Тулянская Юлия. Небо и корни мира

   – Вот он!
   Его заметили. Когда голова Вирка показалась над склоном и он вылез на открытое место, чтобы бежать к лесу, всадники уже скакали наперехват, собаки с лаем неслись впереди коней. Высокий человек в черном управлял облавой, указывал руками, громко кричал:
   – Уйдет! Стреляйте, уйдет! Собак туда! Стреляйте!
   Вирок быстро оглянулся и увидел, что всадники целятся в него из луков. Он бежал по лугу к ближайшей роще не помня себя, пока мог, собаки неслись следом. На бегу Вирок почувствовал острую боль, ниже колена в ногу ему вонзилась стрела. Сын овражницы споткнулся, захромал, но продолжал бежать к роще. Главный среди всадников что-то кричал сорванным голосом.
   Добежав до рощи, Вирок вломился в кусты, проскочил заросшую высокой травой полянку и обхватил руками древесный ствол. Свора собак ворвалась в рощу следом за ним. Вирок застыл… Он хотел спрятаться, представляя себя частью всего, что растет и движется. Он стал одним целым с пожухшей травой, голым кустарником и облетевшими деревьями, и ему показалось, что он растворяется в них. Голоса всадников звучали для Вирка как во сне:
   – Псы потеряли след!
   – Эти твари умеют наводить морок…
   – Обыщите рощу! Каждый куст обыскать!
   Вирок стоял, не думая ни о чем. Рядом в кустах перепорхнула с ветки на ветку мелкая птица. Несколько всадников, гарцуя вокруг, стали мечами рубить кусты. Птицы с возмущенным писком и криком разлетались – их там оказалась целая стайка.
   Но Вирку не удалось отвести глаза погоне. На землю из его раненой голени текла кровь. Собаки, почуяв ее, захлебывались лаем.
   – Он где-то здесь!
   Магистр Эвонд в заляпанных грязью сапогах, черной сутане, под которой была, как обычно, надета кольчуга, напряженно всматривался перед собой. Взгляд в упор – это то, чего не выдерживал морок. Вдруг Эвонд ясно разглядел худощавого подростка, прижавшегося к стволу дерева. Магистр показал рукой:
   – Вот он, за деревом!
   Затекшими руками Вирок изо всех сил держался за ствол. Он прижался щекой к коре, по-прежнему стараясь перестать думать и чувствовать как человек, забыться, слиться с деревом, в котором на зиму уже уснули живительные соки. Но его уже заметили. Две стрелы сразу вонзились в бок и в спину Вирку. Когда он задрожал и сполз по стволу вниз всадники отозвали собак и поскакали дальше. Магистр Эвонд исполнял клятву очистить анварденские леса от земнородных.
   …Солнце начало клониться к закату. Облава давно ускакала. В роще стояла тишина. Вирок с трудом отполз дальше в заросли. Примятая трава под ним была в крови. Темнело в глазах. Вирка охватило одно желание, словно чей-то настоятельный зов: надо спрятаться. Он понял: надо найти очень тайное место, яму у развилки корней, густые заросли или овражек. Скрыться Вирок хотел не от жезлоносцев – их он больше не боялся. Он просто чувствовал, что умирать надо в тайном, темном месте.
   Но Вирку хватило сил только на то, чтобы забиться в самую глубь кустарника. Ему снова казалось, что он исчезает, сливаясь с корнями и опавшими листьями. Стемнело. Закапал дождь, потом тучи разошлись и между голых веток стало видно темное небо с крошечными звездами в глубине. Наконец Вирок закрыл глаза и теперь уже без труда позабыл свое человеческое «я» и растворился в шелесте голых ветвей.
 
   Поздней осенью в одном из лесов Анвардена немолодая плотная женщина с блестящими темными глазами раздвинула голые ветки, широким шагом вышла на поляну, отряхнула сухой репейник со свободной длинной юбки. За ней выскочил большеглазый растрепанный мальчик.
   – Ого, озеро, я же говорил! – закричал он. – Ершех, смотри!
   Поляна действительно спускалась к озеру, которое по осенней поре казалось серым и мрачным.
