— Я всех поэтов люблю.
— Хамида Алимджана читал?
— Нет, такого не знаю, — признался я честно. Лучше бы о стихах разговаривал, чем спрашивать, кого я читал.
— С Гафуром Гулямом, надеюсь, знаком?
— А как же! — обрадовался я. — Он мне однажды чуть ухо не оторвал, когда я в колхозный сад залез. Только его не Гафуром Гулямом зовут, а Гафуром Кривым. Он сторожем работает…
— Хорошо хоть, что Кривого Гафура знаешь… — прошептал Джура Джуман и закрыл глаза. Опять, видно, уснул. Я постоял возле него, постоял и тихо пошёл к двери.
— Постой! — взревел вдруг Джура Джуман. — Какой же ты поэт, если не знаешь ни одного поэта?
— Как не знаю? Мамарасула Балту, например, знаю, Сайдуллу, вас, товарищ Джура Джуман, знаю…
— О-о! — простонал Джура Джуман. — Помолчи или я выброшусь в окно!.. Если хочешь писать, молодой человек, иди и читай стихи наших больших поэтов. А ещё, конечно, изучи творчество Пушкина, Лермонтова, Маяковского! Вот так-то, наизусть выучи все стихи. Без этого не только поэтом, человеком не станешь!
Услышав эти слова, я пулей вылетел в коридор. Ничего себе, посоветовал. Спасибочки, товарищ Джуман! Я должен читать чьи-то стихи! Я должен выучить их наизусть! Да если бы я хотел читать и зубрить стихи — сидел бы себе в школе! Зачем же я из дому-то убежал?..
Ни одной книжки не прочитаю, а поэтом стану. Увидит ещё мой дорогой Джура Джуман! Пусть не думает. Пока существует волшебная шапочка, я не пропаду. Разве не так, моя дорогая?
— Ну конечно, как же иначе! — пропищала она в ответ.
— Значит, поможешь мне? Скажи-ка, с чего начинать дело, чтобы стать поэтом?
— Для начала зайди вот в это кафе. Я с самого утра слышу, как у тебя в желудке играет музыка. Поешь, а там посмотрим, что делать.
— Золотые слова, моя дорогая!..
Я надел шапочку, зашёл в кафе, подсел к шумной компании, что веселилась за уставленным яствами столом, и принялся за дело.
Для начала я разузнал адреса всех поэтов, которых видел в Голодной степи. Потом побывал у них дома, посмотрел, как они работают. Сайдулло-ака, оказывается, пишет стихи по ночам. А его сосед, поэт Эркин Хамид, в это время третий сон видит.
Но когда Сайдулло-ака перед рассветом укладывается спать, Эркин Хамид выскакивает из постели и начинает строчить длинные-предлинные стихи.
Я три ночи подряд следил за самим Джурой Джуманом, но ни разу не застал его за работой. Вечером сидит у телевизора (от позывных до позывных, все передачи подряд смотрит), ночью спит, а утром идёт на службу. Если он и пишет стихи, то, наверно, в редакции, когда никто не мешает. А рифм, оказывается, у самого Джуры Джумана тоже нет. Я их долго искал, но ни в шкафу, ни в ящиках стола не на шёл. И тогда со злости съел все шоколадные конфеты, которые поэт купил, идя с работы. Пустой же кулёк я вложил в руки спящей девочки.
Джура Джуман включил телевизор, налил в пиалу чая и потянулся за конфетами,
— Куда конфеты подевались? — крикнул он, не найдя кулька.
— Не знаю, — ответила из кухни жена Джуры Джумана. — Ты же их на стол положил. Может, Дильбар взяла?
Джура Джуман побежал в спальню и через секунду вернулся испуганный, с пустым кульком в руке. Показав его жене, рванулся обратно.
— Дильбар, вставай, доченька! Как ты могла съесть кило конфет? Тебя не тошнит?
Девочка проснулась и удивлённо посмотрела на отца:
— Что случилось, папочка?
— Разве можно съесть сразу столько конфет? Это же вредно. Жена, неси скорее кислого молока.
Жена прибежала с двумя бутылками кефира,
— Пей скорей! — приказал Джура Джуман.
— Не буду! Не хочу! — захныкала Дильбар.
— Будешь! Хочешь! — решительно сказал Джура Джуман, но, услышав позывные телевизора, выбежал из комнаты.
А мне только этого и надо было. Взял я бутылки из рук девочки и выпил весь кефир, чтобы не отравиться.
— Вот и молодец, доченька! — обрадовалась мама Дильбарки, увидев пустые бутылки. — А теперь спи… Время позднее.
Я посмотрел на часы: половина десятого. Значит, самая пора идти к Сайдулло-аке. Сейчас у него работа в разгаре. Есть на что посмотреть.
Когда я вошёл в кабинет, Сайдулло-ака бегал из угла в угол и шептал какие-то шипящие слова. Чтобы не мешать ему, я прилёг на диване.
Сайдулло-ака остановился у стола, сморщился, как от зубной боли, погрозил пальцем стопке чистой бумаги. Растворив окно, он некоторое время глядел в темноту, а потом схватил авторучку и… давай писать!
Строчки так и летели друг за дружкой, стопка бумаги таяла прямо на глазах.
Но вдруг ручка споткнулась и остановилась. Сайдулло-ака простонал, скомкал исписанные листы бумаги и вышвырнул их в окно.
И тут меня осенило: если Сайдулло-аке не нравятся эти стихи, то, может, мне они пригодятся? Перепишу и отнесу в редакцию. Зачем же добру пропадать?
Утром я сидел перед Джурой Джуманом.
— Дай лапу, поэт! Поздравляю! — закричал он, заглянув мне прямо в глаза. — Вот это я понимаю! Талантливо! Добротно! Изрядно, видать, потрудился, сразу видно…
— Да, Джура Джуман-ака, нелёгкое это дело — писать стихи, — сказал я, развалясь на диване.
— Отлично, отлично! Правда, вот эта строфа несколько вялая, но исправить её — дело минуты. Уберём один глагол, два местоимения — и порядок. Прозвучит как выстрел!
— Значит, напечатаете мои стихи?
— Постараемся.
— С фотокарточкой?
— Собственно, зачем с фотокарточкой?
— Я думал… хотел, чтобы директор… мама… — забормотал я, потом махнул рукой и улыбнулся: — А вообще можно и без фотокарточки.
— Не гонись за славой, юноша. И тогда она сама придёт к тебе, — печально сказал Джура Джуман. — Я её завоевал именно таким образом.
Помолчав, он добавил:
— А стихи постараемся дать. В ближайшем номере. О, если бы вы знали, как я был счастлив! Иду по улице — танцую, прыгаю, песни распеваю!
— Ты что, мальчик, свихнулся? — схватил меня за руку прохожий, на которого я случайно налетел.
— Я поэт, дяденька, поэт! На днях напечатают мои стихи!
