— Простите меня, Атаджан Азизович. Пятёрки поставил я. Касымджан про это даже не знал.
— Что-о? — вскричали все хором. — Ты?
— Да, я. Касым тут ни при чём… Все встали и окружили меня. И пошло, и пошло… Говорили, что своим поведением я позорю папу, передового механизатора, и маму, знатную доярку. Тяну назад показатели родной школы. Говорили, что если буду плохо учиться, то не смогу стать ни инженером, ни агрономом, ни зоотехником.
— Неправда, я обязательно стану инженером, — обозлился я.
— Никак не сможешь, поверь нам, Кузыев!
— Не инженером, так зоотехником буду!
— Без знаний тебя не только в зоотехники, пастухом не возьмут.
— Возьмут, ещё как возьмут! Лишь бы я сам этого захотел.
Пусть не думают, что Хашимджан Кузыев может так легко сдаться. Я ещё своё докажу.
У меня есть моя бесценная шапочка. И пока она моя, я могу не учиться, могу ничего не знать, но если захочу — стану кем угодно. Пусть запомнят это мои дорогие учителя. Хашимджан Кузыев ещё перевернёт горы, высушит моря, добьётся всемирной славы!
Я не стал ждать. В ту же ночь собрался в путь-дорогу — пока мама не узнала, что я натворил в школе.
Прощай, мой дорогой кишлак! Прощай, голубая речка, прыгающая с камня на камень! Прощайте, тенистые фруктовые сады! Ваш верный друг покидает вас. И надолго. Он уже не будет ломать ваши ветки, вбивать гвозди в ваши гладкие стволы…
Прости меня, дорогая мамочка! Я тебя очень часто волновал, огорчал, а теперь вот надолго покидаю. Прости, мама…
Счастливо вам оставаться, мои кудрявые сестрёночки!
Иногда я вас колотил, таскал за косы, иногда смешил, дурачась, и часто защищал, когда вас обижали озорные мальчишки. Теперь вы остаётесь без брата-заступника. Очень плохо, что есть ещё на свете озорные мальчишки. Если вы соскучитесь по мне, сестры, гляньте на мой портрет. Только не плачьте. Ваш брат ещё вернётся. Тогда все будут восхищаться им. А вы будете гордиться. Учителя тоже будут гордиться, хотя они сегодня не поверили мне. Но я им прощаю.
И вы простите мне, нерешённые мои задачки, ненаписанные упражнения, непрочитанные книги! Вас, признаться, мне не очень-то жалко, но вот я иду, иду в полночь по спящему, тихому кишлаку, и почему-то глаза мои полны слёз…
Где-то одиноко воет собака. Она будто тоскует оттого, что в кишлаке теперь не будет весёлого Хашимджана Кузыева.
Высоко в небе плывёт полная луна. Она ласково освещает мне дорогу и словно хочет пожелать счастливого пути…
УЛЫБНУЛОСЬ БЫЛО СЧАСТЬЕ
НОЧНАЯ ВСТРЕЧА
— Что-о? — вскричали все хором. — Ты?
— Да, я. Касым тут ни при чём… Все встали и окружили меня. И пошло, и пошло… Говорили, что своим поведением я позорю папу, передового механизатора, и маму, знатную доярку. Тяну назад показатели родной школы. Говорили, что если буду плохо учиться, то не смогу стать ни инженером, ни агрономом, ни зоотехником.
— Неправда, я обязательно стану инженером, — обозлился я.
— Никак не сможешь, поверь нам, Кузыев!
— Не инженером, так зоотехником буду!
— Без знаний тебя не только в зоотехники, пастухом не возьмут.
— Возьмут, ещё как возьмут! Лишь бы я сам этого захотел.
Пусть не думают, что Хашимджан Кузыев может так легко сдаться. Я ещё своё докажу.
У меня есть моя бесценная шапочка. И пока она моя, я могу не учиться, могу ничего не знать, но если захочу — стану кем угодно. Пусть запомнят это мои дорогие учителя. Хашимджан Кузыев ещё перевернёт горы, высушит моря, добьётся всемирной славы!
Я не стал ждать. В ту же ночь собрался в путь-дорогу — пока мама не узнала, что я натворил в школе.
Прощай, мой дорогой кишлак! Прощай, голубая речка, прыгающая с камня на камень! Прощайте, тенистые фруктовые сады! Ваш верный друг покидает вас. И надолго. Он уже не будет ломать ваши ветки, вбивать гвозди в ваши гладкие стволы…
Прости меня, дорогая мамочка! Я тебя очень часто волновал, огорчал, а теперь вот надолго покидаю. Прости, мама…
Счастливо вам оставаться, мои кудрявые сестрёночки!
Иногда я вас колотил, таскал за косы, иногда смешил, дурачась, и часто защищал, когда вас обижали озорные мальчишки. Теперь вы остаётесь без брата-заступника. Очень плохо, что есть ещё на свете озорные мальчишки. Если вы соскучитесь по мне, сестры, гляньте на мой портрет. Только не плачьте. Ваш брат ещё вернётся. Тогда все будут восхищаться им. А вы будете гордиться. Учителя тоже будут гордиться, хотя они сегодня не поверили мне. Но я им прощаю.
И вы простите мне, нерешённые мои задачки, ненаписанные упражнения, непрочитанные книги! Вас, признаться, мне не очень-то жалко, но вот я иду, иду в полночь по спящему, тихому кишлаку, и почему-то глаза мои полны слёз…
Где-то одиноко воет собака. Она будто тоскует оттого, что в кишлаке теперь не будет весёлого Хашимджана Кузыева.
Высоко в небе плывёт полная луна. Она ласково освещает мне дорогу и словно хочет пожелать счастливого пути…
УЛЫБНУЛОСЬ БЫЛО СЧАСТЬЕ
Из-за синеющих вдали гор показался оранжевый бок солнца.
Я не знаю, куда иду. Ещё не знаю, что буду делать дальше. Иду себе, и всё. Никаких забот. А беспокоиться нечего. Ведь со мной волшебная шапочка! С ней не пропаду. Еда нужна — пожалуйста! Ноги устанут — заберусь в автобус, и никто меня не ссадит. Потому что я могу стать невидимым.
— Скажи, моя шапочка, где мы сейчас находимся?
— Не знаю, Хашимджан. Сама теряюсь в догадках.
— Скажи мне, шапочка, смогу ли я стать агрономом?
— Конечно, сможешь, Хашимджан. Только пожелай.
— Но ведь я бросил школу и, уж конечно, в институт никогда не попаду. А без диплома разве бывает агроном?
— Не печалься, Хашимджан! Вспомни присказку. Вот так. А теперь опусти руку в карман…
Чудеса! Опускаю руку в карман и вытаскиваю книжку в синем переплёте. В ней записи чёрными чернилами: «ДИПЛОМ. ВЫДАН ХАШИМДЖАНУ… СПЕЦИАЛЬНОСТЬ — АГРОНОМ». Вот чудеса!
— Спасибо, моя шапочка! Но разве бывает диплом без печати?
— Без печати? Какой ещё печати?
