— Хашим, ты чего это? — услышал я вдруг окрик, и кто-то больно ткнул меня кулаком в бок. — Что это ты руками размахался?
Я тупо поглядел на бабушку, склонившуюся надо мной.
— Где моя грамота? — спросил, не совсем отойдя от сладкого сна.
— Какая ещё грамота?! Повернись лучше на правый бок! — приказала бабушка и проворчала, отходя от моей постели: — Грамоты какие-то ему подавай!..
Я повернулся на правый бок и уснул в тот же миг.
Проснулся я утром от громкого звона. Это гремел кусок рельса, висевшего на школьном тутовом дереве. Кто-то колотил по нему не жалея ни сил своих, ни ушей односельчан. Чуть погодя к грому присоединились звуки горна, а потом грохотанье дойры.
— Здравствуй, школа, здравствуй, сентябрь! — вскричал я, выскакивая из постели. Схватил портфель и только фыр-р на улицу — вдруг бабушка на пути.
— Стой, растяпа! Вначале умойся, оденься, позавтракай. И в школу пойдёшь не один, а с сестрёнками, как все порядочные братья.
Да-а, тут уж не возразишь! Вернулся в дом. А там уже на веранде стоит — ах ты моя ненаглядная! — Донохон. Аккуратно причёсана, на макушке огромный бант. Девочка в белом фартучке, белых туфельках, белых гольфиках, а в руке держит большущий букет красных роз. Не удержался, ущипнул сестрёнку за бок:
— На смотрины собралась, невестушка?
А на веранде последними приготовлениями занята и старшенькая красавица, Айшахон. Если бы могла, так и влезла, наверное, в щербатое тусклое зеркальце, висевшее на стене.
Минут через десять я построил их гуськом и крикнул, указывая на калитку:
— Слушай мою команду! В сторону школы твёрдым шаго-ом арш!
Ого-го! Не зря, видно, горнисты, дойристы и рельсисты спозаранку затеяли свою музыку: на улице настоящий праздник. Стар и мал принаряжены, причёсаны, надушены, в руках цветочки, на лице улыбочки, и все идут в одном направлении — к школе! А оттуда несутся звуки горна, грохот бубна.
— Молодец, Хашимджан, да вы, оказывается, ко всему и дойрист хороший!
— Да, я на все руки мастер, домулла, — скромно потупился я.
— Играйте, играйте громче, — подбодрил меня учитель.
Но, как назло, я уже не мог больше колотить дойру — устали руки. Я отдал инструмент Султану-плаксе и кинулся здороваться с приятелями: с Закиром, новоявленным семиклассником; с Арифбаем, который вовсе задрал нос оттого, что собрал домашнюю библиотеку; с Хакимджаном, обычно убегавшим с последнего урока, чтобы я не смог его поколотить. Появился и Мирабиддинходжа. И вообще ребят собралось видимо-невидимо. Один рассказывает, как отдыхал в пионерском лагере, другой — про своё путешествие в соседнюю республику, третий хвастает, что плавал на теплоходе по Волге, а Шаолим клялся и божился, что у них на бахче выросли дыни… с арбузными семечками.
— Врёшь! — не поверил Закир.
— Спорим? Правда! — чуть не плакал Шалим.
Семиклассник Рафик, хромой на правую ногу, говорил, что видел в городе негров, даже обедал с ними за одним столом. Шахида, которая теперь будет учиться со мной, всё лето, оказывается, работала на ферме, где моя мама дояркой. А когда уходила, то завфермой будто чуть не плакал, так не хотелось ему с ней расставаться. Отпустил с условием, что после десятилетки она придёт работать на ферму. «Я тебя назначу дояркой, а через год в газете напечатают твою фотографию», — будто бы пообещал он. Шахида рассказывает, а сама краснеет, как помидорина.
Но вот зычным голосом наш физрук, который ещё ни разу не смог подтянуться на турнике, приказал построиться по классам. Мы долго толкались, спорили, кому куда встать. Наконец распахнулись школьные двери и во двор вышли мои любимые учителя: Вахид Салиевич, математик Кабулов, Атаджан Азизович. Я встал на цыпочки, вытянул шею, чтобы наш дорогой директор смог заметить меня.
Директор поздравил нас с началом нового учебного года, потом начал говорить, что мы все должны учиться на «отлично» и вести себя отлично, быть достойным примером для младших. На это ушла у него ровно двадцать одна минута. Потом он говорил ещё семь минут про то, что человек не станет человеком, если он неуч. И закончил свою речь вопросом:
— Правильно я говорю, Хашим?
— Правильно, очень правильно! — ответил я с готовностью, счастливый его вниманием. А я-то думал, что он меня и не заметил в строю.
— Но отлично учиться — это тебе не на дойре играть! — тут же вступил в мирную беседу математик Кабулов.
— В этом году я буду знать математику лучше, чем играю на дойре! — не растерялся я в свою очередь.
Собрание закончилось. Все стали расходиться по классам. Как вы сами понимаете, не без шума, гама и толкотни. Мы с Мирабиддинходжой уговорились захватить парту у окна и сломя голову понеслись в класс. Сидеть у окна — одно удовольствие: светит солнышко, видно всё, что происходит на улице.
Когда расселись, Вахид Салиевич попросил нас угомониться, поправить галстуки.
— Аббасов, почему ты надел старый галстук? — спросил вдруг учитель.
— Чтобы новый не залоснился, — попробовал отшутиться Акрам.
Кое-кто засмеялся. Но Вахид Салиевич и не улыбнулся. В классе тотчас установилась тишина.
— Не хотелось бы судить о тебе по твоей опрятности, — раздельно произнёс учитель.
— Завтра я приду в новом галстуке, — пообещал Акрам упавшим голосом.
Только он сел, как вдруг дверь распахнулась, и показалась голова маленькой Хаджар, сестрёнки Акрама. Той, что пошла в этом году в первый класс.
— Ака, я забыла, как наша фамилия… — проговорила она робко.
Я думал, сейчас все опять загогочут, но ребята молчали. Видно, не хотели сердить нового учителя. Акрам напомнил сестрёнке их фамилию, и девочка тихо притворила за собой дверь. Учитель произвёл перекличку.
— А теперь давайте выберем старостукласса. Кого вы предлагаете, ребята? — спросил он.
В классе я повыше ростом многих да и знаменит по-своему, так что не мне ли было надеяться на этот пост? Я покраснел и вспотел от волнения, но всё же решил поломаться малость, поотнекиваться, когда выдвинут мою кандидатуру.