— Мало ли что поэт! Если ты поэт, то иди, как все люди, и не задевай встречных! Вот, например, когда мне было пятнадцать лет…
Прохожий крепко вцепился в мою руку и рассказал про своё детство, про то, как он пошёл в первый класс, какой он был умный и способный мальчик, какие у него были хорошие товарищи и что все они стали большими людьми… И даже длинный рассказ прохожего не смог затмить солнца, которое сегодня взошло над моей головой.
Джура Джуман сдержал слово. Стихи напечатали на самом видном месте — на четвёртой странице газеты, среди разных важных объявлений. И я принёс новые, которые собрал под окнами поэтов или выудил у них из корзин для бумаги.
Джура Джуман исправил кое-какие орфографические ошибки, и новые стихи тоже напечатали. Теперь я обедал без помощи шапки. Гордо садился за стол, заказывал, что душе угодно, и расплачивался своими собственными деньгами.
Да, наконец-то взошло моё солнце. А дома небось и не знают, что я стал поэтом. Напишу-ка Арифу письмецо. Он всегда делал мне добро, а я его обижал. Как раз и прощения попрошу. И сообщу, что теперь я поэт и что только фамилию немножечко изменил: стал Хашимджаном Кузы. Ещё напишу, что очень соскучился по маме, что она мне снится каждый день.
Отправив письмо, я собрал свои последние стихи и пошёл в редакцию. Джура Джуман встретил меня у дверей.
— А-а, поэт! — сказал он, глядя на мои ботинки. — Вовремя пришли, молодой человек. Очень вовремя.
«Вот ведь какие дела, уже и на „вы“ перешёл!» — подумал я про себя. А вслух спросил:
— Что-нибудь случилось, Джуман-ака?
— Сейчас узнаете. Посидите немного. У меня отчего-то на душе стало холодно.
Через минуту Джура Джуман вернулся. За ним в кабинет ввалились Сайдулло-ака, Эркин Хамид, Ташкын Абид, Захид Тухта и другие поэты — все, у кого я бывал дома.
— Вы сами написали стихотворение «Родной край», опубликованное в нашей газете? — спросил Джура Джуман, глядя мне прямо в глаза.
— Конечно, сам!
— Это ложь! — воскликнул Сайдулло-ака. — Это мои стихи.
— Кто писал стихи «О тебе пою, хлопкороб»? — опять спросил Джура Джуман. Лицо его стало белым-бело.
— Я сам писал. Своей собственной рукой.
— Ах вот как! — взревел вдруг Эркин Хамид и, пригнувшись, пошёл на меня. — Я тебе докажу, мальчишка, что это мои стихи, а не твои!
— Мошенник!
— Плагиатор!
— Тунеядец!
— Наглый воришка!
— Лентяй! — летело на меня со всех сторон.
Вот странные люди! Сами выбрасывали стихи, а когда человек подобрал их, начисто переписал и напечатал в газете, — это им не понравилось.
Поэты медленно окружали меня. Я успел изловчиться, надел волшебную шапочку и был таков — выскользнул в коридор. Дёрнув по пути за вислый ус бюрократа-вахтёра, выскочил на улицу.
Опять погасло моё солнце.
СУЩЕСТВУЮТ ЛИ ЛЮДОЕДЫ?
ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОЛА И СЛОМАННЫЕ РЁБРА
— Хамида Алимджана читал?
— Нет, такого не знаю, — признался я честно. Лучше бы о стихах разговаривал, чем спрашивать, кого я читал.
— С Гафуром Гулямом, надеюсь, знаком?
— А как же! — обрадовался я. — Он мне однажды чуть ухо не оторвал, когда я в колхозный сад залез. Только его не Гафуром Гулямом зовут, а Гафуром Кривым. Он сторожем работает…
— Хорошо хоть, что Кривого Гафура знаешь… — прошептал Джура Джуман и закрыл глаза. Опять, видно, уснул. Я постоял возле него, постоял и тихо пошёл к двери.
— Постой! — взревел вдруг Джура Джуман. — Какой же ты поэт, если не знаешь ни одного поэта?
— Как не знаю? Мамарасула Балту, например, знаю, Сайдуллу, вас, товарищ Джура Джуман, знаю…
— О-о! — простонал Джура Джуман. — Помолчи или я выброшусь в окно!.. Если хочешь писать, молодой человек, иди и читай стихи наших больших поэтов. А ещё, конечно, изучи творчество Пушкина, Лермонтова, Маяковского! Вот так-то, наизусть выучи все стихи. Без этого не только поэтом, человеком не станешь!
Услышав эти слова, я пулей вылетел в коридор. Ничего себе, посоветовал. Спасибочки, товарищ Джуман! Я должен читать чьи-то стихи! Я должен выучить их наизусть! Да если бы я хотел читать и зубрить стихи — сидел бы себе в школе! Зачем же я из дому-то убежал?..
Ни одной книжки не прочитаю, а поэтом стану. Увидит ещё мой дорогой Джура Джуман! Пусть не думает. Пока существует волшебная шапочка, я не пропаду. Разве не так, моя дорогая?
— Ну конечно, как же иначе! — пропищала она в ответ.
— Значит, поможешь мне? Скажи-ка, с чего начинать дело, чтобы стать поэтом?
— Для начала зайди вот в это кафе. Я с самого утра слышу, как у тебя в желудке играет музыка. Поешь, а там посмотрим, что делать.
— Золотые слова, моя дорогая!..
Я надел шапочку, зашёл в кафе, подсел к шумной компании, что веселилась за уставленным яствами столом, и принялся за дело.
Для начала я разузнал адреса всех поэтов, которых видел в Голодной степи. Потом побывал у них дома, посмотрел, как они работают. Сайдулло-ака, оказывается, пишет стихи по ночам. А его сосед, поэт Эркин Хамид, в это время третий сон видит.
Но когда Сайдулло-ака перед рассветом укладывается спать, Эркин Хамид выскакивает из постели и начинает строчить длинные-предлинные стихи.
Я три ночи подряд следил за самим Джурой Джуманом, но ни разу не застал его за работой. Вечером сидит у телевизора (от позывных до позывных, все передачи подряд смотрит), ночью спит, а утром идёт на службу. Если он и пишет стихи, то, наверно, в редакции, когда никто не мешает. А рифм, оказывается, у самого Джуры Джумана тоже нет. Я их долго искал, но ни в шкафу, ни в ящиках стола не на шёл. И тогда со злости съел все шоколадные конфеты, которые поэт купил, идя с работы. Пустой же кулёк я вложил в руки спящей девочки.
Джура Джуман включил телевизор, налил в пиалу чая и потянулся за конфетами,
— Куда конфеты подевались? — крикнул он, не найдя кулька.
— Не знаю, — ответила из кухни жена Джуры Джумана. — Ты же их на стол положил. Может, Дильбар взяла?