— Ну, такой… круглой печати.
— А ты посмотри, Хашимджан, на диплом… И правда, в самом низу чернильный круг и в середине его написано: «ПЕЧАТЬ».
— Вот здорово! Да, но я ведь маленького роста. Скажут, мальчишка — и прогонят. Даже на диплом не посмотрят.
— Не беспокойся, Хашимджан. Когда нужно будет, я позабочусь, чтобы тебя не принимали за маленького.
Тутовые деревья, росшие по краям дороги, остались позади. Зелёные поля исчезли. Вместо них появились сухие колючие кусты, торчащие на белых от соли пригорках. Пустыня. Голая пустыня. Глядишь на неё, и глаза слезятся. Ни конца ни края не видать. В застывшем раскалённом небе парят какие-то чёрные птицы. Иногда перебежит дорогу длиннохвостая ящерица или из-под ног выскочит суслик. Выскочит и выпучит удивлённые глаза: куда это, мол, человек идёт? Ведь кругом пустыня!
— Шапочка моя, а шапочка, куда мы идём?
— Сама не знаю, Хашимджан. Но ты не беспокойся. Дорога есть, значит, куда-нибудь выйдем.
И правда, скоро всё изменилось. Ящерицы и чёрные птицы отстали. Исчезли и колючие кустарники. Впереди засинели густые сады, а слева и справа пошли хлопковые поля.
— Шапочка, а шапочка, куда это мы попали? Пустыня — и вдруг сады! Не ты ли создала их здесь?
— Что ты, Хашимджан! Сама удивляюсь!
Я свернул в первый же сад и отведал спелых, сочных персиков. Попробовал и яблок.
Где-то рядом тарахтели тракторы, перекликались люди.
Я перепрыгнул через арык и вышел на зелёную полянку. К ней примыкало хлопковое поле, разбитое на мелкие участки. На каждом из них возилось по нескольку ребят. Я подошёл к ближайшему участку. Какой-то мальчишка с остервенением рвал кустики сорняков.
— Эй, не уставать тебе, дружок! — сказал я.
— Иди своей дорогой, не мешай нам! — ответил парнишка, не подымая головы.
— Эх, ты-ы… невежа. К тебе с добром, а ты…
Мальчик поднял голову и покраснел от стыда. — Простите… извините… — забормотал он, вытирая пот со лба. — Я принял вас за нашего бездельника Шавката…
— Ничего, товарищ, ничего, бывает, — смирился я, увидев, как он смутился. Потом осторожно спросил: — Не скажешь, в какой стране мы находимся?
— Что, что?
— Я спрашиваю, как называется эта страна?
— Это не страна, а Голодная степь.
— Голодная степь? Что за Голодная степь?.. Которая в газетах?..
— Почему это — в газетах? Голодная степь в Голодной степи, и всё тут. Узбекистанская целина.
— А что вы здесь делаете на поле?
— Сорняки уничтожаем.
— Л чей это хлопчатник?
— Наш.
— Так уж и ваш! Ври, да не завирайся. Мальчишка удивлённо поглядел на меня и ничего не ответил.
— А как называется ваш колхоз? — не унимался я. Мальчик выдернул несколько кустиков сорняка с таким видом, будто кому-то отрывал уши. Потом крикнул:
— Гляди! Вот это поле, — он обвёл рукой вокруг, — засеяли мы сами. Шестеро ребят. Сами вспахали, сами обрабатываем и сами будем убирать урожай. Всего здесь десять гектаров земли.
— Ясно. А агроном вам не нужен? Я бы…
— Нет, не нужен, — решительно покачал головой мальчик. — Мы сами — будущие агрономы.
Этот человечек, оказывается, не только грубиян, но и большой хвастунишка.
«Сами» да «сами»! Подумаешь, какой герой! Сорняки рвать всякий дурак сможет. А вот есть ли у тебя диплом агронома? То-то и оно, что нет!
Я молча пошёл дальше и вскоре наткнулся на поле, сплошь усеянное рыжими дынями и полосатыми арбузами. А невдалеке зеленели грядки с луком и помидорами. Вот помидоры так помидоры: каждая с мою голову!
Я прошёл через виноградник (по пути попробовал двадцать два сорта винограда!) и вышел к какой-то загороженной деревянным забором площади. За забором кудахтали и кукарекали сотни белых кур и петухов. Кругленькая, как тыква, девчонка кидала им из плетёной корзиночки зерно и сладким голоском пела:
— Тю-тю-тю!
Ишь ты, растютюкалась! Не любит, видать, яйца — раздобрела-то как!
— Эй, девочка, чьи это куры?
Девочка молча вынула из кармана варёное яйцо, очистила его, сунула в рот и только потом обернулась ко мне:
— Наши… Чьи же ещё?
— А куда ты яйца деваешь? — решил я съязвить.
— В школу сдаю. Ребятам на завтраки.
— Гм-м… А всем ребятам достаётся? Даже двоечникам?
— У нас таких нет и не будет.
— А вдруг появятся, тогда что?
— Послушай, иди-ка ты своей дорогой, болтун, — махнула рукой Тыквоподобная и сунула в рот ещё одно яйцо. — Ты мне всех кур распугаешь…
— Послушай, девочка, — сказал я, стараясь быть как можно вежливее. — А зоотехник вам не нужен?
— Зачем он нам?
— Буду указывать вам, что, как и когда делать.
— Спасибочки! Таких у нас и без тебя хватает. — Тыквоподобная отвернулась и что есть силы заорала: — Тю-тю!
У неё был такой пронзительный голос, что я зажал уши — и ходу! Остановился только у больших деревянных ворот. На голубой доске было выведено белыми буквами:
Я тихонько отворил ворота и вошёл во двор фермы. В стойлах со скучающим видом жевали сено восемь коров, в углу похрюкивали четырнадцать и не жирных и не тощих свиней. А три козла, что бродили возле коров, те вообще еле передвигали ноги.
Кроме животных, здесь ещё был человек, мальчик с шишковатым лбом. Он старательно соскребал с земли навоз и делал вид, что не замечает меня.
— А где же овцы? — спросил я деловым тоном.
— Овцы на пастбище.
— А кролики? Они тоже на пастбище? Шишколобый пропустил мимо ушей мою шутку, но решил, видать, меня поддеть:
— Кроликов мы держим подальше от ослов.
— Такой анекдот я давно слыхал, — сказал я и опять спросил: — А почему у вас всего три козла?
— Во-первых, это не козлы, а козы. А во-вторых, чего это ты ко мне пристал? Говорят же тебе, что козы и овцы на пастбище!
— Значит, я глухой, раз ты сказал, а я не слышал. Мне подумалось, что козы ваши заболели и передохли. Телят, телят ваших тоже не видать, а, дружище?
Шишколобый в сердцах махнул рукой, взял веник с ведром и пошёл к свинарне.
По дороге он обернулся и показал мне язык.
— Убери свой длинный красный язык, пока я его не вырвал!
Мальчишка удивлённо остановился:
— Это мой-то язык?
— Вот именно!