   Он готов был бежать к воде уже сейчас, но женщина поймала мальчика за грязную рубашку:
   – Куда?! Сначала надо обустроиться, потом бегать. Еще посмотрим, подойдет ли нам это место.
   Двое парней вышли из зарослей, огляделись, скинули с плеч тяжелые заплечные мешки. Третий замешкался, подавая руку светловолосой девушке, чтобы помочь ей переступить через поваленное дерево. Девушка была совсем подростком. Она могла легко перепрыгнуть через ствол, но взялась за протянутую руку и поблагодарила.
   – Спасибо, Нейви!
   Плотная женщина по-хозяйски оглядывала поляну и спуск к озеру.
   – Заночуем здесь, – наконец заявила она. – Несколько дней постоим. Окорока, что Ершех добыл, дня на три хватит.
   – Правильно, хозяйка Кейли, – отозвался сам Ершех, он стоял, прислонившись к дереву и скрестив руки. – Мышонок устал, и Лени тоже, верно? – Он снял с себя плащ и расстелил на поваленном дереве, улыбаясь девушке.
   Молен – Лени ее звали в семье – ответила благодарной улыбкой.
   – Садись, Лени!
   – Потом будет сидеть, сейчас надо обед готовить, – сказала хозяйка Кейли. – Элст, где там топор? Озеро – опять же: сколько можно не мыться?! Лени, пока парни разводят костер, сними-ка с Мышонка рубашку и штаны, постираешь. Пока дождя нет, высохнут. Мышонок, хворост собирать, потом нагреем еще один котелок – и будешь мыться! – распорядилась она.
   Элстонд достал топор, и вместе с Нейвилом они отправились за дровами.
   Хозяйка Кейли тем временем, подобрав подол платья, села на поваленное дерево. Она достала мешочек с кореньями, сушеными грибами и крупой, завернутый в холст хлеб, окорок и стала наблюдать, как ее подопечные, набрав хвороста, разжигают костер.
   Пришел Ершех с полным котелком воды:
   – Так что, хозяйка Кейли, может, мы с Мышонком к озеру сходим, присмотрим за Лени? Вроде и безопасно, но мало ли, она одна там.
   – А что ей будет? Озерник, что ли, утащит, – рассмеялся Мышонок. – Они, говорят, уже спят осенью!
   – Ну, если надо, то и с озерником подеремся! – подмигнул ему Ершех. – За твою-то сестру – хоть с великаном.
   – Долго не ходите, – напутствовала их хозяйка Кейли. – Надо потом для шалаша нарубить веток.
   – Мама, давай я нарублю, – наклонился к ней Элст.
   – Я помогу, – вызвался Нейвил.
   – Ты лучше мне помоги почистить овощи, – сказала Кейли.
   Она помнила, как недавно у Нейви нечаянно сорвался топор и парень угодил себе обухом по колену.
 
   У темноволосой Кейли все дети были светлые и сероглазые – в отца. Высокий, медлительный Элстонд, усердная и спокойная Лени, шустрый Мышонок – все трое похожи друг на друга. Совсем девчонкой веселую, бойкую Кейли выдали замуж за пожилого богатого лавочника. У мужа оказался буйный и раздражительный нрав, он часто пил, а напившись, кричал: «Вы все от меня зависите! Я вас кормлю, одеваю! Без меня по миру пойдете». У него было несколько лавок в разных частях города и большой дом. Спустя два года после рождения Мышонка лавочника разбил удар, и он умер, оставив семью в долгах.
   Дела оказались в таком беспорядке, что соседи только вздыхали и качали головами: вдова с тремя детьми того и гляди пойдет по миру! Но не тут-то было. Молодая женщина разобралась с бумагами, договорилась с кредиторами, продала дом и все лавки, кроме одной, и расплатилась с долгами. Теперь Кейли хозяйничала в единственной оставшейся лавке и в ней же, за перегородкой, жила ее семья. Они не так уж и плохо устроились. За три года, на зависть и удивление соседям, дела у вдовы пошли на лад. В жилом покойчике было чисто и уютно, на окнах стояли цветы, дети ходили опрятно одетые, вели себя почтительно с матерью и соседями, учились грамоте. Элст помогал в лавке, Лени вела весь дом, чистила, мыла и готовила, а сама хозяйка Кейли, располневшая, но все еще привлекательная, весело торговала, шутила с соседями, помогала бедным, шила себе и дочке новые платья и собиралась открыть еще одну лавочку.