Джура Джуман побежал в спальню и через секунду вернулся испуганный, с пустым кульком в руке. Показав его жене, рванулся обратно.
— Дильбар, вставай, доченька! Как ты могла съесть кило конфет? Тебя не тошнит?
Девочка проснулась и удивлённо посмотрела на отца:
— Что случилось, папочка?
— Разве можно съесть сразу столько конфет? Это же вредно. Жена, неси скорее кислого молока.
Жена прибежала с двумя бутылками кефира,
— Пей скорей! — приказал Джура Джуман.
— Не буду! Не хочу! — захныкала Дильбар.
— Будешь! Хочешь! — решительно сказал Джура Джуман, но, услышав позывные телевизора, выбежал из комнаты.
А мне только этого и надо было. Взял я бутылки из рук девочки и выпил весь кефир, чтобы не отравиться.
— Вот и молодец, доченька! — обрадовалась мама Дильбарки, увидев пустые бутылки. — А теперь спи… Время позднее.
Я посмотрел на часы: половина десятого. Значит, самая пора идти к Сайдулло-аке. Сейчас у него работа в разгаре. Есть на что посмотреть.
Когда я вошёл в кабинет, Сайдулло-ака бегал из угла в угол и шептал какие-то шипящие слова. Чтобы не мешать ему, я прилёг на диване.
Сайдулло-ака остановился у стола, сморщился, как от зубной боли, погрозил пальцем стопке чистой бумаги. Растворив окно, он некоторое время глядел в темноту, а потом схватил авторучку и… давай писать!
Строчки так и летели друг за дружкой, стопка бумаги таяла прямо на глазах.
Но вдруг ручка споткнулась и остановилась. Сайдулло-ака простонал, скомкал исписанные листы бумаги и вышвырнул их в окно.
И тут меня осенило: если Сайдулло-аке не нравятся эти стихи, то, может, мне они пригодятся? Перепишу и отнесу в редакцию. Зачем же добру пропадать?
Утром я сидел перед Джурой Джуманом.
— Дай лапу, поэт! Поздравляю! — закричал он, заглянув мне прямо в глаза. — Вот это я понимаю! Талантливо! Добротно! Изрядно, видать, потрудился, сразу видно…
— Да, Джура Джуман-ака, нелёгкое это дело — писать стихи, — сказал я, развалясь на диване.
— Отлично, отлично! Правда, вот эта строфа несколько вялая, но исправить её — дело минуты. Уберём один глагол, два местоимения — и порядок. Прозвучит как выстрел!
— Значит, напечатаете мои стихи?
— Постараемся.
— С фотокарточкой?
— Собственно, зачем с фотокарточкой?
— Я думал… хотел, чтобы директор… мама… — забормотал я, потом махнул рукой и улыбнулся: — А вообще можно и без фотокарточки.
— Не гонись за славой, юноша. И тогда она сама придёт к тебе, — печально сказал Джура Джуман. — Я её завоевал именно таким образом.
Помолчав, он добавил:
— А стихи постараемся дать. В ближайшем номере. О, если бы вы знали, как я был счастлив! Иду по улице — танцую, прыгаю, песни распеваю!
— Ты что, мальчик, свихнулся? — схватил меня за руку прохожий, на которого я случайно налетел.
— Я поэт, дяденька, поэт! На днях напечатают мои стихи!
— Мало ли что поэт! Если ты поэт, то иди, как все люди, и не задевай встречных! Вот, например, когда мне было пятнадцать лет…
Прохожий крепко вцепился в мою руку и рассказал про своё детство, про то, как он пошёл в первый класс, какой он был умный и способный мальчик, какие у него были хорошие товарищи и что все они стали большими людьми… И даже длинный рассказ прохожего не смог затмить солнца, которое сегодня взошло над моей головой.
Джура Джуман сдержал слово. Стихи напечатали на самом видном месте — на четвёртой странице газеты, среди разных важных объявлений. И я принёс новые, которые собрал под окнами поэтов или выудил у них из корзин для бумаги.
Джура Джуман исправил кое-какие орфографические ошибки, и новые стихи тоже напечатали. Теперь я обедал без помощи шапки. Гордо садился за стол, заказывал, что душе угодно, и расплачивался своими собственными деньгами.
Да, наконец-то взошло моё солнце. А дома небось и не знают, что я стал поэтом. Напишу-ка Арифу письмецо. Он всегда делал мне добро, а я его обижал. Как раз и прощения попрошу. И сообщу, что теперь я поэт и что только фамилию немножечко изменил: стал Хашимджаном Кузы. Ещё напишу, что очень соскучился по маме, что она мне снится каждый день.
Отправив письмо, я собрал свои последние стихи и пошёл в редакцию. Джура Джуман встретил меня у дверей.
— А-а, поэт! — сказал он, глядя на мои ботинки. — Вовремя пришли, молодой человек. Очень вовремя.
«Вот ведь какие дела, уже и на „вы“ перешёл!» — подумал я про себя. А вслух спросил:
— Что-нибудь случилось, Джуман-ака?
— Сейчас узнаете. Посидите немного. У меня отчего-то на душе стало холодно.
Через минуту Джура Джуман вернулся. За ним в кабинет ввалились Сайдулло-ака, Эркин Хамид, Ташкын Абид, Захид Тухта и другие поэты — все, у кого я бывал дома.
— Конечно, сам!
— Это ложь! — воскликнул Сайдулло-ака. — Это мои стихи.
— Кто писал стихи «О тебе пою, хлопкороб»? — опять спросил Джура Джуман. Лицо его стало белым-бело.
— Я сам писал. Своей собственной рукой.
— Ах вот как! — взревел вдруг Эркин Хамид и, пригнувшись, пошёл на меня. — Я тебе докажу, мальчишка, что это мои стихи, а не твои!
— Мошенник!
— Плагиатор!
— Тунеядец!
— Наглый воришка!
— Лентяй! — летело на меня со всех сторон.
Вот странные люди! Сами выбрасывали стихи, а когда человек подобрал их, начисто переписал и напечатал в газете, — это им не понравилось.
Поэты медленно окружали меня. Я успел изловчиться, надел волшебную шапочку и был таков — выскользнул в коридор. Дёрнув по пути за вислый ус бюрократа-вахтёра, выскочил на улицу.
Опять погасло моё солнце.
СУЩЕСТВУЮТ ЛИ ЛЮДОЕДЫ?
Я целый день не вылезал из амбара, где хранились гостиничные подушки, простыни, одеяла и матрацы. То спал, то ходил из угла в угол и всё думал о своей невезучей жизни. Потом мне это надоело. «Неужели я не найду себе работы получше! Подумаешь, поэт!» Взять, например, эту самую Этибар Умаровну, администраторшу гостиницы. На всех глядит как кошка, готовая схватить зазевавшуюся мышку. И ещё взятки берёт. Я своими глазами видел. Кто бы ни пришёл в гостиницу, только и слышит от неё: «Мест нет, не было и не будет!» В самом же деле половина гостиницы пустует.