— Твой бы надо вырвать. Слишком много чепухи мелет. — Он ухмыльнулся и добавил: — А вообще-то лучше бы ты взял да помог мне.
— Ну что ж, это мы запросто! Я вмиг стянул с себя новенькую свою рубашку и закатал штанины.
— Показывай, что делать. Шишколобый вдруг задумался.
— Слушай, а ты, случайно, не гость?
— Не «случайно», а настоящий гость. Приехал издалека.
— Вон оно что! Сразу бы и сказал, что знакомишься с нашим хозяйством.
— Так оно и есть. Знакомлюсь с вашим хозяйством.
— Меня Хайитом зовут. — Приблизившись, он протянул руку. — Учусь в седьмом классе. Коренной голодностепинец.
— А меня зовут Хашимджаном, — сказал я, пожав ему руку. — Учусь в шестом классе. Отличник. Староста… Помолчав, я перешёл к делу:
— Ты мне вот что объясни, дружище Хайитбай: кто вы такие вообще? Школьники или просто колхозники?
— Мы-то? Как тебе объяснить? — Хайит почесал свой шишковатый лоб. — Мы вроде и школьники и колхозники, дружище. Понимаешь? Вон там, видишь, двухэтажное здание стоит? Это наша школа. Там мы учимся. А после уроков работаем, разные профессии осваиваем.
— Да ну?
— А сад наш ты не видал? Тридцать гектаров занимает.
Фруктов разных — навалом. Половину едим сами, а половину продаём.
— А кто продаёт?
— Девчата из десятого класса.
— Они умеют торговать?
— Конечно. Наш директор Хурсандали Шарафуддинович говорит, что человек всё сможет, если только захочет.
— Во-во, я тоже говорил, а они…
— Знаешь, Хурсандали Шарафуддинович говорит, что наши девчонки станут прекрасными продавщицами. Правда, вначале будет трудно, а потом всё пойдёт как по маслу.
— Видно, у вас хороший директор, раз так говорит.
— Ещё бы! А на днях у нас беда случилась. Санобар-апа, что в десятом «Б» учится, торговала в молочном павильоне без халата. Нагрянул санитарный контроль. Выговор сделали и оштрафовали на пятнадцать рублей.
— Бедная! Откуда же она возьмёт столько денег?
— Школа внесёт. У нас есть своя касса. Общий фонд называется.
— Это общие деньги, что ли?
— Ну да, мы же все вместе работаем. Значит, доход от фермы, бахчей и фруктовых садов — наш доход!
— Здорово у вас, Хайитбай! В такой школе учиться, наверно, одно удовольствие!..
— Ещё бы! А у вас разве плохо?
— О-о!.. — взмахнул я рукой и уставился на коров, словно это были какие-нибудь диковинные индийские слоны. Да и чем я мог похвалиться?
Были в нашем живом уголке два тощих кролика. Один из них подох с голоду, а второй перегрыз деревянную решётку и убежал на волю.
Росли у нас в школьном дворе десятка два деревцев. Никаких плодов на них я не замечал. Да и листья их всегда бывали жёлтыми, изъеденными какими-то насекомыми.
Не расскажешь ведь об этом такому хвастунишке, как Хайитбай?! Лучше умереть, чем позорить свою школу.
— У нас тоже есть что показать, но я не люблю хвалиться, — сказал я тихо.
— А кроликов вы разводите?
— Кроликов мы раньше разводили. Пока ферма у нас была маленькая. А сейчас разводим этих… как их… зверей из семейства кошачьих. Львят и тигрят всяких привозим прямо из Африки. Дрессируем их, а потом продаём цирку.
— Да ну-у?! — разинул рот Хайитбай. — А они не кусаются?
— Мы их держим в железных клетках. А на клетках — замки. Во-от такие, с твою голову будут! У нас ещё и столярная мастерская есть. Не мастерская, а целая фабрика. «Имени фуганка и рубанка» называется. Один человек десятью станками управляет. Конт… контвейером работаем.
Хайитбай вздохнул и понурил голову. Мне стало жалко его. И я решил малость поубавить пыла.
— Что плохо, — сказал я, — наша швейная и сапожная мастерские не ахти как работают. Иногда брак выпускают. Вот эту мою новенькую рубашку сшили наши девочки. Видишь, один рукав длиннее, другой — короче. А воротник — тот вообще от другой рубахи.
— Что ты, у тебя очень красивая рубашка, Хашимджан!
— Э, не говори, друг! Постарались бы — получше бы могли сшить. Я-то знаю… Теперь, видно, придётся на них… ш-штраф наложить. По пятнадцать рублей.
После этих слов Хайитбай расстроился пуще прежнего.
Тогда я схватил в руки лопату:
— Чего это мы без толку болтаем, Хайитбай? Давай работать.
Ну и заставил я побегать своего нового знакомца! Наполняю ведро навозом, а Хайитбай выносит на улицу. Носился он, как Чарли Чаплин в немом фильме.
Хлев и свинарник за полчаса вычистили. А когда работа кончилась, я сказал:
— Дорогой Хайитбай, а не нужен ли вам ветврач?
Хитрый Хайитбай, видно, сразу понял, куда я клоню.
— Дорогой Хашимджан, — ответил он, — на ферме работает восемь человек. И все они будут ветеринарами. А если кто хочет к нам, пусть идёт простым рабочим, добро пожаловать!
Нет уж, дудки! Меня на такую работу не заманишь. Похожу тут ещё, авось что-нибудь и подвернётся стоящее.
Хайитбай оказался весёлым и общительным, вроде меня. Он показал мне кишлак, а потом повёл в швейную мастерскую. Там работали маленькие девочки, которые еле-еле доставали ногой педаль швейной машинки. Перед ними, на столе, лежала груда девчачьих школьных форм, а ещё шапочки из кроличьего меха и фартуки для сбора хлопка. Хайитбай сказал, что всё это сшили их девочки.
Мне больше всего понравились маленькие и пушистые шапочки из кроличьего меха.
— Можно мне взять парочку? — спросил я Хайитбая.
— А зачем они тебе?
— На память. Я их сестрёнкам подарю.
— Не могу я, Хашимджан, распоряжаться шапками. Они не мои, они общие.
— А ты продай. Когда у меня появятся деньги, я приеду и расплачусь с тобой.
— Не могу, Хашимджан, не могу! — взмолился Хайитбай.
— Захочешь — сможешь! — отрезал я и схватил парочку мягоньких шапочек.
Хайит испуганно вцепился в мою руку. Я его оттолкнул, да, видно, сильнее, чем хотел: бедняга залетел под стол.
Девочки-мастерицы завизжали, вскочили, чтобы защитить своего будущего ветеринара. Гляжу, одна бежит с ножницами в руках, другая летит, размахивая раскалённым утюгом.
— Держи вора! — кричат. — Держи хулигана!
Я бросился к двери, но поздно! Мой дружок Шишколобый, оказывается, успел вскочить и запереть дверь. Пришлось надеть волшебную шапочку…
— Он куда-то спрятался! Ищите под столами, — скомандовал Хайитбай. — И шапки украл.