   Но тут начались знамения Конца света. За недолгий срок улица зажиточных ремесленников и лавочников, где жила Кейли, превратилась в грязные трущобы. Мастерские и лавки других хозяев закрылись, дома быстро ветшали, несколько семей ушли бродяжничать. Кейли боролась, как могла, и закрыла свою лавку одной из последних. Она и так месяцами отпускала товары в долг – по теперешним временам даром, потому что ее должники совсем уже обнищали, и взять с них было нечего.
   – Что значит Конец света? – ворчала Кейли. – Теперь, значит, решили не покупать, не продавать, не одеваться! Может быть, еще и не умываться?! Всю жизнь я работала, чтобы у меня, у детей было будущее. И вот тебе! Не будет будущего! Разве так делают? – Кейли вздыхала и выразительно поглядывала куда-то вверх.
   Счастье у подножия Престола казалось ей очень сомнительным уже потому, что Кейли не построила его своими руками.
   – Бродяжничать не пойдем! У семьи должен быть дом! – отрезала она, когда Элст завел было речь, что даже поденной работы нигде нет, хотя он и даже Мышонок каждый день искали заработка, а Кейли с дочкой пытались ходить по богатым домам за стиркой. – Что хочешь делай, а семья должна жить, – говорила она. – Хоть лошадь посторожи богачу, хоть сапоги почисти, – наставляла она парня.
   А потом пришли совсем черные дни. Всех мужчин брали в войско, у подруги с соседней улицы забрали сыновей и мужа. Сама женщина больше не могла содержать себя и младших детей и пришла к Кейли попрощаться.
   – Пойду куда глаза глядят. Слышно, под Анварденом строят храм, туда сгоняют всех нищих и бродяг. Пойду туда. Все равно работа и крыша над головой. И у тебя, когда Элста заберут, другого пути не будет. Может, там и увидимся. Скоро и до вас доберутся.
   Кейли проводила подругу, вернулась в дом, встала посреди большой общей комнаты, хлопнула в ладоши.
   – Все сюда!
   Лени оставила шитье, Элст выглянул из чулана, куда мать только что послала его за дровами, Мышонок высунулся из-за печки.
   – Собираемся и уходим. Ни на какую королевскую службу ты не пойдешь, – сказала она Элсту. – И никакой храм строить тоже не будем. Ночь дома ночуем, а на рассвете – в путь.
   – Мам, а мы куда? – спросил Мышонок.
   – Подальше отсюда, – решительно сказала Кейли.
   – Но парни все идут в войско, – начал было Элст.
   – А ты не пойдешь. Не для того я тебя растила, чтобы тебе умирать непонятно ради чего. Богоборец, говоришь? Он против Небесного Престола восстал. Вот пусть небожители с ним и воюют. Если ты такой храбрый, вот, лучше нас защищай, твое место – в семье.
   Собираясь в дорогу, Кейли поучала детей:
   – И храм без нас возведут! Никогда такого не будет, чтобы нас разогнали жить по разным баракам, как будто мы не семья, а какие-то каторжники! И работать от зари до зари не для себя, не для будущего, а строить непонятно какой храм! Лучше жить под открытым небом, но всем вместе.
   С тех пор они и были в пути. Кейли вела своих детей по дорогам Анвардена, скрывая старшего сына от королевского войска, а остальных – от бараков на строительстве храма.
 
   На поляне горел костер. Выстиранная одежда сушилась на веревке, протянутой между двумя деревьями. Нейви в ожидании обеда достал из походного мешка книгу. К нему подсел Элст, заглядывая через плечо.
   – Стихи?
   – Ну да… поэма, ее сочинил Ренино в эпоху Расцвета Соверна.
   – А у тебя свои стихи есть? Ты же говорил, что ты тоже стихотворец.
   – Есть свои, – кивнул Нейви. – Только ну их… они мне не нравятся.
   Мышонок, вымытый и закутанный в куртку Ершеха, сидел возле костра. Ершех, положив руку ему на плечи, вполголоса рассказывал, как в Залуцке он в детстве воровал с ребятами на рынке.