— Пусть старостой опять будет Хамрокул! — выкрикнул кто-то.
Вот тебе раз! И пошло и посыпалось отовсюду:
— Да, да, надо выбрть Хамрокула!
— Он очень хорошо справляется. К тому же и отличник.
— И поведения хорошего.
Вот так! Ребята галдят, а я всё сильнее втягиваю голову в плечи. И лицо горит, точно сотворил что-то постыдное. Выбрали Хамрокула.
— А кого выберем председателем санитарной комиссии? — спросил опять Вахид Салиевич.
Все молчат. Прикидывают, по-видимому, кто у нас чистюля самый, умный да толковый. Но не-ет уж, эту должность мы не упустим. Тем более что я обещал парню назначить его на это место, когда стану класкомом.
— Председателем санкомиссии мы выберем Мирабиддинходжу, — сказал я твёрдо. — Вы только взгляните на него — весь так и светится: уши и шея сверкают чистотой, зубы, как рисинки, волосы причёсаны, штаны и рубаха выглажены. Думаете, это легко ему даётся? Его мама сроду утюга и иголки в руках не держала, а мыло считает от нечистого. Мирабиддинходжа, бедняга, сам себе всё гладит, стирает и штопает. Скажем, вот у вас у кого-нибудь пуговица отлетела, что вы будете делать? Обратитесь к Мирабиддинходже. — Я выхватил из-под парты тюбетейку друга, вывернул её наизнанку. — Видите иголку с ниткой, приколотую к тюбетейке? Вот какой у нас предусмотрительный председатель санитарной комиссии.
Ребята засмеялись, захлопали в ладоши, как бы единогласно голосуя за Мирабиддинходжу. После этого наш новый учитель сказал, что мы, учащиеся, должны соревноваться между собой, сильные ученики должны взять шефство над слабыми, помогать им.
Первым, конечно, вскочил Хамрокул — вызвал на соревнование Акрама.
— А кто будет соревноваться с Кузыевым? — спросил вдруг учитель, взглядом велев мне встать.
Ну, думаю, будет сейчас драка за меня, по частям растащут. Жутковато стало и радостно. Вы же знаете, люблю я быть на виду. А тут… проходит минута, другая, третья… Все молчат. Мне чуть плохо не стало. Я так стиснул кулаки, что ногти в ладони вонзились.
— Неужели среди вас нет никого, кто хотел бы по-товарищески помочь Кузыеву? — удивился учитель.
А я, так и не дождавшись себе шефа, только собрался сесть, как вдруг кто-то сказал:
— Я возьму над ним шефство!
Гляжу, а это Саддиниса, девчонка, что сидит за первой партой, только макушка торчит. Вначале — вот с места не сойти! — я подумал, что она издевается надо мной. Потому что на днях я здорово напугал её. Дело было под вечер. Саддиниса с охапкой травы на голове шла с поля домой. Я юрк в арык, притаился, а когда она поравнялась со мной, ка-ак залаю! Она с перепугу уронила траву на дорогу и давай ходу. Пришлось взвалить тяжеленный сноп на плечо и побежать следом. Тогда она ещё пригрозила мне, чтопожалуется моему отцу и попросит хорошенько всыпать. Но папа мне слова не сказал. И я подумал тогда, что Саддиниса просто забыла наябедничать. Но сейчас мне стало ясно, что она и не думала мстить, а, наоборот, хотела помочь мне в эту трудную минуту, когда все от меня отвернулись.
— Ты не шутишь? — робко спросил я.
— Не шучу, — ответила она, глядя не на меня, а на учителя.
Как раз в этот момент раздался звонок.
Так началось первое сентября. Как вы знаете, уроки в этот день сплошь из одних вопросов и ответов. В основном спрашивали по прошлогоднему материалу. Ребята тараторили вовсю. Я скромно отмалчивался и поглядывал в окно. Потому что отвечать-то мне было нечего: всё вылетело из головы за время странствий и учёбы у муллы. Именно поэтому, наверно, учитель географии ехидно заулыбался, завидев меня:
— Ия, Хашим-странник, какими судьбами, братец?
После уроков Саддиниса подошла ко мне.
— Хашимджан-ака, где мы будем готовить уроки? У нас или мне прийти к вам?
Настроение у меня было благодушное: светило яркое солнце, я благополучно влился в новый коллектив, за целых четыре урока не получил ни единой двойки, ни один из учителей не назвал меня разгильдяем — какие же тут могут быть «готовить уроки»?!
— Ничего, — ласково потрепал я её по плечу, — ничего, уроки будем готовить завтра.
— Смотри, как знаешь, — пробормотала Саддиниса. — Видно, маме твоей опять придётся плакать…
— А когда она плакала?
— На днях. Когда зашла к моей маме.
— Почему она плакала?
— Потому, говорит, что сыночек её Хашим — разгильдяй, немало ей горя принёс, что опять воз двоек понатаскает.
— Ничего, приду вот сейчас и развеселюеё — сегодня ни одной хвостатой! — С этими словами я включил скорость.
На улице, за школьным садом, меня ожидал Акрам.
Саддиниса
Акрам поймал волчонка
Я тупо поглядел на бабушку, склонившуюся надо мной.
— Где моя грамота? — спросил, не совсем отойдя от сладкого сна.
— Какая ещё грамота?! Повернись лучше на правый бок! — приказала бабушка и проворчала, отходя от моей постели: — Грамоты какие-то ему подавай!..
Я повернулся на правый бок и уснул в тот же миг.
Проснулся я утром от громкого звона. Это гремел кусок рельса, висевшего на школьном тутовом дереве. Кто-то колотил по нему не жалея ни сил своих, ни ушей односельчан. Чуть погодя к грому присоединились звуки горна, а потом грохотанье дойры.
— Стой, растяпа! Вначале умойся, оденься, позавтракай. И в школу пойдёшь не один, а с сестрёнками, как все порядочные братья.
Да-а, тут уж не возразишь! Вернулся в дом. А там уже на веранде стоит — ах ты моя ненаглядная! — Донохон. Аккуратно причёсана, на макушке огромный бант. Девочка в белом фартучке, белых туфельках, белых гольфиках, а в руке держит большущий букет красных роз. Не удержался, ущипнул сестрёнку за бок:
— На смотрины собралась, невестушка?
А на веранде последними приготовлениями занята и старшенькая красавица, Айшахон. Если бы могла, так и влезла, наверное, в щербатое тусклое зеркальце, висевшее на стене.