— Нет его под столом, ищите в шкафу. А я тем временем тихонько забрался на подоконник, спрыгнул на землю и уже во дворе заорал во всё горло:
— Держи карман шире, держи карман шире!
Мои преследователи вывалились в дверь. В интернате поднялась тревога. Кто-то пустил слух, что из швейной мастерской похищен целый мешок шапочек. А тут ещё загремело радио.
«Внимание, внимание! Говорит радиоузел школы-интерната имени Крупской! Я призываю всех учащихся сохранять спокойствие и хладнокровие! Вместе с тем призываю всех учеников мобилизовать свои силы. Все на поимку злоумышленника!» Это, кажется, говорил сам директор Хурсандали Шарафуддинович. Ну и в историю я влип! Ничего плохого не сделал, а шуму — хоть караул кричи! Вечно так. Не везёт мне — и всё тут… Хоть убейся. А я-то надеялся, что поговорю с Хурсандали Шарафуддиновичем по душам и он возьмёт меня в какую-нибудь бригаду агрономом. А теперь всё кончено. Поймают, чего доброго, и правда мешок шапочек потребуют. Спасибо тебе, Хайитбай. Удружил, ничего не скажешь!
Не снимая с головы волшебную шапку, я стал подниматься на второй этаж школы и чуть не столкнулся лицом к лицу с Хайитом. Он разговаривал с высоким человеком в шляпе.
— Как же не помню, Хурсандали Шарафуддинович?! — говорил Хайитбай. — Да хоть ночью меня поднимите, я тотчас же опишу вам его приметы.
— Тогда иди в радиоузел и во всеуслышание расскажи, как выглядит этот твой Хашимджан.
Шишколобый со всех ног кинулся в радиоузел. Жалко, я не догадался пойти с ним. Думал, что есть у него хоть капелька совести. Мне хотелось побыть с Хурсандали Шарафуддиновичем и, если удастся, объяснить ему всё, как было, а потом попросить работу.
Директор зашёл в кабинет, и я за ним. Он сел в кресло и налил себе чаю. В это время в динамике загремел голос Хайитбая.
«Внимание, внимание! Передаём описание примет вора, совершившего налёт на нашу швейную мастерскую. Это мальчик лет двенадцати-тринадцати. Зовут его Хашимджаном. Тощий, ростом чуть выше меня. Уши — грязные, нос — пуговкой, глаза большие, круглые, вечно бегают. Говорит этот Хашимджан путано, слегка заикаясь. Одет в белую грязную старую рубашку, у которой один рукав длиннее, второй — короче. А воротник — тот вообще от другой рубахи. Шерстяные брюки в полоску давно не глажены. Цвет кожи — смуглый. Может, от рождения, а может, в целях конспирации давно не мылся. — Хайитбай откашлялся, трубно высморкался и продолжал: — Следует обратить особое внимание на то, что этот Хашимджан очень подробно расспрашивал о доходах нашей школы: особенно допытывался, сколько денег в кассе общего фонда. Мне кажется, он ловкий лазутчик какой-то банды, которая собирается ограбить нашу кассу!..» Видали, какой жук этот Хайитбай? И злоумышленником я у него стал, и лазутчиком банды грабителей, и заикой, одетым в старую рубаху с разными рукавами. Попробуй теперь объявись. Сразу схватят и в милицию отвезут. А ведь уж совсем было улыбнулось счастье: очень хорошим человеком показался мне Хурсандали Шарафуддинович. Он бы наверняка принял меня в агрономы или зоотехники.
Я не стал пока с ним говорить и пошёл в радиоузел.
Хайитбай всё ещё сидел, нахохлившись, у микрофона. Наверное, думал, что бы ещё про меня насочинять.
— На, возьми своё добро! — сказал я и кинул кроличьи шапочки на пол, под ноги остолбеневшего Хайитбая. — Очень они мне нужны! Я их нарочно взял, чтобы узнать, жадный ты или не жадный. И вовсе я не лазутчик. А уши у тебя у самого грязные!
Хайитбай испуганно хлопал глазами и оглядывал пустую комнату.
Больше я с ним не стал разговаривать. Пошёл прямо туда, откуда вкусно пахло. Сел возле повара интернатской столовой, съел по порции шурпы и плова, выпил два стакана холодного компота из слив. Молодцы ребята, вкусно приготовили.
Я похлопал по плечу опешившего от удивления мальчика в поварском колпаке, сказал ему «спасибо» и вышел из кухни…
Я не знаю, куда иду. Ещё не знаю, что буду делать дальше. Иду себе, и всё. Никаких забот. А беспокоиться нечего. Ведь со мной волшебная шапочка! С ней не пропаду. Еда нужна — пожалуйста! Ноги устанут — заберусь в автобус, и никто меня не ссадит. Потому что я могу стать невидимым.
— Скажи, моя шапочка, где мы сейчас находимся?
— Не знаю, Хашимджан. Сама теряюсь в догадках.
— Скажи мне, шапочка, смогу ли я стать агрономом?
— Конечно, сможешь, Хашимджан. Только пожелай.
— Но ведь я бросил школу и, уж конечно, в институт никогда не попаду. А без диплома разве бывает агроном?
— Не печалься, Хашимджан! Вспомни присказку. Вот так. А теперь опусти руку в карман…
Чудеса! Опускаю руку в карман и вытаскиваю книжку в синем переплёте. В ней записи чёрными чернилами: «ДИПЛОМ. ВЫДАН ХАШИМДЖАНУ… СПЕЦИАЛЬНОСТЬ — АГРОНОМ». Вот чудеса!
— Спасибо, моя шапочка! Но разве бывает диплом без печати?
— Без печати? Какой ещё печати?
— Ну, такой… круглой печати.
— А ты посмотри, Хашимджан, на диплом… И правда, в самом низу чернильный круг и в середине его написано: «ПЕЧАТЬ».
— Вот здорово! Да, но я ведь маленького роста. Скажут, мальчишка — и прогонят. Даже на диплом не посмотрят.
— Не беспокойся, Хашимджан. Когда нужно будет, я позабочусь, чтобы тебя не принимали за маленького.
Тутовые деревья, росшие по краям дороги, остались позади. Зелёные поля исчезли. Вместо них появились сухие колючие кусты, торчащие на белых от соли пригорках. Пустыня. Голая пустыня. Глядишь на неё, и глаза слезятся. Ни конца ни края не видать. В застывшем раскалённом небе парят какие-то чёрные птицы. Иногда перебежит дорогу длиннохвостая ящерица или из-под ног выскочит суслик. Выскочит и выпучит удивлённые глаза: куда это, мол, человек идёт? Ведь кругом пустыня!
— Шапочка моя, а шапочка, куда мы идём?
— Сама не знаю, Хашимджан. Но ты не беспокойся. Дорога есть, значит, куда-нибудь выйдем.
И правда, скоро всё изменилось. Ящерицы и чёрные птицы отстали. Исчезли и колючие кустарники. Впереди засинели густые сады, а слева и справа пошли хлопковые поля.