   – А я бы испугался красть, – признался Мышонок.
   Ершех фыркнул.
   – Кого это испугался бы? Вседержителя? Он, по-твоему, сидит на небе с палкой и смотрит, кого бы вдарить за воровство пониже спины? Тогда уж он вдарил бы богатым, они вон сколько награбили!
   – Нет, не его, а что люди заметят! – сказал Мышонок. – И потом, мама меня один раз так наказала, когда я стащил кусок пирога… И сказала, что красть нельзя никогда, ни у кого.
   – Так мы же у богатых крали, а не у своих! – рассмеялся Ершех. – Вот у вас, к примеру, я никогда красть не буду. А почему бы не взять хороший окорок для хороших людей у богатого крестьянина? Он копит про запас, на случай Конца света, а пока Конец света еще далеко – почему бы не попользоваться…
   – Нейви, – послышался голос хозяйки Кейли, – откладывай книжку, бери миску. Ершех, вот тебе, а это Мышонку передай… Элст, не спи.
   Лени у костра разливала похлебку, а Кейли передавала миски вместе с ломтями хлеба.
 
   Нейвил был сыном судьи из Мирлента. В начале войны он вступил в войско и под предводительством Эймера Орис-Дорма дошел до заставы неподалеку от Гронска. В битве, когда северян спасли пробудившиеся ночницы, Нейвил был ранен и попал в плен. А возвращаясь домой, отпущенный Яромиром вместе с другими пленными, повстречал семью хозяйки Кейли. В то время с ними уже бродил бесшабашный вор из Залуцка Ершех. Ершех неплохо знал язык вардов, успел пожить в разных городах и на вопрос, откуда он умеет то или это, часто отвечал: «Жизнь научила».
   Костер горел уже в сумерках. Нейвил помог Лени отмыть котелок, и все сидели вокруг огня – кто на поваленном дереве, кто на куче хвороста, кто на расстеленном плаще. Хозяйка Кейли уложила Мышонка в шалаше, укрыв его одеялом.
   – Хоть бы разок под крышей переночевать! – вздохнула она.
   Лицо хозяйки Кейли при свете костра казалось совсем молодым.
   – Ночевали же в трактире, мама, неделю назад, когда были дожди, – подал голос Элст. – И в пустом доме ночевали.
   – Под своей бы крышей, – уточнила Кейли, садясь рядом с дочерью. Та устроилась на стволе упавшего дерева с шитьем в руках.
   – А почему бы и правда вам не занять пустой дом где-нибудь в деревне? – спросил Ершех.
   – Так и туда доберутся. Война еще вся впереди, – сказала Кейли. – Считай, и не начиналась. Правда, Нейви у нас вот уже успел повоевать… и даже в плену побыть.
   Лени, штопавшая штаны Мышонка, подняла на Нейви глаза и сочувственно вздохнула. Ершех пожал плечами.
   – Ну, Нейви вроде как на войну с радостью пошел, – сказал он. – Сам говорил: мой долг королю! А я с самого начала – как Элст, – Ершех похлопал сына Кейли по плечу. – Обойдется король без наших долгов. А теперь и Нейви сам уж больше не стремится королю долг возвращать. Как же ты так, Нейви, сначала такой порядочный был, а теперь ничуть не лучше нас по кустам прячешься, воевать не хочешь. Короля обижаешь! – засмеялся Ершех.
   Лени отложила шитье и выпрямилась.
   – Ершех!
   Но сын судьи спокойно ответил:
   – Надо поступать справедливо. Когда я попал в плен, я выбыл из войны: князь Яромир мог меня повесить или держать в кандалах. На этом кончился мой долг перед нашим королем. Северный князь отпустил пленных на волю. Я не вправе воспользоваться его милосердием, чтобы снова с ним воевать. Понимаешь, Ершех, я считаю себя пленным условно.
   – А что же ты в плену не остался? – хмыкнул Ершех. – Тебя же там и кормили и не обижали?
   – Кормили, пока я лежал раненый, – нахмурился Нейвил. – Пока я лечился, познакомился с одним парнем, он писарь у князя. Звал меня переводчиком и своим помощником. Я отказался, потому что у меня в Мирленте отец.