Минут через десять я построил их гуськом и крикнул, указывая на калитку:
— Слушай мою команду! В сторону школы твёрдым шаго-ом арш!
Ого-го! Не зря, видно, горнисты, дойристы и рельсисты спозаранку затеяли свою музыку: на улице настоящий праздник. Стар и мал принаряжены, причёсаны, надушены, в руках цветочки, на лице улыбочки, и все идут в одном направлении — к школе! А оттуда несутся звуки горна, грохот бубна.
В школьный двор я влетел птицей, танцующей, счастливой походкой. На горне играл мальчик по имени Асад, а на дойре гремел Султан-плакса. Я тут же отобрал у него дойру, закатал рукава, поплевал на ладони да как принялся колотить по дойре — только искры не летели.
Грох-грох-грох-ох-ох,
Грохохох!
Удары часты, как горох,
Как горох, ох-ох-ох!
Идёт учиться Хашимджан,
Учиться идёт Хашимджан!
Отлично учиться жаждет он,
Жаждет он, жаждет он!
По алгебре и русскому,
По предметам, по всему —
Учиться отлично ему.
Отлично ему, ему, ему!
Ох-хо-хо! Грохохох!
Грох-грох — грохохох!
Я мог насочинять и не такого, как вдруг кто-то крепко сжал мне локоть. Обернулся, смотрю — Вахид Салиевич.
Така тум-тум, така тум,
Почти весь свет обошёл я,
Голод и холод — всё испытал я,
Вернулся отлично учиться!
— Молодец, Хашимджан, да вы, оказывается, ко всему и дойрист хороший!
— Да, я на все руки мастер, домулла, — скромно потупился я.
— Играйте, играйте громче, — подбодрил меня учитель.
Но, как назло, я уже не мог больше колотить дойру — устали руки. Я отдал инструмент Султану-плаксе и кинулся здороваться с приятелями: с Закиром, новоявленным семиклассником; с Арифбаем, который вовсе задрал нос оттого, что собрал домашнюю библиотеку; с Хакимджаном, обычно убегавшим с последнего урока, чтобы я не смог его поколотить. Появился и Мирабиддинходжа. И вообще ребят собралось видимо-невидимо. Один рассказывает, как отдыхал в пионерском лагере, другой — про своё путешествие в соседнюю республику, третий хвастает, что плавал на теплоходе по Волге, а Шаолим клялся и божился, что у них на бахче выросли дыни… с арбузными семечками.
— Врёшь! — не поверил Закир.
— Спорим? Правда! — чуть не плакал Шалим.
Семиклассник Рафик, хромой на правую ногу, говорил, что видел в городе негров, даже обедал с ними за одним столом. Шахида, которая теперь будет учиться со мной, всё лето, оказывается, работала на ферме, где моя мама дояркой. А когда уходила, то завфермой будто чуть не плакал, так не хотелось ему с ней расставаться. Отпустил с условием, что после десятилетки она придёт работать на ферму. «Я тебя назначу дояркой, а через год в газете напечатают твою фотографию», — будто бы пообещал он. Шахида рассказывает, а сама краснеет, как помидорина.
Но вот зычным голосом наш физрук, который ещё ни разу не смог подтянуться на турнике, приказал построиться по классам. Мы долго толкались, спорили, кому куда встать. Наконец распахнулись школьные двери и во двор вышли мои любимые учителя: Вахид Салиевич, математик Кабулов, Атаджан Азизович. Я встал на цыпочки, вытянул шею, чтобы наш дорогой директор смог заметить меня.
Директор поздравил нас с началом нового учебного года, потом начал говорить, что мы все должны учиться на «отлично» и вести себя отлично, быть достойным примером для младших. На это ушла у него ровно двадцать одна минута. Потом он говорил ещё семь минут про то, что человек не станет человеком, если он неуч. И закончил свою речь вопросом:
— Правильно я говорю, Хашим?
— Правильно, очень правильно! — ответил я с готовностью, счастливый его вниманием. А я-то думал, что он меня и не заметил в строю.
— Но отлично учиться — это тебе не на дойре играть! — тут же вступил в мирную беседу математик Кабулов.
— В этом году я буду знать математику лучше, чем играю на дойре! — не растерялся я в свою очередь.
Собрание закончилось. Все стали расходиться по классам. Как вы сами понимаете, не без шума, гама и толкотни. Мы с Мирабиддинходжой уговорились захватить парту у окна и сломя голову понеслись в класс. Сидеть у окна — одно удовольствие: светит солнышко, видно всё, что происходит на улице.
Когда расселись, Вахид Салиевич попросил нас угомониться, поправить галстуки.
— Аббасов, почему ты надел старый галстук? — спросил вдруг учитель.
— Чтобы новый не залоснился, — попробовал отшутиться Акрам.
Кое-кто засмеялся. Но Вахид Салиевич и не улыбнулся. В классе тотчас установилась тишина.
— Не хотелось бы судить о тебе по твоей опрятности, — раздельно произнёс учитель.
— Завтра я приду в новом галстуке, — пообещал Акрам упавшим голосом.
Только он сел, как вдруг дверь распахнулась, и показалась голова маленькой Хаджар, сестрёнки Акрама. Той, что пошла в этом году в первый класс.
— Ака, я забыла, как наша фамилия… — проговорила она робко.
Я думал, сейчас все опять загогочут, но ребята молчали. Видно, не хотели сердить нового учителя. Акрам напомнил сестрёнке их фамилию, и девочка тихо притворила за собой дверь. Учитель произвёл перекличку.
— А теперь давайте выберем старостукласса. Кого вы предлагаете, ребята? — спросил он.
В классе я повыше ростом многих да и знаменит по-своему, так что не мне ли было надеяться на этот пост? Я покраснел и вспотел от волнения, но всё же решил поломаться малость, поотнекиваться, когда выдвинут мою кандидатуру.
— Пусть старостой опять будет Хамрокул! — выкрикнул кто-то.
Вот тебе раз! И пошло и посыпалось отовсюду:
— Да, да, надо выбрть Хамрокула!
— Он очень хорошо справляется. К тому же и отличник.
— И поведения хорошего.
Вот так! Ребята галдят, а я всё сильнее втягиваю голову в плечи. И лицо горит, точно сотворил что-то постыдное. Выбрали Хамрокула.
— А кого выберем председателем санитарной комиссии? — спросил опять Вахид Салиевич.