— Шапочка, а шапочка, куда это мы попали? Пустыня — и вдруг сады! Не ты ли создала их здесь?
— Что ты, Хашимджан! Сама удивляюсь!
Я свернул в первый же сад и отведал спелых, сочных персиков. Попробовал и яблок.
Где-то рядом тарахтели тракторы, перекликались люди.
Я перепрыгнул через арык и вышел на зелёную полянку. К ней примыкало хлопковое поле, разбитое на мелкие участки. На каждом из них возилось по нескольку ребят. Я подошёл к ближайшему участку. Какой-то мальчишка с остервенением рвал кустики сорняков.
— Эй, не уставать тебе, дружок! — сказал я.
— Иди своей дорогой, не мешай нам! — ответил парнишка, не подымая головы.
— Эх, ты-ы… невежа. К тебе с добром, а ты…
Мальчик поднял голову и покраснел от стыда. — Простите… извините… — забормотал он, вытирая пот со лба. — Я принял вас за нашего бездельника Шавката…
— Ничего, товарищ, ничего, бывает, — смирился я, увидев, как он смутился. Потом осторожно спросил: — Не скажешь, в какой стране мы находимся?
— Что, что?
— Я спрашиваю, как называется эта страна?
— Это не страна, а Голодная степь.
— Голодная степь? Что за Голодная степь?.. Которая в газетах?..
— Почему это — в газетах? Голодная степь в Голодной степи, и всё тут. Узбекистанская целина.
— А что вы здесь делаете на поле?
— Сорняки уничтожаем.
— Л чей это хлопчатник?
— Наш.
— Так уж и ваш! Ври, да не завирайся. Мальчишка удивлённо поглядел на меня и ничего не ответил.
— А как называется ваш колхоз? — не унимался я. Мальчик выдернул несколько кустиков сорняка с таким видом, будто кому-то отрывал уши. Потом крикнул:
— Ясно. А агроном вам не нужен? Я бы…
— Нет, не нужен, — решительно покачал головой мальчик. — Мы сами — будущие агрономы.
Этот человечек, оказывается, не только грубиян, но и большой хвастунишка.
«Сами» да «сами»! Подумаешь, какой герой! Сорняки рвать всякий дурак сможет. А вот есть ли у тебя диплом агронома? То-то и оно, что нет!
Я молча пошёл дальше и вскоре наткнулся на поле, сплошь усеянное рыжими дынями и полосатыми арбузами. А невдалеке зеленели грядки с луком и помидорами. Вот помидоры так помидоры: каждая с мою голову!
Я прошёл через виноградник (по пути попробовал двадцать два сорта винограда!) и вышел к какой-то загороженной деревянным забором площади. За забором кудахтали и кукарекали сотни белых кур и петухов. Кругленькая, как тыква, девчонка кидала им из плетёной корзиночки зерно и сладким голоском пела:
— Тю-тю-тю!
Ишь ты, растютюкалась! Не любит, видать, яйца — раздобрела-то как!
— Эй, девочка, чьи это куры?
Девочка молча вынула из кармана варёное яйцо, очистила его, сунула в рот и только потом обернулась ко мне:
— Наши… Чьи же ещё?
— А куда ты яйца деваешь? — решил я съязвить.
— В школу сдаю. Ребятам на завтраки.
— Гм-м… А всем ребятам достаётся? Даже двоечникам?
— У нас таких нет и не будет.
— А вдруг появятся, тогда что?
— Послушай, иди-ка ты своей дорогой, болтун, — махнула рукой Тыквоподобная и сунула в рот ещё одно яйцо. — Ты мне всех кур распугаешь…
— Послушай, девочка, — сказал я, стараясь быть как можно вежливее. — А зоотехник вам не нужен?
— Зачем он нам?
— Буду указывать вам, что, как и когда делать.
— Спасибочки! Таких у нас и без тебя хватает. — Тыквоподобная отвернулась и что есть силы заорала: — Тю-тю!
У неё был такой пронзительный голос, что я зажал уши — и ходу! Остановился только у больших деревянных ворот. На голубой доске было выведено белыми буквами:
Значит, у них ещё и своя ферма есть. Кто знает, может, здесь повезёт?ЖИВОТНОВОДЧЕСКАЯ ФЕРМА
ШКОЛЫ-ИНТЕРНАТА им КРУПСКОЙ
Я тихонько отворил ворота и вошёл во двор фермы. В стойлах со скучающим видом жевали сено восемь коров, в углу похрюкивали четырнадцать и не жирных и не тощих свиней. А три козла, что бродили возле коров, те вообще еле передвигали ноги.
Кроме животных, здесь ещё был человек, мальчик с шишковатым лбом. Он старательно соскребал с земли навоз и делал вид, что не замечает меня.
— А где же овцы? — спросил я деловым тоном.
— Овцы на пастбище.
— А кролики? Они тоже на пастбище? Шишколобый пропустил мимо ушей мою шутку, но решил, видать, меня поддеть:
— Кроликов мы держим подальше от ослов.
— Такой анекдот я давно слыхал, — сказал я и опять спросил: — А почему у вас всего три козла?
— Во-первых, это не козлы, а козы. А во-вторых, чего это ты ко мне пристал? Говорят же тебе, что козы и овцы на пастбище!
— Значит, я глухой, раз ты сказал, а я не слышал. Мне подумалось, что козы ваши заболели и передохли. Телят, телят ваших тоже не видать, а, дружище?
Шишколобый в сердцах махнул рукой, взял веник с ведром и пошёл к свинарне.
По дороге он обернулся и показал мне язык.
— Убери свой длинный красный язык, пока я его не вырвал!
Мальчишка удивлённо остановился:
— Это мой-то язык?
— Вот именно!
— Твой бы надо вырвать. Слишком много чепухи мелет. — Он ухмыльнулся и добавил: — А вообще-то лучше бы ты взял да помог мне.
— Ну что ж, это мы запросто! Я вмиг стянул с себя новенькую свою рубашку и закатал штанины.
— Показывай, что делать. Шишколобый вдруг задумался.
— Слушай, а ты, случайно, не гость?
— Не «случайно», а настоящий гость. Приехал издалека.
— Вон оно что! Сразу бы и сказал, что знакомишься с нашим хозяйством.
— Так оно и есть. Знакомлюсь с вашим хозяйством.
— Меня Хайитом зовут. — Приблизившись, он протянул руку. — Учусь в седьмом классе. Коренной голодностепинец.
— А меня зовут Хашимджаном, — сказал я, пожав ему руку. — Учусь в шестом классе. Отличник. Староста… Помолчав, я перешёл к делу:
— Ты мне вот что объясни, дружище Хайитбай: кто вы такие вообще? Школьники или просто колхозники?
— Мы-то? Как тебе объяснить? — Хайит почесал свой шишковатый лоб. — Мы вроде и школьники и колхозники, дружище. Понимаешь? Вон там, видишь, двухэтажное здание стоит? Это наша школа. Там мы учимся. А после уроков работаем, разные профессии осваиваем.
— Да ну?
— А сад наш ты не видал? Тридцать гектаров занимает.