— Очень просим вас, девушка, найдите нам два места! Издалека приехали, негде переночевать! — упрашивают гости.
Этибар Умаровна долго глядит на них своими телячьими, равнодушными глазами. Потом нехотя говорит:
— Раньше чем через пять дней ни одно место не освободится…
На её языке это означает: «Дадите пять рублей, получите одно место. Ещё пятёрку дадите — ещё одно место будет» Конечно, не все понимают этот её кошачий язык. Но кто пошустрее, те сразу смекают. Закладывают в паспорт пять или десять рублей и вежливо подают администраторше.
— Шарифа! — кричит тогда Этибар Умаровна лифтёрше. — Проводи наших дорогих гостей в сто седьмой номер Повезло им: как раз номер освободился!
Почему бы, например, мне не отучить Этибар Умаровну от дурной привычки брать взятки? Стихи каждый может писать, а помочь приезжим — поди попробуй. А я могу это сделать, потому что на голове у меня моя чудесная-расчудесная шапочка!
Я написал записочку и сунул её в карман администраторши, «Многоуважаемая Этибар-апа, — говорилось в ней, — будьте осторожны! Уже целую неделю за вами следит переодетый милиционер. Он знает про все ваши делишки!» Этибар Умаровна полезла в карман за носовым платком и заметила записку. Брови её задрожали, как хвост мышонка завидевшего грозного кота. Телячьи, сонные глаза округлились и побежали по сторонам. «Кто из этих людей переодетый милиционер?» — говорили они, перебегая с одного человека на другого.
— Берегитесь, он следит за каждым вашим шагом! — прошептал я, почти вплотную подойдя к Этибар Умаровне. Она ойкнула, нырнула вниз и спряталась под столом.
— Всё равно он всё видит! — сказал я громче. Тогда Этибар Умаровна вылезла из своего убежища, поставила на стойку дощечку с надписью «Добро пожаловать дорогие гости! Мы рады вас обслужить!» и побежала в кабинет директора. Через минуту они выскочили вдвоём. Лица их посинели, как недоспелые помидоры после первых заморозков.
Директор проверил список постояльцев гостиницы. Против фамилий подозрительных поставил красным карандашом галочки.
— Любой из этих товарищей может оказаться переодетым милиционером, — сказал он, ткнув пальцем на птички. — Так вот, приказываю каждого из них обслуживать самым наилучшим образом. Приносите им в номер пиво, дайте в ванную горячую воду, включите телефоны. Объявите, что они могут не гасить свет и после девяти часов вечера.
Потом Этибар Умаровна обошла номера тех постояльцев, с кого получила при въезде взятку, и вернула им деньги. Правда, несколько человек из этих людей тоже мне не понравились: вместо пяти рублей они вытянули у Этибар-апа десять, а вместо десяти и все двадцать рублей.
— Вы снимаете с мёртвого саван! — плакалась Этибар Умаровна.
— Мёртвому ничего не нужно — ни савана, ни денег, — ухмылялись пронырливые постояльцы. — Бог даст, вы ещё много заработаете.
— Да, даст он, ваш бог, жди у моря погоды!..
Посмеялся я, глядя на них, посмеялся, а потом разом вырвал деньги из их рук и бросил в унитаз. Вы б видели, как они всполошились! Будто в самом деле увидели мёртвого, завёрнутого в саван.
Не будете мошенничать. Так вам и надо. А мне теперь и прогуляться можно. На улице, наверно, светло и радостно, как у меня на душе.
Площадь перед гостиницей была запружена. Люди улыбались, толкались, лезли вперёд. Они меня тоже закрутили, поволокли с собой, а потом прижали к животу какого-то лысого дяди.
— Эй, полегче! — крикнул тот обиженно. — В живот ведь воткнулся. А я недавно только обедал.
— Извините, — сказал я вежливо. — Вы не знаете, что там впереди происходит?
— Ты, парень, не с неба ли свалился? Не слыхал разве, что к нам африканские путешественники приехали?
— Какие путешественники?
— Да африканские! Газет не читаешь, что ли? Не слыхал что в нашу солнечную республику приехали знаменитые африканские путешественники господин Ибн-Хали и господин Ибн-Гали? И не бодайся, пожалуйста.
— А чего люди от них хотят?
— Вот пристал, а! Разве тебе не хочется увидеть знаменитых людей, пожать им руку? Ведь они на машинах весь свет объехали!
— Подумаешь! На машинах и дурак сможет весь свет объехать! — ляпнул я, не подумав.
Лысый дядя вцепился лапищей в моё плечо и зарычал:
— И дурак сможет, говоришь? И ещё в живот толкаешься? — Он высоко поднял меня над землёй, подумал немного потом опустил и продолжал: — Один учёный взялся высчитать весь путь, который проехали господа Хали и Гали по белому свету. Вычислял, вычислял, да так и не докончил работу — с ума сошёл! А книг эти Хали и Гали написали — с целую гору! Чтобы прочитать их, пятнадцать лет жизни потребуется.
— Ой, больно! — простонал я, стараясь высвободить плечо.
— Нет, ты подожди, парень, слушай, когда умные говорят и мотай на ус. Эти ребята переплывали на своих машинах бурные реки, поднимались на вершины снежных гор, дрались с хищными зверями в дремучих джунглях, разрывали на мелкие кусочки удавов в десять метров, спали на одной подушке с людоедами!
— Я не знал, что они такие герои! — взмолился я. — Простите, пожалуйста. Я как раз вчера потерял очки и поэтому не прочитал газет.
Лысый дяденька нехотя разжал свою железную руку, и я смог наконец вздохнуть свободнее.
Значит, пока я возился с Этибар Умаровной, в наш город приехали очень знаменитые люди, а я об этом ничего не слыхал. Вот было бы здорово сделаться их спутником! Все газеты печатали бы мои фотографии, люди бы знали моё имя, мечтали бы пожать мне руку. А я бы дрался на шпагах с людоедами, дрессировал обезьян и с утра до вечера ел бананы…
Я с трудом отошёл подальше от лысого. В это время толпа расступилась. Мимо меня прошли распаренные, улыбающиеся путешественники.
Господин Ибн-Хали и господин Ибн-Гали исчезли за стеклянными дверьми гостиницы. Я надел волшебную шапочку и помчался за ними.
Путешественники поднялись на второй этаж, вошли в двадцать четвёртый номер. Я подождал, пока они умылись, надели пижамы и прилегли на мягких деревянных кроватях. Тогда откашлялся и сказал:
— Здравствуйте.
Дядя Ибн-Хали поднял голову и посмотрел на товарища.
— Что ты сказал, мой дорогой?
— Я ничего не говорил, — ответил Ибн-Гали.