   – Вот ты вернешься в Мирлент, и тебя опять в войско заберут, – вставил Элст.
   Нейвил вздохнул:
   – Поэтому я и бродяжничаю.
   Ершех недовольно поморщился.
   – Ну и чудак ты, Нейви: обязан – не обязан. Только и слышишь: долг, долг. То ты был должен королю, теперь должен князю Яромиру.
   – Конечно, – невозмутимо подтвердил Нейвил. – Моя жизнь и свобода была в его руках, он не стал этим пользоваться. Значит, и я не могу теперь пользоваться самим собой, чтобы причинять ему вред.
   Ершех с насмешливой жалостью посмотрел на Нейви:
   – Ты что, думаешь, этот князь Яромир даром вас всех отпустил, из милосердия? И сам ничего на этом не выиграл?
   – Меня не касаются его выгоды, – возразил Нейвил.
   – Люди делают только то, отчего хорошо прежде всего им самим, – сказал Ершех. – Особенно князья и правители. Ты думаешь, что ты по уши в долгу перед богоборцем? Да не беспокойся, не прогадал он на своем «милосердии»!
   – Какая же ему польза? – вмешалась и Кейли.
   – Я же не могу влезть к нему в голову, хозяйка Кейли, – обернулся к ней Ершех. – Может, князю выгодно, чтобы его считали добрым правителем. У него же войско маленькое, вот он и подлизывается, чтобы в случае чего за него стояло ополчение. Ну, это к своим. А пленников он, может, как раз для того пощадил, чтобы против него не воевали такие вот честные ребята, как наш Нейви, которые все делают ради долга! Пусть лучше живые ходят и всем рассказывают, какой князь Яромир хороший.
   – Так ты тоже не воюешь, – подал голос Элст.
   – Да в том и разница! – весело подхватил Ершех. – Все мы трое не воюем, хоть все трое и не трусы, а причины разные. Ты ради семьи… Ну, положим, у меня нет семьи. Была бы у меня мать, сестра, – в голосе Ершеха послышалась обида, – я бы тоже ради них не пошел.
   – Не грусти, Ершех, – тихо сказала Лени.
   – Может, и моя жизнь бы сложилась по-другому, – придвигаясь чуть ближе к девушке, продолжал Ершех. – Да что теперь! Речь не о том. Нет семьи – тоже неплохо, – он тряхнул головой. – Зато свободен. Вот о чем я и говорю. Я не воюю, потому что я свободный человек. И никому ничего не должен. Ни королю, ни князю, ни лорду. Никто из них мне ничего хорошего не сделал, а если бы и сделал, так не ради меня, а ради своей выгоды. А Нейви как раз наоборот. Он не воюет – потому что должен всем. Он и шагу не ступит просто так, а сто раз подумает: а не обязан ли он кому-нибудь? И добро-то делает не потому, что хочет, а потому что должен.
   – С чего ты взял? – возмутился Нейвил. – Я ведь не из-под палки делаю то, что решил! Ты хоть понимаешь, что такое добровольно взять на себя долг?
   Сын судьи поглядел на котелок над костром, в котором Кейли поставила завариваться травник:
   – Посмотри, мы все связаны друг с другом. Мы помогаем друг другу, и я обязан матушке… хозяйке Кейли, – он покраснел, заметив свою оговорку, а Кейли засмеялась:
   – Да ладно, где трое детей, там и четвертый только в радость, – и обернулась к Ершеху. – Что-то не то ты говоришь. Про правителей я не знаю, Нейви-то дворянин, а мы простые люди. Но как же без долга? У матери есть долг перед детьми, у детей – перед матерью, у жены и мужа тоже долг друг перед другом. Даже лавочник должен торговать честно, а покупатель, если взял что-нибудь в долг, пусть потом вернет деньги.
   – О-ох, – вздохнул Ершех. – Да ведь скучно так жить. Получается, во всем этом ни добра, ни любви по-настоящему нет, а один только долг. Да и помощь не от искреннего сердца, а по обязанности.
   – Но постой… вот ты наш попутчик, ты идешь с нами… – медленно включился в разговор рассудительный Элст.