Фруктов разных — навалом. Половину едим сами, а половину продаём.
— А кто продаёт?
— Девчата из десятого класса.
— Они умеют торговать?
— Конечно. Наш директор Хурсандали Шарафуддинович говорит, что человек всё сможет, если только захочет.
— Во-во, я тоже говорил, а они…
— Знаешь, Хурсандали Шарафуддинович говорит, что наши девчонки станут прекрасными продавщицами. Правда, вначале будет трудно, а потом всё пойдёт как по маслу.
— Видно, у вас хороший директор, раз так говорит.
— Ещё бы! А на днях у нас беда случилась. Санобар-апа, что в десятом «Б» учится, торговала в молочном павильоне без халата. Нагрянул санитарный контроль. Выговор сделали и оштрафовали на пятнадцать рублей.
— Бедная! Откуда же она возьмёт столько денег?
— Школа внесёт. У нас есть своя касса. Общий фонд называется.
— Это общие деньги, что ли?
— Ну да, мы же все вместе работаем. Значит, доход от фермы, бахчей и фруктовых садов — наш доход!
— Здорово у вас, Хайитбай! В такой школе учиться, наверно, одно удовольствие!..
— Ещё бы! А у вас разве плохо?
— О-о!.. — взмахнул я рукой и уставился на коров, словно это были какие-нибудь диковинные индийские слоны. Да и чем я мог похвалиться?
Были в нашем живом уголке два тощих кролика. Один из них подох с голоду, а второй перегрыз деревянную решётку и убежал на волю.
Росли у нас в школьном дворе десятка два деревцев. Никаких плодов на них я не замечал. Да и листья их всегда бывали жёлтыми, изъеденными какими-то насекомыми.
Не расскажешь ведь об этом такому хвастунишке, как Хайитбай?! Лучше умереть, чем позорить свою школу.
— У нас тоже есть что показать, но я не люблю хвалиться, — сказал я тихо.
— А кроликов вы разводите?
— Кроликов мы раньше разводили. Пока ферма у нас была маленькая. А сейчас разводим этих… как их… зверей из семейства кошачьих. Львят и тигрят всяких привозим прямо из Африки. Дрессируем их, а потом продаём цирку.
— Да ну-у?! — разинул рот Хайитбай. — А они не кусаются?
— Мы их держим в железных клетках. А на клетках — замки. Во-от такие, с твою голову будут! У нас ещё и столярная мастерская есть. Не мастерская, а целая фабрика. «Имени фуганка и рубанка» называется. Один человек десятью станками управляет. Конт… контвейером работаем.
Хайитбай вздохнул и понурил голову. Мне стало жалко его. И я решил малость поубавить пыла.
— Что плохо, — сказал я, — наша швейная и сапожная мастерские не ахти как работают. Иногда брак выпускают. Вот эту мою новенькую рубашку сшили наши девочки. Видишь, один рукав длиннее, другой — короче. А воротник — тот вообще от другой рубахи.
— Что ты, у тебя очень красивая рубашка, Хашимджан!
— Э, не говори, друг! Постарались бы — получше бы могли сшить. Я-то знаю… Теперь, видно, придётся на них… ш-штраф наложить. По пятнадцать рублей.
После этих слов Хайитбай расстроился пуще прежнего.
Тогда я схватил в руки лопату:
— Чего это мы без толку болтаем, Хайитбай? Давай работать.
Ну и заставил я побегать своего нового знакомца! Наполняю ведро навозом, а Хайитбай выносит на улицу. Носился он, как Чарли Чаплин в немом фильме.
Хлев и свинарник за полчаса вычистили. А когда работа кончилась, я сказал:
— Дорогой Хайитбай, а не нужен ли вам ветврач?
Хитрый Хайитбай, видно, сразу понял, куда я клоню.
— Дорогой Хашимджан, — ответил он, — на ферме работает восемь человек. И все они будут ветеринарами. А если кто хочет к нам, пусть идёт простым рабочим, добро пожаловать!
Нет уж, дудки! Меня на такую работу не заманишь. Похожу тут ещё, авось что-нибудь и подвернётся стоящее.
Хайитбай оказался весёлым и общительным, вроде меня. Он показал мне кишлак, а потом повёл в швейную мастерскую. Там работали маленькие девочки, которые еле-еле доставали ногой педаль швейной машинки. Перед ними, на столе, лежала груда девчачьих школьных форм, а ещё шапочки из кроличьего меха и фартуки для сбора хлопка. Хайитбай сказал, что всё это сшили их девочки.
Мне больше всего понравились маленькие и пушистые шапочки из кроличьего меха.
— Можно мне взять парочку? — спросил я Хайитбая.
— А зачем они тебе?
— На память. Я их сестрёнкам подарю.
— Не могу я, Хашимджан, распоряжаться шапками. Они не мои, они общие.
— А ты продай. Когда у меня появятся деньги, я приеду и расплачусь с тобой.
— Не могу, Хашимджан, не могу! — взмолился Хайитбай.
— Захочешь — сможешь! — отрезал я и схватил парочку мягоньких шапочек.
Хайит испуганно вцепился в мою руку. Я его оттолкнул, да, видно, сильнее, чем хотел: бедняга залетел под стол.
Девочки-мастерицы завизжали, вскочили, чтобы защитить своего будущего ветеринара. Гляжу, одна бежит с ножницами в руках, другая летит, размахивая раскалённым утюгом.
— Держи вора! — кричат. — Держи хулигана!
Я бросился к двери, но поздно! Мой дружок Шишколобый, оказывается, успел вскочить и запереть дверь. Пришлось надеть волшебную шапочку…
— Нет его под столом, ищите в шкафу. А я тем временем тихонько забрался на подоконник, спрыгнул на землю и уже во дворе заорал во всё горло:
— Держи карман шире, держи карман шире!
Мои преследователи вывалились в дверь. В интернате поднялась тревога. Кто-то пустил слух, что из швейной мастерской похищен целый мешок шапочек. А тут ещё загремело радио.
«Внимание, внимание! Говорит радиоузел школы-интерната имени Крупской! Я призываю всех учащихся сохранять спокойствие и хладнокровие! Вместе с тем призываю всех учеников мобилизовать свои силы. Все на поимку злоумышленника!» Это, кажется, говорил сам директор Хурсандали Шарафуддинович. Ну и в историю я влип! Ничего плохого не сделал, а шуму — хоть караул кричи! Вечно так. Не везёт мне — и всё тут… Хоть убейся. А я-то надеялся, что поговорю с Хурсандали Шарафуддиновичем по душам и он возьмёт меня в какую-нибудь бригаду агрономом. А теперь всё кончено. Поймают, чего доброго, и правда мешок шапочек потребуют. Спасибо тебе, Хайитбай. Удружил, ничего не скажешь!
Не снимая с головы волшебную шапку, я стал подниматься на второй этаж школы и чуть не столкнулся лицом к лицу с Хайитом. Он разговаривал с высоким человеком в шляпе.
— Как же не помню, Хурсандали Шарафуддинович?! — говорил Хайитбай. — Да хоть ночью меня поднимите, я тотчас же опишу вам его приметы.