— Но я слышал какой-то голос…
— Бывает, — усмехнулся Ибн-Гали. — Постарайся уснуть, мой дорогой.
— Подождите, не спите, мне нужно с вами поговорить, — сказал я тихо.
Хали и Гали вскочили с кроватей и уставились друг на друга.
— Тысяча чертей с Берега Слоновой Кости! Клянусь вершинами Гималайских гор, я слышал чей-то голос! — вскричал Ибн-Хали.
— Да не пугайтесь, это я.
— Кто, чёрт возьми, вы? — спросил господин Ибн-Гали, с беспокойством поглядывая на своего товарища.
— Я — знаменитый узбекский волшебник Хашимджан Кузы.
— Волшебник? Это уже становится интересно, — потёр руки господин Ибн-Гали.
— Может, господин волшебник соизволит явить нам свой лик?
— Пожалуйста. — Я снял с головы волшебную шапку. — Если вы примете меня в компанию, эта волшебная шапочка станет нашей, общей.
— Что ж, неплохое предложение, а, Хали? — сказал Ибн-Гали посмеиваясь. — А что вы ещё можете нам предложить, господин волшебник?
— Всё, что хотите. Любую вещь мигом достану. Прямо со склада.
— Так. А в каких отношениях вы с географией?
— В самых хороших. Я её знаю как свои пять пальцев.
— Прекрасно, юный волшебник. Вы не против, если я задам вам несколько вопросов?
Я страшно не люблю отвечать на вопросы; вдруг не сможешь ответить? Но деваться было некуда. Подумал немного и сказал равнодушным голосом:
— Задавайте, если вам так уж хочется задавать вопросы…
— Отлично! Подойдите к карте, молодой человек, и покажите нам самое маленькое в мире озеро.
Я подошёл к карте. Она вся была размазана какими-то голубыми, жёлтыми и зелёными красками.
— Здесь нет никакого озера, — сказал я с сожалением. — Видно, ваша карта очень старая. Или эти озера давно уже высохли.
— Не исключено, — согласился дядя Ибн-Гали. — Может быть, вы по памяти назовёте нам самое большое озеро мира?
— Знаете, — сказал я, долго не раздумывая, — я очень плохо запоминаю названия рек, морей и озёр. У меня даже справка была…
Неожиданно Ибн-Хали решительно встал с места и твёрдо сказал:
— Положите, пожалуйста, вашу шапочку в карман. Я бережно сложил шапочку-невидимку и положил в карман.
Ибн-Хали надел костюм, причесал свои чёрные, курчавые волосы белой расчёской (наверное, из слоновой кости), сел в кресло у стола. И на меня посыпался целый град вопросов, будто я был не просто учеником шестого класса, да притом троечником, а настоящим профессором.
— Сколько народностей живёт в Африке?
— Сколько лет существует наша планета?
— Сколько островов входит в состав Индонезии?
— Скольких метров достигает самое глубокое место Атлантического океана?
— Каково общее число населения нашей планеты Земля? Я не заметил, как вытащил из кармана шапочку и вытер ею пот со лба. Дядя Ибн-Хали почему-то испуганно умолк и ушёл в другую комнату, плотно закрыв за собой дверь.
— Очень жаль, господин волшебник, — вздохнул дядя Гали, — по всей вероятности, мы не сможем взять вас с собой…
— У меня ужасная память, — сказал я, чуть не плача. — Кроме названий, я ещё плохо запоминаю цифры. А потом, у меня есть справка!
— Охотно верю. Но человек без памяти и тем более без знаний ничем не может быть полезен в наших странствиях.
— Ну, пожалуйста, возьмите меня с собой. Я постараюсь быть вам полезным. А потом, ведь у меня волшебная шапочка!
— Лишний груз — нам большая помеха, — покачал головой дядя Ибн-Гали. — А добиться успеха с помощью волшебной шапочки нам попросту было бы неинтересно…
— Я бы вам чай кипятил, обеды готовил, стирал…
— Спасибо, мальчик. Но всё это мы привыкли делать сами. Таковы законы жизни открывателей неизведанного…
— Простите, что помешал вам отдыхать, — поднялся я с места и улыбнулся. Я улыбался, а слезы горьким комком застряли в горле, мешали дышать.
Путешественник Ибн-Гали похлопал меня по плечу:
— Не отчаивайся, волшебник, ты ещё попутешествуешь вдоволь.
А господин Ибн-Хали выглянул в дверь и поманил своего друга, кидая опасливые взгляды на мою волшебную шапочку.
— Прощайте, господа Ибн-Хали и Гали, — прошептал я, выходя в коридор. — Может быть, мы с вами ещё встретимся. Если на вас вдруг нападут людоеды…
Но эти слова я сказал уже на лестнице, и, конечно, великие путешественники не услышали их. Вначале я пожалел об этом, а потом подумал: «Может быть, и хорошо, что не услышали? Ведь никто не знает, существуют ли сейчас людоеды или нет. А если не существуют и если нет надобности драться с ними на шпагах, то какой толк идти в путешественники? У нас и горы есть невдалеке от нашего кишлака, и речка есть, и змеи разные встречаются…»
— Очень просим вас, девушка, найдите нам два места! Издалека приехали, негде переночевать! — упрашивают гости.
Этибар Умаровна долго глядит на них своими телячьими, равнодушными глазами. Потом нехотя говорит:
— Раньше чем через пять дней ни одно место не освободится…
На её языке это означает: «Дадите пять рублей, получите одно место. Ещё пятёрку дадите — ещё одно место будет» Конечно, не все понимают этот её кошачий язык. Но кто пошустрее, те сразу смекают. Закладывают в паспорт пять или десять рублей и вежливо подают администраторше.
— Шарифа! — кричит тогда Этибар Умаровна лифтёрше. — Проводи наших дорогих гостей в сто седьмой номер Повезло им: как раз номер освободился!
Почему бы, например, мне не отучить Этибар Умаровну от дурной привычки брать взятки? Стихи каждый может писать, а помочь приезжим — поди попробуй. А я могу это сделать, потому что на голове у меня моя чудесная-расчудесная шапочка!
Я написал записочку и сунул её в карман администраторши, «Многоуважаемая Этибар-апа, — говорилось в ней, — будьте осторожны! Уже целую неделю за вами следит переодетый милиционер. Он знает про все ваши делишки!» Этибар Умаровна полезла в карман за носовым платком и заметила записку. Брови её задрожали, как хвост мышонка завидевшего грозного кота. Телячьи, сонные глаза округлились и побежали по сторонам. «Кто из этих людей переодетый милиционер?» — говорили они, перебегая с одного человека на другого.
— Берегитесь, он следит за каждым вашим шагом! — прошептал я, почти вплотную подойдя к Этибар Умаровне. Она ойкнула, нырнула вниз и спряталась под столом.