Все молчат. Прикидывают, по-видимому, кто у нас чистюля самый, умный да толковый. Но не-ет уж, эту должность мы не упустим. Тем более что я обещал парню назначить его на это место, когда стану класкомом.
— Председателем санкомиссии мы выберем Мирабиддинходжу, — сказал я твёрдо. — Вы только взгляните на него — весь так и светится: уши и шея сверкают чистотой, зубы, как рисинки, волосы причёсаны, штаны и рубаха выглажены. Думаете, это легко ему даётся? Его мама сроду утюга и иголки в руках не держала, а мыло считает от нечистого. Мирабиддинходжа, бедняга, сам себе всё гладит, стирает и штопает. Скажем, вот у вас у кого-нибудь пуговица отлетела, что вы будете делать? Обратитесь к Мирабиддинходже. — Я выхватил из-под парты тюбетейку друга, вывернул её наизнанку. — Видите иголку с ниткой, приколотую к тюбетейке? Вот какой у нас предусмотрительный председатель санитарной комиссии.
Ребята засмеялись, захлопали в ладоши, как бы единогласно голосуя за Мирабиддинходжу. После этого наш новый учитель сказал, что мы, учащиеся, должны соревноваться между собой, сильные ученики должны взять шефство над слабыми, помогать им.
Первым, конечно, вскочил Хамрокул — вызвал на соревнование Акрама.
— А кто будет соревноваться с Кузыевым? — спросил вдруг учитель, взглядом велев мне встать.
Ну, думаю, будет сейчас драка за меня, по частям растащут. Жутковато стало и радостно. Вы же знаете, люблю я быть на виду. А тут… проходит минута, другая, третья… Все молчат. Мне чуть плохо не стало. Я так стиснул кулаки, что ногти в ладони вонзились.
— Неужели среди вас нет никого, кто хотел бы по-товарищески помочь Кузыеву? — удивился учитель.
А я, так и не дождавшись себе шефа, только собрался сесть, как вдруг кто-то сказал:
— Я возьму над ним шефство!
— Ты не шутишь? — робко спросил я.
— Не шучу, — ответила она, глядя не на меня, а на учителя.
Как раз в этот момент раздался звонок.
Так началось первое сентября. Как вы знаете, уроки в этот день сплошь из одних вопросов и ответов. В основном спрашивали по прошлогоднему материалу. Ребята тараторили вовсю. Я скромно отмалчивался и поглядывал в окно. Потому что отвечать-то мне было нечего: всё вылетело из головы за время странствий и учёбы у муллы. Именно поэтому, наверно, учитель географии ехидно заулыбался, завидев меня:
— Ия, Хашим-странник, какими судьбами, братец?
После уроков Саддиниса подошла ко мне.
— Хашимджан-ака, где мы будем готовить уроки? У нас или мне прийти к вам?
Настроение у меня было благодушное: светило яркое солнце, я благополучно влился в новый коллектив, за целых четыре урока не получил ни единой двойки, ни один из учителей не назвал меня разгильдяем — какие же тут могут быть «готовить уроки»?!
— Ничего, — ласково потрепал я её по плечу, — ничего, уроки будем готовить завтра.
— Смотри, как знаешь, — пробормотала Саддиниса. — Видно, маме твоей опять придётся плакать…
— А когда она плакала?
— На днях. Когда зашла к моей маме.
— Почему она плакала?
— Потому, говорит, что сыночек её Хашим — разгильдяй, немало ей горя принёс, что опять воз двоек понатаскает.
— Ничего, приду вот сейчас и развеселюеё — сегодня ни одной хвостатой! — С этими словами я включил скорость.
На улице, за школьным садом, меня ожидал Акрам.
Саддиниса
Хотите, теперь опишу вам эту девчонку? У неё большущие глаза, лицо удлинённое, белое, волосы заплетены во много-много косичек, такая тоненькая, что кажется, кашлянешь — и она улетит. А какая умная! Наш мудрый Ариф — шишкоголовый, нынешний семиклассник, ей в подмётки не годится. У неё хоть по арифметике, хоть по геометрии, хоть по русскому, хоть по немецкому — по всем предметам пятёрки. Девчонка что надо, если бы не одна её вредная привычка: всё время недовольно морщит нос. Так хочется ей сделать много хорошего! Неутомима, как муравей. Тоненькие ручки её постоянно чтото делают: переписывают, стирают, разглаживают, поправляют. А прилипчива до невозможности! Знаете, в весеннюю дождливую пору на урючинах появляется липучка — елим называется, пристанет — не отдерёшь. Саддиниса точно вот такая липучка. Опять и опять:
— Хашимджан-ака, когда будем готовить уроки? Хашимджан-ака, сегодня гулять не пойдёшь!
— Не мучь меня, курносая, — огрызаюсь я иногда.
— Почему ты так говоришь? — обижается она.
— Да потому что ты в самом деле курносая.
— Если и курносая — не твоё дело! — сердито поворачивается она и уходит прочь, тогда мне её становится жалко.
Сейчас мы готовим уроки в маленьком солнечном кабинетике Саддинисы. Во дворе возится дедушка-садовник Саддинисы. Папа её работает бухгалтером в колхозе, стучит костяшками счётов и горя не знает. Мама воспитательницей в детском саду, так что её тоже нет дома. По двору бродят нахохленные несушки. На винограднике галдят воробьи, пируют — там ещё полно винограда.
— Эй, Хашимджан-ака, куда это ты уставился?
— Никуда я не уставился.
— Да уж не оправдывайся, и так вижу! Заставил меня вслух читать, а сам витает в облаках. Какое упражнение задавали по русскому?
— М-м… не помнится что-то…
— Велели сделать триста пятьдесят первое упражнение. Ты же записывал в дневник!
— Записать-то записал, но что-то не совсем понял объяснение учительницы.
Саддиниса, точь-в-точь Нина Тимофеевна, принялась растолковывать мне, как надо выполнять упражнение.
— Теперь понятно? — спросила, закончив.
— Нет, не всё.
— Сколько родов в русском языке?
— Шесть! Нет… кажется, три.
— Хорошо, назови их.
— Мужской, женский и средний род.
— Какие слова относятся к мужскому роду?
— Мужские, конечно, — без запинки ответил я.
— Какие мужские, с какими окончаниями? — допытывалась Саддиниса.
— Хочешь женский род скажу? Слова женского рода оканчиваются на «а», «я»… Точно?