— Тогда иди в радиоузел и во всеуслышание расскажи, как выглядит этот твой Хашимджан.
Шишколобый со всех ног кинулся в радиоузел. Жалко, я не догадался пойти с ним. Думал, что есть у него хоть капелька совести. Мне хотелось побыть с Хурсандали Шарафуддиновичем и, если удастся, объяснить ему всё, как было, а потом попросить работу.
Директор зашёл в кабинет, и я за ним. Он сел в кресло и налил себе чаю. В это время в динамике загремел голос Хайитбая.
«Внимание, внимание! Передаём описание примет вора, совершившего налёт на нашу швейную мастерскую. Это мальчик лет двенадцати-тринадцати. Зовут его Хашимджаном. Тощий, ростом чуть выше меня. Уши — грязные, нос — пуговкой, глаза большие, круглые, вечно бегают. Говорит этот Хашимджан путано, слегка заикаясь. Одет в белую грязную старую рубашку, у которой один рукав длиннее, второй — короче. А воротник — тот вообще от другой рубахи. Шерстяные брюки в полоску давно не глажены. Цвет кожи — смуглый. Может, от рождения, а может, в целях конспирации давно не мылся. — Хайитбай откашлялся, трубно высморкался и продолжал: — Следует обратить особое внимание на то, что этот Хашимджан очень подробно расспрашивал о доходах нашей школы: особенно допытывался, сколько денег в кассе общего фонда. Мне кажется, он ловкий лазутчик какой-то банды, которая собирается ограбить нашу кассу!..» Видали, какой жук этот Хайитбай? И злоумышленником я у него стал, и лазутчиком банды грабителей, и заикой, одетым в старую рубаху с разными рукавами. Попробуй теперь объявись. Сразу схватят и в милицию отвезут. А ведь уж совсем было улыбнулось счастье: очень хорошим человеком показался мне Хурсандали Шарафуддинович. Он бы наверняка принял меня в агрономы или зоотехники.
Я не стал пока с ним говорить и пошёл в радиоузел.
Хайитбай всё ещё сидел, нахохлившись, у микрофона. Наверное, думал, что бы ещё про меня насочинять.
— На, возьми своё добро! — сказал я и кинул кроличьи шапочки на пол, под ноги остолбеневшего Хайитбая. — Очень они мне нужны! Я их нарочно взял, чтобы узнать, жадный ты или не жадный. И вовсе я не лазутчик. А уши у тебя у самого грязные!
Хайитбай испуганно хлопал глазами и оглядывал пустую комнату.
Больше я с ним не стал разговаривать. Пошёл прямо туда, откуда вкусно пахло. Сел возле повара интернатской столовой, съел по порции шурпы и плова, выпил два стакана холодного компота из слив. Молодцы ребята, вкусно приготовили.
Я похлопал по плечу опешившего от удивления мальчика в поварском колпаке, сказал ему «спасибо» и вышел из кухни…
НОЧНАЯ ВСТРЕЧА
Больше всего я люблю песни и простор. Передо мной — дорога. Длинная, бесконечная дорога. А кругом — поля. Зелёное море хлопчатника. И ни души. Пой, танцуй — никто тебе не помешает. Никто не заткнёт уши и не цыкнет: «Довольно вертеться и визжать — надоел!» А в песнях недостатка нет. Я их прямо с ходу сочиняю. Гляну на поле и пою:
Стемнело. Я устал и петь и плясать. Всё время быть одному тоже неинтересно. Хорошо бы теперь кого-нибудь встретить…
Пошёл быстрее, внимательно вглядываясь в темноту. Впереди замигал слабый огонёк. Я со всех ног припустил к нему.
На берегу арыка горел костёр. На постланном прямо на землю чапане [2]полулежал старик с глубоким шрамом на щеке.
— Салом алейкум, отец.
— Здравствуй, сынок, здравствуй, — ответил старик, отложил в сторону пиалу с чаем и сел, подобрав под себя ноги. — Подойди поближе к огню, в темноте никак не признаю, чей ты будешь.
— Сын Кузыбая, знатного механизатора, Хашимджаном зовут.
Оглядев меня с ног до головы, старик пригласил сесть и налил пиалу чая.
Разговорились. Я узнал, что старика зовут Палван-ата, что шрам у него со времён гражданской войны, что сейчас он следит за поливкой хлопчатника.
Дед очень обрадовался моему приходу и всё время приговаривал:
— Спасибо, сынок, что пришёл, скрасил моё одиночество. После ужина мы поудобнее устроились у костра.
— Скажите, дедушка, а как называется ваш колхоз?
— У нас не колхоз, а совхоз, — ответил старик. — А ты разве не из здешних мест?
— Я из Ферганской долины. Скажите, дедушка, а агроном вашему совхозу не нужен?
— Агроном? Позарез нужен нам агроном, сынок, позарез.
Нашего-то взяли в область, на руководящую работу. Кто твой отец, я не расслышал? Может, агроном, а, сынок? Вот бы кстати!
— Не отец, а я агроном.
— Что? — вскричал Палван-ата. — Ты, от горшка два вершка, — и агроном?!
Он внимательно посмотрел на меня, боясь, что я свихнулся. Смекнув, в чём дело, я тихо прошептал:
— Наверху небо, внизу земля, исполни моё желание, шапочка моя! Сделай меня высоким!.. Вы, дедушка, вроде принимаете меня за мальчишку? Я не спеша поднялся с места.
— Боже, боже, сохрани от нечистого! — испуганно забормотал старик. — Ты же только что был маленьким мальчиком, а сейчас стал длинным, как телеграфный столб!.. Или всё это мне приснилось?
— Не пугайтесь, дедушка Палван, это темнота, наверно, всё перепутала. А потом, я вообще такой: то кажусь маленьким, то — большим…
Старик долго не мог успокоиться, всё качал головой.
— Значит, вы агроном, да, сынок? — Палван-ата начал говорить мне «вы».
— Да, дедушка, я агроном. И хочу к вам на работу поступить.
— Очень хорошо надумали, сынок. Совхоз у нас большой, а народ трудолюбивый. Жалеть не будете.
— Работы и трудностей я не боюсь. Лишь бы мне не отказали.
— Это почему же откажут, когда в совхозе нет агронома?!
— Могут сказать: молод очень, неопытный…
— На этот счёт не беспокойтесь, сынок. Директор у нас толковый, цену людям знает. А что молод — это не беда. Главное — работу любить. Я сам замолвлю за вас словечко. Скажу, человек из самой Ферганы приехал, хочет на целине поработать…
— Да, да, я специально для этого из дома… приехал сюда. — Чуть не ляпнул «из дома убежал». Палван-ата закивал головой:
— Правильно сделал, сынок. В старину говорили: «Не тот умён, кто много прожил, а тот — кто много видел…» Долго ещё мы беседовали о жизни. Потом пустили воду на новый участок и улеглись отдохнуть на супе [3].