   – Да, потому что вы мне по сердцу, – голос Ершеха даже зазвенел. – И если вас обидят, буду драться – не по долгу, а потому что так чувствую. И человеку если я помогу, то просто так, а не чтобы его обязать. Если я играю с Мышонком или кого-то вытащу из беды, я не считаю, что человек мне потом будет должен. Я никого в должниках не держу и сам дружу не по обязанности. А у тебя, Нейви, и настоящей дружбе места нет, а все одна сплошная торговля, как у лавочника, о котором хозяйка Кейли…
   – А если тебе попутчик или друг разонравится или ты «чувствовать» перестанешь? Бросишь его? – хмыкнул Нейвил.
   – Что значит брошу? Не по пути нам, значит. Тогда своей дорогой пойду. Но ведь и ему никто не мешает от меня уйти, если я ему окажусь не по душе. Я ведь тоже к себе цепями никого не приковываю. Каждый сам за себя решает. Я с собой никого не зову, не уговариваю и в попутчики не прошусь. И меня может любой прогнать. Хоть сейчас прогоняйте! – с вызовом Ершех окинул взглядом семейство Кейли.
   – Ты с ума сошел! С какой стати мы тебя прогоним? – возмутилась Кейли. – Долг не долг, а совести надо не иметь, чтобы ни с того ни с сего так поступить с человеком.
   – А если ты сам оставишь попутчика или друга в тот самый час, когда ему больше всего будет нужна помощь? Как можно на тебя надеяться? – спросил Ершеха сын судьи.
   – Ничего ты обо мне не знаешь! – вдруг взвился Ершех. – Ты думаешь, если я вор, я ни любить, ни делать добро не умею? – Ершех все больше горячился, а под конец вскочил на ноги. – Ты такой честный, наверно, и один кусок хлеба со мной есть не стал бы? Как же: ты королю долг заплатил, князю заплатил, всем прямо долги раздал, теперь вот и хозяйке Кейли долг отдаешь, а у меня, по-твоему, чести нет, если я просто иду с теми, кто мне по душе? Я знаю, что ты думаешь: еще твой отец таких, как я, в тюрьмы отправлял! И я бесчестный, а ты чистенький, как белый голубь! Что же ты тоже судьей в Мирленте не стал? Я вор, да, с детства! Пока ты книжки читал, я уже голодал, в грязи, в подвалах ночевал и такое видел, что тебе не снилось. Но я хоть не лицемерю!
   – С чего ты все это взял? – Нейви тоже поднялся. – Почему ты решил, что я считаю себя чище тебя? Все время мы с тобой едим за одним столом… у одного костра, – поправился он. – И я никогда не говорил ничего про то, что ты вор, потому что… – он смутился совсем. – Потому что только благодаря тебе мы последнее время и сыты.
   – Выходит, мы все живем воровством, – буркнул Ершех. – И благородный сын судьи Нейвил – тоже.
   – А ну-ка перестань! – вмешалась тут хозяйка Кейли. – Нейви тебе ничего плохого не сказал!
   Ершех снова сел и опустил голову.
   – Знаю, я опять начал… Вы – семья, а я не умею жить в семье. С детства один… за каждый кусок приходилось драться! Вы же не знаете, каково эта…
   – Ершех, – тихо сказала Лени. – Ну, ты уже не один. Ты теперь с нами.
   Она нерешительно положила руку на плечо вора.
   – Ты добрая! – дрогнувшим голосом поблагодарил Ершех. – И ты, хозяйка Кейли! Все бы были такие!
   – Да брось, Ершех, – хозяйка махнула рукой. – Мы все свои! Давайте пить травник, вон уже вскипел. Лени, разлей по кружкам. Нейви, садись поближе. Элст, если хочешь спать, иди к брату в шалаш.
 
   Кресислав штурмом взял Ирменгард. Он не пошел на Даргород, а свернул и кинулся глубже к северу. Там и ждала его старая крепость на побережье моря Хельдвиг, по которому издавна пролегал путь хельдских кораблей.
   В захваченной крепости Крес решил зимовать.
   Он сидел на кровати, опираясь на гору подушек и укрывшись медвежьей полстью, и слушал, как за узким окном ревет еще не скованное льдом море и свищет ветер. В покое было жарко натоплено, прямо напротив кровати пылал огромный камин. На приземистом тяжелом столике стояли свечка, кувшин вина и высокий кубок; каменный пол, похожий на мостовую, застлан звериными шкурами.