— Всё равно он всё видит! — сказал я громче. Тогда Этибар Умаровна вылезла из своего убежища, поставила на стойку дощечку с надписью «Добро пожаловать дорогие гости! Мы рады вас обслужить!» и побежала в кабинет директора. Через минуту они выскочили вдвоём. Лица их посинели, как недоспелые помидоры после первых заморозков.
Директор проверил список постояльцев гостиницы. Против фамилий подозрительных поставил красным карандашом галочки.
— Любой из этих товарищей может оказаться переодетым милиционером, — сказал он, ткнув пальцем на птички. — Так вот, приказываю каждого из них обслуживать самым наилучшим образом. Приносите им в номер пиво, дайте в ванную горячую воду, включите телефоны. Объявите, что они могут не гасить свет и после девяти часов вечера.
Потом Этибар Умаровна обошла номера тех постояльцев, с кого получила при въезде взятку, и вернула им деньги. Правда, несколько человек из этих людей тоже мне не понравились: вместо пяти рублей они вытянули у Этибар-апа десять, а вместо десяти и все двадцать рублей.
— Вы снимаете с мёртвого саван! — плакалась Этибар Умаровна.
— Мёртвому ничего не нужно — ни савана, ни денег, — ухмылялись пронырливые постояльцы. — Бог даст, вы ещё много заработаете.
— Да, даст он, ваш бог, жди у моря погоды!..
Посмеялся я, глядя на них, посмеялся, а потом разом вырвал деньги из их рук и бросил в унитаз. Вы б видели, как они всполошились! Будто в самом деле увидели мёртвого, завёрнутого в саван.
Не будете мошенничать. Так вам и надо. А мне теперь и прогуляться можно. На улице, наверно, светло и радостно, как у меня на душе.
Площадь перед гостиницей была запружена. Люди улыбались, толкались, лезли вперёд. Они меня тоже закрутили, поволокли с собой, а потом прижали к животу какого-то лысого дяди.
— Эй, полегче! — крикнул тот обиженно. — В живот ведь воткнулся. А я недавно только обедал.
— Извините, — сказал я вежливо. — Вы не знаете, что там впереди происходит?
— Ты, парень, не с неба ли свалился? Не слыхал разве, что к нам африканские путешественники приехали?
— Какие путешественники?
— Да африканские! Газет не читаешь, что ли? Не слыхал что в нашу солнечную республику приехали знаменитые африканские путешественники господин Ибн-Хали и господин Ибн-Гали? И не бодайся, пожалуйста.
— А чего люди от них хотят?
— Вот пристал, а! Разве тебе не хочется увидеть знаменитых людей, пожать им руку? Ведь они на машинах весь свет объехали!
— Подумаешь! На машинах и дурак сможет весь свет объехать! — ляпнул я, не подумав.
Лысый дядя вцепился лапищей в моё плечо и зарычал:
— И дурак сможет, говоришь? И ещё в живот толкаешься? — Он высоко поднял меня над землёй, подумал немного потом опустил и продолжал: — Один учёный взялся высчитать весь путь, который проехали господа Хали и Гали по белому свету. Вычислял, вычислял, да так и не докончил работу — с ума сошёл! А книг эти Хали и Гали написали — с целую гору! Чтобы прочитать их, пятнадцать лет жизни потребуется.
— Ой, больно! — простонал я, стараясь высвободить плечо.
— Нет, ты подожди, парень, слушай, когда умные говорят и мотай на ус. Эти ребята переплывали на своих машинах бурные реки, поднимались на вершины снежных гор, дрались с хищными зверями в дремучих джунглях, разрывали на мелкие кусочки удавов в десять метров, спали на одной подушке с людоедами!
— Я не знал, что они такие герои! — взмолился я. — Простите, пожалуйста. Я как раз вчера потерял очки и поэтому не прочитал газет.
Лысый дяденька нехотя разжал свою железную руку, и я смог наконец вздохнуть свободнее.
Значит, пока я возился с Этибар Умаровной, в наш город приехали очень знаменитые люди, а я об этом ничего не слыхал. Вот было бы здорово сделаться их спутником! Все газеты печатали бы мои фотографии, люди бы знали моё имя, мечтали бы пожать мне руку. А я бы дрался на шпагах с людоедами, дрессировал обезьян и с утра до вечера ел бананы…
Я с трудом отошёл подальше от лысого. В это время толпа расступилась. Мимо меня прошли распаренные, улыбающиеся путешественники.
Господин Ибн-Хали и господин Ибн-Гали исчезли за стеклянными дверьми гостиницы. Я надел волшебную шапочку и помчался за ними.
Путешественники поднялись на второй этаж, вошли в двадцать четвёртый номер. Я подождал, пока они умылись, надели пижамы и прилегли на мягких деревянных кроватях. Тогда откашлялся и сказал:
— Здравствуйте.
Дядя Ибн-Хали поднял голову и посмотрел на товарища.
— Что ты сказал, мой дорогой?
— Я ничего не говорил, — ответил Ибн-Гали.
— Но я слышал какой-то голос…
— Бывает, — усмехнулся Ибн-Гали. — Постарайся уснуть, мой дорогой.
— Подождите, не спите, мне нужно с вами поговорить, — сказал я тихо.
Хали и Гали вскочили с кроватей и уставились друг на друга.
— Тысяча чертей с Берега Слоновой Кости! Клянусь вершинами Гималайских гор, я слышал чей-то голос! — вскричал Ибн-Хали.
— Да не пугайтесь, это я.
— Кто, чёрт возьми, вы? — спросил господин Ибн-Гали, с беспокойством поглядывая на своего товарища.
— Я — знаменитый узбекский волшебник Хашимджан Кузы.
— Волшебник? Это уже становится интересно, — потёр руки господин Ибн-Гали.
— Может, господин волшебник соизволит явить нам свой лик?
— Пожалуйста. — Я снял с головы волшебную шапку. — Если вы примете меня в компанию, эта волшебная шапочка станет нашей, общей.
— Что ж, неплохое предложение, а, Хали? — сказал Ибн-Гали посмеиваясь. — А что вы ещё можете нам предложить, господин волшебник?
— Всё, что хотите. Любую вещь мигом достану. Прямо со склада.
— Так. А в каких отношениях вы с географией?
— В самых хороших. Я её знаю как свои пять пальцев.
— Прекрасно, юный волшебник. Вы не против, если я задам вам несколько вопросов?
Я страшно не люблю отвечать на вопросы; вдруг не сможешь ответить? Но деваться было некуда. Подумал немного и сказал равнодушным голосом:
— Задавайте, если вам так уж хочется задавать вопросы…
— Отлично! Подойдите к карте, молодой человек, и покажите нам самое маленькое в мире озеро.
Я подошёл к карте. Она вся была размазана какими-то голубыми, жёлтыми и зелёными красками.
— Здесь нет никакого озера, — сказал я с сожалением. — Видно, ваша карта очень старая. Или эти озера давно уже высохли.