— Точно. А среднего рода?
— Среднего?.. Сейчас… как его…
— Слово «перо» какого рода?
— Вспомнил! Слова, оканчивающиеся на «о», «е», относятся к среднему роду. Перо, поле, метро…
— Да ведь всё знаешь, Хашимджанака! — обрадовалась моя маленькая учительница. — Только очень уж ты ленив.
Эта маленькая товарищеская критика не могла испортить удовольствия от похвалы.
— Да ведь мы тоже человеки! — И я принялся отплясывать.
Саддиниса терпеливо дождалась, пока я успокоился, потом опять вернула меня к упражнению триста пятьдесят один. Мы, оказывается, должны составить предложения, употребляя слова всех трёх родов. Я расчертил страничку на три части и принялся за работу.
— Какого рода слово «товарищ»? — спрашивает Саддиниса.
— Мужского рода, товарищ Саддихон.
— Добавь к нему ещё одно слово.
— Акрам — мой хороший товарищ.
— Молодец, товарищ Кузыев! — похвалила Саддиниса. — Теперь запишем это предложение в тетрадь.
Вот так, предложение за предложением, мы исписали целую страничку. Саддиниса радовалась моим способностям и первым признакам усидчивости, как сказала она сама. Да и я был доволен собой. Но вот маленькая учительница взяла мою тетрадь и тут же всплеснула руками.
— Вай-буй, да ведь тут ошибка на ошибке!
— Какие ещё ошибки? — возмутился я. — Всё верно до точки.
— Слово «зелёный» пишется через «е». А ты написал «зилёный». — Она, как обычно делает Нина Тимофеевна, красным карандашом подчеркнула ошибку.
Я промолчал. Тут уж не поспоришь — красный карандаш!
Через несколько минут моя страничка алела, как небо перед закатом.
— Исправь ошибки и перепиши, — приказала Саддиниса.
Роптать, упираться я не стал: боялся, что Саддиниса откажется заниматься и прогонит домой. Собрал всю силу воли и снова принялся за работу.
Верите ли, за всю свою жизнь я столько не писал, сколько написал сегодня за один присест. Сегодня, в этот цветущий солнечный день, в этом попахивающем мышами кабинетике Саддинисы я совершил подвиг — исписал целых две страницы! Отложил наконец ручку и воскликнул:
— Саддиниса! Помочь тебе подмести двор?
— С чего это ты вдруг? У тебя других дел нету?
— Хочу помочь тебе, — пробормотал я, направляясь во двор. — Если признаться честно, хочется сделать для тебя что-нибудь приятное.
Но я ведь вам говорил, что другой такой упрямой девчонки, как Саддиниса, на свете нет. Она вырвала веник из моих рук.
— Если хочешь сделать мне что-нибудь приятное, садись, будем повторять физику.
— Но у нас завтра нет физики!
— Если хочешь стать отличником, уроки надо повторять ежедневно.
Куда денешься? Саддиниса всегда права, спорить с ней бесполезно. Я сел к столу, открыл учебник физики.
— На прошлом уроке мы проходили тему «Весы». Расскажи, какие весы ты знаешь.
Я без запинки прочитал вслух всё, что написано в учебнике про. весы. Саддиниса молча выслушала, а когда я кончил, отобрала книгу и сказала:
— А теперь скажи, какие бывают весы.
— Весы лабораторные, аналитические, весы настольные, торговые, весы хозяйственные — безмен… — Помолчал и добавил от себя: — Весы воровские, спекулянтские…
Саддиниса засмеялась. Я никогда ещё не слышал её смеха. Какой-то… серебряный, чистый-чистый и звонкий. На щеках у неё появились ямочки, а глаза превратились в щёлочки.
— Но ведь про воровские весы в учебнике нет! — проговорила она.
— В вашем учебнике нет, Саддинисаханум, зато в нашем есть! — ответил я.
После физики позанимались ещё родным языком, и лишь после этого Саддиниса начала убирать учебники — конец!
— Давай ещё позанимаемся! — Я не в силах был вот так сразу остановиться.
— Мне нужно в поле за травой, — сказала Саддиниса.
— Тогда я тоже с тобой! Помогу. Только не отказывай мне, не то завтра не приду готовить уроки!
В тот день солнце светило ярко, но в воздухе не чувствовалось особой жары. Трава вокруг арыков пожелтела, листья с деревьев осыпались и приятно шуршали под ногами, небо прозрачное, в воздухе летали, кружились большие стаи птиц.
Мы шли в поле вдоль берега нашего обмелевшего анхора [18], вода в котором сделалась такой прозрачной, что был виден каждый камушек на дне. Мне вдруг стало невыносимо хорошо и радостно. Я крикнул:
— Саддиниса, давай побежим с тобой наперегонки!
И мы сорвались с места.
Назавтра мама обнаружила в моём дневнике две четвёрки. Вне себя от счастья поцеловала меня в лоб и обратилась к папе:
— Отец, а не купить ли нам Хашимджану новый костюм? Брюки у него совсем истрепались.
Таким образом, я вот-вот должен был встать в ряды образцовых учеников, но вдруг… Вы же знаете, всю жизнь меня преоросительный канал.следует это ужасное «но»! Вдруг случилась эта история. Но расскажу всё по порядку.
— Хашимджан-ака, когда будем готовить уроки? Хашимджан-ака, сегодня гулять не пойдёшь!
— Не мучь меня, курносая, — огрызаюсь я иногда.
— Почему ты так говоришь? — обижается она.
— Да потому что ты в самом деле курносая.
— Если и курносая — не твоё дело! — сердито поворачивается она и уходит прочь, тогда мне её становится жалко.
Сейчас мы готовим уроки в маленьком солнечном кабинетике Саддинисы. Во дворе возится дедушка-садовник Саддинисы. Папа её работает бухгалтером в колхозе, стучит костяшками счётов и горя не знает. Мама воспитательницей в детском саду, так что её тоже нет дома. По двору бродят нахохленные несушки. На винограднике галдят воробьи, пируют — там ещё полно винограда.
— Эй, Хашимджан-ака, куда это ты уставился?
— Никуда я не уставился.
— Да уж не оправдывайся, и так вижу! Заставил меня вслух читать, а сам витает в облаках. Какое упражнение задавали по русскому?
— М-м… не помнится что-то…
— Велели сделать триста пятьдесят первое упражнение. Ты же записывал в дневник!
— Записать-то записал, но что-то не совсем понял объяснение учительницы.