Хорошо! В арыке журчит вода. Трещат сверчки. Словно на что-то жалуясь, хрипло квакают лягушки. На тёмном небе перемигиваются звёздочки. Им улыбается полная луна…
Всё это напомнило мне родную деревню, маму, любимых сестёр. Бедная мама! От горя, наверно, рвёт на себе волосы, бродит по полям и кишлакам, уж и не надеясь найти сына в живых.
Не ищи меня, дорогая, не печалься, не проливай зря слёз. Дела твоего Хашимджана идут хорошо. Ещё немного, и он станет агрономом большого совхоза.
— Акбарали, я агронома привёл, — сказал дедушка Палван человеку, сидевшему за столом.
Бритая голова человека касалась потолка, а новенький стул скрипел под ним, как несмазанная арба. Огромные чёрные усы воинственно топорщились в стороны.
У меня почему-то задрожали коленки. С таким грозным директором лучше не связываться.
— Нельзя нам больше без агронома, — продолжал Палван-ата. — Ты не мог заполучить его, так вот я сам нашёл. — Он подтолкнул меня вперёд. — Хашимджан ещё молод, но твоя забота помочь ему опериться.
— Это хорошо, отец! Это дело! — проговорил директор.
Голос у него оказался приятный и какой-то нежный, не по росту. — Спасибо, Палван-ата, что привели товарища. — Потом повернулся ко мне и так же нежно пролепетал: — Простите, какой институт вы окончили, молодой человек?
— Институт агрономов, товарищ директор!
— Гм-м… А факультет какой?
— Факультет агрономов.
Акбар-ака недоверчиво посмотрел на меня, потом махнул рукой, что-то черкнул на клочке бумаги и протянул мне.
Кружусь, подпрыгиваю, а потом кланяюсь кустам хлопчатника. Они тихонько покачиваются, словно «спасибо» говорят.
Эй, хлопок, хлопок мой,
Хлопок белый, золотой!
Стемнело. Я устал и петь и плясать. Всё время быть одному тоже неинтересно. Хорошо бы теперь кого-нибудь встретить…
Пошёл быстрее, внимательно вглядываясь в темноту. Впереди замигал слабый огонёк. Я со всех ног припустил к нему.
На берегу арыка горел костёр. На постланном прямо на землю чапане [2]полулежал старик с глубоким шрамом на щеке.
— Салом алейкум, отец.
— Здравствуй, сынок, здравствуй, — ответил старик, отложил в сторону пиалу с чаем и сел, подобрав под себя ноги. — Подойди поближе к огню, в темноте никак не признаю, чей ты будешь.
— Сын Кузыбая, знатного механизатора, Хашимджаном зовут.
Оглядев меня с ног до головы, старик пригласил сесть и налил пиалу чая.
Разговорились. Я узнал, что старика зовут Палван-ата, что шрам у него со времён гражданской войны, что сейчас он следит за поливкой хлопчатника.
Дед очень обрадовался моему приходу и всё время приговаривал:
— Спасибо, сынок, что пришёл, скрасил моё одиночество. После ужина мы поудобнее устроились у костра.
— Скажите, дедушка, а как называется ваш колхоз?
— У нас не колхоз, а совхоз, — ответил старик. — А ты разве не из здешних мест?
— Я из Ферганской долины. Скажите, дедушка, а агроном вашему совхозу не нужен?
— Агроном? Позарез нужен нам агроном, сынок, позарез.
Нашего-то взяли в область, на руководящую работу. Кто твой отец, я не расслышал? Может, агроном, а, сынок? Вот бы кстати!
— Не отец, а я агроном.
— Что? — вскричал Палван-ата. — Ты, от горшка два вершка, — и агроном?!
Он внимательно посмотрел на меня, боясь, что я свихнулся. Смекнув, в чём дело, я тихо прошептал:
— Наверху небо, внизу земля, исполни моё желание, шапочка моя! Сделай меня высоким!.. Вы, дедушка, вроде принимаете меня за мальчишку? Я не спеша поднялся с места.
— Боже, боже, сохрани от нечистого! — испуганно забормотал старик. — Ты же только что был маленьким мальчиком, а сейчас стал длинным, как телеграфный столб!.. Или всё это мне приснилось?
— Не пугайтесь, дедушка Палван, это темнота, наверно, всё перепутала. А потом, я вообще такой: то кажусь маленьким, то — большим…
Старик долго не мог успокоиться, всё качал головой.
— Значит, вы агроном, да, сынок? — Палван-ата начал говорить мне «вы».
— Да, дедушка, я агроном. И хочу к вам на работу поступить.
— Очень хорошо надумали, сынок. Совхоз у нас большой, а народ трудолюбивый. Жалеть не будете.
— Работы и трудностей я не боюсь. Лишь бы мне не отказали.
— Это почему же откажут, когда в совхозе нет агронома?!
— Могут сказать: молод очень, неопытный…
— На этот счёт не беспокойтесь, сынок. Директор у нас толковый, цену людям знает. А что молод — это не беда. Главное — работу любить. Я сам замолвлю за вас словечко. Скажу, человек из самой Ферганы приехал, хочет на целине поработать…
— Да, да, я специально для этого из дома… приехал сюда. — Чуть не ляпнул «из дома убежал». Палван-ата закивал головой:
— Правильно сделал, сынок. В старину говорили: «Не тот умён, кто много прожил, а тот — кто много видел…» Долго ещё мы беседовали о жизни. Потом пустили воду на новый участок и улеглись отдохнуть на супе [3].
Хорошо! В арыке журчит вода. Трещат сверчки. Словно на что-то жалуясь, хрипло квакают лягушки. На тёмном небе перемигиваются звёздочки. Им улыбается полная луна…
Всё это напомнило мне родную деревню, маму, любимых сестёр. Бедная мама! От горя, наверно, рвёт на себе волосы, бродит по полям и кишлакам, уж и не надеясь найти сына в живых.
Не ищи меня, дорогая, не печалься, не проливай зря слёз. Дела твоего Хашимджана идут хорошо. Ещё немного, и он станет агрономом большого совхоза.
— Акбарали, я агронома привёл, — сказал дедушка Палван человеку, сидевшему за столом.
Бритая голова человека касалась потолка, а новенький стул скрипел под ним, как несмазанная арба. Огромные чёрные усы воинственно топорщились в стороны.
У меня почему-то задрожали коленки. С таким грозным директором лучше не связываться.
— Нельзя нам больше без агронома, — продолжал Палван-ата. — Ты не мог заполучить его, так вот я сам нашёл. — Он подтолкнул меня вперёд. — Хашимджан ещё молод, но твоя забота помочь ему опериться.
— Это хорошо, отец! Это дело! — проговорил директор.
Голос у него оказался приятный и какой-то нежный, не по росту. — Спасибо, Палван-ата, что привели товарища. — Потом повернулся ко мне и так же нежно пролепетал: — Простите, какой институт вы окончили, молодой человек?
— Институт агрономов, товарищ директор!
— Гм-м… А факультет какой?
— Факультет агрономов.
Акбар-ака недоверчиво посмотрел на меня, потом махнул рукой, что-то черкнул на клочке бумаги и протянул мне.