— Не исключено, — согласился дядя Ибн-Гали. — Может быть, вы по памяти назовёте нам самое большое озеро мира?
— Знаете, — сказал я, долго не раздумывая, — я очень плохо запоминаю названия рек, морей и озёр. У меня даже справка была…
— Положите, пожалуйста, вашу шапочку в карман. Я бережно сложил шапочку-невидимку и положил в карман.
Ибн-Хали надел костюм, причесал свои чёрные, курчавые волосы белой расчёской (наверное, из слоновой кости), сел в кресло у стола. И на меня посыпался целый град вопросов, будто я был не просто учеником шестого класса, да притом троечником, а настоящим профессором.
— Сколько народностей живёт в Африке?
— Сколько лет существует наша планета?
— Сколько островов входит в состав Индонезии?
— Скольких метров достигает самое глубокое место Атлантического океана?
— Каково общее число населения нашей планеты Земля? Я не заметил, как вытащил из кармана шапочку и вытер ею пот со лба. Дядя Ибн-Хали почему-то испуганно умолк и ушёл в другую комнату, плотно закрыв за собой дверь.
— Очень жаль, господин волшебник, — вздохнул дядя Гали, — по всей вероятности, мы не сможем взять вас с собой…
— У меня ужасная память, — сказал я, чуть не плача. — Кроме названий, я ещё плохо запоминаю цифры. А потом, у меня есть справка!
— Охотно верю. Но человек без памяти и тем более без знаний ничем не может быть полезен в наших странствиях.
— Ну, пожалуйста, возьмите меня с собой. Я постараюсь быть вам полезным. А потом, ведь у меня волшебная шапочка!
— Лишний груз — нам большая помеха, — покачал головой дядя Ибн-Гали. — А добиться успеха с помощью волшебной шапочки нам попросту было бы неинтересно…
— Я бы вам чай кипятил, обеды готовил, стирал…
— Спасибо, мальчик. Но всё это мы привыкли делать сами. Таковы законы жизни открывателей неизведанного…
— Простите, что помешал вам отдыхать, — поднялся я с места и улыбнулся. Я улыбался, а слезы горьким комком застряли в горле, мешали дышать.
Путешественник Ибн-Гали похлопал меня по плечу:
— Не отчаивайся, волшебник, ты ещё попутешествуешь вдоволь.
А господин Ибн-Хали выглянул в дверь и поманил своего друга, кидая опасливые взгляды на мою волшебную шапочку.
— Прощайте, господа Ибн-Хали и Гали, — прошептал я, выходя в коридор. — Может быть, мы с вами ещё встретимся. Если на вас вдруг нападут людоеды…
Но эти слова я сказал уже на лестнице, и, конечно, великие путешественники не услышали их. Вначале я пожалел об этом, а потом подумал: «Может быть, и хорошо, что не услышали? Ведь никто не знает, существуют ли сейчас людоеды или нет. А если не существуют и если нет надобности драться с ними на шпагах, то какой толк идти в путешественники? У нас и горы есть невдалеке от нашего кишлака, и речка есть, и змеи разные встречаются…»
ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОЛА И СЛОМАННЫЕ РЁБРА
Я шёл куда глаза глядят. Меня не радовали ни прохладный вечер, ни праздничные улицы, ни лотки с мороженым, ни автоматы с газированной водой. Неужели я так и не прославлюсь, никого не удивлю своими подвигами? Куда ни пойду — одни неудачи. И никто мне не, поможет, никто ничего не посоветует. Даже волшебная шапочка.
— Отчего же не помогу? — отозвалась она тут же. — Посмотри, Хашимджан, где ты стоишь. У панорамного кинотеатра.
— Не хочу в кино, дорогая. Такое у меня плохое настроение — и я должен развлекаться?
— А знаешь, что за кинотеатром находится стадион «Шоликор» [7]? Сегодня там состоится очень интересный матч. Мне помнится, ты любил футбол…
— Ещё как! Дома ведь я был капитаном классной команды!
Трибуны оказались забитыми до отказа. Люди стояли даже в проходах. Я решил сесть поближе к игрокам — занял место на скамейке, где сидели молчаливые дублёры.
Болельщики сильно нервничали, ожидая начала матча.
— Вот увидишь, «Шоликор» сегодня обязательно победит!
— Победит, если, как вчера, забьёт в свои ворота три мяча!
— В поражениях «Шоликора» виноват только Кадыров: мяч летит к нему, а он бежит от мяча!
— Брось ты! Если кто умеет бить дальние — так это именно наш славный Кадырчик!
— Нет, лишь бы сегодня играл Теодор Рахимов. Уж он-то спасёт команду от верной гибели.
— «Шоликора» всегда спасает Геннадий Супоницкий, а не твой кривоногий Теодор!
— Что ты сказал? А ну-ка повтори!
Хорошо, раздался свисток судьи и футболисты рассыпались по местам, а то быть бы потасовке между нервными болельщиками.
Гости сразу перешли к атаке. Шестой номер ловко обыграл наших защитников и забил мастерский гол. Шоликоровцы растерялись, заметались по полю. А гости снова повели мяч к воротам. Левый защитник дал длинный пас правому, а тот передал мяч по воздуху центральному нападающему. Центральный нападающий оторвался от «опекуна» и сильным ударом пробил ворота. Болельщики взвыли.
— Генка, халтурщик! Играй как полагается, если хочешь получить квартиру!
— Теодор! Ты футболист или гусь лапчатый?
— Судью на мы-ыло-о!
— Якубов! Ты зачем на поле вылез, если даже бегать не умеешь, раззява!
Свист, крики… Сказать правду, неважно играли шоликоровцы. А гости работали очень слаженно и технично. Это стало особенно заметно, когда они закатили нам третий гол. Одни болельщики чуть не плакали. Другие грозились оторвать шоликоровцам уши. Третьи демонстративно покидали трибуны, проклиная футбол как самую несправедливую игру на свете. Гости, конечно, всё это видели и уже играли с нами вполсилы, как со слабаками.
Не-ет, дорогие гости, рановато ликуете! Мы вам ещё покажем, на что способны шоликоровцы. Зачем, вы думаете, собралось здесь сто тысяч зрителей? Полюбоваться на вашу победу? Держите карман шире!
Я надел шапочку и выбежал на поле.
Противник готовил очередную атаку. Мяч вёл шестой номер. Он не спешил, поджидал, когда удобнее будет передать его форварду. Но тут подскочил я, выхватил мяч из-под ног шестёрки и пулей понёсся к воротам гостей. Увидев чудо, зрители замерли, перестали дышать. Стало слышно даже тиканье часов на световом табло. Людям казалось, что мяч летит по воздуху, не касаясь земли. Ворота приближались. Метрах в трёх за мной топотал бутсами Геннадий Супоницкий. Он тяжело дышал и скрежетал зубами, не понимая, что происходит с мячом.