Саддиниса, точь-в-точь Нина Тимофеевна, принялась растолковывать мне, как надо выполнять упражнение.
— Теперь понятно? — спросила, закончив.
— Нет, не всё.
— Сколько родов в русском языке?
— Шесть! Нет… кажется, три.
— Хорошо, назови их.
— Мужской, женский и средний род.
— Какие слова относятся к мужскому роду?
— Мужские, конечно, — без запинки ответил я.
— Какие мужские, с какими окончаниями? — допытывалась Саддиниса.
— Хочешь женский род скажу? Слова женского рода оканчиваются на «а», «я»… Точно?
— Точно. А среднего рода?
— Среднего?.. Сейчас… как его…
— Слово «перо» какого рода?
— Вспомнил! Слова, оканчивающиеся на «о», «е», относятся к среднему роду. Перо, поле, метро…
— Да ведь всё знаешь, Хашимджанака! — обрадовалась моя маленькая учительница. — Только очень уж ты ленив.
Эта маленькая товарищеская критика не могла испортить удовольствия от похвалы.
— Да ведь мы тоже человеки! — И я принялся отплясывать.
Саддиниса терпеливо дождалась, пока я успокоился, потом опять вернула меня к упражнению триста пятьдесят один. Мы, оказывается, должны составить предложения, употребляя слова всех трёх родов. Я расчертил страничку на три части и принялся за работу.
— Какого рода слово «товарищ»? — спрашивает Саддиниса.
— Мужского рода, товарищ Саддихон.
— Добавь к нему ещё одно слово.
— Акрам — мой хороший товарищ.
— Молодец, товарищ Кузыев! — похвалила Саддиниса. — Теперь запишем это предложение в тетрадь.
Вот так, предложение за предложением, мы исписали целую страничку. Саддиниса радовалась моим способностям и первым признакам усидчивости, как сказала она сама. Да и я был доволен собой. Но вот маленькая учительница взяла мою тетрадь и тут же всплеснула руками.
— Вай-буй, да ведь тут ошибка на ошибке!
— Какие ещё ошибки? — возмутился я. — Всё верно до точки.
— Слово «зелёный» пишется через «е». А ты написал «зилёный». — Она, как обычно делает Нина Тимофеевна, красным карандашом подчеркнула ошибку.
Я промолчал. Тут уж не поспоришь — красный карандаш!
Через несколько минут моя страничка алела, как небо перед закатом.
— Исправь ошибки и перепиши, — приказала Саддиниса.
Роптать, упираться я не стал: боялся, что Саддиниса откажется заниматься и прогонит домой. Собрал всю силу воли и снова принялся за работу.
Верите ли, за всю свою жизнь я столько не писал, сколько написал сегодня за один присест. Сегодня, в этот цветущий солнечный день, в этом попахивающем мышами кабинетике Саддинисы я совершил подвиг — исписал целых две страницы! Отложил наконец ручку и воскликнул:
— Саддиниса! Помочь тебе подмести двор?
— С чего это ты вдруг? У тебя других дел нету?
— Хочу помочь тебе, — пробормотал я, направляясь во двор. — Если признаться честно, хочется сделать для тебя что-нибудь приятное.
Но я ведь вам говорил, что другой такой упрямой девчонки, как Саддиниса, на свете нет. Она вырвала веник из моих рук.
— Если хочешь сделать мне что-нибудь приятное, садись, будем повторять физику.
— Но у нас завтра нет физики!
— Если хочешь стать отличником, уроки надо повторять ежедневно.
Куда денешься? Саддиниса всегда права, спорить с ней бесполезно. Я сел к столу, открыл учебник физики.
— На прошлом уроке мы проходили тему «Весы». Расскажи, какие весы ты знаешь.
Я без запинки прочитал вслух всё, что написано в учебнике про. весы. Саддиниса молча выслушала, а когда я кончил, отобрала книгу и сказала:
— А теперь скажи, какие бывают весы.
— Весы лабораторные, аналитические, весы настольные, торговые, весы хозяйственные — безмен… — Помолчал и добавил от себя: — Весы воровские, спекулянтские…
Саддиниса засмеялась. Я никогда ещё не слышал её смеха. Какой-то… серебряный, чистый-чистый и звонкий. На щеках у неё появились ямочки, а глаза превратились в щёлочки.
— Но ведь про воровские весы в учебнике нет! — проговорила она.
— В вашем учебнике нет, Саддинисаханум, зато в нашем есть! — ответил я.
После физики позанимались ещё родным языком, и лишь после этого Саддиниса начала убирать учебники — конец!
— Давай ещё позанимаемся! — Я не в силах был вот так сразу остановиться.
— Мне нужно в поле за травой, — сказала Саддиниса.
— Тогда я тоже с тобой! Помогу. Только не отказывай мне, не то завтра не приду готовить уроки!
В тот день солнце светило ярко, но в воздухе не чувствовалось особой жары. Трава вокруг арыков пожелтела, листья с деревьев осыпались и приятно шуршали под ногами, небо прозрачное, в воздухе летали, кружились большие стаи птиц.
Мы шли в поле вдоль берега нашего обмелевшего анхора [18], вода в котором сделалась такой прозрачной, что был виден каждый камушек на дне. Мне вдруг стало невыносимо хорошо и радостно. Я крикнул:
— Саддиниса, давай побежим с тобой наперегонки!
И мы сорвались с места.
Назавтра мама обнаружила в моём дневнике две четвёрки. Вне себя от счастья поцеловала меня в лоб и обратилась к папе:
— Отец, а не купить ли нам Хашимджану новый костюм? Брюки у него совсем истрепались.
Таким образом, я вот-вот должен был встать в ряды образцовых учеников, но вдруг… Вы же знаете, всю жизнь меня преоросительный канал.следует это ужасное «но»! Вдруг случилась эта история. Но расскажу всё по порядку.
Акрам поймал волчонка
Повесив сумку за плечо, я шёл к Саддинисе готовить уроки. Шёл, поглаживая сытый живот (две косушки гуджи
[19]с катыком съел за обедом), и распевал личные местоимения, которые проходили сегодня в школе: «Я, ты, он, мы, вы, они!» — как вдруг заметил на перекрёстке человек двадцать ребят. Они кого-то окружили, галдят, размахивают руками. Я, конечно, прямым ходом туда. Вижу: в середине круга мой товарищ Акрам. Изорванная рубаха в крови, штаны мокрые, хоть отжимай. Рядом к электрическому столбу привязан щенок с длинной мордой, довольно рослый, примерно по колено мне будет.
