разными конфетами, пряниками, сушёными фруктами, которые обычно прятала от нас в шкафу.
   — Хашимджан, поправляйтесь скорее, без вас класс наш совсем опустел, осиротел, — сказал, уходя, Вахид Салиевич.
   — Нет, не буду поправляться. И стараться не буду! — сказал я, пряча лицо под одеялом.
   — Почему же это, Хашимджан? — удивился учитель.
   — Потому что все они дразнят меня «муллой»!
   Ребята поняли, что я шучу, но что всё же в шутке кроется доля правды. Они зашумели, загалдели, обещая никогда больше не называть меня муллой.
   — Тогда считайте, что с сегодняшнегодня я уже поправился, — сказал я, откинув одеяло.
   После ухода ребят мама долго сидела возле меня, гладя мне лоб.
   — Какие чудесные ребята твои одноклассники, Хашимджан! Весёлые, добрые, ласковые!.. — Голос у мамы дрогнул.
   — Я ведь специально остался на второй год, мама, чтобы учиться вместе с ними! (Мама улыбнулась.)
   — Этот… как его… тот парень, который поймал волчонка, он тоже…
   — Акрам?
   — Да, да, Акрам этот… вчера весь день под окнами торчал. Выхожу пригласить его в дом, а он стремглав убегает прочь. Очень переживал за тебя. Материнское сердце не обманешь. И вообще отличные товарищи у тебя в классе, Хашимджан, сынок. Держись их крепче… не потеряй…

«А где моя голова?»

   Вы же знаете, не в моём характере поддаваться обстоятельствам. Если бы не потерял сознание, — с места не сойти! — вовсе не валялся бы в постели. На третий день я был уже на ногах и, несмотря на возражения мамы и бабушки, отправился в школу, в свой любимый шестой «Б» класс. Пусть получу сто двоек, зато буду с товарищами.
   Вошёл в класс и тут же пожалел, что поторопился. В нашем классе выпускали стенгазету «Отличник». Так вот новый номер целиком был посвящён нам с Акрамом. Мало чтонарисовали: Акрам скачет верхом на волчонке, а я плетусь на худущей дворняжке. Это ладно, как-нибудь пережили бы, главное в том, что у обоих не было головы. Вместо головы — круг, а в круг вписана фамилия. Под карикатурой подпись: «Странно, почему у них нет головы?» И ответ: «Будь у них голова — разве пропустили бы столько уроков!»
   Признаться, здорово придумано, остроумно, мне понравилось. Вначале я от души посмеялся, потом вдруг подумал: «А ведь точно так, как сейчас я смеюсь сам над собой, над нами смеялись и другие. Может, пришли домой и родителям рассказали, и те тоже посмеялись от души».
   Руки сами собой сжались в кулаки, в голову ударила кровь, но я сдержал себя.
   — Кто это нарисовал? Очень красиво! — добродушно улыбнулся я, точно хотел расцеловать того великого художника.
   Я знал, что редактором у нас левша Таштемир. А он стоял рядышком, покряхтывал от удовольствия. Услышав мой вопрос, Таштемир горделиво выпятил грудь:
   — Я нарисовал, апчхи!.. Отойди подальше, у меня насморк, апчхи!..
   — Вы поглядите на него, опозорил человека да гордится, точно геройство совершил. Зачем нарисовал?
   — Нарисовал, апчхи!..
   — Зачем, говорю?
   — Апчхи, апчхи!
   — А ты погляди, погляди хорошенько, есть у меня голова или нет? — Для большей убедительности я потёрся головой о его живот.

   — Сейчас вроде бы есть, апчхи…
   — Эй, Апчхи, я тебя спрашиваю, почему нарисовал меня безголовым?
   — А почему ты сам… апчхи… прогуливаешь уроки ради всяких… апчхи!.. Тянешь класс назад… апчхи… апчхи… мы очутились…
   — Сейчас же сними карикатуру.
   — Апчхи… не сниму.
   — Ну погоди! — Я оттолкнул Таштемира, сорвал газету.
   В классе поднялась страшная суматоха: кто-то схватил меня за руку, кто-то поднимал с пола Таштемира, другой отряхивал с него невидимую пыль.
   Надо же было, чтобы именно в этот момент в класс вошёл мой «любимейший» Закирджан. Так уж мне всегда везёт, вы знаете.
   — Как тебе не стыдно, Кузыев! Ты за это ответишь. Садитесь все по местам. Ну-ка скажи, почему ты порвал газету?
   — Не знаю.
   — Прошу после уроков не расходиться.
   Проведём собрание отряда. — Закирджан удалился, по-боевому печатая шаг.