До цели осталось метров пятнадцать. Поблизости — никого. Я положил мяч на землю и еле успел отскочить в сторону: Геннадий со страшной силой ударил по воротам. Мяч прорвал сетку, сбил с ног фотокорреспондента, стоявшего за воротами, и упал где-то среди бушующих болельщиков. Уж если наши футболисты бьют, то именно так. Запомните это, уважаемые гости!..
Мяч подали вратарю противника. Тот положил его на землю, отошёл назад на несколько шагов, собираясь разбежаться. А я не стал дожидаться, когда он ударит: взял мяч и ловко подкинул его под ноги оказавшегося поблизости Якубова.
— Бей, Якубов, бей, раззява! — завыли болельщики.
Якубов зажмурился от волнения и изо всей силы двинул по мячу. Вратарь взлетел высоко вверх и шлёпнулся на землю, как лягушка. Гол! Красивый, первоклассный гол.
Ликованию болельщиков «Шоликора» не было конца. Тысячи кепок, тюбетеек и шляп взмыли в воздух, заслонив солнечный свет. Люди, совершенно незнакомые друг с другом, целовались, обменивались на память о матче часами, галстуками, разными диковинными зажигалками. Да разве можно описать то, что происходило на трибунах?! Это надо было видеть. Своими глазами.
Сколько радости, счастья я принёс сегодня людям! И надо же, не знал я, дурак, не знал, кому нужна моя цветущая сила. Поэтов мучил, путешественников мучил, сам мучился. А моё место, оказывается, вот здесь, на зелёном, мягком поле, освещённом светом солнца и прожекторов. Здесь ждёт меня удача и слава. Здесь я принесу людям пользу, вы меня слышите, уважаемый Атаджан Азизович и дорогой мой математик Кабулов?!
— Отчего же не помогу? — отозвалась она тут же. — Посмотри, Хашимджан, где ты стоишь. У панорамного кинотеатра.
— Не хочу в кино, дорогая. Такое у меня плохое настроение — и я должен развлекаться?
— А знаешь, что за кинотеатром находится стадион «Шоликор» [7]? Сегодня там состоится очень интересный матч. Мне помнится, ты любил футбол…
— Ещё как! Дома ведь я был капитаном классной команды!
Трибуны оказались забитыми до отказа. Люди стояли даже в проходах. Я решил сесть поближе к игрокам — занял место на скамейке, где сидели молчаливые дублёры.
Болельщики сильно нервничали, ожидая начала матча.
— Вот увидишь, «Шоликор» сегодня обязательно победит!
— Победит, если, как вчера, забьёт в свои ворота три мяча!
— В поражениях «Шоликора» виноват только Кадыров: мяч летит к нему, а он бежит от мяча!
— Брось ты! Если кто умеет бить дальние — так это именно наш славный Кадырчик!
— Нет, лишь бы сегодня играл Теодор Рахимов. Уж он-то спасёт команду от верной гибели.
— «Шоликора» всегда спасает Геннадий Супоницкий, а не твой кривоногий Теодор!
— Что ты сказал? А ну-ка повтори!
Хорошо, раздался свисток судьи и футболисты рассыпались по местам, а то быть бы потасовке между нервными болельщиками.
Гости сразу перешли к атаке. Шестой номер ловко обыграл наших защитников и забил мастерский гол. Шоликоровцы растерялись, заметались по полю. А гости снова повели мяч к воротам. Левый защитник дал длинный пас правому, а тот передал мяч по воздуху центральному нападающему. Центральный нападающий оторвался от «опекуна» и сильным ударом пробил ворота. Болельщики взвыли.
— Генка, халтурщик! Играй как полагается, если хочешь получить квартиру!
— Теодор! Ты футболист или гусь лапчатый?
— Судью на мы-ыло-о!
— Якубов! Ты зачем на поле вылез, если даже бегать не умеешь, раззява!
Свист, крики… Сказать правду, неважно играли шоликоровцы. А гости работали очень слаженно и технично. Это стало особенно заметно, когда они закатили нам третий гол. Одни болельщики чуть не плакали. Другие грозились оторвать шоликоровцам уши. Третьи демонстративно покидали трибуны, проклиная футбол как самую несправедливую игру на свете. Гости, конечно, всё это видели и уже играли с нами вполсилы, как со слабаками.
Не-ет, дорогие гости, рановато ликуете! Мы вам ещё покажем, на что способны шоликоровцы. Зачем, вы думаете, собралось здесь сто тысяч зрителей? Полюбоваться на вашу победу? Держите карман шире!
Я надел шапочку и выбежал на поле.
Противник готовил очередную атаку. Мяч вёл шестой номер. Он не спешил, поджидал, когда удобнее будет передать его форварду. Но тут подскочил я, выхватил мяч из-под ног шестёрки и пулей понёсся к воротам гостей. Увидев чудо, зрители замерли, перестали дышать. Стало слышно даже тиканье часов на световом табло. Людям казалось, что мяч летит по воздуху, не касаясь земли. Ворота приближались. Метрах в трёх за мной топотал бутсами Геннадий Супоницкий. Он тяжело дышал и скрежетал зубами, не понимая, что происходит с мячом.
До цели осталось метров пятнадцать. Поблизости — никого. Я положил мяч на землю и еле успел отскочить в сторону: Геннадий со страшной силой ударил по воротам. Мяч прорвал сетку, сбил с ног фотокорреспондента, стоявшего за воротами, и упал где-то среди бушующих болельщиков. Уж если наши футболисты бьют, то именно так. Запомните это, уважаемые гости!..
Мяч подали вратарю противника. Тот положил его на землю, отошёл назад на несколько шагов, собираясь разбежаться. А я не стал дожидаться, когда он ударит: взял мяч и ловко подкинул его под ноги оказавшегося поблизости Якубова.
— Бей, Якубов, бей, раззява! — завыли болельщики.
Якубов зажмурился от волнения и изо всей силы двинул по мячу. Вратарь взлетел высоко вверх и шлёпнулся на землю, как лягушка. Гол! Красивый, первоклассный гол.
Ликованию болельщиков «Шоликора» не было конца. Тысячи кепок, тюбетеек и шляп взмыли в воздух, заслонив солнечный свет. Люди, совершенно незнакомые друг с другом, целовались, обменивались на память о матче часами, галстуками, разными диковинными зажигалками. Да разве можно описать то, что происходило на трибунах?! Это надо было видеть. Своими глазами.
Сколько радости, счастья я принёс сегодня людям! И надо же, не знал я, дурак, не знал, кому нужна моя цветущая сила. Поэтов мучил, путешественников мучил, сам мучился. А моё место, оказывается, вот здесь, на зелёном, мягком поле, освещённом светом солнца и прожекторов. Здесь ждёт меня удача и слава. Здесь я принесу людям пользу, вы меня слышите, уважаемый Атаджан Азизович и дорогой мой математик Кабулов?!