— Чей щенок? — спросил я у Закира.
— Ия, это ты, дружище? — обрадовался тот почему-то. — Это не щенок, а волчонок.
— Ври больше.
— Верно, верно. Взрослые тоже смотрят — удивляются.
— Кто же его поймал?
— Акрам.
— Ври больше! — опять вырвалось у меня.
— Что ты заладил: «Ври да ври»! — возмутился Закир. — Акрам поймал, говорят тебе, час тому назад, своими руками.
— Да расскажи ты, наконец, как поймал-то? — не вытерпел косоглазый Алим. — Что мучаешь людей?
Акрам не спеша сплюнул себе под ноги, лениво скрестил руки на груди и начал рассказывать:
— Пришёл я из школы, а мама говорит: «Сходи, сынок, в поле, пусти воду под лук, послезавтра убирать будем, а земля — что твоё железо, наверное. За то я тебе отсыплю целую тюбетейку орехов». — «Хорошо», — согласился я, взял кетмень и отправился в поле. Подошёл к анхору, только взмахнул кетменём [20], вдруг слышу какой-то шорох в камышах. Не успел обернуться, как вот эта тварь вцепилась мне в спину. Представляете?
— Ещё как! — вставил Алим.
— Ты, друг, не перебивай, а то я позабуду… — Акрам облизал губы и продолжал: — Чувствую: кто-то крепко цапнул меня. Вот глядите…
Он задрал рубаху и стал медленно поворачиваться по кругу, чтобы всем была видна его спина. На ней и вправду алело несколько продольных полос, из которых ещё сочилась кровь. Нам стало не по себе, а некоторые даже попятились назад, точно сами оказались один на один со свирепым волчищем. Акрам заправил рубаху и повернулся к Алиму.
— Ну-ка, скажи ты, Алим, что бы ты сделал на моём месте?
Нельзя сказать, что в голосе Акрама не звучали хвастливые нотки.
— Я?.. А что я!.. — забормотал Алим и покраснел.
— Вот как ты лепечешь, хотя на тебя волк и не нападал. А я нисколечко не раздумывал, сразу прыгнул в реку. Вода захлестнула волка. Он навострился бежать, но не тут-то было: я хвать его за ногу — и под воду!
Акрам помолчал, оглядел нас победоносным взглядом.
— Вы ведь знаете, я большой собаковод. У меня целая дюжина собак. Я со своими щенками давно борюсь в воде, натренировался достаточно. — Сделав это отступление, продолжал: — Упал я с волком в воду и держу его там с головой. Он, само собой, бьётся всеми лапами, царапается — видите, как отделал меня? — но я и не думаю отпускать. Вытащил на берег лишь тогда, когда он вдоволь нахлебался и перестал барахтаться. Засунул в мешок — и бегом к дяде Чутибаю. Дядя Чутибай сказал, что надо отпустить волчонка. «Нето придёт его мамаша и всех нас перегрызёт», — припугнул он. Но я не согласился отпустить. Тогда дядя Чутибай надел на волчонка намордник и велел нам убираться подальше. И вот теперь мы идём домой.
Акрам перевёл дух, сплюнул себе под ноги. Небрежно так, лениво: вот, мол, мы какие, для нас это обычное занятие — прогуливаться с волком на поводке! Признаться, в последнее время между мною и Акрамом точно кошка пробежала, сторонились мы друг друга. А всё после того случая, как Акрам наябедничал на меня. А дело было так.
Я опоздал на урок. Хотел тихонько юркнуть на место, как Акрам крикнул:
«Вахид Салиевич, глядите, сам мулла-ака на уроки явился!»
Учитель поднял голову. Он сидел на последней парте, проверял домашнее задание Закира.
«Это о ком ты, Акрам?» — спросил Вахид Салиевич, хотя прекрасно видел, что речь идёт обо мне.
«О ком же ещё? — хмыкнул Акрам. — О Хашиме, конечно».
«Ты почему опоздал, Кузыев?» — спросил учитель.
«Ходил напиться», — соврал я.
«Почему вошёл в класс без разрешения?»
«Я вас не заметил, Вахид Салиевич».
Учитель мне ничего не сказал, но я здорово обиделся на Акрама. Во-первых, за то, что ябедничает, а самое главное, что обозвал меня «муллой». На переменке я собрался проучить его, но удержала Саддиниса.
«Не надо, Хашимджан-ака, — попросилаона. — Если подерёшься, директор переведёт тебя в пятый класс…»
Сейчас я глядел на этого ябеду, который один на один сразился с волчонком и взял его в плен, и, верите ли, начинал от души любить его. Хотелось подбежать к нему, крепко обнять, расцеловать в обе щеки. Но к нему не то что подбежать, даже протолкнуться не было возможности — так плотно обступили его ребята.
— И тебе не было страшно? — с дрожью в голосе спросил кто-то. Кажется, Закир.
— А чего бояться!.. — махнул рукой Акрам и опять сплюнул.
Все мы молчали. Наше внимание переключилось на волчонка: он вдруг взъярился, стал бросаться в разные стороны, стараясь порвать верёвку, рычал, бился головой об землю, стараясь скинуть намордник.
— Представление окончено! — объявил Акрам. — Моему волчонку, по всему, надоело ваше общество.
С этими словами он развязал верёвку. Человек пять-шесть потянулись за ним, но Акрам пригрозил:
— Если вы посмеете и дальше потопать за мной, спущу волчонка!
Ребята отстали. А я, как лунатик, продолжал идти за Акрамом.
— А тебя что, не касается моё предупреждение, мулла-ака? — удивился Акрам. — Или хочешь подраться?
— Да разве с тобой можно драться?! — возразил я. — С батыром, который ловит волков. Ты же меня запросто одолеешь.
— Нет, давай всё-таки померяемся силами. А то семиклассники твердят, что, мол, Хашим — сорвиголова, что к нему даже приближаться опасно, не то что драться. А наши ребята говорят, что я ничуть не хуже тебя. Давай всё же померяемся силами, а?
— Нет, не могу.
— Это почему же?
— Да потому, что сейчас я полюбил тебя от всей души. Сам скажи, как я могу драться с любимым человеком?
— Тогда давай поборемся.
— Бороться я согласен.