   У Кресислава была перевязана грудь, на повязке засохло пятно крови.
   – Подай еще вина, – велел он Ивору.
   Его стремянный сидел прямо на полу на шкурах.
   – Лекарь сказал, чтобы ты не пил много: у тебя опять пойдет кровь. Ты и так набрался.
   Ивор не любил, когда Кресислав напивался допьяна. У Креса и трезвого-то характер был тяжел, а во хмелю ему все поперек.
   Кресислав потряс головой:
   – Сказал – значит, неси. Я вроде князь.
   – Ну ладно, погоди, принесу, – согласился Ивор.
   Но он не спешил вставать с места. Он знал Креса: может, еще забудет.
   – Князю Яромиру со мной не тягаться, – с хриплым смешком сказал Кресислав. – Хорошо бы схватиться с ним один на один, а? Говорят, в Даргороде на игрищах его никто не мог одолеть. Он еще не старик… Вот бы съехаться с ним в чистом поле!
   – Смотри, как бы он тебя из седла не выбил, – тихо сказал Ивор.
   Крес побледнел, сердясь. Ему казалось, что Ивор нарочно его так дразнит: чуть что – скажет: «Смотри, тебе это не по плечу». «Зачем каркает? – думал Кресислав. – Как будто нарочно, ему нравится сомневаться в моей силе и моей удаче!»
   – Я так и знал, что богоборец, когда услышит обо мне, побежит к Даргороду. Ведь я – даргородский князь! Должен же я отвоевать себе свою вотчину! Ну, а я тем временем взял Ирменгард. И прошел мимо Даргорода, пускай там Яромир без меня скучает, – похвалялся Кресислав, хмурясь. – А знаешь, что будет теперь?
   – Что? – спросил Ивор.
   – Теперь я найму хельдов в дружину, – ответил Крес. – Чем заплачу? А пусть грабят что хотят. Для кого беречь, если Конец света? Тогда у меня будет войско сильнее Яромирова. Ирменгард недаром самый северный из наших городов. Слышишь, как море разбушевалось? За морем, наверное, край земли. А где-то на побережье и там и сям стоят длинные бревенчатые дома. Хельды зимуют на берегу, а весной выходят в море. Ирменгард всегда водил с ними дружбу. Нам повезло, что из-за восстания тут началась неразбериха, а то бы хельдские воины помогли здешним отстоять крепость. Я боялся этого больше всего. Они умеют драться, это все знают. Но теперь они будут драться за меня. Яромиру нечем платить наемникам. Золото давно ничего не стоит, зерно нужно ему для посева. А я заплачу…
   Кресислав откинулся на подушки. Ему было тоскливо и ныла раненная стрелой грудь. В покое стало совсем тихо, а рев моря за окном, казалось, усилился. Кресислав тяжело вздохнул и вспомнил:
   – Принеси вина, я сказал!
   – Ладно. – Ивор взял кувшин и пошел в погреб.
 
   За дверью покоя стояли двое охранников-вардов. Охрана у дверей Кресислава, сменяясь, дежурила всю ночь.
   Набрав в погребе вина, Ивор крепко прижал к груди кувшин и пошел обратно. В голове у стремянного вертелись невеселые мысли.
   Ивор на всю жизнь был пристегнут к Кресу – самодуру, непредсказуемому, вспыльчивому князю. Ничего своего у Ивора не было, и впереди ему тоже ничто не светило: ни слава, ни княжеский венец. Пусть даже ненадолго, до Конца… Ивор не любил побратима, но и не ненавидел его. Крес был опасным товарищем, у него на лбу было написано, что однажды он сломает себе шею. И вместе с ним придется ломать шею его стремянному. Но Ивору никогда не приходило в голову бросить Креса, уехать искать себе другую судьбу. Парень не представлял, что ему делать одному. Рядом с Кресиславом все было хотя бы просто. Ивор сжился и с хлопотами, и с благами, которые давало ему положение побратима и слуги князя, или, как говорили варды, оруженосца. А куда подашься один, кому ты и где еще нужен? Ивор привык зависеть от других еще с детства, когда испробовал, каково быть сиротой.