Как раз в это время мы уже вступили в Акрамов сад, раскинувшийся вдоль берега анхора. Мы привязали усталого волчонка к урючине и схватились. Признаться, я хотел поддаться этому парню, победившему волка, но едва только начал бороться, сам не заметил, как бросил героя дня на землю, будто мешок с отрубями.
— Чей щенок? — спросил я у Закира.
— Ия, это ты, дружище? — обрадовался тот почему-то. — Это не щенок, а волчонок.
— Ври больше.
— Верно, верно. Взрослые тоже смотрят — удивляются.
— Кто же его поймал?
— Акрам.
— Ври больше! — опять вырвалось у меня.
— Что ты заладил: «Ври да ври»! — возмутился Закир. — Акрам поймал, говорят тебе, час тому назад, своими руками.
— Да расскажи ты, наконец, как поймал-то? — не вытерпел косоглазый Алим. — Что мучаешь людей?
Акрам не спеша сплюнул себе под ноги, лениво скрестил руки на груди и начал рассказывать:
— Пришёл я из школы, а мама говорит: «Сходи, сынок, в поле, пусти воду под лук, послезавтра убирать будем, а земля — что твоё железо, наверное. За то я тебе отсыплю целую тюбетейку орехов». — «Хорошо», — согласился я, взял кетмень и отправился в поле. Подошёл к анхору, только взмахнул кетменём [20], вдруг слышу какой-то шорох в камышах. Не успел обернуться, как вот эта тварь вцепилась мне в спину. Представляете?
— Ещё как! — вставил Алим.
— Ты, друг, не перебивай, а то я позабуду… — Акрам облизал губы и продолжал: — Чувствую: кто-то крепко цапнул меня. Вот глядите…
Он задрал рубаху и стал медленно поворачиваться по кругу, чтобы всем была видна его спина. На ней и вправду алело несколько продольных полос, из которых ещё сочилась кровь. Нам стало не по себе, а некоторые даже попятились назад, точно сами оказались один на один со свирепым волчищем. Акрам заправил рубаху и повернулся к Алиму.
— Ну-ка, скажи ты, Алим, что бы ты сделал на моём месте?
Нельзя сказать, что в голосе Акрама не звучали хвастливые нотки.
— Я?.. А что я!.. — забормотал Алим и покраснел.
Акрам помолчал, оглядел нас победоносным взглядом.
— Вы ведь знаете, я большой собаковод. У меня целая дюжина собак. Я со своими щенками давно борюсь в воде, натренировался достаточно. — Сделав это отступление, продолжал: — Упал я с волком в воду и держу его там с головой. Он, само собой, бьётся всеми лапами, царапается — видите, как отделал меня? — но я и не думаю отпускать. Вытащил на берег лишь тогда, когда он вдоволь нахлебался и перестал барахтаться. Засунул в мешок — и бегом к дяде Чутибаю. Дядя Чутибай сказал, что надо отпустить волчонка. «Нето придёт его мамаша и всех нас перегрызёт», — припугнул он. Но я не согласился отпустить. Тогда дядя Чутибай надел на волчонка намордник и велел нам убираться подальше. И вот теперь мы идём домой.
Акрам перевёл дух, сплюнул себе под ноги. Небрежно так, лениво: вот, мол, мы какие, для нас это обычное занятие — прогуливаться с волком на поводке! Признаться, в последнее время между мною и Акрамом точно кошка пробежала, сторонились мы друг друга. А всё после того случая, как Акрам наябедничал на меня. А дело было так.
Я опоздал на урок. Хотел тихонько юркнуть на место, как Акрам крикнул:
«Вахид Салиевич, глядите, сам мулла-ака на уроки явился!»
Учитель поднял голову. Он сидел на последней парте, проверял домашнее задание Закира.
«Это о ком ты, Акрам?» — спросил Вахид Салиевич, хотя прекрасно видел, что речь идёт обо мне.
«О ком же ещё? — хмыкнул Акрам. — О Хашиме, конечно».
«Ты почему опоздал, Кузыев?» — спросил учитель.
«Ходил напиться», — соврал я.
«Почему вошёл в класс без разрешения?»
«Я вас не заметил, Вахид Салиевич».
Учитель мне ничего не сказал, но я здорово обиделся на Акрама. Во-первых, за то, что ябедничает, а самое главное, что обозвал меня «муллой». На переменке я собрался проучить его, но удержала Саддиниса.
«Не надо, Хашимджан-ака, — попросилаона. — Если подерёшься, директор переведёт тебя в пятый класс…»
Сейчас я глядел на этого ябеду, который один на один сразился с волчонком и взял его в плен, и, верите ли, начинал от души любить его. Хотелось подбежать к нему, крепко обнять, расцеловать в обе щеки. Но к нему не то что подбежать, даже протолкнуться не было возможности — так плотно обступили его ребята.
— И тебе не было страшно? — с дрожью в голосе спросил кто-то. Кажется, Закир.
— А чего бояться!.. — махнул рукой Акрам и опять сплюнул.
Все мы молчали. Наше внимание переключилось на волчонка: он вдруг взъярился, стал бросаться в разные стороны, стараясь порвать верёвку, рычал, бился головой об землю, стараясь скинуть намордник.
— Представление окончено! — объявил Акрам. — Моему волчонку, по всему, надоело ваше общество.
С этими словами он развязал верёвку. Человек пять-шесть потянулись за ним, но Акрам пригрозил:
— Если вы посмеете и дальше потопать за мной, спущу волчонка!
Ребята отстали. А я, как лунатик, продолжал идти за Акрамом.
— А тебя что, не касается моё предупреждение, мулла-ака? — удивился Акрам. — Или хочешь подраться?
— Да разве с тобой можно драться?! — возразил я. — С батыром, который ловит волков. Ты же меня запросто одолеешь.
— Нет, давай всё-таки померяемся силами. А то семиклассники твердят, что, мол, Хашим — сорвиголова, что к нему даже приближаться опасно, не то что драться. А наши ребята говорят, что я ничуть не хуже тебя. Давай всё же померяемся силами, а?
— Нет, не могу.
— Это почему же?
— Да потому, что сейчас я полюбил тебя от всей души. Сам скажи, как я могу драться с любимым человеком?
— Тогда давай поборемся.
— Бороться я согласен.
Как раз в это время мы уже вступили в Акрамов сад, раскинувшийся вдоль берега анхора. Мы привязали усталого волчонка к урючине и схватились. Признаться, я хотел поддаться этому парню, победившему волка, но едва только начал бороться, сам не заметил, как бросил героя дня на землю, будто мешок с отрубями.